Глава восьмая
Позже в тот день Финан повел двести пятьдесят всадников на юг от Эдс-Байрига, где обнаружил два отряда фуражиров Рагналла. Первый перебили, а второй обратили в беспорядочное бегство. Захватили и одиннадцатилетнего мальчишку, оказавшегося сыном нортумбрийского ярла.
— Он заплатит выкуп за мальчонку, — сказал Финан.
Также он пригнал шестнадцать лошадей и привез с десяток кольчуг вместе с оружием, шлемами и щитами. Я отправил с Финаном Видарра, чтобы испытать верность новичка.
— Поубивал он всласть, — поведал мне Финан, — ловок в обращении с мечом.
Уступив любопытству, я пригласил Видарра с женой домой, чтобы воочию узреть, что за женщина сподвигла мужчину на предательство и слезы. Она оказалась низеньким и пухлым созданием с глазами-бусинками и сварливым языком.
— Нам дадут земли? — спросила она меня, а когда муж попытался её унять, напустилась на него как дьяволица.
— Не смей меня затыкать, Видарр Лейфсон! Ярл Рагналл обещал нам земли! Не для того я пересекла море, чтобы сдохнуть в саксонской канаве!
Да, я бы у нее точно наплакался, но на предательство никогда бы не пошел. Видарр же взирал на нее так, словно та была королевой Асгарда.
Усталые всадники Финана по возвращении торжествовали. Они понимали, что разбили орду Рагналла, что выкуп или продажа захваченного оружия наполнят их карманы золотом. Люди стремились в набег, и тем вечером Ситрик повел очередную сотню, чтобы прочесать ту же местность. Я хотел постоянно заставлять Рагналла сражаться, дать понять, что ему не будет спокойной жизни, пока он рядом с Честером. После праздника Эостры мы жестоко его разбили, и я хотел, чтобы так шло и дальше.
Я также хотел поговорить с сыном, но он по-прежнему не мог разговаривать. Он лежал под грудой одеял и шкур, потел и трясся.
— Лихорадка должна выветриться, — пояснила Имма, суровая женщина, ей единственной из послушниц дозволялось общаться с мужчинами. — Ему нужны молитвы и нужно потеть, — добавила она, — обильно потеть!
Когда я прибыл в дом епископа, хромой привратник ударил по железке, возвестив, что посетитель — мужчина. Послушницы в капюшонах поспешили укрыться, и тут же откуда-то появилась сестра Имма.
— Хвала Господу, кровотечение остановилось, — приветствовала она меня, перекрестившись. — Благодаря ткани, которой Святая Вербурга обматывала грудь.
— Благодаря чему?
— Нам одолжила ее леди Этельфлед, — сказала она. — Это священная реликвия. Мне выпала честь прикоснуться к ней, — вздрогнула сестра.
— Ткань, которой обматывала грудь?
— Благословенная Святая Вербурга обматывала грудь куском ткани, — сурово пояснила сестра Имма. — Обматывала плотно, дабы не искушать мужчин. А под нее подкладывала шипы, дабы не забывать о страданиях Господа нашего.
— Она вонзала в титьки колючки? — изумился я.
— Это способ восславить нашего Христа! — ответила сестра Имма.
Мне никогда не понять христиан. Я видел, как люди хлещут свои спины до кости, видел, как пилигримы хромают на кровоточащих, сбитых ногах, чтобы поклониться зубу кита, слопавшего Иону, видел, как мужчина пробил себе ноги гвоздями. Неужели их богу угодна такая чепуха? Зачем отдавать предпочтению богу, который требует истязать себя, перед Эострой, что требует лишь одного — отвести девушку в лес и зачать с ней ребенка?
— Прошлой ночью о твоем сыне молился сам епископ, — продолжила Имма, погладив лоб моего сына с удивившей меня нежностью. — Он принес язык Святого Седда и приложил к его ране. И конечно, за ним ухаживает сестра Гомерь. Если кто и способен на чудо Господне, то это сестра Гомерь.
— Жена епископа, — уточнил я.
— Святая во плоти, — трепетно добавила сестра Имма.
Мой сын нуждался в святой во плоти, на худой конец в чуде. Он больше не держался за рану, но по-прежнему не мог говорить. Я громко позвал его, и похоже, он расслышал, хотя я не был уверен. Я даже не был уверен, что он не спит.
— Безмозглый ты болван, — мягко пожурил его я, — что ты потерял в Ирландии?
Но сын, конечно, не ответил.
— Не сомневайся, он там вершил богоугодное дело, — уверенно заявила сестра Имма. — Он теперь мученик за веру. Ему выпала честь пострадать за Христа!
Да, мой сын страдал, но оказалось, что сестра Гомерь и впрямь творит чудеса, поскольку на следующее утро епископ уведомил меня, что сын поправляется. Я направился к нему домой, подождал, пока со двора выйдут женщины, и вошел в небольшую комнату, где лежал Утред. Хотя он больше не был Утредом. Он звал себя отцом Освальдом, и я нашел его привставшим на постели и с румянцем на щеках. Сын посмотрел на меня, я на него.
