Глава десятая
— Пойдет ли Кнут домой? — спросил мой сын, когда мы скакали на юг через перелесок по берегу небольшого, но быстрого ручья.
— Нет, пока не закончит всё в Мерсии, — ответил я, — а, может, даже и тогда. Он захочет захватить и Уэссекс.
Сын развернулся в седле, чтобы взглянуть на Фригг.
— Но ты ведь вернешь ее, если он отправится домой? Так, может, он так и поступит?
— Он не глуп, — заявил я. — Мы знаем, что он в нее влюблен, но и десяти шагов не пройдет ради ее спасения.
Мой сын недоверчиво рассмеялся.
— Я бы полмира ради нее прошел, — произнес он.
— Это потому что ты идиот. А Кнут нет. Ему нужна Мерсия, Восточная Англия и Уэссекс, и все они полны женщин, некоторые почти так же красивы, как Фригг.
— Но…
— Я затронул его гордость, — прервал его я. — Она не настоящая заложница, потому что Кнут не даст и горсти крысиного дерьма, чтобы ее спасти. Может, он и пошевелит пальцем, чтобы спасти сына, но женщину? Не за этим он начнет охоту на меня. Он бросится за мной из-за того, что задета его гордость. Я заставил его выглядеть глупцом, а этого он вытерпеть не сможет. Он придет.
— С четырьмя тысячами воинов?
— С четырьмя тысячами воинов, — без выражения повторил я.
— Или он может не обратить на тебя внимания, — предположил мой сын. — Ты сам сказал, что Мерсия — это лучший трофей.
— Он придет, — повторил я.
— Как ты можешь быть так уверен?
— Потому что, — сказал я, — Кнут похож на меня. В точности похож. Он гордец.
Мой сын проехал несколько шагов в молчании, а потом одарил меня суровым взглядом.
— Гордость — это грех, отец, — произнес он елейным голосом, имитируя священника.
Я не смог сдержать смех.
— Да ты просто задница!
— Они и правда так говорят, — отозвался он, теперь серьезно.
— Священники? — спросил я. — Ты помнишь Оффу?
— Человека с собаками?
— Того самого.
— Мне нравились его собаки, — произнес Утред. Оффа когда-то был священником, а потом бродил по дорогам Британии со сворой дрессированных собак, исполнявших разные трюки, хотя они служили ему лишь для того, чтобы проникать в дома лордов, а там он внимательно прислушивался к разговорам. Он был умным человеком и кое-что знал.
Оффа всегда знал, что замышляется, кто кого ненавидел, при этом притворяясь, что это не так, и он продавал эти новости. В конце концов он меня предал, но я скучал по его рассказам.
— Священники — как Оффа, — сказал я. — Они хотят превратить нас в своих собак, хорошо выдрессированных, благодарных и послушных, а всё почему? Чтобы самим разбогатеть. Они говорят, что гордость — это грех?
Ты же мужчина! Это как сказать, что дышать грешно, и однажды они заставят тебя почувствовать себя виноватым из-за того, что ты осмелился сделать вздох, и отпустят тебе грех за горсть серебра.
Я наклонил голову под низкой веткой. Мы двигались по лесной дороге, что вела на юг по берегу быстрого ручья. Снова начал накрапывать дождь, но не сильный.
— Священники никогда не возражали против моей гордости, пока датчане сжигали их церкви, — продолжал я, но когда они решили, что наступил мир, что больше никто не будет разрушать церкви, они обернулись против меня. Вот увидишь, еще неделя, и священники будут лизать мне зад и умолять их спасти.
— И ты это сделаешь, — заметил Утред.
— Вот такой уж я глупец, — мрачно согласился я, — я их спасу.
Мы находились в знакомой местности, потому что годами посылали большие отряды воинов наблюдать за датчанами в Честере. Весь север Мерсии был под владычеством датчан, но здесь, в восточной ее части, по которой мы ехали, этим землям постоянно угрожали дикие племена из Уэльса, так что сложно было сказать, кто же на самом деле владеет этой землей.
Ярл Кнут заявлял свои права, но был слишком благоразумен, чтобы делать врагами валлийцев, что дрались как демоны и всегда отходили обратно в свои горы, если их превосходили числом.
Этельред тоже претендовал на эти земли и предлагал серебро любому мерсийцу, желающему построить на спорной территории свой дом, но он и не думал защищать этих поселенцев.
Он не построил ни одного бурга так далеко на севере и отказывался захватывать Честер, потому что и датчане, и валлийцы рассматривали бы этот захват как угрозу.
Спровоцировать войну между Мерсией и двумя ее самыми страшными врагами было последним, чего желал Этельред, так что он вполне удовлетворялся тем, что наблюдал за Честером.
А теперь он вступил в войну с датчанами, и я молился, чтобы валлийцы остались в стороне. Они тоже заявляли права на эти земли, но в течение многих лет, что мои люди присматривали здесь за Честером, они ни разу не вмешались, хотя сейчас, наверное, у них возникло искушение.
Разве что валлийцы были христианами, и большинство их священников не одобряли войну с саксами, потому что они поклонялись тому же пригвожденному богу.
