Глава четвертая
Наши лошади ожидали на улице, а мой слуга Годрик держал превосходный шлем, увенчанный фигуркой волка, свежевыкрашенный щит и плащ из медвежьей шкуры. Когда я грузно взобрался в седло, знаменосец встряхнул огромный стяг с волчьей головой. Я ехал на Тинтриге, новом черном как ночь жеребце, огромном и диком. Его имя означало Буря, и то был подарок от моего старого друга Стеапы, который возглавлял придворную гвардию короля Эдуарда, пока не покинул свой пост, удалившись в свои владения в Уилтуншире. Тинтриг, как и Стеапа, был натренирован для битвы и обладал злобным нравом. Мне он нравился.
Этельфлед уже ждала у северных ворот. Облаченная в отполированную до блеска кольчугу под белоснежным плащом, она сидела верхом на Гасте, своей белой кобыле. Ее сопровождали Меревал, Осферт и Цинлэф, как и отец Фраомар, ее духовник и капеллан.
— Сколько приближается язычников? — спросила меня Этельфлед.
— Одиннадцать.
— Пусть к нам присоединится еще один человек, — приказала она Меревалу.
Этот человек, учитывая наших с ней знаменосцев, моего сына и Финана в качестве сопровождающих, уравняет нас в числе с теми, кого взял с собой Рагналл.
— Возьми принца Этельстана! — велел я Меревалу.
Меревал посмотрел на Этельфлед, она кивнула.
— Но скажи ему, чтобы поторопился! — уточнила она.
— Пусть ублюдки подождут, — проворчал я, игнорируя замечание Этельфлед.
Этельстан уже облачился для битвы — в кольчугу и шлем, так что заминка возникла, только чтобы оседлать лошадь. Сев в седло, он улыбнулся мне, а потом почтительно поклонился тетке.
— Благодарю тебя, госпожа!
— Просто сохраняй молчание, — приказала ему Этельфлед, а потом повысила голос: — Открыть ворота!
Огромные ворота заскрипели, завизжали и заскрежетали, пока их толкали наружу. Воины еще топали по каменным ступеням, поднимаясь на валы крепости, когда наши знаменосцы уже проезжали сквозь длинную арку ворот. Держащий крест гусь Этельфлед и моя волчья голова были единственными знаменами, что поднялись навстречу слабому весеннему солнцу, когда мы прогрохотали по мосту, что пересекал заполненный водой ров. А затем мы пришпорили лошадей навстречу Рагналлу и его людям, осадившим своих коней ярдах в трехстах от нас.
— Ты не должна здесь находиться, — сказал я Этельфлед.
— Почему же?
— Потому что мы не услышим ничего кроме оскорблений.
— Думаешь, я боюсь слов?
— Думаю, он постарается оскорбить и задеть тебя, и разгневав, добьется своей цели.
— Писание учит нас, что глупец обычно словоохотлив! — произнес отец Фраомар, весьма приятный молодой человек, крайне преданный Этельфлед. — Так пусть поганец говорит и явит свою глупость.
Я повернулся в седле, чтобы взглянуть на стены Честера, густо усеянные воинами: солнце сверкало на наконечниках копий по всей длине вала. Ров очистили и заново утыкали заостренными кольями, а стены увешали знаменами, большинство из которых изображали христианских святых. «Оборонительные сооружения, — подумал я, — выглядят внушительно». А вслух произнес:
— Если он попытается напасть на город, то он просто глупец.
— Тогда почему он здесь? — спросила Этельфлед.
— Этим утром? Запугать нас, обругать и бросить вызов.
— Я хочу на него посмотреть. Хочу увидеть, что он за человек.
— Он опасен, — произнес я и задался вопросом, сколько же раз я встречался с врагом перед битвой во всем блеске своей воинской славы. Это ритуал. На мой взгляд, ритуал этот ничего не значил, ничего не менял и ничего не решал, но, видимо, Этельфлед было любопытно взглянуть на врага, и поэтому мы сделали Рагналлу одолжение и приехали выслушать оскорбления.
Мы остановились в нескольких шагах от северян, стоящих под тремя знаменами. Красный топор Рагналла был самым большим, а по бокам — стяг с изображением корабля, плывущего по кровавому морю, и череп на высоком шесте — символ Хэстена. Сам Хэстен восседал под этим черепом на коне и улыбнулся мне, будто мы старые друзья. Он выглядел старым, но, думаю, я тоже. Его шлем украшало серебро и крылья ворона. Он был явно доволен собой, в отличие от человека, чьё знамя изображало корабль в кровавом море — тоже пожилого мужчины, узколицего и седобородого, со шрамом на щеке.
Он носил превосходный шлем с длинным лошадиным хвостом черного цвета, каскадом ниспадающим на спину. Шлем также венчал золотой обруч — шлем короля. Поверх кольчуги висел крест, золотой крест, усеянный янтарем, показывающий, что это единственный христианин среди врагов, что нам противостоят. Но что действительно выделяло его в это утро, так это убийственный взгляд, брошенный на Финана. Я сам взглянул на Финана и увидел, что его лицо тоже преисполнено гневом. Так человек в шлеме с золотой короной и лошадиным хвостом, должно быть, Коналл, брат Финана. Взаимная ненависть была прямо-таки осязаемой. Одно лишнее слово, и мечи вылетят из ножен.
— Гномы! — тишину нарушил громадный мужчина под знаменем с изображением красного топора и пнул большого жеребца, заставив того сделать шаг вперед.
Значит, это и есть Рагналл Иварсон, Король Моря, правитель островов и будущий король Британии. Он носил кожаные штаны, заправленные в высокие, покрытые золотыми бляшками сапоги. Такие же золотые бляшки усеивали перевязь, откуда свисал чудовищных размеров меч. Он не носил ни кольчуги, ни шлема, вместо этого его голую грудь пересекали два кожаных ремня, под которыми вздымались мышцы. На волосатой груди виднелись татуировки: орлы, змеи, драконы и топоры, извивающиеся от живота к шее, которую обвивала золотая цепь. На руках Рагналла красовались многочисленные серебряные и золотые браслеты — знак доблести, а в длинных тёмно-каштановых волосах сверкали золотые кольца. Лицо было широким, жестким и мрачным, а на лбу виднелось изображение орла с распростертыми крыльями, чьи когти опускались до скул.
