Часть вторая
Война

– Нет! – возмутилась Игрейна, дочитав последний пергамент в стопке.

– В чем дело? – вежливо полюбопытствовал я.

– Нельзя так обрывать историю! Что было дальше?

– Мы ушли, разумеется.

– Ох, Дерфель! – Она бросила пергамент. – Последняя судомойка и то рассказывает истории лучше тебя. Говори, что было дальше, я требую!

И я рассказал.

Близился рассвет. Туман был густой, как овечье руно. Спустившись с камней, мы бы потеряли друг друга, если бы разошлись хоть на шаг. Мерлин выстроил нас в цепочку: каждый держался за плащ идущего впереди. Так, вереницей, мы и двинулись вперед. Котел был привязан у меня за спиной. Мерлин, выставив посох, провел нас через кольцо Кровавых щитов, и ни один из них ничего не заметил. Я слышал, как Диурнах приказывает своим воинам распределиться вокруг холма, но ирландцы знали, что туман – колдовской, и предпочитали держаться поближе к кострам.

– Однако говорят, будто вы исчезли! – упорствовала моя королева. – Люди Диурнаха утверждали, что вы улетели с острова. Это знаменитая история, мне рассказывала ее мать. Не уверяй меня, будто вы просто ушли.

– Так и было.

– Дерфель! – укоризненно воскликнула она.

– Мы не исчезли, – терпеливо отвечал я, – и не улетели, что бы ни рассказывала тебе мать.

– Так как же это случилось? – спросила она, по-прежнему разочарованная моей версией событий.

Мы шли несколько часов, ведомые Нимуэ. У нее был сверхъестественный дар отыскивать путь в темноте или в тумане. Она указывала дорогу моей дружине в ночь перед Лугг Вейлом, а теперь, в густом зимнем тумане на Инис Моне, вывела нас к поросшему травою кургану из тех, что сооружал Древний народ. Мерлин знал это место, даже ночевал здесь несколько лет назад. Он приказал отвалить камни, загораживающие вход между двумя земляными выступами, изогнутыми наподобие рогов. Один за другим, на четвереньках, мы забрались в темное нутро кургана.

То был могильник. Огромные валуны образовывали центральный проход, от которого отходили шесть помещений поменьше. Некогда древние люди сложили эти стены, потом накрыли коридор и боковые помещения каменными плитами и засыпали землей. Они не жгли своих покойников, как мы, не зарывали в сырую землю, как христиане, а укладывали в каменные склепы; там те и лежали вместе со своими сокровищами – кубками, оленьими рогами, каменными наконечниками копий, кремневыми ножами, бронзовыми мисками и ожерельями из гагатовых бусин на полусгнивших оленьих жилах. Мерлин велел не беспокоить мертвецов – хозяев кургана, и мы расположились в тесном коридоре. Пели, рассказывали истории. Мерлин поведал, что древние были хранителями Британии до того, как появились бритты. Есть места, сказал он, где они обитают по сию пору. Он бывал в этих укромных долинах и перенял у древних часть их магии. По его словам, они берут первого ягненка, рожденного весной, заплетают прутьями и закапывают на пастбище, чтобы остальные ягнята родились крепкими и здоровыми.

– Мы и сейчас так делаем, – заметил Исса.

– Потому что твои предки научились этому у Древнего народа, – наставительно произнес Мерлин.

– В Беноике, – вставил Галахад, – мы сдирали шкуру с первого ягненка и прибивали ее к дереву.

– Тоже помогает. – Голос Мерлина гулко отдавался в каменном коридоре.

– Бедные ягнятки, – сказала Кайнвин, и все рассмеялись.

Туман рассеялся, но мы в кургане не знали, день сейчас или ночь, если только не раздвигали камни, чтобы выбраться наружу. Делать это время от времени приходилось, иначе мы бы утонули в собственных нечистотах. Днем, выползая наружу, мы прятались между земляными выступами и наблюдали за черными всадниками, которые обыскивали поля, пещеры, пустоши, лачуги и рощицы кривых деревьев. Они рыскали вокруг пять дней кряду. Мы тем временем доедали последние крошки еды, запивая их водой, которая просачивалась в курган. В конце концов Диурнах решил, что наша магия сильнее, и бросил поиски. Мы выждали еще два дня на случай, если он просто выманивает нас из укрытия, и лишь тогда выбрались на свет. Оставили мертвецам золото в уплату за постой, задвинули камни на место и под зимним солнцем двинулись на восток.

На берегу мы при помощи мечей реквизировали две рыбачьи лодки и отплыли со священного острова. До конца дней не забуду, как сияли на солнце золотые украшения и серебряное днище Котла, покуда изодранные паруса влекли нас к безопасности. Мы пели Песнь Котла; ее иногда поют и сейчас, хоть она не идет в сравнение с песнями бардов. Высадились в Корновии и пешком прошли через Элмет в дружественный Повис.

– Потому-то, госпожа, – заключил я, – все и рассказывают, будто Мерлин исчез.

– Разве черные всадники не осматривали курган?

– Осматривали. Дважды, – отвечал я. – Однако они не знали, что камни можно отвалить, а может, боялись прогневить покойников. Ну и конечно, Мерлин наложил на нас заклятие невидимости.

– Лучше в вы улетели, – проворчала Игрейна, – так было бы куда интереснее. – Она вздохнула. – Но ведь история Котла на этом не закончилась?

– Увы, да.

– И...

– И я доскажу ее в свое время.

Королева надула губки. Сегодня она была в сером плаще, отороченном мехом выдры, который так ей шел. И по-прежнему не беременна. Я подумал, что либо ей не суждено иметь детей, либо ее муж, король Брохваэль, слишком много сил растрачивает со своею любовницей Нвилле. День выдался холодный, ветер задувал в окно и колыхал языки пламени в очаге, в котором можно было развести огонь вдесятеро жарче, чем разрешал мне Сэнсам. Я слышал, как епископ во дворе распекает брата Аруна, монастырского трапезария. Утром похлебка была слишком горячей, и святой Тудвал обжег язык. Малолетний Тудвал очень близок к епископу. В прошлом году Сэнсам объявил его святым. Дьявол расставляет много силков на пути спасения.

– Так значит, ты и Кайнвин... – укорила меня Игрейна.

– Что я и Кайнвин?

– Стали любовниками.

– По гроб жизни, – признался я.

– Но так и не поженились?

– Да. Она ведь дала клятву.

– И ребенок не разорвал ее пополам, – продолжала Игрейна.

– Третьи роды едва не стоили ей жизни, – сказал я. – Остальные были куда легче.

Игрейна склонилась к огню и протянула бледные ладони к жалким языкам пламени.

– Счастливец ты, Дерфель.

– О чем ты, госпожа?

– Испытать такую любовь.

В голосе Игрейны сквозила зависть. Королева была не старше Кайнвин в день нашей первой встречи и так же прекрасна. Подобная красота заслуживает любви, которую воспевали бы барды.

– Да, – признал я.

За окном брат Маэльгвин колол дрова и пел о любви Риддерха и Мораг. Это значило, что святой Сэнсам устроит ему выволочку, как только закончит унижать брата Аруна. Все мы братья во Христе, говорит святой, единые в любви.

– А Кунеглас не сердился, что его сестра убежала с тобой? – спросила Игрейна.

– Ни чуточки, – отвечал я. – Он хотел, чтобы мы переехали в Кар Свос, но нам обоим пришелся по сердцу Кум Исаф. А Кайнвин никогда не любила невестку. Хелледд все время ворчала; живущие с ней тетки, старые брюзги, постоянно осуждали Кайнвин, от них и пошли пересуды. – Я помолчал, вспоминая старое. – По большей части люди были очень добры к нам. В Повисе многие не могли забыть Лугг Вейл. Они потеряли отцов, мужей, братьев, и дерзкий поступок Кайнвин стал для них своего рода местью. Они радовались, что Артура с Ланселотом унизили.

– А Ланселот не вызвал тебя на поединок? – возмутилась Игрейна.

– Нет, а жаль, – сухо отвечал я. – Охотно бы с ним сразился.

– Неужели Кайнвин просто все сама для себя решила?

