В Ллогре были два главных саксонских предводителя. Как и у нас, у саксов есть вожди и вассальные короли, есть множество племен – некоторые даже зовут себя не саксами, а ютами или англами, – но мы называли всех саксами и знали, что у них есть два главных короля: Элла и Кердик. Они враждовали между собой.

Тогда больше славился Элла. Он объявил себя "бретвальдой", что на саксонском означает "правитель Британии", и его власть простиралась от южного берега Темзы до границы далекого Элмета. Земли его соперника граничили с владениями самого Эллы и с Думнонией. Из двух королей Элла был старше, богаче землей и воинами. Его мы считали главным своим врагом. Если разбить Эллу, полагали мы, то вскоре падет и Кердик.

Принц Мэуриг Гвентский, в тоге и нелепом бронзовом венке на жидких светлых волосах, предложил иную стратегию. Обратившись к военному совету в своей обычной мнимо смиренной манере, он предложил объединиться с Кердиком.

– Пусть нападет на Эллу с юга, когда мы ударим с запада. Я, разумеется, не великий стратег... – Он сделал паузу, ожидая возражений, но мы как воды в рот набрали, – однако мне кажется, даже скудоумному понятно, что сражаться с одним врагом проще, нежели с двумя.

– Однако у нас два врага, – ответил Артур.

– Да, и я это прекрасно понимаю, лорд Артур, поэтому хочу, чтобы ты в свою очередь понял: я предлагаю сделать одного врага нашим другом. – Он сцепил руки и добавил на случай, если до Артура так и не дошло. – Союзником.

– Кердик, – пророкотал Саграмор на своем чудовищном бриттском, – не знает чести. Он разобьет клятву, как сорока – воробьиное яйцо. Я не стану заключать с ним мир.

– Ты никак не поймешь!.. – возмутился Мэуриг.

– Я не стану заключать с ним мир, – повторил Саграмор медленно и раздельно, будто обращался к ребенку.

Мэуриг побагровел и замолчал. Принц Гвентский не зря побаивался высокого нумидийца: о Саграморе шла слава такая же грозная, как его внешность. Хозяин Камней отличался ростом, худобой и проворством. Волосы и борода его были черны как смоль, но за постоянным оскалом на длинном, иссеченном шрамами лице таился веселый и щедрый нрав. Саграмор хоть и плохо владел нашим языком, мог часами рассказывать у походного костра о далеких землях; тем не менее большинство знало его лишь как самого яростного из Артуровых воинов, грозного в бою и сурового во дни мира. Нас с ним связывала обоюдная приязнь: именно Саграмор посвятил меня в священные ритуалы Митры и плечом к плечу со мной сражался в Лугг Вейле.

– Он завел себе саксонку, – прошептал мне на ухо Кулух. – Высоченная, как дерево, а волосы – что копна сена. То-то исхудал.

– Ты при своих трех женах только вширь раздаешься, – поддел я его.

– Я их выбираю не за красоту, а за умение стряпать.

– Хочешь что-то сказать, лорд Кулух? – спросил Артур.

– Ничего, братец! – весело отозвался Кулух.

– Тогда продолжим. – Артур спросил Саграмора, возможно ли, чтобы Кердик напал на Эллу. Нумидиец, всю зиму охранявший саксонскую границу, пожал плечами и ответил, что от Кердика можно ждать чего угодно. По слухам, два саксонских короля встретились и обменялись дарами, однако неизвестно, заключили ли они при этом военный союз. Саграмор полагал, что Кердик обрадуется ослаблению Эллы и, пока думнонийская армия будет сражаться с его соперником, постарается захватить Дурноварию.

– Если мы заключим с ним мир... – снова встрял Мэуриг.

– Этому не бывать, – отрезал Кунеглас. Он был единственным королем на совете, и Мэуриг сразу стушевался.

– И еще одно, – предупредил Саграмор. – У саксов теперь псы. Большие псы.

Он развел руки, показывая размер саксонских боевых собак. Мы все были о них наслышаны. Говорили, что саксы спускают псов за мгновения до сшибки, и те валят противников, а в образовавшиеся бреши устремляются копейщики.

– Псов предоставьте мне, – сказал Мерлин. Это были его единственные слова на совете, но спокойный, уверенный тон старого друида всех несколько успокоил. Неожиданное присутствие Мерлина само по себе ободряло; раздобыв Котел, он изрядно вырос в глазах воинов, даже некоторых христиан. Немногие понимали, зачем нужен Котел, однако все радовались, что старик выразил готовность идти с войском. Если Артур нас ведет, а Мерлин сопровождает, мы наверняка победим!

Артур изложил диспозицию. Ланселот с копейщиками-силурами и отрядом думнонийцев будет охранять южную границу от Кердика. Остальные соберутся в Кар Амбре и двинутся на восток вдоль Темзы. Ланселот для вида поломался, уверяя, что хотел бы со всеми сражаться против Эллы, Кулух же, услышав приказы, изумленно затряс головой.

– Ему снова не придется взяться за меч! – шепнул он мне.

– Придется, если Кердик на него нападет, – отвечал я.

Кулух взглянул на Ланселота, сидевшего между близнецами Амхаром и Лохольтом.

– Выходит, он остается рядом с покровительницей? – сказал Кулух. – Боится на шаг отойти от Гвиневеры, чтобы не пришлось стоять на своих ногах!

Мне было все равно. Меня радовало, что Ланселот и его люди не идут с основным войском. Довольно будет и саксов, не хватало только опасаться еще Танабурсовых внуков или силурийского ножа в спину.

И мы выступили. Наше разношерстое войско составляли дружины трех королевств Британии; некоторые далекие союзники еще не подоспели. Нам обещали воинов из Элмета и даже из Кернова; им предстояло нагнать нас на римской дороге, которая идет на юго-восток от Кориниума и поворачивает на восток, к Лондону.

Лондон. Римляне звали его Лондиния, а до того он носил имя Лондо, что, по словам Мерлина, означает "дикое место". Теперь наш путь лежал к этому городу, некогда величайшему в Римской Британии, а ныне прозябающему средь захваченных Эллой земель. Саграмор совершил на него прославленный набег и видел тамошних обитателей-бриттов, стонущих под иноземным игом. Теперь мы надеялись их освободить. Надежда эта распространялась внутри войска, как лесной пожар. Артур всячески старался ее угасить. Наша цель, объяснял он, разгромить саксов в бою, а не лезть в развалины мертвого города. Мерлин, впрочем, считал иначе.

– Я иду не для того, чтобы смотреть на убитых саксов, – объявил он. – Какая от меня польза на поле боя?

– Огромная, господин, – отвечал я. – Твоя магия пугает врагов.

– Не пори чепуху, Дерфель. Любой дурак может прыгать перед войском, корчить рожи и сыпать проклятиями. Пугать саксов – дело нехитрое. Даже Ланселотовы горе-друиды с ним справятся. Хоть они и не настоящие друиды.

– Не настоящие?

– Разумеется! Чтобы стать настоящим друидом, надо учиться. Пройти испытания. Показать остальным друидам, что знаешь свое дело. А я не слышал, чтобы какие-то друиды испытывали Динаса и Лавайна. Разве что Танабурс, а какой он был друид? Ясно, что никудышный, иначе бы ты не дожил до сего дня. Презираю неумех.

– Они умеют колдовать, господин, – сказал я.

– Колдовать! – фыркнул Мерлин. – Тебе показали яйцо дрозда, а ты и рот разинул? Эка невидаль! Дрозды кладут их каждый год без всякого колдовства. Вот если бы он показал овечье яйцо, я бы удивился.

– Он наколдовал еще и звезду, господин!

– Дерфель! Как же ты легковерен! Наколдовал при помощи ножниц и пергамента? Не тревожься, я слышал про эту звезду. Твоя бесценная Кайнвин вне опасности. Мы с Нимуэ об этом позаботились, закопав три черепа. Подробности тебя не касаются; знай: если эти мошенники приблизятся к Кайнвин, они обратятся в ужей. Смогут класть яйца до конца жизни.

Я поблагодарил Мерлина и спросил, зачем он идет с войском, если не хочет сражаться против Эллы.

– Из-за свитка, разумеется, – отвечал он и похлопал по карману грязного черного одеяния, показывая, что документ на месте.

– Свиток Каледдина? – спросил я.

Свиток Мерлин привез из Инис Требса и ценил не меньше всех сокровищ Британии, что немудрено: древний документ рассказывал о секрете этих сокровищ. Друидам запрещалось что-либо записывать. Считалось, что записанное заклинание теряет силу, поэтому ритуалы и знания передавались изустно. Однако римляне, до того как напасть на Инис Мон, из страха перед религией бриттов подкупили некоего друида по имени Каледдин, и тот надиктовал все, что знал, римскому писцу. Таким образом, предательский свиток Каледдина сохранил древнее знание, которое в последующие столетия было почти утрачено, ибо римляне жестоко истребляли друидов. Теперь Мерлин надеялся при помощи свитка вернуть утраченное могущество.

