Глава 8

Через долину можно было пройти через горы. Она была расположена высоко. С ее западного края, где она обрывалась к реке, текущей далеко, далеко внизу, можно было видеть Португалию. Холмы Трас ос Монтес, по-португальски: «Земля у гор» — были похожи на фиолетово-синие горные хребты, которые казались все более тусклыми и расплывчатыми, пока у линии горизонта не превращались просто в пятна — как темные капли, расплывшиеся на холсте живописца.

Склоны долины сплошь поросли терновником. Цветы белели в лучах солнца. Обочины дороги, которая круто поднималась к перевалу и пересекала высокогорную долину, поросли желтой амброзией, которую испанцы называют травой Сантьяго. Пастбище в нижней части долины было выщипано овцами и кроликами. Вороны гнездились на каменных выступах, лисы охотились в зарослях терновника, в то время как волки бродили среди скал, торчащих на холмах, словно острые зубы.

В высокогорной долине прежде была деревня, но ее покинули. Двери домов были сорваны с петель и сожжены одной из тех армий, которые сражались в Испании.

В западном конце долины, откуда с гребня открывался великолепный вид на Трас ос Монтес, стояли два больших здания. Оба были обращены в руины.

На северной стороне стоял старый женский монастырь, низкий и приземистый. Две его аркады еще стояли, хотя верхняя была безжалостна изуродована сильным взрывом, который разрушил старую часовню. Женский монастырь был давно заброшен. Сорняки росли в щелях между плитами, листья забивали канавы, по которым некогда подавали воду в нижние сады.

На юге, загораживая перевал, стоял замок. Можно было подняться на вершину главной башни или постоять возле надвратного укрепления, но прошли столетия с тех пор, как сеньор жил в этом замке.

Теперь он стал домом для воронов и летучих мышей, висевших в его высоких темных комнатах.

Далее на восток и еще выше, доминируя над землями на много миль вокруг, стояла старая дозорная башня. На нее тоже можно было подняться, хотя винтовая лестница вела только к сломанному зубчатому парапету.

Высокую долину называли Воротами Бога. Перед замком, в траве, которая была завалена кроличьим дерьмом, похожим на миниатюрные мушкетные пули, тянулась длинная, низкая насыпь. Это была могила, и в могиле лежали тела мужчин, которые погибли, защищая этот перевал зимой. Их было мало, а их врагов — очень много, все же они держали перевал, пока не пришла подмога. Ими командовал солдат, стрелок — Ричард Шарп.

Французы, которые погибли — а их было много, были похоронены более поспешно в братской могиле у деревни. Зимой дикие звери разрыли землю на могиле и съели всю плоть, какую смогли найти. Теперь, когда весенние дни сменялись летними и небольшой ручей в Воротах Бога почти пересох, кости мертвых французов валялись по всей деревне. Черепа лежали словно чудовищные шляпки грибов.

На юге была война, армии уже начинали кампанию этого года, но в Воротах Бога, где Шарп вел свою войну против целой армии, была только смерть да ветер, раскачивающий ветки терновника, да черепа усмехались из объеденной овцами травы. Это место было бесполезно для любой армии, место призраков, смерти и одиночества, место, о котором забыли.

Город Бургос стоял там, где Главная дорога раздваивалась. Дорога шла от французской границы до Сан-Себастьяна, затем поворачивала к югу через горы, где партизаны превращали каждую поездку французов в ад. После Витории было меньше мест, пригодных для засады, а потом дорога снова поднималась в горы, заворачивая дальше к югу, пока не выходила на широкую равнину, где лежал Бургос.

Это была дорога, по которой французы вторглись в Испанию. Это была дорога, по которой они могли отступить. В Бургосе дорога раздваивалась. Одна ветвь вела на юг к Мадриду другая — на юго-запад, к Португалии и Атлантике. Бургос был перекрестком путей вторжения, защитой путей отступления, крепостью на равнине.

Это была небольшая крепость, хотя прошлым летом 1812 года она противостояла британской осаде. Замок был все еще был испещрен отметинами пушечных ядер и снарядов. В 1812 году замок препятствовал британцам преследовать французов через Пиренеи, и этим летом, боялись солдаты, ему придется делать то же самое против усиленной британской армии.

Пьер Дюко не беспокоился. Если солдаты потеряют Испанию, его секретный Договор спасет Францию. Инквизитор, вернувшийся в Бургос, обещал, что он в течение месяца предоставит письма, которые в данный момент собирала испанская инквизиция. Письма убедят Фердинанда VII, что Испания поддерживает Договор с французами.

