Глава девятая
— Эдвард под каблуком у священников, — пожаловался я Лудде, — а его проклятая мамаша и того хуже. Глупая сука. Мы вернулись в Фагранфорду, и я проводил его на север, к краю холмов, откуда через широкую долину Сэферн можно было увидеть холмы Уэльса. Далеко на западе шел дождь, а в реке в долине внизу серебрилось водянистое отражение солнца. — Они думают, что молитвы помогут избежать войны, — продолжил я, — и все из-за этого глупца Плегмунда. Он считает, что Бог кастрирует датчан.
— Молитвы могут быть полезны, господин, — весело ответил Лудда.
— Чем же они полезны, — сердито проворчал я, — если бы бог хотел, чтобы они приносили пользу, почему же он не сделал этого двадцать лет назад?
Лудда был слишком благоразумен, чтобы ответить. Мы были только вдвоем. Я искал кое-что и не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, что именно, так что мы с Луддой поскакали на вершину холма одни. Мы искали, расспрашивая рабов в полях и глав кланов в их домах, и на третий день я нашел, что искал. Он не был идеальным. Он был гораздо ближе к Фагранфорде, чем мне бы хотелось, и недостаточно близко к датчанам.
Но на севере ничего подобного нет, — сказал Лудда, — насколько мне известно. Ближе к северу много таинственных камней, но скрытых нет.
Таинственные камни представляли собой странные круги из огромных валунов, которые расставили древние, видимо, в честь своих богов.
Обычно когда мы находили такое место, то копали до основания камней, и я находил под парой из них клад. Камни были закопаны в курганах, некоторые из которых были круглыми, а некоторые похожи на длинную гряду, и те, и другие представляли собой могилы древних людей.
Мы их тоже раскапывали, хотя кое-кто верил, что скелеты, находящиеся там, находятся под защитой духов или даже драконов с огненным дыханием, но однажды я нашел в такой могиле кувшин, наполненный гагатом, янтарем и золотыми украшениями.
Курган, который мы обнаружили в тот день, представлял собой высокую гряду, с которой были видны окрестности. Поглядев на север, можно было увидеть земли датчан, хотя до них было очень далеко, слишком далеко, но тем не менее, я решил, что эта древняя могила нам подойдет.
Место называлось Натангравум и принадлежало мерсийскому лорду по имени Элволд, который был просто счастлив, что я буду раскапывать его курган.
— Я одолжу тебе своих рабов для этой работы, — сказал он мне, — этим ублюдках все равно особо нечем заняться до сбора урожая.
— Я буду использовать своих, — ответил я.
Элволд немедленно что-то заподозрил, но я был Утредом, и он не хотел меня злить.
— Ты поделишься тем, что найдешь? — спросил он с волнением.
— Да, — заверил я и положил золотую монету на стол. — Это золото — за твое молчание. Никто не должен знать, что я здесь, так что ты никому не скажешь. Если я узнаю, что ты проболтался, я вернусь и закопаю тебя под этим курганом.
— Я ничего не скажу, господин, — обещал он. Он был старше меня, с дрожащим вторым подбородком и длинными седыми волосами. — Клянусь Богом, мне не нужны неприятности, — продолжал он, — в прошлом году был плохой урожай, датчане недалеко, и я лишь молюсь о сохранении мира.
Он взял золото.
— Но ты ничего не найдешь в этом кургане, господин. Мой отец перекопал его много лет назад, и там нет ничего кроме скелетов. Даже бус.
На вершине гряды были две могилы, одна пристроена к другой. В центре находился круглый курган, а поперек и чуть ниже с востока на запад пролегал второй могильный холм, продолговатый, около десяти футов высоты и больше шестидесяти шагов в длину.
Большая часть этого длинного кургана была из земли и известняка, но с восточной стороны находилась искусственная пещера, в которую можно было зайти через сложенный из валунов дверной проход, смотрящий прямо на восходящее солнце.
Я послал Лудду привести дюжину рабов из Фагранфорды, и они передвинули валун, расчистили вход от земли, так что мы смогли согнувшись войти в длинный отделанный камнями проход.
Из туннеля открывался вход в четыре комнаты, по две с каждой стороны, Мы осветили склеп факелами, пропитанными смолой, и оттащили тяжелые камни, загораживающие вход в комнаты, и, как и обещал Элволд, не обнаружили ничего кроме скелетов.
— Это подойдет? — спросил я Лудду.
Поначалу он не ответил. Он уставился на скелеты с выражением страха на лице.
— Они вернутся и будут нас преследовать, господин, — произнес он тихо.
— Нет, — сказал я, хотя и чувствовал внутри холодную дрожь. — Нет, — повторил я, хотя и не верил в это.
— Не трогай их, господин, — попросил он.
— Элволд сказал, что его отец уже их побеспокоил, — заметил я, пытаясь убедить себя самого, — так что мы в безопасности.
— Он потревожил их, господин, и это означает, что он их пробудил. Теперь они жаждут отомщения.
Кости были сложены в неаккуратную груду, и дети, и взрослые вместе. Их челюсти ухмылялись нам. Один череп был пробит с левого бока, а на другом были остатки волос.
Ребенок лежал, свернувшись на коленях у одного из скелетов. Другое тело протягивало костистую руку в нашу сторону, кости пальцев распластались на каменном полу.
— Их дух здесь, — прошептал Лудда, — я чувствую их, господин.
Я снова ощутил холодную дрожь.
— Скачи обратно в Фаграндорду, — сказал я ему, — и приведи отца Коэнвульфа и лучшего охотничьего пса.
— Лучшего пса?
— Приведи Молнию. Я жду вас завтра.
Мы вылезли из прохода наружу, и рабы поставили обратно большой валун, отделявший мертвых от живых, и в ту ночь небо было похоже на сияющий занавес, бледно-голубой с ярко-белым, который с дрожью поднялся выше и скрыл звезды.
Я видел эти огни и раньше, обычно в разгар зимы и всегда на севере небосклона, но было явно не совпадением, что они мерцали в небесах именно в тот день, когда я позволил лучам факелов упасть на мертвецов, лежащих под землей.
Я арендовал у Элволда дом. Он был построен римлянами и большей частью разрушен, находился он недалеко от деревни под названием Туркандин, что лежала на расстоянии короткой поездки от склепа.
Дом душила в своих объятьях ежевика, а плющ извивался по его сломанным стенам, но две самые большие комнаты, откуда когда-то римляне правили окрестностями, использовались в качестве навеса для скота и были защищены грубыми балками с вонючей соломой. Мы вычистили эти комнаты, и я спал той ночью под этой соломенной крышей, а на следующее утро вернулся к склепу.
Над длинным курганом навис туман. Я ждал там с рабами, сидящими на корточках в нескольких шагах от меня. Лудда вернулся около полудня, и туман все еще не рассеялся. Он привел на поводке Молнию, мою собаку, отличного охотника на оленей, и с ним был отец Кутберт.
Я взял поводок Молнии из рук Лудды. Гончая заскулила, и я потрепал ее за ушами.
— Что тебе следует сейчас сделать, — сказал я Кутберту, — так это убедиться, что духи этой могилы нас не побеспокоят.
— Могу ли я спросить, что ты здесь делаешь?
— Что сказал тебе Лудда?
— Только что я тебе нужен, и что нужно взять собаку.
— Значит, это всё, что тебе нужно знать. И убедись, что ты прогнал этих духов.
Мы убрали большой камень, загораживающий вход, и Кутберт вошел в склеп и бормотал там молитвы, разбрызгивал воду и установил крест, сделанный из веток.
— Мы должны подождать до ночи, господин, — сказал он мне, — чтобы убедиться, что молитвы сработали, — он выглядил смущенным и взмахнул руками в жесте, который означал безнадежность.
У него были огромные руки, и казалось, что он не вполне понимает, куда их девать.
