Глава 17
Во вторник после обеда дождь перестал. В разрывах облаков проявилось голубое небо, и армия, как огромный зверь, случайно спасшийся от неминуемой гибели в водной пучине, поднялась из грязи и с удвоенной энергией бросилась в траншеи.
Ночью на холм втащили пушки. Земля все еще была непроходимо разбитой, но их втягивали на веревках, подкладывали под проскальзывающие колеса плетенки и доски – и на энтузиазме, вдохновленном переменой погоды, солдатам удалось втащить огромные двадцатичетырехфунтовики на свеженасыпанные батареи.
Утром, с первыми лучами рассвета, в британском лагере раздался победный крик: пушки начали стрелять, наконец-то мы отвечаем! Двадцать восемь осадных орудий стояли по местам, защищенные прочными габионами, инженеры давали поправку артиллеристам, и вскоре первые железные ядра ударили в основание бастиона Тринидад. Французы, пытаясь уничтожить британские осадные орудия, ударили залпом, и долина серой запруженной Ривильи затянулась дымом, рассекаемым только свистящими туда-сюда ядрами.
К концу первого дня, когда вечерний ветерок отогнал облако дыма на юг, в каменной кладке бастиона стала отчетливо видна дыра – даже, скорее, не дыра, а скол, окруженный шрамами поменьше. Шарп поглядел на разрушения через подзорную трубу майора Форреста и невесело рассмеялся:
- Еще месяца три, сэр, и они могут нас заметить.
Форрест не ответил. Его пугало настроение Шарпа, его ощутимая депрессия, пришедшая с бездельем. У стрелка было совсем не много обязанностей: смотр жен Уиндхэм отменил, мулов отогнали на пастбища, и время Шарпа текло медленно. Форрест пытался поговорить с Уиндхэмом, но полковник лишь покачал головой: «Все мы устали, Форрест. Атака вылечит от хандры». Потом он взял своих гончих и отправился на целый день на юг, на охоту, и с ним половина офицеров батальона. Глядя на угрюмый профиль Шарпа, Форрест безуспешно пытался его подбодрить:
- Как там сержант Харпер?
- Рядовой Харпер поправляется, сэр. Еще три-четыре дня, и он вернется в строй.
Форрест вздохнул:
- Никак не могу заставить себя называть его рядовым. Кажется неправильным, – он покраснел. - Боже, кажется, я задел вас.
Шарп рассмеялся:
- Нет, сэр. Я, кажется, привыкаю быть лейтенантом, - это было неправдой, но нужно было убедить Форреста. – Вам удобно, сэр?
- Очень. Замечательный вид, - они обозревали долину и город в ожидании атаки, которая должна была начаться с наступлением темноты. Половина армии была на холме, в траншеях или возле новых, наполовину законченных батарей, и французы, наверное, догадались, к чему идет, благо, особого труда это не составляло. Британские пушки были за полмили от бастиона Тринидад, слишком далеко, чтобы нанести ощутимый урон. Инженерам нужно было сократить дистанцию хотя бы вполовину – что означало постройку новой параллели и новых батарей прямо на берегу искусственного озера, у французского форта Пикурина. Сегодня ночью форт будет атакован. Шарп до последнего надеялся, что это произойдет силами его собственной, Четвертой дивизии, но во тьму пойдут Третья и легкая дивизии, а Шарпу останется лишь наблюдать. Форрест глянул вниз по склону:
- Не выглядит особенно трудным.
- Не особенно, сэр, - и это было правдой, вернее, половиной правды. Форт Пикурина был временным: клинообразное укрепление, способное даже не задержать, а лишь замедлить продвижение атаки. Он был окружен рвом и старой каменной стеной с наскоро установленными палисадами, разделенными бойницами, и находился так далеко от города, что пушки не могли ударить по атакующим картечью. Форт падет, но остается искусственное озеро, созданное дамбой на Ривилье и перекрывающее прямой доступ к городу. Если озеро не осушить, атаковать можно только с юга, протиснувшись между водой и южной стеной, мимо огромного форта Пардалера, и наступающие колонны, попав под огонь французских пушек, будут изрешечены картечью. Шарп снова одолжил у Форреста подзорную трубу и навел ее на дамбу. Для временного сооружения она была удивительно качественно построена: Шарп видел даже каменную дорожку с перилами, ведущую к форту, защищающему дамбу - форту, гораздо более мощному, чем Пикурина. И форт, и дамба находились вблизи городских стен – человек с мушкетом, стоя на бастионе Сан-Педро, мог легко обстрелять эту вымощенную камнем дорожку. Форрест проследил за его взглядом:
- О чем вы думаете, Шарп?
