Глава 6
— На самом деле вам нужна мортира, — сказал лейтенант Пеллетье.
— Мортира? — бригадного генерала Виллара удивила самоуверенность лейтенанта. — Вы считаете себя вправе давать такие советы?
— Вам нужна мортира, — упёрся Пеллетье. — Проблема в том, что цель расположена на высоте.
— Проблема, лейтенант, — заявил Виллар с явным намеком на невысокое звание Пеллетье. — в том, чтобы наглые ублюдки на той проклятой вершине захлебнулись в собственном дерьме, — он ткнул пальцем в руины сторожевой башни. — Я не хочу ничего слышать о высоте. Я хочу знать, что они уничтожены.
— Уничтожение — это наша работа, мсье, — ответил лейтенант, совершенно не задетый гневной тирадой Виллара. — но, чтобы это сделать, я должен приблизиться к наглым ублюдкам.
Лейтенант был очень молод, настолько, что Виллар задался вопросом, начал ли Пеллетье бриться. К тому же он был худой, как палка, и его белые лосины, белый жилет и короткий тёмно-синий мундир висели на нём, как тряпьё на чучеле. Тощая шея торчала из жёсткого синего воротника, на длинном носу красовались очки с толстыми линзами, придававшими ему вид несчастной, полудохлой от голода рыбы. С истинно рыбьим хладнокровием Пеллетье повернулся к своему сержанту:
— Двухфунтовым на двенадцать градусов, верно? Если мы приблизимся примерно до трёхсот пятидесяти toise?
— Toise? — Бригадир знал, что стрелки пользовались старыми единицами измерения, в которых он не рзбирался. — Какого черта вы не говорите по-французски?
— Триста пятьдесят toise? Это примерно…, - Пеллетье замялся, производя подсчёты.
— Шестьсот восемьдесят метров, — встрял его сержант, столь же худой, бледный и молодой.
— Шестьсот восемьдесят два, — уточнил Пеллетье.
— Триста пятьдесят toise? — вслух размышлял сержант. — Двухфунтовым зарядом? На двенадцать градусов? Думаю, получится, мсье.
— Может быть, — пробормотал Пеллетье и повернулся к бригадиру. — Цель высоко, мсье.
— Я знаю, что высоко, — с сарказмом заметил Виллар. — Это ведь холм.
— Сложилось мнение, что гаубицы замечательно поражают цели на высотах, — продолжил Пеллетье, игнорируя сарказм Виллара. — На самом деле угол подъёма ствола у гаубицы чуть больше двенадцати градусов от горизонтали. Мортира имеет угол подъёма значительно больше, но, наверное, ближайшая мортира есть лишь в Опорто.
— Я хочу всего лишь, чтобы эти ублюдки сдохли! — прорычал Виллар, и вдруг ему на память пришло кое-что ещё. — А почему трёхфунтовый заряд? Артиллерия использовала трёхфунтовые заряды при Аустерлице.
Он хотел добавить: «Ещё до вашего рождения», — но сдержался.
Сержант-артиллерист был настолько поражён невежеством бригадира, что выпучил глаза, но Пеллетье понял причину его недоумения и попытался объяснить доступно:
— Только трёхфунтовый. Эта гаубица из Нанта, мсье. Отлита в Средневековье, до революции, и качество отливки просто ужасное. Её напарница взорвалась три недели назад, мсье, и убила двух человек в расчёте. В металле был воздушный пузырь. Я же говорю — ужасное качество отливки. Из неё небезопасно стрелять зарядами свыше двух фунтов.
Гаубицы обычно развертывались в парах, но произошедший за три недели до этого взрыв оставил Пеллетье с единственной гаубицей в батарее. Это была странная, словно игрушечная пушка, взгромоздившаяся на несоразмерно большой для неё лафет: ствол длиной всего в двадцать восемь дюймов торчал между колесами, высотой в человеческий рост. Зато это орудие могло то, на что не были способны другие полевые орудия: стреляло высокой дугой. Ствол полевого орудия редко поднимался больше, чем на один-два градуса от горизонтали, и его ядро летело по пологой траектории, а гаубица выстреливала заряды высоко вверх, и они летели вниз на врага. Её предназначение состояло в том, чтобы поражать оборонительные укрепления или вести огонь поверх голов пехоты. Гаубицы никогда не стреляли твёрдыми зарядами. Ядро, выпущенное из обычного полевого орудия, ударяясь о землю, подпрыгивало, летело дальше, и даже после четвёртого или пятого удара о землю всё ещё обладало достаточной силой удара, чтобы искалечить или убить. Выпущенное же в воздух и упавшее потом на землю ядро, вероятнее всего, просто зарылось бы в грунт и не нанесло никакого другого повреждения. Гаубицы стреляли зарядами, заключёнными в оболочку, которые взрывались при ударе о землю.
— Дважды по сорок девять, мсье, потому что у нас с собой и боезапас взорвавшейся гаубицы, — ответил Пеллетье, когда Виллар спросил его, сколько зарядов у него в наличии. — Девяносто восемь разрывных снарядов и двадцать два снаряда с картечью. Двойной боезапас!
— Забудьте про картечь! — приказал Виллар.
Картечь, мелкая, как дробь для утиной охоты, применялась для поражения живой силы на открытых пространствах, а не для пехоты, укрывшейся среди скал.
— Забросайте снарядами ублюдков. Если понадобятся ещё боеприпасы, мы привезём ещё. Но вам они не понадобятся, потому что вы уничтожите ростбифов, не так ли? — добавил Виллар недобро.
— Мы здесь именно для этого, — с удовлетворением заявил Пеллетье. — И, со всем моим уважением, мсье, пока мы здесь беседуем, ни одна англичанка не овдовеет. Лучше я поищу место развёртывания орудия, мсье. Сержант! Лопаты!
— Зачем лопаты? — спросил Виллар.
— Нужно выровнять основание, сэр, — ответил Пеллетье. — Видите ли, Бог не думал об артиллеристах, когда творил мир. Он создал слишком много камней и слишком мало ровных мест. Но мы исправляем его недоделки.
Он повёл своих людей к холму в поисках площадки, которую можно выровнять под позицию. Всё это время подполковник Кристофер осматривал гаубицу, но теперь, когда Пеллетье оставил их, заметил:
— Вы отправляете на войну школяров?
— Он, кажется, дело знает, — неохотно признал Виллар. — Ваш слуга вернулся?
— Проклятый мошенник пропал. Должен был побрить меня.
— Побрейтесь сами, а? — усмехнулся Виллар. — В жизни встречаются проблемы, подполковник, иногда весьма крупные.