— Подчинятся ли мне духи? — спросил он. — Я не знаю! Они спят днем и должны проснуться и обнаружить, что они в цепях и беспомощны, но, возможно, они сильнее, чем мы думаем? Узнаем сегодня ночью.
— Почему ночью? Почему не сейчас?
— Они спят днем, господин, потом пробуждаются по ночам и кричат, как души, попавшие в бурю. Что если они разорвут цепи? — он содрогнулся. — Но я останусь на ночь и призову ангелов.
— Ангелов?
Он серьезно кивнул.
— Да, господин, ангелов, — он заметил озадаченное выражение на моем лице и улыбнулся. — О, не считай ангелов прекрасными девушками, господин. Простой народ думает, что ангелы — это прелестные яркие штучки с чудесными, — он помедлил, помахав своими большими руками на уровне груди, — оленятами, — наконец произнес он, — но по правде говоря, они воины Господа. Свирепые и грозные создания!
Он замахал руками, изображая крылья, а затем замер, когда заметил, что я уставился на него. Я смотрел на него так долго, что он занервничал.
— Господин? — спросил он с дрожью в голосе.
— Ты умен, Кутберт, — сказал я.
Он выглядел довольным и робким.
— Да, я такой, господин.
— Святой Кутберт Умный, — сказал я восхищенно. — Глупец, — продолжал я, но до чего умный глупец!
— Спасибо, господин, ты так добр.
Той ночью мы с Кутбертом остались у входа в склеп и смотрели на сияющие звезды. Молния положила голову мне на колени, и я поглаживал ее. Это был отличный пес, быстрый, свирепый как воин и бесстрашный.
Серп луны поднялся над холмами. Ночь была наполнена звуками, шуршанием неведомых существ в ближайшем лесу, призывным уханием охотящейся совы, и криком лисы где-то вдалеке.
Когда луна достигла зенита, отец Кутберт повернулся к склепу, встал на колени и начал молча молиться, его губы двигались, а руки сжимали сломанный крест. Если ангелы и пришли, я их не увидел, но, может быть, они там побывали, яркокрылые и прекрасные воины христианского бога.
Я оставил Кутберта молиться и повел Молнию на вершину кургана, где встал на колени и обнял собаку. Я сказал ей, как она хороша, как верна и как храбра.
Я похлопал ее по грубой шкуре и зарылся лицом в шерсть, я сказал ей, что она была лучшей собакой из тех, что я знал, и я все еще обнимал ее, когда перерезал ей горло одним сильным ударом ножа, который заточил накануне.
Я почувствовал, как ее сильное тело боролось и дергалось, она взвыла, но быстро затихла, кровь текла по моей кольчуге и коленям, и я оплакивал ее смерть, я держал ее дрожащее тело и сказал Тору, что принес ему жертву.
Я не хотел этого, но только жертвуя чем-то дорогим, мы можем тронуть разум богов, и я держал Молнию, пока она не умерла. Ее смерть была милосердной и мгновенной. Я умолял Тора принять жертву и в ответ оставить мертвых в тишине их могилы.
Я отнес тело Молнии к ближайшим деревьям и вырыл могилу ножом и осколком камня. Я положил собаку в нее, а рядом с ней нож, затем пожелал ей удачной охоты в другом мире.
Я засыпал могилу и навалил сверху камней, чтобы тело не досталось падальщикам. К тому времени, когда я закончил, уже занималась заря, я был в грязи, в крови и несчастен.
— Боже мой, что случилось? — снова уставился на меня отец Кутберт.
— Я помолился Тору, — коротко ответил я.
— Собака? — прошептал он вопрос.
— Она охотится в другом мире, — сказал я.
Он содрогнулся. Некоторые священники начали бы меня распекать за поклонение фальшивым богам, но Кутберт просто перекрестился.
— Духи вели себя тихо, — сообщил он мне.
— Значит, одна из молитв сработала, — отметил я, — твоя или моя.
— Или обе, господин.
А когда взошло солнце, пришли рабы, открыли склеп и вынесли мертвых из одной из дальних комнат.
Они сложили кости в помещении напротив, а потом закрыли наполненное мертвыми телами пространство каменной плитой. Мы положили черепа в одно из ближайших к входу углублений, так что мертвецы будут приветствовать своими ухмылками каждого посетителя, который согнувшись войдет в проход.
Самой трудной работой было замаскировать вход в самое северное помещение, в то, откуда мы убрали кости, потому что нужно было сделать так, чтобы Лудда смог входить и выходить из этой искусственной пещеры.
Отец Кутберт нашел решение. Отец обуучил его ремеслу каменщика, и Кутберт неуклюже обтесал плиту из известняка, пока та не стала похожа на тонкий щит. Это заняло два дня, но ему удалось это сделать, и мы установили тонкую плиту на плоский камень, и Лудда удостоверился, что может с достаточной легкостью ее опрокинуть.
Он мог отодвинуть ее, пробраться в помещение, а потом другой человек приставил бы ее обратно, так что Лудда скрывался за похожей на щит плитой. Когда он оттуда говорил, его голос был приглушен, но различим.
Мы снова закрыли склеп, набросали земли на валуны у входа и вернулись обратно в Фанранфорду.
— А теперь мы поедем в Лунден, — сказал я Лудде. — Ты, я и Финан.
— Лунден! — это ему понравилось. — Зачем мы едем, господин?
— За шлюхами, конечно же.
— Конечно, — сказал он.
— Я могу помочь! — с готовностью вызвался отец Кутберт.
— Я подумываю сделать тебя ответственным по сбору гусиных перьев, — сказал я ему.
— Гусиных перьев? — он потрясенно уставился на меня. — О, пожалуйста, господин!
Шлюхи и гусиные перья. Плегмунд молился за мир, а я готовился к войне.
Я взял в Лунден тридцать человек, не потому что я в них нуждался, а потому что лорд должен путешествовать с размахом. Мы нашли казармы для воинов и лошадей в римском форте, который стоял на защите северо-западного угла города, потом я прошел с Финаном и Веостаном вдоль крепостного вала у римской стены.
— Когда здесь командовал ты, — сказал Веостан, — тебе тоже выдавали лишь жалкие крохи денег?
— Нет.
— Мне приходится выпрашивать каждую монету, — проворчал он. — Они строят церкви, но я не могу убедить их починить стену.
А стена нуждалась в починке больше, чем когда-либо. Большой участок римской стены между Воротами Епископа и Старыми воротами упал в вонючий ров. И эта проблема появилась не только что.
Еще когда я был командиром гарнизона, я заделал проем массивным дубовым частоколом, но эти бревна сейчас потемнели, а некоторые были гнилыми. Король Эорик видел этот пришедший в упадок участок, и я не сомневался, что он это отметил, и после его визита в Лунден я предложил срочно произвести ремонт, но ничего так и не было сделано.
— Просто взгляни, — сказал Веостан, неуклюже спускаясь вниз по склону из обломков камней, которым заканчивалась разрушенная стена. Он надавил на дубовое бревно, и я увидел, что оно зашаталось, как гнилой зуб.
— Они не заплатят за его замену, — мрачно сказал Веостан. Он пнул основание бревна, и мягкие темные щепки изъеденной грибами древесины разлетелись из-под его сапога.
— У нас же мир, — произнес я с сарказмом, — ты разве не слышал?
— Расскажи это Эорику, — сказал Веостан, взбираясь обратно ко мне. Вся земля к северо-востоку принадлежала Эорику, и Веостан поведал о датских патрулях, которые подходили близко к городу. — Они наблюдают за нами, — сказал он, — а всё, что мне позволено сделать — это помахать им рукой.
— Им даже не нужно подходить близко, — заметил я, — торговцы расскажут все, что им нужно знать.
В Лундене всегда было полно торговцев, датских, саксонских, из Франкии и Фризии, и эти купцы возвращались на родину с новостями. Эорик, я был уверен, знал, насколько уязвима защита Лундена, он даже видел это собственными глазами.