Но когда датчане и саксы убивали друг друга, даже валлийские священники могли счесть это данной богом возможностью поживиться на полосе богатых земель вдоль западных границ Мерсии. Возможно. А, может, и нет. Но я отправил вперед лазутчиков, просто на случай, если отряды валлийских воинов придут с холмов.
И я решил, что мы обнаружили подобный отряд, когда один из разведчиков вернулся с сообщением, что заметил в небе дым. Я не ожидал увидеть дым так далеко на севере.
Люди Кнута опустошали юг Мерсии, а не север, а густой столб дыма означал, что горит какой-то дом. Дым поднимался слева от нас, к востоку, и был достаточно далеко, так что можно было просто его проигнорировать, но мне нужно было знать, присоединился ли Уэльс к этому хаосу, и потому мы пересекли ручей и поскакали по густой дубраве в сторону далекого пятна дыма.
Горела ферма. Там не было ни большого дома, ни частокола, лишь кучка деревянных построек на расчищенной от леса поляне. Кто-то решил тут поселиться, построил дом и амбар, срубил деревья, выращивал скот и сеял ячмень, но теперь этот маленький дом был охвачен пламенем.
Мы наблюдали из-за дубов. Я разглядел восемь или девять вооруженных людей, пару мальчишек и два трупа. Несколько женщин и детей скорчились около стражника.
— Это не валлийцы, — заявил Финан.
— Откуда ты знаешь?
— Их слишком мало. Это датчане.
У воинов с копьями и мечами были длинные волосы. Это не делало их датчанами, но большинство датчан носили длинные волосы, а большинство саксов предпочитали их стричь, и я подозревал, что Финан прав.
— Возьми двадцать человек к восточной стороне, — велел я ему, — а потом покажись.
— Просто показаться?
— Просто покажись.
Я подождал, пока те люди у сожженной фермы заметят Финана. Двое мальчишек сразу же побежали за лошадьми, а пленников, женщин и детей подняли на ноги.
Датчане, если то были они, окружили семерых коров, как будто все еще их пасли, а я вывел своих людей из леса и спустился по длинному склону с остатками соломы.
Девять воинов увидели нас и, похоже, запаниковали, когда поняли, что загнаны в ловушку между двумя группами, но потом успокоились, решив, что им ничто не угрожает.
Мы не нападали, а просто медленно приближались, и они заметили, что многие из нас носят длинные волосы. Они взяли в руки оружие и встали плечом к плечу, но решили не вступать в драку. Это была ошибка.
Я оставил большую часть людей на поле и поскакал через небольшой ручей и дальше, к пылающим постройкам, только с тремя из них. Я сделал знак людям Финана к нам присоединиться, а потом уставился на горящий амбар.
— Хороший денек для пожара, — произнес я по-датски.
— Давно пора, — ответил один из тех воинов на том же языке.
— С чего бы это? — спросил я, соскользнув из седла и удивляясь, какую горечь и ожесточение я чувствую.
— Это не их земля, — ответил тот, указывая на два мужских трупа, выпотрошенных, словно олени, и лежащих в лужах крови, которую понемногу размывал мелкий дождь.
— Называй меня господином, — мягко заметил я.
— Да, господин, — отозвался воин. Он был одноглазым, другую глазницу пересекал шрам и из нее сочился гной.
— Кто ты? — спросил я.
Они и вправду оказались датчанами, все были пожилыми, и, приободренные молотом, висящим у меня на кольчуге, охотно поведали, что пришли из поселения, что лежало к востоку, и возмущены тем, что саксы вторглись в их земли.
— Все они саксы, — объяснил мне воин, указывая на женщин и детей, жавшихся подле ручья. Они плакали, а теперь смотрели на меня, замерев от ужаса.
— Теперь они станут рабами? — поинтересовался я.
— Да, господин.
— Здесь еще два тела, — сообщил Финан. — Старухи.
— Какой прок от старух? — заявил датчанин. Один из его товарищей произнес что-то, что я не расслышал, а остальные засмеялись.
— Как тебя зовут? — спросил я одноглазого.
— Гейтир Колфиннсон.
— И ты служишь ярлу Кнуту?
— Да, господин.
— Я собираюсь к нему присоединиться, — объяснил я, — что в какой-то степени было правдой. — Это он приказал тебе напасть на этих людей?
— Он желает, чтобы саксонский мусор вымели отсюда, господин.
Я посмотрел на людей Гейтира Колфиннсона, увидев седые бороды, морщинистые лица и беззубые рты.
— Все молодые воины отплыли с ярлом?
— Да, господин.
— А ты выметаешь из окрестностей саксонский мусор?
— Это то, чего желает ярл, — заявил Гейтир.
— Ты тщательно поработал, — признал я.
— И получил удовольствие, — заявил Гейтир. — Я уже шесть лет ждал, когда смогу подпалить это место.
— Так почему же не сделал этого раньше?
Он пожал плечами.
— Ярл Кнут сказал, что мы должны позволить Этельреду Мерсийскому задремать.
— Он не хотел вызвать войну?
— Тогда — нет, — ответил Гейтир, — но теперь?
— Теперь ты можешь обращаться с саксонским мусором так, как должно.
