– Как получается, что столь адскую боль причиняет то, что не может убить, Торелла? Даже раны, полученные во время корриды, доставляли мне куда меньше страданий.

– Еще одна из загадок этой болезни, господин. Непонятно, как она проникает в кости.

– Да еще так неожиданно! Сегодня я полностью здоров, а завтра едва могу подняться с постели! И не смей говорить мне про загадки. Ты доктор. Если бы я хотел поиграть в загадки, то нанял бы фокусника.

– Могу ли я объясниться с вами откровенно, мой господин?

– Ха! – Чезаре лежал в кровати; его ноги были согнуты под странным углом, как будто сквозь них пропустили железные пруты. Он страдал уже на протяжении двух дней, лицо посерело от боли.

– Я бы сказал, что нынешнее явление болезни не стало для меня полной неожиданностью. С тех пор, как мы вернулись в Рим, вы испытывали… – Доктор помолчал, подбирая нужные слова: – Определенные смены настроения. – Он посмотрел на Микелетто. Тот внимательно изучал напольную плитку. Когда неделю назад пришли вести о том, что Людовико вернулся в Милан, Чезаре в гневе сломал два стула, и одним из них едва не проломил голову гонца. Тогда-то Микелетто и заметил на лице хозяина первые признаки сыпи и позвал врача.

– Что, теперь мое настроение тоже признак болезни?

– Мне кажется, что между ним и болезнью есть какая-то связь, да.

На столе у Тореллы лежали письма из города Феррара, где заразилась уже, похоже, половина двора: описания пораженных недугом мужчин, впавших в глубокую депрессию либо такую ярость, что порой их приходилось связывать. Подобно сыпи и болям, эти дьявольские приступы то начинались, то проходили бесследно.

– Так сделай же что-нибудь. Что там насчет той мази, которую доктор дал старому кардиналу?

– Господин, кардинал умер от мази португальского шарлатана! И за каждую минуту облегчения он расплачивался болями в десятки раз хуже. Ручаюсь своей репутацией, тем средством лечить вас не стоит.

– Тогда чем?

Торелла вздохнул.

– Я полагаю…

– Хорошо, хорошо, попробую твою проклятую паровую бочку. Но молись, чтобы она помогла, Торелла. Мне нужно сражаться, и я не могу… А-а! – прервал он свою речь, когда его тело пронзила острая, словно меч, волна боли.

Это был очередной эксперимент Тореллы, и он намеревался хорошо на нем заработать. Во время пребывания во Франции врач усовершенствовал конструкцию и заказал ее изготовление, затем разобрал и привез домой на повозках с багажом. Это была старая винная бочка с дверью, чтобы впускать и выпускать пациента, а внутри лавка и небольшой очаг, где на раскаленных углях кипела изготовленная им особая смесь: ртуть, мирра и различные травы, перемешанные в особой пропорции, которую он держал в тайне. Пациент садился голым в бочку на два-три часа и обильно потел, отчего болезнь покидала его, а одновременно с этим в поры и через дыхательные пути проникал целебный пар. Через три или четыре сеанса, по мере того, как пациент привыкал к духоте, боль в костях утихала, и постепенно исчезала сыпь.

Чезаре, считавший, что должен быть во всем лучшим, даже в том, что касается страданий, после второго исключительно долгого сеанса в бочке вышел чуть ли не запеченным заживо, тяжело дыша и угрюмо кивая, и с помощью Тореллы опустился на стул.

– Боль стала меньше. Определенно меньше. Лечение хорошее, Торелла.

За дверью раздались громкие голоса: сначала мужской, затем голос повыше, а потом кто-то завизжал.

– Ну? – спросил Чезаре, когда Микелетто просунул голову в дверь. – Что? На что ты тут уставился?

– Ни на что. Просто радуюсь, что вам уже лучше.

На самом деле Микелетто думал совсем о другом. Он думал о свекле. Доктор сварил герцога так, что тот стал красным, будто свекла.