– И в списке, – догадался я, – упоминается Лондон?

– До чего же ты любопытен, – поддразнил меня Мерлин, потом (может быть, оттого, что погода была хорошая и сам он – в отличном настроении) смилостивился. – Последнее сокровище Британии – в Лондоне. Точнее, его там спрятали. Я дал бы тебе лопату и поручил его выкопать, но ты обязательно напортачишь. Вспомни только Инис Мон! Завел нас в кольцо врагов!.. Посему я решил отправиться сам. Сперва надо будет найти, где оно зарыто, а это непросто.

– Для того, господин, ты и взял собак? – спросил я. Мерлин и Нимуэ собрали разношерстую свору брехучих дворняг, которая теперь шла вместе с войском.

Мерлин вздохнул.

– Позволь дать тебе совет, Дерфель. Купил собаку – не лай сам. Я знаю, зачем нужна свора, и Нимуэ знает, а ты – нет. Так установили боги. Еще вопросы есть? Или теперь я могу отдохнуть?

Он зашагал шире, ударяя в землю большим черным посохом.

Сразу за Каляевой показался дым сигнальных костров – знак, что нас заметили. Саксы, увидев этот дым, уходили, забирая зерно и скот и сжигая дома. Элла отводил свое войско – он постоянно был в дне перехода от нас, и мы, преследуя его, углублялись все дальше в разоренный край. Везде, где дорога проходила через лес, она была завалена срубленными деревьями; покуда мы растаскивали стволы, копье или стрела, вылетев из зарослей, отнимали жизнь одного из наших товарищей, а порой огромный саксонский пес выпрыгивал из подлеска и загрызал кого-то на месте. Элла ни разу не дал нам бой. Он отступал, мы шли вперед, и каждый день вражеские копья и псы сокращали наше число.

Однако куда больший урон наносили болезни. Еще перед Лугг Вейлом мы поняли, что на всякое многолюдное войско боги насылают мор. Больные сильно замедляли продвижение: если они не могли идти, их приходилось укладывать в безопасном месте и оставлять рядом копейщиков для защиты от саксов, рыскавших вдоль наших флангов. Днем мы видели вдалеке их отряды, каждую ночь на горизонте мерцали костры. Однако нас замедляли не столько болезни, сколько самая наша численность. Для меня загадка, почему тридцать копейщиков без труда проходят двадцать миль в день, а шесть сотен, даже выбиваясь из сил, едва покрывают восемь или девять. Через некоторое время я перестал смотреть на римские камни, отмечавшие число миль до Лондона, – не хотелось видеть, как мало мы прошли.

Замедляли нас и воловьи упряжки. Позади войска ехали сорок вместительных телег с провиантом и запасным оружием. Обоз поручили охранять Мэуригу; он постоянно суетился, пересчитывал телеги и сетовал, что копейщики впереди идут слишком быстро.

Возглавляли войско прославленные конники Артура. Их было теперь пятьдесят, в кольчугах, на косматых, рослых конях, каких разводят в Думнонии. Другие всадники, не входившие в Артурову конницу, ехали впереди в качестве разведчиков. Иногда они не возвращались; позже мы находили на дороге их отрубленные головы.

Основной костяк войска составляли пятьсот копейщиков. Артур решил не брать с собой ополченцев – у деревенщины редко бывает достойное оружие. Итак, мы все были дружинники, каждый имел при себе щит и копье, а большинство и меч. Артур разослал по всей Думнонии приказ: всякий, у кого есть меч, должен его отдать, если только сам не идет на войну. Собранные таким образом восемьдесят клинков раздали воинам. Некоторые – очень немногие – несли трофейные саксонские обоюдоострые топоры; хотя большинство (и я в том числе) считали их несподручными.

И чем за все это платить? За мечи, за новые копья и щиты, телеги, волов, муку, обувь, знамена, сбрую, котелки, шлемы, плащи, кинжалы, подковы и солонину? Артур, когда я его спросил, лишь рассмеялся.

– Благодари христиан, Дерфель.

– Еще дали? – удивился я. – Мне казалось, это вымя выдоено насухо.

– Теперь – да, – мрачно отвечал он, – но удивительно, сколько их храмы согласились отдать, когда мы предложили монахам мученический венец, и еще удивительнее, сколько золота мы обещали вернуть со временем.

– Мы хоть что-нибудь вернули Сэнсаму? – спросил я. На золото, отнятое у его монастыря, мы купили перемирие с Эллой на время осенней кампании, которая закончилась сражением в Лугг Вейле.

Артур помотал головой.

– И он постоянно мне об этом напоминает.

– Похоже, – осторожно проговорил я, – епископ завел себе новых друзей.

Артур только рассмеялся над моей осторожностью.

– Он – капеллан Ланселота. Наш дорогой епископ, как яблоко в бочке с водой: придавишь – снова выскочит.

– И он помирился с твоей женой, – заметил я.

– Мне нравится, когда люди забывают ссоры, однако епископ Сэнсам и впрямь странный союзник. Гвиневера готова его терпеть, Ланселот его возвышает, Моргана – защищает. Кто бы мог подумать?! Моргана!

Артур любил сестру и горевал, что она отдалилась от Мерлина. Моргана с головой ушла в управление Инис Видрином, словно желала доказать старому друиду, что годится ему в спутницы куда лучше Нимуэ. Увы, она давно проиграла битву за место верховной жрицы. Как объяснил Артур, Мерлин ценил Моргану, она же хотела любви, а кто способен полюбить женщину, так изуродованную огнем? "Мерлин никогда не был ее любовником, – сказал Артур, – как бы она ни старалась всех в этом уверить. Мерлину нравится, когда его считают чудным, но, по правде сказать, он не может видеть Моргану без маски. Ей очень одиноко, Дерфель". Посему неудивительно, что Артура радовала дружба его сестры с Сэнсамом. Я не мог взять в толк одного: как самый рьяный защитник христианства в Думнонии может дружить с могущественной языческой жрицей? Да, подумал я, мышиный король подобен пауку, плетущему очень странную паутину. Не так давно он силился поймать в нее Артура; какую ловчую сеть он мастерит теперь?

Последние вести из Думнонии принесли догнавшие нас в дороге союзники, новых ждать не приходилось: мы были отрезаны, окружены саксами. По крайней мере, старые вести обнадеживали. Кердик пока не напал на Ланселота; предполагали, что он двинулся на помощь Элле. Последней нас нагнала дружина из Кернова под предводительством старого друга, который галопом устремился ко мне, спрыгнул с лошади, оступился и упал прямо передо мной. Это был Тристан, принц Кернова. Он поднялся, отряхнул с плаща пыль и обнял меня.

– Не тревожься, Дерфель, – сказал он, – воины Кернова прибыли. Все будет хорошо.

Я рассмеялся.

– Отлично выглядишь, о принц.

Надо сказать, слова мои соответствовали истине.

– Сбежал от отца. Он выпустил меня из клетки – надеется, что какой-нибудь сакс раскроит мне голову топором.

Принц комично изобразил, как умирает. Я сплюнул, чтобы отвратить зло.

Тристан был темноволосый красавец с длинными усами и раздвоенной бородой. Бледное лицо часто бывало печальным, но сегодня оно лучилось весельем. Год назад он ослушался отца и привел дружину в Лугг Вейл. Говорили, что за это отец заточил его на всю зиму в далекую крепость на северном побережье. Теперь король Марк смилостивился и отпустил сына на войну.

– У нас в семье прибавление, – сказал Тристан.

– Прибавление?

– Мой дорогой батюшка, – ехидно объяснил он, – взял себе новую жену. Иалле из Броселианда.

Броселианд был последним королевством бриттов в Арморике. Им правил Будик ап Камран, женатый на Артуровой сестре Анне, следовательно, Иалле приходилась Артуру племянницей.

– И какая же это у тебя мачеха? – спросил я. – Шестая?

– Седьмая, – поправил Тристан. – Ей только пятнадцать зим, а отцу не меньше пятидесяти. Мне почти тридцать! – мрачно присовокупил он.

– И ты до сих пор холост?

– Пока да. Отец женится и за меня тоже. Бедняжка Иалле! Годика через четыре умрет и она. Однако сейчас отец счастлив. Доканывает ее, как доконал прежних. – Он обнял меня за плечи. – А я слышал, ты женился?

– Не женился, но в семейной упряжке.

– С легендарной Кайнвин! – Он рассмеялся. – Молодцом, дружище! Когда-нибудь я тоже найду свою Кайнвин.

– Поскорее бы уж, мой принц.

– Непременно! Я старею! Дряхлею! Третьего дня нашел в бороде седой волос. – Он ткнул себя в подбородок и встревоженно спросил: – Видишь?

– Этот? – поддразнил я. – Ты похож на барсука.

