Глава 38
Сара с опаской приблизилась к скелету. Кем бы это тело ни являлось при жизни, теперь оно полностью разложилось. Кости не имели ничего общего с тем непорочно-белым цветом, который можно увидеть в школьных кабинетах анатомии и докторских приемных, – о нет, они были серые, испещренные темными точками. Шея скелета торчала под неправильным углом. На позвонках виднелись обрывки материи, еще несколько витков лежали на полу вокруг туфелек, на конце был завязан неуклюжий узел. Сара подняла взгляд наверх: на потолке крест-накрест пересекались деревянные балки.
Сара попятилась, пытаясь мысленно воссоздать события прошлого. Какая-то женщина оказалась заперта в библиотеке не раньше тысяча девятьсот восемьдесят второго года. Возможно, ее замуровали случайно. Как долго она пыталась выжить, прежде чем решила покончить с собой? Очевидно, она разодрала собственную одежду и сделала из нее удавку.
Сара содрогнулась. Теперь бедняжке ничем не поможешь. Дрожа от холода, но так и не надев футболку. Сара принялась за работу. Как же ей открыть дверцу люка? Спустя полчаса ее руки были покрыты синяками и ссадинами, а дверца не сдвинулась с места ни на сантиметр.
Она принялась ползать на четвереньках по полу библиотеки, ощупывая его пальцами, ища щелку, болтающуюся доску, все что угодно.
Бесполезно.
Сара знала, что за одной из четырех стен находится ее собственная спальня, но после блужданий по петляющим подземным проходам ее обычно безупречное ориентирование на местности оказалось полностью сбито с толку. Которая из стен? Все они доверху заставлены книжными полками. А если бы здесь имелся другой выход, женщина, которая оказалась заточенной здесь прежде…
Сара покосилась на жалкую кучку костей в углу.
Сейчас наступил момент, чтобы окончательно расклеиться. Никто не станет ее винить, если она впадет в панику, будет вопить или плакать…
Сара поежилась. Ее бил озноб. Подойдя к столу, она взяла наброшенный на спинку кресла плащ и закуталась в него, ощущая кожей прикосновение мягкой материи. Ноздри ее чуткого носа расширились: от ткани исходил запах, но отнюдь не смерти и разложения. Густой, непривычный, почти чувственный… Смолистый… Пряный… Она не смогла определить, что это такое.
Ее веки отяжелели, библиотека то выплывала из фокуса, то вновь обретала резкость… Она засыпает? Сара читала о том, что ситуации крайнего напряжения иногда вызывают сонливость – таким образом тело просто пытается расслабиться.
…Кажется, до нее доносится музыка? Настоящая или воображаемая? Сара начала вполголоса подпевать.
Вариации на тему Диабелли.
В тысяча восемьсот девятнадцатом году издатель по имени Антон Диабелли сочинил тридцатидвухтактный вальс до мажор для фортепиано, после чего предложил пятидесяти венским композиторам написать по вариации. Людвига тогда втянули в кровопролитное судебное сражение с презираемой им невесткой – за право опеки над его племянником Карлом. Здоровье композитора было в плачевном состоянии, да и дома у него царил хаос (каждую неделю от Луиджи в слезах уходила очередная кухарка или горничная, и он постоянно менял одно ветхое жилище за другим). Судя по отзывам современников, ЛВБ находился в полнейшей депрессии и часто бредил. Однако он быстро сумел сочинить на тему Диабелли двадцать две прекрасные вариации вальса. В тысяча восемьсот двадцать третьем году Бетховен вручил издателю окончательный вариант, который включал в себя тридцать три вариации, что было личным рекордом для Луиджи и – возможно, не так уж случайно – составляло на одну больше, чем знаменитые баховские «Гольдберг-вариации».
…Сара продолжала напевать. Подойдя к восьмому номеру, она обнаружила, что слегка пританцовывает, вальсирует, закручивая вокруг себя плащ. Где-то к четырнадцатой вариации к ней вернулось утерянное присутствие духа, а на номере пятнадцать – чувство юмора.
– Grave e maestoso! – промурлыкала Сара, вспомнив пометку на партитуре, указывающую на характер исполнения произведения, которая просто-напросто означала «Серьезно и величественно!».
– Presto! Scherzando! – добавила она и тут же перевела на свой родной английский: – Быстро! Шутливо!
Добравшись до двадцать второй вариации, Сара почувствовала себя едва ли не захмелевшей. «Диабелли-вариации» потрясают воображение меломана. Это Бетховен во всем великолепии своего позднего периода. Все – риск, выдумка и выход за пределы бытия. Людвиг не устраивал революций, не бунтовал против условностей или музыкальных форм своей эпохи. Он просто складывал из них костер и проходил прямо насквозь – на другую сторону.