— Но Эорик — осторожный ублюдок, — промолвил я.
— А Сигурд — нет.
— Он еще болен.
— Моли Господа, чтобы он сдох, — грубо отрезал Веостан.
Я узнал больше новостей в городских тавернах. Там собрались капитаны со всего побережья Британии, за кружку эля рассказывающие слухи, некоторые из которых были правдой. И ни в одном слухе не говорилось о войне. Этельволд все еще скрывался в Эофервике и все еще претендовал на трон Уэссекса, но он не обладал достаточными силами, пока датчане не дадут ему армию.
Почему они вели себя так тихо? Это озадачивало меня. Я был так уверен, что они атакуют, услышав о смерти Альфреда, но вместо этого они не предприняли ничего. Епископ Эркевальд знал ответ.
— Это Божья воля, — сказал он мне. Мы случайно встретились на улице. — Господь велит нам возлюбить врагов своих, — объяснил он, — и любовью мы сделаем их миролюбивыми христианам.
Помню, как уставился на него.
— Ты и правда в это веришь? — спросил я.
— Мы должны иметь веру, — яростно ответил он. Он перекрестил женщину, которая склонилась перед ним. — Итак, — спросил он меня, — что привело тебя в Лунден?
— Мы приехали за шлюхами, — ответил я. Он моргнул. — Знаешь ли ты хороших шлюх, епископ? — спросил я.
— Боже мой! — прошипел он и пошел своей дорогой.
По правде говоря, я решил не искать шлюх в тавернах Лундена, потому что всегда была вероятность, что их узнают, так что я повел Финана, Лудду и отца Кутберта к пристани, где выгружали рабов, она находилась вверх по реке, у старого римского моста.
В Лундене никогда не было процветающего рынка рабов, но всегда велась какая-то торговля теми, кого захватили в Ирландии, Уэллсе или Шотландии.
Датчане держали больше рабов, чем саксы, наши рабы обычно трудились в поле. Человек, который не мог себе позволить купить буйвола, впрягал в плуг пару рабов, хотя они и не смогли бы сделать такую же глубокую борозду, как лезвие, которое тянет буйвол.
Буйволы доставляли и меньше проблем, хотя раньше можно было просто убить надоевшего раба без всякого наказания. Законы, написанные Альфредом, поменяли положение. Любой человек, пожелавший освободить своих рабов, верил, что этим заслужит одобрение Господа, так что в Лундене не было особого спроса на рабов, но каких-нибудь рабов на продажу всегда можно было найти на пристани у Темеза.
Торговцы приезжали из Ратумакоса, франкийского города, и почти все эти торговцы были северянами, потому что отряды викингов завоевали всю область вокруг этого города.
Они приезжали, чтобы купить молодежь, захваченную в приграничных стычках, а некоторые и сами приводили рабов на продажу, зная, что богачи из Уэссекса и Мерсии оценят экзотическую красавицу. Церковь не одобряла эту торговлю, но она все равно процветала.
Верфь находилась недалеко за стеной, у реки, рабов держали во влажных деревянных хижинах внутри крепостных стен. В тот день там присутствовали четыре торговца из Лундена, и их стражники заметили, как мы пришли, и предупредили хозяев, что приближаются богатые воины. Торговцы вышли на улицу и низко поклонились.
— Вина, господа? — спросил один из них. Может быть, эля? Или чего вы еще изволите.
— Женщин, — сказал отец Кутберт.
— Помалкивай, — рявкнул я.
— Иисус и Иосиф, — произнес Финан, задержав дыхание, и я знал, что он вспоминает те долгие месяцы, которые мы с ним провели в рабстве, прикованные к веслам на корабле Сверри, на наших руках была выжжена буква S, что означало «раб». Сверри умер, умер и его приспешник Хакка, обоих зарезал Финан, но этот ирландец так и не смог перестать ненавидеть рабство.
— Вы ищете женщин? — спросил один из торговцев. — Или девочек? Юных и нежных? У меня как раз есть то, что нужно. Неиспорченный товар! Сочный и прекрасный! Так как, господа?
Я взглянул на отца Кутберта.
— Сотри ухмылку с лица, — зарычал я на него, а потом понизил голос, — и найди Веостана. Скажи ему, чтоб привел десять или дюжину воинов. Быстро.
— Но, господин… — начал было он, желая остаться.
— Иди! — прокричал я.
Он ушел.
— Мудрое решение — расстаться со священником, господин, — сказал торговец, предположив, что я отослал Кутберта, потому что церковь не одобряла его занятие. Я попытался ответить по-дружески, но тот же гнев, что бурлил в крови Финана, теперь скрутил и мой живот. Я вспомнил унижения и нищету рабства.
Мы с Финаном однажды сидели, скованные цепями в точно таком же влажном строении. Шрам на предплечье, казалось, начал причинять мне жгучую боль, когда я последовал за торговцем через низкую дверь.
— Я привез полдюжины девиц через море, — сказал он, — и полагаю, что вам не нужны доярки или посудомойки.
— Нам нужны ангелы, — жестко ответил Финан.
— Именно это я и предлагаю! — радостно воскликнул торговец.
— Каково твое имя? — спросил я.
— Халфдан, — сказал он. Ему было тридцать с небольшим, как я прикинул, дородный и высокий, с лысой как яйцо головой и бородой, которая доставала ему до пояса, на котором был привязан меч с серебряной рукоятью. В комнате, в которую мы вошли, были четыре стражника, двое — вооруженные дубинками, а другие двое — мечами.
Они наблюдали за рабами, сидящими в цепях в воняющей нечистотами грязи на полу. Задней стеной хижины служил крепостной вал городских укреплений, его камни зеленели и чернели в тусклом свете, который шел через щели в гнилой соломенной крыше. Рабы молча нас рассматривали.
— В основном они из Уэллса, — произнес Халфдан небрежно, — но есть и из Ирландии.
— Ты возьмешь их во Франкию? — спросил Финан.
— Если только вы не захотите их взять, — сказал Халфдан. Он открыл засов на другой двери, затем постучал по ее темному дереву, и я услышал, как с другой стороне открыли еще один засов. Дверь распахнулась, и показался человек, ожидавший там, этот был с мечом. Он охранял самый ценный товар Халфдана, девушек. Человек ухмыльнулся в качестве приветствия, когда мы согнувшись вошли через дверь.
Было трудно разглядеть, как выглядят девушки, в этом сумраке. Они сбились в кучу в углу, одна казалась больной. Я заметил, что одна из девушек была очень смуглой, а другие белокожими.
— Шестеро, — сказал я.
— Да ты умеешь считать, господин, — пошутил Халфдан… Он запер дверь, ведущую в большую комнату, где содержали мужчин.
Финан знал, что я имел в виду. Мы вдвоем и шестеро работорговцев, мы были в ярости и нам давно не выпадала возможность с кем-нибудь подраться, мы были возбуждены.
— Шестеро — это ерунда, — сказал Финан. Лудда почувствовал какой-то подтекст и занервничал.
— Так ты хочешь больше шестерых? — спросил Халфдан. Он ударом распахнул заевшие ставни, чтобы внустить немного света с улицы, и девушки сощурились, наполовину ослепленные. — Шесть красавиц, — гордо заявил Халфдан.
Шесть красавиц были худы, в грязи и напуганы. Темнокожая девушка отвернулась, но я успел заметить, что она и правда была красавицей. Две из них были светловолосыми.
— Откуда они?
— Большинство из Франкии, — сказал Халфдан, — кроме этой, — он указал на отвернувшуюся девушку, — эта с самого края земли. Только боги знают, откуда она родом. Возможно, упала с луны, насколько я знаю. Я купил ее у торговца с юга. Она говорит на каком-то странном языке, но достаточно хорошенькая, если вам нравится темное мясо.
— А кому оно не нравится? — спросил Финан.