В бороде у него и впрямь поблескивали два или три седых волоса, но не более того.

Тристан рассмеялся, потом взглянул на раба, который бежал по дороге с дюжиной собак на сворке.

– Запасной провиант? – спросил он.

– Магия Мерлина, и он не говорит мне, для чего они нужны.

Собаки доставляли уйму хлопот: требовали еды, которой нам самим было мало, выли по ночам, не давая спать, и отчаянно дрались с псами наших воинов.

В день, когда к нам присоединился Тристан, мы дошли до Понта, где дорога пересекала Темзу по удивительному каменному мосту, выстроенному римлянами. Мы думали, что он давно рухнул, однако разведчики сообщили, что мост по-прежнему стоит. Дойдя до реки, мы, к своему изумлению, обнаружили, что так оно и есть.

То был самый жаркий день перехода. Артур не разрешал воинам вступать на мост, пока не подтянется обоз, поэтому наши люди растянулись вдоль реки и стали ждать. У моста было одиннадцать пролетов, по два на каждом берегу и семь над водой. Древесные стволы и плавучий мусор, прибитые течением к опорам, образовали подобие плотины. Западнее нее река была шире и глубже; вода, бурля и пенясь, стремительно неслась под мостом. На другом берегу сохранилось римское поселение: несколько каменных домов за полуразрушенным земляным валом. С нашей стороны мост охраняла башня. На просевшей арке уцелела римская надпись. Артур мне ее перевел. Оказалось, что мост выстроен по приказу императора Адриана.

– "Император", – повторил я, пялясь на каменную табличку. – Это больше короля?

– Император – повелитель королей, – сказал Артур. Вид моста чем-то его расстроил. Он взобрался на первый пролет, дошел до башни, погладил камни и снова прочел надпись. – Положим, мы с тобой решили бы воздвигнуть такой мост – как бы мы это сделали?

Я пожал плечами.

– Построили бы его из дерева, господин. Опоры – из вяза, остальное – из дуба.

Артур скривился.

– И достоял бы он до наших праправнуков?

– Пусть строят собственные мосты, – отвечал я.

Артур снова погладил камень.

– У нас нет таких каменотесов. Никто не помнит, как установить каменную опору в реке. Мы подобны людям, сидящим на груде сокровищ: с каждым днем она убывает, а мы не знаем, как ее восполнить и приумножить.

Он обернулся и увидел первую из Мэуриговых телег. Наши разведчики прочесали лес по обе стороны дороги и сообщили, что саксами там даже не пахнет. И все же Артур осторожничал.

– Я бы на их месте пропустил войско по мосту и атаковал обоз, – сказал он.

Артур решил выслать сперва передовой отряд, завезти телеги за полуразрушенный земляной вал римского поселения и только затем переправить остальное войско.

Передовой отряд состоял из моих людей. Лес на другой стороне был не такой густой, и все равно в нем могло бы укрыться небольшое войско, однако никто на нас не напал. Единственным знаком, что здесь побывали саксы, оказалась отрубленная лошадиная голова на середине моста. Мы подождали, пока Нимуэ выйдет вперед и отведет порчу. Она сказала, что саксонское колдовство слабое, поэтому просто плюнула на конскую голову, после чего мы с Иссой копьями перебросили падаль через парапет.

Мои люди охраняли земляной вал, покуда телеги и сопровождающие их копейщики переправлялись по мосту. Мы с Галахадом пошли осмотреть селение. Саксы почему-то избегают селиться в римских домах, предпочитая собственные, бревенчатые, крытые соломой. Здесь, впрочем, люди жили совсем недавно: в очагах сохранилась зола, некоторые дома были чисто выметены.

– Может, это наши, – предположил Галахад. Многие бритты жили среди саксов, по большей части в качестве рабов, хотя встречались и свободные, смирившиеся с иноземным владычеством.

Видимо, прежде здесь располагались казармы, но были и два дома получше, а так же то, что я поначалу принял за житницу. Когда мы открыли перекошенную дверь, то поняли, что это хлев, куда скот загоняли на ночь для защиты от волков. Пол покрывало месиво из навоза и соломы, а вонь стояла такая, что я бы сразу выскочил на улицу, если бы Галахад не заметил что-то в дальнем углу. Пришлось мне последовать за ним.

В дальнем конце помещения мы обнаружили полукруглую нишу. На грязной штукатурке под слоем многолетней пыли с трудом угадывался символ: что-то вроде большого "X", наложенного на "Р". Галахад взглянул на него и перекрестился.

– Здесь была церковь, – изумленно проговорил он.

– Ну и вонища, – заметил я.

Он благоговейно смотрел на символ.

– Здесь жили христиане.

– Больше не живут.

Я морщился от вони и отбивался от мух, жужжащих вокруг головы.

Галахад, не обращая внимания на вонь, принялся копьем разгребать слежавшуюся гнилую солому пополам с навозом. Наконец он сумел расчистить кусочек пола, что только придало ему рвения. Через некоторое время из-под грязи показалось мозаичное изображение человека с нимбом на голове. Он был в одеяниях вроде епископских, а на ладони держал поджарого зверька с косматой головой.

– Святой Марк и его лев, – объяснил Галахад.

– Я думал, львы – огромные, – разочарованно протянул я, вглядываясь в измазанную навозом мозаику. – Саграмор говорит, они больше коней и злее медведей. А этот – просто котенок.

– Это символический лев. – Галахад попытался расчистить побольше мозаики, но застарелая грязь слежалась слишком плотно. – Когда-нибудь, – сказал он, – я построю такую же большую церковь, в которой целый народ сможет собираться, чтобы служить Богу.

– А когда ты умрешь, – я потащил его к выходу, – какой-нибудь гад загонит туда на зиму стадо и скажет тебе спасибо.

Галахад попросил разрешения побыть в церкви еще чуть-чуть и, покуда я держал его щит и меч, вознес молитву.

– Это знак Божий! Знак победы! – взволнованно проговорил он, выходя наконец за мною из темного помещения. – Мы восстановим христианство в Ллогре!

Может быть, это и было знаком победы для Галахада, однако старая церковь едва не явилась причиной нашего поражения. На следующий день, когда мы выступили к Лондону, до которого было уже рукой подать, принц Мэуриг задержался в Понте. Обоз с большей частью сопровождения он отослал вперед, а пятьдесят человек оставил расчищать церковь. На Мэурига, как и на Галахада, старая церковь произвела огромное впечатление. Он решил заново освятить ее, поэтому его люди отложили оружие и принялись разгребать навоз и солому, чтобы священники, сопровождавшие принца, могли прочесть какие уж там положено молитвы от осквернения.

И покуда арьергард ковырялся в навозе, следовавшие за нами саксы прошли по мосту.

Мэуриг спасся, поскольку был на коне, а почти все его люди и оба священника погибли. Затем саксы нагнали обоз. Остатки арьергарда дали бой, но саксы смяли их, обошли с фланга и начали рубить волов. Одна за другой телеги попали в руки врага.

Мы услышали шум, войско остановилось, и Артуровы конники поскакали на звуки битвы. Все они были без доспехов – слишком жарко ехать в кольчуге целый день, – однако само их появление спугнуло саксов. Увы, поздно. Восемнадцать телег из сорока лишились волов, их оставалось только бросить. Почти все эти восемнадцать были разграблены, бочки, в которых мы везли муку, разрублены топорами, сама мука высыпалась на дорогу. Мы собрали, сколько могли, в плащи; теперь нам предстояло есть хлеб пополам с песком и веточками. Рационы сократили еще раньше, чтобы хватило на двухнедельный переход туда и обратно; выходит, поворачивать назад придется через неделю, и то мы еле-еле дотянем на оставшемся провианте до Каллевы или Кар Амбры.

– В реке есть рыба, – заметил Мэуриг.

– О нет, ради всех богов, только не рыба, – простонал Кулух, вспоминая последние дни Инис Требса.

– Рыбы не хватит, чтобы прокормить целое войско, – сердито отвечал Артур. Ему явно хотелось наорать на Мэурига, но он не считал себя вправе унижать принца. Если бы я или Кулух разделили арьергард и потеряли обоз, Артур вышел бы из себя. Мэурига защищал титул.

Мы устроили военный совет к северу от дороги, идущей через плоскую зеленую равнину, утыканную купами деревьев, зарослями утесника и боярышника. Присутствовали все начальствующие; десятки простых воинов толклись рядом и слышали каждое слово. Мэуриг, разумеется, не признавал за собой вины. Будь у него больше людей, утверждал он, ничего бы не случилось.

– К тому же, простите, что напоминаю очевидное, но не добьется победы войско, забывшее Бога.

– Что ж тогда твой бог нас забыл? – спросил Саграмор.

– Что было, то прошло, – успокоил его Артур. – Надо думать о том, что будет.