— Гномы, — снова усмехнулся он, — вы пришли, чтобы сдать свой город?
— У тебя есть, что нам сказать? — спросила Этельфлед на датском.
— Это что, женщина в кольчуге? — Рагналл обратился ко мне, пожалуй, оттого, что я выделялся ростом или искусно украшенными доспехами. — Я видел многое, — сказал он мне добродушно, — видел странные огни, что сверкают в северном небе, проглоченные водоворотами корабли, видел льдины размером с гору, плавающие в море. Я наблюдал, как киты ломают корабль пополам, видел огонь, изрыгающийся из холма словно блевотина, но я никогда не видел женщину в кольчуге. Это то существо, что, по слухам, правит Мерсией?
— Леди Этельфлед задала тебе вопрос, — произнес я.
Рагналл посмотрел на нее, привстал в седле и громко пустил газы.
— Вот ей ответ, — сказал он, с явным удовольствием усевшись обратно. На лице Этельфлед, должно быть, отразилось отвращение, потому что он рассмеялся. — Говорили, — он посмотрел на меня, — что правительница Мерсии смазлива. Это её бабуля?
— Она та, кто отмерит тебе земли как раз на могилку, — ответил я. Слабый ответ, но я не хотел отвечать оскорблением на оскорбление. Я прекрасно помнил о ненависти между Финаном и Коналлом и боялся, что дело может окончиться схваткой.
— Так эта женщина — правитель! — усмехнулся Рагналл и вздрогнул, якобы в ужасе. — Какая уродливая!
— Я слышал, что ты охоч до свиней, коз и собак, — сказал я, разозлившись, — так что ты можешь знать о красоте?
Он пропустил мои слова мимо ушей.
— Уродливая! — повторил он. — Но я командую воинами, которым всё равно, как женщина выглядит, и они говорят, что старый изношенный сапог удобнее нового. — Он кивнул на Этельфлед. — Она выглядит старой и изношенной, так что думаю, они попользуются ею с удовольствием! Может, и ей тоже понравится? — он посмотрел на меня, будто ожидая ответа.
— В твоем пердеже и то смысла больше, — сказал я.
— А ты, значит, лорд Утред, легендарный лорд Утред! — он внезапно вздрогнул. — Ты убил одного из моих людей, лорд Утред.
— Он стал первым из многих.
— Отере Хардгерсона, — медленно произнес Рагналл. — Я отомщу за него.
— Ты последуешь за ним в могилу.
Рагналл покачал головой, и золотые кольца в его волосах тихо звякнули.
— Мне нравился Отере Хардгерсон. Он хорошо играл в кости и был хорошим собутыльником.
— Но не умел держать в руках меч. Часом не ты ли его учил?
— Через месяц, лорд Утред, я буду пить мерсийский эль из чаши, сделанной из твоего черепа. Мои жены станут мешать варево твоими бедренными костями, а дети играть в бабки фалангами пальцев.
— Твой брат был столь же хвастлив, — ответил я, — и кровь его воинов еще окрашивает наши улицы. Я скормил его правый глаз своим собакам, и от его вкуса они блевали.
— Но твоя дочь по-прежнему у него, — хитро произнес Рагналл.
— Даже свиньи не станут жрать твою протухшую тушу, — сказал я.
— И прехорошенькая дочь, — произнес он мечтательно, — слишком хороша для Сигтрюгра!
— Мы сожжем твоё тело, — заявил я, — то, что от него останется, и от его смрада боги с омерзением скривятся.
Он рассмеялся.
— Богам по душе мой смрад, они им наслаждаются! Боги любят меня! И боги дали мне эту землю. Итак, — он кивнул в сторону стен Честера, — кто здесь командует?
— Леди Этельфлед, — ответил я.
Рагналл посмотрел налево и направо — на своих приспешников.
— Лорд Утред решил нас позабавить! Он утверждает, что женщина командует воинами!
Его люди с готовностью рассмеялись. Все, кроме Коналла, который по-прежнему злобно смотрел на своего брата. Рагналл взглянул на меня.
— Так вы все садитесь на корточки, когда отливаете?
— Если ему нечего сказать, — голос Этельфлед был полон гнева, — мы возвращаемся в город. Она резко дернула поводья Гасты.
— Убегаешь? — усмехнулся Рагналл. — А я привез тебе подарок, госпожа. Подарок и обещание.
— Обещание? — спросил я.
Этельфлед развернула кобылу и стала слушать.
— Оставьте город завтра к закату, — предложил Рагналл, — и я буду милостив и пощажу ваши жалкие жизни.
— А если нет? — задал вопрос Этельстан. Его голос звучал вызывающе, и Этельфлед бросила на него сердитый взгляд.
— Щенок затявкал, — сказал Рагналл. — Если вы не покинете город, малец, мои воины как смерчь захлестнут ваши стены. Ваши девки будут меня услаждать, дети станут моими рабами, а ваше оружие — моими игрушками. Ваши трупы сгниют, церкви сгорят, а вдовы обрыдаются, — он помолчал и указал на своё знамя. — Можешь его взять, — сказал он мне, — и водрузить над городом. Тогда я узнаю, что вы уходите.
— Я все равно захвачу твоё знамя, — заявил я, — и подотру им задницу.
— Будет проще, — он говорил со мной, будто обращался к маленькому ребенку, — если вы просто оставите город. Уйдите в другой! Я все равно найду тебя, не волнуйся, но ты проживешь чуть дольше.
— Ждем вас завтра к себе в гости, — в тон ему отвечал я, — отведайте наших стен, и ваша жизнь немного укоротится.
