Глава 2
Могильная земля шевельнулась.
Помню, как холод стиснул мое сердце. Меня объял ужас, но я не мог ни вздохнуть, ни двинуться. Я стоял и смотрел в ожидании кошмарных событий.
Земля слегка провалилась, словно крот выбирался из своей маленькой норки. И снова сдвинулась… Появилось что-то серое. Оно наклонилось, и я увидел, как земля стала осыпаться быстрее. Нечто серое начало подниматься из могильного холма.
Все происходило в полутьме, потому что огни были позади нас, и на призрака, рожденного зимней землей, падали наши тени. Тот принял форму грязного трупа, который, шатаясь, вышел из разверзшейся могилы.
Я увидел мертвеца. Тот дернулся, почти упал, с трудом удержал равновесие и все-таки устоял на ногах.
Финан, сам того не сознавая, стиснул мою руку. Хада стоял на коленях, вцепившись в свой крест. А я просто молча смотрел.
И тут труп кашлянул, издав давящийся звук, похожий на предсмертный хрип. Что-то вылетело у него изо рта, он снова подавился, потом медленно разогнулся, чтобы встать прямо. И в свете костра, на который падали тени, я увидел, что мертвец одет в грязный серый саван. У него было бледное лицо, перепачканное землей, не тронутое тлением. Длинные белые волосы свисали на худые плечи. Он дышал, но с трудом, как умирающий, задыхающийся человек.
Помню, как я подумал: «Так и должно быть, потому что он вернулся из мертвых и издает точно такие же звуки, какие издавал, умирая».
Он испустил длинный стон, потом вынул что-то изо рта и швырнул в нашу сторону. Я невольно шагнул назад, прежде чем увидел, что это свернутая струна арфы. И тут я понял: невероятное зрелище, свидетелем которому я стал, — реальность. Ведь раньше я видел, как охранники впихнули струну арфы в рот посланника, а теперь труп показывал нам, что получил этот знак.
— Ты не оставляешь меня в покое, — заговорил мертвец бесстрастным тихим голосом, и рядом со мной Финан издал нечто вроде отчаянного стона.
— Добро пожаловать, Бьорн, — сказал Хэстен.
Казалось, только его одного не беспокоило присутствие живого трупа. Судя по лицу, его это даже забавляло.
— Я хочу покоя, — проговорил Бьорн.
Голос его походил на хрип.
— Это господин Утред, — сказал Хэстен, указав на меня. — Он послал много датчан в то место, где ты сейчас живешь.
— Я не живу, — горько произнес Бьорн.
Он начал давиться, грудь его спазматически вздымалась, как будто ночной воздух причинял ему боль.
— Проклинаю тебя, — сказал он Хэстену, но так слабо, что в его словах не слышалось угрозы.
Хэстен засмеялся.
— Сегодня я был с женщиной, Бьорн. Ты помнишь женщин? Каковы на ощупь их мягкие бедра? Тепло их кожи? Помнишь, какие звуки они издают, когда ты скачешь на них?
— Пусть тебя целует Хель, — ответил Бьорн, — непрерывно, до последнего хаоса.
Хель была богиней мертвых, гниющим трупом богини, и проклятие было ужасающим, но Бьорн снова произнес его так вяло, что, как и первое, оно казалось пустым. Глаза мертвеца были закрыты, грудь его все еще вздрагивала, а руки словно пытались уцепиться за холодный воздух.
Я был в ужасе — и не стыжусь в том признаться. В этом мире существовало непреложное правило: мертвецы уходят в свои длинные дома в земле и остаются там. Христиане говорят, что наши трупы однажды встанут, и зазвучат ангельские горны, и небо засияет, как золотой лист, когда мертвые поднимутся из земли — но я никогда в это не верил. Мы умираем, уходим в мир иной и остаемся там… Но Бьорн вернулся. Он поборол ветра тьмы и приливы смерти и проложил путь обратно, в наш мир. А теперь стоял перед нами, осунувшийся, грязный, хрипящий — и я дрожал.
Финан упал на одно колено. Остальные мои люди стояли позади меня, но я знал, что они дрожат, как и я. Только на Хэстена присутствие мертвеца как будто не производило впечатления.
— Расскажи господину Утреду то, что поведали тебе норны, — приказал он.
Норны — это богини судьбы, три женщины, что прядут нити наших жизней у корней Иггдрасиля, дерева жизни. Всякий раз, когда рождается ребенок, они начинают новую нить и знают, куда она направится, с какими прочими нитями переплетется и когда оборвется. Они знают всё. Они сидят и прядут, и смеются над нами, иногда одаряя нас удачей, а иногда обрекая на боль и слезы.
— Скажи ему, — нетерпеливо приказал Хэстен, — что говорят о нем норны.
Бьорн молчал. Его грудь тяжело вздымалась, руки дергались, глаза были закрыты.
— Скажи! — повторил Хэстен. — И я отдам тебе твою арфу.
— Моя арфа, — жалобно проговорил Бьорн. — Я хочу свою арфу!
— Я положу ее в твою могилу, — пообещал Хэстен, — и ты сможешь петь мертвецам. Но сперва поговори с господином Утредом.
Бьорн открыл глаза и посмотрел на меня. Я отшатнулся при виде этих темных глаз, но усилием воли не отвел взгляда, притворяясь храбрым.