Однако будущее зависело не столько от нас, сколько от Эллы. Он одержал первую победу, хотя, возможно, и не осознавал ее масштабов. Мы были на его территории; нас ждала голодная смерть, если мы не разобьем саксов и не прорвемся туда, где остались зерно и скот. Разведчики добывали оленей, один раз нам попались коровы и овцы, но мяса этого было мало, и мы остро ощущали нехватку хлеба.

– Он ведь будет защищать Лондон? – спросил Кунеглас.

Саграмор мотнул головой.

– Лондон населен бриттами. Он отдаст нам Лондон.

– И там будет еда, – заметил Кунеглас.

– Надолго ли ее хватит, о король? – спросил Артур. – И если мы захватим ее с собой, что делать дальше? Идти и идти – в надежде, что Элла нападет?

Он мрачно уставился в землю. Мы уже поняли, что Элла хочет заманить нас в глубь страны, не оставляя на пути и крошки провианта, а когда мы вконец оголодаем и падем духом, напасть сразу со всех сторон.

– Мы должны навязать ему бой, – сказал Артур.

Мэуриг заморгал, как будто Артур сморозил глупость.

Сопровождавшие нас друиды – Мерлин, Иорвет и еще двое из Повиса – сидели рядом. Мерлин, удобно устроившийся на муравейнике, поднял посох, требуя всеобщего внимания.

– Что вы делаете, – мягко спросил он, – когда хотите заполучить что-то ценное?

– Беру это, – прорычал Агравейн. Он командовал тяжелой конницей Артура.

– А что вы делаете, – переформулировал вопрос Мерлин, – когда хотите получить что-то ценное от богов?

Агравейн пожал плечами. Остальные тоже не нашлись с ответом.

Мерлин встал во весь свой немалый рост.

– Если чего-то хотите, – сказал он просто, словно обращаясь к ученикам, – надо что-то предложить взамен. Принести жертву. Более всего на свете я хотел заполучить Котел, поэтому предложил взамен свою жизнь, и мое желание исполнилось. А не предложил бы – остался бы ни с чем. Мы должны принести какую-то жертву.

Мэуриг, оскорбленный в своих христианских чувствах, решил поддразнить друида.

– Может быть, принесем в жертву тебя, о Мерлин? Прошлый раз помогло.

Он захохотал и поглядел на уцелевших монахов, предлагая им повеселиться.

Смех стих, когда Мерлин черным посохом указал на Мэурига. Он держал посох неподвижно, в нескольких дюймах от лица принца. Тот давно перестал смеяться, а Мерлин все не опускал посох, растягивая невыносимое молчание. Агрикола, чувствуя, что должен вступиться за своего повелителя, прочистил горло, но быстрое движение посоха заставило его прикусить язык. Мэуриг будто онемел. Он покраснел, лицо его дергалось. Артур нахмурился и все же рта не раскрывал. Нимуэ улыбалась, мы молча смотрели, некоторые боязливо ежились. Мерлин по-прежнему не двигался. Наконец Мэуриг не выдержал.

– Я пошутил! – в отчаянии вскричал он. – Я не хотел тебя обидеть!

– Ты что-то сказал, о принц? – озабоченно спросил Мерлин, как будто панический выкрик Мэурига вывел его из задумчивости. Он опустил посох. – Простите, замечтался... О чем бишь я говорил? Ах да, жертва. Что у нас самое ценное, Артур?

Артур задумался.

– У нас есть золото, серебро, мои доспехи.

– Побрякушки, – презрительно отвечал Мерлин.

Некоторое время все молчали, потом стоящие вокруг воины начали снимать гривны и размахивать ими в воздухе. Другие предлагали оружие, кто-то даже назвал Артуров меч Экскалибур. Один повисец посоветовал принести в жертву христианина. Послышались одобрительные возгласы. Мэуриг снова покраснел.

– Порою я думаю, – промолвил Мерлин, – что обречен жить среди дурачья. Неужто весь мир, кроме меня, безумен? Неужели никто из вас, болванов, не понимает, что у нас самое ценное? Никто?

– Еда, – сказал я.

– О! – довольно вскричал Мерлин. – Додумался-таки, дурачок! Еда, болваны! Планы Эллы построены на том, что у нас мало еды, так убедим его в обратном. Мы должны расточать провиант, как христиане расточают молитвы, подбрасывать к пустым небесам, расшвыривать его... – Он помолчал, чтобы придать веса последним словам. – Приносить в жертву.

Никто не посмел возразить, и Мерлин обратился к Артуру:

– Выбери место, где хотел бы дать бой, не слишком для себя выгодное. Помни, ты выманиваешь Эллу на битву – пусть думает, что сумеет тебя разбить. Сколько ему потребуется, чтобы собрать силы?

– Три дня. – Артур считал, что люди Эллы окружают нас широким редким кольцом. Саксам потребуется два дня, чтобы стянуть это кольцо в компактное войско, и еще день, чтобы приготовиться к битве.

– Мне понадобятся два дня, – сказал Мерлин. – Итак, прикажи напечь столько хлеба, чтобы продержаться пять дней. Продержаться впроголодь, ибо наша жертва должна быть настоящей. Потом найди место для битвы. Остальное я возьму на себя. Мне потребуются Дерфель и человек десять его воинов в качестве работников. А есть ли у нас здесь... – он возвысил голос, чтобы слышала толпа, – искусные резчики по дереву?

Он взял шестерых. Двое были из Повиса, один из Кернова, еще двое из Думнонии. Им выдали ножи и топоры и велели ждать, пока Артур найдет место для боя.

Артур выбрал широкую вересковую пустошь на склоне пологого холма, увенчанного рощицей рябины и тиса. Возле нее поставил свои знамена, и мы, нарубив в роще молодых стволов, соорудили вокруг ограду, за которой должны были встать копейщики. Здесь мы надеялись дождаться Эллу. Тем временем в земляных печах пекли хлеб, на котором нам предстояло продержаться до той поры.

Мерлин выбрал место к северу от вересковья – луг с густой травой и несколькими чахлыми осинами на берегу ручья, бегущего на юг к Темзе. Моим людям велели повалить три дуба, стесать ветки и кору, а потом вырыть три ямы, в которые стволы можно поставить, как колонны. Однако прежде Мерлин велел резчикам превратить стволы в трех мерзких идолов. Ему и Нимуэ помогал Иорвет. Все трое с большим удовольствием принялись изобретать самых гнусных, самых страшных истуканов, не похожих ни на одного известного мне бога. Как объяснил Мерлин, они предназначались не для нас, а для саксов. Под его руководством резчики изготовили три страшилища со звериными мордами, женскими грудями и мужскими гениталиями, после чего мои люди установили их в ямы и утрамбовали вокруг землю. "Отец, сын и святой дух!" – со смехом объявил Мерлин.

Мои люди сложили перед идолами огромные груды дров, и на них мы высыпали оставшийся провиант. Закололи последних волов, взгромоздили истекающие кровью туши поверх поленьев, а сверху навалили все, что они везли: вяленое мясо и рыбу, сыр, яблоки, зерно и бобы, а в придачу – двух только что убитых оленей и барана. Баранью голову с закрученными рогами прибили на центральный столб.

Саксы наблюдали за нашей работой из-за ручья. В первый день их копья раз или два просвистели над водой и упали, не долетев до нас. Затем враги оставили тщетные попытки помешать нашим занятиям и только с любопытством смотрели, что же мы такое странное затеваем. Я чувствовал, что их становится все больше. Поначалу я различал за деревьями лишь несколько десятков саксов; под вечер второго дня за лиственным пологом зажглись не меньше двадцати костров.

– А теперь, – сказал в тот вечер Мерлин, – устроим для них зрелище.

Мы в котелках принесли угли из очага на холме и засунули их под груду дров. Дерево было свежее, но мы натолкали вниз сухой травы и веток, так что к полуночи костер уже полыхал вовсю. Пламя озаряло чудовищные морды идолов, дым огромными клубами плыл в сторону Лондона, запах жаркого дразнил наших изголодавшихся товарищей на холме. Пламя трещало, вздымалось и опадало, разбрасывая фонтаны брызг. Туши животных корчились и сжимались по мере того, как жаркие языки пожирали их мускулы. Растопленный жир скворчал на огне, потом вспыхивал ослепительным белым пламенем. Черные тени плясали на трех мерзостных истуканах. Всю ночь полыхал костер, сжигая нашу последнюю надежду на отступление, а наутро враги вышли осмотреть его дымящиеся угли.

Теперь оставалось только ждать. Правда, мы не бездействовали. Всадники выехали разведать лондонскую дорогу и сообщили, что видели саксонские отряды на марше. Другие рубили деревья и начали строить в рощице на холме большой дом. Не то чтобы он был нам нужен; Артур хотел создать впечатление, будто возводит в Ллогре оплот, из которого намерен совершать набеги на земли Эллы. Если бы тот поверил, то наверняка бы на нас напал. Мы пытались насыпать земляной вал, но без нужных инструментов работа продвигалась плохо – тоже больше для видимости.

