Глава 2

Приказ был получен после полудня, он никого не удивил, но привел батальоны в тихое движение. Байонеты были наточены и смазаны, мушкеты проверены и перепроверены, и только осадные орудия все так же били во французские укрепления, пытаясь повредить спрятанные пушки, ждущие атаки. Серый дым клубами поднимался над батареями, чтобы смешаться с низкими пузатыми тучами цвета подмокшего пороха.

Легкая рота Шарпа, как и требовал Хоган, присоединилась к инженерам на подходе к главной бреши. Им нужно было тащить здоровенные мешки с сеном: их сбросят с отвесного края рва, создав большую подушку, на которую смогут спрыгнуть «Отчаянная надежда» и атакующие батальоны. Шарп наблюдал за тем, как его люди, несущие по изрядно набитому мешку, спускаются в траншею, ведущую в сторону рва, Сержант Харпер уронил мешок, сел на него, слегка взбил кулаками и растянулся во весь рост: «Лучше, чем на пуховой постели, сэр!»

Почти каждый третий в армии Веллингтона был, как и сержант, из Ирландии. Патрик Харпер был здоровяком, шесть футов четыре дюйма мускулов и самодовольства, и давно уже забыл, что сражается не в собственной национальной армии. На службу его загнал голод в родном Донеголе. Он помнил о родине, любил ее религию и язык, гордился древними героями-воинами, и сражался он не за Англию, тем более, не за полк Южного Эссекса, а за себя и за Шарпа. Шарп был его офицером, собратом-стрелком и другом, насколько возможна дружба между сержантом и капитаном. Харпер гордился, что он солдат, пусть и в армии врага, потому что человек вполне может гордиться хорошо выполненной работой. Возможно, когда-нибудь он будет сражаться за Ирландию, но пока он не мог представить себе такого, поскольку родина его была сокрушена, а очаги сопротивления подавлены. По правде говоря, он не особенно думал об этом. Сейчас он был в Испании, и его обязанностью было вдохновлять, муштровать, веселить и всячески обихаживать легкую роту полка Южного Эссекса. Что он и делал с блеском.

Шарп кивнул в сторону мешка с сеном:

– По-моему, он полон блох.

– Ага, сэр, вполне возможно, - ухмыльнулся Харпер. – Но на моем теле уже нет места для еще одной блохи.

Вся армия кишела клопами, вшами и блохами, но люди так привыкли к дискомфорту, что уже не замечали его. Завтра, думал Шарп, в уюте Сьюдад-Родриго, они смогут раздеться, выкурить блох и вшей, прогладить швы горячим утюгом, чтобы убить гнид. Но это завтра.

– Где лейтенант?

– Ему нездоровится, сэр.

– Пьян?

Харпер нахмурился, чтобы скрыть улыбку:

– Я не вправе так говорить.

Что означало, как Шарп и думал, что лейтенант Гарольд Прайс был пьян.

– Он будет в форме?

– Он всегда в форме, сэр.

Лейтенант Прайс был новичком в роте. Он был из Хэмпшира, сын кораблестроителя, но игорные долги и нежелательные беременности местных девушек подтолкнули его консервативного верующего отца к мысли, что лучшим местом для юного Прайса будет армия. Кораблестроитель купил сыну патент прапорщика, а через четыре года был счастлив заплатить еще пять с половиной сотен фунтов, чтобы обеспечить г-ну Прайсу производство в лейтенантский чин. Папаша был счастлив, поскольку вакансия лейтенанта объявилась в полку Южного Эссекса, который квартировал за границей, а это давало возможность держать младшего сына подальше.

Роберта Ноулса, бывшего лейтенанта Шарпа, с ним больше не было: он купил себе капитанство в батальоне фузилеров, открыв вакансию, занятую Прайсом, и Шарп поначалу не был в восторге от замены. Он поинтересовался у Прайса, почему сын кораблестроителя не пошел в моряки.

- Морская болезнь, сэр. Никак не мог устоять ровно.

- Вы не можете сделать это даже на земле!

Прайсу понадобилась пара секунд, чтобы осмыслить, затем его круглое, пышущее румянцем дружелюбное лицо, расцвело:

- Отлично, сэр. Шутка. Но все-таки, сэр, если вы понимаете, под ногами всегда что-то твердое. В смысле, если вы упадете, то точно будете знать, что это из-за выпивки, а не из-за чертова корабля.

Неприязнь прошла быстро: невозможно было не любить лейтенанта Прайса. Вся жизнь его была погоней за развратом, что отвратило от него его богобоязненную семью, но у него осталось достаточно ума, чтобы понять, что когда требуется быть трезвым, нужно, как минимум, стоять на ногах. Люди Шарпа любили его и заботились о нем, поскольку считали, что ему недолго жить на свете: если его не убьет французская пуля, то добьет выпивка или ртутные соли, которые он принимал от сифилиса, или ревнивый муж, или, как восхищенно заметил Харпер, он умрет «от чертова истощения». Огромный сержант приподнялся на своем мешке с сеном, кивнув в сторону траншеи:

- Он там, сэр.