А иногда, подумал он, просто убийственные — наподбие тех, что ждут дезертиров, укрывшихся на вершине холма.
Наступил сырой рассвет. Порывы ветра стремительно несли облака с юго-востока. На рассвете Додд разыскал на северном склоне холма беженцев, которые прятались в скалах от французского патруля, двигавшегося вдоль опушки леса. Их было семеро: шестеро оставшихся в живых бойцов из отряда Мануэля Лопеса и Луис, слуга Кристофера.
— Это всё подполковник, — сказал он Шарпу.
— Как это?
— Подполковник Кристофер. Он там, в деревне. Он привёл их, он сказал им, что вы здесь!
Шарп посмотрел вниз, где столб чёрного дыма поднимался от обугленных развалин церкви.
— Ублюдок, — сказал он спокойно, потому что удивлен не был.
Уже не был. Он только винил себя в том, что не сразу сообразил, что Кристофер — предатель. Луис рассказал обо всём: о поездке на юг ради встречи с генералом Крэддоком, о званом обеде в Опорто, где французский генерал был самым дорогим гостем, и о том, как Кристофер иногда носил вражескую форму, — но честно признал, что не знал о кознях подполковника. Луис видел у Кристофера драгоценную подзорную трубу Шарпа, и ему удалось украсть старую трубу подполковника, которую он торжественно преподнёс Шарпу со словами:
— Сожалею, что она не ваша собственная, сеньор, но подполковник носит её в кармане мундира. Я теперь буду драться за вас, — добавил он гордо.
— Вам приходилось воевать? — спросил Шарп.
— Человек может всему научиться, — сказал Луис. — И никто лучше парикмахера не сможет перерезать горло. Я, обыкновенно, думал об этом, когда брил клиентов. Это, должно быть, легко. Конечно, я никогда этого не делал, — торопливо добавил он, чтобы Шарп не подумал, что имеет дело с убийцей.
— Думаю, лучше я побреюсь самостоятельно, — улыбнулся Шарп.
Висенте выдал Луису один из захваченных французских мушкетов и коробку боеприпасов, и парикмахер присоединился к отряду, засевшему в редуте на вершине. Людей Лопеса привели к присяге как потругальских солдат. Один из них сказал, что предпочитает рискнуть пробираться на север к партизанам, но сержант Мачедо с помощью кулаков заставил его принять присягу.
— Хороший парень этот сержант, — одобрительно заметил Харпер.
Влажность, ощущающаяся в воздухе после дождя, вначале сгустилась туманом, потому что мокрые склоны парили под утренним солнцем, но постепенно утро становилось всё более жарким, и дымка рассеялась. Теперь со всех сторон холма стало видно драгун. Они патрулировали долину, ещё один большой отряд перекрыл южную тропу; спешенные, они следили за фортом от опушки леса. Шарп понимал, что их окружили, и пытаться бежать бессмысленно: порубят на фарш.
Широкое лицо Харпера, внимательно следящего за перемещениями врага внизу, блестело от пота.
— Знаете, сэр, я кое-что заметил с тех пор, как вы стали нами командовать в Испании.
— Что?
— Нас всегда окружает превосходящий числом враг.
Шарп не обратил внимания на заявлеие Харпера, оценивая обстановку.
— Что-нибудь заметили?
— То, что мы окружены и их больше, сэр?
— Нет, — Шарп замолчал, вслушался и нахмурился. — Ветер с востока?
— Более или менее.
— Не слышно канонады, Пат.
Харпер вслушался:
— Господи, сохрани, вы правы, сэр.
Висенте это тоже заметил и заглянул в сторожевую башню, где Шарп устроил командный пункт.
— Из Амаранте ничего не слышно, — печально сказал португальский лейтенант.
— Значит, там сражение закончилось, — прокомментировал Харпер.
Висенте перекрестился, признавая этим поражение португальской армии, оборонявшей мост на Тамега.
— Мы не знаем, что произошло, — попытался подбодрить его Шарп.
По правде говоря, его тоже угнетала мысль, что Амаранте пал. Пока с востока звучала отдалённая канонада, все были уверены, что кто-то воюет с французами, что война продолжается, и есть надежда, что они когда-нибудь соединятся с союзниками, но тишина утра была зловещей. И если португальцы отступили в Амаранте, что делают британцы в Коимбре и Лиссабоне? Садятся на корабли в широком устье Тахо, готовые к отправке домой? Из Испании уже выгнали армию сэра Джона Мура, и теперь удирает и меньший контингент из Лиссабона? Внезапно Шарп почувствовал противный страх при мысли, что он — последний британский офицер в Северной Португалии, последний кусок пирога, который готовится сожрать жадный враг.
— Это ничего не означает, — соврал он, видя тот же самый страх на лицах своих товарищей. — Прибудет сэр Артур Уэлсли.
— Неплохо бы, — сказал Харпер.
— Он и правда так хорош? — спросил Висенте.
— Он, чёрт возьми, лучше всех, — но это пылкое заявление ободряющего действия не возымело, и Шарп решил занять чем-нибудь Харпера, чтобы ему было некогда киснуть.
Провиант, который удалось донести до сторожевой башни, сложили в одном из углов руины, где Шарп мог контролировать его сохранность. Так как позавтракать ещё не успели, он распорядился, чтобы Харпер проконтролировал распределение:
— Давайте порции поменьше, сержант. Один Бог знает, как долго нам здесь сидеть.
Висенте вышел вслед за Шарпом на маленькую площадку перед сторожевой башней, с которой можно было наблюдать за передвижениями находящихся далеко внизу драгунов. Волнуясь, он бессознательно дёргал отпоровшийся кончик белого шнурка, украшавшего его тёмно-синюю форму, и всё сильнее его отрывал.
— Вчера я впервые убил человека саблей, — выпалил он и, нахмурившись, оторвал ещё пару дюймов оторочки. — Это тяжело.
— Особенно такой саблей, как эта, — кивнул на ножны лейтенанта Шарп.
Сабля португальского офицера была тонкой, слишком прямой и не выглядела прочной. Такая годилась для парада, для того, чтобы красоваться перед дамами, но не для грязной драки под дождём.
— Посмотрите на мой, — Шарп погладил висящий в ножнах на поясе свой тяжёлый кавалерийский палаш. — Он не режет, он рубит ублюдков, нанося тяжёлые удары. Этим клинком можно зарубить быка. Найдите себе палаш, Джордж. Такие клинки сделаны для убийства. А с саблей пехотного офицера можно танцевать.
— Мне было трудно смотреть ему в глаза, когда убиваешь, — сказал Висенте.