Игрейна никак не могла свыкнуться с мыслью, что женщина поступила сообразно своей воле. Она встала, подошла к окну и некоторое время слушала пение Маэльгвина, потом вдруг сказала:

– Бедняжка Гвенвивах. Ты описал ее некрасивой скучной толстухой.

– Увы, такой она и была.

– Не всем же быть хорошенькими, – заметила Игрейна с уверенностью признанной красавицы.

– Да, – согласился я, – но ты ведь не хочешь, чтобы я писал о заурядном. Ты жаждешь, чтобы Британия Артура бурлила страстями, а я не питал страсти к Гвенвивах. Любви не прикажешь, госпожа, она повинуется лишь красоте и чувственному влечению. Ты желаешь, чтобы мир был справедливым? Тогда вообрази себе землю без королей и королев, без страстей и магии. Хотелось бы тебе жить в таком скучном мире?

– Это никак не связано с красотой! – вознегодовала Игрейна.

– С красотой-то как раз все и связано. Что твоя родовитость, как не случайность рождения? И что такое красота, как не другая случайность? Желай боги... желай Бог, – поправился я, – чтобы мы были равными, Он бы сделал нас равными, а будь мы все одинаковы, кого воспевали бы барды?

Игрейна не стала спорить и попыталась подловить меня на другом.

– Ты веришь в магию, брат Дерфель?

Я задумался.

– Да. Даже как христиане мы вправе в нее верить. Что такое чудеса, как не магия?

– И Мерлин вправду наслал туман?

Я нахмурился.

– Все, что делал Мерлин, можно объяснить иначе. С моря часто наплывает туман, потерянные вещи находятся каждый день.

– И мертвые воскресают?

– Лазарь воскрес, – сказал я. – Воскрес и наш Спаситель.

Я перекрестился.

Игрейна тоже осенила себя крестным знамением.

– Так Мерлин правда воскрес?

– Я не знаю наверняка, что он был мертв.

– Тем не менее так считала Кайнвин.

– До смертного часа, госпожа. Игрейна потеребила пояс платья.

– Разве Котел не был волшебным? Не оживлял людей?

– Так нам говорили.

– Но уж точно Кайнвин нашла его при помощи волшебства!

– Возможно, – отвечал я, – а возможно, нет. Мерлин месяцами собирал все, что люди помнили про Инис Мон. Он знал, где у друидов было главное святилище – возле озера Ллин Керриг Бах, и Кайнвин просто вывела нас к ближайшему месту, где могли спрятать Котел. Правда, сон она и впрямь видела.

– И ты тоже, – сказала Игрейна. – На Долфорвине. Что Мерлин дал тебе выпить?

– То же, что Нимуэ дала Кайнвин рядом с Ллин Керриг Бах. Скорее всего, настойку мухоморов.

– Мухоморов! – ужаснулась Игрейна.

Я кивнул.

– Потому-то я дергался и не стоял на ногах.

– Ты мог умереть! – возмутилась она.

Я помотал головой.

– Люди не так часто умирают от мухоморов. К тому же Нимуэ была искусна в составлении снадобий.

Я решил не говорить, что самый безопасный напиток из мухоморов получается, если колдун сам съест гриб, а сновидцу даст выпить свою мочу.

– А может, она использовала спорынью, – сказал я. – И все-таки, думаю, это был мухомор.

Игрейна нахмурилась, услышав, как святой Сэнсам приказывает брату Маэльгвину прекратить языческую песню. Епископ в последнее время стал раздражительнее обычного; Его мучит боль при мочеиспускании, возможно – из-за камня. Мы все о нем молимся.

– И что было потом? – спросила королева, не слушая возмущенные крики Сэнсама.

– Мы вернулись домой, – отвечал я. – В Повис.

– И к Артуру? – с жаром воскликнула она.

– К Артуру тоже, – отвечал я, ибо это повесть о нем; повесть о нашем любимом вожде, нашем законоположнике, нашем Артуре.

Весна в Кум Исафе выдалась краше обычного, а может, когда влюблен, все кажется богаче и ярче. Я никогда не видел такого изобилия примул, пролески, фиалок и колокольчиков, таких пышных зарослей купыря. Голубые мотыльки порхали над лугом, где мы выдирали пырей из-под осыпанных розовым цветом яблонь. У нас народились пять здоровых, ненасытных телят с огромными влажными глазами, и Кайнвин была беременна.

По возвращении с Инис Мона я изготовил нам обоим любовные перстни с крестом, правда, не христианским – такие надевают девушки, когда становятся женщинами. Многие просто берут у милого соломинку и втыкают в одежду; возлюбленные копейщиков носят воинские кольца с нацарапанным крестом, а вот знатные дамы любовных перстней не признают, считая их вульгарными. Случается, их надевают и мужчины; такое любовное кольцо с крестом было на Балерине, когда я убил его в Лугг Вейле. Балерин считался женихом Гвиневеры до того, как она встретила Артура.

Оба кольца были изготовлены из саксонского топора, но перед тем, как расстаться с Мерлином, направлявшимся в Инис Видрин, я тайком отщипнул кусочек от одной из золотых накладок Котла – крошечное копье. Я спрятал его в сумке, а добравшись до Кар Своса, отнес вместе с двумя кольцами кузнецу. Он отлил из золота два крестика, которые и вплавил в сталь. Я стоял и смотрел, чтобы он не подменил золото другим, потом отдал одно кольцо Кайнвин, второе надел сам. Кайнвин при виде кольца только рассмеялась.

– Сошла бы и соломинка, Дерфель, – сказала она.

– Золото Котла куда лучше, – отвечал я.

Мы носили их, не снимая, к большой досаде королевы Хелледд.

Артур пришел той чудесной весной. Я, голый по пояс, полол сорняки – работа такая же нескончаемая, как прядение шерсти. Он окликнул меня от ручья и двинулся вверх по склону – в серой льняной рубахе и темных штанах, без меча.

– Люблю смотреть, как люди работают, – поддразнил меня Артур.

– Вырывать пырей труднее, чем сражаться, – посетовал я, растирая копчик. – Пришел пособить?

– Я пришел увидеться с Кунегласом, – сказал он, усаживаясь на валун под одной из яблонь.

– Война? – спросил я, как будто Артура могло привести в Повис что-то другое.

Он кивнул.

– Время созывать копейщиков. Особенно – воинов Котла.

Артур улыбнулся и потребовал рассказать ему всю историю, хотя наверняка слышал ее добрый десяток раз, а выслушав, извинился за свое былое неверие. Я не сомневался, что Артур по-прежнему считает весь поход чепухой, даже опасной чепухой, ибо наш успех разозлил думнонийских христиан – они, по словам Галахада, считали, будто мы служим бесам. Мерлин доставил бесценный Котел в Инис Видрин и поместил в башню. Со временем он обещал пробудить мощь Котла, но уже то, что сокровище в Думнонии, несмотря на всю ненависть христиан, внушало стране веру в свои силы.

– Впрочем, сознаюсь, – сказал мне Артур, – я бы предпочел видеть всех воинов. Кунеглас обещал выступить на следующей неделе, силуры Ланселота собираются в Иске, люди Тевдрика готовы двинуться в путь. А год будет сухой. Хороший год для войны.

Я согласился. Вязы позеленели раньше дубов, что обещало сухое лето.

– И где ты хочешь, чтобы были мои люди? – спросил я.

– Со мной, разумеется. – Он помолчал и робко улыбнулся. – Я думал, ты поздравишь меня, Дерфель.

– Тебя, господин? – Я нарочно разыграл неведение, чтобы он сам сообщил мне новость.

Улыбка его стала еще шире.

– Гвиневера месяц назад родила. Мальчишку!

– Господин! – в притворном изумлении вскричал я, хотя новость о рождении мальчика дошла до нас неделю назад.

– Крепыш, и как ест! Добрый знак. – Артур был очевидно счастлив; его всегда радовали обычные житейские вещи. Он мечтал о крепкой семье в прочном, добротном доме, окруженном ухоженными полями.

– Мы зовем его Гвидр, – сказал он и с нежностью повторил: – Гвидр.

– Хорошее имя, господин, – отвечал я и сообщил, что Кайнвин беременна.

Артур немедленно объявил, что она родит девочку, которая со временем выйдет за его Гвидра. Он обнял меня за плечи и повел к дому, где Кайнвин снимала с молока пенки. Артур ласково ее обнял, потом велел оставить работу служанкам и выйти на солнышко поговорить.

