Наступил июль, и французская армия отправилась в путь. Чезаре, принявший командование кавалерийским эскадроном, оставил свою молодую жену в слезах. Король публично поддержал это решение, обнял его, назвал своим братом и настоящим солдатом и добавил к списку титулов еще один.

Когда новости достигли Рима, вице-канцлер Асканио Сфорца тотчас же отправился на охоту, взяв с собой гораздо больше вещей, чем необходимо для столь короткого путешествия. Милан был обречен, и не было никакой надежды, что церковь ему поможет.

Даже если папа и пожелал бы вмешаться, то мало что смог бы сделать. В любом случае половина Италии уже в кармане у Франции. Венеция подписала с ней свой собственный договор, а мелкие государства Феррара, Мантуя и Савой уже рассчитывали на благосклонность короля в ответ на обещание его поддержать. Какие бы патриотичные мечты ни питал Александр по поводу своей второй родины, горькой правды не избежать: страна была словно мешок драных кошек, не способных учиться на прошлых ошибках. Справедливости в этой истории нет, зато есть свой поэтизм: человек, пять лет назад запустивший маховик перемен, самым первым попал под колеса. Как и предсказывал Александр, никто не плакал по Сфорце.

Перед тем как покинуть город, вице-канцлер в последний раз заехал во дворец Санта-Мария-ин-Портико, чтобы попрощаться с молодой парой. Растущее напряжение последних месяцев порядком сблизило их. Он нервничал, будто ожидая, что в любой момент дверь распахнется и в дом ворвутся солдаты.

– Вам обязательно уезжать? – с тревогой спросила Лукреция.

– У меня нет выбора. Мне здесь больше не место. – Он помолчал. – И если уж хотите знать мое мнение, этот город больше не безопасен и для вашего мужа.

– Но я зять папы римского, – по привычке произнес Альфонсо, хоть в последнее время эта фраза уже не вселяла в него былого спокойствия.

– К тому же вы племянник короля Неаполя. Могу я говорить откровенно, госпожа?

Лукреция кивнула. В минувшие месяцы она многому выучилась и теперь знала, что союзники остаются друзьями лишь до тех пор, пока им это политически выгодно. Как бы то ни было, она тепло относилась к кардиналу Сфорце, который, родись он братом другого человека, мог бы сделать себе в Ватикане великолепную карьеру.

– Когда французы возьмут Милан, они снова заявят о своих правах на Неаполь. Отказав Чезаре в браке, король Федериго собственными руками кинул дом Арагонов в пасть волкам. Твой брат получит французские войска, чтобы основать свое государство на территории Италии, и Неаполь – цена, которую папство за это заплатит. Быть членом вашей семьи больше не привилегия, теперь это сулит неприятности. Я говорю это со всей ответственностью.

«Нет, нет, – хотела возразить Лукреция. – Нет. Неужели все повторится? Как такое возможно?»

Она сложила руки на животе, бессознательно пытаясь защитить своего ребенка.

– Прошу простить меня, госпожа. Но таково мое мнение.

Лукреция посмотрела на мужа. Воцарилась тишина. Оба они думали об одном и том же: ничего уже не изменишь.

Отчасти виноват был сам Джоффре. В попытках завладеть вниманием отца он стал подражать Хуану: нацепив на себя драгоценности, разъезжал ночами по Риму в компании банды испанских головорезов. Несколько дней назад, пересекая мост Святого Ангела, он столкнулся с начальником полиции Рима и в последовавшей за этим стычке получил стрелу в ногу. Когда его принесли во дворец, он вопил во все горло, кровь хлестала из раны, и напуганная Санча подняла тревогу, добравшись до самого Ватикана. Она вытащила папу из кровати, требуя мести.

Но боль Джоффре никогда не тронула бы сердце папы, как трогала боль Хуана. Выслушав обе стороны, он простил начальника полиции и отправил сына в темницу замка Святого Ангела немного охладить свой пыл. Когда об этом узнала Санча, то страшно разозлилась.

– Это возмутительно! Джоффре едва не умер от потери крови!

– Доктора говорят другое. Стрела не задела важных сосудов.

– Неправда! От боли он был вне себя.

Александр вздохнул. Он по уши погряз в политике, и ему было не до сына, однако Санча так и не научилась сдерживать свой кипучий темперамент.

– Как вы можете простить обидчика и наказать Джоффре? Это несправедливо.