– Кто там? Я же сказал, что не хочу никого видеть.

– Я так и передал. Но это герцогиня Бишелье. Она уже давно здесь.

Чезаре посмотрел на Тореллу. Доктор пожал плечами.

– Если вы в состоянии…

– Как я выгляжу?

– Как человек, которого больше не мучают боли, – осторожно сказал доктор, расценивая это беспокойство о внешнем виде как признак выздоровления.

Чезаре выпрямился на стуле.

– Дайте мне полотенце.

В приемной Лукреция старалась держаться подальше от Микелетто. Сейчас, по прошествии многих лет, он по-прежнему казался ей таким же уродливым, но теперь у нее не оставалось сомнений, что он, как и она, преданно заботится о брате.

– Герцог будет рад видеть вас.

Проходя мимо, она удостоила его надменным кивком.

– Герцогиня Бишелье, если позволите?..

Она остановилась, но так и не посмотрела ему в лицо.

– Если он спросит вас, как выглядит… не говорите ему.

По крайней мере, для нее это не будет полной неожиданностью.

– Ах, мой дорогой брат! – Трудно сказать, что удивило ее больше: вид его почти освежеванного тела или деревянное устройство, стоящее посредине комнаты и испускающее клубы пара.

– Это оздоровительная машина Тореллы. Люди заходят туда больными, а выходят здоровыми. Но по пути немного поджариваются.

Она пошла прямо к нему, села рядом и положила руку ему на лоб.

– Похоже, у тебя жар…

– Это от огня, а не от лихорадки.

Она взглянула на Тореллу. Тот улыбался, наблюдая, как эта хорошенькая молодая женщина вдруг превратилась в сиделку. Она смочила губку в тазу с водой и осторожно промокнула лицо пациента.

– Вы можете идти, Торелла.

– Уверен, он остается в надежных руках, госпожа. Еще ему следует много пить.

– Да, да. – Лукреция взяла кружку с водой и поднесла к губам брата. – Давай же, – сказала она с напускной строгостью, когда дверь за доктором закрылась. – И не делай такое лицо. Сейчас же выполняй то, что тебе говорят.

Чезаре, которому странно было чувствовать себя слабым в руках женщины, сидел, откинувшись на спинку стула. Выглядел он на удивление спокойно.

– Как ты узнала, что я болен?

– Ах, в этом дворце нет секретов. Уж тебе ли не знать. Слава Богу, теперь ты в безопасности.

По мере того как кожа его приобретала более привычный цвет, на полуобнаженном теле появлялись иные следы. Стал виден шрам от дуэли – белый рубец, тянущийся через всю грудь. Заметнее выделялись мускулистые бицепсы.

– Я никогда и не был в опасности, – угрюмо сказал он. – Что? К чему слезы? Не плачь из-за меня. Я силен как бык.

– Но… но если бы что-то случилось? Так много битв, Чезаре. Что, если бы тебя ранили? Или убили?

– Ты бы сильно расстроилась?

– Как ты можешь такое спрашивать? – сердито воскликнула она. – Ты мой брат!

– Как я могу спрашивать? Да ведь ты целую вечность не выказывала ко мне никакой любви.

– И чья в этом вина? – парировала Лукреция, возможно, слишком поспешно. Она хоть и плакала о нем, но плакала также и многом другом. – Я отчаянно скучала по тебе и с тех пор, как ты вернулся, посылала кучу приглашений. Но ты игнорировал их.

– Мы, – поправил он. – Мы посылали.

– Да, мы. Ведь помимо того, что я твоя сестра, я еще и замужняя женщина, хоть в последнее время это вызывает у тебя лишь гнев.