— И вовремя, господин.
— Я — саксонский мусор, — заявил я. Они не были уверены, что правильно меня поняли. Да и произнес эти слова человек с длинными волосами и молотом Тора на шее, с руками, обхваченными браслетами, которые датчане носили как боевые трофеи. Я улыбнулся им. — Я — саксонский мусор, — повторил я.
— Господин? — недоумевал Гейтир.
Я повернулся к двум мальчишкам.
— Вы кто? — спросил я. Они оказались внуками Гейтира, которых взяли с собой, чтобы научить, как обращаться с саксами.
— Я вас не убью, — сказал я им, — и вы отправитесь домой и скажете своей матери, что здесь Утред Беббанбургский. Повторите это имя. Они старательно произнесли мое имя. — И скажите своей матери, что я еду в Снотенгахам, чтобы сжечь дотла дом ярла Кнута. Куда я направляюсь?
— В Снотенгахам, — пробормотал один из них. Я сомневался, что они слышали про такое место, и не собирался ехать в этом направлении, но хотел распространить слухи и выбить Кнута из колеи.
— Славные мальчуганы, — сказал я. — Идите же. Они медлили, не зная о судьбе своего деда и его воинов. — Отправляйтесь! — прикрикнул я. — Пока я и вас не решил убить.
Они ушли, а потом я убил всех девятерых. Мы забрали их лошадей, кроме тех, на которых во весь опор в страхе ускакали мальчишки. Я хотел, чтобы по датской Мерсии пошли слухи о том, что Утред вернулся и жаждет резни.
Кнут считал, что у него развязаны руки и он может творить в саксонской Мерсии всё, что пожелает, но через день или два, когда до него доберется Брунна и слухи будут становиться все упорней, он начнет оглядываться через плечо. Может, даже пошлет людей в Снотенгахам, где стоит один из его домов.
Мы предоставили саксонским женщинам и детям самим о себе позаботиться и поскакали на юг. Больше мы не встретили ни датчан, ни валлийцев, и два дня спустя были в саксонской Мерсии, небо к востоку и к югу заполнилось пятнами дыма, и это значило, что ярл Кнут жжет, грабит и убивает.
А мы направились в Глевекестр.
Глевекестр был твердыней Этельреда. Этот бург лежал в западной части Мерсии, на реке Сэферн, защищавшей территорию Этельреда от валлийских мародеров.
Такова была изначальная цель этого бурга, но он был достаточно крупным, чтобы служить убежищем для людей из окрестностей, какой бы враг ни пришел. Как и Честер, и многие другие города Мерсии и Уэссекса, его укрепления построили римляне. А римляне строили хорошо.
Город стоял на плоской местности, которую не так-то легко оборонять, но как и Честер, был окружен рвом, подпитывающимся из реки, только его ров был намного глубже и шире. Позади рва шел земляной вал, утыканный заостренными бревнами, а наверху стояла каменная римская стена в два человеческих роста.
Эта стена была усилена тридцатью башнями. Этельред сохранял эти укрепления в хорошем состоянии и платил каменщикам за ремонт стен в тех местах, где они с годами осыпались. Глевекестр был его столицей и домом, и когда он покинул его, чтобы вторгнуться в Восточную Англию, то позаботился, чтобы его владения хорошо охранялись.
Задача защищать Глевекестр была поручена фирду. Фирд представлял собой армию из простого населения, тех людей, что обычно обрабатывали землю, ковали железо в кузницах или валили лес.
То не были обученные воины, но разместившись за полноводным рвом и на крепких каменных стенах, они превращались в грозного противника. Когда я впервые услышал, что Кнут отплыл по Сэферну, я испугался, но по мере того, как продвигался на юг, решил, что Глевекестр и его обитатели, скорее всего, находились в безопасности.
Этельред хранил в городе слишком много добра, чтобы оставить его плохо защищенным, и наверняка внутри городских стен находилось около двух тысяч защитников. Конечно, большая часть этих людей была фирдом, но пока они оставались за укреплениями, их трудно было разбить.
У Кнута, должно быть, возникало искушение напасть на город, но датчане никогда не любили осады. Люди умирали на стенах, их сбрасывали в ров, а Кнут хотел, чтобы его армия оставалась сильной для битвы, которую он собирался устроить с войском Этельреда, когда тот вернется из Восточной Англии.
Только выиграв эту битву, он мог бы послать своих людей атаковать римский город-крепость. Но оставив в покое Глевекестр, он рисковал, что городской гарнизон может устроить вылазку и атаковать его с тыла, но Кнут знал саксонский фирд. Они могут защищаться, но очень уязвимы при атаке.
Я подозревал, что он оставит две-три сотни человек присматривать за стенами и удерживать гарнизон на месте. Три сотни было более, чем достаточно, потому что один обученный воин стоил шестерых или семерых из фирда, и кроме того, из-за недостатка поставок внутри будет мало лошадей, а если они решат атаковать Кнута, лошади им понадобятся.
