В последующие дни свадебных торжеств единственным человеком, который старательно не проявлял энтузиазма, был неутомимый церемониймейстер.

Иоганн Буркард руководил действом с такой тщательностью, как если бы ему пришлось организовывать второе пришествие. Для подобных событий не существовало общепризнанных правил – ведь папе не полагается иметь дочерей, но Буркард умудрился действовать по неписаному протоколу. Список гостей поражал размерами. В него попали представители могущественных римских семей, церкви и власти, а также кое-кто из иностранных высоких гостей, и всех и каждого следовало надлежащим образом разместить и обеспечить всем необходимым соответственно их положению в обществе.

Новые апартаменты папы едва успели подготовить. Пинтуриккьо и его подмастерья были под громкие стоны художника изгнаны, недоделки закрыли богатыми гобеленами. Позолоченный папский трон осторожно перенесли в главный зал, а вместо него поставили более скромное кресло, чтобы папа мог свободно совмещать роль главы христианского мира и заботливого отца. Поскольку религиозные фрески еще не успели украсить стены, больше всего притягивал взгляд герб семьи Борджиа: вздымающееся пламя, двойная корона Арагона и бык, могучий и воинственный.

Вначале дела не заладились. В час, назначенный для церемонии бракосочетания, Александр величественно сидел на своем троне среди дюжины кардиналов, готовый принимать гостей, когда двери открылись и в помещение хлынула толпа подружек невесты. От волнения они забыли, что им полагается преклонить колени у ног папы, и сразу заняли свои места в ожидании невесты. Лицо Буркарда исказило невыносимое страдание, казалось, он вот-вот рухнет замертво и его тело утащит в ад армия демонов. Позже папа сказал церемониймейстеру, что в случившемся не было его вины. Но это не помогло. Буркарда заботило вовсе не то, что мог подумать о происходящем папа. Ему было обидно за весь христианский мир в целом.

В остальном свадьба прошла как любое бракосочетание у влиятельных семей Италии: гости бахвалились своим высоким положением, переживали и веселились. Многие из них никогда не входили в личные покои папы – и вряд ли им довелось бы попасть туда в будущем, – и сейчас они трещали без умолку, обсуждая праздничное убранство, гербы и эмблемы. Утомившись судачить об обстановке дворца, они принимались судачить друг о друге. Экстравагантнейшие наряды то там, то тут приковывали взгляд, и появление герцога Гандийского, который, казалось, вместо камзола напялил на себя содержимое сундука с драгоценностями, было встречено добродушным хохотом. Ожерелье невесты, напротив, было подобрано со вкусом и выглядело весьма достойно. Когда Лукреция склонила колени на бархатные подушки, в то время как крошечная, похожая на темную фею негритянка придерживала ей шлейф, очевидная непорочность и ранимость новобрачной тронули всех собравшихся до глубины души.

И не ее вина, что внимание большинства гостей постоянно переключалось на еще более ослепительную молодую женщину с копной золотых волос, которая в этот день впервые была представлена общественности в качестве спутницы папы.

Чезаре в обычной церковной одежде (в отличие от брата, он понимал, что важнее видеть, чем быть увиденным) стоял сбоку, наблюдая, как к креслу Джулии Фарнезе формируется что-то похожее на очередь. Конечно, дипломаты наверняка готовились впоследствии описать эту сцену в самых ядовитых выражениях, но сейчас их глаза выражали абсолютное одобрение. Хорошо, что Пинтуриккьо не успел закончить работу, – уже пронесся слух, что мадонна над дверью в спальню будет изображена с лицом папской любовницы. Ах, насколько же охоча молва до скандалов! Что ж, чем больше они судачат, тем меньше задумываются о более важных вещах. Например, о его, Чезаре, будущем. Ничего, скоро все они запляшут под его дудку.

– Ваше превосходительство! С возвращением!

Впрочем, отвадить от себя пару чересчур любопытных послов он не в силах.