— Безмозглый ты болван, — сказал я.
— Здравствуй, отец, — едва слышно ответил он.
Похоже, он лишь недавно поел, поскольку на меховом покрывале лежала пустая миска с деревянной ложкой. В руке сын сжимал распятие.
— Ты едва не умер, безмозглый болван, — напустился я.
— Разве тебе не все равно?
Я промолчал, остановившись в дверном проеме, и выглянул во двор.
— Эти проклятые монашки с тобой говорили?
— Шепотом, — ответил он.
— Шепотом?
— Как можно тише. Молчание — их дар Господу.
— Безмолвная женщина. Весьма неплохо, на мой взгляд.
— Они лишь следуют Писанию.
— Писанию?
— Послание к Тимофею, — чопорно пояснил сын. — Святой Павел учит, что женщина должна «быть в безмолвии».
— Как пить дать взял он себе в жены сварливую тварь, нещадно его пилившую, — хмыкнул я, вспомнив о сварливой жене Видарра, — но с чего бог требует молчания?
— Поскольку слух его отягощают молитвы. Тысячи молитв. Молитвы хворых, сирых, умирающих, терпящих нужду, нищих и убогих. Молчание — дар для этих душ, позволяющий их мольбам дойти до Бога.
Я наблюдал за воробьями, ссорящимися на траве во дворе.
— Думаешь, бог внемлет молитвам?
— Я ведь жив, — просто ответил он.
— Как и я, но ведь немало христиан желало мне смерти?
— Это так.
Голос его показался мне веселым, но когда я обернулся, то заметил, что на его лице застыла маска боли.
Я смотрел на него, не находя слов.
— Больно, должно быть, — наконец выдавил я.
— Больно, — согласился сын.
— Как вышло, что тебя схватил Рагналл? Что за глупость ты совершил!
— Я пришел к нему с предложением, — устало пояснил сын, — как посланник. Это не было безрассудством, он согласился меня принять.
— Ты был в Ирландии?
— Нет, не при встрече с ним. Но я прибыл оттуда.
— От Стиорры?
— Да.
Пришла карлица с чашей воды или эля и тихонько хмыкнула, чтобы привлечь мое внимание. Она хотела, чтобы я посторонился.
— Кыш, — рявкнул я на нее и посмотрел на сына. — Эта сука Брида тебе и член отрезала?
Он замялся, но потом кивнул.
— Да.
— Хотя какая разница. Ты ведь проклятый священник. Можешь отливать на корточках, как баба.
Я был в ярости. Может, я и отрекся от Утреда, лишил его наследства и пренебрегал им, но он по-прежнему оставался моим сыном. Нанесенное ему оскорбление — оскорбление для всего рода. Я хмуро разглядывал Утреда. Он коротко подрезал волосы. Он всегда был миловидным мальчиком, с тонким лицом и скорым на улыбку, хотя, пожалуй, улыбки своей лишился вместе с членом. Он выглядел красивей моего второго сына, решил я, который, если верить другим, пошел в отца — с грубыми чертами лица и весь в шрамах.
Сын посмотрел мне в глаза.
— Я по-прежнему чту тебя как отца, — промолвил он спустя мгновение.
— Чти меня как человека, кто за тебя отомстит, и расскажи мне, что там со Стиоррой?
Сын вздохнул и шевельнулся под одеялом, поморщившись от боли.
— Их с мужем осадили.
— Кто?
— Уи Нейллы, — нахмурился он. — Это клан, племя и королевство в Ирландии.
Он замялся, очевидно, желая пуститься в объяснения, но потом пожал плечами, показывая, что те выйдут утомительными.
— В Ирландии дела обстоят иначе.
— Они союзники Рагналла?
— Да, но они не доверяют друг другу.
— А кто станет доверять Рагналлу? — спросил я.
— Он берет заложников. Так он добивается верности людей.
Я нашел его объяснения чересчур путанными.
— Ты хочешь сказать, что Уи Нейллы дали ему заложников?
Сын кивнул.
— Рагналл передал им свои земли в Ирландии, но в качестве уплаты взял одну корабельную команду на год службы.
— Так они наемники! — удивленно воскликнул я.
— Наемники, — подтвердил сын, — и их служба — часть земельной сделки. Второе условие — смерть Сигтрюгра. Что если Уи Нейллы его не выполнят?
— Если не выполнят, то во власти Рагналла люди Уи Нейллов. Думаешь, он убьет их в отместку? — спросил я.
— А сам как думаешь? Коналл с его людьми — наемники, но одновременно и заложники.
Вот теперь, наконец, все прояснилось. Ни Финан, ни я не могли понять, почему ирландские воины служат Рагналлу. Ни один из пленников не смог дать нам объяснения. Они были наемными воинами и гарантией смерти Сигтрюгра.