Я понимаю, — ответил Шарп. — Но вы всё сделали правильно. Думаете, лучше смотреть на саблю или штык? Но только если видишь глаза противника, понимаешь, что он собирается делать. И никогда не смотрите туда, куда собираетесь нанести удар. Продолжайте смотреть в глаза и наступайте.
Висенте, наконец, сообразил, что отрывает шнурок от мундира и запихнул висящий кончик в петлицу.
— Когда я стрелял в своего сержанта, это, казалось, происходило не со мной. Словно в театре. Но он не пытался меня убить, как тот, вчера вечером. Это было страшно.
— Проклятье, это и должно быть страшным, — сказал Шарп. — В такой драке, в темноте, под проливным дождём, много чего может случиться. Нужно действовать быстро и безжалостно, Джордж, наносить удар за ударом.
— Вы отлично сражались, — сказал Висенте печально, словно жалея Шарпа.
— Я очень долго был солдатом, а наша армия много воюет. Индия, Фландрия, Дания, теперь вот здесь.
— Дания? Что вы там делали?
— Бог его знает, — пожал плечами Шарп. — Это всё их флот. Он нам был нужен, они не захотели его отдавать, поэтому мы пошли и забрали его.
Он пристально всмотрелся в группу французов, которые, раздевшись до пояса, ниже по северному склону, ярдах в ста от опушки леса, начали расчищать площадку среди папоротников.
Он вынул подзорную трубу, которую ему дал Луис. Она была маленькая, словно игрушечная, внешняя линза свободно болталась, из-за чего изображение получалось размытым, а увеличение — вполовину от того, что давала его собственная труба, но это всё же лучше, чем ничего. Он нацелил её, прижал внешнюю линзу кончиком пальца и посмотрел повнимательнее на французов.
— Дерьмо.
— Что случилось?
— У этих ублюдков орудия, - пояснил Шарп. — Молите бога, чтобы это не была клятая мортира.
Висенте удивился и попытался рассмотреть орудие, но ничего не увидел.
— А что будет, если это мортира?
— Мы все умрём, — Шарп представил себе орудие со стволом, похожим на котёл, высоко выбрасывающее в воздух снаряды, которые отвесно падают прямо им на головы. — Или умрём, или попытаемся бежать, и нас схватят.
Висенте перекрестился второй раз за утро. Шарп не видел, чтобы он делал это в первые недели их знакомства, но за последнее время Висенте далеко ушёл от прежней адвокатской жизни, в которой правили законы и рассудок. К нему возвращались древние инстинкты, он начал верить в удачу, предрассудки и судьбу, слепую и беспощадную.
— Я не вижу орудие, — сдался он, наконец.
Шарп показал на работающих французов:
— Те педики ровняют площадку, чтобы лучше прицеливаться. Нельзя допускать перекоса орудия, если хочешь стрелять точно.
Он спустился на несколько футов по северной тропе:
— Дэн?
— Сэр?
— Видишь, где ублюдки собираются поставить орудие? Насколько это далеко?
Хэгмэн, пристроившись в расщелине между валунов, присмотрелся.
— Немного меньше семисот шагов, сэр. Слишком далеко.
— Мы можем попробовать?
Хэгмэн пожал плечами:
— Я могу, но может быть, позже?
Шарп согласился. Лучше не показывать французам дальнобойность винтовки, когда положение станет по-настоящему отчаянным. Так как Висенте, похоже, ничего не понял, пришлось пояснить:
— Винтовочная пуля летит далеко, но нужен гений, чтобы попасть точно. Дэн — почти гений.
Он подумывал взять несколько стрелков, спуститься вниз по склону и с расстояния трёхсот или четырёхсот ярдов попортить жизнь ариллеристам, но орудийный расчёт с той же дистанции ответит им картечью. На склонах много скальных выступов, но немногие достаточно велики, чтобы защитить человека от картечи, и он неизбежно понёс бы потери. Шарп все же пошел бы на это, если бы орудие действительно оказалось мортирой: такое орудие никогда картечью не стреляло, — но в любом случае французы ответят на его вылазку шквальным мушкетным огнём. Аткак и контратака. Он колебался. Единственное, что оставалось — молиться, чтобы это не была мортира.
Это была не мортира. Через час после того, как артиллеристы начали ровнять площадку, прикатили орудие, и Шарп увидел гаубицу. Ничего хорошего, но у его людей появился шанс: снаряд гаубицы ударит в землю под углом, можно будет укрыться за большими валунами на вершине. Висенте позаимствовал маленькую подзорную трубу и наблюдал за тем, как французские артиллеристы готовили боеприпасы. С длинного гробоподобного снарядного ящика сняли обитую мягкой подстилкой крышку (артиллеристы обычно на ней сидели во время переездов), и взгляду открылись уложенные ровными рядами мешки с порохом и снаряды.
— Это какое-то маленькое орудие, — сказал Висенте.
— Ему не нужно иметь длинный ствол, — пояснил Шарп. — Гаубица стреляет не на меткость. Она высоко выбрасывает снаряды в воздух, а они уже падают на нас. Будет много шума, но мы выживем.
Он сказал так, что, чтобы ободрить Висенте, но сам не был настолько уверен. Два-три удачно разорвавшихся снаряда могли нанести большой урон. Но всё же гаубица — это не мортира, и его люди немного перевели дух, наблюдая за приготовлениями артиллеристов. На пятьдесят шагов перед гаубицей поставили малеький флажок, чтобы командир расчёта мог оценить силу ветра, способного отклонить полёт снаряда на запад. Было подготовлено место для отката орудия при выстреле, а потом артиллеристы начали поднимать короткий ствол. У полевого орудия для этого был приспособлен винт, но в гаубицах использовали старомодные деревянные клинья. Тощий офицерик — видно, командир расчёта — использовал для этого самые большие клинья, чтобы поднять ствол орудия под максимальным углом, ведь только в этом случае его снаряды долетели бы до скал на вершине холма. К орудию уже поднесли мешки с порохом, и Шарп увидел блик солнца, отразившегося от стали. Офицер, вероятно, укорачивал фитиль снаряда.
— В укрытие, сержант! — закричал Шарп.
Каждый уже нашёл для себя место, хорошо защищённое крупными камнями. Большинство стрелков укрылось в редуте, но несколько, включая Шарпа и Харпера, спрятались в сторожевой башне, там, где лестница когда-то вела на бастион. От лестницы осталось всего четыре ступени, и они поднялись по ним к зияющему пролому в северной стене. Расположившись там, Шарп мог видеть, что делали французы.