Прайс слабо улыбнулся им, поморщился, когда очередное двадцатичетырехфунтовое ядро с грохотом пронеслось над их головами в сторону городских стен, потом ошеломленно взглянул на Харпера.

- На чем это вы сидите, сержант?

- На мешке с сеном, сэр!

Прайс недоверчиво помотал головой:

- Боже! Почему они не делают такие каждый день? Можно мне?

- Мое почтение, сэр! – Харпер встал и церемонно пригласил лейтенанта на мешок.

Прайс свернулся и удовлетворенно проворчал:

- Разбудите, когда позовет слава.

- Да, сэр. Которая Глория?

- Блондинка-ирландка, Боже, пусть будет блондинка-ирландка, - и Прайс закрыл глаза.

Темнело, серые облака сменились тучами, предвещая наступление неотвратимого. Шарп на пару дюймов вытащил палаш из ножен, потрогал лезвие и убрал обратно. Палаш был одним из его неизменных символов, как и винтовка. Будучи офицером легкой роты, он должен был, по традиции, носить легкую кавалерийскую саблю – но ее изогнутый тонкий клинок был ему ненавистен. Вместо этого он носил тяжелый кавалеристский палаш, прямой, с плохим балансом, подобранный на поле боя. Это было грубое оружие, 35 дюймов тяжелой стали, но Шарп был достаточно высок и силен, чтобы легко с ним справляться. Харпер заметил, как Шарп проверил оружие, и поинтересовался:

- Думаете, понадобится, сэр?

- Нет. Мы не пойдем дальше гласиса.

Харпер проворчал что-то вроде: «Надежда умирает последней». Он заряжал свое семиствольное ружье, категорически нестандартное оружие. Каждый ствол был в полдюйма диаметром, все семь стреляли одновременно, сея смерть. Оружейник, Генри Нок, сделал таких всего шесть сотен по заказу Королевского флота, но сильная отдача в кровь разбивала плечо стрелка, и от изобретения пришлось отказаться. Наверное, оружейнику было бы приятно видеть, как огромный ирландец, один из немногих, кто мог управляться с этим оружием, методично заряжает каждый из 21-дюймовых стволов. Харперу нравилось это ружье, чем-то родственное палашу Шарпа, который и подарил ружье сержанту, выкупив его у менялы в Лиссабоне.

Шарп потуже затянул шинель и перегнулся через парапет. Видно было мало. Снег, поблескивая мириадами металлических искр, покрывал склон гласиса, переходившего в холм, на котором и был построен Сьюдад-Родриго. По темным шрамам в белом снегу, оставленным ядрами осадной артиллерии, не долетевшими до цели, он мог понять, где за гласисом прячется брешь. Гласис не должен был остановить пехоту: это был всего лишь земляной накат, по которому легко было взобраться, но он торчал прямо под стенами, и бомбардировать защитников крепости ядрами можно было только поверх него, навесным огнем. Поэтому Веллингтон захватил французские форты на окрестных холмах, чтобы британская артиллерия могла закрепиться на них и, стреляя сверху вниз, осыпать защитников города ядрами, перебрасывая и гласис, и стены. За гласисом располагался скрытый от Шарпа широкий ров, выложенный грубо отесанным камнем, а за рвом – новые каменные стены, скрывавшие, в свою очередь, стены средневековые. Пушки пробили обе стены, и новую, и старую, превратив этот участок в руины, но защитники уже придумали новые ловушки, чтобы не дать возможности ворваться в пролом.

Прошло девять лет с тех пор, как Шарп впервые был частью армии, осаждавшей крепость, но он хорошо помнил жестокий бой, когда британцы взбирались на склоны Гавилгурского холма и терялись в лабиринте стен и рвов, которые индийцы защищали с поразительной храбростью. Взять Сьюдад-Родриго, как он знал, будет потруднее – не только потому, что люди, защищающие его, были профессиональными солдатами, но и потому, что он, как и Бадахос, был построен по последнему слову военной науки. Было что-то ужасное в математической точности оборонительных построений, ювелирности размещения фальшивых стен и равелинов, бастионов и секретных орудий – и лишь страсть, ярость и отчаяние могли бы преодолеть науку, чтобы дать волю байонетам.

Шарп знал, что если атакующие прорвутся сквозь брешь на улицы города, их будет не остановить. Так было всегда: если крепость не сдается, если осажденные заставляют осаждающих пролить кровь, то, по старому солдатскому обычаю, крепость со всем, что внутри нее, принадлежит атакующим и их жажде мести. Сьюдад-Родриго оставалось только надеяться на то, что бой будет коротким.