— Ты должен стать королем, господин Утред, — проговорил Бьорн. Потом издал длинный стон, как будто его мучила боль. — Ты должен стать королем, — всхлипнул он.
Ветер был холодным. Капля дождя упала на мою щеку. Я молчал.
— Королем Мерсии, — голос Бьорна зазвучал неожиданно громко. — Ты должен стать королем саксов и датчан, врагом валлийцев, королем земель, лежащих между Реками, властелином всего, чем будешь править. Ты должен стать могущественным, господин Утред, потому что три пряхи любят тебя. — Он пристально глядел на меня и, Хотя предрекал мне золотую судьбу, в его мертвых глазах читалось злорадство. — Ты будешь королем, — сказал он.
Последнее слово излилось из его уст, как яд.
И тут мой страх прошел, сменившись приливом гордости и силы. Я не сомневался в истинности послания Бьорна, потому что боги не бросают слов на ветер, а пряхи знают нашу судьбу. Мы, саксы, говорим: «От судьбы не убежишь», и даже христиане признают, что это правда. Они, может, и отрицают существование трех норн, но знают, что судьбы не избежать. Ее нельзя изменить. Судьба правит нами. Наши жизни предопределены еще до того, как мы проживаем их, и я должен был стать королем Мерсии.
В тот миг я не думал о Беббанбурге. Беббанбург — моя земля, моя крепость у северного моря, мой дом. Я верил, что должен посвятить всю жизнь тому, чтобы отобрать Беббанбург у дяди, который украл его у меня еще в детстве. Мне снился Беббанбург, в снах я видел его скалы, о которые разбивается серое море, становясь белым, и чувствовал, как шторма рвут крытую тростником крышу господского дома… Но когда Бьорн заговорил, я не думал о Беббанбурге. Я думал лишь о том, что стану королем и буду править землями. Что поведу огромную армию, дабы сокрушить своих врагов. И еще думал об Альфреде, о своем долге перед ним и об обещаниях, которых ему давал.
Я знал: чтобы стать королем, я должен нарушить клятву, но кому даются клятвы? Королям, и потому во власти короля освободить человека от клятв. И я сказал себе, что как король я смогу освободить себя от любой клятвы.
Все это промелькнуло у меня в голове, как порыв ветра, пронесшийся по молотильне и взметнувший в небо мякину. Я не думал четко и ясно. Мысли мои запутанно кружились, словно мякина, подхваченная ветром; я не взвешивал, что важнее: моя клятва Альфреду или мой будущий трон. Я просто видел впереди два пути — один трудный и неровный, а второй — похожий на широкую зеленую тропу, ведущую к королевскому трону. И, кроме того, разве это я сделал выбор? Судьба сделала его за меня.
Потом, в воцарившейся тишине, Хэстен внезапно опустился передо мной на колени.
— Господин мой король, — сказал он с неожиданной почтительностью.
— Ты нарушил данную мне клятву, — резко бросил я.
Почему я сказал это именно в тот момент? Я уже имел с ним стычку из-за нарушенной клятвы — раньше, в доме, но у разверзшейся могилы я снова швырнул ему это обвинение.
— Нарушил, господин мой король, — ответил Хэстен, — о чем сожалею.
Я помедлил. Неужели я вообразил, что уже стал королем?
— Я прощаю тебя, — сказал я.
Я слышал удары собственного сердца. Бьорн молча наблюдал за мной, отсветы факелов бросали на его лицо глубокие тени.
— Спасибо, господин мой король, — проговорил Хэстен.
Рядом с ним опустился на колени Эйлаф Рыжий, и тогда все до единого люди на мокром кладбище тоже преклонили предо мной колени.
— Я еще не король, — сказал я, внезапно устыдившись высокомерного тона, которым говорил с Хэстеном.
— Ты им будешь, господин, — ответил Хэстен. — Так сказали норны.
Я повернулся к трупу.
— А что еще сказали три пряхи?
— Что ты будешь королем, господин, — проговорил Бьорн, — и будешь королем других королей. Ты станешь повелителем земель, лежащих между реками, и покараешь своих врагов. Ты будешь королем.
Он внезапно замолчал, его скрутил спазм. Бьорн дернулся вперед, а потом все прошло, и он замер без движения, согнувшись… После чего медленно повалился на разворошенную землю.
— Похороните его снова, — резко приказал Хэстен, поднимаясь с колен.
Он обращался к людям, которые перерезали глотку саксу.
— Его арфа, — напомнил я.
— Я верну ее завтра, господин, — ответил Хэстен и показал в сторону дома Эйлафа. — Там приготовлена еда, господин король, и эль. И женщина для тебя. Если захочешь — две.
— У меня есть жена, — грубо ответил я.
— Тогда только еда, эль и тепло, — смиренно проговорил он.
Остальные тоже встали.
Мои воины странно смотрели на меня, смущенные посланием, которое только слышали, но я не обратил на них внимания.
Король других королей. Повелитель земель, лежащих между реками. Король Утред.
Я оглянулся и увидел, что два человека нагребают землю обратно на могилу Бьорна, а потом последовал за Хэстеном в дом и занял за столом центральное кресло — место хозяина. Наблюдая за людьми, ставшими свидетелями возвращения мертвеца, я увидел, что это зрелище убедило их так же, как и меня. Значит, их войска будут сражаться за Хэстена. Восстание против Гутрума, которое распространится по всей Британии и уничтожит Уэссекс, направлял мертвец.