– Если Джоффре обнажил меч и атаковал людей начальника полиции, он заслужил наказание.

– Но он ваш сын!

– Значит, должен и вести себя подобающе.

– Вы бы не сказали этого, если б на его месте был Чезаре. Или Хуан.

Хуан. Имя повисло в воздухе. Никто не упоминал о мертвом сыне Александра в его присутствии. Он уже давно дал понять, что не хочет к этому возвращаться.

Александр посмотрел на нее: смуглая красавица с пронзительным взглядом и непокорным характером. Четыре года брака и ни намека на беременность. Он подумал бы, что виноват Джоффре, но она спала со всеми его сыновьями, а в результате не было даже выкидыша. Может, проблема и в ней. Если ему придется найти Джоффре другую жену… ах, сейчас уже не стоит и думать об этом.

– Аудиенция окончена, молодая леди. Отправляйтесь домой и позаботьтесь о своем муже.

– Вы придете повидать его?

– Я очень занят.

– Он ваш сын!

– Если он и правда мой сын, тогда… – Александр в ярости махнул рукой. Ах, как же он устал от нотаций этих взбалмошных испанцев.

Она посмотрела на него, и оба сразу поняли, что именно он имел в виду.

– Да что же ты за женщина такая, – покачал он головой, взяв себя в руки. – Тебе надо научиться держать язык за зубами.

Но она всегда отличалась пылким нравом, а когда пугалась, то со всей энергией бросалась в бой со своими страхами.

– Прошу прощения, ваше святейшество. Там, где я выросла, нам позволялось говорить откровенно.

– Тогда, возможно, тебе лучше вернуться в родной дом.

– О чем вы? Хотите выслать меня из Рима? А Джоффре?

– Ах, какая трагедия!.. Иди к своему мужу, женщина! Я сыт тобой по горло!

Когда она ушла, Александр долго сидел, кипя от злости. Он папа римский, глава святой церкви, как посмела она кричать на него! Пресвятая Дева Мария, неужели он не заслужил большего уважения!.. Он ожидал посла Феррары в любой момент. Тот постоянно пыхтел и требовал заверений, что, куда бы ни повел Чезаре свою армию после Милана, дому д’Эсте, Ферраре, Мантуе и Болонье ничего угрожать не будет. Между отцом и сыном через Альпы полетели письма: самая надежная почтовая система в Европе, слава тебе Господи. Будущее их семьи под угрозой. Столь многое нужно сделать, а он тратит время на людей, которые жалуются без остановки и смеют повышать на него голос.

Где-то в глубине души Александр понимал, что реагирует на подобные вещи слишком остро. Ему не пристало быть таким раздражительным, но резкая смена союзников с Неаполя и Испании на Францию добавила сложностей в его жизни. Он бы поговорил с Лукрецией, она всегда была хорошим слушателем. Только не сейчас. Сейчас она смотрит на него большими печальными глазами. И почему? Разве это его вина, что король Неаполя сам подписал себе смертный приговор? Будь они все прокляты!

Когда Санча вернулась во дворец и бросилась в объятья Альфонсо, она была уже в предобморочном состоянии и кричала, что их выгоняют, если не хуже того.

– Тебе не стоило злить его. На него столько всего навалилось.

– А на нас разве нет? Говорю же, Альфонсо, мы больше не в милости. Слышал бы ты его слова! Ему плевать даже на Джоффре. Послушать его, так кажется, что у него теперь только один сын, это чудовище Чезаре.

– Не называй его так, – тихо сказал Альфонсо.

– Ах, как ты наивен, брат! Ты никогда не нравился Чезаре. Все это притворство. Люди заботят его, только если полезны ему. Он прихлопнет тебя как муху, если «семье» будет от этого польза. Поговори с Лукрецией, она расскажет тебе.

Но когда он пересказывал Лукреции слова Санчи, то не стал слишком уж вдаваться в подробности. Она была почти на пятом месяце беременности, и он не хотел ее тревожить. Вместо этого он взял перо и написал своему дяде. Даже когда муж любит свою жену так сильно, как он, предан он в первую очередь той семье, в которой родился. Такова природа вещей.