- Я думаю, что атаковать дамбу будет нелегко, сэр.
- А вы думаете, кто-то собирается атаковать дамбу?
Шарп знал, что такую атаку планируют, ему рассказал об этом Хоган, но он только пожал плечами:
- Не знаю, сэр.
Форрест огляделся по сторонам и заговорщицки произнес:
- Не говорите никому, Шарп, но мы собираемся это сделать!
- Мы, сэр? Батальон, сэр? – в голосе Шарпа проскользнуло волнение.
Форрест был польщен:
- Не мне бы говорить, Шарп, не мне, но полковник предложил наши услуги. С ним говорил командующий дивизией. Нам может улыбнуться удача!
- Когда, сэр?
- Не знаю, Шарп! Мне таких вещей не рассказывают. Смотрите! Занавес поднимается!
Пушкарь на первой батарее отвалил от амбразуры последний габион, и одно из орудий, молчавшее последние полчаса, изрыгнуло вниз по склону пламя и дым. Ядро, не долетев до цели, взрыло землю прямо перед Пикуриной, а потом рухнуло в воду озера, подняв большой столб воды. Презрительные крики французов из маленького форта были слышны даже за четыре сотни ярдов.
Наводчики, повернув большой винт с тыльной части ствола, приподняли прицел на полдюйма. Орудие наскоро протерли губками, оно зашипело. Амбразуру снова заткнули, опасаясь неминуемого ответного огня из города. В дуло полетели картузы с порохом, их прибили банником, закатили ядро. Сержант нагнулся над запальным отверстием, забил в него гвоздь, проткнувший картузы насквозь, и вставил запал – трубку, наполненную отборным сухим порохом. Рука его взметнулась вверх, офицер коротко прокричал приказ, и габионы снова откатили с огневой позиции. Солдаты присели, зажав уши руками, сержант поднес к запалу длинную тлеющую спичку, и пушка подпрыгнула на своей деревянной платформе. Ядро ударило в палисад Пикурины, разбив несколько бревен и обрушив град свежих щепок на защитников – пришел черед для радостных криков британцев.
Форрест глянул на форт в подзорную трубу, прицокнул языком и повернулся к Шарпу:
- Бедняги. Наверное, им не особенно приятно.
Шарп едва сдержал смех:
- Конечно, нет, сэр.
- Я знаю, Шарп, что вы считаете меня слишком уж милосердным к врагам. Возможно, вы правы, но я представляю на их месте моего сына – и ничего не могу с собой поделать.
- Мне казалось, ваш сын – гравер, сэр.
- Да, Шарп, именно так, но если бы он был французским солдатом, он мог бы быть там, вот что удручает.
Шарп задумался было, пытаясь поспеть за воображением Форреста, но сдался и снова повернулся к форту. Другие британские пушки уже взяли прицел, и тяжелые ядра начали методично крушить хлипкие укрепления. Французы были в ловушке: отступить они не могли - поджимало озеро - и понимали, что с закатом канонада закончится атакой пехоты. Форрест нахмурился:
- Почему они не сдаются?
- А вы бы сдались, сэр?
- Конечно, нет, Шарп. Я же англичанин! – обиделся майор.
- А они – французы, сэр, и тоже не любят сдаваться.
- Подозреваю, что вы правы, - Форрест и в самом деле не мог понять, почему французы, нация, которую он считал по большей части цивилизованной, должны сражаться в такой безвыходной ситуации. Допустим, американцы воюют за республиканский строй: от молодой нации трудно ждать осознания всех опасностей такой политической системы. Но французы? Форрест никак не мог этого понять. Хуже всего то, что французы – самая сильная с военной точки зрения нация на земле, и именно она, зарядив мушкеты и оседлав коней, распространяет зло республиканства. Британцы, естественно, обязаны избавить мир от подобной заразы. Форрест считал войну крестовым походом во имя духовных ценностей, битвой за благопристойность и порядок, а победа Британии будет означать, что Всевышний, который, разумеется, не одобряет республиканских настроений, благословил ее солдат.