Я опустил голову на руки и задумался о том, как стану королем, как возглавлю армии.
— Я слышал, твоя жена — датчанка? — прервал мои мысли Хэстен.
— Датчанка, — ответил я.
— Тогда саксы Мерсии получат короля-сакса, а датчане Мерсии получат датскую королеву. И те и другие будут счастливы.
Я поднял голову и уставился на него. Я знал, что он умный и хитрый, но той ночью он был внимательно-услужлив и искренне уважителен.
— Что тебе надо, Хэстен? — спросил я.
— Зигфрид и его брат хотят завоевать Уэссекс, — сказал Хэстен, не ответив на мой вопрос.
— Старые мечты, — пренебрежительно проговорил я.
— А чтобы это сделать, — продолжал Хэстен, не обратив внимания на мой тон, — нам понадобятся люди из Нортумбрии. Рагнар придет, если ты его попросишь.
— Придет, — согласился я.
— А если придет Рагнар, то и остальные последуют его примеру.
Хэстен разломил хлеб пополам и пододвинул ко мне большую часть. Передо мной стояла миска с тушеным мясом, но я не притронулся к нему. Вместо этого я начал крошить хлеб, чувствуя под пальцами крошки гранита от жернова. Я не думал о том, что делаю, мне просто надо было чем-то занять руки, пока я наблюдал за Хэстеном.
— Ты не ответил на мой вопрос, — сказал я. — Что тебе нужно?
— Восточная Англия, — сказал он.
— Король Хэстен?
— Почему бы и нет? — с улыбкой спросил он.
— Почему бы и нет, господин мой король, — ответствовал я, заставив его улыбнуться еще шире.
— Король Этельвольд в Уэссексе, — сказал Хэстен, — король Хэстен в Восточной Англии и король Утред в версии.
Этельвольд? — презрительно переспросил я, думая о вечно пьяном племяннике Альфреда.
— Он по праву король Уэссекса, господин.
— И как долго он проживет?
— Недолго, — признался Хэстен, — если только он не сильнее Зигфрида.
— Итак, будет Зигфрид Уэссекский? — спросил я.
Хэстен снова улыбнулся.
— Рано или поздно — да, господин.
— А что насчет его брата Эрика?
— Эрику нравится быть викингом, — ответил Хэстен. — Его брат возьмет себе Уэссекс, а Эрик возьмет корабли. И будет королем морей.
Итак, будет Зигфрид Уэссекский, Утред Мерсийский, а Хэстен будет править в Восточной Англии.
«Три ласки в одном мешке», — подумал я, но не выдал своих мыслей. Вместо этого я спросил:
— И с чего начались эти мечты?
Хэстен все улыбался, но теперь сделался серьезным.
— У Зигфрида и у меня есть люди. Их недостаточно, но они составят сердце доброй армии. Ты приведешь Рагнара с нортумбрийскими датчанами, и у нас будет более чем достаточно людей, чтобы захватить Восточную Англию. Половина ярлов Гутрума присоединятся к нам, когда увидят тебя и Рагнара. Потом мы возьмем в нашу армию людей Восточной Англии и завоюем Мерсию.
— И возьмем в нашу армию людей Мерсии, — закончил я за него, — чтобы захватить Уэссекс?
— Да, — подтвердил Хэстен. — Когда начнется листопад и амбары наполнятся, мы двинемся на Уэссекс.
— Но без Рагнара вы ничего не сможете сделать.
Тот наклонил голову в знак согласия.
— А Рагнар не пойдет с нами, если к нам не присоединишься ты.
«Этот план может осуществиться», — подумал я.
Гутрум, датский король Восточной Англии, вновь и вновь терпел неудачу, пытаясь захватить Уэссекс, а теперь заключил с Альфредом мир. Но то, что Гутрум стал христианином и союзником Альфреда, не означало, что другие датчане оставили мечты о богатых полях Уэссекса. Если удастся собрать достаточно людей, Восточная Англия падет, и ее ярлы, всегда жадные до грабежа, отправятся в Мерсию. А потом нортумбрийцы, мерсийцы и жители Восточной Англии могут повернуться против Уэссекса, самого богатого королевства — и последнего сакского королевства на земле саксов.
Но я дал клятву Альфреду. Я поклялся защищать Уэссекс. Я дал Альфреду клятву верности, а без клятв мы ничем не лучше зверей.
Но норны сказали свое слово. Судьбы не избежать, ее нельзя одурачить. Эта нить моей жизни уже заняла свое место, и я не мог ничего изменить — как не мог заставить солнце повернуть вспять. Норны послали через темную бездну гонца, чтобы тот велел мне нарушить клятву и передал, что я стану королем.
И я кивнул Хэстену.
— Так тому и быть.
— Ты должен встретиться с Зигфридом и Эриком, — сказал он. — И мы должны принести клятвы.
— Да.
— Завтра, — продолжал Хэстен, внимательно наблюдая за мной, — мы покинем это место и отправимся в Лунден.
Так все и началось.
Зигфрид и Эрик готовились защищать Лунден, а защищая его, они бросали вызов мерсийцам, считавшим город своим, и кидали вызов Альфреду, который боялся, что в городе встанет вражеский гарнизон, и бросали вызов Гутруму, который желал лишь, чтобы в Британии царил мир. Но мира не будет.
— Завтра, — повторил Хэстен, — мы отправляемся в Лунден.
Мы уехали на следующий день.