Август. Слишком жарко, чтобы шевелиться, думать, даже молиться. Французские войска заливали потом свой путь через холмы к летним альпийским перевалам. Никто не мог с уверенностью сказать, где они окажутся зимой. Ощущение нависшей опасности становилось все сильнее из-за того, что зима ожидалась не такой, как обычно. Тысяча четыреста девяносто девятый год подходил к концу и знаменовал собой не только конец столетия, но и завершение полутора тысячелетий. Тысяча пятисотый год. У многих при мысли о значимости даты голова шла кругом. Вторжение, война и эта эпидемия новой болезни, столь явный знак Божьего гнева, плодили слухи о Страшном суде, которые распространялись по всему христианскому миру подобно пламени по сухому папоротнику. Чтобы подготовиться к неизбежному, грешники (а кто не без греха?) собирались в паломничество. Целью их пути был Рим.

Что одних ввергало в панику, для других становилось источником дохода. Повезло тому наместнику Бога на земле, кто управляет такими притоками прибыли. Александр уже вовсю занимался ремонтом. В самый разгар лета кипела работа: мужчины счищали с домов наросшие на них ракушки, а на протяжении всего долгого пути пилигримов между главными церквями Рима росли торговые лавки. От замка Святого Ангела до ступенек старой базилики Святого Петра теперь тянулась новая оживленная улица, названная в честь папы: Виа-Алессандрина. Он уже представлял, как она наводнится верующими, исполненными любовью к Богу и осененными величием церкви его на земле. Папская казна будет забита под завязку, Рим снова вернет себе статус великого города и паломники вернутся в свои города и деревни, разбросанные по всему христианскому миру, с именем его святейшества на устах: Родриго Борджиа, Александр VI, испанец по рождению, но папа римский, который вершит историю. В этом он теперь не сомневался.

Во дворце рядом с Ватиканом Лукреция чувствовала, как внутри нее шевелится ребенок. Теперь порой она спала после обеда, забываясь тяжелым крепким сном, будто какое-то снотворное снадобье затягивало ее под воду, а ребенок, подобно жирной рыбе, плавал внутри ее. Когда она просыпалась, мозг ее был так затуманен, что требовалось время, чтобы вспомнить, что вообще происходит. Ребенок снова шевелился, и она обхватывала руками живот.

– Тише, тише, все будет в порядке. Ты в безопасности.

Вначале она беспрерывно молилась:

– Господи, пусть это будет мальчик. Если удостоишь меня милости своей, сделай так, чтобы это был мальчик.

Она произносила эти слова так часто, что сама уже почти в них поверила. Затем, испугавшись, что ее уверенность уж слишком отдает самонадеянностью, за что можно поплатиться, просила Бога простить ее за это. В последние недели она приказала развесить повсюду в спальне религиозные картины, чтобы, куда ни глянь, взгляд упирался в них. Рим наводнили знаменитые художники, воспевающие мужскую красоту, но кисть их хорошо выводила плоть, а не душу. Она искала изображения распятого Христа, на которых его страдания вызывали у смотрящего наибольшее сочувствие. Перебрав с полдюжины мадонн с младенцем, Лукреция выбрала ту, на которой безмятежность отражена была ничуть не в меньшей степени, чем радость. Теперь, просыпаясь, она могла переводить взгляд с одной картины на другую. В окружающем ее хаосе они помогали ей не сойти с ума.

Когда авангард войска наводнил горные перевалы, из Милана пришли новости. Людовико Сфорца, человек, привыкший высмеивать тех, кто строит свою жизнь по гороскопам, заглянул в собственное будущее и наспех паковал вещи перед побегом. Страх – штука заразительная. Всего два дня спустя Лукреция проснулась и обнаружила, что ее муж принял то же самое решение. В оставленном ей письме он сообщал, что любит ее и что напишет ей из Неаполя. Она не знала, смеяться ей или плакать.

– Это все работа Неаполя! – кричал Александр. – Если король Федериго так жаждет воссоединения семьи, мы ему поможем. Велите моей невестке паковать вещи. Ее он тоже получит обратно.

Когда Санча отказалась ехать, папа пригрозил выслать ее силой. Видя его в таком гневе, весь двор пришел в замешательство. Слезы и мольбы Джоффре и Лукреции тоже не принесли результатов, и Санче пришлось собираться в свое невеселое путешествие.

Несколько дней спустя шпионы папы перехватили письмо от Альфонсо к Лукреции, в котором он просил ее покинуть Рим и присоединиться к нему.

Александр неожиданно пришел навестить дочь, когда та как раз читала письмо – печать на нем кое-как восстановили.

– Решил проведать, как ты, – шумно приветствовал он ее.