— Я хотел оставить ее себе, — сказал Халфдан, — но сучка не прекращает плакать, а я не выношу рыдающих сучек.
— Они были шлюхами? — спросил я.
— Они не девственницы, — отозвался Халфдан весело. — Не буду тебя врать, господин, если ты ищешь именно это, то я могу найти для тебя такую, но это, возможно, займет месяц или два. Но не эти девушки. Темнокожая и та, что из Фризии, какое-то время работали в таверне, но ими не очень много пользовались, просто попортили. Они все еще красавицы. Позволь показать тебе.
Он опустил вниз свою массивную руку и вытащил из кучи темнокожую девушку. Она вскрикнула, когда он тащил ее, а он ударил ее по голове.
— Хватит кричать, тупая сука, — прорычал он. Он повернул ее лицо в мою сторону. — Что думаешь, господин? У нее странный цвет, но он прелестна.
— Да, — согласился я.
— Цвет везде одинаковый, — осклабился он и чтобы доказать это, сдернул с нее платье, обнажив груди. — Прекрати хныкать, сука, — он вновь ее ударил. Он приподнял одну из ее грудей. — Видишь, господин? Коричневые титьки.
— Дай-ка мне, — сказал я. Я вытащил нож, и Халфдан решил, что я собираюсь срезать остатки платья девушки, и сделал шаг назад.
— Рассмотри хорошенько, господин, — посоветовал он.
— Обязательно, — обещал я. Девушка все еще плакала, когда я повернулся и воткнул клинок Халфдану в брюхо, но под его туникой был металл, и лезвие намертво остановилось. Я услышал, как меч Лудды чиркнул, когда тот вынимал его из ножен, пока Халфдан пытался ударить меня головой, но я уже схватил его за бороду левой рукой и сильно дернул.
Я повернул нож кверху и потянул голову Халфдана вниз, на его остриё. Девушки кричали, а стражник в другой комнате стучал в запертую дверь.
Халфдан взревел, а потом этот рев превратился в бульканье, когда клинок разорвал его глотку и нижнюю челюсть. Кровь окрасила комнату. Соперник Финана был уже мертв, ирландец убил его молниеносно, а потом Финан чиркнул ножом, разрезав Халфдану подколенные сухожилия, и этот крупный человек упал на колени, а затем я как следует закончил свое дело, перерезав ему глотку. Его длинная борода впитала большую часть крови.
— Тебе потребовалось много времени, — сказал Финан весело.
— Давно не практиковался. Лудда, вели девушкам вести себя тихо.
— Еще четверо, — заметил Финан.
Я спрятал нож, вытерев кровь со своей руки туникой Халфдана, и вытащил Вздох Змея. Финан отпер дверь и резко ее распахнул. Стражник нырнул внутрь, заметил ожидающий его клинок и попытался вернуться обратно, но Финан втащил его, а я вонзил ему меч глубоко в живот, а потом ударил коленом по лицу, когда он согнулся. Он опустился на пропитанный кровью пол.
— Прикончи его, Лудда, — велел я.
— Господи Иисусе, — пробормотал он.
Остальные три стражника были более осторожны. Они ждали в дальнем конце большой комнаты и уже вызвали подмогу со стороны других работорговцев. В интересах купцов было помогать друг другу, так что их призыв привел в комнату еще нескольких мужчин. Еще четверых, а потом и пятерых, все были вооружены и готовы драться.
— Осферт всегда говорит, что я недостаточно долго думаю, прежде чем ввязаться в драку, — сказал Финан.
— И ведь он прав, — отметил я, но потом на улице раздался громкий крик. Прибыл Веостан с несколькими воинами из гарнизона. Они проложили себе путь в лачугу и выгнали работорговцев на улицу, где двое из них жаловались Веостану, что мы убийцы.
Веостан зарычал на них, чтобы заткнулись, а потом исследовал хибару. Он поморщил нос от зловония большой комнаты, потом нырнул в маленькую и посмотрел на два трупа.
— Что случилось?
— Эти двое поспорили, — заявил я, указывая на Халфдана и того стражника, которого так быстро прирезал Финан, — и убили друг друга.
— А тот? — Веостан кивнул в сторону третьего человека, скорчившегося на полу и хнычущего.
— Я велел тебе его прикончить, — сказал я Лудде, а потом сам это сделал. — Его переполняло горе от того, что они умерли, — объяснил я, — поэтому он пытался покончить с собой.
Двое других работорговцев последовали за нами в сарай и яростно уверяли, что мы обманщики и убийцы.
Они подчеркнули, что их торговля легальна, что им обещали защиту со стороны закона.
Они потребовали, чтобы я предстал перед судом за убийство и заплатил огромный штраф серебром за отнятые жизни.
Веостан внимательно выслушал их.
— Вы поклянетесь на суде? — спросил он двоих мужчин.
— Да! — сказал один из торговцев.
— Вы расскажете, что случилось, и дадите клятву?
— Он должен возместить нам убытки!
— Лорд Утред, — обратился ко мне Веостан, — вы приведете свидетелей, чтобы оспорить их показания?
— Да, — ответил я, но упоминания моего имени было достаточно, чтобы унять воинственный настрой мужчин.
Они посмотрели на меня секунду, затем один из них пробормотал, что Халфдан всегда был сварливым дураком.
— Значит, вы не будете давать клятву на суде? — спросил Веостан, но двое мужчин уже отказались от своих слов. Они убежали.
Веостан ухмыльнулся.
— Я должен, — сказал он, — арестовать тебя за убийство.
— Я ничего не сделал, — сказал я.
Он посмотрел на покрасневший клинок Вздоха Змея.
— Я вижу это, господин, — произнес Веостан.
Я склонился над телом Халфдана и разрезал тунику, под которой обнаружил кольчугу и, как и ожидал, кошель на поясе.
Как раз на него напоролся поначалу мой нож, кошель был набит монетами, в основном золотыми.
— Что мы будем делать с рабами? — громко поинтересовался Веостан.
— Они мои, — сообщил я, — я только что их купил, — я вручил ему кошель, забрав оттуда несколько монет. — Этого должно хватить на дубовые бревна для частокола.
Он посчитал монеты и выглядел довольным.
— Ты — ответ на мои молитвы, господин, — сказал он.
Мы отвели рабов в таверну нового города, саксонского поселения, лежащего к западу от римского Лундена. Монет, которых я забрал из кошелька Халфдана, хватило на еду, эль и одежду.
Финан поговорил с мужчинами и посчитал, что полдюжины из них станут хорошими воинами.
— Если нам когда-нибудь снова понадобятся воины, — ухмыльнулся он.
— Ненавижу мирное время, — сказал я, а Финан засмеялся.
— Что будем делать с остальными? — спросил он.
— Отпусти мужчин, — предложил я, — они молоды и смогут выжить.
Мы с Луддой говорили с девушками, а отец Кутберт просто смотрел на них во все глаза. Он был очарован темнокожей девушкой, чье имя было Мехраса.
Она выглядела старшей из шестерых, ей было лет шестнадцать-семнадцать, а остальным на три-четыре года меньше.
Как только они поняли, что в безопасности или, по крайней мере, им не угрожает опасность в ближайшее время, они начали улыбаться.
Две были саксонками, которых захватили на побережье Кента франкские налетчики, а две были из Франкии.
И еще была таинственная Мехраса и больная девушка из Фризии.
— Девушки из Кента могут отправиться домой, — сказал я, но остальных отведите в Фагранфорду.
Я разговаривал с Луддой и отцом Кутбертом.
— Выберете двоих и обучите всему, что они должны уметь. Оставшиеся двое могут работать на сыроварне или на кухне.
— С удовольствием, господин, — сказал отец Кутберт.
Я посмотрел на него.
— Если ты будешь обращаться с ними неподобающе, — заявил я, — я тебя накажу.
— Да, господин, — скромно ответил он.
— А теперь иди.
Я послал Райпера с дюжиной воинов защищать девушек в поездке, но мы с Финаном остались в Лундене.