— С наслаждением тебя убью, лорд Утред, — усмехнулся Рагнал. Мои поэты это воспоют! Как Рагналл, властитель моря и король всей Британии, заставил великого лорда Утреда хныкать, как младенца! Как Утред умер, моля о пощаде. Как он рыдал, когда я его потрошил, — последние несколько слов он произнес с внезапной яростью, но потом Рагналл снова улыбнулся. — Я почти забыл о подарке! — он махнул одному из своих людей, и указал на траву между нашими лошадьми. — Положите там.
Воин спешился, принес деревянный сундук и положил на траву. Украшенный резьбой квадратный сундук размером с котел для супа. На крышке нарисовано распятие, а по бокам — мужчины с нимбами вокруг головы, и я узнал сундучок — в нем, вероятно, хранился христианский молитвенник или одна из мощей, столь почитаемых христианами.
— Это мой подарок тебе, — сказал Рагналл, — а с ним и моё обещание, что если не уйдете до завтрашнего заката, то поляжете здесь прахом, костьми — пищей для воронья..
Внезапно Рагналл развернул лошадь и пришпорил её. Я почувствовал облегчение, когда Коналл, седобородый, черноглазый король Коналл, повернулся и последовал за ним.
Хэстен на мгновение замешкался. Он молчал. Мне он показался старым, но он и был старым — седые волосы и борода, хотя лицо хранило прежнее лукавство. Я знавал его еще юношей и поначалу доверял, пока не обнаружил, что Хэстен с той же легкостью нарушает клятвы, что ребенок бьёт яйца. Когда-то Хэстен пытался стать королем Британии. Но я раз за разом срывал его замыслы, пока наконец не разгромил его армию в Бэмфлеоте. Хэстен, казалось, процветал — весь в золоте, сверкающей кольчуге, уздечка отделана золотом, коричневый плащ подбит густым мехом. Но теперь он стал вассалом Рагналла, и если когда-то вел за собой тысячи, теперь лишь парой десятков. Ему следовало меня ненавидеть. Хэстен же улыбнулся мне так, словно считал, что я рад встрече. Я смерил его презрительным взглядом, и его это, похоже, удивило. На мгновение мне показалось, что он заговорит, но Хэстен натянул поводья и поскакал вслед за Рагналлом.
— Открой, — приказала Этельфлед Цинлэфу, тот спрыгнул с лошади и подошел к сундуку, наклонился, поднял крышку и отшатнулся.
Там лежала голова Бедвульфа. Я посмотрел на неё: глаза выколоты, язык вырван, уши отрезаны.
— Ублюдок, — прошипел мой сын.
Рагналл добрался до своей стены из щитов. Должно быть, он выкрикнул приказ, потому что тесные ряды расступились, и копейщики отошли обратно к лесу.
— Завтра, — громко произнес я, — мы едем к Эдс-Байригу.
— И погибнем в лесу? — озабоченно спросил Меревал.
— Но ты сказал... — начала было Этельфлед.
— Завтра, — резко оборвал её я, — мы едем к Эдс-Байригу.
Завтра.
Ночь выдалась спокойной и лунной. По земле разлилось серебро. Дождливая погода ушла на восток, и небо усеяли яркие звезды. Слабый ветер задул с далекого моря, но в нем не было угрозы.
Я стоял на валу Честера, глядя на северо-восток, моля богов поведать, что делает Рагналл. Я думал, что знаю, но сомнения всегда закрадываются в душу, и потому я искал знамений. Часовые отошли в сторону, чтобы освободить мне место. В городе за моей спиной стояла тишина, хотя чуть раньше я слышал, как на улице произошла стычка. Долго она не продлилась. Несомненно, дрались двое пьяных, а потом их растащили, прежде чем они поубивали друг друга, и теперь Честер затих, я не слышал ничего, кроме шелеста слабого ветра над крышами, крика ребенка во сне, собачьего поскуливания, шороха ног часовых и стука копий о камень. И ничто из этого не похоже на знак от богов. Я хотел увидеть падающую звезду, пылающую в яркой смерти во мраке высоко над головой, но звезды упорно держались на своих местах.
Наверное, и Рагналл, подумалось мне, тоже прислушивается и высматривает знамения. Я взмолился, чтобы сова проухала ему в ночи, чтобы познал он страх этого звука, предвещающего смерть. Я слушал и не слышал ничего, кроме тихих ночных шорохов.
Вдруг послышались хлопки. Отрывистые и тихие. Звук начался и стих. Его принесло с полей к северу, с пастбищ, что лежат между рвом Честера и римским кладбищем. Некоторые воины хотели раскопать кладбище и бросить мертвых в огонь, но я запретил. Они боялись мертвых, считая, что древние призраки в бронзовых доспехах придут тревожить их сон, но этот город и защищающие нас крепкие стены построены призраками, теперь мы должны их защитить.
Вновь послышались хлопки.
Жаль, я не рассказал Рагналлу о призраках. Его оскорбления вышли почище моих. Этот поединок он оставил за собой. Но вспомнись мне римское кладбище с загадочными надгробными камнями, я бы наплел ему про призрачную армию мертвецов, что восстает в ночи с острыми мечами и зловещими копьями. Рагналл, конечно, посмеялся бы, но в глубине его души засел бы страх. Утром, решил я, следует окропить могилы вином в знак благодарности охраняющим нас мертвецам.
Снова раздалось хлопанье, а затем урчание. Не резкое, но и не мелодичное.
— Рановато для козодоя, — произнес Финан за моей спиной.
— Не слышал, как ты подкрался! — удивился я.
— Я двигаюсь, как призрак, — насмешливо ответил он, подошел, встал рядом и прислушался. Этот шум производили в темноте длинные крылья птицы. — Он хочет найти подругу.
— Самое подходящее время года. Праздник Эостры.
Какое-то время мы стояли молча.
— Так мы действительно собираемся завтра к Эдс-Байригу? — спросил наконец Финан.
— Точно.
— Через лес?
— Через лес к Эдс-Байригу, — ответил я, — потом на север — к реке.