– Я на шестом месяце, и мой муж оставил меня. – Лукреция много молилась и плакала, а затем молилась вновь и вновь, но сейчас, к собственному изумлению, была совершенно спокойна. Она сложила письмо и накрыла его руками. – Говорю на случай, если ты сам еще не читал письма.

Александр опешил от ее хладнокровия.

– Ему не следовало бежать подобным образом, – пробурчал он. – Без позволения.

– Альфонсо опасался за свою безопасность.

– И зря! Он твой муж и находится под моей защитой.

– Да? Как и Джованни Сфорца?

– Там другое дело. – Александр вздохнул, будто сам был обиженной стороной и весь мир сговорился против него. – Я пришел не для того, чтобы ссориться, Лукреция. Напротив, я пришел, потому что нуждаюсь в твоей помощи.

– Моей помощи? В чем?

– Мне нужно, чтобы кто-то управлял городами Сполето и Фолиньо, человек преданный и с сильным характером.

Она удивленно уставилась на него.

– Я? Эта должность больше подходит кардиналу.

– Раньше, может, так и было. Но в ближайшее время ситуация сильно изменится не в лучшую сторону, поэтому мне нужно окружить себя людьми, которым я могу доверять. На многих папских территориях в преддверии возможных событий уже начались беспорядки. Сполето остается нам верен, и его преданность должна быть вознаграждена хорошим правителем. Ты умеешь ладить с людьми и все лучше и лучше разбираешься в политике, Лукреция, я уже давно это заметил.

– Но… Как насчет Джоффре?

– Джоффре! Мы оба знаем, что Джоффре не способен даже кожуру с яблока снять. Но я пошлю его вместе с тобой за компанию.

– А мой муж? Ты вернешь его мне?

– Это решение короля, а не мое.

Она ждала.

Вот оно, искусство торговли! Чем бы ни руководствовался Александр, делая ей такое предложение, он действительно восхищался ее острым умом.

Он вздохнул.

– Хорошо. Я попытаюсь.

Она отказалась от обшитого шелком паланкина, который предложил ей для поездки папа, и большую часть путешествия проделала верхом. Она хорошо знала дорогу, по которой однажды ехала в Пезаро, и любила раскинувшиеся перед ней пейзажи, сначала дремучий лес, а затем широкие плодородные равнины, живописные маленькие города на холмах, словно каменные головы, глядящие далеко-далеко во все стороны света. Где бы она ни останавливалась, люди толпами приходили поприветствовать ее. О грехах дочери папы римского чего только не болтали, и все удивлялись, увидев изящную, скромную молодую девушку. Ее живот уже порядком округлился, шелка одежд на нем отражали лучи солнца, и женщины часто пытались протиснуться к ней поближе, надеясь, что ее плодовитость снизойдет и на них. Другие приносили цветы и амулеты на благословение. По дороге в Нарни, где под украшенным скульптурами римским мостом журчали воды реки, из толпы выступила сгорбленная старуха и закричала:

– Мальчик! Герцогиня носит мальчика! Я вижу его, госпожа, он плавает в ваших водах.

– Верьте ей, – крикнул кто-то еще. – Она приняла сотни младенцев и никогда не ошибалась.

Люди одобрительно загудели, и ребенок внутри нее зашевелился, будто в ответ на слова старухи.

Замок Сполето нависал над городом, как орел в своем гнезде, а чуть ниже огромный виадук напоминал о великом прошлом этих мест. Едва они очутились внутри крепости, ворота за ними закрылись на тяжелый засов. Лукреции помогли слезть с лошади, и она почувствовала, как бешено стучит сердце у нее в груди. Она не питала никаких иллюзий по поводу той золотой клетки, в которую заключил ее отец. Дочь папы, призванная управлять городом, не может стать женой-беглянкой и воссоединиться со своим мужем в изгнании. Но Альфонсо был в безопасности, а сама она как раз находилась на той стадии беременности, когда многие здоровые молодые женщины обнаруживают, что полны энергии и чувствуют себя отлично. Пусть Сполето станет ей и тюрьмой, и наградой, настроение у нее было приподнятое, и ей не терпелось взяться за дело.

Еще не успели распаковать все вещи и открыть окна и двери, чтобы проветрить душные помещения, а Лукреция уже поприветствовала городских сановников и приступила к разбору прошений и жалоб. Она отлично справится. Она ведь Борджиа.