Оружие окуталось дымом, потом послышался гулкий грохот взорвавшегося пороха. Шарп разглядел в небе тонкий прерывистый дымок, оставленный горящим фитилём. Над головами послышался свист летящего снаряда, который, если судить по дымному шлейфу, пронёсся всего на два фута выше развалин башни и взорвался где-то на южном склоне. Все выдохнули с облегчением.
— Фитиль слишком длинный, — заметил Харпер.
— Они это исправят, — сказал Танг.
Дэниэл Хэгмэн, бледный, сидел, прислонившись к стене и закрыв глаза. Висенте и большинство его людей расположились ниже по склону за огромными — величиной с дом — валунами. Им ничего не угрожало, но если бы снаряд срикошетил от стены сторожевой башни, то мог упасть среди них. Шарп постарался не думать об этом. Он сделал всё, что мог, и понимал, что не может создать для каждого абсолютно безопасные условия.
Они ждали.
— Ну вот, опять, — пробормотал Харрис.
Харпер перекрестился. Шарп выглянул из пролома и увидел, что артиллерист подносит к стволу запал. Он не стал ничего говорить своим людям, потому что их предупредит грохот выстрела, его не интересовала и сама гаубица. Он не хотел пропустить момент начала атаки. Это ведь было так очевидно: дайте залп, чтобы британцы и португальцы пригнули головы — и посылайте пехоту вперед. Но никаких приготовлений к штурму Шарп не увидел. Драгуны держались на расстоянии, пехота была вне поля зрения, и только артиллеристы продолжали свою работу.
Запущенный снаряд прочертил дугу к вершине холма. После первого выстрела фитиль укоротили, и снаряд упал и взорвался точно среди скал. Теперь выстрелы следовали один за другим, без перерыва, и каждый снаряд взрывался раскалёнными свистящими в нагромождениях валунов осколками. Но французы, кажется, не сознавали, насколько надёжным укрытием были камни. На вершине стояла пороховая вонь, дым плыл густой, как туман, окутывая покрытые лишайником камни сторожевой башни, но чудесным образом все остались целы. Один из людей Висенте был легко ранен шальным осколком в плечо, но это было единственным несчастным случаем. Однако это было тяжёлое испытание. Люди сидели, сгорбившись, отсчитывая в обратном порядке время между выстрелами, следовавшими ровно раз в минуту. Пока тянулись секунды затишья, все молчали. Каждый выстрел начинался грохотом от подножия холма, потом был свист, потом удар снаряда о землю, ещё один взрыв пороховой начинки внутри — и визг разлетающихся осколков лопнувшей оболочки. Один снаряд сразу не разорвался, и все, затаив дыхание, ждали несколько секунд, но фитиль, видимо, оказался дефектным.
— Сколько же у них этих чёртовых снарядов? — спросил Харпер через четверть часа.
Никто ему не ответил. Шарп помнил, что у британских шестифунтовиков в зарядном ящике и передке орудия вроде бы помещалось более сотни зарядов, но у французов всё могло быть иначе, и он не стал ничего говорить. Вместо этого он обошёл форт — от башни до людей, укрывшихся в редуте, — с тревогой осмотрел склоны холма, но не нашёл признаков готовящейся атаки.
Он возвратился к башне. Хэгмэн вытащил маленькую деревянную флейту, которую вырезал, пока выздоравливал, и наигрывал отрывки знакомых мелодий и трели, напоминавшие пение птиц. Очередной снаряд разорвался на вершине, осколки градом застучали в стену башни, но хриплые звуки флейты прорезались сквозь стихающий грохот.
— Я всегда хотел научиться играть на флейте, — сказал Шарп просто так, ни к кому конкретно не обращаясь.
— А я хотел бы на скрипке, — заявил Харрис.
— Ты и без скрипки громко скрипишь, — отозвался Харпер.
Все засмеялись, а Харпер лишь усмехнулся свысока. Шарп мысленно считал секунды и представлял себе, как гаубицу закатывают на место, в ствол заталкивают мокрую губку, чтобы погасить тлеющий в задней части ствола невзорвавшийся порох, и ариллерист зажимает пальцем запальное отверстие, из которого вырывается струя пара. Потом в ствол заталкивают холщовые мешки с порохом и шестидюймовый снаряд с аккуратно подрезанным фитилём, торчащим из деревянной пробки. Артиллерист через запальное отверстие протыкает наполненный порохом мешок, потом в отверстие вставляется начинённую порохом тростинку — запал. Расчёт отступает, затыкая уши, один из французов поджигает запал…
В этот момент раздался грохот, и дымящий запалом снаряд, влетев в брешь в стене башни, рухнул прямо у их ног, застряв между мешками с продовольствием. От тлеющего фитиля поднималась струйка дыма. Шарп понял, что сейчас они умрут или будут покалечены при взрыве, и, не раздумывая, прыгнул вниз. Он попытался выдернуть фитиль, но было уже поздно, и тогда он упал на снаряд животом. «Я не хочу, — пронеслось в сознании. — Не хочу умирать… По крайней мере, быстро… это будет быстро… и не придётся больше придумывать, что делать… и все останутся целы… Дьявол, да когда же она взорвётся-то?!». Он встретился взглядом с Дэниэлом Хэгмэном, который, с выпученными глазами, смотрел на него, выпустив из губ флейту.
— И долго вы собираетесь высиживать это проклятое яйцо? — хриплым от пережитого страха голосом спросил Харпер.
Хэгмэн засмеялся, к нему присоединились Харрис, Купер, да и сам Харпер. Шарп привстал со снаряда и увидел, что деревянная пробка, в которую был вставлен фитиль, обуглилась, но сам фитиль-таки выпал. Он поднял чёртов снаряд, швырнул его в отверстие и услышал, как он с грохотом покатился вниз по склону.
— Милосердный Боже, — пробормотал Шарп.
Он взмок от пота, его била дрожь. В полуобморочном состоянии он прислонился к стене, глядя на своих людей, которые надрывали со смеху животы.
— О, господи, — выдавил он.
— Если бы это яичко треснуло, сэр, вас точно бы пронесло, — сказал Хэгмэн, и все закатились с новой силой.
После всего, что случилось, Шарп совершенно обессилел.
— Если вы, ублюдки, ни на что другое не способны, тогда накрывайте на стол, — заявил он. — Раздайте всем попить.
Он нормировал потребление воды, как и пищи, но день стоял жаркий, и пить хотелось всем. Шарп вышел из башни вслед за стрелками. Висенте, который понятия не имел, что только что случилось, но увидел второй неразорвавшийся снаряд, взволнованно спросил:
— Что случилось?
— Фитиль выскочил, — ответил Шарп.