Финан кивнул. Какое-то время он молчал, просто смотрел на далекий отблеск лунного света на Мерзе.
— Никто другой не должен его убивать, — внезапно нарушил молчание он.
— Коналла?
— Он мой.
— Твой, — согласился я и запнулся, прислушиваясь к козодою. — Я думал, ты собирался убить его сегодня утром.
— Я бы так и сделал. Если бы мог. И сделаю, — он коснулся груди, где висело распятие. — Я молился об этом, молил Бога послать ко мне Коналла, — он помолчал и улыбнулся. Крайне неприятной улыбкой. — Завтра, значит.
— Завтра, — повторил я.
Он хлопнул по стене перед собой и рассмеялся.
— Ребятам нужно подраться, Христом-богом клянусь. Они уже пытались поубивать друг друга.
— Слышал. Что произошло?
— Молодой Годрик затеял драку с Херголом.
— Годрик? Мой слуга? Он просто идиот!
— Хергол был слишком пьян и месил воздух.
— Даже если и так, — произнес я, — один из его ударов мог убить юного Годрика.
Хергол был одним из воинов Этельфлед, большой грубой скотиной, из тех, что упиваются битвой в стене из щитов.
— Я оттащил ублюдка, пока тот никого не покалечил, и врезал Годрику. Сказал, что ему нужно подрасти, — он пожал плечами. — Ничего страшного не случилось..
— Из-за чего же они дрались?
— В «Ночном горшке» появилась новенькая.
«Ночной горшок» — таверна. На самом деле звалась она «Ржанкой» поскольку на вывеске красовалась именно эта птичка, только иначе как «Ночным горшком» её никто и не называл. Тут всегда продавались добрый эль и падшие женщины. Святые близнецы, Цеолнот и Цеолберт, пытались закрыть таверну, назвав её вертепом (и так оно и было), поэтому я хотел, чтобы она продолжала работать. Я командовал гарнизоном из молодых воинов, и они нуждались в том, что обеспечивал «Ночной горшок».
— Мус, — сказал Финан.
— Мус?
— Так её зовут.
— То есть Мышь?
— Тебе следует на неё взглянуть, — ухмыльнулся Финан. — Боже святый и его угодники, господин, на неё стоит посмотреть.
— Мус, — повторил я.
— Ты не пожалеешь!
— О чём он не пожалеет? — спросил женский голос, я обернулся и увидел, что на стену поднялась Этельфлед.
— Он не пожалеет, что срубит большие ивы ниже Брунанбурга, госпожа, — сказал Финан. — Нам нужна свежая древесина для щитов.
И почтительно поклонился.
— А тебе нужно поспать, — произнесла Этельфлед, — если ты поедешь завтра к Эдс-Байригу, — она подчеркнула слово «если».
Финан знал, когда следует уйти. Он снова поклонился.
— Желаю вам обоим спокойной ночи, — сказал он.
— Следи за мышами, — велел я.
— Собираемся на рассвете? — усмехнулся Финан.
— Да, все. Кольчуги, щиты, оружие.
— Пора прибить парочку ублюдков, — согласился Финан. Он колебался, желая остаться, но никто не предложил, и он ушел.
Этельфлед заняла его место и посмотрела на посеребренную луной землю.
— Ты действительно собираешься к Эдс-Байригу?
— Да. И ты должна послать со мной Меревала и шестьсот человек.
— Чтобы их перебили в лесу?
— Не перебьют, — сказал я, надеясь, что не солгал. Был ли козодой тем предзнаменованием, что я ждал? Не знаю, как истолковать хлопки. Направление, в котором улетела птица, могло послужить знамением, как бросок сокола или уханье совы, но странный рокот во тьме? Потом я услышал его снова, и что-то в этом звуке навело меня на мысль о грохоте щитов, когда воины строятся в стену. Это то предзнаменование, что я искал.
— Ты сам сказал! — настаивала Этельфлед. — Сказал, что когда вы окажетесь в лесу, то не сможете увидеть, где враги. Что они могут оказаться сзади. Что вы попадете в засаду! Так что же изменилось? — она остановилась, и когда я не ответил, рассердилась. — Или это глупость? Ты проглотил оскорбления Рагналла, поэтому теперь должен напасть?
— Его там не будет, — сказал я.
— Его там не будет? — повторила она, нахмурившись.
— Почему он дает нам целый день, чтобы оставить город? — спросил я. — Почему не приказал уйти на рассвете? Почему не велел уйти немедленно?
Она подумала над вопросами, но не нашла ответа.
— Так скажи мне, — потребовала она.
— Он знает, что мы не собираемся уходить, — ответил я, — но хочет, чтобы мы думали, будто у нас есть целый день, прежде чем он нападет. Ему нужен этот день, потому что Рагналл уходит. Он направляется на север по мосту из кораблей и не хочет, чтобы ему помешали. Он не намерен нападать на Честер. Он собрал новую армию и не хочет терять две-три сотни человек, пытаясь взобраться на эти стены. Он хочет привести армию в Эофервик, потому что должен стать королем Нортумбрии, прежде чем напасть на Мерсию.
— Откуда ты знаешь?
— Козодой напел.
— Ты не можешь быть в этом уверен!
— А я не уверен, — признался я, — возможно, это уловка, чтобы завлечь нас завтра в лес и убить. Но я так не думаю. Он хочет, чтобы мы оставили его в покое, чтобы он мог отступить, и если это так, он не хочет, чтобы ему помешали.
Этельфлед обвила мою руку своей, этот жест сообщил, что она согласна как с моими выводами, так и замыслами. Она долго молчала.
— Наверное, — тихо произнесла она наконец, — мы должны напасть на него в Нортумбрии?
— Да я уже месяцами твержу, что нам следует вторгнуться в Нортумбрию.
— Чтобы ты смог захватить Беббанбург?
— Чтобы мы смогли выкинуть датчан вон.
— Брат говорит, не стоит этого делать.
— Твой брат, — сказал я, — не хочет, чтобы ты стала у саксов героем. Он сам хочет им стать.