Я всегда любил этот город, это было самое лучшее место для того, чтобы узнать, что происходит по всей Британии.
Я поговорил с торговцами и путешественниками и даже прослушал одну из бесконечных проповедей Эркенвальда, не потому, что нуждался в его совете, а чтобы услышать, о чем церковь рассказывает людям.
Епископ был умелым проповедником, в его послании содержалось именно то, чего хотел архиепископ Плегмунд. Это был призыв к миру, чтобы дать церкви время обратить язычников.
— Мы были подавлены войной, — Сказал Эркевальд, — мы тонули в слезах вдов и матерей. Каждый человек, убивающий другого, разбивает сердце матери.
Он знал, что я был в церкви, и уставился в темноту, туда, где стоял я, затем указал на новую роспись на стене, которая изображала Марию, мать Христа, рыдающую у подножия креста.
— Какую вину пришлось нести этим римлянам, какую вину мы несем, когда убиваем! Мы дети Господа, а не овцы на заклание.
Было время, когда Эркенвальд проповедовал резню, побуждая нас уничтожить датстких язычников, но приход 900 года каким-то образом убедил церковь предписать нам мир, и казалось, что их молитвы были услышаны.
В приграничных землях иногда угоняли скот, но ни одна армия датчан не пришла, чтобы завоевать нас.
Позже этим летом мы с Финаном поднялись на борт кораблей Веостана и спустились вниз по реке к ее широкому устью, где я провел так много времени.
Мы подошли близко к Бамфлеоту, и я увидел, что датчане не попытались восстановить форт, а в Хотледж Крик не было кораблей, хотя мы заметили почерневшие остовы тех кораблей, которые мы там сожгли.
Мы прошли дальше на восток, где Темез расширялся до великого моря, и направили лодку по мелководью в Скеобириг, еще одно место, где отряды датчан любили устраивать засады на торговые суда, идущие в Лунден и из него, но бухта была пуста.
То же самое было и на южном берегу устья реки. Никого, только птицы и мокрая грязь.
Мы прошли на веслах вверх по излучине реки Медуэй до бурга Хрофесеастр, где я увидел, что деревянный частокол на огромном земляном валу сгнил, как и лунденский, но большая куча свежих дубовых бревен давала понять, что кто-то собирается починить укрепления.
Мы с Финаном спустились на берег у верфи рядом с римским мостом и прошли в дом епископа около большой церкви.
Управляющий поклонился, а когда услышал мое имя, не посмел попросить у меня меч. Он провел нас в уютную комнату и велел слугам принести еды.
Епископ Свитвульф со своей женой прибыли час спустя. Епископ выглядел обеспокоенным, он был седым, с вытянутым лицом и дрожащими руками, а его жена была миниатюрной и нервной.
Она, должно быть, поклонилась мне раз десять перед тем как сесть.
— Что привело тебя сюда, господин? — спросил Свитвульф.
— Любопытство.
— Любопытство?
— Мне интересно, почему датчане ведут себя так тихо, — сказал я.
— Это божья воля, — робко произнесла жена епископа.
— Потому что они что-то планируют, — сказал Свитвульф. — Никогда не доверяй датчанину, когда он молчит, — он взглянул на жену. — Разве на кухне не нужны твои советы?
— На кухне? О! — она встала, на мгновение поколебалась и удалилась.
— Почему датчане ведут себя тихо? — спросил меня Свитвульф.
— Сигурд болен, — предположил я, — у Кнута дела у северных границ.
— А Этельволд?
— Напивается в Эофервике, — сказал я.
— Альфреду нужно было его удавить, — прорычал Свитвульф.
Я потеплел к епископу.
— Ты не проповедуешь мир, как остальные? — спросил я.
— О, я проповедую то, что мне велят, — ответил он, — но также углубляю ров и отстраиваю стену.
— А олдермен Сигельф? — поинтересовался я. Сигельф был олдерменом Кента, одним из главных военноначальников этой области и видным лордом.
Епископ бросил на меня подозрительный взгляд.
— А что с ним?
— Я слышал, что он хочет стать королем Кента.
Свитвульфа это заявление застало врасплох. Он нахмурился.
— Его сын думал об этом, — сказал он осторожно, — но не думаю, что Сигельф считает так же.
— А Сигебрит ведет переговоры с датчанами, — заявил я. Сигебрит, который сдался мне около Скиребурнана, был сыном Сигельфа.
— Ты знаешь об этом?
— Я знаю об этом, — сказал я. Епископ замолчал. — Что происходит в Кенте? — спросил я, но он по-прежнему молчал. — Ты же епископ, твои священники рассказывают тебе всякое. Так скажи мне.
Он все еще колебался, но потом как будто прорвало плотину, он рассказал мне обо всех несчастьях Кента.
— Когда-то у нас было собственное королевство, — сказал он. — Теперь Уэссекс обращается с нами как с мусором. Посмотри, что случилось, когда высадились Хэстен и Харальд! Защитили ли нас? Нет!
Хэстен высадился на северном побережье Кента, а ярл Харальд Кровавая Борода привел больше двух сотен кораблей к южному побережью, где взял приступом недостроенный бург и устроил резню, а потом распространил эту оргию пожаров, убийств, порабощения и грабежей по всей округе.
Уэссекс послал войско под предводительством Этельреда и Эдварда, чтобы противостоять захватчикам, но это войско ничего не предприняло.
Этельред и Эдвард разместили своих воинов в покрытых лесом горах в центре Кента и спорили, ударить ли на север по Хэстену или на юг по Харальду, а тем временем Харальд жег и убивал.
— Я убил Харальда, — сказал я.
— Да, — согласился епископ, — но до этого он успел опустошить всю округу.
— Так люди хотят, чтобы Кент снова стал королевством? — спросил я.
Он долго колебался перед тем, как ответить, но все равно его ответ был уклончивым.
— Никто не хотел этого, пока Альфред был жив, но теперь?
Я встал и подошел к окну, откуда были видны верфи. На летнем небе с криками кружились чайки.
На верфи было два подъемных журавля, которые поднимали лошадей, чтобы погрузить их на широкое торговое судно. Его внутренняя часть была разделена на стойла, в которых испуганных животных привязывали.
— Куда отправляются лошади? — поинтересовался я.
— Лошади? — отозвался озадаченный Свитвульф, но потом понял, почему я задал этот вопрос. — Их посылают на рынок во Франкию. Мы здесь разводим хороших лошадей.
— Ты разводишь лошадей?
— Олдермен Сигельф, — сказал он.
— И Сигельф здесь правит, — заметил я, — а его сын ведет переговоры с датчанами.
Епископ вздрогнул.
— По твоим словам, — сказал он осмотрительно.
Я повернулся к нему.
— А его сын был влюблен в твою дочь, — произнес я, — и поэтому ненавидит Эдварда.
— О Боже, — тихо промолвил Свитвульф и перекрестился. В его глазах были слезы. — Она была девчонкой, глупой девчонкой, но приносящей радость.
— Мне жаль, — сказал я.
Он сморгнул слезы.
— И ты присматриваешь за моими внуками?
— Да, они на моем попечении.
— Я слышал, что мальчик болезненный, — его голос звучал встревоженно.
— Просто слухи, — заверил я его. — Оба здоровы, но для их же здоровья будет лучше, если олдермен Этельхельм будет думать противоположное.
— Этельхельм — неплохой человек, — произнес епископ с неохотой.
— Но он перерезал бы твоим внукам горло, если бы имел возможность.
Свитвульф кивнул.
— Какого цвета их волосы?
— Мальчик темноволос, как отец, а девочка белокурая.
— Как моя дочь, — прошептал он.
— Которая вышла замуж за этелинга Уэссекса, — напомнил я, — отрицающего это. И Сигебрит, отвергнутый возлюбленный, отправился к датчанам из-за ненависти к Эдварду.
