Глава 13

Капитану Раймеру не повезло. Он предвкушал, с решимостью и трепетом, как в первый раз поведет свою собственную роту в бой, но он представлял себе это совсем иначе. Он видел себя стоящим на склоне холма под сияющим небом, штандарты развеваются на ветру, а сам он, сабля наголо, ведет шеренгу застрельщиков прямо по центру вражеского строя. Иногда он подумывал о ранении: ничего ужасного, но достаточно серьезно, чтобы дома сделать его героем, и в воображении он преодолевал пространство и время, представляя себя рассказывающим бесконечные истории группе внимающих дам, пока другие мужчины, не обстрелянные в боях, только ревниво косятся на его гордый профиль.

Теперь же он был на дне грязной траншеи, промокший до костей, возглавляя людей, вооруженных лишь лопатами, против тысячи до зубов экипированных французов. Раймер застыл. Рота смотрела на него, а сквозь него – на Шарпа. Стрелок на секунду заколебался, видя нерешительность Раймера, и махнул рукой: «Отходим!»

Повода драться не было: не сейчас – вот подойдут роты с оружием и проведут контратаку как следует. Землекопы выплескивались из траншеи и отбегали прямо по только начавшей зеленеть траве, периодически оглядываясь на врага, без помех прыгавшего в оставленные траншеи. Французы не обращали на них внимания, их интересовали только две вещи: захватить и разрушить как можно больший участок раскопок и, что куда важнее, притащить в город все лопаты и кирки, какие только смогут найти: за каждый из таких обыденных трофеев им обещали по доллару.

Шарп начал подниматься на вершину холма, параллельно траншее, не упуская из виду французов, передававших найденные лопаты и кирки своим товарищам за бруствером. Завидев врага, другие землекопы прыснули, как кролики, во все стороны в поисках убежища. В этой атаке никого даже не ранило – Шарп гадал, попытался ли кто-то из французов выстрелить из мушкета или ударить байонетом. Все это походило на фарс.

Выше по склону был хаос. Британцы, по большей части невооруженные, сбились в стадо, а враг тщательно вычищал параллель всего в нескольких ярдах. Кто-то из французов попытался разбить бруствер, но земля была настолько мокрой, что эти попытки оказались бессмысленными. Британцы же, радуясь внезапной передышке от бесконечного копания, только издевались над ними. Один или два французских мушкета поднялись для стрельбы, но до британцев было полсотни ярдов, далековато для мушкета, особенно в такой дождь: французам совершенно не хотелось разматывать замки своих мушкетов, если реального боя не ожидалось.

«Чертов хаос, сэр», - на Шарпа наткнулся сержант Харпер, совершенно не замечавший веса лопаты в руке. Шарп ободряюще кивнул.

Мимо пробежал сержант Хэйксвилл, чей мундир спереди был все еще покрыт толстым слоем грязи. Он ненавидяще взглянул на них и припустил в тыл. Шарп задумался было о том, что тот собирается делать, но отвлекся на капитана Раймера. Тот, нагнав их, прохрипел:

- Неужели мы ничего не можем сделать?

- Разве что посмотреть, не сбежал ли кто, - пожал плечами Шарп. По сути, до появления рот охраны, у которых было оружие и которые могли бы организовать контратаку на французов, делать было нечего.

Какой-то инженер в голубом мундире и шляпе с перьями пробежал в сторону французов, крича все еще пытавшимся найти укрытие землекопам: «Берегите лопаты! Берегите лопаты!» - потребовались десятки запряженных волами повозок, чтобы доставить бесценные инструменты из Лиссабона – а теперь они без какого-нибудь сопротивления были оставлены французам! Шарп узнал в этом человеке полковника Флетчера, главного инженера.

Кое-кто повернулся, чтобы забрать брошенные лопаты, но ближние французы стянули с мушкетов тряпки, прикрывавшие замки, прицелились и дали залп. Чудом было, что мушкеты в такую погоду не промокли – однако аж три из них оказались достаточно сухими. Взвился дымок, и полковник Флетчер упал, схватившись руками за пах. Французы радостно завопили, когда полковника унесли в укрытие.