— Что стало причиной ссоры Рагналла с братом? — спросил я.
— Сигтрюгр отказался присоединиться к армии брата.
— Почему?
— Они недолюбливают друг друга. Когда умер отец, он поделил земли между ними. Рагналл этому воспротивился. Он считал, что все принадлежит ему.
Сын прервался, невесело рассмеявшись.
— И главное, Рагналл добивается Стиорры.
Я уставился на него.
— Что?
— Рагналл домогается Стиорры, — повторил он.
Я молча смотрел на него.
— Она стала красавицей, — пояснил сын.
— Сам знаю! Она еще и язычница.
Он печально кивнул.
— Говорит, что язычница, но думается мне, она — как ты, отец. Говорит это, чтобы досадить людям.
— Я язычник! — гневно возразил я. — Как и Стиорра!
— Я молюсь за нее, — ответил он.
— Как и я.
— Так что Рагналл ее добивается, — продолжил он. — У него уже четыре жены, но теперь ему захотелось и Стиорру.
— А Уи Нейллы должны взять ее в плен?
— Верно, должны, — согласился он, — и еще убить Сигтрюгра. В обмен на земли.
Я прошел к двери и выглянул во двор. Бледное солнце бросало тени от остатков мозаичного бассейна с каменной стеной, в котором давно пересохла вода. На стене были вырезаны бегущие нимфы и козлоногие мужчины. Извечная погоня.
— Финан сказал, что Уи Нейллы — самый могущественный клан в Ирландии,— произнес я, стоя в дверях, — а ты хочешь сказать, что они преследуют Стиорру?
— Преследовали, — ответил сын.
— Преследовали? — спросил я, но сын лишь опять вздохнул, явно не желая продолжать разговор.
Я обернулся и посмотрел на него.
— Преследовали? — резко повторил я.
— Они ее боятся, — он и в самом деле говорил через силу, не поднимая на меня глаз.
— С чего могущественному клану бояться Стиорры? — спросил я.
Сын вздохнул.
— Они считают её колдуньей.
Я засмеялся. Моя дочь — колдунья! Я гордился ею.
— Значит, Сигтрюгр со Стиоррой в осаде, — сказал я, — но Уи Нейллы не нападают, поскольку считают, что за Стиоррой стоят боги?
— Скорее дьявол, — ответил он.
— Считаешь, она верховодит дьяволом? — резко спросил я.
Сын покачал головой.
— Ирландцы крайне суеверны, — с жаром вымолвил он. — Одному лишь Господу известно, сколько суеверий в Британии! Слишком многие отказываются отречься от старой веры...
— Ну и славно, — ответил я.
— Но в Ирландии дела обстоит хуже! Даже ирландские священники посещают старые святыни. И да, они боятся Стиорры и её языческих богов.
— А как ты встрял в эту историю? Я думал, что ты в безопасности, в Уэссексе.
— Аббат из Ирландии отправил мне весточку. Ирландские монастыри отличаются от наших. Они больше, обладают большей властью. В каком-то смысле аббаты там — как малые короли. Аббат хотел, чтобы Уи Нейллы ушли с его земель, поскольку они забивали его скот и ели его зерно. И я отправился туда по его просьбе...
— А что, по их мнению, ты мог сделать? — нетерпеливо прервал его я.
— Они искали миротворца.
Я фыркнул.
— И ты что? Приполз к Рагналлу, просил его образумиться и оставить твою сестру в покое?
— Я отвез Рагналлу предложение, — ответил он.
— Предложение?
— Сигтрюгр предложил два шлема золота, если Рагналл велит Уи Нейллам снять осаду.
— А Рагналл отрезал тебе яйца.
— Он отклонил предложение. Посмеялся над ним. Он собирался отослать меня назад в Ирландию с ответом, но тут появилась Брида из Дунхолма.
— Сука, — мстительно выпалил я и выглянул во двор.
Послушницы, должно быть, решили, что мое присутствие не подпадает под рамки запрета, поскольку некоторые проносили через двор тряпки и еду.
— Брида, — сказал я, — была моей первой любовью, но она меня ненавидит.
— Любовь оборачивается ненавистью, — заметил он.
— Неужели? — спросил я и посмотрел ему в глаза. — Она оскопила тебя, потому что ты мой сын.
— И потому что я христианин. Она ненавидит христиан.
— Значит, не так уж она плоха, — съязвил я, но тут же пожалел об этом. — Она ненавидит христиан, потому что они осквернили нашу землю! — пояснил я. — Эти земли принадлежали Тору и Одину. В каждом ручье, каждой реке, каждом поле жили свои духи и нимфы, теперь же там чужой бог.
— Бог един, — тихо произнес сын.
— Я убью её.
— Отец...