Они находились там не для того, чтобы атаковать Кнута, а чтоб защищать роскошный дворец Этельреда и его сокровищницу. Больше всего, я уверен, Кнут боялся, что Эдуард Уэссекский выступит, чтобы прийти городу на выручку, но, как я подозревал, люди Кнута приглядывали за Темезом и были готовы встретиться с любой появившейся армией западных саксов. А это бы произошло нескоро.
Эдуарду потребовалось бы много дней, чтобы созвать собственный фирд для защиты западносаксонских бургов, а потом собрать армию и решить, как поступить с хаосом на севере.
Или мне так казалось.
Мы ехали по покинутым землям.
Это были богатые земли с хорошей почвой, жирными овцами и отяжелевшими от плодов садами, земля изобилия. Всего несколько дней назад здесь стояли тучные деревни, величественные дома и вместительные амбары, но теперь был лишь дым, пепел и смерть. В полях валялся мертвый скот, чью гниющую плоть раздирали волки, одичавшие собаки и вороны.
Здесь не было людей, лишь мертвецы. Датчане, учинившие эти бедствия, умчались искать другие фермы для разграбления, а выжившие, если таковые и остались, убежали в бург. Мы ехали в тишине.
Мы следовали по прямой римской дороге, что вела через опустошение, уцелевшие придорожные столбы отсчитывали мили до Глевекестра. Я был неподалеку от камня с цифрой VII, когда нас заметили датчане.
Их было тридцать или сорок и они, должно быть, приняли нас за своих, потому что без страха поскакали в нашу сторону.
— Кто ты? — крикнул один из них, приблизившись.
— Твой враг, — ответил я.
Они придержали лошадей. Они находились уже слишком близко, чтобы развернуться и без потерь сбежать, и, возможно, мой ответ их озадачил. Я отдал своим людям приказ остановиться и выехал вперед один.
— Кто ты? — снова спросил датчанин. Он был в кольчуге, плотно сидящем шлеме, обрамлявшем худое смуглое лицо, а руки отяжелели от серебра.
— У меня больше людей, — произнес я, — так что ты первым назовешь свое имя.
Он поразмыслил над этим несколько мгновений. Мои воины рассеялись, выстроившись в линию, хорошо вооруженные всадники, явно готовые броситься в атаку. Датчанин пожал плечами.
— Я Торфи Оттарсон.
— Ты служишь Кнуту?
— Кто ж ему не служит?
— Я.
Он взглянул на молот на моей шее.
— А ты кто? — спросил он в третий раз.
— Меня зовут Утред Беббанбургский, — ответил я и был вознагражден встревоженным взглядом. — Ты думал, я мертв, Торфи Оттарсон? Может, так и есть. Кто говорит, что мертвец не может вернуться, чтобы отомстить живым?
Он дотронулся до собственного молота, открыл было рот, чтобы что-то произнести, но промолчал. Его люди рассматривали меня.
— Так скажи же мне, Торфи Оттарсон, — потребовал я, — ты со своими людьми прибыл из Глевекестра?
— Там гораздо больше людей, — с вызовом ответил он.
— Ты здесь, чтобы наблюдать за городом?
— Мы делаем то, что нам велено.
— Тогда я скажу тебе, что ты должен делать, Торфи Оттарсон. Кто командует твоим войском в Глевекестре?
Он поколебался, но потом решил, что не будет ничего плохого, если ответит.
— Ярл Бьйоргульф.
Это имя было мне незнакомо, но, очевидно, он был одним из доверенных людей Кнута.
— Тогда ты поскачешь к ярлу Бьйоргульфу, — заявил я, — и скажешь ему, что Утред Беббанбургский едет в Глевекестр и желает получить проход. Он даст мне пройти.
Торфи мрачно улыбнулся.
— У тебя есть определенная репутация, господин, но даже ты не сможешь победить наших людей у Глевекестра.
— Мы не собираемся драться, — сказал я.
— У Ярла Бьйоргульфа могут быть совсем другие желания.
— Может, и другие, но ты скажешь ему еще кое-что, — я сделал знак рукой и наблюдал за выражением лица Торфи, когда тот увидел, как Финан с тремя другими воинами вывели на его обозрение Фригг и близнецов.
— Знаешь, кто это? — спросил я Торфи. Он лишь кивнул. — Так скажи ярлу Бьйоргульфу, что если он выступит против меня, я сначала убью девчонку, потом ее мать, а напоследок мальчишку, — я улыбнулся. — Ярл этому не обрадуется, правда? Его жену и детей зарезали лишь потому, что ярл Бьйоргульф пожелал сражаться?
Торфи уставился на Фригг и близнецов. Думаю, он с трудом верил своим глазам, но под конец все-таки обрел дар речи.
— Я передам ярлу Бьйоргульфу, — произнес он полным изумления голосом, — и привезу тебе ответ.
— Не трудись, — заявил я, — я знаю ответ. Ты отправишься и скажешь ему, что Утред Беббанбургский едет в Глевекестр и что он не попытается нас остановить. И считай, что тебе повезло, Торфи.
— Повезло?
— Ты повстречался со мной и выжил. А теперь отправляйся.
Они развернулись и уехали. Их лошади были гораздо свежей наших, и очень скоро они были уже далеко впереди, и мы потеряли их из вида. Я ухмыльнулся Финану.