Когда несколько часов назад она покидала свой дворец, то чувствовала себя куда менее смелой. Зачем она пришла? Беспокоилась о его здоровье? Или хотела смягчить отношение брата к семье герцогов Арагонских? С севера пришли известия, что оба войска готовы к битве. В каждой армии полно швейцарских наемников, которые, казалось, не прочь убивать собственных родных, если кто-то за это достойно заплатит. Что за глупость эта война! Кто бы ни победил, есть те, кто многое потеряет. И в этой битве она, Лукреция, которая никогда ни с кем не воевала, похоже, потеряет больше, чем кто-либо другой.

– Чезаре, я твоя любящая сестра и прошу меня выслушать. – Она взяла губку и снова промокнула ему лицо, так что он не мог не поднять на нее глаз. – Оба мы знаем, что брак с Неаполем выбрала не я, решение приняли вы с папой. Я сделала так, как вы велели. В точности как и с Джованни Сфорцей. Затем, по желанию папы и ради блага нашей семьи, я позволила… нет, я помогла сделать так, чтобы он исчез из моей жизни. Но Джованни Сфорца – предатель. Ты сам сказал это. Он предал нас. Альфонсо совсем не такой. Он человек чести и отец ребенка Борджиа.

– Он из дома Арагона, а они наши враги, – отрубил Чезаре.

– Только потому, что вы сами сделали их таковыми. Если бы Фердинанд отдал за тебя свою дочь, которую ты так хотел…

– При чем тут его паршивая дочь! – закричал Чезаре. Он не меньше, чем отец, ненавидел, когда ему напоминали о его неудачах.

– Согласна. – Лукреция быстро поняла свою ошибку. – Да, согласна. Теперь у тебя жена куда лучше, и этот брак для семьи гораздо выгоднее. Ты теперь герцог половины Романьи, и я не сомневаюсь, что вскоре ты захватишь и другую половину. Неаполь неважен.

– Для этого ты пришла? – спросил он, кисло отмахиваясь от ее заботливых рук. – Просить за мужа?

– Нет. – Она и сама удивилась, как твердо звучал ее голос. – Нет, я пришла не для того, чтобы просить.

И правда, с чего ей унижаться? Всю свою жизнь она любила свою семью и повиновалась ей. Ослушалась лишь однажды… но ей не нравилось вспоминать о Педро Кальдероне, ведь в страдания ее плотно вплеталось чувство вины. Не за тот ли грех расплачивается она сейчас? Если так, то лишь Бог вправе наказать ее.

– Я пришла навестить брата. Пришла как его сестра, а не как проситель. Я тоже Борджиа, и я замужем перед лицом Бога за человеком, не сделавшим нам ничего плохого. И я прошу тебя уважать это.

Гнев и восхищение боролись в нем недолго, и это легко читалось на его лице.

– Браво. Тебе идет такой настрой. – Чезаре подался вперед, взял в руки ее лицо и внимательно и одобрительно посмотрел в глаза. Ах, как же она все-таки красива! – Я тоже скучал по тебе. Хотя до этого момента не понимал, как сильно.

На секунду она подумала, что он попробует поцеловать ее, и невольно замерла. Но он ее отпустил, широко улыбаясь. За дверью раздался громкий шум, крики и брань.

– Боже всемогущий, Микелетто! Что происходит?

Дверь открылась.

– Господин, позвать Тореллу?

– Нет! Обо мне заботится сестра. Но я не хочу, чтобы у моих дверей произошло кровавое убийство.

Микелетто вскинул руки в бессильном жесте:

– Если колпачок снят, ее уже не удержать.

– Кого?

– Чертову птицу! В присланной с ней записке говорится, что это гонец с красным хвостом.

– Ах да! И что же он говорит?

– Валентвааа, – донеслось до них через открытую дверь. – Форли. Форли. Валентвааа.

Чезаре засмеялся.

– Я дам ответ позже.

Когда он повернулся обратно к Лукреции, она по-прежнему в ожидании смотрела на него.

Он взял ее руку и поцеловал.

– Моя прекрасная сестра Борджиа. Ранить тебя – все равно что ранить самого себя. Что еще я могу тебе сказать?