Я возглавлял своих шестерых людей, в то время как Хэстена сопровождал двадцать один человек. Мы ехали по южной стороне Веклингастрет под непрекращающимся дождем, превратившим обочины дороги в густую грязь. Лошади чувствовали себя несчастными, мы тоже.
По дороге я пытался вспомнить каждое слово, которое сказал мне Бьорн-мертвец, зная, что Гизела захочет, чтобы я пересказал ей все до мелочей.
— Итак? — вскоре после полудня окликнул меня Финан.
Хэстен ехал впереди, и Финан пришпорил лошадь, чтобы поехать рядом со мной.
— Итак? — переспросил я.
— Итак, ты собираешься стать королем Мерсии?
— Так сказали богини судьбы, — проговорил я, не глядя на него.
Мы с Финаном вместе были рабами на торговом судне. Мы страдали, замерзали, терпели и научились любить друг друга, как братья, — и мне было небезразлично его мнение.
— Богини судьбы — обманщицы, — сказал Финан.
— Это христиане так считают? — спросил я.
Финан улыбнулся. Поверх шлема он накинул капюшон плаща, поэтому я почти не разглядел его худого хищного лица, но видел блеск зубов, когда тот улыбнулся.
— В Ирландии я был великим человеком, — сказал Финан, — у меня были лошади, обгонявшие ветер, женщины, затмевавшие солнце, и оружие, которое могло победить весь мир. Но богини судьбы вынесли мне свой приговор.
— Ты жив, — ответил я. — И ты свободный человек.
— Я — человек, который поклялся тебе в верности, и поклялся по доброй воле. А ты, господин, дал клятву верности Альфреду.
— Да.
— Тебя заставили дать эту клятву? — спросил Финан.
— Нет, — признался я.
Дождь обжигал мне лицо. Небо было низким, земля — темной.
— Если судьбы не избежать, почему тогда мы даем клятвы? — спросил Финан.
Я ответил вопросом на вопрос:
— Если я нарушу данную Альфреду клятву, ты нарушишь свою, данную мне?
— Нет, господин, — ответил тот, снова улыбнувшись. — Я бы скучал по тебе, но ты не будешь скучать по Альфреду.
— Не буду, — признал я.
Наша беседа замерла под дождем и ветром, но слова Финана продолжали звучать в моей голове и беспокоили меня.
Мы провели ночь рядом с огромной усыпальницей Святого Альбана. Римляне построили здесь город, но теперь тот пришел в упадок, поэтому мы остановились в датском доме сразу к востоку от города. Наш хозяин был достаточно гостеприимен, но сдержан в речах. Он признался, что слышал — Зигфрид привел своих людей в старую часть Лундена, но не осуждал это и не порицал.
Как и я, он носил амулет-молот, но у него имелся священник-сакс, который помолился над трапезой, состоявшей из хлеба, бекона и бобов. Присутствие священника напоминало, что этот дом находится в Восточной Англии, а та — официально христианская страна и ладит со своими христианскими соседями. Но наш хозяин не забыл заложить на засов ворота своего палисада, и его люди несли караул всю дождливую ночь.
В этих землях что-то реяло в воздухе, ощущение шторма, который мог разразиться в любую минуту.
Дождь и ветер стихли уже в темноте. А мы покинули дом на рассвете, уехав в мир мороза и неподвижности. Хотя теперь Веклингастрет стал оживленнее — мы повстречали людей, которые гнали скот к Лундену. Животные были тощими, но их оставили от осеннего забоя, чтобы город мог кормиться их мясом зимой.
При виде нас пастухи упали на колени — столько вооруженных людей проскакало мимо.
К востоку небо очистилось от туч, и, когда в середине дня мы добрались до Лундена, солнце ярко сияло за густым покровом темного дыма, который вечно висел над городом.
Мне всегда нравился Лунден. Это был город руин, торговли и грехов, протянувшийся вдоль северного берега Темеза. Руины оставили здесь римляне, когда покинули Британию; их древний город венчал холмы на восточном краю города и был окружен стеной из кирпича и камня.
Саксам никогда не нравились римские строения. Боясь привидений римлян, они построили свой новый город к западу от старого — место соломенных крыш, деревянных стен, плетней, узких улочек и вонючих канав. Канавам полагалось нести сточные воды в реку, но обычно грязная вода застаивалась в них до тех пор, пока их не затоплял дождь.
Этот новый город саксов был оживленным местом, провонявшим дымом кузниц, звенящим от криков торговцев. Вообще-то он был даже слишком оживленным и занятым, чтобы кто-нибудь дал себе труд возвести вокруг него защитную стену. «Зачем нам стена?» — возражали саксы. Ведь датчане довольствовались тем, что жили в старом городе, и не выказывали никакого желания перерезать обитателей нового. В некоторых местах стояли палисады, свидетельствуя о том, что кое-кто пытался защитить быстро растущий новый город. Но такие порывы быстро угасали, палисады гнили или же их растаскивали, чтобы построить из них новые дома вдоль воняющих сточными канавами улиц.
Лондонская торговля брала начало на реке и на дорогах, что вели во все части Британии. Дороги, конечно, были римскими, по ним тек поток шерсти и глиняных изделий, слитков металла и невыделанных шкур, в то время как по реке сюда попадали предметы роскоши из-за границы, рабы из Франкии и голодные люди в поисках неприятностей. Последних было полным-полно, потому что городом, построенным там, где сходились границы трех королевств, в последние годы в буквальном смысле слова никто не управлял.