Когда вариации закончились, Сара уже кричала, выпевала ноты с истерическим напором, подпрыгивая в такт. Ей стало жарко, на коже поблескивали капельки пота.
Сара бросила взгляд на скелет. Нет, она не позволит себе умереть! Она запалит костер из всего мира с помощью…
Снизу, чуть ли не из-под самых ее ног, послышались звуки. Лязг, скрежет, удары. Сара поспешно переместилась к дверце люка. И точно: там кто-то двигался! Она ринулась к столу, чтобы спрятать письма Бетховена. Они должны оставаться в тайне…
Письма исчезли! Где они? И газета тоже куда-то пропала!
Удары стихли, и дверца люка начала медленно открываться.
– Эй! – донесся голос из темноты.
Мужчина. Чех? Американец? Сара сжалась в комок, приготовилась спасаться.
– Ist da jemand?
Немец.
«Здесь кто-то есть?» – вот что он спрашивал.
Сара пыталась утихомирить дыхание и смотрела, как из дыры появляются две руки в перчатках. Затем показался козырек фуражки. Плоской, желто-коричневой военной фуражки. Неужели ее спас полицейский?
Человек подтянулся и пролез в отверстие люка. На нем была военная форма – короткий мундир с ремнем и сапоги. Он вытянулся во весь рост, и Сара увидела, что он высок и хорошо сложен. Мужчина принялся озираться по сторонам, и когда он повернулся к Саре лицом, она потрясенно ахнула. На мундире темнела свастика!
Военный несколько мгновений глазел на нее, внезапно злобно оскалился и хлопнул в ладоши.
– Фюрер будет очень недоволен тем, что вы решили спрятать от него эти вещи, – проговорил он по-немецки, по-прежнему не отрывая от нее взгляда. – Очень недоволен.
Сара взяла в руку канделябр.
– Не подходите ко мне, – сказала она.
Он выхватил из кобуры пистолет. Услышав звук выстрела, Сара зажмурилась, замахнулась на военного канделябром, словно битой, и врезала им по его черепу.
Сара ожидала почувствовать соприкосновение канделябра с головой, однако с ужасом поняла, что ее оружие пролетело в пустоту, не задев ничего. Она пошатнулась от силы собственного размаха…
Нацист рухнул на пол, мертвый. Или нет?
Сара увидела малиновое пятно, расплывающееся по его мундиру – кровь толчками вытекала из крошечной дырочки в его груди. Открытые глаза нациста остекленели. Внезапно она ощутила, как по ее телу прошла горячая электрическая пульсация. Неужели она ранена?
В комнате находился кто-то еще. Этот мужчина появился из ниоткуда – СКВОЗЬ нее. Он уставился на мертвого нациста.
Сара отпрыгнула от них обоих, запуталась в плаще и едва не упала.
– Какого черта? – взвизгнула она.
Мужчина проигнорировал ее вопль и нагнулся над нацистом, распростертым на полу. В руке незнакомца был зажат необычный, богато украшенный старинный револьвер с перламутровыми вставками.
Сара отпрянула и распласталась по книжному шкафу.
Мужчина вздохнул. Он оказался высоким и худощавым, одетым в серый фланелевый костюм превосходного покроя. Он вытащил из кармана белый носовой платок, сложенный безупречным квадратом…
– Макс? – проговорила Сара.
Однако он был старше Макса. И выглядел по-другому, хотя был очень похож. Тот же орлиный нос, высокий лоб…
Это же Максов дед!
Сара положила руку ему на предплечье. Дед Макса не обратил на ее жест никакого внимания, и ладонь Сары буквально просочилась через его тело. Странно, но она лишь почувствовала горячий укол в пальцах…
Сара пошевелила ногой нациста – и не ощутила ничего, кроме пустоты, хотя ее стопу на секунду пронзил электрический разряд.
Снадобье. Теперь в этом нет никаких сомнений! Но ведь она ничего не ела и не пила с тех пор, как попала в тайную библиотеку! Как же оно попало в ее организм? Через дыхание?
Пряный, смолистый аромат, который она почуяла, когда завернулась в плащ. Мускус или амбра… А может, вся комната пропитана веществом?
Она смотрела на деда Макса, а тот, тяжело дыша, таращился на мертвого нациста. Затем он принялся поспешно сдирать с трупа мундир, и одновременно его контуры стали мерцать, истаивая в воздухе.
На Сару накатило головокружение. Комната начала менять очертания. Уловив краем глаза движение, Сара повернулась и различила в полумраке библиотеки живую женщину. Она сидела возле стола, просматривая содержимое портфеля. На ее ногах были красные туфельки. Цвет оказался настолько ярким, очертания женщины настолько резкими, что у Сары заслезились глаза.