Гренадерская рота полка Южного Эссекса во главе с капитаном Лероем и с мушкетами наперевес пробежала мимо Шарпа. Во рту капитана была неизменная сигара, намокшая и даже не зажженная, он приподнял бровь и иронически подмигнул Шарпу. Впереди возникла еще одна вооруженная рота, и Лерой построил своих людей рядом с ними. Американец оглянулся на Шарпа: «Присоединиться не хочешь?»

Французы уже захватили половину параллели, три сотни ярдов траншеи, и продвигались все выше по холму. Две роты британской пехоты обнажили байонеты и закрепили их на стволах мушкетов, готовые атаковать в десять раз превосходящего противника. Лерой оглядел строй: «Не пытайтесь жать на курок, просто порубите ублюдков в капусту!» Он вынул саблю и рубанул тонким клинком пелену дождя. Запыхавшаяся третья рота присоединилась к небольшой шеренге. Капитаны кивнули друг другу и отдали приказ наступать.

Подходили и другие роты, но первая опасность угрожала французам именно от трех, наступавших с фланга. Синемундирники выстроились в траншее, размотали тряпки на замках мушкетов и замерли в ожидании. Шарп был уверен, что только один мушкет из десяти выстрелит. Он достал свой палаш, внезапно почувствовав радость от тяжести в руке после долгих недель скуки, а потом шеренга британцев перешла на спотыкающийся бег, пытаясь достичь траншеи до того, как французы смогут выстрелить.

В руке французского офицера мелькнула, резко опускаясь, сабля: «Tirez!» Шарп видел, как осветились лица людей, когда они нажали на курок, но дождь сыграл за британцев: раздалось всего несколько выстрелов, большая часть кремней напрасно искрила – порох отсырел, как жирный пудинг. Французы чертыхнулись и приготовили байонеты.

Британцы издали победный крик. Разочарование от дождливых дней и ночей, заполненных бесконечным маханием лопатами, внезапно выплеснулось на врага, и за организованными шеренгами, выкрикивая вызов Франции, потоком хлынули люди, вооруженные только лопатами, а то и с голыми руками. Шарп ударил палашом, поскользнулся и полуспрыгнул-полурухнул в траншею. Байонет попытался достать его, но он отбил его в сторону и пнул человека ногой. Другой француз пытался выбраться из траншеи с помощью товарищей на бруствере, но их достали британские байонеты, и тела в синих мундирах посыпались вниз.

«Справа!» - крикнул Шарп. Через траншею пробивалась группа французов: они пытались спасти своих, застигнутых врасплох британской атакой, но теперь им приходилось биться уже за собственную жизнь – толпа солдат, вооруженная по большей части лопатами, захлестнула французов. Шарп видел, как Харпер методично наносит удары своим неожиданно смертоносным орудием. Затем сержант прыгнул в траншею, уклонился от байонета и вогнал заточенную лопату в солнечное сплетение противника. Он что-то кричал по-гэльски, расчищая себе путь такими мощными ударами, что ни один француз не был в состоянии подняться и сражаться.

Французы по-прежнему удерживали бруствер. Они отбивались от британцев в траншее прикладами, кололи их длинными байонетами, иногда им даже удавалось выстрелить из мушкета. Шарп понимал, что их нужно отбросить. Он рубанул палашом по ногам ближайшего противника, но удар башмака скинул его на дно траншеи.

Французы постепенно приходили в себя, собирали силы, и в параллели стало небезопасно. Раздался нестройный залп: это вражеская шеренга расчехлила замки своих мушкетов, и несколько тел упали в залившую дно траншеи воду. Шарп снова ударил по чьим-то ногам, увернулся от байонета и подумал, что сейчас самое время отступить. Он рванул по траншее, поскальзываясь в мокрой грязи, но огромная рука схватила его за плечо, и веселый голос сержанта Харпера прокричал: «Это куда лучше, чем копать, сэр!» В руках ирландца был французский мушкет, байонет был погнут, с него капала кровь.

Шарп обернулся. Французы все еще держались в центре параллели, но с холма к британцам подходили подкрепления, и вопрос уже был решен. Только к северу, где в залитой кровью траншее пережидали Шарп и Харпер, французы были сильны, но и здесь они не планировали задерживаться: офицеры уже посылали назад полуроты, нагруженные захваченными инструментами. Увидев это, Шарп забрался на бруствер с французской стороны. Примерно половина его старой роты была здесь во главе с Харпером, кто-то с отобранными мушкетами, большинство с лопатами. От радости, что вернулся, он широко улыбнулся им и закричал: «Давайте, ребята, лезьте сюда!»