Мы сели на скамейку, которую Исса соорудил под яблоней у самого входа в дом. Кайнвин спросила, легкие ли роды были у Гвиневеры.

– Да. – Артур тронул стальной амулет на шее. – Легкие, и она уже совсем оправилась. – Он скривился. – Боялась, что после родов будет выглядеть старухой, но это чепуха. Моя мать никогда не выглядела старухой. А Гвиневере рождение ребенка пойдет на пользу.

Артур улыбнулся, воображая, что Гвиневера будет любить сына не меньше его. Гвидр, разумеется, не был его первенцем. Ирландка Эйлеанн родила ему близнецов Амхара и Лохольта, которые уже достаточно подросли, чтобы занять место в строю. Впрочем, Артур не стремился видеть их подле себя.

– Они меня не любят, – сказал он на мой вопрос о близнецах, – зато очень привязаны к нашему старому другу Ланселоту.

При упоминании этого имени Артур виновато улыбнулся и добавил:

– И будут сражаться рядом с его людьми.

– Сражаться? – озабоченно спросила Кайнвин.

Артур ласково улыбнулся.

– Я намереваюсь забрать у тебя Дерфеля, госпожа.

– Главное, чтобы ты его вернул, – только и смогла выговорить Кайнвин.

– Вместе с богатством, на которое можно будет купить королевство.

Он окинул взглядом низкие стены Кум Исафа, соломенную кровлю и навозную кучу под навесом. В Думнонии крестьянские дома были побольше, по меркам же Повиса такое хозяйство считалось вполне зажиточным, и мы его любили. Я ждал, что Артур сравнит мою нынешнюю скудную обстановку с грядущим богатством, и приготовился вступиться за Кум Исаф, однако наш друг внезапно погрустнел.

– Завидую твоему дому, Дерфель.

– Мы уступим его тебе, только скажи, – искренне отвечал я.

– Мой горький удел – высокие своды и мраморные колонны. – Он несколько запоздало хохотнул и продолжил: – Я уйду завтра. Кунеглас выступит через десять дней. Отправляйся с ним, а если сможешь, то раньше.

– Куда? – спросил я.

– В Кориниум.

Артур встал и взглянул на лощину.

– Пару слов на прощание? – спросил он.

– Пойду прослежу, чтобы Скарах не упустила молоко, – сказала Кайнвин, разгадав его прозрачный намек. – Желаю тебе победы, – обратилась она к Артуру и в последний раз его обняла.

Мы пошли по лощине. Артур одобрил новые плетни, подстриженные яблони, запруду для рыбы, которую мы устроили на ручье.

– Не слишком привязывайся к этой земле, Дерфель, – сказал он. – Я надеюсь, что ты вернешься в Думнонию.

– Очень хотелось бы, – отвечал я, зная, что не Артур препятствует моему возвращению на родину, а Гвиневера и Ланселот.

Артур улыбнулся и сменил тему.

– Кайнвин, похоже, очень счастлива, – заметил он.

– Да. Мы оба очень счастливы.

Он помолчал, затем проговорил с уверенностью молодого отца:

– Беременность может сделать ее взбалмошной.

– Пока не замечаю. Правда, у нее сроку всего несколько недель.

– Тебе с ней повезло, – тихо промолвил Артур.

Оглядываясь назад, я понимаю, что тогда впервые услышал от него некое подобие упрека в сторону Гвиневеры.

– Роды – трудное время, – поспешно объяснил он, – и приготовления к войне осложняют дело. Я не могу бывать дома столько, сколько хотел бы.

Артур остановился перед старым дубом, в который некогда ударила молния; почерневший ствол был расколот надвое, из него пробивались новые зеленые побеги.

– Позволь попросить тебя об одной услуге.

– Все, что скажешь, господин.

– Не торопись, Дерфель, ты еще не знаешь, о чем речь.

Он замолчал, и я понял, что услуга будет непростой. Мгновение или два Артур не решался выговорить свою просьбу, а только смотрел на дальний берег лощины и что-то бормотал про оленей и колокольчики.

– Колокольчики? – переспросил я, думая, что ослышался.

– Интересно, почему олени никогда не едят колокольчики, – сказал он. – Все остальное едят.

– Не знаю, господин.

– Я объявил в Кориниуме сбор посвященных Митры.

Я понял наконец, к чему он клонит, и внутренне напрягся. Война принесла мне много наград, но больше всего я гордился принадлежностью к культу Митры – римского бога войны, оставшегося в Британии после ухода легионов. К мистериям допускались лишь те, кого избрали другие посвященные. Они могли быть из разных королевств и сражались друг с другом не реже, чем друг за друга, однако в митреуме встречались, как братья; только они могли избрать в свое число храбрейших из храбрых. Это означало признание лучших воинов Британии; честь, к которой я относился весьма ревниво. Разумеется, к священнодействию допускали только мужчин; более того, женщина, увидевшая ритуал, подлежала смерти.

– Я объявил сбор, – продолжал Артур, – чтобы мы приняли Ланселота в число посвященных.

Я знал, что к этому идет. Гвиневера обратилась ко мне с такой просьбой год назад. Я думал, что она отказалась от своей затеи, но теперь, перед началом войны, тема всплыла снова.

Я отвечал вежливо:

– Не лучше ли подождать, пока мы разобьем саксов? За это время, не сомневаюсь, у нас будет случай увидеть Ланселота в бою.

До сих пор никто из нас не наблюдал его в схватке, и я, честно говоря, не рассчитывал, что летом он примет участие в сражениях. Мне просто хотелось на несколько месяцев оттянуть разговор.

Артур поморщился.

– Есть причина, заставляющая нас спешить.

– Что за причина?

– Его мать нездорова.

Я рассмеялся.

– Ну, это не повод принимать человека в посвященные.

Артур скривился, чувствуя, что его доводы неубедительны.

– Он – король и ведет войско в нашей войне. Ему не нравится Силурия, и трудно его винить. Он тоскует по арфистам, поэтам и золоту Инис Требса, который утратил, поскольку я не сдержал клятву и не привел войско на помощь его отцу. Мы перед ним в долгу.

– Я – нет, господин.

– Мы перед ним в долгу, – повторил Артур.

– И все равно он может подождать, – твердо отвечал я. – Если ты предложишь избрать его, господин, то наверняка получишь отказ.

Артур, видимо, ждал такого ответа и все-таки продолжал настаивать.

– Ты мой друг, – он отмахнулся, не давая мне вставить слово, – и мне бы хотелось, чтобы моего товарища в Думнонии чтили так же, как и в Повисе. – Говоря, он смотрел на расщепленный дуб, теперь поднял взгляд на меня. – Я хочу, чтобы ты жил в Линдинисе, и если на сборе посвященных ты назовешь имя Ланселота, его наверняка изберут.

Артур подразумевал больше, чем сказал вслух. Он намекал, что Ланселота поддерживает Гвиневера и что она меня простит, если я исполню ее желание. После избрания Ланселота в число посвященных я смогу перевезти Кайнвин в Думнонию, стать защитником Мордреда и получить все сопутствующие богатства и почести.

С холма спускались несколько моих воинов. Один из них нес на руках ягненка. Я догадался, что это сиротка, которого Кайнвин придется выкармливать из своих рук. Дело непростое: малышу надо было давать смоченную в молоке тряпицу. Частенько они все равно умирали, но Кайнвин упорно старалась их выходить. Она категорически запретила закапывать ягнят в плетушках или прибивать их шкуру к дереву, но вроде бы здоровье приплода ничуть от этого не пострадало.

Я вздохнул.

– Так в Кориниуме ты предложишь выбрать Ланселота?

– Нет, не я. Боре. Он видел Ланселота в бою.

– Что ж, будем надеяться, что у Борса золотые уста.

Артур улыбнулся.

– Так ты дашь мне ответ?

– Такого, как ты хочешь услышать, – не дам.

Артур пожал плечами, взял меня под руку и повел к дому.

– Как же я ненавижу тайные общества! – сказал он, и я вспомнил, что никогда не видел Артура на мистериях, хотя его избрали в число посвященных годы назад. – Культы вроде этого должны объединять людей, а на самом деле только сеют раздоры. Порождают зависть. Однако иногда надо побеждать одно зло другим. Я подумываю создать новую гильдию воинов. Из всех, кто выступит против саксов. Это будет самая чтимая дружина в Британии.