Эти двое встретились — не в замке, а в одном из высоких, мрачных городских зданий. Дюко вздрагивал, когда заушники очков царапали воспаленную кожу. По совету армейского хирурга он смазал за ушами жиром, чтобы защитить кожу против царапающей проволоки, но тем не менее очки раздражали его. По крайней мере у него было утешение в том, что человек, который сломал его другие, удобные очки, был мертв.

— Повешен, — сказал инквизитор. — Повешен слишком быстро.

Он казался обиженным, как если бы он действительно полагал, что Шарп был ответственен за смерть маркиза.

У Дюко было только одно сожаление в связи со смертью Ричарда Шарпа. Ему было жаль, что англичанин не знал, что именно он, Дюко, дотянулся до него через все границы и спланировал месть. Дюко нравилось, когда его жертвы понимали, кто разбил их и почему они были разбиты. Дюко выставлял на показ свой ум, как другие мужчины выставляли свои медали. Он достал несколько бумаг из кармана.

— Фургоны маркизы находятся в замке.

— Их доставят нам?

— Если вы дадите мне адрес. — Дюко улыбнулся. — Может быть, в собор?

Инквизитор даже не моргнул в ответ на колкость.

— В мой дом, майор.

— В Витории?

— В Витории.

— И вы отдадите сокровища церкви?

— То, что я сделаю с сокровищами — между мной и Богом.

— Конечно. — Дюко снова поправил очки. — Они пойдут на север со следующим конвоем. Конечно, отец, сокровища не ваши. Они принадлежат вдове.

— Нет, если она уезжает из Испании.

— Что, как мы согласились, было бы неблагоразумно. — Дюко улыбнулся. Он не хотел, чтобы Элен плакалась императору, как он обманул ее с ее сокровищами. — Таким образом, вы позаботитесь об этом деле?

— Когда это будет удобно.

— Сегодня вечером — удобно. — Дюко передал бумаги через стол. — Вот наши позиции. Гарнизон дворца охраняет западную дорогу.

Инквизитор взял бумаги, а Дюко смотрел из окна на запад. Ласточка разрезала теплый воздух изогнутыми крыльями. Вдали, за последними домами, видна была высохшая на солнце равнина. Он видел деревню вдалеке, где единственная башня маленького замка отбрасывала длинную тень. В той башне размещался другой французский гарнизон — кавалерия базировалась там, чтобы держать Главную дорогу свободной от партизан. Сегодня вечером, когда ласточки вернутся в свои гнезда, и равнина погрузится во тьму, маркиза поедет к этой башне, чтобы встретится с ее любовником, генералом Вериньи.

Такая поездка была безопасна. Земли вокруг Бургоса были свободны от партизан; местность была слишком плоской и слишком тщательно патрулируемой французскими гарнизонами на равнине. И все же эта ночь не была безопасной для маркизы. Войска, которые охраняли дорогу этой ночью, служили Франции, но не были французскими. Они были испанскими. Это были остатки армии, принятой на службу пять лет назад: армия испанцев, которые верили во французские идеи, в свободу, равенство и братство; но поражение, безнадежность, и дезертирство проредили их ряды. Все же еще оставались два батальона испанских солдат, и Дюко приказал, чтобы им была доверена эта обязанность нынче ночью.

Инквизитор смотрел на него:

— Она поедет сегодня вечером?

— Как и вчера вечером, и позавчера. У них потрясающие аппетиты.

— Хорошо.

— А ваш брат?

— Он ждет на севере.

— Прекрасно. — Дюко встал. — Желаю вам насладиться всем этим, падре.

Инквизитор смерил взглядом этого субтильного, но умного человека.

— У вас скоро будут ваши письма.

— Я никогда не сомневался относительно этого. — Дюко улыбнулся. — Передайте Элен мои поздравления. Скажите ей, что я надеюсь, что ее брак будет долгим и очень счастливым.

Он засмеялся, повернулся и вышел из комнаты.

Этой ночью инквизитор устроит брак. Скоро маркиза будет носить на левой руке обручальное кольцо. Она выйдет замуж не за какого-то испанского гранда, но за человека, который родился в бедной семье и прожил жизнью в бедности и борьбе. Она станет невестой Христа.

Она была безмерно богата, однако завещание маркиза содержало одно небольшое и весьма обычное дополнение, которое не прошло мимо внимания инквизиции. Если его вдова примет постриг и станет монахиней, то все богатства маркиза отойдут церкви.