К востоку от Лундена лежали земли Восточной Англии, где правил Гутрум. К югу, на дальнем берегу Темеза, находился Уэссекс, а на западе была Мерсия, которой и принадлежал этот город. Но Мерсия была увечной страной без короля, поэтому не существовало ни управляющего, который поддерживал бы в Лундене порядок, ни великого лорда, вершившего бы здесь закон. Люди ходили по Улицам при оружии, у их жен имелись телохранители, у ворот сидели на цепи огромные псы.
Каждое утро здесь находили трупы, если только прилив не уносил их вниз по реке, к морю, мимо берега, где датчане устроили свой огромный лагерь близ Бемфлеота. Из этого лагеря являлись корабли северян, чтобы требовать обычную плату с торговцев, приплывавших из устья Темеза. Северяне не имели права облагать торговцев пошлиной, но у них были корабли, люди, мечи и топоры, что наделяло их достаточными правами.
Хэстен получил немало таких нелегальных пошлин. Вообще-то он как раз и разбогател на подобном разбое — разбогател и набрал силу. И все равно нервничал, когда мы въезжали в город.
Пока мы приближались к Лундену, Хэстен без умолку болтал, по большей части ни о чем, и слишком легко смеялся в ответ на мои угрюмые замечания в адрес его пустословия. Но стоило нам проехать между двумя полуобвалившимися башнями, стоявшими по обе стороны широких ворот, как он замолчал.
Ворота охраняли часовые, которые, должно быть, узнали Хэстена, потому что не окликнули нас, а просто оттащили в сторону плетеное заграждение, перекрывавшее разрушенную арку. Под ней я увидел штабель бревен, говоривший о том, что ворота отстраивают заново.
Мы въехали в римский город, в старый город, и наши лошади двинулись по ведущей вверх дороге, вымощенной широкими плитами известняка, между которыми густо росли сорняки.
Было холодно. В темных углах, там, куда целый день не попадал солнечный свет, лежал на камнях иней. Из-за закрытых ставней курились дымки очагов, опускаясь вниз, на улицу.
— Ты уже бывал здесь? — Хэстен нарушил молчание, задав мне этот отрывистый вопрос.
— Много раз, — ответил я.
Теперь мы с ним ехали впереди остальных.
— Зигфрид… — начал было Хэстен. Потом вдруг понял, что не знает, как продолжить фразу.
— Мне говорили, он норвежец.
— Он непредсказуемый человек, — сказал Хэстен, и по его тону я понял — это Зигфрид заставляет его нервничать.
Хэстен, не дрогнув, встретился лицом к лицу с восставшим трупом, но мысли о Зигфриде наполняли его дурными предчувствиями.
— Я и сам могу быть непредсказуемым, — заявил я. — Да и ты тоже.
Хэстен промолчал. Вместо ответа он прикоснулся к амулету-молоту, висевшему у него на шее, потом повернул лошадь в ворота. Слуги выбежали, чтобы нас приветствовать.
— Это королевский дворец, — сказал Хэстен.
Дворец был мне знаком. Его построили римляне — огромное сводчатое здание из резного камня, с колоннами. Но потом дворец подлатали короли Мерсии, поэтому здание имело соломенную крышу и плетень, дыры в его полуразрушенных стенах были заделаны досками. Огромное строение окаймляли римские колонны, на кирпичных стенах здесь и там чудом сохранились куски мраморной облицовки.
Глядя на высокую каменную кладку, я дивился, как люди могли такое строить. Мы строили из дерева и соломы; и то и другое гнило, значит, после нас ничего не останется. А римляне оставили мрамор и камень, кирпич и славу.
Управляющий сказал, что Зигфрид со своим младшим братом сейчас на старой римской арене, к северу от дворца.
— Что он там делает? — спросил Хэстен.
— Приносит жертву, господин, — ответил управляющий.
— Тогда мы к нему присоединимся, — сказал Хэстен и посмотрел на меня в ожидании подтверждения.
— Присоединимся, — согласился я.
Мы проехали короткое расстояние, отделявшее дворец от арены.
Нищие от нас шарахались. У нас имелись деньги, и нищие это знали, но не осмеливались просить у вооруженных незнакомцев. На грязных боках наших коней висели мечи, щиты, топоры и копья.
Хозяева лавочек кланялись нам, а женщины прятали своих детей в складках подолов. Большинство людей, живших в римской части Лундена, были датчанами, но даже датчане сейчас нервничали. Их город захватили корабельные команды Зигфрида, жадные до денег и женщин.
Я знал римскую арену. Когда я был ребенком, рулевой Токи научил меня основным ударам меча — и преподал мне эти уроки на огромной овальной арене, окруженной рассыпающимися слоями камня, на которых раньше стояли деревянные скамьи.
Каменные ярусы были почти пусты, только несколько зевак наблюдали за людьми в центре арены, которую душили сорняки.
На арене, должно быть, стояло человек сорок-пятьдесят. Десяток оседланных лошадей были привязаны в дальнем конце. Но что удивило меня больше всего, когда я проехал между высокими стенами входа, так это христианский крест, торчащий посреди маленькой толпы.
— Зигфрид — христианин? — удивленно спросил я Хэстена.
— Нет! — решительно ответил тот.
Люди услышали стук копыт наших коней и повернулись к нам.