– И самая большая, надеюсь, – заметил я.

– В нее не войдут ополченцы, – добавил Артур, исключая из числа избранников тех, для кого война – повинность. – Люди предпочтут мою гильдию любым тайным мистериям.

– И как ты ее назовешь? – спросил я.

– Не знаю. Воины Британии? Други? Копья Кадарна?

Он говорил полушутя, но за его словами угадывалась серьезность.

– И ты думаешь, что принадлежность к Воинам Британии, – сказал я, подхватывая одно из предложенных названий, – смягчит Ланселоту отказ принять его в посвященные Митры?

– Возможно, – отвечал Артур. – Главная цель у меня иная. Я свяжу воинов обетом. Вступая в гильдию, они должны будут поклясться на крови, что никогда не станут сражаться друг с другом. – Он улыбнулся. – Пусть британские короли ссорятся – я сделаю так, чтобы их воины не могли сражаться против своих товарищей.

– Сомневаюсь, – буркнул я. – Клятва на верность королю превыше всех других, даже принесенных на крови.

– Тогда я сделаю так, чтобы им трудно было сражаться друг с другом, – упорствовал Артур, – потому что я добьюсь мира, Дерфель. Добьюсь. И ты, друг мой, будешь жить вместе со мной в мирной Думнонии.

– Надеюсь, господин.

– Увидимся в Кориниуме.

Он обнял меня, взмахом руки приветствовал моих копейщиков и вновь повернулся ко мне.

– Подумай о Ланселоте, Дерфель. И о том, что ради мира надо иногда чуточку поступиться гордостью.

С этими словами Артур зашагал прочь, а я отправился предупредить людей, что крестьянским заботам пришел конец. Надо было точить копья и мечи, перетягивать и заново красить щиты. Мы возвращались на войну.

Мы вышли за два дня до Кунегласа, ждавшего, когда из горной части Повиса придут со своими косматыми воинами его вожди. Он попросил сказать Артуру, что повисцы будут в Кориниуме через неделю, потом обнял меня и жизнью поручился, что с Кайнвин все будет хорошо. Она вернулась в Кар Свос, где небольшому отряду воинов предстояло охранять семью Кунегласа во время его отсутствия. Кайнвин не хотела покидать Кум Исаф и перебираться в женские покои, где командовали Хелледд и ее тетки, но я помнил слова Мерлина про убитую собаку, чью шкуру натянули на увечную суку в Гвиневерином храме Изиды, поэтому так долго уговаривал Кайнвин перебраться в безопасность, что она наконец сдалась.

Я добавил шесть своих людей к дворцовой гвардии Кунегласа, а остальные – все Воины Котла – двинулись на юг. Каждый нес щит с пятиконечной звездой, по два копья, меч и большие тюки с твердым сыром, сухарями, вяленой рыбой и солониной. Приятно было снова оказаться в пути, пусть даже дорога проходила через Лугг Вейл, где кабаны выкопали из земли мертвецов, так что все поле было усеяно костями. Я подумал, что это зрелище напомнит людям Кунегласа о поражении, и поэтому мы полдня провели, закапывая убитых. Всем им еще до первого погребения отрубили одну ступню. Не всех покойников удается сжигать по нашему обычаю, поэтому многих хоронят в земле, предварительно отрубив одну стопу, чтобы душа не могла ходить. Теперь мы заново зарывали одноногих мертвецов, но даже полдня работы не могли скрыть следов бойни. Я ненадолго оставил своих людей, чтобы посетить римский храм, где мой меч оборвал жизнь друида Танабурса и где Нимуэ предала Гундлеуса медленной мучительной смерти. На полу, так и не отмытом от их крови, среди затянутых паутиной черепов я простерся ниц и молил, чтобы боги вернули меня к Кайнвин живым и невредимым.

Следующую ночь мы провели в Магнисе – городе, бесконечно далеком от окутанных туманом котлов и волшебных сказок о Тринадцати Сокровищах Британии. То был Гвент, христианский край, и сейчас он готовился к войне. Кузнецы ковали наконечники для копий, дубильщики готовили кожи на щиты, ножны, пояса и обувь, женщины пекли плотные тонкие хлебы, которые хранятся неделями. Воины Тевдрика были экипированы на римский манер – в бронзовые нагрудники, кожаные юбочки и длинные плащи. Сто из них уже выступили в Кориниум, вскоре должны были последовать еще две сотни, хоть и не под началом своего короля. Тевдрик болел. Номинально войском командовал Мэуриг, принц Гвентский, фактически – Агрикола. Годы не согнули его спину, покрытая шрамами рука все так же крепко держала меч. Говорили, что он больше римлянин, чем сами римляне.

Я всегда побаивался сурового полководца, однако тем весенним днем на окраине Магниса он принял меня как равного. Сперва из-под полога палатки высунулась седая, коротко остриженная голова, следом показался и сам Агрикола, одетый на римский манер. К моему изумлению, он прошел несколько шагов и заключил меня в объятия.

Старик оглядел моих копейщиков. Все тридцать четыре выглядели дикарями по сравнению с его чисто выбритыми воинами, однако Агрикола одобрил их оружие и особенно припасы.

– Много лет, – пророкотал он, – я учу, что нет смысла отправлять воина в поход без мешка с едой, а что выкинул Ланселот Силурийский? Прислал мне сто копейщиков без ломтя хлеба.

Он пригласил меня в шатер и угостил бледным кислым вином.

– Должен принести тебе извинения, лорд Дерфель.

– Полноте, господин.

Меня смутили такие слова из уст прославленного воителя, годного мне в деды. Он отмахнулся.

– Мы должны были быть в Лугг Вейле.

– Битва казалась безнадежной, – отвечал я. – У нас не было иного выхода. У вас был.

– Но ведь вы победили? – Агрикола обернулся к столу, с которого ветер пытался сдуть щепку – одну из многих, содержащих списки людей и боеприпасов. Он придавил щепку роговой чернильницей и снова взглянул на меня. – Я слышал, нам предстоит встреча с быком.

– В Кориниуме, – подтвердил я.

Агрикола, в отличие от Тевдрика, был язычником, хотя и не признавал британских богов – только Митру.

– Чтобы избрать Ланселота, – недовольно продолжил Агрикола. Он послушал, как десятник выкрикивает приказы, не услышал ничего, требующего вмешательства, и поднял взгляд на меня. – Много ли ты знаешь о Ланселоте?

– Довольно, – отвечал я, – чтобы выступить против него.

– Оскорбишь Артура? – удивился он.

– Я оскорблю либо Артура, либо Митру, – произнес я с горечью и осенил себя знаком против зла. – А Митра – божество.

– Артур говорил со мной по пути из Повиса, – сказал Агрикола, – и убеждал, что избрание Ланселота поможет объединить Британию. Он намекнул, что таким образом я погашу должок за то, что мы не пришли в Лугг Вейл.

Артур, похоже, собирал голоса, где только мог.

– Так проголосуй, как он хочет, господин. Достанет и одного голоса против – моего.

– Я не лгу Митре, – резко отвечал Агрикола, – и не люблю короля Ланселота. Он был здесь два месяца назад, покупал зеркала.

Я поневоле рассмеялся. Ланселот всегда собирал зеркала, в просторных отцовских палатах у него была целая комната, сплошь завешанная римскими зеркалами. Должно быть, они расплавились в огне, когда франки захватили дворец, и теперь Ланселот восстанавливал свою коллекцию.

– Тевдрик продал ему отличное зеркало из электрума, – поведал Агрикола. – Большое, как щит, и такое гладкое, что в него смотришься, будто в черное озеро. Недешево продал, надо сказать.

Я не удивился – зеркала из электрума, сплава золота с серебром, и впрямь ценились очень высоко.

– Ему бы в Силурии порядок наводить, а не зеркала покупать, – проворчал Агрикола.

В городе дважды протрубил рог. Агрикола, узнав сигнал, схватил меч и шлем.

– Принц, – пророкотал он и вывел меня на солнце. Со стороны римских укреплений и впрямь приближался Мэуриг.

– Я встал лагерем здесь, – заметил Агрикола, наблюдая, как почетный караул выстраивается в два ряда, – чтобы быть подальше от его попов.