С этой целью ее поместят в женский монастырь на севере страны, в далекий, уединенный, мало кому известный женский монастырь, и там она будет похоронена заживо в тихой обители сестер, в то время как инквизитор от имени Бога станет ее наследником.

Это будет законно, из-за этого не возникнет никакого скандала, да и кто станет спорить с решением женщины принять постриг? Отец Ача чувствовал красоту схемы. Теперь просто не могло быть никакой неудачи. Маркиз мертв, его единственная наследница станет монахиней, а инквизиция сохранит себя.

В ту ночь карета выехала из Бургоса в девять часов. Ее тянули четыре лошади, привязанные к дышлу серебряными цепями. Лошади были белые, карета — темно-синяя, так отполированная, что в ней отражались звезды, и все ее изящные контуры обведены серебряной краской. Окна кареты были занавешены.

Перед каретой скакали четыре грума, и каждый держал фонарь. Еще два фонаря были установлены на карете сверху. Форейторы ехали с заряженными ружьями.

Кучер остановился на окраине города и посмотрел вниз на лейтенанта, который командовал заставой:

— Все спокойно впереди?

— Как далеко вы едете?

— Две деревни.

Испанский лейтенант махнул кучеру.

— У вас не будет никаких неприятностей.

Он смотрел на сложный герб, нарисованный на дверце кареты, и задавался вопросом, куда отправилась La Puta Dorada этим вечером. Час назад через заставу проехал инквизитор, и лейтенант представил, что она на этот раз продала себя священнику. Он засмеялся и вернулся к своим людям.

Лунный свет освещал дорогу, которая как белая прямая лента тянулась через равнину, пока не упиралась в деревню в какой-нибудь миле от города. Там дорога петляла между домами и пересекала брод, прежде чем прямо устремиться к огням кавалерийской заставы.

Карета летела стремительно, колеса поднимали шлейфы пыли, которые расплывались в ночи. Мерцали желтые фонари. Запахи города остались позади — густые запахи прелого навоза, удобрения, грязи, лошадей и дыма из очагов. Вместо этого чувствовались ароматы трав. Одна занавеска кареты была откинута, и белое лицо прижималось к стеклу.

Маркиза была сердита. Пьер Дюко отказался выдать пропуск на ее фургоны. Он утверждал, что это мелочь, ошибка писаря, но она не верила, что ошибка какого-то писаря помешает Пьеру Дюко добиться того, чего он пожелает. Она подозревала, что он планирует забрать их, и написала об этом императору, но могут пройти недели до того, как придет ответ, если он придет вообще; недели, за которые фургоны могут исчезнуть. Этой ночью она решила убедить генерала Вериньи, что он должен выкрасть фургоны обратно. Он должен бросить вызов Дюко, пойти в замок с людьми и увести фургоны. Она знала, что генерал Вериньи при всех его орденах боится Пьера Дюко. Его придется убеждать, и она задавалась вопросом, не сработает ли в конце концов намек, что брак не настолько уж невозможен.

Карета замедлила ход на перекрестке, подпрыгивая на поперечных колеях, затем миновала дом — окна разбиты, двери исчезли без следа. Она услышала скрип тормоза, прижатого к ободу колеса, и знала, что они приблизились к броду, где дорога петляет между зданиями.

Тормоз отпустили, и карета дернулась. Она слышала, как кучер кричит на лошадей, когда карета закачалась, замедлила ход и остановилась. Маркиза нахмурилась. Она попыталась разглядеть через стекло, но отблеск фонаря слепил глаза. Она сняла кожаный ремень и опустила стекло.

— Что это?

— Смерть, сеньора.

— Смерть?

Она высунулась из окна. Впереди, где дорога спускалась вниз к мелкому ручью, священник нес Святые Дары для последнего причастия. Позади него шли два послушника. Солдаты, которые охраняли это место, сняли шляпы. Она заметила, что это испанские солдаты, служащие Франции.

— Скажите ему, чтобы шевелился! — велела она раздраженно.

— С той стороны едет карета. Нам придется ждать так или иначе, сеньора.

Она дернула за ремень, захлопнув окно, чтобы приглушить грохот кареты, едущей навстречу, и откинулась на бархатные подушки. Будь проклят Пьер Дюко, думала она, и будь проклят Вериньи, который боится выступить против него. Она думала о короле Жозефе — брате Наполеона и французском марионеточном короле Испании. Если Договор будет подписан, размышляла она, Жозеф потеряет свой трон. Она спрашивала себя, что будет, если она выдаст секрет Жозефу — вознаградит ли он ее, приказав выпустить ее фургоны, или даже король Жозеф не посмеет бросить вызов преданному слуге его брата Пьеру Дюко.