— Только не заводи эту христианскую чепуху про прощение, — отрезал я. — Я не подставлю вторую щеку! Сука тебя оскопила, я выхолощу её. Вырежу её чертово чрево и скормлю псам. Где Сигтрюгр?
— Сигтрюгр? — переспросил сын, пытаясь оправиться от моей вспышки гнева.
— Да, Сигтрюгр и Стиорра! Где они?
— По другую сторону Ирландского моря, — устало произнес он. — В большом заливе, что зовется Лох-Куан. На восточной стороне залива на холме стоит крепость, почти как остров.
— Лох-Куан, — повторил я незнакомое название.
— Любой кормчий, кто знает Ирландию, сможет отвезти тебя в Лох-Куан.
— Сколько человек у Сигтрюгра?
— Было сто сорок, когда я отплывал.
— А их жены?
— Жены с детьми тоже там.
Я заворчал и перевел взгляд на двор, где две епископских горбуньи расстелили на земле две льняные простыни на просушку. Стоило им уйти, как откуда-то забрела собачонка и пометила одну простыню.
— Над чем ты смеешься? — спросил сын.
— Просто так, — ответил я. — Значит, в крепости около пяти сотен человек?
— Пожалуй, что так, да, вот... — он замялся.
— Что?
— Вот только если им хватит еды.
— Так Уи Нейллы не нападают, а берут их измором?
Сын кивнул.
— Сигтрюгру на время хватит провизии, к тому же есть еще рыба, и источник на мысу. Я не воин...
— Какая жалость, — прервал его я.
— Но крепость Сигтрюгра легко оборонять. Дорога с суши узка и скалиста. Двадцать человек с легкостью могут её удержать. Орвар Фрейрсон напал с кораблей, но лишь потерял людей на берегу.
— Орвар Фрейрсон? — спросил я.
— Один из кормчих Рагналла. У него четыре корабля в заливе.
— А у Сигтрюгра ни одного?
— Ни одного.
— Значит, он обречен. У него провизия кончится.
— Да.
— А мою внучку убьют.
— Нет, если Господь решит иначе.
— Я бы не доверил твоему богу даже спасение червя, — я посмотрел ему в глаза. — Что теперь станет с тобой?
— Епископ Леофстан предложил мне стать его священником, если на то будет воля Божья.
— Иными словами, если ты выживешь?
— Да.
— Так значит, ты остаешься в Честере?
Сын кивнул.
— Думаю, что да, — он замялся. — А ты командуешь городским гарнизоном, и думаю, не захочешь, чтобы я остался тут.
— Чего я действительно хочу, — сказал я, — и всегда хотел, так это Беббанбурга.
Сын кивнул.
— Значит, ты здесь не останешься? — с надеждой спросил он. — Ты ведь не останешься в Честере?
— Конечно нет, болван, — ответил я, — я поплыву в Ирландию.
— Ты не поплывешь в Ирландию, — сказала Этельфлед. Или скорее приказала.
Полдень уже миновал. Солнце вновь исчезло, скрывшись за пеленой низких и зловещих облаков, предвещающих ливень еще до наступления ночи. В такой день следовало оставаться дома, но мы находились к западу от Эдс-Байрига и к югу от римской дороги, по которой я привел из Честера триста человек. Половину составили мою люди, остальную — воины Этельфлед. Неподалеку от подступов к Эдс-Байригу мы свернули к югу, надеясь отыскать фуражиров, но никого не нашли.
— Ты меня слышишь? — спросила Этельфлед.
— Я не глухой.
— Кроме тех случаев, когда им прикидываешься, — съязвила она.
Она сидела верхом на Гасте, своей белой кобыле, облаченная в боевые доспехи. Я не желал, чтобы она шла с нами, доказывая ей, что местность вокруг Честера слишком опасна для кого-либо кроме воинов, но как всегда, она пренебрегла советом.
— Я правительница Мерсии, — пафосно возразила она, — и разъезжаю по своей стране, когда пожелаю.
— Ну хоть похоронят тебя на родной земле.
Однако ничего подобного не предвиделось. Если Рагналл и выслал фуражиров, то они, должно быть, шли прямиком на восток, поскольку к югу от холма они отсутствовали. Мы проехали заросшие пастбища, пересекли ручей и остановили коней посреди пней вырубленного леса. Наверное, лет десять прошло с тех пор, как здесь в последний раз побывал лесник, потому что дубы вновь разрастались. Я спорил, стоит ли повернуть назад, как вдруг окрик Берга возвестил о возвращении одного из наших лазутчиков с севера. Я выслал с десяток всадников, чтобы разведать римскую дорогу. Но день прошел так тихо, что я не ждал никаких известий.
Я ошибался.
— Они уходят, господин!
Разведчиком оказался мерсиец Гримдаль, он и сообщил эту весть, прискакав к нам на взмыленном коне. Он ухмылялся.
— Они уходят! — повторил он.
— Уходят? — спросила Этельфлед.