Все они были одеты для войны. Облаченные в кольчуги и кожаные доспехи, вооруженные мечами и топорами, все они имели зловещий и в то же время жизнерадостный вид. А потом, из центра толпы, оттуда, где стоял крест, вышел Зигфрид.
Я узнал его сразу, хотя никто и не говорил мне, что это именно он. Зигфрид был здоровяком и казался еще больше из-за огромного плаща из медвежьей шкуры, укрывавшего его от шеи до лодыжек. Он носил высокие кожаные сапоги и сияющую кольчугу; перевязь его украшали серебряные заклепки, густая черная борода выбивалась из-под железного шлема с выгравированным серебряным узором.
Шагая к нам, Зигфрид снял шлем, и оказалось, что его волосы такие же черные и густые, как и борода. У него были темные глаза и широкое лицо, сломанный, сплющенный нос, а широкий рот придавал ему мрачный вид.
Он остановился перед нами и широко расставил ноги, будто в ожидании нападения.
— Господин Зигфрид! — приветствовал его Хэстен с вымученным весельем.
— Господин Хэстен! Ты вернулся, добро пожаловать! Воистину добро пожаловать.
У Зигфрида был удивительно высокий голос, не женский, но странно контрастировавший с видом такого огромного и, судя по внешности, злобного человека.
— А ты, — показал он на меня затянутой в перчатку рукой, — должно быть, господин Утред?
— Утред из Беббанбурга, — представился я.
— И тебе тоже — добро пожаловать, воистину добро пожаловать!
Зигфрид шагнул вперед и сам взял поводья моего коня, что было проявлением огромного уважения. Потом улыбнулся, глядя на меня снизу вверх, и лицо его, столь ужасное, внезапно сделалось озорным и почти дружелюбным.
— Люди говорят, что ты высокий, господин Утред!
— Мне тоже об этом говорили, — ответил я.
— Тогда давай посмотрим, кто из нас выше, ты или я? — добродушно предложил Зигфрид.
Я соскользнул с седла и размял ноги. Зигфрид, необъятный в своем меховом плаще, все еще держал поводья моего коня и улыбался.
— Ну? — обратился он к тем, кто стоял к нам ближе остальных.
— Ты выше, господин, — торопливо сказал один из этих людей.
— А если бы я спросил тебя, который из нас красивее, что бы ты ответил? — спросил Зигфрид.
Человек перевел взгляд с Зигфрида на меня, с меня на Зигфрида, не зная, что сказать. Вид у него был перепуганный.
— Он боится, что если даст неверный ответ, я его убью, — доверительно сказал мне Зигфрид, как будто все это его забавляло.
— А ты впрямь его убьешь? — спросил я.
— Я подумаю об этом. Эй! — окликнул он человека, который нервно шагнул вперед. — Прими поводья и поводи коня. Так кто из нас выше?
Последний вопрос был задан Хэстену.
— Вы одинакового роста, — ответил тот.
— И оба одинаково красивы, — сказал Зигфрид и засмеялся.
Он обхватил меня руками; от его плаща несло прогорклой вонью. Зигфрид обнял меня и сказал:
— Добро пожаловать, господин Утред, добро пожаловать! — И, шагнув назад, ухмыльнулся.
В тот миг он нравился мне, потому что его улыбка была искренне теплой.
— Я много о тебе слышал, — заявил он.
— А я о тебе, господин.
— И, без сомнения, мы оба слышали много лжи. Но хорошей лжи. А еще у меня с тобой была ссора. — Он выжидающе ухмыльнулся, но я ничего не ответил. — Джаррел, — объяснил Зигфрид. — Ты убил его.
— Убил, — согласился я.
Джаррел возглавлял команду викингов, которую я перерезал на Темезе.
— Мне нравился Джаррел, — сказал Зигфрид.
— Тогда тебе стоило посоветовать ему избегать Утреда из Беббанбурга, — отозвался я.
— Это верно, — согласился Зигфрид, — как верно и то, что ты убил Уббу.
— Убил.
— Его, должно быть, нелегко было убить? И Ивара…
— Я убил и Ивара, — подтвердил я.
— Но тот был уже стар, ему пора было уходить. Его сын тебя ненавидит, ты это знаешь?
— Знаю.
Зигфрид насмешливо фыркнул.
— Его сын — ничтожество. Кусок хряща. Он тебя ненавидит, но почему сокола должна заботить ненависть воробья?
Он ухмыльнулся мне, потом посмотрел на Смоку, моего жеребца, которого водили по арене, чтобы тот медленно остыл после длинного путешествия.
— Вот это конь! — с восхищением проговорил Зигфрид.
— Да, — согласился я.
— Может, отобрать его у тебя?
— Многие пытались это сделать.
Зигфриду понравился ответ. Он снова засмеялся и, положив мне на плечо тяжелую руку, повел меня к кресту.
— Ты сакс, как мне сказали?
— Сакс.
— Но не христианин?
— Я поклоняюсь истинным богам, — ответил я.
— Может, за это они тебя любят и вознаграждают. Зигфрид сжал мое плечо, и даже сквозь кольчугу и кожаную одежду я почувствовал его силу. Потом он повернулся. — Эрик! Ты что, стесняешься?
Его брат выступил из толпы. У него были такие же густые черные волосы, но крепко завязанные кожаным шнурком, и постриженная борода. Он был молод, не больше двадцати или двадцати одного года, и его широкое лицо с блестящими глазами выражало любопытство и в то же время доброжелательность.