Он спустился к северному редуту взглянуть на гаубицу. И сколько же у ублюдков, чёрт возьми, боеприпасов? Они стали стрелять пореже, но это, возможно, потому что устали артиллеристы, а не из-за нехватки снарядов. Шарп видел, как они зарядили орудие, но даже не пригнулся. Снаряд взорвался позади башни. При выстреле гаубица отскочила на восемь или девять футов, намного меньше чем полевое орудие. Стрелки, налегая плечами на колёса, вернули её на место. Воздух дрожал от жары: с неба палило солнце и низким, стелющимся огнём горела трава. Пламя, вылетающее с каждым выстрелом из ствола, оставило широкую проплешину почерневшей травы и папоротников перед гаубицей. Шарп заметил ко-что ещё, что озадачило его, и он торопливо раздвинул маленькую подзорную трубу Кристофера, проклиная себя за то, что потерял свою. Артиллерийский офицер присел у колеса гаубицы с поднятой рукой. Зачем он это делал? Солнце уже склонялось к западу, тени удлинились, и Шарп увидел, что на выровненной площадке торчат из земли два камня размером с двенадцатифунтовое ядро. Как только колёса коснулись камней, офицер опустил руку, и артиллеристы начали заряжать.
Шарп нахмурился, размышляя. Зачем французский офицер отметил камнями место установки колёс перед выстрелом? Окованные железом колёса оставляют глубокие колеи в грунте, которые и служат для артиллеристов отметинами, куда надо вернуть орудие после выстрела. Но всё же они позаботились вкопать там камни. Он быстро пригнуся за стеной, потому что из клуба дыма прилетел новый снаряд. Он недолетел, и осколки с грохотом обрушились на низкую каменную стену редута. Пендлтон высунул голову из-за бруствера:
— Почему они не стреляют ядрами, сэр?
— Гаубицы ядрами не стреляют, а из пушки вверх не выстрелишь. — раздражённо ответил Шарп, всё ещё поглощённый мыслью о тех камнях.
Зачем они там? Может, ему почудилось? Но, посмотрев в трубу, он снова их увидел.
Вдруг стрелки отошли от гаубицы. Появились десятка два пехотинцев, но не для атаки, а для охраны оставленного орудия.
— Они ужинать пошли, — предположил Харпер.
Он принёс воду на передний рубеж и теперь сидел рядом с Шарпом. Он смущённо ухмыльнулся:
— То, что вы сделали, сэр, было очень храбро.
— Вы, чёрт возьми, сделали бы то же самое.
— Да нет, чёрт возьми, — с неожиданной злостью выпалил Харпер. — Я выскочил бы из проклятой двери, как ошпаренная кошка, если бы только не отказали мои проклятые ноги.
Он увидел одиноко стоящую пушку.
— На сегодня они закончили? — спросил он.
— Вряд ли, — ответил Шарп, и вдруг понял, зачем там эти камни.
И понял, как это использовать.
Обосновавшись на вилле, бригадир Виллар первым делом налил себе бокал самого лучшего белого порто Сэвиджей. Он расстегнул синий мундир и даже верхнюю пуговицу брюк, чтобы освободить местечко для замечательно приготовленной бараньей лопатки, которую он разделил с Кристофером, своими офицерами и тремя дамами. Дамы были француженками, но, разумеется, не жёнами. Одна из них, чьи золотые волосы блестели при свете зажжённых свечей, сидела рядом с лейтенантом Пеллетье, который сквозь очки неотрывно смотрел на глубокую ложбинку между её мягко очерченными грудями, куда в сокровенную тень по припудренной коже стекали ручейки пота. Её присутствие настолько ошеломило Пеллетье, что он совершенно онемел, и вся его уверенность, которую он демонстрировал при первой встрече с Вилларом, растаяла.
Бригадир, удивленный тем, какой эффект произвела женщина на артиллерийского офицера, наклонился вперёд и принял свечу из рук майора Дюлона, чтобы прикурить сигару. Ночь была тёплой, окна открыты, и большая бледная ночная бабочка порхала вокруг зажёных канделябров в центре стола.
— Действительно ли в Англии принято, чтобы женщины уходили после ужина из-за стола, прежде, чем подадут сигары? — спросил Виллар Кристофера между затяжками, чтобы сигара как следует раскурилась.
— Заслуживающие уважения женщины — да. — чтобы ответить, Кристофер вынул изо рта зубочистку.
— Даже заслуживающие уважения женщины, думается, составят достойную компанию хорошей сигаре и бокалу порто, — Виллар, которого сигара настроила на благодушный лад, откинулся на спинку стула и радушно заявил. — Я точно знаю, кто сможет ответить на следующий вопрос: во сколько завтра начнётся рассвет?
Офицеры молча переглянулись. Пеллетье, покраснев, промолвил:
— Восход солнца, мсье, начнётся в четыре двадцать, но уже в десять минут четвёртого будет достаточно светло.
— Вы такой умный… — прошептала ему блондинка, которую звали Аннет.
— А луна не будет давать достаточно света? — спросил Виллар.
Пеллетье покраснел настолько, что о его щёки, казалось, можно было прикуривать сигару.
— О лунном свете сейчас не стоит и говорить, мсье. Последнее полнолуние было тридцатого апреля, а следующее будет…
Его голос совсем увял, потому что все, кто сидели за столом, воззрились на него в полном изумлении от столь глубоких познаний.
— Продолжайте, лейтенант, — благосклонно высказался Виллар.
— Следующее будет двадцать девятого числа этого месяца, а сейчас — луна находится в первой четверти, мсье, она очень невелика, и света от неё мало.
— Мне нравится темная ночь, — шепнула ему Аннетт.
— Вы настоящая ходячая энциклопедия, лейтенант, — заметил Виллар. — Но какой же урон нанесли сегодня ваши снаряды?
— Боюсь, очень небольшой, мсье, — Пеллетье, задыхаясь от запаха духов Аннет, выглядел так, словно был готов упасть в обморок. — Вершина очень хорошо защищена валунами, мсье. Если они укрывались, то вряд ли понесли серьёзный урон… хотя я уверен, что мы убили одного или двоих.
— Только одного или двоих?
Пеллетье смутился.
— Нам нужна моритра, мсье.
Виллар улыбнулся:
— Когда человек испытывает недостаток в инструментах, лейтенант, он использует то, что есть под рукой. Разве не так, Аннетт? — с улыбкой он вытащил из кармашка жилета массивные часы, открыл крышку. — Сколько снарядов у вас осталось?
— Тридцать восемь, мсье.
— Расходуйте их экономнее, — приказал Виллар и приподнял бровь в наигранном удивлении. — Разве вам нечем заняться, лейтенант?