Городские колокола прозвонили Angelus. Католики из состава роты, все ирландцы, наскоро перекрестились и нехотя поднялись на ноги, заметив подходящего лейтенант-полковника досточтимого Уильяма Лоуфорда, командующего полком Южного Эссекса. Он взмахом руки разрешил людям сесть, улыбнулся при виде спящего Прайса, дружески кивнул Харперу и подошел к Шарпу, встав рядом.

- Все в порядке?

- Да, сэр.

Они были ровесниками, обоим по тридцать пять, но Лоуфорд был рожден офицером. Еще когда он был лейтенантом, испуганным и растерявшимся в первом бою, сержант Ричард Шарп был рядом, опекая его, как сержанты опекают молодых офицеров. Потом оба они попали в пыточную камеру султана Типу, где Лоуфорд научил Шарпа читать и писать. Это дало Шарпу возможность, раз уж он проявил самоубийственную храбрость, сделаться офицером.

Лоуфорд поглядел через парапет на гласис и сказал:

- Сегодня я иду с вами.

- Да, сэр. – Шарп знал, что Лоуфорду не стоило этого делать, но он также знал, что не сможет его отговорить. Он взглянул на полковника. Как обычно, Лоуфорд был безукоризненно одет, золотое кружево блестело поверх желтого шитья на малиновом мундире. – Наденьте шинель, сэр.

- Вы хотите, чтобы я спрятал мундир?

- Нет, сэр, но вы дико замерзнете – хотя все любят стрелять в полковников.

- Я надену это. – Лоуфорд продемонстрировал перекинутый через плечо кавалеристский плащ, подбитый мехом. Он застегивался на шее золотой цепочкой, и Шарп знал, что плащ будет развеваться на ветру, оставив мундир открытым.

- Он не спрячет мундир, сэр.

- Нет, сержант, - улыбнулся Лоуфорд. Он сказал это тихо, но четко, показав, что их отношения все те же, что и много лет назад, несмотря на чины. Лоуфорд был хорошим офицером, превратившим полк Южного Эссекса из трусливой толпы в закаленное, уверенное подразделение. Но солдатская жизнь была не для него: он хотел быть политиком и потому жаждал успеха в Испании, чтобы проложить дорогу к власти на родине. В делах военных он доверял Шарпу, прирожденному солдату, и Шарп был благодарен за доверие и свободу действий.

За рекой, со стороны Португалии, огни британского лагеря ярко горели в лучах заката. В траншеях батальоны ожидали начала атаки, глотая розданный ром, и совершали маленькие ритуалы, всегда предшествующие бою. Мундиры были одернуты, ремни подтянуты, оружие тщательно проверено, люди нащупывали в карманах или мешках талисманы, хранившие от гибели: счастливая кроличья лапка, пуля, почти убившая их, безделушка, напоминающая о доме, или просто плоский камешек, попавшийся на глаза под вражеским огнем в разгар боя. Минутная стрелка описала половину круга, снизу вверх.

Генералы ерзали, пытаясь убедить себя, что их планы настолько безупречны, насколько это вообще возможно, бригад-майоры суетились с последними указаниями, люди были напряжены, как всегда напряжены солдаты перед боем, который возведет их смерть в легенду. Ранцы были сложены и оставлены под охраной в траншеях, байонеты прикручены на мушкетные стволы. Работа, как говорил генерал Пиктон, для холодного железа: времени перезаряжать мушкеты в бреши нет, только натиск, байонеты вперед, достать врага. Они ждали ночи, шутили, как могли, боролись с разыгравшимся воображением.

К семи совсем стемнело. Большие часы на башне собора, посеченные и побитые ядрами, вздрогнули и отбили час. Звук далеко разнесся над заснеженным склоном. Приказ вот-вот должны объявить. Пушки наконец перестали стрелять, и внезапно наступившая тишина казалась неестественной после бесконечных дней канонады. Шарп слышал тихое покашливание, переминание с ноги на ногу, и каждый шорох напоминал о том, как малы и уязвимы люди перед защитными укреплениями крепости.

- Вперед! – бригад-майоры, наконец, получили приказ. – Пошли!

Лоуфорд тронул Шарпа за плечо: «Удачи!»

Стрелок заметил, что полковник все еще не надел плащ, но было уже поздно.

В траншеях началось движение, послышался хруст мешков с сеном, и вот Харпер был уже рядом, а за сержантом виднелся и лейтенант Прайс, бледный, с широко распахнутыми глазами. Шарп улыбнулся им: «Ну что, пойдем?»

Они взобрались на бруствер, перелезли через парапет и молча двинулись в сторону бреши.

1812 год начался.