Только что я удивился тому, что мне нравится Зигфрид, но меня вовсе не удивило, что мне понравился Эрик. Тот легко улыбался, лицо его было открытым и бесхитростным. Как и брат Гизелы, он относился к людям, которые располагают к себе с первого взгляда.
— Я — Эрик, — приветствовал он меня.
— Он — мой советник, моя совесть и мой брат, — сказал Зигфрид.
— Совесть?
— Эрик не убил бы человека за то, что тот солгал, верно, брат?
— Не убил бы, — ответил Эрик.
— Поэтому Эрик — дурак, но дурак, которого я люблю, — засмеялся Зигфрид. — Однако я не считаю его слабаком, господин Утред. Он сражается, как демон из Нифльхейма. — Зигфрид хлопнул брата по спине, потом взял меня за локоть и повел к нелепому кресту. — У меня есть пленники, — объяснил он, когда мы оказались рядом с крестом.
И я увидел пятерых человек, которые стояли на коленях со связанными за спиной руками. С них сорвали плащи, оружие и рубашки, оставив в одних штанах, и пленники дрожали на холодном ветру.
Крест только что сделали из двух деревянных брусьев, грубо сколотив их и воткнув основание в наспех выкопанную дыру. Он слегка покосился, а у его основания валялись тяжелые гвозди и большой молот.
— Ты видишь смерть на кресте на их статуях и резьбе, — объяснил мне Зигфрид, — на амулетах, которые они носят, но я никогда не видел ее воочию. А ты?
— Нет, — признался я.
— И я не могу понять, почему это убивает человека, — в голосе Зигфрида слышалось искреннее недоумение. — Это всего лишь три гвоздя! В битве я получал куда худшие раны.
— Я тоже.
— Поэтому я решил выяснить, в чем тут дело, — жизнерадостно объяснил он и мотнул большой головой в сторону пленника у основания креста. — Двое из этих ублюдков — христианские священники. Мы пригвоздим одного из них и посмотрим, умрет ли он. У меня есть десять слитков серебра, которые говорят, что это его не убьет.
Я едва мог разглядеть двух священников; увидел только, что у одного из них большой живот. Приговоренный низко склонил голову — не в молитве, а потому, что был сильно избит. Его голые спина и грудь были в синяках и крови; кровь виднелась в спутанных коричневых волосах.
— Кто они такие? — спросил я Зигфрида.
— Кто вы? — прорычал он пленникам.
Ни один из них не ответил, и тогда Зигфрид жестоко пнул ближайшего по ребрам.
— Кто вы? — снова спросил он.
Пленник поднял голову. Он был пожилым, лет сорока, не меньше, и его лицо в глубоких морщинах выражало покорность человека, который знает, что ему предстоит умереть.
— Я — ярл Ситрик, — сказал он, — советник короля Этельстана.
— Гутрума! — завопил Зигфрид.
Это был именно вопль. Вопль чистой ярости, прозвучавший, как гром с ясного неба. Только что Зигфрид вел себя любезно и вдруг превратился в демона. Когда он провизжал это имя снова, изо рта у него летела слюна.
— Гутрум! Его зовут Гутрум, ты, ублюдок!
Он пнул Ситрика в грудь, и я решил, что такой пинок может сломать ребра.
— Как его зовут? — вопросил Зигфрид.
— Гутрум, — ответил Ситрик.
— Гутрум! — крикнул Зигфрид и снова пнул старика.
Заключив мир с Альфредом, Гутрум стал христианином и принял христианское имя Этельстан. Я все еще думал о нем, как о Гутруме, как и Зигфрид, который теперь, похоже, пытался до смерти забить Ситрика, пиная его ногами. Старик пытался уклоняться от ударов, но Зигфрид повалил его на землю, и тут уж Ситрик ничего не мог поделать.
Казалось, Эрика не трогал яростный гнев брата, но спустя некоторое время он все же шагнул вперед и взял Зигфрида за руку. Богатырь позволил оттащить себя прочь.
— Ублюдок! — бросил Зигфрид стонущему человеку. — Называть Гутрума христианским именем! — объяснил он мне.
Зигфрид все еще дрожал после своего внезапного приступа ярости. Его глаза были сощурены, лицо искажено, но, похоже, он овладел собой.
— Гутрум послал их, — объяснил он, уронив мне на плечи тяжелую руку, — чтобы велеть мне покинуть Лунден. Но это не его дело! Лунден не принадлежит Восточной Англии, он принадлежит Мерсии! Королю Утреду Мерсийскому!
В первый раз кто-то произнес этот титул столь официально, и мне понравилось, как тот звучит. Король Утред.
Зигфрид снова повернулся к Ситрику, на губах которого теперь была кровь.
— Что велел передать Гутрум?
— Что город принадлежит Мерсии и ты должен уйти, — ухитрился вымолвить Ситрик.
— Тогда Мерсия может вышвырнуть меня отсюда, — издевательски ухмыльнулся Зигфрид.
— Если только король Утред не разрешит нам здесь остаться? — с улыбкой предположил Эрик.
Я ничего не ответил. Титул звучал хорошо, но — странное дело! — словно бросал вызов нитям, выходящим из рук трех прях.
— Альфред не разрешит тебе остаться, — осмелился сказать один из пленников.