Одна французская рота выстроилась шеренгой, обращенной на север, их офицер нервно поглядывал на приближающийся потрепанный отряд Шарпа, чьи мундиры были покрыты жидкой грязью. Вряд ли британцы будут атаковать: они даже толком не вооружены! Но взлетел клинок, и они побежали, с лопатами против байонетов, а два дьявола впереди уже врубились в строй!

Ближний бой никто не любит, но Шарп и Харпер были уже в центре строя, и солдаты Южного Эссекса шли за ними по пятам. Они рычали и били лопатами, а Харпер использовал захваченный мушкет, как дубину. Французы попятились, поскальзываясь в липкой жиже, ослепленные потоками дождя, а эти сумасшедшие все напирали. Шарп колол палашом, пытаясь попасть в лицо или горло: места размахнуться для удара не было. Раз пришлось парировать нацеленный байонет: он отбил острие в сторону, француз-сержант поскользнулся, и палаш опустился не хуже топора дровосека. Шарп пытался задержать удар – сержант был беззащитен, и лезвие вильнуло, воткнувшись в раскисший бруствер. Французы отступили к главным силам, и полурота Южного Эссекса осталась с дюжиной пленных, валявшихся на скользкой земле. Французский сержант, чьи красные нашивки выглядели кровавыми ранами, оглядел погибших товарищей, а потом уставился на клинок, почти убивший его. Он видел, что высокий офицер не стал наносить смертельного удара и благодарно кивнул:

- Merci, monsieur.

Харпер кивнул на дюжину пленных:

- Что с ними делать, сэр?

- Отпустить, - места для пленных в лагере не было. У них отобрали оружие и отогнали подальше от бруствера, предварительно обыскав на предмет вина или бренди. А бой еще шел. Основные силы французов пробились к первой батарее, но примерно в пятидесяти ярдах от нее были остановлены. Разрозненные группы людей, часть вооружена мушкетами, часть – только лопатами или жердями, атаковали их, затевая схватки в грязи. Верховые офицеры скакали вокруг, пытаясь восстановить порядок, но британским солдатам порядок не был нужен: они хотели вырваться из бесконечности копания и дождя, они хотели боя. Правда, выглядел этот бой уличной дракой: дыма не было, поскольку мушкеты не могли стрелять, и шум боя был лязгом металла о металл или дерева о металл, воплями раненых и стонами умирающих. Со позиции, где Шарп и его полурота делили с пленными бренди, люди выглядели сотней болотных монстров с гротескно-медлительными движениями.

Шарп указал французскому сержанту в сторону города: «Валите!» Француз улыбнулся, кивнул и, приветливо отсалютовав Шарпу, повел свой небольшой отряд прочь. Ярдах в двадцати от траншеи они остановились и подобрали полдюжины лопат. Харпер заорал: «Положите на место!», - но французский сержант сделал неприличный жест и побежал в сторону Бадахоса.

«Пусть уходит, у нас хватает дел и без него. Пошли», - произнес Шарп. Они поплелись вдоль бруствера сквозь дождь, заливавший трупы внизу. Сломанные лопаты и разбитые мушкеты устилали весь склон. Звуки боя, людей, насмерть режущих друг друга в грязи, казались приглушенными из-за шума дождя. Впереди французский офицер выстроил небольшую группу людей с лопатами, они пытались заровнять параллель. Шарп заторопился, земля предательски поехала под ногами, сзади уже напирали взвинченные люди, а рядом был Харпер – но французы уже обернулись и увидели их. Настал черед синих мундиров пользоваться лопатами. Огромный солдат кинулся на них, заставив отступить, он парировал выпад Харпера, и Шарп отмахнулся палашом, перерубив рукоятку лопаты, но француз продолжал атаковать. Харпер проткнул его байонетом, но француз не унимался, и Шарп несколько раз ударил его в основание черепа, пока тот не рухнул.