– Рим соскучился по вашим выдающимся боям с быками! – с лучезарной улыбкой обратился к нему Алессандро Боккаччо из Феррары. Лицом он напоминал рыбу, а носом походил на бладхаунда. Посол не был новичком в политике, но доверять дипломатические секреты ему было опасно. – Мы все молимся, чтобы одежды архиепископа не помешали вам снова выйти на арену.

– К счастью, сеньор Боккаччо, я так занят делами церкви, что убийство быков меня больше не привлекает.

– Может, это потому, что великое множество их теперь украшает стены, – ответил посол, и они вместе засмеялись тонкой шутке над гербом семьи Борджиа. Под одним из гербов расположились в окружении доброжелателей и злопыхателей молодожены, переговариваясь с кем угодно, только не друг с другом.

– Должен сказать, ваша сестра, госпожа Лукреция, неотразима.

– Совершенно с вами согласен.

– А ваш брат Хуан!

Чезаре промолчал, явно ожидая продолжения.

– М-м… ваш брат Хуан… просто ослепил всех нас!

– Несомненно. Сегодня он затмил само солнце.

– Он и сам теперь видный жених. Какой же девушке выпадет честь стать его женой? Смотрите-ка, с лица посла Испании не сходит улыбка. Конечно, ему есть что отпраздновать! Говорят, корабли его величества открыли целый новый мир! Если бы я был послом Португалии, эта улыбка заставила бы меня сильно обеспокоиться. – Посол снова помолчал. Не то чтобы он ждал ответных слов, просто наслаждался собственной речью. – А вы, ваше превосходительство, не тоскуете по чему-то подобному?

– По чему? По мореплаванью?

– Честно говоря, я имел в виду женитьбу.

– Да вы ведь знаете, что я обручен со святой церковью. Она удовлетворяет все мои желания.

За исключением тех, которые удовлетворить под силу лишь куртизанке по имени Фьяметта, которая содержит уютный дом возле моста Святого Ангела.

Молчание затянулось, и оба собеседника решили перевести разговор на другую тему.

– Ваш дядя отлично выглядит в одеждах кардинала.

– Да, так и есть.

По правде говоря, Хуан Борджиа Ланцо – недавно получивший должность, но уже давно старик, – выглядел совсем не так хорошо.

– Мы все надеемся, что коллегия пополнится новыми людьми. Вы сами стали бы великолепным кардиналом. Может быть, вашу кандидатуру все-таки рассмотрят?

Ах вот оно что! Вот к чему весь этот разговор! Обычно эту тему не осмеливаются поднять впрямую – незаконнорожденность Чезаре не позволяет ему стать кардиналом.

– Вы полагаете? Мне кажется, я для этого уже староват. Сдается мне, сейчас стремятся ввести в коллегию юношей помоложе. Я слышал, младший сын вашего герцога отметил свое пятнадцатилетие.

– Ипполито д’Эсте – юноша добродетельный и умный. Вы даже представить себе не можете, как он хочет служить Ватикану. Семья д’Эсте сегодня тоже устроила празднования в Ферраре в знак поддержки и любви к папе.

– О, его святейшество прекрасно об этом осведомлен. Принц Альфонсо рассказал об этом моей сестре по время своего последнего визита. Она отметила, что он очень симпатичный молодой человек.

– А он был очарован ее скромностью и красотой.

– Они говорили на итальянском, не так ли?

– Простите?

– Мне не хотелось бы думать, что она приветствовала его на испанском.

– Ах, нет!

– Хорошо. Вот только… Боккаччо, упорно ходят слухи, что нас осаждают толпы людей, требующих нашей милости, некоторые даже говорят, дескать, десяти папских жизней не хватит, чтобы удовлетворить желания такого количества родственников. – Последние слова Чезаре произнес с особой интонацией, давая понять, что это цитата.

– Что за нелепые сплетни!

Послы, конечно, никогда не краснеют. Это одно из требований профессии: любую новость принимать, ничуть не изменившись в лице.

– Я сам прослежу за тем, чтобы эти слухи прекратились. Как всегда, было очень приятно с вами пообщаться!