Мэуриг прибыл в сопровождении четырех христианских монахов, которые бегом поспевали за его лошадью. Принц – низкорослый и худосочный – был очень юн (первый раз, совсем недавно, я видел его еще ребенком) и, чтобы казаться старше, держался вызывающе и заносчиво. Все знали его докучную мелочность, любовь к судебным разбирательствам и церковным дрязгам. Он славился образованностью и мог в пух и прах разнести пелагианскую ересь, разъедавшую христианскую церковь в Британии, знал назубок восемнадцать положений британского племенного закона, способен был без запинки повторить генеалогию десяти британских королей до двадцатого колена, а также родословные вождей. И это, говорили его поклонники, только начало. Принца считали юным гением и лучшим оратором Британии, мне же казалось, что Мэуриг унаследовал отцовскую память, но не его мудрость. Именно Мэуриг убедил гвентцев не поддержать Артура при Лугг Вейле.

Я его не любил, тем не менее должным образом встал на одно колено при появлении принца.

– Дерфель, – произнес он своим необычно писклявым голосом. – Помню тебя.

Он не предложил мне встать, просто прошел в шатер.

Агрикола позвал меня внутрь, чтобы избавить от общества трех запыхавшихся монахов, которым делать было нечего, кроме как повсюду следовать за принцем. Сам Мэуриг, одетый в тогу, с тяжелым деревянным крестом на серебряной цепи, явно не обрадовался моему обществу. Он скорчил мину, потом принялся что-то нудно втолковывать Агрико-ле. Говорил он на латыни, я понятия не имел, о чем речь. Мэуриг размахивал перед носом у Агриколы пергаментным свитком, однако старик хранил стоическое спокойствие.

Мэуриг наконец выдохся, скатал пергамент и спрятал его под тогу, после чего соизволил обратиться ко мне.

– Ты ведь не ждешь, – сказал он, переходя на язык бриттов, – что мы станем кормить твоих людей?

– Мы принесли свою еду, о принц, – отвечал я, затем осведомился о здоровье его отца.

– У короля свищ в паху, – объяснил визгливым голосом Мэуриг. – Ему делают припарки, и врачи регулярно пускают кровь, но Господу, видать, неугодно, чтобы отец выздоровел.

– Пошлите за Мерлином, – предложил я.

Мэуриг заморгал. Он был очень близорук; наверное, именно слабые глаза придавали его лицу постоянное выражение досады. Принц ехидно хохотнул.

– Ах да, конечно, ты же из тех глупцов, что отправились в края Диурнаха за старым тазом. Это был таз, да?

– Котел, о принц.

Тонкие губы Мэурига раздвинулись в улыбке.

– Ты не думаешь, лорд Дерфель, что наши кузнецы за неделю выковали бы тебе десяток котлов?

– Теперь буду знать, к кому следующий раз обращаться за кастрюльками, о принц.

Мэуриг резко выпрямился от такого оскорбления, но Агрикола улыбнулся.

– Что-нибудь понял? – спросил меня старик, когда Мэуриг ушел.

– Я не знаю латыни, господин.

– Он жаловался, что один из вождей не заплатил подать. Бедолага должен нам тридцать копченых лососей и двадцать телег дров. Рыбины до сих пор не прислал ни одной, а дров – только пять телег. Чего Мэуриг не может понять, так это что прошлой зимой в селениях Киллига был мор, рыбу в реке Уай давно всю выловили, и тем не менее Киллиг обещал мне два десятка копейщиков. – Агрикола возмущенно сплюнул. – Десять раз на дню!.. Десять раз на дню принц является сюда с вопросом, который любой придурковатый писарь разрешил бы в мгновение ока. Если в только его отец препоясал чресла и вернулся на трон!

– Насколько болен Тевдрик?

Агрикола пожал плечами.

– Тевдрик не болен, а устал. Мечтает отдать трон, выбрить себе голову и стать монахом. – Он снова сплюнул на пол палатки. – Однако я с принцем управлюсь. Позабочусь, чтобы его красотки отправились на войну.

– Красотки? – удивился я.

– Он хоть и слеп как крот, а на любую смазливую девчонку кидается, как ястреб на мышь. Их у него много. А почему бы и нет? На то он и принц. – Старик отцепил ножны и повесил их на гвоздь, вбитый в центральный кол шатра. – Завтра выступаешь?

– Да, господин.

– Пообедай сегодня со мной. – Он знаком поманил меня из шатра и сощурился на небо. – Сухое будет лето, лорд Дерфель. Самое лето, чтобы убивать саксов.

– Об этом лете сложат множестве песен, – с жаром воскликнул я.

– Иногда я думаю, что в этом-то наша беда, – мрачно заметил Агрикола. – Мы слишком много поем и слишком мало убиваем саксов.

– Сейчас будет иначе, – пообещал я.

То был год Артура, год предстоящей великой победы.

Из Магниса мы двинулись по римской дороге, соединяющей внутренние области Британии. Шагали быстро, до Кориниума добрались за два дня. Славно было вновь оказаться в Думнонии. Пятиконечная звезда на наших щитах удивляла встречных, но, заслышав мое имя, селяне опускались на колени и просили благословения у Дерфеля Кадарна, победителя при Лугг Вейле и Воина Котла. Судя по всему, слава моя гремела по всему родному краю – по крайней мере, среди язычников. В городах и больших селах, где преобладали христиане, нас встречали проповедями: хорошо, мол, что вы идете воевать с саксами, это дело Божье, однако если вы погибнете в бою, не отрекшись от старых богов, ваши души попадут в ад.

Я страшился саксов больше, чем христианского ада. Они были сильным противником – голодным, остервенелым и многочисленным. В Кориниуме нас достигли слухи о ладьях, которые каждый день доставляют к берегам Британии диких воинов вместе с оголодавшими семьями. Захватчикам нужна была земля; они готовились выставить против нас сотни копий, мечей и боевых топоров, но мы по-прежнему не сомневались в победе. Глупцы, мы с легким сердцем шли на эту войну – наверное, после кровавой бойни в Лугг Вейле вообразили себя непобедимыми. Мы были молоды, могучи, нас любили боги и вел Артур.

В Кориниуме я встретил Галахада. После расставания в Повисе он помог Мерлину доставить Котел в Инис Видрин, а весну провел в Кар Амбре, вместе с Саграмором совершая набеги далеко в глубь Ллогра. Саксы, предупредил он, ждут нападения и сложили на каждом холме дрова для сигнальных костров. Галахад прибыл в Кориниум на великий военный совет, который созвал Артур. Он привел с собой Кавана и тех из моих людей, кто отказался пойти в Ллейн. Каван опустился на одно колено и попросил, чтобы я разрешил им вновь принести клятву.

– Мы не присягали никому, кроме Артура, – сказал он, – и тот позволил нам идти под твое начало, если ты согласишься.

– Я думал, ты уже разбогател и вернулся в Ирландию, – заметил я.

Он улыбнулся.

– Игральная доска по-прежнему при мне, господин.

Я приветствовал его у себя на службе. Он поцеловал клинок Хьюэлбейна, потом спросил, можно ли ему и его людям нарисовать на щитах звезды.

– Можно, – отвечал я, – только четырехконечные.

– Четырех? – Каван взглянул на мой щит. – У твоей пять лучей.

– Пятый луч, – сказал я, – означает Воинов Котла.

Он огорчился, но спорить не стал.

Я знал, что Артур меня не одобрит, слишком явно пятый луч подчеркивал превосходство одних воинов над другими, однако те, кто прошел Темную дорогу, заслужили такое отличие.

Я пошел поздороваться с воинами, которых привел Каван. Они встали лагерем возле реки Чурн, протекающей на востоке от Кориниума. Не менее сотни людей расположились на берегу речушки, ибо за римскими стенами места уже не осталось – столько народа собралось в городе. Основное войско стекалось к Кар Амбре, но вожди, прибывшие на совет, захватили с собой свиту, и в итоге на берегу Чурна раскинулся целый воинский стан. Выставленные у палаток щиты доказывали успех Артуровой стратегии: я видел черного гвентского быка, красного думнонийского дракона, силурийского лиса, Артурова медведя и символы вождей, которые, подобно мне, имели право на собственный знак: звезды, соколов, орлов, вепрей, Саграморов череп и одинокий христианский крест Галахада.