– Невероятно, – пробормотала женщина.
На ней было то самое платье, обрывки которого Сара видела на скелете, но сейчас ткань была еще целой. Сара старалась сконцентрироваться: она ощущала запах волос женщины, ее мыла, духов, дыхания… Женщина вскинула голову, возбужденно улыбаясь кому-то, и Сара заметила блеклый контур юноши, который исследовал содержимое книжного шкафа. Он напевал себе под нос одну из диабеллиевских вариаций – номер седьмой.
– Я тоже, – отозвался призрачный молодой человек. – Просто потрясающе! Настоящая сокровищница!
Теперь Сара смогла разглядеть его костюм: серый с искрой, с широкими отворотами, припорошенный пылью на плечах и с подмоченными обшлагами.
Возле ее ног опять появился Максов дед. Он уже успел снять мундир с тела нациста.
– Боже, прости меня! – воскликнул он.
– Ты только посмотри! – вскричала женщина в красных туфельках. – Служебные записки, телеграммы, письма… корреспонденция Джона Пейсли! Ты понимаешь всю ценность находки? Здесь есть свидетельства того, что Пейсли был связан с КГБ! Значит, именно КГБ был замешан… – Женщина широко раскрыла глаза.-…КГБ организовал убийство президента Кеннеди!
Ее взгляд сверкал.
– Мы возьмем документы с собой, – проговорила она, беря бумаги. – Моя карьера обеспечена.
Сара поежилась: она узнала в молодой женщине себя. Такие же амбиции… Такая же откровенная потребность доказать, что ты чего-то стоишь. Доказать ИМ ВСЕМ.
– А если нас поймают? – спросил юноша. – Они обыскивают багаж каждый раз, когда мы выписываемся из гостиницы. Мне бы не хотелось оказаться в тюрьме по эту сторону железного занавеса… Слушай, подожди-ка меня. Я хочу сходить за Йозефом.
Не надо, подумала Сара, одумайся, ты подвергаешь себя опасности!
…Макс спускал труп нациста в подземный ход. Снизу, из люка, послышался женский голос:
– Я боюсь!
Женщина была англичанкой.
– Давай, быстро, – произнес Макс. – Мы дотащим его до места, где лаз соединяется со рвом.
– Если они узнают, что это сделал ты…
– Нам нужно бежать, и немедленно, – прервал ее Макс. – Иначе нас убьют. Но с библиотекой ничего не случится. Когда война закончится, мы вернемся.
Внезапно с другого конца комнаты донесся душераздирающий крик. Сара обернулась. Женщина, прижавшись к стене, колотила в нее ладонями и выла:
– Нет, нет, нет, нет, нет! Выпустите меня! Перестаньте!
Теперь Сара услышала душераздирающие вопли, звучавшие с другой стороны. Мужчина кричал от боли. Судя по всему, его пытали. Это было невыносимо.
Женщина продолжала биться и рыдать. Она попыталась взломать дверцу люка, но та была заперта снаружи.
– Прошу вас! – молила женщина. – Не мучайте его! Мы никогда никому не расскажем о том, что были здесь! Пожалуйста, позвольте нам уйти!
Снова вопли. Женщина опустилась на пол, сотрясаясь в рыданиях. Она закрыла руками уши, но не могла заглушить стоны своего молодого спутника.
События в комнате начали путаться и скользить, то возвращаясь в прошлое, то вдруг перескакивая вперед. Вот Макс стреляет в нациста… Женщина вешается на потолочной балке… Макс затаскивает в комнату коробки, книги; кладет в нагрудный карман портсигар… Неожиданно в комнате появился кто-то новый. Он почти не смотрит вокруг, интерьер его не интересует. В его руке – знакомый портфель.
– Moi strakhovy polis, – говорит он.
Мужчина кладет портфель на стол и берет узкий предмет, завернутый в ткань: ацтекский амулет-флакон. Мурлыча себе под нос, покидает комнату. Он напевает вариации Диабелли.
Макс в смятении читает известие о смерти Масарика, оставляет газету на столе. Женщина вешается на потолочной балке. Макс стреляет в нациста. Женщина колотит ладонями в стену. Макс стреляет в нациста, еще раз и еще раз. Сверкает фотовспышка. Юноша за стеной вопит от боли. Русский кладет на стол портфель и берет ацтекский амулет… Это было все равно, что смотреть одновременно шесть фильмов на ускоренной перемотке.
Сара ощутила себя погребенной под слоями прошлого.
– Сара? – произнес знакомый голос.
Сара подняла голову. Посреди комнаты, в которой сменялись видения, застыла неподвижная фигура.
Это была ее мать.