Несмотря на то что все были заняты, в войске произошел раскол. Некоторые, как Мэуриг, считали, что мы с самого начала избрали неверную стратегию. Лучше было бы, говорил Мэуриг, отправить несколько больших отрядов и захватить саксонские крепости на границе, а вместе этого мы сами заманили себя в ловушку и сдохнем в ней от голода.

– И, возможно, он прав, – сказал мне на третье утро Артур.

– Нет, господин.

В подтверждение своих слов я указал на север, за ручей, где дымки костров выдавали присутствие большого саксонского войска.

Артур покачал головой.

– Войско Эллы, конечно, здесь, – сказал он, – но он не обязательно нападет. Будет наблюдать за нами, однако, если у него есть хоть капля ума, не тронется с места.

– Так нападем на него сами, – предложил я.

Артур снова мотнул головой.

– Вести войско через лес и ручей – верное поражение. Это наш последний оплот, Дерфель. Молись, чтобы Элла напал сегодня.

Он не напал. Истекал пятый день с тех пор, как саксы уничтожили наши припасы. Завтра нам предстояло доесть последние крохи, послезавтра – ощутить настоящий голод, а еще через день – осознать свое полное и окончательное поражение. Артур делал вид, будто не слышит недовольных голосов, предрекающих нам погибель. В тот вечер, когда солнце опускалось над далекой Думнонией, он предложил мне подняться на стену недостроенного дома. Я вскарабкался по бревнам и вылез наверх.

– Смотри, – сказал Артур, указывая на восток.

На горизонте с трудом различались серые дымки, а под ними – озаренные закатным солнцем дома. Никогда еще я не видел такого большого города. Он был больше Глевума и Кориниума, больше даже, чем Аква Сулис.

– Лондон, – проговорил Артур. – Думал ли ты когда-нибудь его увидеть?

– Да, господин.

Он улыбнулся.

– Мой неунывающий Дерфель Кадарн.

Он сидел на стене, держась за неструганный столб и пристально глядя на город. Позади нас, в недостроенном доме, стояли лошади, уже изрядно оголодавшие; травы на сухой вересковой пустоши было мало, а фуража мы не захватили.

– Странно, правда? – сказал Артур, по-прежнему глядя на Лондон. – Быть может, Ланселот и Кердик уже сразились, а мы ничего об этом не узнаем.

– Молись, чтобы Ланселот победил, – отвечал я.

– Молюсь, Дерфель, молюсь. – Он ударил пятками по бревенчатой стене. – Какая возможность представилась Элле! Уничтожить цвет британского воинства! К концу года, Дерфель, его люди будут пировать в наших домах! Дойдут до Северна! Вся Британия падет, если только Элла выберет правильную стратегию! – Казалось, мысль эта Артура забавляет. Затем он развернулся и поглядел на лошадей. – Тоже провиант. На их мясе можно будет продержаться неделю-другую.

– Господин! – возмутился я его упадническим настроением.

– Не тревожься, Дерфель, – рассмеялся Артур. – Я послал нашему друге Элле весточку.

– Как?!

– С женщиной Саграмора, Маллой. Странные у саксов имена. Ты ее знаешь?

– Видел, господин.

Малла была высокая, плечистая, с длинными сильными ногами. Саграмор захватил ее во время набега на исходе прошлого года, и она смирилась со своей участью – покорность судьбе явственно читалась на широком невыразительном лице, обрамленном светло-русой копной. Ничем красивым, кроме волос, она не выделялась, и все же было что-то притягательное в этой рослой, жилистой, медлительной женщине, такой же спокойной и молчаливой, как ее любовник-нумидиец.

– Она сделала вид, что убежала от нас, – объяснил Артур, – и сейчас должна рассказывать Элле, будто мы намерены здесь перезимовать. Ланселот, мол, идет к нам с тремя сотнями копий. Его вызвали на подмогу, потому что наше войско ослаблено болезнями, а вот припасов у нас – хоть отбавляй. – Он улыбнулся. – Морочит ему голову, во всяком случае, так я надеюсь.

– А может, рассказывает ему правду, – мрачно заметил я.

– Может, – беспечно отвечал Артур. Он глядел, как наши воины бурдюками таскают воду из ручейка, бегущего по южному склону. – Однако Саграмор ей доверяет. А я давно привык полагаться на Саграмора.

Я осенил себя знаком от дурных сил.

– Опасно посылать женщину во вражеский лагерь.

– Она сама вызвалась. Говорит, никто не причинит ей зла. Ее отец – один из саксонских вождей.

– Надеюсь, она любит его меньше, чем Саграмора.

Артур пожал плечами. Выбор сделан, и опасность не уменьшится оттого, что ее обсуждают. Он переменил тему.

– Ты понадобишься мне в Думнонии, когда все будет позади.

– С радостью, господин, если ты поручишься за безопасность Кайнвин, – отвечал я и, когда он попытался отмахнуться от моих страхов, продолжил: – Я слышал о собаке, которую убили, а ее окровавленную шкуру натянули на увечную суку.

Артур резко перебросил ноги через стену и спрыгнул во временную конюшню. Он отодвинул лошадь и знаком предложил мне спуститься сюда, где никто нас не увидит и не услышит.

– Ну-ка расскажи еще раз, что ты слышал, – потребовал он.

– Что собаку убили, – повторил я, спрыгнув на землю, – и ее окровавленную шкуру натянули на хромую суку.

– И кто это сделал?

– Некто, состоящий в дружбе с Ланселотом, – отвечал я, не желая называть имя его жены.

Артур ударил кулаком по стене, так что ближайшая лошадь в страхе прянула ушами.

– С королем Ланселотом, – сказал он, – дружит моя жена.

Я молчал.

– И я тоже, – с вызовом продолжал Артур. Когда я вновь не ответил, он проговорил холодно: – Да, Ланселот – человек гордый. Он потерял отцовское королевство, поскольку я не сдержал клятву. Я у него в долгу.

Я отвечал с такой же холодностью:

– Говорят, что хромую суку назвали Кайнвин.

– Довольно! – Артур снова ударил по стене. – Россказни! Пустые россказни! Никто не спорит, она действительно обижена на Кайнвин и на тебя, Дерфель, но я не желаю, чтобы ты пересказывал мне враки! На Гвиневеру многое наговаривают. Ее не любят, потому что она красива, умна, независима во взглядах и не боится высказывать свое мнение. Ты говоришь, она станет наводить порчу на Кайнвин? Убивать собак и сдирать с них шкуру? Ты в это веришь?

– Хотел бы не верить, – отвечал я.

– Гвиневера – моя жена. – Артур понизил голос, в его словах по-прежнему сквозила горечь. – У меня нет других жен, и я не хочу заводить наложниц-рабынь. Мы с ней едины, Дерфель, и я не желаю ничего против нее слышать. Ничего!

Последнее слово он прокричал. Я подумал, не вспомнил ли он гнусные оскорбления Горфиддида в Лугг Вейле. Король уверял, будто спал с Гвиневерой, и не только он, но и целый легион других мужчин. Мне вспомнилось любовное кольцо Балерина с крестом и символом Гвиневеры... Отогнав эти мысли, я сказал только:

– Господин, я ни разу не назвал имени твоей жены.

На миг показалось, что Артур меня ударит. Потом он мотнул головой.

– У нее сложный характер, Дерфель. Порою мне хочется, чтобы она была не такой заносчивой, но я не могу без ее советов. – Он помолчал и горестно улыбнулся. – Я не могу без нее жить. Она не убивала никаких собак, Дерфель, поверь. Ее богиня, Изида, не требует жертв. Во всяком случае, не требует приносить ей в жертву живое. Золото – это да. – Он внезапно повеселел. – Золота ей нужно много.

– Я верю тебе, господин, и все-таки Кайнвин в опасности. Динас и Лавайн ей угрожали.

Артур покачал головой.

– Ты оскорбил Ланселота, Дерфель. Я тебя не виню, но, подумай, можно ли осуждать его нелюбовь к тебе? А Динас и Лавайн служат Ланселоту, им положено разделять чувства своего господина. – Он помолчал. – Когда война закончится, я всех помирю. Всех! Когда мои воины станут побратимами, мы все помиримся. Ты, Ланселот и все остальные. А до тех пор, Дерфель, я ручаюсь за безопасность Кайнвин. Жизнью, если захочешь. Требуй любой клятвы. Могу поручиться своей жизнью, даже жизнью сына, поскольку нуждаюсь в тебе. И не только я, но и Думнония. Кулух – славный малый, но он не справляется с Мордредом.

– А я справлюсь?

– Мордред своеволен, – продолжал Артур, не отвечая на мой вопрос. – Он – внук Утера, в его жилах течет королевская кровь. Мы не хотим, чтобы он рос тихоней, однако ему нужна дисциплина. Твердое руководство. Кулух считает, что достаточно его бить, но от этого Мордред только становится упрямее. Я хочу, чтобы его воспитывали ты и Кайнвин.