Ночью гаубица должна была продолжать огонь, не давая осаждённым на вершине спать. За час до рассвета орудийный огонь затихнет, и, по плану Виллара, когда враг заснёт, его пехота начнёт штурм на рассвете.
Пеллетье поспешно встал:
— Конечно, мсье, и… спасибо, мсье.
— Спасибо?
— За ужин, мсье.
Виллар беспечно отмахнулся — мол, пустяки, не стоит.
— Я сожалею, лейтенант, что вы не можете остаться и продолжить развлечения. Уверен, что мадемуазель Анетте понравились бы истории о том… как надо заправлять заряд в ствол, — сказал он с двусмысленной ухмылкой.
— Вы так считаете, мсье? — удивился Пеллетье.
— Ступайте, лейтенант, — махнул рукой Виллар, и Пеллетье сбежал, преследуемый по пятам громким смехом. — Бог знает, откуда их берут. Вытаскивают из колыбели, вытирают материнское молоко с губ и посылают на войну. Однако молодой Пеллетье своё дело знает.
Он немного покрутил свои часы на цепочке, затем засунул их в карман.
— Светает в десять минут четвёртого, майор, — напомнил он Дюлону.
— Мы будем готовы, — мрачно ответил Дюлон, всё ещё переживающий из-за неудачи прошлой ночью; синяк на его лице ещё больше почернел.
— И, надеюсь, отдохнёте?
— Мы будем готовы, — повторил Дюлон.
Но Виллар, казалось, подразумевал нечто большее.
— Амаранте взят. Часть армии Луазона вернётся в Опорто, и это значит, майор, что у нас будет достаточно войск, чтобы двинуться на Лиссабон.
— Надеюсь, что это так, мсье, — согласился Дюлон, не понимавший, куда клонит Виллар.
— Но генерал Ёдле всё еще пробивается к Виго. Фуа гоняется по горам за партизанами. Это значит, что наши силы распылены. Даже если мы получим бригаду Делаборда из армии Луазона и драгун Лорже, мы не сконцентрируем свои силы в достаточной степени для удара на Лиссабон.
— Я уверен, что нас всё равно ждёт успех, — в духе лояльности заметил Дюлон.
— Но для успеха нам нужен каждый человек, майор. И я не хочу, чтобы столь нужная в предстоящем наступлении пехота занималась охраной военнопленных.
За столом наступила тишина. Дюлон слегка улыбнулся в знак того, что понял намёк бригадира, но ничего не сказал.
— Я ясно высказался, майор? — настойчиво спросил Виллар.
— Совершенно ясно, мсье.
— Примкните штыки, — добавил Виллар, стряхивая пепел с сигары. — И хорошенько поработайте ими, майор.
Дюлон смотрел в сторону. Его мрачное лицо было непроницаемым, но он не собирался подвергать приказ сомнению.
— Пленных не будет, мсье.
— Хорошая идея, — улыбнулся Виллар. — А теперь идите и поспите немного.
Майор Дюлон ушёл, а Виллар налил ещё порто.
— Война жестока, но жестокость иногда необходима, — сказал он напыщенно и посмотрел на остальных офицеров, сидящих по обе стороны стола. — А вы готовьтесь к маршу в Опорто. Нам нужно всё закончить к восьми утра, а выступим, наверное, в десять?
К тому времени сторожевая башня на холме уже должна была пасть. Не прекращая огонь всю ночь, гаубица будет держать отряд Шарпа в напряжении, и, когда на рассвете усталых людей сморит сон, в сером, точно вольчя шкура, предрассветном сумраке вымуштрованные вольтижёры Дюлона начнут убивать.
Стемнело. Шарп подождал, пока последний из его людей не скрылся в сумерках, и когда вокруг осталась только холодная темнота, обошёл каменную стену редута и почти наощупь начал спуск вниз. С ним порывался идти Харпер; ирландец даже расстроился, что ему не позволили сопровождать командира, но Харперу предстояло взять на себя командование стрелками, если Шарп не вернётся. Шарпу хотелось взять Хэгмэна, но старик ещё не совсем оправился. Пришлось составить команду из молодого, проворного и хитрого Пендлтона, а также метких и сообразительных Танга и Харриса. Каждый из них нёс по две винтовки. Свой палаш Шарп оставил Харперу, опасаясь, что тяжёлые, окованные металлом ножны будут стучать о камни и выдадут его врагу.
Они спускались медленно, с трудом. Тонкий серп луны давал скудный свет, но и его то и дело отнимали тени блуждающих по небу облаков, и приходилось двигаться наощупь. Они молчали, но всё равно Шарпу казалось, что их перемещение сопровождатеся слишком большим шумом. Хорошо, что ночь тоже была полна шорохов: стрёкот цикад, вздохи ветра на склонах холма, тявканье лисицы где-то вдалеке. У Хэгмэна получилось бы лучше: он ходил в темноте с осторожностью прирождённого браконьера, а каждый из четвёрки стрелков, спускающихся по длинному склону холма, родился и вырос в городе. Пендлтон, насколько знал Шарп, был из карманником из Бристоля. Танг — из Лондона, а вот откуда Харрис, Шарп не помнил, и, когда они остановились, чтобы отдышаться и попытаться разглядеть во тьме хоть что-нибудь, спросил его об этом.
— Из Личфилда, сэр, — прошептал Харрис. — Оттуда же, откуда Сэмюэль Джонсон.
— Джонсон? — Шарп не помнил это имя. — Это который из первого батальона?
— Очень может быть, сэр, — согласился Харрис.
Они продолжили спуск. Склон стал более пологим, к передвижению вслепую они тоже приноровились и стали производить меньше шума. Шарп гордился ими. Возможно, они не родились разведчиками и диверсантами, как Хэгмэн, но они ими стали. Ведь они носили зелёные куртки.
Прошло уже около часа с тех пор, как они начали спуск от сторожевой башни, когда Шарп увидел то, что ему было нужно. Мерцающий жёлтый огонёк. Он сразу же погас, но Шарп понял, что это кто-то из артиллеристов на мгновение отодвинул створку фонаря, выпустив блик света. Разгорелась крошечная красная искра пальника. Слишком далеко, но время у него было.
— На землю, — прошипел Шарп. — Зажмурьтесь!
Они прикрыли глаза, и мгновение спустя орудие изрыгнуло в ночь дым, пламя и снаряд, который со свистом пролетел над их головами. Даже сквозь сомкнутые веки Шарп видел тусклый свет, а когда открыл глаза, словно ослеп на несколько секунд. Его окутывал запах порохового дыма, и в нём мелькнул огонёк пальника, отложенного стрелком.
— Вперед! — скомандовал он, и они двинулись ниже по склону холма.