— Он славный воин.
— Он осторожен, — произнес я.
Такой он и есть. Эдуард Уэссекский хотел стать и королем Мерсии, но покорился пожеланию мерсийцев, когда те выбрали его сестру Этельфлед. Возможно, он ожидал, что она не справится, но оказался разочарован. Теперь его армии заняты в Восточной Англии, выдавливая датчан на север, и он настоял, чтобы сестра ограничилась отвоеванием исконных мерсийских земель.
«Чтобы покорить север, — говорил он, — нам потребуются армии как Уэссекса, так и Мерсии». И возможно, он прав. Я считал, что мы должны вторгнуться в любом случае и забрать парочку городов на юге Нортумбрии, но Этельфлед уступила требованиям брата. По её словам, она нуждалась в его поддержке. Нуждалась в золоте, что Уэссекс давал Мерсии, и западно-саксонских воинах, что несли дозор в бургах восточной Мерсии.
— За год-другой, — сказал я, — Эдуард обезопасит Восточную Англию, а потом придет сюда с армией.
— Это хорошо, — ответила она. Её голос звучал настороженно, но не потому, что она не хотела, чтобы её брат соединил с ней войско, а потому, что знала — я считаю, что она должна ударить на север, прежде чем ее брат будет готов.
— И он поведет и свою, и твою армии в Нортумбрию.
— Хорошо, — настаивала она.
И это вторжение воплотит мечту в реальность. Еще отец Этельфлед, король Альфред, мечтал, что все говорящие на английском будут жить в одном королевстве под властью одного короля. Появится новое королевство, Англия, и Эдуард хотел быть первым, кто получит титул короля Англии.
— Только есть одна проблема, — сказал я мрачно, — именно сейчас Нортумбрия слаба. Там нет сильного короля, и её можно захватить по частям. Но что будет через год? Рагналл станет королем, а он силен. Покорить Нортумбрию станет намного труднее, когда там будет править Рагналл.
— Мы недостаточно сильны, чтобы вторгнуться в Нортумбрию самостоятельно, — настаивала Этельфлед. — Нам нужна армия моего брата.
— Дай мне Меревала и шестьсот воинов, — сказал я, — и я буду в Эофервике через три недели, а через месяц ты станешь королевой Нортумбрии, и я принесу тебе голову Рагналла в сундуке для Евангелия.
Она рассмеялась, решив, что я пошутил. А я не шутил. Этельфлед сжала мою руку.
— Мне бы понравилась его голова в качестве подарка, но сейчас тебе нужно поспать. И мне тоже.
А я надеялся, что послание козодоя правдиво.
Узнаю это завтра.
Когда мы выехали из Честера, за рваными облаками уже взошло солнце, дул порывистый ветер. Семь сотен воинов направлялись к Эдс-Байригу.
Всадники потоком выливались через северные ворота Честера: змея в кольчугах и с оружием гремела копытами по каменным плитам, сияющие наконечники копий подняты к закрытому облаками солнцу, это мы следовали по римской дороге на северо-восток.
Этельфлед настояла на своем присутствии. Она была верхом на Гасте, своей белой кобыле, за ней следовал знаменосец, десяток отборных воинов и пять священников, один из них — епископ Леофстан. Его еще не возвели в сан официально, но скоро возведут. Он ехал на чалом, очень спокойном мерине.
— Не люблю передвигаться верхом, когда можно идти пешком, — сообщил он мне.
— Ты можешь идти пешком, если хочешь, отец, — предложил я.
— Я хромаю.
— Я заметил.
— Лягнул копытом годовалый жеребенок, когда мне было десять, — пояснил он. — Божий дар.
— Твой бог раздает странные дары.
Он засмеялся.
— Боль — именно дар, лорд Утред. Она позволяет мне понять калек и хоть на малую толику разделить их муки. Это Божий урок. Но сегодня мне придется ехать верхом, иначе я не увижу твою победу.
Священник ехал впереди, прямо перед большим стягом с волчьей головой.
— С чего ты решил, что мы победим? — спросил я.
— Бог дарует тебе победу! Мы молились об этом утром, — улыбнулся он.
— Ты молился моему богу или своему?
Он засмеялся, а потом вдруг вздрогнул. Я заметил гримасу боли на его лице, когда он наклонился.
— Что? — спросил я.
— Ничего, — ответил он. — Иногда Бог дарует мне боль. Она приходит и уходит, — он выпрямился и улыбнулся. — Вперед! Поехали уже!
— Странный бог, — ядовито произнес я, — раз раздает своим почитателям боль.
— Он обрек сына своего на жестокую смерть, почему бы нам не перенести небольшую боль? — он снова засмеялся. — Епископ Вульфхед настраивал меня против тебя! Называл тебя выкормышем сатаны! Говорил, ты станешь противиться всему, что я попытаюсь сделать. Это так, лорд Утред?
— Оставь меня в покое, отец, — кисло произнес я, — а я оставлю в покое тебя.
— Я буду молиться за тебя! Ты не можешь возражать! — он посмотрел на меня, будто ожидая ответа, но я ничего не сказал. — Я тебе не враг, лорд Утред, — сказал он кротко.
— Считай, что в этом тебе повезло, — заявил я, зная, что это прозвучало грубо.
— Я так и считаю! — он не обиделся. — Моя миссия здесь будет как у Христа! Кормить голодных, одевать нагих, исцелять больных и быть отцом сиротам. А твоя задача, если я правильно понимаю, защищать нас! Бог возложил на нас разные миссии. У тебя своя, у меня своя. Я не епископ Вульфхед! — сказал он с удивившей меня хитринкой, — и не стану тебе мешать! Я ничего не понимаю в войне!
Я фыркнул, и он мог счесть, будто я благосклонно воспринял его слова.
— Ты думаешь, я хотел эту ношу? — спросил он. — Стать епископом?
— А разве нет?