— Давай получим от этого удовольствие, — сказал я.
— Если только они не решат стать героями и спасти их.
— Не решат, — заверил я. Я посадил девчонку, Сигрил, на лошадь Роллы, он скакал с обнаженным мечом, а мальчик, Кнут Кнутсон, ехал в седле Свитуна, который, как и Ролла, вытащил клинок из ножен.
Фригг ехала между Элдгримом и Кеттилом, и, казалось, не обратила внимания на то, что произошло. Она просто улыбалась. Перед Фригг и детьми, во главе нашей колонны, находились два знаменосца, потому что впервые с тех пор, как мы покинули Бирддан Игг, мы развернули флаги со вставшим на дыбы конем Мерсии и волчьей головой Беббанбурга.
А датчане просто смотрели, как мы проходим мимо.
Нашему взору предстал Глевекестр, и я увидел, что все постройки перед высокими стенами сожжены и расчищены, чтобы защитники могли заметить приближение врага. Стены ощетинились копьями, освещенными низкими лучами вечернего солнца.
Слева от меня стояли навесы, поставленные датчанами Бьйоргульфа, теми людьми, что присматривали за городом, чтобы удостовериться, что фирд не предпримет попытку устроить вылазку. Там было, наверное, четыре сотни датчан, сосчитать их было сложно, потому что как только мы появились в их поле зрения, они поскакали по обе стороны от нас, но всегда держась на почтительном расстоянии. Они даже не выкрикивали оскорбления, просто наблюдали.
Примерно в миле от северных ворот города крупный человек с рыжими усами с проседью пришпорил лошадь в нашу сторону. Его сопровождали два молодых воина, и ни один не держал щит, лишь мечи в ножнах.
— Ты, должно быть, ярл Бьйоргульф, — поприветствовал я его.
— Да.
— Приятно наконец-то увидеть солнце, правда? — произнес я. — Не припомню такого сырого лета. Я уже начал думать, что дождь никогда не прекратится.
— Ты поступил бы мудро, отдав мне семью ярла Кнута — ответил он.
— И все поля гниют под этим дождем, — продолжал я. — Никогда не видел, чтобы погибло столько урожая.
— Ярл Кнут будет милосерден, — заявил Бьойргульф.
— Тебе следовало бы беспокоиться, милосерден ли я.
— Если им причинят боль… — начал он.
— Не будь глупцом, — оборвал его я, — конечно, им не причинят вреда. Если ты сделаешь именно то, что я тебе велю.
— Я… — снова начал он.
— Завтра утром, Бьйоргульф, — заявил я, как будто он и не пытался вступить в разговор, — ты заберешь отсюда своих людей. Вы отправитесь на восток, на холмы, и к полудню вас здесь уже быть не должно.
— Мы…
— Все вы, и лошади тоже, на холмы. А если ты останешься здесь, вблизи города, если я увижу хоть одного датчанина поблизости от Глевекестра после полудня, я выпущу кишки дочери Кнута и отправлю их тебе в подарок.
Я одарил его улыбкой.
— Было приятно с тобой побеседовать, Бьйоргульф. Когда отправишь гонца к ярлу, передай ему мои приветствия и скажи, что я оказал ему ту услугу, о которой он меня просил.
Бьйоргульф нахмурился.
— Ярл попросил тебя об услуге?
— Да. Попросил узнать, кто его ненавидит, и выяснить, кто захватил его жену и детей. Ответ на оба вопроса, Бьойргульф, — Утред Беббанбургский. Так ему и скажи. А теперь иди, от тебя несет, как от козьего дерьма, вымоченного в кошачьей моче.
А мы подошли к Глевекестру, и огромные северные ворота медленно открылись, а баррикаду за ними растащили, и люди радостно приветствовали меня с крепостного вала, когда два наших флага пронесли под сводом римских ворот.
Копыта лошадей громко застучали по древним камням, а на улице стоял Осферт, ожидая нас, он выглядел счастливее, чем когда-либо, а рядом с ним находился епископ Вульфхед, который сжег мой дом, а над ними на лошади, покрытой серебром, сидела моя золотая женщина, Этельфлед Мерсийская.
— Я же сказал, что найду тебя, — радостно заявил я ей.
Так я и сделал.
Когда я навещал своего кузена Этельреда, что я делал крайне редко и неохотно, то ехал в его дом за пределами Глевекестра, который ныне, как я предполагал, обратился в пепел.
Я редко бывал внутри города, что был более впечатляющим, чем Честер. Дворец представлял собой башню, сложенную из тонких римских кирпичей, когда-то облицованных мраморными плитами, но теперь большую часть из них пережгли в известь, осталось лишь несколько ржавых железных скоб, которыми раньше крепился мрамор.
Теперь кирпич был увешан кожаными панно с изображением разных святых, среди которых был и святой Освальд, изрубленный злодеем зверского вида, который ревел, показывая окровавленные зубы, а Освальд бессмысленно улыбался, как будто приветствуя смерть.