Другая карета остановилась. Она услышала крик кучера и предположила, что солдаты хотят обыскать карету. Она улыбнулась: никто не смел обыскивать ее карету.

Вдруг дверца открылась, она повернулась, одной рукой прикрывая шею плащом, и увидела, что священник поднимается в ее карету.

— Кто вы?

Под подушками у нее был пистолет. Она протянула к нему правую руку.

Человек снял широкополую шляпу. Потайной фонарь, подвешенный внутри кареты, освещал огромное, жесткое лицо, неподвижный взгляд.

— Вы — маркиза де Казарес эль Гранде и Мелида Садаба?

— Я, — ответила она ледяным тоном. — А вы?

— Отец Ача.

Она видела людей возле кареты, их нечеткие фигуры на залитой лунным светом улице. Она снова посмотрела на священнике и увидела, что его одежда была намного богаче, чем можно было ожидать увидеть на обычном деревенском священнике. Она ощущала силу этого человека — его силу и его враждебность. Жаль, подумала она, что такой человек должен отдать свою жизнь Богу.

— Что вы хотите?

— У меня есть новости для вас.

Она пожала плечами:

— Продолжайте.

Инквизитор уселся напротив нее. Он, казалось, заполнил собой всю маленькую карету. Его голос был еще более низким, чем у Дюко.

— Ваш муж мертв.

Она смотрела на него и ничего не говорила. В каждом ее ухе сверкала бриллиантовая сережка. Ее плащ, хотя ночь не была холодной, был оторочен белым мехом. На шее, там, где ее левая рука придерживала меховой воротник, было еще больше бриллиантов.

— Разве вы не слышали меня?

— Я слышала вас. — Она улыбнулась. — Хотите получить награду за то, что принесли мне новости? Кучер даст вам монету.

Лицо инквизитора ничего не выразило.

— Прелюбодеяние — грех, женщина.

— А наглость — невежливость. Оставьте меня, священник.

Он указал на нее сильной, смуглой руку.

— Вы — неверная супруга.

Она постучала по стеклу и приказала кучеру, чтобы продолжал путь. Карета не двигалась, и она сердито сдернула ремень с крючка, так что стекло опустилось.

— Я сказала: поехали!

Испанские солдаты, неуклюжие, но послушные, окружили карету. С ними были люди в длинных, темных одеяниях. Она рылась в подушках в поисках пистолета, но сильная рука инквизитора, нашла ее запястье и прижала.

— Вы — неверная супруга, женщина.

Она отталкивала его, но его рука была крепкой. Она звала своих слуг, но инквизитор только улыбнулся.

— Ваши слуги повинуются своему Богу, чего вы никогда не делали. Вы — неверная супруга, и ваш муж, и ваш любовник мертвы.

— Мой любовник?

— Англичанин.

Она думала, что он подразумевает генерала Вериньи, но теперь поняла, что он имел в виду Ричарда Шарпа. Эта новость причинила ей острую боль, потому что ее письмо вызвало его смерть, но ее собственные неприятности были слишком насущными, чтобы боль стала слишком острой и длительной.

— Позвольте мне уехать!

— Вы под арестом, женщина.

— Это дерзость!

— Вы в браке с испанцем и в юрисдикции этой епархии. — Он потащил ее так, что она закричала от боли, но никто не пришел ей на помощь.

Он вытащил ее из кареты и затолкал в другую, где две женщины — обе с морщинистыми, жесткими лицами, обе в белых льняных капюшонах — ждали ее. Она звала своих слуг на помощь, но они были окружены солдатами с мушкетами и монахами с палками, а затем дверь коляски захлопнулась и она помчалась во всю мочь. Инквизитор сидел напротив нее. Когда она закричала снова, он наклонился и ударил ее, требуя молчания.

Кучеру маркизы приказали ехать назад в город. Испанский майор, которому велели повиноваться приказу Церковного суда, спросил, куда отправили Золотую шлюху. Ему велели не спрашивать, не беспокоиться — просто повиноваться. Он стоял, слушая как в темноте скрипят рессоры коляски, затем крикнул своим людям, чтобы возвращались на свои посты.

Генерал Вериньи наблюдал с башни, ждал, когда фонари кареты покажутся на белой дороге. Он ждал, пока луна не опустилась за горы. Он ждал, пока часы не пробили два пополуночи — и тогда он понял, что она не приедет. Он собирался послать несколько человек в сторону Бургоса, чтобы посмотреть, не случилось ли чего с ее каретой, но решил, что она, вероятно, флиртует с другим мужчиной. Он выругался, спрашивая себя, сможет ли этот другой когда-нибудь приручить суку, и лег спать.