Кулух, двоюродный брат Артура, расположился вместе со своими копейщиками, но теперь поспешил мне навстречу. Мы бок о бок сражались в Беноике, и я полюбил его как брата. Кулух был громогласный, нетерпимый, грубый и неотесанный, и никогда я не встречал лучше соратника в бою.

– Говорят, ты забросил свой хлеб в принцессину печку, – сказал он, заключая меня в объятия. – Счастливчик. Тебе что, Мерлин заклятие сплел?

– Тысячу.

Кулух рассмеялся.

– Я тоже не жалуюсь. У меня три женщины, каждая готова выцарапать другим глаза, и все три брюхаты. – Он ухмыльнулся и почесал в паху. – Вши. Никак от них не избавлюсь. Одна радость – теперь они кусают и этого гаденыша Мордреда.

– Нашего короля? – поддразнил я.

– Гаденыша, – с ненавистью повторил Кулух. – Бью его смертным боем, а все равно не учится, поганец. – Он сплюнул. – Так ты завтра выступишь против Ланселота?

– Откуда ты знаешь?

Я сказал о своем решении только Агриколе, однако новость каким-то образом опередила меня. А может, мое отношение к силурийскому королю было и без того хорошо известно.

– Все знают, – сказал Кулух, – и все тебя поддерживают. – Он глянул мне за спину и сплюнул. – Воронье.

Я обернулся и увидел процессию монахов, идущих по другому берегу реки. Их было человек десять, бородатых, в черных рясах, распевающих какой-то свой гимн. За монахами ехали десятка два всадников; на их щитах, к моему изумлению, красовались силурийский лис и орлан Ланселота.

– Мне казалось, обряды назначены на послезавтра, – сказал я подошедшему Галахаду.

– Так и есть, – отвечал тот. Целью обрядов было призвать на наше войско благословение богов – в них должны были принять участие и друиды, и христианские священники. – Больше похоже на крещение, – добавил Галахад.

– Что такое крещение, Бел меня разрази? – осведомился Кулух.

– Внешний знак, мой дорогой Кулух, что Божья благодать смывает человеческие грехи.

Кулух загоготал, вызвав недовольный взгляд монаха, который, подоткнув рясу, вошел в мелкую речушку. Он неуклюже тыкал шестом, пытаясь отыскать достаточно глубокое место. Забавное зрелище привлекло к берегу немалое количество скучающих воинов.

Некоторое время ничего не происходило. Силурийские воины восседали на конях в некотором смущении. Монахи пели, их одинокий товарищ тыкал в дно шестом, который венчал серебряный крест.

– Так форель не поймаешь! – крикнул Кулух. – Возьми лучше острогу!

Копейщики на нашем берегу громко расхохотались, монахи злобно оскалились, не прекращая заунывного пения. К ним присоединились несколько женщин из города.

– Бабья религия, – презрительно бросил Кулух.

– Это и моя религия, дорогой Кулух, – тихо заметил Галахад. Они с Кулухом пререкались так всю долгую войну в Беноике; этому спору, как и их дружбе, не было конца.

Монах нашел-таки глубокое место, где вода доходила ему до пояса, и попытался установить крест, однако мешало течение. Каждая новая неудача вызывала взрыв смеха со стороны воинов. Среди них были и христиане, но они не старались унять товарищей.

Монах установил наконец крест, хотя и не особо прочно, и выбрался из реки. Воины засвистели и заулюлюкали, увидев тощие бледные ноги, которые монах торопливо прикрыл подолом рясы.

Тут показалась вторая процессия, и при виде ее наш берег погрузился в почтительное молчание. Десяток копейщиков сопровождал запряженную волами повозку, обтянутую белым полотном. В ней сидели две женщины и священник. Я узнал Гвиневеру и королеву Элейну, мать Ланселота, но больше всего изумил меня священник. Это был епископ Сэнсам в полном облачении – ворох пестрого тряпья и расшитых платков. На груди у него болтался золотой крест. Багровела обгоревшая на солнце тонзура, а над ней мышиными ушками торчали черные волосы. Лугтигерн, мышиный король, называла его Нимуэ.

– Мне казалось, Гвиневера его на дух не выносит, – заметил я, ибо Гвиневера и Сэнсам всегда были злейшими врагами. И вот тебе на: мышиный король едет в ее повозке. – Разве он не в опале? – продолжал я.

– Дерьмо иногда всплывает, – проворчал Кулух.

– А Гвиневера даже не христианка, – возмутился я.

– Зато любит дерьмо. – Кулух указал на шестерых всадников, ехавших за повозкой. Их возглавлял Ланселот, на вороном коне, в обычных штанах и белой рубахе. По бокам от него ехали Артуровы сыновья-близнецы, Амхар и Лохольт, в полном боевом облачении – украшенных перьями шлемах, кольчугах и сапогах. Замыкали процессию еще три всадника: один в латах, два других в белых одеяниях друидов.

– Друиды? – изумился я. – На крещении?

Галахад пожал плечами, тоже не понимая, что происходит. Оба друида были молодые, мускулистые, с красивыми смуглыми лицами, густыми черными бородами и длинными черными волосами, зачесанными назад от узких тонзур. У обоих в руках были посохи, увитые омелой, и, вопреки обычаю друидов, мечи на бедре. Ехавший с ними воин оказался не мужчиной, а женщиной, высокой и осанистой. Рыжие волосы пышной гривой ниспадали от шлема и доходили до спины лошади.

– Ее зовут Ада, – сказал Кулух.

– Кто она?

– А ты как думаешь? Младшая кухарка? Она греет ему постель. – Кулух ухмыльнулся. – Никого тебе не напоминает?

Она напомнила мне Лэдвис, наложницу Гундлеуса. Неужто это рок силурийских королей, чтобы их любовницы скакали на коне и орудовали мечом, как мужчины? У Ады был длинный меч на бедре, копье в руке и щит с изображением орлана на плече.

– Любовницу Гундлеуса, – сказал я Кулуху.

– С такими-то рыжими волосами? – возмутил он.

– Гвиневеру, – угадал я. И впрямь, сходство между Адой и высокомерной Гвиневерой, сидевшей в повозке рядом с королевой Элейной, бросалось в глаза. Элейна выглядела бледной, но никаких других следов якобы убивавшей ее болезни я не заметил. Гвиневера ничуть не подурнела от родов. Ребенка она с собой не взяла, да я этого и не ждал. Очевидно, Гвидр в Линдинисе, на руках у кормилицы – достаточно далеко, чтобы его ор не мешал Гвиневере спать.

Артуровы близнецы спешились позади Ланселота. Оба были еще очень юны – только-только доросли до того, чтобы занять место в строю воинов. Я несколько раз их видел и, признаюсь, не жаловал. Они не унаследовали и капли отцовской разумности. Оба были избалованы с детства и выросли жадными, эгоистичными, вспыльчивыми юнцами. Они презирали мать и мстили за свое незаконное происхождение людям, не смевшим поднять руку на сыновей Артура.

Два друида соскочили с коней и стали возле повозки.

Кулух первым понял, что задумал Ланселот.

– Если он крестится, то не сможет участвовать в мистериях Митры, верно?

– Бедвину это не помешало, – заметил я, – хоть он и был епископом.

– Дражайший Бедвин, – объяснил Кулух, – играл с обеих сторон доски. Когда он умер, мы нашли у него в доме изображение Бела, и вдова сказала, что старикан приносил ему жертвы... А, понял. Ты прав. Таким образом он сделает вид, что сам не захотел вступать в число посвященных.

– Может быть, к нему прикоснулся Господь, – возразил Галахад.

– В таком случае твой Господь замарал себе руку, – отвечал Кулух, – уж не взыщи, что я так про твоего брата.

– Не родного брата, – сказал Галахад, стараясь дистанцироваться от Ланселота.

Повозка остановилась у самой воды. Сэнсам выбрался на землю. Даже не подоткнув пышное одеяние, он раздвинул камыши и вошел в воду. Ланселот спешился и теперь ждал на берегу, пока епископ доберется до воткнутой в дно палки. Сэнсам не вышел ростом, и вода доходила до золотого креста на его узкой груди. Он повернулся к нам, своим невольным слушателям, и зычно возгласил:

– Через неделю вы двинетесь на врага. Да поможет вам Бог! А сегодня, сейчас вы увидите зримый знак Божественной силы!