Примечательно, что он отнюдь не лукавил. К его чести, Алессандро Боккаччо достаточно хорошо знал, в чем состоит его работа, и понимал, когда не справляется с ней. Удаляясь, он уже перебирал в уме всех своих подчиненных, чтобы вычислить слабое звено. Или же, напротив, использовать его в своих целях. В любом случае, теперь у него не осталось сомнений: со старшим сыном папы определенно придется считаться.

Чезаре проводил посла взглядом. Он думал о Педро и своей собственной информационной сети, поначалу созданной, чтобы доставлять новости между Римом и Пизой, а теперь раскинувшейся по всей Италии. Никто из работающих на него людей не посмел бы без позволения Чезаре открыть рот или развязать кошелек. Расплата за это была бы слишком жестокой. Впрочем, награда за молчание оправдывала подобную строгость. Люди знали, на что способен Микелетто, если его разозлить. Чезаре вспомнил, как отзывалась Лукреция о лице Микелетто. Злость – не совсем подходящее слово. Нет, Чезаре хорошо знал, что силу его слуга черпает из источников гораздо более темных и холодных. Еще юношей, приехав в Италию с группой испанских детей, призванных служить буфером между юным Борджиа и окружающим миром, он демонстрировал те же качества: истинно испанскую верность и садистскую жестокость. Начиналось все с обычных драк и разбитых носов (как ни странно, многие итальянцы видят в испанцах бывших евреев). По мере того как росло положение семьи Борджиа, стычки становились все серьезней. Иногда Чезаре присоединялся к нему, но чаще оставлял разбираться с обидчиками в одиночку. Лишь раз Микелетто попался соперник сильнее: этот человек из Перуджи в отместку исполосовал кинжалом его еще юное лицо, подкараулив возле дома. Микелетто отказался от лечения, отвергая бальзамы и мази. Раны заживали много месяцев. А потом Чезаре стал свидетелем ответной расправы. Микелетто поднял обидчика на меч и сказал:

– С таким лицом люди лучше запомнят меня перед смертью, правда?

У Микелетто был только один грешок: гордыня. Уж слишком много удовольствия он получал от выполнения своей работы. И не знал пощады. Даже тот, кто был предан Борджиа или считал себя в большом фаворе, опасался поворачиваться к Микелетто спиной. А поскольку он постоянно находился рядом со своим хозяином, всем мерещилось что-то зловещее и в облике Чезаре.

Сегодня, впрочем, Чезаре сдержал данное Лукреции обещание, и изувеченное лицо его подручного не омрачало праздника. Честь выступить в роли телохранителя досталась Педро Кальдерону, чья страсть к верховой езде, по счастью, не отразилась на форме ног. Из него получился отличный молодой прислужник, и он ожидал хозяина во дворе, чтобы вечером проводить домой.

Это было первое задание Кальдерона на службе у Чезаре Борджиа с тех пор, как они перебрались в Рим. Юноша не переставал восхищаться своим хозяином. Он поражался, как тот меняется со сменой одежды: охотник, церковник, атлет, вельможа. Кальдерон уже знал, что готов ради Чезаре на все. По вечерам в постели он предавался мечтам: если Микелетто будет в отлучке и на хозяина совершат покушение, лишь он один будет рядом и пронзит сердце убийцы кинжалом, пусть даже ценой собственной жизни.

Праздничный ужин, который последовал за официальной церемонией бракосочетания, предназначался лишь для членов семьи и особых гостей. Слуги на него не допускались – их отправили в скромную, ничем не украшенную комнату неподалеку, где они могли перекусить в ожидании хозяев. Но и сюда доносились звуки всеобщего веселья: смех эхом отражался от стен коридора, а за ним следовали возгласы восхищения, когда избранные гости преподносили молодоженам подарки. Потом заиграла музыка, и начались танцы, а под конец такое безудержное ликование, что все, кто его слышал, недоумевали: что же там происходит?