Фонарь снова мигнул, потому что расчёт подвигал колёса орудия назад к двум камням, и нужно было убедиться, что гаубица выстрелит точно. Эта идея и пришла в голову Шарпа на закате: французы отметили место установки орудия камнями, потому что так было легче, чем по колеям, ставить орудие. Значит, ночью будет обстрел, а уж как поступить в этом случае, он знал.
Прошло много времени, прежде чем гаубица выстрелила снова. Шарп и его команда были уже в двухстах шагах и чуть выше того места, где расположился расчёт. Стало ясно, что артиллеристы нарочно собираются стрелять пореже, чтобы в течение всей короткой ночи беспокоить его людей. Это значит, паузы между выстрелами будут длинными.
— Харрис! Танг! — прошептал он. — Направо! Если станет жарко, возвращаетесь к Харперу. Пендлтон! Вперёд!
Он вёл парня налево, пригнувшись, наощупь через нагромождение камней, пока, по его прикидкам, они не удалились приблизительно на пятьдесят шагов от тропы. Затем он устроил Пендлтона позади валуна и сам укрылся за низкими зарослями утёсника.
— Вы знаете, что делать.
— Да, сэр.
— Желаю хорошо развлечься.
К своему собственному удивлению, Шарп тоже испытывал эмоциональный подъём. Его радовала возможность обмануть врага, хотя, возможно, французы ожидали подобной вылазки и были готовы к ней. Но некогда переживать об этом, пришла пора внести в события немного хаоса. Он ждал, ждал, и даже почти уверил себя, что на сегодня артобстрел закончен, но тут ночную тьму пронзил длинный язык белого, ослепительно яркого пламени, который мгновенно поглотило облако дыма. Шарп на мгновение увидел металлический блеск отброшенного назад силой отдачи орудия; его вращающиеся колёса подбросило в воздух на целый фут. На несколько мгновений яркий свет ослепил его. Потом он снова увидел жёлтый огонёк из-за приоткрытой створки фонаря: это стрелки вручную подкатывали колёса гаубицы к камням.
Шарп прицеллся в фонарь. Несмотря на то, что его глаза ещё не привыкли к темноте, светлый квадрат он видел достаточно ясно. Он ещё только нажимал спусковой крючок, когда кто-то из стрелков справа выстрелил, фонарь упал, его створки раскрылись, и Шарп увидел два силуэта, очерченных ярко вспыхнувшим светом. Он нажал на спусковой крючок, услышал выстрел Пендлтона, схватил вторую винтовку и прицелился вновь. Какой-то француз посдскочил, чтобы погасить фонарь, но три винтовки выстрелили одновременно, и Шарп в том числе. Послышался громкий и звонкий лязг: одна из пуль срикошетила о ствол гаубицы.
Фонарь всё же утащили. Свет погас.
— Перемещаемся! — скомандовал Шарп Пендлтону, и они отбежали влево.
У французов кто-то застонал, прерывисто дыша, затем более громкий голос призвал к тишине.
— Наземь! — прошептал Шарп.
Они залегли. Шарп воспользовался передышкой, чтобы перезарядить свои винтовки. Там, откуда они с Пендлтоном только что ушли, мерцал крохотный огонёк. Вероятно, от тлеющего пыжа занялась трава. В темноте рядом с ними двигались ещё более тёмные силуэты: французские пехотинцы, охранявшие артиллерийский расчёт, рыскали вокруг в поисках стрелявших. Они ничего не нашли, растоптали затухающий огонёк и вернулись к деревьям.
Шарп слышал ротот голосов и понял, что французы пытаются решить, что делать. Скоро стало ясно, до чего ои додумались. Затопало множество ног. Пехоту послали прочесать окрестности вверх по склону, но в темноте, пробираясь через заросли папоротников, солдаты спотыкались о камни, запутывались в кустарнике, сыпля проклятиями. Офицеры и сержанты злобно поносили хитрых мерзавцев, которые успели рассеяться и спрятаться, а, может быть, хотят заманить их в засаду. Через некоторое время, никого не обнаружив, они потянулись назад, к деревьям. Ждать пришлось долго. Наконец Шарп услышал, как со скрежетом забивается новый заряд в дуло гаубицы.
Никто уже долгое время не стрелял, беспорядочные поиски результатов не принесли, и французы, вероятно, решили, что нападавшие скрылись. Французы чувствовали себя в совершенной безопасности, потому что один из артиллеристов совершенно по-дурацки помахал пальником, чтобы его наконечник разгорелся поярче. Температура была достаточной, чтобы поджечь запал, но ему, видимо, было нужно рассмотреть в темноте запальное отверстие. Окончательно подписывая себе смертный приговор, он подул на медленно тлеющий в зажиме пальника фитиль, и кто-то — Танг или Харрис — выстрелил в него. Даже ожидавший этого Шарп вздрогнул от гулкого звука выстрела и увидел короткую вспышку вырвавшегося из дула пламени. Упавший пальник был поднят, гаубица выстрелила, французская пехота построилась и сделала нестройный залп туда, где в темноте скрывались Танг и Харрис.
Снова загорелась трава. Один огонёк весело заплясал перед гаубицей, ещё два — поменьше — вспыхнули от пыжей французских мушкетов. Шарпа снова ослепила вспышка орудийного пламени, но он всё же видел расчёт у колёс гаубицы, вскинул винтовку, выстрелил, сменил оружие и выстрелил снова, целясь в группу людей, толкающих колёса орудия. Один упал. Выстрелил Пендлтон. Ещё два выстрела справа. Возле них тоже затлела трава, предательский огонь обнаружил стрелков, превратив их в заметные для пехоты цели. Они принялись отчаянно тушить искры, но вначале Пендлтон выстрелил из второй винтовки, и Шарп увидел, как упал довольно далеко от гаубицы артиллерист, потом по последнему разу выстрелил Танг или Харрис.
Шарп и Пендлтон отступили на пятьдесят шагов и перезарядили.
— Мы здорово покусали их, — заметил Шарп.
Небольшие группы французов, громко перекликаясь, бросились обыскивать склон холма вновь — и вновь ничего не нашли.
За полчаса Шарпу удалось сделать ещё четыре выстрела, а потом они с Пендлтоном вернулись в форт. Подъём занял почти два часа, но дался легче, чем спуск, потому что небо уже посветлело, и на нём чётко вырисовывались контуры холма и руин сторожевой башни на вершине. Танг и Харрис появились час спустя. Прошипев часовому пароль, они, ещё не остывшие от своих подвигов, принялись взволновано делиться впечатлениями.