Христиане на берегу перекрестились, язычники, такие как я и Кулух, сплюнули, чтобы отвратить порчу.

– Перед вами лорд Ланселот! – пробасил Сэнсам, указывая на Ланселота, словно мы сами его не узнали. – Герой Беноика, король Силурии и повелитель орлов!

– Чего-чего повелитель? – переспросил Кулух.

– На этой самой неделе, – продолжал Сэнсам, – его должны были принять в гнусное сообщество Митры, лживого бога крови и гнева.

– Никто бы его не принял, – прорычал Кулух под возмущенный ропот других митраистов.

– Однако вчера, – возглашал Сэнсам, перекрывая недовольный гул с нашего берега, – сему благородному королю было видение. Видение! Не тошнотный кошмар пьяного колдуна, а чистый сон, ниспосланный на золотых крылах с высоких небес. Святое видение!

– Ада задрала юбку, – пробормотал Кулух.

– Святая Матерь Божия посетила короля Ланселота, – кричал Сэнсам. – Сама Дева Мария, непорочно родившая нашего Господа, Спасителя рода человеческого! Вчера она явилась Ланселоту в облаке сияющих звезд и прикоснулась к Танлладвиру!

Он снова указал назад, и Ада торжественно подняла меч Ланселота, называемый Танлладвир, что значит "Сверкающий убийца". Она подняла меч над головой, и меня на мгновение ослепил отблеск солнца на стали.

– Матерь Божия, – кричал Сэнсам, – обещала Ланселоту, что своим мечом он стяжает Британии победу! Отныне клинок этот наречется Христовым, ибо он свят!

Справедливости ради надо признать, что Ланселота – человека гордого и весьма ранимого во всем, что касалось его достоинства, – изрядно смутила проповедь. И все равно он рассудил, что лучше окунуться в реку, чем снести публичное бесчестье, когда его откажутся принять в число посвященных Митры. Видимо, неизбежность позора и заставила его отринуть языческих богов. Гвиневера, как я заметил, избегала смотреть в сторону реки и созерцала знамена на земляных и деревянных укреплениях Кориниума. Она была язычница и поклонялась Изиде, все знали о ее ненависти к христианам. Тем не менее она согласилась почтить своим присутствием крещение, дабы избавить Ланселота от прилюдного унижения в храме Митры. Два друида что-то ей говорили, надо думать, забавное – она то и дело смеялась.

Сэнсам повернулся к Ланселоту.

– О король! – возгласил он так громко, что услышали мы на другом берегу. – Вступи в воду жизни, вступи, как малое дитя, дабы принять крещение единого истинного Бога!

Гвиневера медленно обернулась, чтобы увидеть, как Ланселот входит в воду. Галахад перекрестился. Монахи на дальнем берегу молитвенно воздели руки, горожанки упали на колени и восторженно смотрели, как красавчик король подходит к Сэнсаму. Солнце блестело на воде, играло бликами на золотом кресте епископа. Ланселот шел, не поднимая глаз, словно не хотел видеть свидетелей унизительного обряда. Сэнсам возложил руку на его голову и прокричал громко, чтобы слышали все:

– Принимаешь ли ты единственную истинную веру, веру во Христа, умершего за наши грехи?

Ланселот, видимо, сказал "да", хотя никто из нас не слышал его ответа.

Сэнсам еще возвысил голос.

– Отрекаешься ли ты от всех других богов и других вер, от всех нечистых духов, идолов и бесов, вводящих в заблуждение мир сей?

Ланселот кивнул и что-то пробормотал.

– Готов ли ты, – с облегчением продолжал Сэнсам, – отвергнуть служение Митре и признать его гнусным порождением Сатаны?

– Да, – явственно донесся до нас голос Ланселота.

– Тогда во имя Отца, – прокричал Сэнсам, – и Сына, и Святого Духа, объявляю тебя христианином. – Он так сильно надавил на прилизанную макушку Ланселота, что король с головой ушел под холодную воду. Сэнсам держал Ланселота под водой так долго, что я думал, тот захлебнется. Наконец епископ отпустил руку. Покуда Ланселот отфыркивался и отплевывался, Сэнсам закончил: – И провозглашаю тебя благословенным. Отныне ты ратник святого Христова воинства.

Гвиневера, не зная, как быть, вежливо захлопала. Женщины и монахи затянули новый гимн, для христианской мелодии на редкость бодрый.

– И кто такой, Бел меня дери, этот ваш святой дух? – спросил Кулух Галахада.

Галахад не слушал. От радости, что брат крестился, он бросился в холодную воду и вышел из реки вместе с пунцовым от стыда Ланселотом. Тот не ожидал увидеть единокровного брата и в первый миг напрягся, без сомнения подумав о его дружбе со мной, потом вспомнил о своем новом долге христианской любви и дал Галахаду себя обнять.

– Нам тоже поцеловать стервеца? – с ухмылкой спросил меня Кулух.

– Что-то не тянет.

Ланселот меня не видел, а я не считал нужным обнаруживать свое присутствие, но в этот миг Сэнсам, который вышел из воды и пытался отжать влагу из длинных одежд, остановил на мне взгляд. Мышиный король никогда не упускал случая поддеть врага, не упустил и сейчас.

– Лорд Дерфель! – крикнул он.

Я сделал вид, будто ничего не заметил. Гвиневера, услышав мое имя, вскинула голову. Она говорила с Ланселотом и Галахадом, но теперь что-то резко приказала погонщику. Тот ткнул волов стрекалом, и повозка тронулась с места. Ланселот торопливо запрыгнул к дамам, оставив своих спутников у реки. Ада последовала за повозкой, ведя его коня под уздцы.

– Лорд Дерфель! – снова крикнул Сэнсам.

Я нехотя оглянулся.

– Епископ?

– Призываю тебя вслед за Ланселотом вступить в исцеляющую воду!

– Я мылся в прошлое полнолуние!

Мой ответ вызвал смех у воинов на нашем берегу.

Сэнсам перекрестился.

– Тебе надо омыться в святой крови Агнца Божия, – крикнул он, – дабы очиститься от скверны Митры! Ты грешник, Дерфель, идолопоклонник, дьяволово семя, саксонское отродье, распутник, живущий с блудницей!

Последнее оскорбление взбесило меня. Предыдущие были просто словами, но Сэнсам никогда не умел вовремя остановиться и сейчас перегнул палку. Я ринулся в воду под крики воинов, которые стали еще громче, когда Сэнсам, испугавшись, обратился в бегство. Мне надо было преодолеть реку, а он был юркий и жилистый, однако мокрые ризы путались в ногах, так что я довольно быстро его догнал и копьем сбил с ног. Он рухнул на примулы и маргаритки. Я вытащил Хьюэлбейн и приставил к его горлу.

– Что-то я плохо расслышал твое последнее слово, епископ.

Сэнсам молча глядел на четырех спутников Ланселота, которые тоже подошли к нам. Амхар и Лохольт вытащили мечи, друиды – нет, только созерцали меня с непроницаемым выражением. Однако к тому времени Кулух тоже перебрался через реку и встал рядом со мной, как и Галахад. Копейщики Ланселота опасливо поглядывали на нас издали.

– Что за слово ты употребил, епископ? – спросил я, щекоча его горло острием.

– Блудница Вавилонская! – в отчаянии забормотал он. – Все язычники ей поклоняются! Зверь! Антихрист!

Я улыбнулся.

– А мне показалось, что ты оскорбил принцессу Кайнвин.

– Нет, господин, нет! – Он жалобно стиснул руки. – Никогда!

– Клянешься? – спросил я.

– Клянусь, господин! Христом Богом клянусь!

– Не знаю твоего бога, епископ, – сказал я, вдавливая острие Хьюэлбейна в его кадык. – Клянись на моем мече. Поцелуй его, и я тебе поверю.

Как же он разозлился! Прежде он меня недолюбливал, а теперь возненавидел по-настоящему, тем не менее прикоснулся губами к Хьюэлбейну и поцеловал сталь.

– Я не хотел оскорблять принцессу Кайнвин, – сказал он.