В спину кольнуло, он повернулся и заметил бледного французского офицера, отскочившего назад после выпада. «Ах ты, ублюдок!» - заревел Шарп и ринулся вперед, подняв палаш. Француз не отступил. Клинки скрестились. Шарп вывернул запястье, и тяжелый палаш прошел под правую руку француза, пробив защиту. Шарп выставил вперед правую ногу, не обращая внимания на саблю противника, и всадил лезвие между ребер. Француз пытался податься назад, скользя в крови и грязи, но Шарп продолжал двигаться, чувствуя, как сталь царапает ребра. Его люди были рядом, трофейные байонеты звенели, и Шарп видел, что враг отброшен.

Свистки позвали французов вернуться в город, и через считаные секунды склон был заполнен огромной массой отступающего врага, уносившего своих раненых и связки лопат и кирок. Они двигались прямо к городу, опасаясь атаки кавалерии, и Шарп видел, как люди бросались в воду вместо того, чтобы идти в обход по дамбе. Ярдов десять-двадцать вода доходила им только до бедер, но потом дно вдруг исчезло из-под ног. Французские офицеры кричали, отгоняя людей от воды и направляя к дамбе через Ривилью. Отступление завершалось.

Французская артиллерия открыла огонь, ядро плюхнулось в грязь, перемешанную с кровью, и британцы попрыгали в траншею. Харпер поглядел на окровавленный клинок Шарпа и с гордостью произнес:

- Как в старые времена, сэр!

Шарп оглядел своих. Здесь были все его стрелки, радостно скалившиеся в ответ, и многие другие солдаты легкой роты. Он улыбнулся им, потом поднял с земли кусок мешковины и протер клинок:

- Вам бы лучше вернуться в расположение роты.

- Нет, сэр, мы бы лучше тут остались, сэр, - Шарп не видел, кто это сказал, но, посмотрев на Харпера, сказал уже твердо:

- Отведите их в тыл, сержант.

- Сэр, - улыбнулся Харпер. – И спасибо, сэр.

- Не за что.

Он остался один. По полю боя перемещались группы людей, подбирая раненых и складывая убитых. Трупов было много: больше, кажется, чем было в бреши в Сьюдад-Родриго. Лопатой по голове – это вполне смертельно, а британские войска устали от рутины и были готовы сражаться, пусть даже по колено в грязи. Шарп запнулся о мертвого француза, пригнулся и пробежал руками по его карманам и подсумку. Ничего стоящего: сложенное вчетверо письмо, моментально промокшее, когда Шарп выкинул его в дождь, медная монетка и расплющенная мушкетная пуля, талисман погибшего. На шее болталось окровавленное дешевенькое металлическое распятие. Он явно пытался отращивать усы, чтобы выглядеть ветераном, но те росли редкими и тонкими: он был еще совсем мальчишкой. Одна подошва оторвалась и мелко дрожала, когда ее било дождем. Это ли его убило? Может, подошва оторвалась в бою, и, пока его товарищи отступали, он поскользнулся или даже упал, а британский байонет вошел ему в шею? Чернила текли с письма, перекатывавшегося по грязи, но Шарп смог разобрать последнее слово, написанное более крупно, чем остальные: «Maman».

Он взглянул на город, снова освещенный длинными вспышками орудий, хором затянувших свою погребальную песню, которая не кончится, пока не кончится осада. Там была Тереза. Он видел приземистую соборную колокольню, колокол в арке и думал о том, что звон должен казаться ей очень близким. Похоже, в соборе был всего один колокол, суровый и резкий, который бил четверти и сразу затихал, не оставляя эха. Он вдруг задумался, а поет ли Тереза ребенку колыбельные? И как будет «мама» по-испански? Maman, как и по-французски?

- Сэр! Сэр! – это был прапорщик Мэттьюз, бешено моргавший, когда дождь заливал ему лицо. – Сэр? Это вы, сэр? Капитан Шарп?

- Это я, - Шарп не стал исправлять капитана на лейтенанта.

- Вам лучше прийти, сэр.

- Что случилось?

- Офицерский багаж, сэр. Его вскрыли.

- Вскрыли? – он буквально выпрыгнул из траншеи.

- У полковника пропало серебро. У всех что-то пропало, сэр.

Шарп выругался. Он отвечал за багаж, но вместо того, чтобы сторожить его, куражился в грязи. Он снова выругался и побежал.