Однажды он даже изложил свои мысли майору Хогану и был глубоко потрясен, когда инженер с ходу опроверг его идеи: «Дорогой мой Форрест! Мы сражаемся исключительно из-за прибыли! Если бы Бони не закрыл португальские гавани для британцев, вы бы уютно посапывали в своей постели в Челмсфорде». Форрест припомнил этот разговор и взглянул на Шарпа:
- Шарп, а вы зачем сражаетесь?
- Сэр? – Шарпу на секунду показалось, что Форрест предлагает сдать армию защитникам Пикурины. – Зачем нам сражаться?
- Да, Шарп. Зачем лично вы сражаетесь? Вы против республиканства?
- Я, сэр? Да мне даже слова такого не выговорить, - он улыбнулся Форресту. – Боже мой, сэр, мы всегда дрались с французами. Даже лет двадцать назад или около того. Если бы мы этого не делали, они бы нас завоевали, и нам бы пришлось есть улиток и говорить по-французски, – он рассмеялся, но заметил, что майор серьезен. - Не знаю, сэр. Мы воюем с ними, потому что они надоедливые ублюдки и надо прибрать их к ногтю.
Форрест вздохнул. Он попытался объяснить Шарпу политическое устройство мира, но тут полковник Уиндхэм и группа офицеров батальона присоединились к ним на бруствере. Уиндхэм был в добром расположении духа: он смотрел, как британские ядра разрушают остатки французского палисада и возбужденно похлопывал судорожно сжатым кулаком по ладони:
- Отлично, парни! Задайте жару этим ублюдкам! – Повернувшись, он вежливо кивнул Шарпу и улыбнулся Форресту: - Чудесный день, Форрест, чудесный! Две лисы! - Хоган как-то поделился с Шарпом наблюдением, что для британского офицера нет ничего более вдохновляющего, чем мертвая лиса. Но дважды удовлетворенный Уиндхэм принес и новости. Он вытянул из кармана письмо и продемонстрировал его Форресту: - Письмо от миссис Уиндхэм, Форрест. Чудесные новости!
- Отлично, сэр! – Форрест, как и Шарп, гадал, не подарила ли лишенная подбородка Джессика жизнь какому-нибудь малютке Уиндхэму, но дело было не в этом. Полковник развернул письмо, что-то промычал, проглядывая первые строки, и по лицам Лероя и других новоприбывших Шарп понял, что они не первые, кого Уиндхэм знакомит с хорошими новостями, в чем бы они ни заключались.
- Вот! У нас были проблемы с браконьерами, Форрест, чертовски серьезные проблемы. Среди крестьян завелся негодяй! Но моя замечательная жена поймала его!
- Замечательно, сэр, – Форрест вложил в эти слова весь свой энтузиазм.
- И более того, не просто поймала! Она приобрела новый капкан. Чертова штуковина оказалась настолько мощной, что отсекла ему ступню, и он умер от гангрены. Вот, смотрите, миссис Уиндхэм пишет: «Это так вдохновило нашего приходского священника, что упомянул в воскресной проповеди, что испытает Наказание за грех свой каждый, кто не Заботится о Долге своем!» - Уиндхэм обвел собравшихся восторженным взглядом. Шарп готов был поспорить, что никто из прихожан не забывает о своем долге, пока миссис Уиндхэм так заботится о своем, но решил, что момент не очень подходит для того, чтобы произнести это вслух. Уиндхэм снова уткнулся в письмо. - Чудесный человек наш священник. В седле держится, как настоящий вояка. Знаете этот текст?
Шарп подождал, пока бухнет пушка, потом мягко произнес:
- Книга Чисел, глава тридцать вторая, стих двадцать третий, сэр?
Полковник воззрился на него:
- Черт возьми, как вы узнали? – в голосе сквозило подозрение, как будто стрелок мог прочесть письмо. Лерой ухмылялся.
Шарп решил не рассказывать, что в спальне сиротского приюта, где он рос, этот текст был написан на стене трехфутовыми буквами:
- Показалось подходящим, сэр.
- Именно, Шарп, чертовски подходящим. «Наказание за грех ваш постигнет вас». И постигло, а? Умер от гангрены! – Уиндхэм расхохотался и повернулся поприветствовать майора Коллетта, приведшего с собой слугу полковника, нагруженного бутылками вина. Полковник улыбнулся офицерам: - Думаю, это надо отпраздновать. Давайте выпьем за ночную атаку.