Новости просочились быстро: слуги внесли в зал целую гору сладостей и угощений из марципана, и гости начали бросаться ими друг в друга. Точнее, мужчины стали кидаться в женщин. А если совсем точно, папа бросил свой десерт в Джулию Фарнезе, попав ей то ли на колени, то ли вовсе за корсаж. Естественно, все остальные последовали его примеру. Слуги сообщили, что любовница папы обладает отменным чувством юмора.

Педро знал, чьи колени он выбрал бы для своих сладостей.

Несмотря на то, что он уже бывал в этом доме с десяток раз, вдыхал аромат ее духов, а однажды слышал ее – да, он уверен, что именно ее – смех откуда-то с лестницы, он никогда доселе не встречался с ней лично. И вот сегодня в качестве телохранителя Чезаре Педро болтался в толпе, как вдруг появилась она: молодая женщина в подвенечном платье, бледная кожа на фоне расшитого жемчугом белого шелка. Он впился взглядом в идеальное лицо в форме сердца и яркие, сияющие глаза. А какое изящество! С высоко поднятой головой девушка скользит по коридорам, будто не касаясь земли, а вслед за ней летит облако шелка. Как долго он ждал этого момента! Каждый, отдавший свое сердце Чезаре, уже загодя любит и его сестру. И теперь, стоило Педро закрыть глаза, перед его мысленным взором возникала Лукреция.

Незадолго до рассвета ему представился шанс еще раз мельком увидеть ее: она шла, опираясь на руку брата, в сопровождении тетушки и двух фрейлин. Мужа ее не было даже поблизости. Сейчас она казалась совсем хрупкой, взволнованной и одновременно уставшей. На плечах колыхался легкий плащ. Когда они проходили мимо, Педро вытянулся по стойке «смирно». Чезаре поймал взгляд слуги и кивком приказал ждать его возвращения. Крепко сжимавшая руку брата Лукреция тоже посмотрела на него. Педро увидел серо-голубые глаза и маленький аккуратный рот, почти как у ребенка. Она слегка улыбнулась, немного взволнованно, будто они знали друг друга, но она не могла вспомнить откуда, а затем отвернулась и ушла.

Позже он вместе с другим всадником проводил Чезаре из Ватикана мимо замка Святого Ангела и через мост к дому Фьяметты. Они проехали по продуваемым всеми ветрами улицам Рима, миновали горы мусора: стекло, цветы, порвавшиеся гирлянды, оставили позади людей, спящих прямо в канавах или нетвердой поступью спешащих домой. Рим праздновал сегодняшнее событие на свой манер. Кальдерон внимательно смотрел по сторонам, одна рука на поводьях, другая на рукояти кинжала. Вдруг то, чего он ждет, случится прямо сейчас: гордецы из семьи Орсини или Колонна, а может, один из любовников Фьяметты, которому она дала от ворот поворот из-за Чезаре, выскочат с воплями из темноты, и Педро примет удар на себя, встав между ними и своим хозяином и обнажив клинок.

К месту прибыли без происшествий. Когда они подъехали через маленький дворик к дому, было еще темно. В окне второго этажа показалась молодая женщина, свет факелов выхватил из темноты ее рыжие волосы и ярко-зеленые одежды. Женщины ее профессии бодрствовали, когда другие спали, и пусть это был далеко не единственный ее талант, именно он особенно устраивал Чезаре. Женщина подняла руку и еле заметно помахала ему. Он ловко спрыгнул с коня (может, он и не участвовал больше в боях быков, но по-прежнему гордился навыками хорошего наездника) и проскользнул в дом, оставив животное на попечение слуг.

– Как все прошло, малец? – Педро обернулся: позади стоял Микелетто. – Видел море разодетых толстосумов?

– Что?.. Ох… Я и не думал, что ты здесь. Ты напугал меня.

– Правда? Когда куда-то приезжаешь, первым делом надо оглядеться. Я мог поджидать вас здесь с кинжалом под плащом. А от тебя, мой друг… – Он толкнул его, прижал к стене и несильно ударил прямо между ребер. – Какой от тебя прок моему хозяину?