Ирония заключалась в том, что этой злобной тварью был Пенда, мерсийец, а его по-дурацки выглядящая жертва — нортумбрийцем и врагом Мерсии, но у христиан смысла не сыщешь. Теперь Освальда почитали его бывшие враги, и армия мерсийцев пересекла Британию, чтобы найти его кости.
На полу дворца был выложен один из тех замысловатых узоров из маленьких кусочков, этот изображал воинов, приветствующих своего предводителя, стоящего в колеснице, которую тянули два лебедя и рыба.
Наверное, жизнь в те дни была другой. Большие колонны поддерживали сводчатый потолок, на котором еще кое-где осталась штукатурка, покрытая рисунком, едва различимым на фоне оставленных водой разводов, а в дальнем конце зала возвышался деревянный помост, где кузен разместил задрапированный алой тканью трон.
Второй трон, пониже, очевидно, предназначался для его новой женщины, отчаянно желавшей стать королевой. Я сбросил этот трон с помоста, уселся в алое кресло и посмотрел вниз, на знатных людей города.
Эти люди, церковники и законники, стояли на изображении колесницы и глядели с робостью.
— Глупцы, — рявкнул я. — Вы все — глупцы, которые только и умеют, что лизать зады, нести чушь и совать свои носы куда не следует.
Я собирался насладиться своей речью.
Должно быть, в зале собралось десятка четыре мерсийцев, все они были олдерменами, священниками и танами, оставшимися защищать Глевекестр, пока Этельред искал славу в Восточной Англии. Здесь была и Этельфлед, но ее окружили мои люди, отделив от остальных мерсийцев. Она не была единственной женщиной в зале.
У одной из колонн стояла моя дочь Стиорра, которая жила в доме Этельфлед, и вид ее продолговатого, серьезного и прекрасного лица внезапно оживил в моей памяти образ ее матери.
Рядом с ней стояла еще одна девушка, примерно такого же роста, как Стиорра, но светловолосая, в то время как волосы моей дочери были темными, ее лицо казалось знакомым, но я ее не узнал.
Я бросил на нее долгий и пристальный взгляд, больше ради ее безусловной красоты, а не чтобы освежить память, но я по-прежнему не мог ее опознать, и повернулся к остальным.
— А кто из вас, — спросил я, — командует городским гарнизоном?
Последовало молчание. Наконец, епископ Вульфхед сделал шаг вперед и откашлялся.
— Я, — ответил он.
— Ты! — воскликнул я изумленно.
— Лорд Этельред возложил на меня защиту города, — заявил он в свое оправдание.
Я молча уставился на него.
— Здесь есть церковь? — спросил я наконец.
— Конечно.
— Значит, завтра я отслужу мессу и произнесу проповедь, — заявил я. — Я могу раздавать черствый хлеб и дурные советы как и любой другой, так ведь?
Тишина была мне ответом, раздалось лишь девичье хихиканье.
Этельфлед резко повернулась, чтобы пресечь этот звук, который издавала высокая светловолосая девушка, стоящая рядом с моей дочерью. И тогда я ее узнал, потому что она всегда была легкомысленным и беспечным созданием.
Это была дочь Этельфлед, Эльфвинн, которую я считал ребенком, но она им больше не была. Я подмигнул ей, снова вызвав хихиканье.
— С чего бы это Этельреду ставить епископа по главе гарнизона? — поинтересовался я, вновь обратив свое внимание на епископа Вульфхеда. — Ты когда-нибудь участвовал в битве? Я знаю, что ты сжег мои амбары, но это не битва, вонючий кусок крысиного дерьма.
Битва — это стена из щитов. Это когда ты чуешь запах дыхания твоего врага, что пытается выпотрошить тебя топором, это кровь и дерьмо, вопли, боль и ужас. Это когда ты топчешь потроха собственных друзей, которых разделал враг. Это воины, стискивающие зубы так сильно, что они крошатся. Ты когда-нибудь участвовал в битве?
Он не ответил, просто высокомерно посмотрел на меня.
— Я задал тебе вопрос! — заорал я на него.
— Нет, — признался он.
— Тогда ты не подходишь, чтобы командовать гарнизоном, — заявил я.
— Лорд Этельред… — начал он.
— Наложил в штаны в Восточной Англии, — сказал я, — и гадает, сможет ли когда-нибудь вернуться домой. А тебя сделал главным только потому, что ты раболепный лизоблюд, которому он доверяет, прямо как доверился Хэстену. Это ведь Хэстен заверил тебя, что он захватил семью Кнута, да?
Несколько человек выразили согласие неясным бормотанием. Епископ ничего не ответил.
— Хэстен, — произнес я, — скользкий предатель, и он тебя надул. Он всегда служил Кнуту, но все вы ему поверили, потому что ваши дерьмоголовые священники убедили вас, что Бог на вашей стороне. Что ж, теперь да. Он послал меня, а я привез жену и детей Кнута, а еще я разгневан.
При этих словах я встал, спустился с помоста и медленно пошел в сторону Вульфхеда.
— Я разгневан, — повторил я, — потому что ты спалил мои постройки и пытался собрать ту толпу, чтобы она меня прикончила. Ты объявил, что любой, кто меня убьет, заслужит божью благодать. Помнишь это, вонючий кусок крысиного дерьма?