— Боже, нет, конечно! Я был счастлив, лорд Утред! Трудился при короле Эдуарде как скромный священник. Моим долгом было составлять хартии и писать письма для короля, но моя истинная радость лежала в переводе книги «О граде Божьем» святого Августина. Это всё, что я когда-либо хотел от жизни. Чернильницу, пучок перьев и наставника, что направит мысли. Я ученый, а не епископ!
— Тогда почему... — начал было я.
— Меня призвал Господь, — ответил он на мой вопрос, прежде чем я успел его закончить. — Я ходил по улицам Винтанкестера и видел, как люди пинают нищих, видел тяжело работающих детей и опустившихся женщин, видел жестокость и умирающих в канавах калек. То был не град Божий! Для тех людей это был ад, а церковь ничего не делала! А если и делала, то недостаточно! Были монастыри, лечившие больных, но мало! Поэтому я начал проповедовать, попытался накормить голодных и помочь беспомощным. Я проповедовал, что церковь должна тратить меньше на серебро и злато, а больше на пищу для голодных и одежду для нагих.
— Не думаю, что это сделало тебя популярным, — я криво улыбнулся.
— Конечно же нет! С чего же, как думаешь, меня отправили сюда?
— Сделать епископом, это повышение!
— Нет, это наказание, — ответил он, смеясь. — Пусть этот глупец Леофстан справится с лордом Утредом!
— А это наказание? — спросил я заинтересованно.
— Боже, конечно. Все от тебя в ужасе.
— А ты нет? — удивился я.
— Моим наставником во Христе был отец Беокка.
— Ага, — произнес я. Беокка был и моим наставником. Бедный отец Беокка, хромой и уродливый, но лучший из тех, что ходили по этой земле.
— Ты ему нравился, — сказал Леофстан, — и он тобой гордился.
— Разве?
— И он часто говорил мне, что ты из тех, кто пытается скрыть свою доброту.
— Беокка, — пробурчал я, — был полон...
— Мудрости, — уверенно перебил меня Леофстан, — так что нет, я тебя не боюсь, и помолюсь за тебя.
— А я не позволю норманнам тебя выпотрошить.
— А как ты думаешь, почему я за тебя молюсь? — спросил он, смеясь. — А теперь езжай, уверен, у тебя есть дела поважнее, чем болтать со мной. Да пребудет с тобой Господь!
Я пришпорил коня, галопом направившись к голове колонны. Проклятье, подумал я, но сейчас Леофстан мне нравился. Он присоединится к той небольшой группе священников вроде Беокки, Уиллибальда, Кутберта и Пирлига, которыми я восхищался и любил. Их значительно превышали числом испорченные, продажные и честолюбивые священнослужители, столь ревниво управляющие церковью.
— Что бы ты ни делал, — сказал я Бергу, ведущему колонну, — никогда не верь христианам, когда они говорят «возлюбите врагов ваших».
Он выглядел озадаченным.
— С чего бы мне желать их любить?
— Не знаю! Всего лишь очередное христианское дерьмо. Видел врагов?
— Нет, — ответил он.
Я не выслал вперед ни одного лазутчика. Рагналл вскоре узнает, что мы приближаемся, и либо соберет воинов, чтобы противостоять нам, либо, если я прав, откажется от битвы. Я это достаточно скоро узнаю. Этельфлед, хотя и решилась довериться моему чутью, боялась, что я слишком горяч, а я не был настолько уверен, что она неправа, и потому попытался убедить её остаться в Честере.
— И что обо мне подумают воины, — спросила она , — если я спрячусь за каменными стенами, а они поедут сражаться с врагами Мерсии?
— Решат, что здраво рассуждаешь.
— Я правительница Мерсии. Воины не пойдут вперед, пока я их не поведу.
Мы ехали по римской дороге, которая в конечном счете приведет к перекрестку, где над глубокими шахтами, вырытыми в слоях соли, что когда-то сделала этот регион богатым, стояли разрушенные каменные строения. Старики вспоминали, как спускались по длинным лестницам, чтобы добраться до белой скалы, но шахты теперь находились на ничейных землях между саксами и датчанами, и потому римские строения приходили в упадок.
— Если мы поставим гарнизон в Эдс-Байриге, — сказал я Этельфлед, — то сможем заново открыть шахты. Бург на холме будет защищать местность на много миль вокруг. А соль из шахты гораздо дешевле, чем выпаренная из моря.
— Давай сначала захватим Эдс-Байриг, — мрачно предложила она.
К старым шахтам мы не поехали, свернув на север в нескольких милях от перекрестка и втянувшись в лес. Рагналл бы уже знал, что мы приближаемся, и мы не предприняли никаких попыток скрыть свои передвижения. Мы ехали по гребню холма, следуя по древней дороге, откуда я мог видеть зеленые склоны Эдс-Байрига, возвышающиеся над морем деревьев, и яркую свежую древесину заново построенного частокола. Потом дорога свернула влево, в чащу, и я потерял из виду холм, пока мы не выехали на открытое пространство, расчищенное Рагналлом вокруг древнего форта. Деревья срубили, оставив только пеньки, щепки и срезанные ветви. Наше появление на этом опустошенном поле побудило защитников форта прокричать в нашу сторону оскорбления, один даже бросил копье, на сто шагов не долетевшее до ближайшего всадника. Яркие стяги реяли над валами, самый большой — с изображением красного топора Рагналла.
— Меревал! — крикнул я.
— Господин?
— Оставь тут сто человек! Просто наблюдай за фортом! Не ввязывайся в драку. Если они покинут форт, преследуя нас, то опереди их и присоединяйся к нам!
— Господин? — вопрошающе воззрился он на меня.
— Просто наблюдай за ними! Не сражайся! — прокричал я и поехал вперед, огибая западный отрог холма, — Цинлэф!
Сакс нагнал меня, дорогие красные ножны с золотыми бляшками колотили его по боку.
— Господин?
— Удерживай леди Этельфлед позади!
— Она не...
— Делай, как велено! — прорычал я. — Держи ее кобылу под уздцы, если потребуется, но не позволяй ввязаться в сражение.