— Все до единого, госпожа.
Гримдаль осадил коня и махнул на восток.
— Идут, растянувшись по дороге!
Этельфлед пришпорила лошадь.
— Стой! — крикнул я, поскакав впереди нее. — Финан, двадцать пять человек! Немедленно!
Отобрав всадников на быстрых скакунах, я повел их по пастбищам с пышной весенней травой. Земли эти годами пустовали из-за близкого соседства норманнов. Любого осевшего здесь человека ждали лишь набеги и смерть. Земля здесь плодородная, но теперь по ней расползлись сорняки и молодые орешники. По заросшей коровьей тропинке мы следовали на восток, продираясь сквозь густую чащобу и заросли ежевики, пока не выехали на вересковую пустошь. Впереди простиралась очередная полоса леса, и Гримдаль, скачущий рядом со мной, кивнул на деревья.
— Дорога неподалеку от тех сосен, господин.
— Мы должны напасть! — воскликнула Этельфлед.
Она ехала следом, пришпоривая Гасту, чтобы нас нагнать.
— Тебе не следует здесь находиться, — отрезал я.
— Как же тебе нравится бросать слова на ветер, — парировала она.
Я не обратил на нее внимания. Тинтриг влетел в рощу. Подлесок тут рос невысокий, и спрятаться было негде, поэтому я продвигался осторожно, пустив жеребца шагом, пока не заметил римскую дорогу. И там шли они. Длинная вереница мужчин, лошадей, женщин и детей, идущих на восток.
— Мы должны напасть, — повторила Этельфлед.
Я покачал головой.
— Они делают то, что мы хотим. Уходят. С чего их беспокоить?
— Потому что им не следует здесь находиться, — мстительно ответила она.
Следует вновь потолковать с отцом Глэдвайном, подумал я. Его песнь о победе Этельфлед может сейчас закончиться строками о враге, улепетывающем, как поджавшая хвост собака. Я смотрел, как армия Рагналла отступает на восток, и понимал, что это победа. В Мерсию вторглась самая большая армия норманнов со времен короля Альфреда, бравировала силой перед стенами Честера, а теперь бежит прочь.
Нигде не реяли знамена, никакой воинственности, они просто прощались со своими мечтами о завоевании Честера. И Рагналл, подумалось мне, теперь вляпался в неприятности. Его армия теперь может рассеяться. Датчане и норвежцы были ужасными врагами, грозными в бою, свирепыми воинами, но оставались при этом любителями легкой наживы. Пока дела шли хорошо, пока к ним в руки текли рабы, золото, скот, они следовали за своим предводителем. Но стоило тому поскользнуться, как они разбегались. Рагналлу теперь предстоит борьба, подумалось мне. Да, он захватил Эофервик, но как долго сумеет его удержать? Он нуждался в громкой победе, на деле же его разгромили.
— Я хочу убить еще, — промолвила Этельфлед.
Признаюсь, я поддался соблазну. Люди Рагналла растянулись по дороге. Не составляло труда врезаться в их ряды и изрубить паникующих беглецов. Но они оставались на мерсийской земле, и Рагналл должен был отдать приказ выступить в кольчугах, со щитами и оружием наготове. Напади мы на них, они выстроились бы в стену из щитов, подоспели бы подкрепления из арьергарда и авангарда длинной колонны.
— Я хочу, чтобы они убрались, — сказала Этельфлед, — но также желаю их смерти!
— Мы не станем на них нападать, — ответил я и, заметив вспыхнувшее на ее лице негодование, поднял руку, чтобы успокоить. — Мы позволим им напасть на нас.
— Напасть на нас?
— Жди, — сказал я.
Я подметил, что лишь тридцать или сорок воинов Рагналла ехали верхом по бокам колонны. Они как пастухи стерегли отступающих. Почти столько же воинов вели своих лошадей в поводу. В армии лошади ценились на вес золота. Они позволяли армии быстро передвигаться, стоили целого состояния. Воин ценился по своему богатству, доспехам, оружию, женщинам и лошадям. Рагналлу же, насколько я знал, недоставало лошадей, и любая потеря больно по нему ударит.
— Гримдаль, — обернулся я, — скачи к Ситрику и вели ему привести всех к дальнему лесу, — я махнул в сторону противоположного края вересковой пустоши. — Пусть берет всех до единого! И пусть не высовывается!
— Да, господин.
— Остальные! — возвысил я голос. — Мы на них не нападаем! Только оскорбляем! Смейтесь и издевайтесь над ними! Высмеивайте! Дразните! — тут я понизил голос. — Ты можешь пойти, госпожа, но слишком уж не приближайся к дороге.
Позволив Этельфлед приблизиться к унижаемому врагу, я, конечно, рисковал, но и рассчитывал, что ее присутствие приведет некоторых норманнов в ярость. Остальные же узрят в этом возможность пленить Этельфлед и таким образом обернуть свой разгром неожиданной победой. Правительница Мерсии стала моей наживкой.