Вульфхед промолчал.
— Ты провозгласил меня мерзостью. Помнишь? — я вытащил из ножен Вздох Змея, издавший неожиданно громкий скрежет, когда его длинный клинок скользнул по устью ножен.
Вульфхед испуганно забормотал и сделал шаг назад, под защиту четырех священников, которые явно были его сторонниками, но я ему и не угрожал, а лишь перевернул меч и протянул ему рукоять.
— Вот, выпердыш, заслужи благодать божью, убив мерзость языческую.
Он изумленно воззрился на меня.
— Убей меня, тупоголовый слизняк.
— Я… — начал он, а потом запнулся и отступил еще на один шаг.
Я последовал за ним, и один из его священников, юнец, сделал движение, чтобы преградить мне путь.
— Только тронь меня, — предупредил я его, — и я выпущу твои потроха на пол. Я же убийца священников, помнишь? Изгой по воле Божьей.
Я мерзость. Человек, которого ты ненавидишь. Мне убить священника, как другому — осу прихлопнуть. Я Утред, — я снова перевел взгляд на Вульфхеда и опять протянул ему меч.
— Ну, хромой хорек, — подначивал его я, — хватит у тебя духа меня прикончить?
Он покачал головой и опять ничего не ответил.
— Я тот, кто убил аббата Уитреда, — сказал я ему, — и ты меня за это проклял. Так почему бы тебе меня не убить?
Я подождал, заметив ужас на лице епископа, и в тот момент вдруг вспомнил странную реакцию близнецов, когда в ту большую комнату в Честере вошел отец Уиссиан. Я повернулся к Этельфлед.
— Ты говорила мне, что аббат Уитред из Нортумбрии?
— Да.
— И он появился откуда ни возьмись, проповедуя о святом Освальде? — спросил я.
— Благословенный святой Освальд был из Нортумбрии, — встрял епископ, как будто это могло меня утихомирить.
— Я знаю, кем он был! — рявкнул я. — А дошло ли до кого-нибудь из вас, что это Кнут убедил аббата Уитреда отправиться на юг? Нортумбрией правит Кнут, он хотел, чтобы мерсийская армия застряла в Восточной Англии, и потому выманил ее туда с обещаниями чудотворности тела мертвого святого. Уитред был его человеком! Дети Кнута звали его дядей!
Конечно, я не знал, было ли это правдой, но казалось весьма вероятным. Кнут был умен.
— Вы все глупцы! — я снова протянул меч Вулфхеду. — убей меня, склизкое дерьмо, — повторил я, но он покачал головой.
— Тогда ты заплатишь мне за ущерб, учиненный в Фагранфорде. Заплатишь золотом и серебром, и я отстрою свои дома, амбары и загоны для коров за твой счет. Ты заплатишь мне, не так ли?
Он кивнул. Выбора у него не было.
— Хорошо! — ободряюще произнес я. Я вложил Вздох Змея обратно в ножны и поднялся на помост.
— Миледи Этельфлед, — сказал я официальным тоном.
— Милорд Утред, — с тем же выражением отозвалась она.
— Кто должен здесь распоряжаться?
Она поколебалась, взглянув на мерсийцев.
— Меревал подойдет, среди прочих, — ответила она.
— Что насчет тебя? — спросил я. — Почему бы тебе не принять командование?
— Потому что куда бы ты ни пошел, я отправлюсь с тобой, — твердо заявила она. Присутствующие неловко заерзали, но все молчали. Я уж было хотел возразить ей, но потом решил не тратить слов попусту.
— Меревал, — сказал я вместо этого, — ты будешь командовать гарнизоном. Сомневаюсь, что Кнут решит атаковать, потому что я собирался заманить его на север, но, может, я и ошибаюсь. Сколько в городе обученных воинов?
— Сто сорок шесть, — ответила Этельфлед, — большинство из них — мои. Некоторые раньше были твоими.
— Все они поедут со мной, — объявил я. — Меревал, можешь оставить десять своих людей, остальные отправятся со мной. И, возможно, я пошлю за тобой, когда буду знать, что город в безопасности, потому что мне ненавистна мысль, что ты пропустишь битву. Она будет жестокой. Епископ! Хочешь драться с язычниками?
Вульфхед просто уставился на меня. Без сомнения, он молился своему пригвожденному богу, чтобы тот наслал на меня удар молнии, но пригвожденный бог не оказал ему такого одолжения.
— Тогда позволь мне рассказать, что происходит, — произнес я, расхаживая по помосту. — Ярл Кнут привел в Мерсию более четырех тысяч человек. Он опустошает Мерсию, сжигает и убивает, и Этельреду, — я намеренно не стал называть его лордом, — придется вернуться, чтобы остановить эти разрушения. Сколько людей у Этельреда?
Кто-то пробормотал:
— Пятнадцать сотен.
— А если он не вернется, — продолжал я, — Кнут отправится за ним в Восточную Англию. Возможно, именно этим он сейчас и занят. Охотится на Этельреда и надеется его уничтожить до того, как западные саксы выступят на север.