Я пришпорил коня и обнажил Вздох Змея, клинок подал знак моим людям обнажить свои мечи.
Рагналл не встретил нас у Эдс-Байрига. Правда, на валах форта стояли воины, но не вся его армия. Наконечники копий отстояли далеко друг от друга, а не густо, и это навело меня на мысль, что большая часть воинов Рагналла уже на севере. Он высадился на этом берегу Мерза, а потом укрепил Эдс-Байриг, только чтобы обмануть своего настоящего врага, убедить жалкого короля в Эофервике, что честолюбивые замыслы Рагналла направлены на Мерсию, хотя Нортумбрия была намного более легкой добычей. Десятки ярлов из Нортумбрии уже присоединились к Рагналлу, некоторые несомненно полагали, что он поведет их на юг, но теперь он уже зажег их желанием напасть на север. Их поманят обещаниями золота, земель, отобранных у короля Ингвера и его сторонников, и, несомненно, планами нового нападения на Мерсию, как только Нортумбрия будет в безопасности.
Так думал я, хотя мог и ошибаться. Возможно, я ошибался. Возможно, Рагналл шел на Честер или у реки нас ожидала стена из щитов. Его стяг реял над Эдс-Байригом, но я посчитал это уловкой, чтобы заставить нас решить, будто он скрывается за новым частоколом. Чутье шептало мне, что он пересекает реку. Почему же тогда он оставил часть воинов в Эдс-Байриге? Этот вопрос мог подождать, а потом я забыл о нём вовсе, потому что вдруг увидел впереди группу мужчин.
Не в кольчугах.
Мы ехали по недавно проложенной среди деревьев дороге, что должна вести от Эдс-Байрига к мосту из кораблей, а люди впереди несли мешки и бочки. Я подозревал, что это слуги, но кем бы они ни были, завидев нас, они бросились в чащу. Мы поскакали вперед, ныряя под ветвями, и все больше мужчин пытались от нас убежать, и вдруг зеленые тени под деревьями посветлели, и я увидел впереди чистое пространство, землю, усеянную шалашами и остатками костров, и понял, что мы добрались до того места на берегу реки, где Рагналл устроил временный лагерь.
Я послал Тинтрига в ту сторону. Река теперь находилась в ста шагах, и толпа ожидала очереди, чтобы пересечь ее по мосту из кораблей. Противоположный берег уже густо кишел людьми и лошадьми — целая орда, по большей части уже шагающая на север, но на этом берегу реки людей было больше: воины с лошадьми, скот, семьи, слуги. Чутье меня не обмануло. Рагналл собирался на север.
И тут мы атаковали.
Рагналла наверняка догадывался, что мы придем. Но видимо решил, что мы отправимся прямиком в Эдс-Байриг, где и останемся, привлеченные его огромным знаменем и посчитав, что Рагналл прячется за стенами. Наш внезапный и быстрый бросок на север застал его арьергард врасплох.
Назвать это арьергардом значило сильно ему польстить. На южном берегу Мерза осталась только пара сотен воинов, их слуги, женщины и дети, стада свиней, коз и овец.
— Сюда! — прокричал я, сворачивая налево. Я не хотел врезаться прямо в запаниковавшую толпу, которая теперь пыталась добраться до моста, вместо этого я собирался ее отрезать, и потому обогнул толпу и пришпорил Тинтрига вдоль берега реки к мосту. Я вел за собой по меньшей мере дюжину воинов.
Заплакал ребенок. Кто-то попытался нас остановить, бросив тяжелое копьё, пролетевшее рядом с моим шлемом. Я не обратил на него внимания, но один из моих воинов, должно быть, атаковал, потому что я услышал срежет меча по кости. Тинтриг клацнул зубами, когда врезался в толпу у моста. Люди пытались бежать, некоторые карабкались на ближайший драккар, некоторые прыгали в реку, либо отчаянно мчались назад к лесу, а я резко натянул поводья и спрыгнул с седла.
— Нет! — женщина попыталась заслонить собой двух маленьких детей, но я не обратил на неё внимания, а пройдя к тому месту, где деревянный настил моста упирался в илистый берег, остановился. Один за другим воины присоединялись ко мне, мы сняли с плеч щиты и с грохотом сомкнули внахлест окованные железом края.
— Сложите оружие! — закричал я испуганной толпе. Теперь у них не было возможности спастись. Сотни моих всадников выехали из-за деревьев, и я выстроил стену из щитов, закрыв путь через Мерз. Я надеялся, что удастся отрезать больше этой жалкой горстки, но Рагналл, видимо, вышел очень рано, а мы выехали из Честера слишком поздно.
— Они сжигают корабли! — крикнул мне Финан.
Он присоединился ко мне, но все еще сидел на коне. Женщины визжали, дети кричали, а мои воины орали, чтобы загнанный в ловушку враг сложил оружие. Я повернулся и увидел, что корабли из огромного флота Рагналла либо вытащены на берег, либо стоят прямо у противоположного берега Мерза, а люди Рагналла забрасывают в них факелы. Другие поджигали корабли, на которые опирался грубый мост. Драккары приготовили к сожжению, их корпуса заполнили горючими материалами и дегтем. Горстка кораблей, привязанных длинными канатами ко вбитым в отмели бревнам, осталась выше по течению, и я догадался, что эти несколько кораблей не собираются жечь.
— Бог и пресветлые небеса, — произнес Финан, спешившись, — горит целое состояние!
— Ради королевства стоит потерять флот, — произнес я.
— Ради Нортумбрии, — вымолвил Финан.
— Нортумбрия, Эофервик, Кумбраланд — он захватит всё, — сказал я. — Захватит весь север от нас и до скоттов. И всё это окажется под властью сильного короля.