Педро засмеялся. Он хотел спросить, каким образом чужак мог бы подобраться так близко к дому – разве что его пригласит Фьяметта? – но решил, что не стоит вступать в спор. Все происходящее забудется быстрее, если дать Микелетто возможность почувствовать, что он прав. Смена командования явно подпортила ему настроение.

– Ты только посмотри на себя! Каков щеголь! Что, удалось залезть под юбку какой-нибудь леди?

– Да, целой дюжине, – ответил Педро ровно. Он никогда не видел Микелетто с женщиной, хотя и слышал множество историй о девушках, которые красивым мордашкам предпочитают лица со шрамами.

– Это объясняет, почему от тебя так пахнет. – Тот отпустил его и отвесил небольшую затрещину, будто в шутку. – Ты хорошо поработал, – сказал Микелетто резко, отчего вынужденный комплимент прозвучал как обвинение. – Иди. Теперь можешь убираться отсюда.

– Мне велено остаться и завтра проводить его высокопреосвященство до дома.

– Что ж, хорошо, но завтра уже наступило, и я здесь.

Секунду они смотрели друг на друга, будто оценивая силы. Затем Педро покорно опустил взгляд.

– Береги себя. Улицы нынче опасны.

А на другом конце города тем временем подле своей кровати сидела невеста. Ее платье валялось на комоде, расшитые жемчугом рукава топорщились, как у тряпичной куклы. Пока служанка закрывала ставни, осторожно расчесывала девушке волосы и помогала улечься в постель, глаза Лукреции казались стеклянными от усталости. Она уже вознесла все положенные молитвы, теперь присовокупив к привычным именам и имя своего мужа, с которым едва перебросилась парой слов и чье лицо она сейчас почти не могла вспомнить – оно смешалось с сотней других увиденных сегодня лиц.

– Какой симпатичный мужчина, – звучал в ушах Лукреции голос ее тети. Но стоило ей перевести взгляд с него на Хуана, Чезаре или одного из дюжины окружающих ее кавалеров, как она понимала, что Джованни едва ли выдержит сравнение с ними. Ни разу за все четырнадцать лет она не находилась в компании такого количества мужчин, никогда не видела столько обожающих глаз. Ей бесспорно льстило и вместе с тем докучало такое внимание. В ответ она улыбалась и отвешивала реверансы, смеялась и хлопала в ладоши, танцевала, танцевала и снова танцевала до упаду. Теперь ее ноги болели, ступни ныли, а голова кружилась. Это был самый длинный и самый захватывающий день в ее жизни. Даже сейчас в своей комнате она еще чувствовала его отголоски.

– С нетерпением жду, когда нам представится возможность узнать друг друга лучше в качестве законных супругов, – такими были его последние слова, вежливые, безобидные, будто он назначал деловую встречу. Он взял ее за руки и быстро поцеловал в обе щеки. Она еще ощущала его сухие губы на своей коже. Будь она постарше или поопытней, то смогла бы понять и его нервозность, и свою. Муж и жена. Неужели он правда с нетерпением ждет этого? А она? Та ли она Лукреция Борджиа, которая проснулась этим утром, или уже Лукреция Сфорца, герцогиня Пезаро? Правда в том, что они – одно и то же лицо. Ее губы отказывались произносить эти имена вместе. Как странно, что в один день изменилось столь многое и в то же время ничего.

А в Ватикане папа Александр VI уже давно спал. Отдав замуж любимую дочь, он оставил сегодня свою молодую любовницу ночевать в одиночестве. Этот день он хотел завершить в обществе другой главной женщины своей жизни. Дева Мария наблюдала за ним с портрета в изголовье его огромной кровати, и если у нее и было какое-то мнение по поводу прожитого дня, она оставила его при себе.

В заполненном книгами кабинете на другом конце Ватиканского дворца Иоганн Буркард, церемониймейстер, с застывшим, будто у трупа, лицом макал перо в чернильницу и записывал все мельчайшие детали минувшего дня.