Вечерний ветер качал ветки терновника у Ворот Бога. Летучие мыши, мелькали в небе вокруг руин главной башни. Облака закрыли луну. Звезды сверкали ярко.

Три всадника поднимались к перевалу. Они двигались медленно. Они опаздывали. Они собирались быть здесь еще при свете дня, но им потребовались четыре часа, чтобы найти место, где они смогли пересечь последнюю реку. Их мундиры все еще не высохли.

Они остановились на гребне. Ничто не шевелилось в долине, ни одного огонька не горело в деревне, на дозорной башне, в женском монастыре или в замке.

— Куда теперь?

— Сюда. — Человек, мундир которого был темным как ночь, привел своих компаньонов к разрушенному женскому монастырю. Он привязал лошадей к решетке около разрушенной аркады, расседлал их, развязал мешок с фуражом. Он задал овса лошадям, затем повел товарищей на верхний этаж. Он улыбнулся. — Здесь уютнее, чем в замке.

Старший из двоих осматривал разрушенный монастырь.

— Французы захватили его?

— Да. — Человек в темном мундире высек огонь. — Но Шарп позаботился о них. — Он указал на разрушенную часовню. — Одна из их пушек.

В заросших сорняком руинах был виден лунный свет, отражающийся в бронзе — там, где упавший ствол пушки был наполовину укрыт обломками дерева и камнями.

Третий человек был молод, настолько молод, что большинство сочло бы его просто мальчишкой. Он даже еще не брился. Он единственный из троих не носил мундира, хотя на плече у него висела винтовка. Он казался более взволнованным, чем двое солдат. Он наблюдал, как тот, что был в темном мундире, разжег костер, делая это привычно, как старый солдат.

Человек в темном внушал страх. У него был только один глаз, другой закрыт черной повязкой, и его лицо в шрамах казалось грубым и жестоким. Он был наполовину немец, наполовину англичанин, и в 60-м полку ему дали прозвище Сладкий Вилли. Это был капитан Уильям Фредериксон, стрелок, который заманил французских артиллеристов в засаду выше моста и который дрался на Рождество под командой Шарпа в этой высокогорной долине. Он возвратился к Воротам Бога как проводник для майора Майкла Хогана и молодого тихого испанца.

Хоган не находил себе места. Он расхаживал под аркадой, задавал вопросы о сражении и смотрел на замок, где Шарп держал последнюю оборону и отбил последнюю французскую атаку. Сладкий Вилли отвечал на его вопросы, продолжая готовить ужин, хотя молодой испанец заметил, что одноглазый стрелок настороже и прислушивается к странным звукам, раздающимся у стен разрушенного монастыря.

На ужин у них было вино, хлеб с сыром и куски зайца, которого Фредериксон подстрелил днем и теперь жарил на шомполе винтовки. Ветер задувал с запада, с далекого океана, заставляя одноглазого стрелка поднимать голову и фыркать. Ветер обещал дождь, летнюю грозу, которая будет греметь в этих горах.

— Надо завести лошадей внутрь, как только поедим.

Хоган сидел у огня. Он дергал свои влажные брюки, словно мог заставить их высохнуть быстрее. Он махнул рукой мальчишке-испанцу, чтобы тот присоединился к ним, затем оглянулся на темные тени разрушенного женского монастыря.

— Вы верите в привидения, Фредериксон?

— Нет, сэр. А вы?

— Я — ирландец. Я верю в Бога отца, Бога сына, и в Шии, насылающего ветер.

Фредериксон рассмеялся. Он снял заячью ногу с шомпола на жестяную тарелку Хогана, вторая нога пошла на его собственную тарелку, потом он отвалил солидный кусок мяса на тарелку мальчика. Хоган и юный испанец наблюдали, как он достал из ранца четвертую тарелку и положил на нее заднюю часть зайца. Хоган начал говорить, но стрелок усмехнулся и жестом попросил ирландца помолчать.

Фредериксон поставил тарелку возле себя, затем громко сказал:

— Я услышал тебя две минуты назад, ты, неуклюжий ублюдок! Иди сюда и поешь!

Под стенами монастыря послышалось хихиканье. Сапоги застучали по сломанным плитам, и Ричард Шарп вышел из тьмы и сел рядом с ними у Ворот Бога.