Дым клубами взвивался к небу, так как яростное пламя перепрыгивало с корабля на корабль. Я подумывал спасти один из кораблей, но настил был крепко прибит к кораблям, а те, в свою очередь, соединены друг с другом. Не было времени перерезать веревки и отрывать прибитые доски. Мост скоро обратится в пепел, но глядя на него, я увидел, как из дыма показался всадник. С обнаженным торсом и длинноволосый — высокий всадник на огромном вороном жеребце. По горящему мосту проехал сам Рагналл. Он приблизился к нам на тридцать шагов, дым окутывал и его, и коня. Рагналл выхватил меч, и в длинном клинке блеснуло пламя.
— Я вернусь, лорд Утред! — прокричал он и помолчал, будто ожидая ответа. Мачта за его спиной рухнула, извергая искры и клубы темного дыма. Но он всё ждал, а когда я ничего не сказал, развернул коня и исчез в огне.
— Надеюсь, ты сгоришь, — прорычал я.
— Но почему он оставил часть воинов в Эдс-Байриге? — спросил Финан.
Жалкий арьергард у реки не стал сражаться. Они оказались в меньшинстве, и женщины кричали на своих мужчин, требуя сложить оружие. Мост за моей спиной рухнул, и горящие корабли поплыли вниз по течению. Я вложил Вздох Змея обратно в ножны, снова взобрался в седло и направил Тинтрига в гущу испуганных врагов. Большая часть моих воинов теперь спешилась, собирая мечи, копья и щиты, но юный Этельстан еще сидел в седле и подобно мне пробивал себе путь сквозь толпу побежденных.
— Как с ними поступим, господин? — окликнул он меня.
— Ты принц, — сказал я, — так что тебе и решать.
Он пожал плечами и оглядел испуганных женщин, плачущих детей и угрюмых мужчин, а я подумал, наблюдая за ним, что он вырос из озорного ребенка в сильного и красивого юношу. Он должен стать королем, подумал я. Он старший сын своего отца, короля Уэссекса, человека, что и сам не должен был стать королем.
— Убить мужчин, — предложил он, — обратить детей в рабство, женщинам найти работу?
— Как обычно, — сказал я, — но это земля твоей тётки. Ей решать.
Я увидел, что Этельстан смотрит на девушку, и толкнул коня вперед, чтобы рассмотреть её получше. Хорошенькое миниатюрное создание с копной белокурых непослушных волос, синими глазами и гладкой безупречной кожей. Она держалась за юбки женщины постарше, видимо, матери.
— Как тебя зовут? — спросил я девушку на датском.
Мать заплакала и начала умолять, а потом опустилась на колени и повернула заплаканное лицо ко мне.
— Кроме нее у меня ничего нет, господин, ничего!
— Успокойся, женщина, — рявкнул я, — ты даже не знаешь, как повезло твоей дочери. Как её зовут?
— Фригга, господин.
— Сколько ей лет?
Мать призадумалась, возможно, испытывая искушение соврать, но я рявкнул на нее, и она тут же ответила:
— На день Бальдра четырнадцать исполнится, господин.
Праздник Бальдра отмечали в середине лета, так что девчушке достаточно лет, чтобы выйти замуж.
— Приведи ее сюда, — велел я.
Этельстан нахмурился, решив, что я хочу забрать Фриггу себе, признаюсь, я был не прочь, но вместо этого я подозвал слугу Этельстана.
— Привяжи девчонку к хвосту своей лошади, — приказал я, — и чтоб ее никто не трогал! Не давай ее в обиду. Охраняй ее, понял?
— Да, господин.
— А ты, — я снова повернулся к ее матери, — ты умеешь готовить?
— Да, господин.
— Шить?
— Конечно, господин.
— Тогда останешься с дочерью, — я повернулся к Этельстану: — В твоем хозяйстве появятся еще двое, — сказал я ему и оглянулся на Фриггу, подумав о том, как же везет этому ублюдку, хотя ублюдком он как раз не был, будучи законным сыном короля.
Со стороны всадников, наблюдавших за южным горизонтом, послышался радостный возглас. Я послал Тинтрига вперед, сквозь пленников, и увидел, что отец Фраомар, исповедник Этельфлед, делает какое-то объявление. Он сидел на серой кобыле, чей цвет подходил к его седым волосам. Отец Фраомар стоял рядом с Этельфлед, и она улыбнулась, когда я подъехал поближе.
— Хорошие новости, — сообщила она.
— Какие?
— Хвала Господу, — радостно заявил отец Фраомар, — враги в Эдс-Байриге сдались.
Я ощутил разочарование, потому что предвкушал битву. Похоже, Рагналл оставил значительную часть своего войска за стенами Эдс-Байрига, вероятно, хотел удержать восстановленный форт, а я желал его гарнизону смерти в качестве предупреждения остальным приспешникам Рагналла.
— Сдались?
— Хвала Господу.
— И Меревал внутри форта?
— Пока нет.
— Что значит «пока нет»? Они же сдались!
Фраомар улыбнулся.
— Они христиане, лорд Утред. В гарнизоне христиане!
Я нахмурился.
— Да пусть они хоть долгоносикам поклоняются, мне плевать, — сказал я, — но если они сдались, то наше войско должно быть внутри. Это так?
— Так и будет, — заявил отец Фраомар. — Всё согласовано.
— Что согласовано? — поинтересовался я.
Этельфлед выглядела встревоженной.
— Они согласны сдаться, — сказала она, посмотрев на исповедника в поисках подтверждения. Фраомар кивнул. — А мы не деремся с христианами, — закончила Этельфлед.
— Я дерусь, — кровожадно заявил я и подозвал слугу. — Годрик! Труби в рог!
Годрик взглянул на Этельфлед в надежде на ее одобрение, а я пнул его по левой руке.
— Труби в рог! Давай!
Он поспешно протрубил, и мои воины, разоружающие врагов, подбежали к лошадям.
— Лорд Утред! — запротестовала Этельфлед.
— Если они сдались, — сказал я, — то форт наш. А если он не наш, то они не сдались, — я перевел взгляд на Фраомара. — Ну так что же?
Никто не ответил.
— Финан! Приведи людей! — крикнул я и, не обращая внимания на Этельфлед с Фраомаром, послал лошадь на юг.
Обратно в Эдс-Байриг.