— Да, — тихо согласился епископ.
— Но потом присягнул Эдварду, когда Этельволд сбежал на север.
Свитвульф кивнул.
— Я слышал.
— Можно ли ему доверять?
Прямота вопроса выбила Свитвульфа из колеи. Он нахмурился и неловко поменял позу, потом взглянул в окно на ворон, шумящих на траве.
— Я бы не стал ему доверять, — тихо произнес он.
— Я не расслышал тебя, епископ.
— Я бы не стал ему доверять, — сказал он громче.
— Но это его отец — местный олдермен, а не Сигебрит.
— Сигельф — тяжелый человек, — епископ снова понизил голос, — но он не глупец, — он взглянул на меня с несчастным видом. — Я буду отрицать, что сказал всё это.
— Ты слышал наш разговор? — спросил я Финана.
— Ни единого слова, — ответил тот.
Мы остались на ночь в Хрофесеастре и на следующий день с приливом вернулись в Лунден. От воды веяло прохладой — первый признак приближающейся осени, я вытащил своих людей из таверн нового города и оседлал лошадей.
Я намеренно держался в стороне от Фагранфорды, так как она находилась слишком близко к Натангравуму, и повел свое маленькое войско на юго-запад по знакомым дорогам, пока мы не достигли Винтанкестера.
Эдвард удивился и обрадовался мне. Он знал, что я все лето не был в Фагранфорде, поэтому не спрашивал о близнецах, вместо этого рассказав о том, что сообщила ему его сестра.
— Они здоровы, — сказал Эдвард. Он пригласил меня на пир. — Мы не подаем отцову еду, — заверил он меня.
— Какое счастье, господин, — ответил я. Альфред вечно подавал пресные блюда, состоящие из жидких бульонов и вялых овощей, а Эдвард, по крайней мере, знал толк в мясе.
Его нынешняя жена, полная и беременная, была здесь, а ее отец, олдермен Этельхельм, был, очевидно, самым доверенным советником Эдварда.
Священников было меньше, чем при Альфреде, но на пире присутствовала, по меньшей мере, дюжина, среди которых был и мой старый друг Уиллибальд.
Этельхельм весело поприветствовал меня.
— Мы боялись, что ты станешь провоцировать датчан, — заявил он.
— Кто? Я?
— Они притихли, — сказал Этельхельм, — и лучше их не будить.
Эдвард взглянул на меня.
— Ты бы разбудил их? — спросил он.
— Я, господин, — произнес я, — отправил бы сотню твоих лучших воинов в Кент. Затем я отправил бы еще две-три сотни в Мерсию и построил бы там бурги.
— Кент? — спросил Этельхельм.
— В Кенте неспокойно, — ответил я.
— Они всегда доставляли неприятности, — пренебрежительно произнес Этельхельм, — но они ненавидят датчан так же сильно, как и мы.
— Кент должно защищать ополчение, — заявил Эдвард.
— А лорд Этельред может построить бурги, — заявил Этельхельм. — Если датчане придут, мы будем наготове, но нет смысла тыкать в них острой палкой. Отец Уиллибальд!
— Господин? — Уиллибальд привстал из-за одного из низких столов.
— Есть уже известия от наших миссионеров?
— Будут, господин! — ответил Уиллибальд, — Я уверен, будут.
— Миссионеры? — спросил я.
— Среди датчан, — сказал Эдвард. — Мы обратим их.
— Мы перекуем датские мечи на орала, — сказал Уиллибальд, и сразу после его обнадеживающих слов прибыл гонец. Это был запачканный грязью священник, приехавший из Мерсии, его отправил в Уэссекс Верферт, бывший епископом в Вюграчестере.
Мужчина мчался во весь опор, и в зале воцарилась тишина, пока мы ждали от него сообщения. Эдвард поднял руку, и арфист убрал пальцы со струн.
— Повелитель, — священник преклонил колени перед помостом, на котором стоял высокий стол с горевшими на нем свечами, — хорошие вести, мой король.
— Этельволд мертв? — спросил Эдвард.
— Господь велик! — произнес священник. — Век чудес еще не прошел!
— Чудес? — спросил я.
— Похоже, есть древняя гробница, повелитель, — объяснил священник, глядя на Эдварда, — гробница в Мерсии, и ангелы явились туда, чтобы предсказать будущее.
Британия будет христианской! Ты будешь править от моря и до моря, повелитель! Там ангелы! И они принесли божественное пророчество!
Внезапно хлынул поток вопросов, который Эдвард остановил. Вместо этого они с Этельхельмом опросили посланника, выяснив, что епископ Верферт отправил к гробнице доверенных священников, и они подтвердили явление с небес.
Посланник не мог скрыть своей радости.
— Ангелы говорят, что датчане станут христианами, и ты, повелитель, будешь править всем английским народом!
— Видишь? — отец Коэнвульф выжил той ночью, когда ушел молиться с Этельволдом, потому что его заперли в конюшне, а теперь не мог сдержать ликования.
Он смотрел на меня:
— Видишь, лорд Утред! Век чудес еще не прошел!
— Слава Богу! — произнес Эдвард.
Гусиные перья и трактирные шлюхи. Слава Богу. Натангравум стал местом для паломничества.
Сотни человек приходили туда, и большинство оставалось разочарованными, потому что ангелы появлялись не каждую ночь, даже целые недели проходили, а из склепа не возникало свечение и никакие странные песнопения не шли из его каменных глубин, но потом ангелы снова появлялись, и долина, лежащая у подножия гробницы в Натангравуме, наполнялась эхом молитв жаждущего помощи народа.
Лишь нескольким людям было дозволено входить в склеп, и они выбирались отцом Кутбертом, который проводил их мимо вооруженных воинов, охранявших древний курган.
Эти люди были моими воинами, во главе которых стоял Райпер, но на вершине холма развевалось знамя Этельфлед с изображением довольно неуклюжего гуся, каким-то образом держащего крест в одной из перепончатых лап и меч — в другой.
Этельфлед была убеждена, что Святая Вербурга хранит ее, так же, как эта святая когда-то сохранила пшеничное поле, отогнав от него стаю голодных гусей.
Это считалось чудом, в таком случае, я тоже чудотворец, но слишком благоразумный, чтобы заявить об этом Этельфлед.
Это знамя с гусями предполагало, что стража принадлежит Этельфлед, и что все, допущенные внутрь склепа, находились под ее защитой, в это можно было поверить, потому что никто не предположил бы, что Утред Нечестивый охраняет место христианского паломничества.
Пройдя мимо стражи, посетитель подходил ко входу в склеп, освещавшийся ночью тусклым светом свечей, в котором были видны две кучи черепов, по одной с каждой стороны низкого сводчатого прохода.
Кутберт преклонял вместе с ними колени, молился с ними, а потом приказывал снять оружие и кольчуги.
— Никто не может войти к ангелам с оружием, — говорил он сурово и, как только ему подчинялись, предлагал посетителям выпить из серебряного кубка. — Пейте до дна, — приказывал он.
Я ни разу не попробовал этот напиток, приготовленный Луддой. Моих воспоминаний о напитке Эльфадель было более чем достаточно.
— Он унесет их в мир грез, — объяснил Лудда, когда я нанес один из своих редких визитов в Туркандин.
Этельфлед приехала со мной и настояла на том, чтобы понюхать напиток.
— Мир грез? — спросила она.
— Их стошнит пару раз, госпожа, — отметил Лудда, — но и мир грез тоже.
Не то чтобы им нужны были эти грезы, но как только они выпивали, а Кутберт замечал, что их взгляд затуманился, он позволял им вползти в длинный проход склепа.
Внутри они видели каменные стены, пол и потолок, и с каждой стороны — комнаты, наполненные грудой костей, освещенные свечами, но впереди были ангелы.
Три ангела, а не два, прижавшиеся друг к другу в конце прохода, с великолепными перьями крыльев.