Пушки стреляли до самого конца заката, а потом, уже в темноте, свистки бросили превосходящие силы британской пехоты на маленький форт. Артиллеристы на городской стене, услышав, что британская канонада затихла, опустили дула своих пушек и начали стрелять прямо по склону холма, не заботясь больше о Пикурине. Ядра выбивали из атакующих рядов целые взводы, но ряды смыкались и продолжали идти вперед. Потом из города раздались более глухие звуки разрывов, и наблюдатели на холме увидели темно-красные огненные хвосты снарядов, огромными арками встающие в небе над озером: в ход пошли гаубицы. Ракеты распускались диковинными алыми цветами. Парни из 95-го, выстроившись цепью, окружили форт, и Шарп увидел яркие вспышки выстрелов: стрелки пытались попасть в амбразуры. Французы, засевшие в форте, ответного огня пока не открывали: прислушиваясь к доносящимся из темноты командам и свистящим над головами винтовочным пулям, они ждали настоящей атаки.
Офицерам на холме ничего не было видно, кроме вспышек выстрелов и разрывов снарядов. Шарп любовался пушками на стене. Каждое ядро изрыгало пламя, в течение нескольких секунд яркое и мощное, затем принимавшее странную изломанную форму и существовавшее независимо от орудия: медленно гаснущая, извивающаяся красота, дух огня, складка огненной драпировки, которая вдруг сворачивается внутрь себя и исчезает. Эта картина завораживала, и он стоял и смотрел, попивая вино полковника, как будто никакой войны не было, пока донесшийся из темноты победный крик не сказал ему, что атакующие батальоны опустили байонеты и пошли на приступ. И остановились.
Что-то пошло не так. Победный крик затих. Ров, окружавший маленький форт, оказался глубже, чем можно было ожидать. К тому же, невидимый с низкого холма, он был заполнен дождевой водой. Атакующие собирались прыгнуть в ров, легко взобраться на стену, используя взятые с собой короткие лестницы, и применить байонеты к малочисленному противнику. Вместо этого им пришлось остановиться, а французы тем временем подкрались к своим разбитым укреплениям и открыли огонь. Мушкеты легко перекрывали ров, а ответный огонь британцев бессмысленно бил лишь в каменную кладку форта и измочаленные палисады. Французы заставляли людей прыгать в ров или отступать к задним шеренгам. Почувствовав возможность неожиданной победы, они заряжали и стреляли, заряжали и стреляли, а потом, чтобы лучше осветить своих беспомощных жертв, притащили пропитанные маслом зажигательные снаряды, которые приберегали для последней атаки, и спустили их по стене.
Эта ошибка оказалось роковой. С вершины холма Шарп видел, как атакующие беспомощно барахтаются на краю рва. В ярком свете зажигательных снарядов британцы были легкой мишенью для французских артиллеристов на городских стенах: те стреляли по сторонам форта, одним выстрелом отправляя целые шеренги в вечность и заставляя атакующих искать убежища под стенами форта. Но свет выявил и странную слабость форта. Шарп снова выпросил у Форреста подзорную трубу и сквозь запотевшее стекло разглядел, что защитники выставили по краю рва деревянные колья, чтобы не дать взобраться по его внутренней стороне. Колья эти уменьшали ширину рва до тридцати футов, и прежде чем подзорную трубу отобрал майор Коллетт, Шарп заметил первые лестницы, уложенные как мост с опорой на так удобно торчащие колья. Это подошел 88-й, тот же полк, в рядах которого он бился в Сьюдад-Родриго - парни из Коннахта. Три лестницы легли прочно, дерево было мокрым, прогибалось, но держало, и ирландцы начали опасную переправу прямо в лицо мушкетным пулям. Кто-то сорвался в ров, но остальные перебрались, и фигуры в темных мундирах, освещенные пламенем, взобрались на вал – а за ними перебирались все новые и новые.
Свет зажигательных снарядов гас, поле боя погружалось во тьму, и только звуки доносили до вершины холма повесть об этом бое. Были слышны вопли боли, но выстрелов почти не было, что говорило тем, кто понимает: в ход пошли байонеты. Потом раздался победный крик, быстро докатившийся до задних рядов атакующих, и Шарп понял, что британцы победили. Коннахтские рейнджеры искали в изрешеченном ядрами форте выживших французов, длинные байонеты раскидывали обломки дерева, а Шарп улыбался в ночь, думая, что это был хороший бой. Патрик Харпер будет ревновать: ребятам из Коннахта будет что порассказать о переправе по ненадежному мосту и о победе. Голос Уиндхэма ворвался в его мысли:
- Итак, джентльмены, дело сделано. Следующий ход за нами.