— Ты меня слышишь? — спросил я. — Я хочу, чтобы ты показалась, но будь готова отступить по моей команде.
— Отступить? — это слово ей не пришлось по вкусу.
— Может, желаешь распоряжаться вместо меня?
Этельфлед улыбнулась.
— Я буду послушной, лорд Утред, — насмешливо ответила она.
Она наслаждалась собой.
Я дождался, пока воины Ситрика оказались в дальнем лесу, и вывел горсть своих людей и женщину на открытую местность рядом с дорогой. Враг, конечно, нас заметил, но поначалу принял за дозор, держащийся подальше от неприятностей. Постепенно мы все ближе подходили к дороге, не отставая от побитого войска Рагналла. Когда мы приблизились настолько, что они могли нас расслышать, мы принялись выкрикивать оскорбления. Издевались над неприятелем, обзывали перепуганными мальчишками.
— Вас побила женщина! — указал я на Этельфлед. — Женщина!
Мои люди тотчас подхватили.
— Женщиной разбиты! Женщиной разбиты!
Враги же угрюмо пялились на нас. Один-два прокричали оскорбления, но как-то вяло. Тогда мы подошли ближе, не переставая над ними смеяться. От колонны, обнажив меч, отделился всадник, но тут же повернул назад, когда осознал, что никто за ним не последовал. Однако я заметил, что воины, ведущие коней в поводу, вскакивают в седла. Из авангарда возвращались всадники, к ним же на подмогу мчались конники из арьергарда.
— Берг! — позвал я юного норвежца.
— Господин?
— Держись рядом с леди Этельфлед и проследи, чтобы она благополучно удалилась.
Этельфлед пренебрежительно фыркнула, но не стала спорить. Мои люди по-прежнему улюлюкали, но я сошел с дороги и повернул своих воинов назад, поскакав туда, где прятались люди Ситрика. К разбитой армии мы подобрались на сорок шагов, но при виде собирающихся вражеских всадников я увеличил отрыв. Их, на мой взгляд, собралось с сотню, чего бы с лихвой хватило, чтобы перебить наших двадцать пять всадников. К тому же норманны разозлились. Мы поглумились над ними, они ведь тайком улепетывали от поражения, но наша смерть немного их утешит.
— Они идут, — предупредил Финан.
— Пора! — крикнул я Этельфлед и повернулся в седле. — Отходим! — крикнул я своим воинам и пнул пятками бока Тинтрига. Гасту же хлопнул по крупу, чтобы та снялась с места.
Теперь настал черед воинов Рагналла улюлюкать. Они заметили, как мы удираем, и бросились вслед. Влетев в сосновый бор, я заметил впереди белую кобылу Этельфлед и держащегося за ней Берга. Вонзив шпоры, я пустил Тинтрига галопом, чтобы нагнать Этельфлед. Выскочил на вересковую пустошь за соснами и повел отступающих всадников прямиком на запад между двумя полосками леса. Своих преследователей мы опережали на шестьдесят-семьдесят шагов, те же, гикая и крича, гнали своих скакунов во весь опор. Мельком оглянувшись, я заметил блеск стали, когда луч солнца отразился от копий и мечей, и вслед за тем из южного леса появился Ситрик. Засада получилась идеальная.
Мы развернулись, дерн и комья земли полетели из-под копыт лошадей. Враги слишком поздно заметили засаду, и в них врезались люди Ситрика. Опустились мечи, полетели вперед копья. Я пришпорил Тинтрига, в руке сверкал Вздох Змея. Пала вороная лошадь, задрыгав копытами. Годрик, мой оруженосец, который остался с Ситриком, перегнулся с седла, чтобы поразить копьем в грудь упавшего всадника. Его заметил норманн и бросился к нему, но Финан оказался проворней. Клинок ирландца взметнулся, нанеся свирепый удар, и всадник пал навзничь.
— Мне нужны их лошади! — прокричал я. — Хватайте коней!
Последним рядам преследователей удалось развернуться. Они попытались сбежать, но их смяла лавина моих воинов, и в дело вновь пошли клинки. Я искал Этельфлед, но не мог найти. Всадник с рассеченной головой вел своего коня на север. Я наскочил на его, и Тинтриг затоптал врага копытами. Схватив поводья вражеской лошади, я развернул её и шлепнул по крупу мечом, чтобы та поскакала к южному лесу. Тут-то я и заметил блеск стали среди густого подлеска и бросился в лес.
Берг стоя сражался с двумя врагами, которые тоже спешились. Ветви деревьев росли низко, а подлесок был густым, не позволяя сражаться верхом. Очевидно, эти двое заметили, как Этельфлед въехала в лес, и погнались за ней. Она находилась за Бергом, верхом на Гасте.
— Скачи прочь! — крикнул я ей.