— Я выбрал трех, потому что это священное число, господин, — объяснил Кутберт, — как Святая Троица.
Гусиные перья были приклеены к камню в форме веера, так что при тусклом свете их легко можно было принять за крылья.
Лудде понадобился целый день, чтобы правильно расположить перья, а потом троих девушек обучили тому, что им предстоит делать, что заняло добрую часть месяца.
Когда приходили посетители, они тихо пели. Кутберт обучил их музыке, которая звучала мягко и как во сне, немногим громче мурлыканья и без слов, просто звуки, которые отдавались эхом в маленьком каменном помещении.
Мехраса была центральным ангелом. Ее темная кожа и черные волосы придавали ей таинственный вид, и Лудда добавил загадочности, приклеив несколько вороньих перьев среди гусиных.
Все три девушки были одеты в простые белые платья, а темную шею Мехрасы обвивала золотая цепь.
Люди глазели в благоговенном трепете, в чем не было никакого чуда, потому что все трое были красавицами. Обе франкийки были белокуры и голубоглазы.
Они были видениями в темноте гробницы, хотя обе, как поведал мне Лудда, были склонны хихикать в самый торжественный момент.
Посетители, вероятно, никогда не замечали этого хихиканья. Странный голос, принадлежащий Лудде, казалось, исходит из камня.
Лудда монотонно повторял, что гости стоят перед ангелом смерти и двумя ангелами жизни и что они должны адресовать свои вопросы ко всем троим и ожидать ответа.
Эти вопросы были очень важны, потому что они говорили нам о том, что хотят знать люди, но большинство, конечно, были вполне тривиальными. Достанется ли им наследство от родственника? Каковы виды на урожай?
Некоторые были душераздирающими просьбами о сохранении жизни ребенка или жены, некоторые — мольбами о помощи в судебном деле или в разрешении ссоры с соседями, и на все Лудда отвечал, прилагая все свои усилия, в то время как три девушки тихо пели заунывную мелодию.
Потом возникли более интересные вопросы. Кто будет править Мерсией? Будет ли война? Придут ли датчане на юг и захватят ли земли саксов?
Шлюхи, перья и склеп были сетью, в которую мы поймали кой-какую интересную рыбешку.
Беортсиг, чей отец платил Сигурду, пришел к склепу, чтобы узнать, покорят ли датчане Мерсию и поставят ли они на трон преданного им мерсийца, а потом стало еще интересней, когда Сигебрит Кентский забрался в темный проход, пронизанный резким запахом горящего ладана, и спросил о судьбе Этельволда.
— И что ты ему сказал? — спросил я Лудду.
— То, что ты велел, господин, что все его мечты и надежды сбудутся.
— И они сбылись той ночью?
— Сеффа исполнила свой долг, — сказал Лудда с недрогнувшим лицом. Сеффа была одной из двух франкиек. Этельфлед бросила взгляд на девушку.
Лудда, отец Кутберт и три ангела жили в римском доме рядом с Туркадином.
— Мне нравится этот дом, — поприветствовал меня отец Кутберт, — думаю, я должен жить в большом доме.
— Святой Кутберт Любитель комфорта?
— Святой Кутберт Довольный, — ответил он.
— А Мехраса?
Он взглянул на нее с обожанием.
— Она и правда ангел, господин.
— Выглядит счастливой, — отметил я, и она и правда так выглядела. Я сомневался, что она полностью понимает, что за странные вещи ее попросили делать, но она быстро обучалась английскому и была умной девушкой.
— Могу найти ей богатого мужа, — поддразнил я Кутберта.
— Господин! — он выглядел уязвленным, потом нахмурился. — Если ты дашь мне свое разрешение, господин, я взял бы ее в жены.
— Это то, чего она хочет?
Он хихикнул, по-настоящему хихикнул, а потом кивнул.
— Да, господин.
— В таком случае, она не так умна, как кажется, — сказал я язвительно. — Но сначала она должна закончить свою работу. Если она забеременеет, я замурую тебя вместе с остальными костями.
Гробница выполняла именно ту роль, что я хотел. По вопросам, задаваемым людьми, мы узнавали, о чем они думают. Так, беспокойство Сигебрита о судьбе Этельволда подтвердило, что он все еще надеется стать королем Кента, если Этельволд свергнет Эдварда.
Второй задачей ангелов было противостоять шедшим на юг слухам о предсказании Эльфадель, что датчане будут господствовать над всей Британией.
Эти слухи приводили в уныние жителей Мерсии и Уэссекса, но теперь люди слышали другое пророчество, что саксы одержат победу, и я знал, что это известие воодушевит саксов точно так же, как заинтересует и разозлит датчан. Я хотел привести их в бешенство. Я хотел победить их.
Полагаю, однажды после моей смерти у датчан появится предводитель, который объединит их, и тогда мир будет объят пламенем, а зал Валгаллы наполнят пирующие мертвецы, но пока, насколько я узнал датчан, любя и сражаясь с ними, они были драчливыми и разобщенными.
Священник моей нынешней жены, идиот, говорит, это потому, что Бог посеял между ними раздор, но я всегда считал, что датчане — упрямый, гордый и независимый народ, нежелающий преклонить колени перед кем-то только потому, что тот носит корону.
Они пойдут за воином с мечом, но если того постигнет неудача, они найдут другого предводителя, поэтому их армии объединяются, распадаются, а затем формируются заново.
Я знавал датчан, которым почти удалось собрать могущественую армию и привести ее к победе, среди них был Убба, Гутрум, даже Хэстен, все они старались, но в конце концов их постигла неудача.
Датчане сражались не по какой-то причине и даже не за страну и, конечно, не ради веры, а просто для себя, когда они терпели поражение, их армии исчезали, так как люди отправлялись на поиски другого предводителя, который приведет их к серебру, женщинам и земле.
И мои ангелы были приманкой, чтобы убедить их, что надо заслужить репутацию на войне.
— Датчане посещали гробницу? — спросил я Лудду.
— Двое, господин, — ответил он, — оба купцы.
— И ты сказал им?
Лудда замешкался, взглянул на Этельфлед, затем снова на меня.
— Я сказал им то, что ты приказал, господин.
— Ты сказал?
Он кивнул, затем перекрестился.
— Я сказал, что ты умрешь, господин, что датчанина, который убьет Утреда Беббанбургского, ждет великая слава.
Этельфлед резко вздохнула и затем перекрестилась, как и Лудда.
— Что ты им сказал? — спросила она.
— То, что приказал лорд Утред, госпожа, — взволнованно ответил Лудда.
— Ты играешь с судьбой, — сказала мне Этельфлед.
— Я хочу, чтобы датчане пришли, — ответил я, — и мне надо предложить им наживку.
Потому что Плегмунд ошибался, и Этельхельм ошибался, и Эдвард ошибался. Мир — это замечательно, но возможен только тогда, когда враги боятся устроить войну.
Датчане затихли не потому, что им велел замолчать христианский бог, а потому, что они отвлеклись на что-то другое.
Эдвард хотел верить, что они расстались со своими мечтами о покорении Уэссекса, но я знал, что они придут. Этельволд не расстался со своей мечтой.
Он придет, а с ним придут и дикие орды датчан с мечами и копьями, и я хотел, чтобы они пришли. Я хотел, чтобы все это закончилось. Я хотел быть мечом саксов.
А они по-прежнему не приходили.
Я никогда не понимал, почему датчанам понадобилось так много времени, чтобы воспользоваться преимуществом, которое принесла им смерить Альфреда.
Я полагал, что если Этельволд был бы более вдохновляющим предводителем, а не таким слабаком, они бы пришли раньше, но они ждали так долго, что Уэссекс был убежден, что бог ответил на молитвы и сделал датчан миролюбивыми.
И все это время мои ангелы пели две свои песни, одну саксам, а другую датчанам, и возможно, это сыграло свою роль.
Многие датчане жаждали приколотить мой череп на своем фронтоне, и эта песнь из склепа была приглашением.