Я пожал плечами.

– Радужная перспектива.

Его разозлило мое легкомыслие.

– Не забывай, Дерфель, что мы поклялись посадить Мордреда на престол. За этим я и вернулся в Британию. Таков мой главный долг, и все, кто клялись в верности мне, должны его исполнять. Через девять лет мы провозгласим Мордреда королем. В тот день мы все освободимся от клятвы, и молю всех богов, которые меня слышат, чтобы я смог повесить Экскалибур на стену и больше никогда не сражаться. Однако до того дня мы должны исполнять клятву. Понимаешь?

– Да, господин, – смиренно отвечал я.

– Вот и отлично. – Артур отодвинул лошадь. – Элла нападет завтра, – уверенно произнес он, выходя из конюшни, – так что спи спокойно.

Солнце село над Думнонией, затопив ее алым огнем. На севере враги распевали боевые песни, наши воины у костров пели о доме. Часовые всматривались во тьму, лошади оглашали лагерь жалобным ржанием, Мерлиновы собаки выли, и некоторые из нас спали.

Наутро мы увидели, что за ночь истуканов повалили. Саксонский колдун с волосами, густо намазанными навозом и торчащими наподобие шипов, в изодранной волчьей шкуре на голое тело, кружился в пляске на их месте. Зрелище это убедило Артура, что Элла намерен сегодня на нас напасть.

Мы нарочно не показывали, что готовы к сражению. Дозорные стояли на часах, копейщики лежали или сидели на склоне, как будто рассчитывали провести в праздности еще день, но за ними, меж уцелевших тисов и рябин и внутри недостроенного дома, основная часть воинства готовилась к битве.

Мы подтянули ремни щитов, подточили и без того острые мечи, прочнее закрепили наконечники на древках. Мы коснулись амулетов, обнялись, доели последние крошки хлеба и вознесли молитвы богам – уж кто в каких верил. Мерлин, Иорвет и Нимуэ ходили между нами, благословляли оружие и раздавали пучки сушеной вербены в качестве оберегов.

Я облачился в боевой наряд: кожаные сапоги до колен с нашитыми стальными полосками для защиты икр от копья, соскользнувшего с края щита. Затем рубаху из грубой, спряденной Кайнвин шерсти, а поверх нее – кожаную куртку, на которую прицепил золотую брошь Кайнвин – мой талисман на протяжении многих лет. Сверху я натянул кольчугу, драгоценный трофей, снятый в Лугг Вейле с мертвого повисского вождя. Старая, римской работы – у нас таких делать не умеют. Я часто думал о тех, кто носил ее до меня. Повисский вождь пал, облаченный в эту кольчугу, – я разрубил ему голову Хьюэлбейном, – но по меньшей мере еще один ее прежний обладатель погиб в сражении: стальная рубаха была порвана на груди и затем грубо залатана звеньями железной цепи.

На левой руке у меня были воинские кольца – они защищают пальцы, на правой – нет, чтобы не мешали держать меч или копье. К рукам я пристегнул кожаные налокотники. Шлем у меня стальной, в форме миски, подбитый кожей и тканью. Шею защищал клапан из свиной кожи, а весной я поручил карсвосскому кузнецу приклепать сбоку стальные нащечники. Шлем венчался стальным гребнем, с которого свисал волчий хвост, добытый в чащах Беноика. Я прицепил на пояс Хьюэлбейн, продел левую руку в ремни щита и поднял боевое копье. Оно было выше человеческого роста, древко – толщиною с запястье Кайнвин – заканчивалось тяжелым листовидным наконечником, заточенным как бритва с одного конца и скругленным с другого, чтобы не застревать во вражеском теле или доспехах. Плаща я не надел, день выдался жаркий.

Каван, тоже облаченный в доспехи, подошел ко мне и преклонил колено.

– Если я буду хорошо сражаться, господин, ты позволишь мне пририсовать звезде пятый луч?

– Моим воинам положено хорошо сражаться. Зачем награждать их за то, что они и так обязаны делать?

– Так добыть тебе трофей, господин? Топор вождя? Золото?

– Добудь мне саксонского предводителя, Каван, – отвечал я, – и можешь нарисовать своей звезде тысячу лучей.

– Достанет и пяти, господин, – сказал он.

Утро тянулось бесконечно. Те из нас, кто были в стальных доспехах, обливались потом на жаре. Из-за реки, где прятались в лесу саксы, должно было казаться, будто наш лагерь спит или почти все воины недвижны от болезни, – и все равно саксы не нападали. Солнце поднималось выше. Наши разведчики, легкие конники, вооруженные лишь связками метательных копий, выехали из лагеря. Им не было места в сшибке пехотинцев, поэтому они отвели лошадей на юг, к Темзе, чтобы вступить в бой позже, либо, если нас разгромят, скакать с горестной вестью в далекую Думнонию. Конники Артура облачились в тяжелые доспехи и привесили коням на грудь неуклюжие кожаные щиты.

Артур, укрытый вместе со своими воинами в недостроенном доме, надел римские латы из тысяч стальных пластин, нашитых на кожаную безрукавку и находящих одна на другую, словно рыбья чешуя. Некоторые пластины были серебряные, так что латы переливались на солнце. На нем был белый плащ, на левом бедре – Экскалибур в чудесных узорчатых ножнах, защищающих своего обладателя от ран. Слуга Артура, Хигвидд, держал его длинное копье, шлем с плюмажем из гусиных перьев и крупный, блестящий, как зеркало, посеребренный щит. В мирной жизни Артур одевался скромно, на войне – со всей пышностью. Он хотел верить, что известен честным правлением, но сияющие доспехи и начищенный щит показывали, что он знает истинный источник своей славы.

Кулух прежде был одним из тяжелых конников Артура, а сейчас, подобно мне, возглавлял собственный отряд копейщиков. В полдень он разыскал меня и плюхнулся в тени дернового укрытия. Он был в стальном нагруднике, кожаной куртке без рукавов и бронзовых римских поножах на голых икрах.

– Этот скот, что, не собирается нападать? – проворчал он.

– Может, завтра? – предположил я.

Кулух возмущенно фыркнул, потом испытующе взглянул на меня.

– Знаю, что ты ответишь, Дерфель, но все равно спрошу. А ты, прежде чем говорить, подумай. Кто сражался рядом с тобой в Беноике? Кто стоял плечом к плечу с тобой в Инис Требсе? Кто делился с тобой элем и даже позволил тебе соблазнить рыбачку? Кто поддержал тебя в Лугг Вейле? Я. Помни об этом, когда будешь отвечать. Так что из еды ты припрятал?

Я улыбнулся.

– Ничего.

– Бессмысленный саксонский мешок с потрохами, вот ты кто! – Кулух взглянул на Галахада, отдыхавшего вместе с моими людьми. – У тебя осталась еда, о принц?

– Я отдал последние крошки Тристану, – отвечал тот.

– Это по-христиански, да? – скривился Кулух.

– Надеюсь, – отвечал Галахад.

– Вот почему я остаюсь язычником, – объявил Кулух. – Люблю пожрать вволю. Не могу рубить саксов на голодный желудок. – Он оглядел моих воинов, но никто не предложил ему поесть, поскольку у них у самих ничего не осталось. – Так значит, мне удастся сбыть тебе этого гаденыша Мордреда? – спросил Кулух, поняв, что еды ему не перепадет.

– Так хочет Артур.

– Я тоже. Будь у меня еда, я бы отдал ее до последней крошки в награду за услугу. Забирай стервеца. Пусть теперь тебе отравляет жизнь, а не мне, но учти, что ты измочалишь ремень о его гнусную шкуру.

– Не знаю, разумно ли бить нашего будущего короля, – осторожно заметил я.

– Неразумно, зато приятно. Сопливый ублюдок. – Он обернулся. – И что с саксами? Хотят они сражаться или нет?

Ответ на его вопрос пришел почти мгновенно. Скорбно, низко пропел рог, и лес огласился грохотом боевого саксонского барабана. Мы вскочили на ноги. Из-за деревьев на дальней стороне ручья показалось войско. Там, где секунду назад была лишь залитая солнцем листва, словно из-под земли выросли сотни саксов – сотни одетых в шкуры и закованных в сталь воинов с топорами, собаками, копьями и щитами. Вместо знамен у них были бычьи черепа, насаженные на палки и обвешанные тряпьем. Авангард составляли колдуны с всклокоченными, вымазанными навозом волосами, которые выплясывали перед строем сомкнутых щитов и призывали на нас проклятие богов.

Колдунам противостояли Мерлин и остальные друиды. По древнему обычаю они не шли, а прыгали на одной ноге, поддерживая себя посохом и размахивая в воздухе свободной рукой. Остановившись в сотне шагов от колдунов-саксов, они обрушили на них собственные проклятия. Тем временем на холме христианские священники, воздев руки, призывали на помощь своего бога.