Она не обратила на меня внимания. Берг отбил удар, но его ранил в бедро второй противник. Я набросился на врагов. Вздох Змея опустился, и ранивший Берга воин отшатнулся с расколотым шлемом. Я последовал за ним, отодвинув с дороги ветку, и вновь замахнулся. На сей раз Вздох Змея впился ему в шею. Я с силой потянул меч назад, острие прорезало плоть, и норманн упал, завалившись спиной на ствол граба.
Я соскочил с седла. Я злился, но не на врага, а на Этельфлед. В гневе я зарубил раненого, который был слишком слаб, чтобы защищаться. Им оказался немолодой, несомненно, закаленный воин. Он что-то бормотал, подозреваю, что просил пощады. У него была густая с проседью борода, три браслета на руках и искусно сработанная кольчуга. Такие доспехи ценились, но я был так зол и глух к рассудку, что выпотрошил его, вонзив меч, а потом обеими руками дернул вверх, отчего кольчуга пришла в негодность. Я орал на него, неуклюже колотил по шлему и под конец распорол глотку. Он умер с мечом в руке. Знаю, он будет ждать меня в Вальхалле. Очередной враг, что встретит меня в пиршественном зале, где за кружкой эля мы будем пересказывать свои истории.
Берг тоже расправился со своим противником, но его бедро кровоточило. Рана казалась глубокой.
— Приляг, — велел я ему и напустился на Этельфлед: — Я ведь говорил, что тебе не стоило с нами ехать!
— Молчи, — пренебрежительно бросила она и спешилась, чтобы осмотреть рану Берга.
Мы захватили шестьдесят три лошади. Враг оставил шестнадцать убитых посреди зарослей папоротника, и вдвое больше раненых. Раненых мы бросили на произвол судьбы, после того как сняли с них доспехи и оружие. Рагналл мог позаботиться о своих раненых или оставить их умирать. Как бы то ни было, мы вновь нанесли ему пощечину.
— Рагналл оставил гарнизон в Эдс-Байриге? — спросила Этельфлед по пути домой.
Я задумался. Вполне возможно, что Рагналл оставил небольшой гарнизон на вершине холма, но чем больше я думал, тем менее вероятным это казалось. Там не было стен, чтобы защитить гарнизон, который кроме смерти от рук мерсийцев ничего не ждало. Рагналла разбили, прогнали и посрамили, и любой оставшийся в Эдс-Байриге разделит участь людей Хэстена.
— Нет, — ответил я.
— Тогда я хочу туда поехать, — сказала Этельфлед.
Солнце уже заходило за густые облака на западе, когда мои всадники поднялись на гряду, ведущую к древнему форту.
Рагналл оставил там людей. Двадцать семь воинов, столь тяжко раненных, что не могли ходить. С них сняли доспехи, оружие и бросили умирать. При них находились старухи, что завидев нас, пали на колени и стали причитать.
— Как же нам поступить? — спросила Этельфлед, вздрогнув от зловония ран.
— Убить мерзавцев, — ответил я. — Так будет милосердней.
Крупными каплями полил дождь.
— Достаточно смертей, — ответила Этельфлед, очевидно, позабыв, что раньше сама же призывала убить людей Рагналла. Теперь, под разразившимся дождем, она ходила среди раненых, заглядывала в их татуированные лица и жалобные глаза. Один норманн потянулся к ней, она взяла его за руку и посмотрела на меня.
— Мы приведем телеги и перевезем их в Честер.
— А что ты будешь с ними делать, когда они выздоровеют? — спросил я, хотя в глубине души не сомневался, что многие из них не дотянут до города.
— К тому времени, — сказала она, отпустив руку раненого, — они станут христианами.
Я ругнулся. Этельфлед слегка улыбнулась и, взяв меня под руку, повела мимо пепелищ сгоревших строений на вершине холма. Мы дошли до стены, где стоял частокол. Там сквозь пелену дождя она посмотрела на север, в сторону Нортумбрии.
— Мы пойдем на север, — пообещала она мне.
— Завтра же?
— Когда мой брат будет готов.
Она подразумевала Эдуарда, короля Уэссекса. Этельфлед желала иметь поддержку армии брата, прежде чем вторгнуться на языческий север. Она сжала мой локоть сквозь кольчугу.
— И ты не поплывешь в Ирландию, — мягко добавила она.
— Моя дочь... — начал я.
— Стиорра сделала свой выбор, — резко оборвала меня она. — Она предпочла отречься от Бога и выйти за язычника. Это её выбор! И с ним ей жить.
— Ты бы не стала спасать собственную дочерь? — сурово спросил я.
Этельфлед промолчала. Её дочь так на нее не походила. Эльфвинн была ветреной глупышкой, но она мне нравилась.
— Ты нужен мне здесь, — сказала она вместо ответа на мой вопрос, — и твои люди тоже, — она взглянула на меня. — Ты не можешь уйти сейчас, когда мы так близки к победе!