Я еще на миг задержал Хьюэлбейн у его губ, потом убрал меч. Сэнсам поднялся.

– Мне казалось, епископ, – сказал я, – что у тебя есть дело в Инис Видрине – беречь святое Терние.

Он отряхнул травинки с мокрых одеяний.

– Господь указал мне более высокое призвание.

– Какое же?

Глаза Сэнсама горели ненавистью, но страх был сильнее.

– Господь повелел мне находиться рядом с королем Ланселотом и своей милостью смягчил сердце принцессы Гвиневеры. Я надеюсь, она еще увидит свет Истины.

Я расхохотался.

– Она видит свет Изиды, епископ, и ты это отлично знаешь. И ненавидит тебя, гнида. Так чем ты ее подкупил?

– Подкупил?! – неискренне возмутился Сэнсам. – Да где мне подкупить принцессу! Я бедный служитель Божий, у меня ничего нет.

– Гад ты, Сэнсам, – сказал я, убирая Хьюэлбейн в ножны. – Грязь под моими подошвами. – Я сплюнул, чтобы отвратить порчу. По всему выходило, что именно Сэнсам предложил окрестить Ланселота, дабы избавить его от унижения в храме Митры, но едва ли это одно могло примирить Гвиневеру с епископом и его религией. Он явно ей что-то дал или пообещал, хотя определенно не собирался признаваться мне что.

Я снова сплюнул. Сэнсам, сочтя мой плевок знаком, что разговор окончен, засеменил к городу.

– Приятное зрелище, – ехидно произнес один из друидов.

– А лорд Дерфель Кадарн, – подхватил другой, – редко радует людей приятными зрелищами.

Поймав мой взгляд, он кивнул и представился:

– Динас.

– А я – Лавайн, – добавил его спутник.

Оба были молодые, рослые, сложенные, как воины, оба с суровыми уверенными лицами. Длинные одежды сияли белизной, черные, тщательно расчесанные волосы свидетельствовали об аккуратности, которая, вкупе с их сдержанностью, немного пугала. Так же невозмутим бывал Саграмор.

Артур – нет, мешала его природная живость, а вот Саграмор, как некоторые другие великие воины, в бою сохранял пугающее спокойствие. Я не боюсь шумных противников; самый опасный враг – хладнокровный. Именно такими были два друида. И еще бросалось в глаза их сходство. Я решил, что они братья.

– Мы близнецы, – сказал Динас, словно угадав мои мысли.

– Как Амхар и Лохольт, – добавил Лавайн, указывая на Артуровых сыновей, которые по-прежнему стояли с обнаженными мечами. – Однако нас можно отличить вот по этому шраму. – Он указал на правую щеку, где в густой бороде и впрямь прятался белый шрам.

– Который брат получил при Лугг Вейле, – подхватил Динас. У него, как и Лавайна, был сиплый, очень низкий голос, совершенно не вязавшийся с юношеской внешностью.

– Я видел там Иорвета и Танабурса, – сказал я, – но не припоминаю других друидов в армии Горфиддида.

Динас улыбнулся.

– В Лугг Вейле мы сражались, как воины.

– И убили свою долю думнонийцев, – сказал Лавайн.

– А лбы выбрили после битвы, – пояснил Динас. У него был тяжелый, немигающий взгляд. – Теперь мы служим королю Ланселоту.

– Его клятвы – наши клятвы. – В голосе Лавайна угадывалась скрытая угроза.

– Как друиды могут служить христианину? – с вызовом спросил я.

– Соединяя древнюю магию с магией христиан, разумеется, – отвечал Лавайн.

– А колдовать мы умеем, лорд Дерфель. – Динас протянул пустую ладонь, сжал ее в кулак, повернул, раскрыл руку – на ней лежало яйцо дрозда. Он беспечно отбросил яйцо прочь. – Мы служим королю Ланселоту по собственному выбору. Его друзья – наши друзья.

– А его враги – наши враги, – закончил Лавайн.

– А ты, – не удержался Артуров сын Лохольт, – враг нашего короля.

Я оглядел младших близнецов. Оба были нескладные юнцы, страдающие избытком гордости и недостатком ума. Оба унаследовали отцовское скуластое лицо, но правильные черты портили упрямство и злоба.

– И в чем же я враг твоего короля, Лохольт? – спросил я.

Он не нашелся, что ответить, а другие не подсказали. Динас и Лавайн понимали, что сейчас не время затевать потасовку: на их стороне были копейщики Ланселота, на моей – Кулух, Галахад и несколько десятков воинов по другую сторону мелкой речушки. Лохольт побагровел.

Я Хьюэлбейном отвел в сторону его клинок и подошел вплотную.

– Позволь дать тебе совет, – мягко сказал я. – Выбирай врагов разумнее, чем друзей. Я с тобою не ссорился и не хочу, но если ты ищешь ссоры, то знай: ни любовь к твоему отцу, ни дружба с твоей матерью не помешают мне пронзить тебя Хьюэлбейном и закопать в навоз.

Я убрал меч.

– А теперь убирайся.

Лохольт заморгал, однако в драку лезть не решился и пошел к лошади. Амхар двинулся за ним. Динас и Лавайн рассмеялись, а Динас даже поклонился мне.

– Твоя взяла! – зааплодировал он.

– Где уж нам тягаться с Воином Котла! – насмешливо произнес Лавайн.

– И убийцей друидов, – добавил Динас, уже отнюдь не шутливо.

– Нашего деда Танабурса, – подхватил Лавайн, и я вспомнил, как Галахад на Темной дороге предостерегал меня против этих двоих.

– Считается неразумным, – просипел Лавайн, – убивать друидов.

– Особенно нашего деда, – продолжил Динас, – заменившего нам отца.

– После того, как тот умер, – сказал Лавайн.

– Когда мы были еще маленькими.

– От плохой болезни, – пояснил Лавайн.

– Он тоже был друид, – объявил Динас, – и научил нас заклинаниям. Мы можем губить посевы.

– Вызвать у женщин стоны, – сказал Лавайн.

– Сделать так, чтобы молоко скисло.

– Еще в груди. – С этими словами Лавайн повернулся и на удивление ловко запрыгнул в седло.

Брат его тоже вскочил на лошадь и взялся за поводья.

– Однако мы умеем не только сквашивать молоко. – Динас обжег меня злобным взглядом, затем, как прошлый раз, протянул пустую ладонь, сжал в кулак, повернул и раскрыл руку. На ней лежал кусочек пергамента в форме пятиконечной звезды. Динас порвал пергамент в клочки и бросил на землю.

– Мы умеем гасить звезды, – и с этими словами он дал лошади шенкелей.

Друиды унеслись прочь.

Я сплюнул. Кулух поднял и протянул мне уроненное копье.

– Это еще кто? – спросил он.

– Внуки Танабурса. – Я снова сплюнул для защиты от дурных сил. – Отродье злого друида.

– Они и правда в силах погасить звезды? – недоверчиво спросил Кулух.

– Одну звезду.

Я провожал всадников взглядом и думал, что сейчас, в доме брата, Кайнвин ничего не угрожает. Однако я знал и другое: чтобы ей ничто не угрожало и впредь, я должен убить двух силурийских друидов. Проклятие Танабурса по-прежнему тяготело надо мной; оно звалось Динас и Лавайн. Я третий раз сплюнул и коснулся рукояти Хьюэлбейна, призывая сталь даровать мне удачу.

– Надо нам было убить твоего брата в Беноике, – мрачно сказал Кулух Галахаду.

– Да простит меня Бог, – отвечал Галахад, – но ты прав.

Через два дня прибыл Кунеглас. Вечером состоялся военный совет, а после, при свете полной луны и горящих факелов, – ритуал освящения оружия для грядущей войны против саксов. Мы, воины Митры, погрузили наконечники копий в бычью кровь, но не стали выбирать новых посвященных. В этом не было надобности. Ланселот, крестившись, избежал унизительного отказа. Впрочем, как христианин может держать у себя на службе друидов, оставалось загадкой, которую никто не сумел мне разъяснить.

Мерлин пришел в тот же день и совершил языческие обряды. Ему помогал Иорвет; Динас и Лавайн не появлялись. Мы спели боевую песнь Бели Маура, омочили наши копья в крови, поклялись истребить всех саксов до последнего и на следующий день выступили в поход.