Наше войско выстроилось в линию. Агрикола с его одетыми на римский манер латниками занял место на левом фланге, мы все – в центре. Артурова конница, до поры до времени спрятанная в недостроенном доме, должна была защитить правый фланг. Артур надел шлем, взобрался на свою кобылу Лламрей, расправил белый плащ на лошадином крупе и взял у Хигвидда тяжелое копье вместе с сияющим щитом.

Саграмор, Кунеглас и Агрикола возглавляли пехотинцев. Сейчас мои люди были крайние справа, и я видел, что саксонский строй куда длиннее нашего. Враг превосходил нас числом. Барды вам скажут, что саксов было несколько тысяч, но, полагаю, Элла привел не более шестисот человек. Разумеется, саксонский король располагал куда большим числом воинов, однако, как и мы, вынужден был оставить гарнизоны для защиты крепостей. Впрочем, и шесть сотен копейщиков – очень большое войско. А за строем дожидались еще не меньше шести сотен женщин и детей, которые не собирались принимать участие в битве, но, без сомнения, надеялись поживиться в случае победы – уж точно они бы обобрали наши трупы до нитки.

Друиды с усилием пропрыгали вверх, на холм. Пот стекал по лицу Мерлина на заплетенную в косицы бороду.

– Никакой магии, – объявил он. – Их колдуны не знают настоящей магии. Вам ничто не грозит.

Он протиснулся между сомкнутыми щитами и пошел искать Нимуэ. Саксы медленно надвигались. Их колдуны брызгали слюной и вопили, передовые бойцы осыпали нас бранью либо кричали задним, чтобы те держали строй.

Зазвучали рога, и наши ряды огласились пением. Мы на правом фланге орали боевую песнь Бели Маура – торжествующий рев, от которого огонь пробегает по жилам. Двое моих воинов плясали перед строем, перепрыгивая через свои сложенные на земле мечи. Я позвал их обратно, поскольку саксы двигались прямо на нас, вверх по пологому склону. Однако сшибки не произошло. Саксы остановились в ста шагах от нашего строя и сомкнули щиты, образовав сплошную стену обтянутого кожей дерева. Они молча стояли, пока их колдуны мочились в нашу сторону. Огромные псы лаяли и рвались с поводков, барабаны гремели, то и дело слышались скорбные завывания рога, но сами противники молчали, только ударяли копьями по щитам в такт мерному рокоту барабанов.

– Первые саксы, которых я вижу. – Тристан подошел ко мне и остановился, глядя на саксонских воинов, шкуры, обоюдоострые топоры, собак и копья.

– Их не так и трудно убивать, – успокоил я.

– Не нравятся мне эти топоры, – признался он, касаясь стального обода на щите, чтобы призвать удачу.

– Они тяжелые и несподручные, – заметил я. – Задерживаешь его щитом и колешь мечом пониже. Всегда срабатывает.

"Или почти всегда", – подумал я.

Саксонские барабаны внезапно смолкли, вражеский строй расступился, и вышел сам Элла. Несколько мгновений король смотрел на нас, потом плюнул и решительно бросил оружие на землю, показывая, что хочет поговорить. Он зашагал к нам, рослый, плечистый, темноволосый, в черной медвежьей шкуре. С ним были два колдуна и тощий плешивый человек – толмач, предположил я.

Кунеглас, Мэуриг, Агрикола, Мерлин и Саграмор вышли навстречу Элле. Артур решил остаться с конниками. Поскольку Кунеглас был единственным королем с нашей стороны, ему и пристало говорить с вражеским предводителем, однако он пригласил еще четверых и меня в качестве переводчика. Так я во второй раз увидел Эллу. Он был высокий, широкогрудый, с плоским суровым лицом и темными глазами. Иссеченные шрамами щеки обрамляла густая черная борода. Нос был сломан, на правой руке недоставало двух пальцев. Голову короля венчал шлем с двумя бычьими рогами, ноги облегали кожаные сапоги, длинная кольчуга свисала ниже колен. На горле и на запястьях блестело британское золото. Наверняка он обливался потом под медвежьей шкурой, наброшенной поверх кольчуги, однако в бою такой густой мех защищает от меча не хуже стальных лат.

– Помню тебя, червь, – сказал он мне. – Изменник сакс.

Я чуть кивнул.

– Приветствую тебя, о король.

Он плюнул.

– Думаешь, если ты учтив, смерть твоя будет легкой?

– Моя смерть тебя не касается, о король, а вот я намереваюсь рассказывать о твоей своим внукам.

Он рассмеялся, затем насмешливо оглядел наших предводителей.

– Пятеро на одного! А где Артур? Никак его от страха понос прихватил?

Я представил наших вождей Элле, затем Кунеглас повел речь, которую я переводил. Как обычно, он потребовал, чтобы саксонский король немедленно сдался. Мы будем милостивы, пообещал Кунеглас – потребуем жизнь Эллы, его сокровища, все его оружие, женщин и рабов, однако воины смогут уйти свободными – мы всего лишь отрубим каждому правую руку.

Элла осклабился, показав полный рот гнилых желтых зубов.

– Неужто Артур думает, будто спрятался от меня и я не знаю, что он здесь со своей конницей? Скажи ему, червь, что сегодня ночью его труп будет служить мне подушкой. Скажи, что, натешившись с его женой, я отдам ее моим рабам. Усатому дурню, – он указал на Кунегласа, – скажи, что к полуночи это место будет зваться "Могила бриттов". Еще скажи, что я вырву ему усы и сделаю из них игрушку для дочкиных котят. Скажи, что я изготовлю из его черепа кубок, а внутренности скормлю псам. Демону, – он ткнул бородой в сторону Саграмора, – скажи, что сегодня же его черная душа узрит все ужасы Тора и будет вечно корчиться в кольце змей. Что до этого... – Элла повернулся к Агриколе, – я давно желаю его смерти и буду с удовольствием вспоминать о ней долгими зимними ночами. А недоноска, – он плюнул в сторону Мэурига, – я оскоплю и сделаю своим виночерпием. Скажи им это все, червь.

– Он говорит "нет", – перевел я.

– Но ведь он явно сказал что-то еще? – педантично полюбопытствовал Мэуриг, которого пригласили на переговоры только из-за его ранга.

– Это неважно, – устало отвечал Саграмор.

– Всякое знание важно, – возразил Мэуриг.

– Что они говорят, червь? – спросил меня Элла, не обращая внимания на собственного толмача.

– Спорят, кому достанется удовольствие тебя убить, о король, – отвечал я.

Элла сплюнул.

– Скажи Мерлину, – саксонский король взглянул в сторону друида, – что его я не оскорблял.

– Он и так знает, о король, – сказал я, – ибо говорит на твоем языке.

Саксы боялись Мерлина и даже сейчас не хотели с ним ссориться. Два саксонских колдуна изрыгали в его сторону проклятия, но то была их обязанность, и Мерлин не обижался. Он вообще не проявлял интереса к переговорам, просто высокомерно смотрел вдаль, однако при последних словах удостоил саксонского короля легкой улыбки.

Элла несколько мгновений смотрел на меня, потом спросил:

– Из какого ты племени?

– Из Думнонии, о король.

– По рождению, болван!

– Из твоего, господин, – отвечал я. – Из народа Эллы.

– Кто твой отец?

– Я не знал его, господин. Утер захватил мою мать, когда я был у нее во чреве.

– А ее как зовут?

Мне пришлось на мгновение задуматься.

– Эрке, о король, – вспомнил я наконец.

Элла неожиданно улыбнулся.

– Доброе саксонское имя! Эрке, богиня Земли и наша общая матерь. Как здоровье твоей Эрке?

– Я не видел ее с младенчества, о король, но мне говорили, она жива.

Элла мрачно уставился на меня. Мэуриг визгливо требовал, чтобы ему перевели, потом, ничего не добившись, замолчал.

– Нехорошо человеку забывать свою матерь, – сказал наконец Элла. – Как твое имя?

– Дерфель, о король.

Он плюнул на мою кольчугу.

– Позор тебе, Дерфель, что забыл свою мать. Будешь сегодня сражаться вместе с нами? С народом своей матери?

Я улыбнулся.

– Нет, о король, но благодарю за честь.

– Да будет легкой твоя смерть, о Дерфель. А вот этим гнидам скажи... – он кивнул на четырех вооруженных вождей, – что я приду съесть их сердца.

Элла последний раз плюнул, повернулся и зашагал к своим воинам.

– Так что он сказал? – взвизгнул Мэуриг.

– Он говорил со мной о моей матери, о принц, – отвечал я, – и напомнил про мои грехи.

Да простит меня Бог, в тот день я зауважал Эллу.

Мы выиграли сражение.