Но они всё ещё колебались.
Архиепископ Плегмунд ликовал. Спустя два года после коронации Эдварда я был вызван в Винтанкестер, и мне пришлось вытерпеть проповедь в новой большой церкви.
Плегмунд яростно и пылко заявил, что Бог преуспеет в том, в чем не преуспели мечи всех воинов.
— Сейчас идут последние дни, — сказал он, — и мы увидим зарю царства Христа.
Я помню этот визит, потому что тогда в последний раз видел Элсвит, вдову Альфреда. Она удалилась в монастырь, как я слышал, по настоянию Плегмунда.
Мне поведал об этом Оффа.
— Она поддерживает архиепископа, — сказал он, — но он не может ее выносить! Она постоянно ворчит.
— Сочувствую монахиням, — сказал я.
— О Боже правый, они у нее еще попляшут, — улыбнулся Оффа. Он был стар. Он еще держал собак, но уже не дрессировал новых.
— Теперь они просто мои товарищи, — объяснил он мне, похлопывая терьера за ушами, — и мы вместе старимся, — он сидел вместе со мной в таверне «Два журавля». — Я болен, господин, — произнес он.
— Мне жаль.
— Господь скоро заберет меня, — сказал он, и в этом он оказался прав.
— Ты путешествовал этим летом?
— Это было тяжело, — ответил он, — да, я ездил на север и на восток. Теперь еду домой.
Я положил деньги на стол.
— Расскажи, что происходит.
— Они готовятся к нападению, — заявил он.
— Знаю.
— Ярл Сигурд поправился, — сказал Оффа, — и корабли приближаются из-за моря.
— Корабли постоянно пересекают море, — заметил я.
— Сигурд дал понять, что будет много земель, которые он раздаст во владение.
— Уэссекс.
Он кивнул.
— Так что корабли с воинами приближаются, господин.
— Куда?
— Они собираются в Эофервике, — сказал Оффа. Я уже слышал об этом от торговцев, побывавших в Нортумбрии.
Приплыли новые корабли, наполненные амбициозными и голодными воинами, но торговцы утверждали, что это войско собирается атаковать скоттов.
— Они хотят заставить тебя в это поверить, — сказал Оффа. Он прикоснулся к одной из серебряных монет на столе, остановив свой палец на профиле Альфреда. — Ты придумал умную штуку в Натангравуме, — промолвил он лукаво.
Некоторое время я молчал. Мимо таверны прошла стая гусей, послышались злобные крики и лай собак.
— Не знаю, о чем ты говоришь, — дал я невнятный ответ.
— Я никому не сказал, — заметил Оффа.
— Ты грезишь, Оффа, — сказал я.
Он посмотрел на меня, перекрестил худую грудь и сказал:
— Обещаю, господин, я никому не скажу.
Но это было умно, я восхищен. Это разозлило ярла Сигурда, — он хохотнул, а затем расколол лесной орех костяной рукояткой ножа.
— Как там сказал один из твоих ангелов? Что Сигурд незначительный человек, без особых талантов. — он снова хохотнул и покачал головой, — это сильно его разозлило, господин.
Может, поэтому Сигурд дает Эорику деньги, много денег. Эорик присоединится к датчанам.
— Эдвард говорит, что Эорик заверил его в сохранении мира, — указал я.
— Ты знаешь, чего стоят уверения Эорика, — возразил Оффа. — Датчане намереваются сделать то, что намеревались сделать двадцать лет назад, господин.
Объединиться против Уэссекса. Все датчане и все саксы, ненавидящие Эдварда, все.
— Рагнар? — спросил я. Рагнар являлся моим старым близким другом, я считал его братом и не видел уже много лет.
— Он не вполне здоров, — мягко сказал Оффа, — недостаточно здоров, чтобы выступить.
Новость опечалила меня, я налил эля, и одна из трактирных служанок поспешила проверить, не надо ли наполнить кувшин, но я взмахом руки отослал ее прочь.
— А что с Кентом?
— Что с Кентом, господин?
— Сигебрит ненавидит Эдварда и хочет собственное королевство.
— Сигебрит — молодой дурачок, — Оффа покачал головой, — но его отец приструнил его, и Кент сохранит верность. Оффа говорил очень уверенно.
— Сигебрит не ведет переговоров с датчанами? — спросил я.
— Если и так, то я не слышал. Нет, господин, Кент сохраняет верность. Сигельф знает, что не сможет самостоятельно удержать Кент, а для него Уэссекс — лучший союзник, чем датчане.
— Ты рассказывал это Эдварду?
— Отцу Коэнвульфу, — ответил он. Коэнвульф сейчас был самым близким советником Эдварда и постоянным спутником. — Я даже сказал, откуда будет нанесен удар.
— Откуда?
Оффа посмотрел на мои монеты на столе и ничего не ответил. Я вздохнул и добавил еще две. Оффа придвинул монеты к себе и выстроил их в аккуратную линию.
— Они хотят, чтобы ты верил, что они атакуют из Восточной Англии. Но это не так. Истинная атака начнется из Честера.
— И как же ты это узнал?
— Брунна.
— Жена Хэстена?
— Она настоящая христианка.
— В самом деле? Я всегда считал, что крещение жены Хэстена было циничной уловкой, чтобы обмануть Альфреда.
— Она узрела свет, — насмешливо произнес Оффа. — Да, господин, на самом деле, и она верит мне, — Оффа посмотрел на меня своими печальными глазами.
— Когда-то я был священником. Наверное, нельзя перестать быть священником, а она хотела исповедаться и причаститься. Так что, с Божьей помощью, я дал ей то, в чем она нуждалась, и теперь с Божьей помощью выдал тайны, что она поведала.
— Датчане соберут армию в Восточной Англии?
— Ты увидишь, что так и будет, я уверен, но не увидишь армию, собирающуюся у Честера, и это войско пойдёт на юг.
— Когда?
— После жатвы, — Оффа говорил уверенно, таким тихим голосом, что только я мог его расслышать. — Сигурд и Кнут хотят собрать самое большое войско, какое только видели в Британии.
Они говорят, что пора навсегда завершить войну. Датчане придут, когда соберут урожай, чтобы прокормить свою орду. Они хотят, чтобы в Уэссекс вторглось самое большое войско.
— Ты веришь Брунне?
— Она сердится на мужа, поэтому да, я верю ей.
— О чём теперь говорит Эльфадель? — спросил я.
— Она говорит то, что ей приказывает Кнут, что атака придет с востока и что Уэссекс падет, — вздохнул он. — Хотел бы я еще пожить, чтобы увидеть конец этому, господин.
— Ты проживешь еще десяток лет, Оффа, — сказал я ему.
Он покачал головой.
— Я чувствую, что ангел смерти уже рядом, господин, — он заколебался, потом поклонился мне, — ты всегда был добр ко мне, я твой должник за всю эту доброту.
— Ты ничего мне не должен.
— Должен, господин, — он взглянул на меня и, к моему удивлению, в его глазах стояли слезы, — не каждый бывал ко мне добр, но ты был всегда щедр.
Я смутился.
— Ты был очень полезен, — пробормотал я.
— И из уважения к тебе, господин, в знак благодарности, я даю последний совет, — он сделал паузу и, к моему удивлению, толкнул монеты мне обратно.
— Нет.
— Доставь мне удовольствие, господин, мне хочется отблагодарить тебя, — он подтолкнул монеты еще ближе ко мне. По его щеке скатилась слеза, и он смахнул её.
— Не доверяй никому, господин, — тихо сказал он, — и остерегайся Хэстена, остерегайся армии на западе. Он посмотрел на меня и осмелился коснуться моей руки длинным пальцем.
— Остерегайся армии в Честере и не позволь язычникам уничтожить нас.
Тем летом он умер.
Затем пришло время сбора урожая, и он был хорошим.
А затем пришли язычники.