Повисла тишина, потом раздался голос Лероя:
- За нами?
- Нам приказано взорвать дамбу! – Уиндхэм был полон энтузиазма.
Со всех сторон посыпались вопросы, но Уиндхэм ответил только на один.
- Когда? Я пока не знаю. В течение трех дней, вероятно. Держите это в тайне, джентльмены, я не хочу, чтобы каждый Том, Дик или Гарри знали об этом. Наша атака должна быть приятным сюрпризом, - Уиндхэм расхохотался, его настроение стало еще лучше.
- Сэр? – тихо произнес Шарп.
- Шарп? Это вы? – в темноте было трудно понять, кто говорит.
- Да, сэр. Прошу разрешения на время атаки присоединиться к легкой роте, сэр.
- Вы кровожадный ублюдок, Шарп, – в голосе Ундхэма слышалось торжество. – Вам бы в лесничие! Я подумаю.
Он двинулся прочь по траншее, оставив Шарпа размышлять, кем его все-таки считают, лесничим или солдатом. Неподалеку возник огонек, едко пахнуло табаком. Из клуба дыма донесся глубокий язвительный голос Лероя:
- Если повезет, Шарп, один из нас погибнет, и ты получишь назад свое капитанство.
- Может, этим счастливчиком буду я?
Американец расхохотался:
- Думаешь, кто-то из нас считает по-другому? Ты ж чертов призрак, Шарп! Ты нам напоминаешь о том, что все мы смертны. Кого из нас ты заменишь?
- Есть предложения?
- Только не меня, Шарп, не меня. Думаешь, я покинул Бостон только для того, чтобы ты занял мое место в строю? Вот и нет!
- А зачем же тогда ты покинул Бостон?
- Я американец с французским именем, родился в семье роялистов, сражаюсь за англичан и их немца-короля, к тому же, безумца. О чем тебе это говорит?
Шарп пожал плечами: в голову как-то ничего не приходило.
- Я не знаю.
- Так и я, Шарп, и я не знаю, - сигара ярко вспыхнула, потом погасла. Лерой понизил голос: - Иногда я гадаю, правильную ли сторону выбрал.
- И что ты об этом думаешь?
Лерой на секунду запнулся. Шарп четко видел его профиль, обращенный к темному городу.
- Думаю, я все-таки прав. Мой отец присягал на верность Его Королевскому Величеству, и я унаследовал это бремя. Вот он я, Величество, твой защитник, - он снова рассмеялся. Шарп редко видел, чтобы Лерой так много говорил: ирония, с которой американец смотрел на мир, обычно была молчаливой. – А ты знаешь, что Америка собирается вступить в войну?
- Слышал.
- Хотят вторгнуться в Канаду. Скорее всего, так и сделают. Я мог бы стать генералом в их армии, в мою честь называли бы улицы... Черт, да что там улицы! Целые города! – он снова замолчал, и Шарп понял, что Лерой думает о совсем другой участи: заброшенной могиле в Испании. Таких, как Лерой, было много – людей, чьи семьи после американской революции остались верны королю Георгу, кто стал изгнанником, но не бросил сражаться. Лерой снова рассмеялся, но невесело: - Завидую я тебе, Шарп.
- Завидуешь? Мне? Почему?
- Потому что я – пьяный американец с французским именем, неизвестно зачем воюющий на стороне сумасшедшего немца, а ты знаешь, куда и зачем идешь.
- Серьезно?
- Конечно, мистер Шарп, ты знаешь: к вершине, где бы она ни находилась. Именно поэтому наша веселая банда капитанов тебя так боится. Кто из нас должен умереть, чтобы ты поднялся на следующую ступеньку своей лестницы? – он замолчал и прикурил вторую сигару от догорающего окурка первой. – И скажу тебе, Шарп, как только может сказать друг, они больше всего в жизни хотят, чтобы ты погиб.
Шарп уставился на темный профиль:
- Это что, предостережение?
- Боже, нет! Просто страшные сказки тебе рассказываю на ночь.
По траншее гулко раздались шаги, и двум офицерам пришлось посторониться, чтобы пропустить караван носилок с ранеными из Пикурины. С носилок раздавались стоны, кто-то плакал. Лерой долго смотрел им вслед, потом повернулся и хлопнул Шарпа по плечу:
- Теперь наш черед, Шарп, наш черед.