— Она у тебя в кармане, — угрюмо ответил я, — Рагналл разбит.
— Здесь он потерпел поражение, но оставит ли Мерсию?
Где-то вдалеке на севере полыхнула молния, и я задумался, что за предзнаменование она несла. Грома вслед за ней не последовало. С приближением сумерек тучи потемнели.
— Часть людей он отправит в Эофервик, — сказал я, — потому что не смеет лишиться города. Но отправит туда не всех. Нет, он не оставит Мерсию.
— Тогда он не разбит, — заключила она.
Она, конечно, была права.
— Львиную долю своих сил он оставит здесь, — сказал я, — и станет искать поживы. Будет двигаться быстро, будет жечь, брать в плен, грабить. Ему надо вознаградить своих людей. Ему нужны рабы, золото, скот. Так что да, он вторгнется вглубь Мерсии. Единственная для него возможность удержать остатки армии, это вознаградить ее землями, скотом и рабами.
— Потому ты и нужен мне здесь, — сказала она, не выпуская моей руки.
Я промолчал, но она знала, что я думаю о Стиорре.
— Ты говорил, что её осаждают с моря?
— В заливе.
— И ты её вернешь? Если тебе удастся?
— Конечно, верну.
Этельфлед улыбнулась.
— Можешь послать рыбацкую лодку, на которой мы перевозим провизию для Брунанбурга.
Она подразумевала небольшую лодчонку на десять человек, но крепко скроенную и пригодную для плавания в море. Она принадлежала упрямому мерсийцу, что осел на брошенных землях к западу от Брунанбурга. Мы твердили ему, что норманны исправно пересекают устье Мерза, чтобы украсть коров или овец, но он настаивал, что выживет. Он и прожил, где-то с неделю, пока его с семьей то ли убили, не то увели в плен. Однако по неведомой причине грабители не тронули лодку, привязанную у берега, и теперь мы пользовались ею, чтобы перевозить тяжелые припасы из Честера в Брунанбург. Было гораздо легче доставить десять бочонков эля в крепость морем, чем тащить их по суше на телеге.
— Отправь людей на той лодке, — повторила Этельфлед. — Они дадут Стиорре с дочерью возможность сбежать.
Я кивнул, но ничего не ответил. Десять человек в утлой лодчонке? Когда Рагналл оставил в Лох-Куане корабли с драконьими головами и морскими головорезами?
— Мы можем выделить немного людей, — продолжила Этельфлед, — но мы обязать схватить и убить Рагналла. Ты должен остаться, — она смолкла. — Ты мыслишь как Рагналл, ты нужен мне, чтобы сразиться с ним. Ты мне нужен.
Как и моей дочери.
А еще мне нужен кормчий, знакомый с Ирландией.
Вслед за отступающей армией мы выслали разведчиков. Как я и полагал, силы Рагналла разделились. Меньший отряд пошел на север, предположительно в Эофервик, а второй, в семь сотен воинов, направился на восток. На следующий день после того, как мы устроили засаду для его отступающего войска, мы заметили первые столбы дыма, заклубившиеся вдалеке, по которым и догадались, что Рагналл поджигает дома и амбары в северной Мерсии.
— На него нужно напасть, — произнесла Этельфлед, пока мы смотрели на далекий дым.
— Я знаю, что делать, — вспылил я.
— Я прибавлю две сотни воинов к твоим людям, — сказала она. — И хочу, чтобы ты преследовал его, терзал, превратил его жизнь в ад.
— Ад его и ждет, — пообещал я, — только мне нужен день на подготовку.
— День?
— Я буду готов выступить завтра на рассвете, — пообещал я ей, — но мне нужен день, чтобы приготовиться. Лошади устали, оружие затупилось, придется нести с собой провизию. И надо снарядить Блесиан.
Я не лгал. Блесиан, что значило благословение, был рыбацкой лодкой, брошенной норманнами на Мерзе, они, по-видимому, решили, что раз у лодки на носу большой деревянный крест, то она проклята.
— Я отправлю Утреда в Ирландию, — сказал я Этельфлед.
— Он уже оправился для поездки?
— Не его! Младшего сына.
Я постарался, чтобы в моем голосе слышалось негодование.
— Лодка нуждается в провизии, припасах.
— Дорога туда ведь не долгая? — нахмурилась Этельфлед.
— День при попутном ветре, — ответил я, — два при штиле, но в море без припасов не выходят. Если они угодят в шторм, то могут неделю провести в море.
Этельфлед коснулась моей руки.
— Мне жаль Стиорру, — начала она.
— Как и мне.
— Но разбить Рагналла — наша главная задача, — твердо добавила она. — Лишь когда он будет окончательно разбит, ты сможешь отправиться в Ирландию.
— Отбрось тревогу, — сказал я ей, — я буду готов выступить завтра на рассвете.
И я не лгал.