Значит, нашей задачей будет отогнать Кнута от Этельреда и задерживать его, пока западные саксы соберут свою армию и отправятся на помощь к Этельреду. Скольких воинов приведет Эдуард? — спросил я Осферта.
— Три или четыре тысячи, — ответил он.
— Хорошо! — улыбнулся я. — У нас будет больше воинов, чем у Кнута, и мы выпотрошим его и скормим потроха собакам.
Олдермен Деогол, тугодум, владеющий землями к северу от Глевекестра, нахмурился.
— Ты поведешь людей на север?
— Да.
— И заберешь почти всех воинов с собой? — заявил он обвиняющим тоном.
— Да.
— Но датчане окружили город, — произнес он жалостно.
— Я вошел в город, смогу и выйти, — заявил я.
— А если они увидят, что воины уходят, — он повысил голос, — что помешает им напасть?
— О, завтра они уйдут, — поведал ему я, — разве я не сказал? Они уйдут, а мы сожжем их корабли.
— Они уйдут? — недоверчиво спросил Деогол.
— Ага, уйдут.
И я надеялся, что был прав.
— Ты был строг к епископу Вульфхеду, — сказала мне Этельфред той ночью. Мы лежали в постели. Я предположил, что то была постель ее мужа, но мне было плевать. — Очень строг.
— Недостаточно.
— Он добрый муж.
— Он эрслинг, задница, — заявил я. Она вздохнула. — Эльфвинн выросла в прелестную девушку, — продолжал я.
— А в голове один пух, — с горечью произнесла ее мать.
— Но хорошенький.
— И она это знает, — сказала Этельфлед, — и ведет себя, как дурочка. Мне нужно было родить сыновей.
— Мне всегда нравилась Эльфвинн.
— Тебе нравятся все хорошенькие девушки, — неодобрительно заметила она.
— Это верно, но люблю я тебя.
— И Сигунн, и еще полдюжины других.
— Всего лишь полдюжины?
Она ущипнула меня в ответ.
— Фригг красива.
— Фригг так прекрасна, что не описать словами.
Она поразмыслила над этим и неохотно кивнула.
— Да. И Кнут придет за ней?
— Он придет за мной.
— Скромности тебе не занимать.
— Я ранил его гордость. Он придет.
— Ох уж эти мужчины с их гордостью.
— Хочешь, чтобы я стал смиренным?
— С таким же успехом я могла бы надеяться, что луна начнет кувыркаться, — ответила она, наклонила голову и поцеловала меня в щеку. — Осферт влюбился, это довольно трогательно, — заявила она.
— В Ингульфрид?
— Я бы хотела с ней встретиться, — сказала Этельфлед.
— Она умна, очень умна.
— Как и Осферт, и он заслуживает умную женщину.
— Я пошлю его обратно к твоему брату, — объявил я. Осферт поехал на север после того, как доставил мое послание Эдуарду, а тот отправил его в Глевекестр, чтобы приказать Этельфлед вернуться в Уэссекс, этот приказ она ожидаемо проигнорировала.
Осферт прибыл в Глевекестр лишь за несколько часов до того, как датчане высадились к югу от города, и теперь он должен был вернуться, чтобы поторопить западных саксов.
— Твой брат собирает армию?
— Так говорит Осферт.
— Но поведет ли он ее на север?
— Ему придется, — жестко произнесла Этельфлед.
— Скажу Осферту, чтобы дал Эдуарду пинка под зад.
— Осферт такого никогда не сделает, — возразила она, — но будет рад вернуться в Уэссекс. Он оставил свою леди в Винтанкестере.
— А я свою в Глевекестре, — сказал я.
— Я знала, что ты вернешься, — она заворочалась, похлопывая своей маленькой ручкой по моей груди.
— Я подумывал, не присоединиться ли к Кнуту.
— Неправда.
— Он хотел, чтобы я стал его союзником, а вместо этого мне придется его убить, — я подумал о Ледяной Злобе, мече Кнута, и о его прославленном мастерстве и почувствовал, как по телу пробежали мурашки.
— Придется.
— Придется, — я гадал, стал ли Кнут с возрастом более медлительным. А я?
— Как ты поступишь с мальчишкой?
— С сыном Ингульфрид? Продам его отцу, когда покончу с Кнутом.
— Осферт рассказал, что ты почти захватил Беббанбург.
— Почти — не значит захватил.
— Да, не значит. А как бы ты поступил, если бы преуспел в этом? Остался бы там?
— И никогда бы его не покинул, — ответил я.
— А как же я?
— Я бы послал за тобой.
— Мое место здесь. Теперь я мерсийка.
— Пока я не убью Кнута, — уверенно заявил я, — не будет никакой Мерсии.
Долгое время она лежала молча.
— А что если он победит? — спросила она после долгой паузы.
— Тогда тысячи кораблей придут с севера, чтобы присоединиться к нему, воины будут прибывать из Фризии, и каждый норманн, что захочет получить землю, принесет с собой меч, и они переправятся через Темез.
— И тогда не станет и Уэссекса, — промолвила она.
— Ни Уэссекса, ни Инглаланда.
Как бы странно ни звучало это название. Это была мечта ее отца. Создать страну под названием Инглаланд. Инглаланд. Я заснул.