Гаубица выстрелила ещё дважды за ночь. Первый раз картечь грохнула ниже по склону, второй раз снаряд взорвался в пламени и дыме к востоку от сторожевой башни. Никто не выспался, но Шарп был бы удивлён, если кто-нибудь смог бы спокойно заснуть после пережитых днём испытаний. Перед рассветом, когда на востоке небо посветлело, он обошёл позиции, чтобы удостовериться, что все бодрствуют. Харпер разводил костерок у стены сторожевой башни. Ночью Шарп запретил жечь огни, которые могли стать для французских артиллеристов превосходным ориентиром, но теперь, когда день начал разгораться, стало безопасно вскипятить воду для чая.
— Можно здесь хоть навсегда остаться, сэр, пока есть чем чай заваривать, — заметил Харпер. — Но если заварка кончится, придётся капитулировать.
Вдоль горизонта на востоке посветлела серая полоса. Всю ночь продрожавший рядом с Шарпом Висенте совершенно замёрз.
— Думаете, они придут? — стуча зубами, спросил он.
— Придут, — уверенно ответил Шарп.
Он понимал, что запас снарядов у гаубицы не беконечен, и есть лишь одна причина вести огонь в течение ночи: чтобы измотать нервы осаждённых и сделать их лёгкой добычей во время штурма.
Французы должны были появиться на рассвете.
Ночь бледнела, темнота сменилась серым призрачным полумраком, плывущие высоко над головой облака налились белизной, зазолотились и зарумянились.
В этот момент пришла смерть.
— Сэр! Мистер Шарп!
— Я вижу их!
Темные мундиры, укрывшиеся в ещё не растаявших тенях на северном склоне. Это либо французская пехота, либо спешенные драгуны.
— Винтовки наизготовку!
Над верхним краем редута поднялись стволы винтовок Бейкера.
— Ваши люди не стреляют, помните? — сказал Шарп португальскому лейтенанту.
— Разумеется.
Мушкеты безнадежно неточны на расстоянии более шестидесяти шагов, и Шарп решил придержать залп потругальской пехоты как заключительный аккорд, а поначалу позволить своим стрелкам преподать французам урок наглядного преимущества семи канавок нарезки в стволах винтовок. Висенте слегка подпрыгивал на месте, не в силах сдержать нервозность, то и дело облизывал сохнущие губы и ожесточённо дёргал себя за кончик усов.
— Мы ждем, пока они не достигнут той белой скалы, да?
— Да, — подтвердил Шарп и неожиданно спросил. — Почему вы не сбреете эти усы?
Висенте ошеломлённо уставился на него, не веря своим ушам:
— Почему я не сбрею усы?
— Сбрейте их, — посоветовал Шарп. — Без них вы будете выглядеть старше. Не так похоже на адвоката. Луис побрил бы вас.
Этот разговор отвлёк его от собственных волнений. Он посмотрел на восток, где над низиной клубился туман. Оттуда он не ждал угрозы. Ещё четыре стрелка следили за южной тропой — всего четыре, потому что он был почти уверен, что французы сконцентрируют силы на севере, — и, как только это подтвердится, он собирался вернуть и их на северный редут, доверив охрану южной тропы нескольким португальцам.
— Стреляем по готовности, парни, — приказал Шарп. — Не берите слишком высоко.
Шарп об этом не знал, но атака французов запаздывала. Дюлон хотел, чтобы его люди оказались на вершине прежде, чем начнёт светать, но подъём в темноте по склону холма занял гораздо больше времени, чем предполагалось. Кроме того, вольтижёры были сонными и усталыми после того, как всю ночь преследовали призраков, которые вполне наяву убили одного артиллериста, ранили ещё троих и вселили страх божий в оставшуюся часть расчёта. Отдавая приказ не брать пленных, Дюлон чувствовал невольное уважение к врагу, с которым ему предстояло встретиться.
Началась бойня. У французов были мушкеты, у британцев — винтовки, французы карабкались по узкой тропе на вершину и представляли собой лёгкие цели. В первые несколько секунд вниз покатились шестеро вольтижёров. Ответный залп Дюлона должен был сокрушить форт вместе с его гарнизоном, но всё больше винтовок стреляло, всё больше порохового дыма окутывало вершину, всё больше пуль свистело в воздухе, и Дюлон понял то, что считал прежде болтовнёй: насколько опаснее нарезной ствол винтовки. На дистанции смертельного выстрела из британской винтовки, залп целого батальона из мушкетов вряд ли убьет хоть одного человека. Даже пули вылетали из ствола мушкета и винтовки с различным звуком. Винтовочные пронзали воздух со свистом. Винтовка при выстреле не кашляла, как мушкет, а издавала резкий щелчок, и человека, поражённого винтовочной пулей, отбрасывало дальше, чем если бы он получил пулю из мушкета. Дюлон видел теперь стрелков, потому что они привстали за укрытием редутов, чтобы перезарядить винтовки, не обращая внимания на снаряды, которые время от времени по дуге перелетали над головами французской пехоты и взрывались на гребне. Дюлон орал на своих людей, приказывая им стрелять в зелёные мундиры врага, но пули мушкета на таком расстоянии били слабо и неточно, зато винтовки сражали наповал, и вольтижёры отказывались ступать на тропу. Дюлон, понимая, что необходимо подбодрить людей, и веря, что удачливый человек сможет успеть достигнуть редута до того, как будет сражён, решил подать пример. Он приказал солдатам следовать за ним, поднял саблю и закричал:
— Да здравствует Франция! Да здравствует Император!
— Прекратите огонь! — скомандовал Шарп.
Никто не последовал за Дюлоном — ни один человек. Он добежал до редута один, и Шарп, признавая храбрость француза, вышел вперёд и отсалютовал палашом. Дюлон обернулся и увидел, что за ним никого нет. Посмотрев на Шарпа, он отсалютовал ему, затем сильным толчком загнал свою саблю в ножны, выразив этим жестом отвращение к трусости своих людей, не пожелавших умереть во имя Императора. Дюлон кивнул Шарпу, повернулся и спустился по тропе вниз. Через двадцать минут французы отступили.
Рядом с людьми Висенте, которые были построены в две шеренги на площадке возле башни, готовые дать так и не потребовавшийся залп, взорвался снаряд. Двоих убило. Осколок другого снаряда попал Гайтекеру в ногу, распоров правое бедро, хотя кость не была сломана. Шарп не посчитал это серьёзным ранением. Во время штурма гаубица вела огонь, но теперь всё стихло. Солнце поднялось высоко, долину залил яркий свет. Сержант Харпер начал день, вылив в горячий ствол винтовки чашку чая, чтобы смыть пороховой нагар.