Игрейна захочет узнать больше. Ей нравится читать про храбрецов, и они были, как были и трусы, и те, кто со страху наложил в штаны, но остался стоять в строю. Были те, кто никого не сразили, лишь отчаянно защищались, и те, для чьих подвигов бардам пришлось изыскивать новые слова. Короче, бой мало отличался от любого другого. Друзья гибли, среди них Каван, друзья получали раны, как Кулух, друзья оставались невредимы – в их числе Галахад, Тристан и Артур. Меня рубанули топором по левому плечу, и хотя кольчуга смягчила удар, рана затягивалась несколько недель, и алый шрам на ее месте до сих пор болит в холодную погоду.

Важна не битва, а то, что случилось после, однако моя дорогая королева Игрейна хочет знать о героических подвигах, которые свершил дед ее мужа, король Кунеглас, поэтому вкратце расскажу о сражении.

Саксы напали. Элле понадобился час, чтобы сдвинуть их с места, и все это время всклокоченные колдуны вопили, барабаны рокотали, а саксы поочередно прикладывались к бурдюкам с элем. Мы пили мед, ибо, хотя съестное у нас кончилось, брагой воинство Британии не оскудевает никогда. Не меньше половины бойцов в тот день были пьяны, как в любом сражении, ибо ничто лучше браги не подбадривает людей перед самым пугающим маневром: лобовой атакой на сплошную стену щитов. Я не пил, потому что никогда не пью перед боем, однако искушение приложиться к бурдюку было велико. Некоторые саксы, без шлемов и щитов, подбегали к самому нашему строю, надеясь, что мы не выдержим и в беспорядке набросимся на них, однако наградой им были лишь несколько копий, никого, правда, не задевших. В нас тоже летели копья, по большей части попадавшие в щиты. Двое голых саксов, обезумевших от эля или магии, напали на нас. Первого уложил Кулух, второго Тристан. Мы одобрительными возгласами приветствовали обе победы. Саксы в ответ принялись осыпать нас бранью.

Когда Элла наконец напал, у него все пошло не по задуманному. Саксы рассчитывали, что собаки прорвут нагл строй, однако Мерлин и Нимуэ держали наготове наших, только не кобелей, как у саксов, а сук. У многих была течка, и саксонские псы ополоумели. Вместо того чтобы атаковать наш строй, они ринулись к сукам. Лай, рычание, драки и визг – через мгновение по всему полю справлялись собачьи свадьбы. Те кобели, которым не хватило сук, пытались оттолкнуть счастливчиков... главное, ни один не тронул бриттов. Саксы, готовые устремиться в бой, опешили. Элла, боясь, что сейчас мы нападем, криком послал их атаку, но двинулись они не сплошным строем, а в беспорядке.

Саксы бежали к нам, наступая на спаривающихся собак. Лай и визг стали еще громче. Через мгновение щиты сшиблись с глухим стуком, эхо которого остается в памяти на долгие годы. Звуки битвы: вой боевых рогов, крики, оглушительный грохот щитов, ударяющих о щиты, и затем вопли тех, кого настигли копье или топор. Однако в тот день саксы несли больший урон, чем мы. Из-за собак их ровный строй рассыпался, и наши копейщики несколькими клиньями сомкнутых щитов вошли в бреши. Кунеглас, возглавивший один из таких клиньев, едва не пробился к самому Элле. Я не видел Кунегласа в том сражении, зато слышал рассказы бардов о его подвигах – по скромному признанию самого короля, они лишь самую малость преувеличили.

В начале боя меня ранили. Щит принял на себя основную силу удара, но топор соскользнул на левое плечо. Рука тут же онемела, что не помешало мне вонзить копье в горло нападавшему. Тут началась такая давка, что орудовать копьем стало невозможно. Я выхватил Хьюэлбейн и принялся рубить и колоть сплошную напиравшую массу. Бой превратился в состязание кто кого оттеснит. Таков всякий бой до того, как одна сторона начнет брать верх: потная, жаркая, кровавая толчея.

В тот день дело осложнялось тем, что саксонский строй, состоящий примерно из пяти рядов, был длиннее нашего. Чтобы нас не обошли, мы изогнули свой строй на концах, так что там образовались еще две короткие стены из щитов. Поначалу саксы на флангах медлили – видимо, рассчитывали, что прорыв произойдет в центре. Затем один из вражеских вождей обрушился на мой отрезок строя. Он выбежал вперед, сбил щитом двух копейщиков и врубился в наши ряды там, где строй щитов заворачивал. Каван пал, пронзенный его мечом. Вид смельчака, в одиночку прорвавшего наш фланг, заставил саксов с дружными воплями устремиться вслед за вождем.

Тут-то Артур и вылетел во главе своей конницы из недостроенного дома. Я не видел атаки; я ее слышал. Барды уверяют, что удары конских копыт сотрясали самое мироздание; и впрямь, земля дрожала под железными подковами тяжелых боевых скакунов. Кавалерия ударила в оголенный фланг саксов, и на этом бой фактически закончился. Элла рассчитывал, что его люди прорвутся вслед за собаками, а задние ряды сдержат нашу конницу щитами и копьями; он знал, что конным не пробиться через сплошную стену ощетинившихся копьями щитов, и наверняка слышал, что так копейщики Горфиддида задержали Артура в Лугг Вейле. Однако Артур точно рассчитал время атаки. Увидев, что саксонский фланг рассыпался в беспорядке, он не стал ждать, пока его люди выстроятся, просто вылетел из дома во весь опор, крича остальным, чтобы скакали следом, и обрушился на саксов там, где их оборона была слабее всего.

Я плевался в бородатого беззубого сакса, осыпавшего меня бранью над нашими сведенными щитам, когда появился Артур. Его белый плащ развевался по ветру, белый плюмаж реял в вышине. Сверкающим щитом он сбил стяг саксонского вождя – окрашенный кровью бычий череп. Удар – и сакс рухнул, пронзенный копьем в живот. Выпустив бесполезное древко, Артур выхватил Экскалибур и принялся разить направо и налево, все глубже пробиваясь в гущу врагов. Следом в ряды саксов врезался Агравейн, за ним – Ланваль и остальные.

Саксы дрогнули и побежали. Все сражение – с того мига, когда саксы спустили псов, и до появления конницы – не заняло, наверное, и десяти минут, хотя бойня длилась еще не менее часа. Легкая кавалерия с копьями наперевес вылетела навстречу бегущему врагу, тяжелые конники настигали саксов, обративших к ним спины, копейщики спешили принять участие в преследовании, и все они убивали, убивали, убивали.

Саксы мчались, как лани, бросая плащи, оружие и доспехи. Элла пытался остановить бегство, затем, поняв, что это бесполезно, сбросил медвежью шкуру и устремился вслед за другими. Он скрылся в лесу за мгновение до того, как его настигли бы наши легкие конники.

Я остался с убитыми и ранеными. Искалеченные собаки выли от боли. Кулух стоял, пошатываясь, кровь стекала по его бедру, однако я видел, что он будет жить, поэтому присел на корточки рядом с Каваном. Впервые я видел, как тот плачет, так ужасна была боль: меч саксонского вождя вспорол ему живот. Я взял его за руки и сказал, что он ответным ударом сразил противника. Правда ли так было, я не знал и не хотел знать, лишь желал уверить в этом Кавана и потому обещал, что он пересечет мост из мечей с пятиконечной звездой на щите.

– Ты первым из нас вступишь в Иной мир, – сказал я, – так что уж приготовь нам местечко.

– Обещаю, господин.

– И мы к тебе придем.

Он стиснул зубы и выгнул спину, пытаясь сдержать крик. Я обнял шею товарища и прижался щекой к его щеке. По моему лицу катились слезы.

– Скажи там, в Ином мире, – прошептал я ему на ухо, – что Дерфель Кадарн назвал тебя храбрецом.

– Котел... – прохрипел он. – Я должен был...

– Нет, – перебил я, – нет.

И тут, с пронзительным всхлипом, он испустил дух.

Я опустился на землю и принялся раскачиваться взад-вперед от горя и боли в плече. Слезы струились по моему лицу. Исса встал у меня за спиной, не зная, что сказать.

– Он всегда хотел вернуться в Ирландию, – проговорил я, – чтобы умереть на родине.

А после этой битвы он мог бы возвратиться домой с богатством и славой.

– Господин, – позвал Исса.

Я думал, он хочет меня утешить, и не желал слушать. Смерть храбреца достойна слез, поэтому я, не обращая внимания на Иссу, держал руку Кавана, покуда его душа вступала на путь, ведущий к мосту из мечей за пещерой Круахана.

– Господин! – повторил Исса.

Что-то в его голосе заставило меня поднять глаза.

Он указывал в сторону Лондона. Я обернулся, но ничего не увидел – слезы застилали глаза. Я сердито смахнул их рукавом.

К нам двигалось еще одно войско. Еще одно войско одетых в шкуры людей под черепами на палках. Еще одно войско с собаками и топорами. Еще одно саксонское полчище.

Ибо пришел Кердик.