— А кого хоть на плевок заботит Альфред? — прорычал Зигфрид. — Пусть ублюдок пошлет свою армию, чтобы она здесь погибла!
— Таков твой ответ, господин? — смиренно спросил пленник.
— Моим ответом будут ваши отрезанные головы, — сказал Зигфрид.
Я посмотрел на Эрика. Он был младшим братом, но явно думал за двоих. Эрик пожал плечами.
— Если мы будем вести переговоры, то дадим своим врагам время собрать силы, — объяснил он. — Лучше бросить им открытый вызов.
— Вы затеете войну сразу с Гутрумом и Альфредом? — спросил я.
Гутрум не будет сражаться, — очень уверенно сказал Эрик. — Он угрожает, но сражаться не будет. Он ста-реет, господин Утред, и предпочтет наслаждаться остатком жизни. А если мы пошлем ему отрезанные головы?
Думаю, он поймет послание — его собственная голова окажется в опасности, вздумай он нас потревожить.
— А что насчет Альфреда? — спросил я.
— Он осторожный человек, — ответил Эрик. — Так ведь?
— Да.
— Он предложит нам денег, чтобы мы оставили город?
— Наверное.
— И, возможно, мы возьмем эти деньги, — сказал Зигфрид, — но все равно останемся здесь.
— Альфред не нападет на нас до лета, — объяснил Эрик, не обратив внимания на слова брата, — а к тому времени, мы надеемся, господин Утред, что ты приведешь ярла Рагнара на юг, в Восточную Англию. Альфред не сможет сбросить со счетов такую угрозу. Он двинется против наших объединенных армий, а не против гарнизона в Лундене. И наша задача — убить Альфреда и возвести на трон его племянника.
— Этельвольда? — с сомнением спросил я. — Он же пьяница.
— Пьяница или нет, — сказал Эрик, — сакс на троне сделает наше завоевание Уэссекса более приемлемым для саксов.
— И он останется на троне лишь до тех пор, пока будет вам нужен? — усомнился я.
— Лишь до тех пор, пока будет нам нужен, — согласился Эрик.
Священник с большим животом, стоявший на коленях в конце линии пленников, слушал наш разговор. Он уставился на меня, потом на Зигфрида, который заметил его взгляд.
— Куда ты пялишься, дерьмо? — вопросил Зигфрид.
Священник не ответил. Он снова посмотрел на меня, потом уронил голову на грудь.
— Мы начнем с него, — сказал Зигфрид. — Прибьем ублюдка к кресту и посмотрим, умрет ли он.
— Почему бы не позволить ему сразиться? — предложил я.
Зигфрид уставился на меня, гадая, не ослышался ли он.
— Позволить ему сразиться? — переспросил норвежец.
— Остальные пленники тощие, — сказал я, — поэтому их куда легче будет прибить к кресту. А этому толстому надо дать меч и заставить его драться.
Зигфрид издевательски усмехнулся.
— Думаешь, священник может сражаться?
Я пожал плечами, как будто меня не заботило, может он сражаться или нет.
— Мне просто нравится смотреть, как эти толстопузые проигрывают бой, — объяснил я, — и как им вспарывают брюхо. Забавно смотреть, как вываливаются их внутренности.
Говоря все это, я пристально смотрел на священника, и тот снова поднял глаза, чтобы перехватить мой взгляд.
— Я хочу увидеть фут вывалившейся требухи, — жадно заявил я, — а потом наблюдать, как твои собаки пожирают ее, пока священник все еще жив.
— Или заставить его самого сожрать свою требуху! — задумчиво проговорил Зигфрид. Внезапно он ухмыльнулся. — Ты мне нравишься, господин Утред!
— Его будет слишком легко убить, — сказал Эрик.
— Тогда дайте ему что-нибудь, чем он сможет биться, — сказал я.
— Да за что может биться эта толстая свинья-священник? — пренебрежительно спросил Зигфрид.
Я ничего не ответил, но ответ нашелся у Эрика.
— За свою свободу? — предложил он. — Если он победит, всех пленников освободят, а если проиграет, мы распнем всех. Это должно заставить его драться.
Он все равно проиграет, — заметил я.
— Да, но хотя бы попытается, — сказал Эрик.
Зигфрид засмеялся, его развлекла нелепость такого предложения. Полуголый священник, толстопузый, перепуганный, оглядел всех нас по очереди, но не увидел ничего, кроме веселья и свирепости.
— Ты когда-нибудь держал меч, священник? — властно обратился Зигфрид к толстяку.
Тот не ответил.
Я рассмеялся, издеваясь над его молчанием.
— Он будет просто метаться, как свинья, — сказал я.
— Хочешь с ним сразиться? — спросил Зигфрид.
— Он был послан не ко мне, господин, — уважительно проговорил я. — Кроме того, я слышал, что никто не сравнится с тобой в умении обращаться с клинком. Держу пари, ты полоснешь его прямо по пупку.
Зигфриду понравилось пари. Он повернулся священнику.
— Святой человек! Хочешь сразиться за свою свободу?
Священник дрожал от страха. Он посмотрел на своих товарищей, но это было бесполезно. Он ухитрился кивнуть.
— Да, господин.
— Тогда можешь сразиться со мной, — со счастливым видом сказал Зигфрид. — Если я выйду победителем, вы все умрете. А если победишь ты… Что ж, тогда ты будешь волен уехать отсюда. Ты умеешь сражаться?
— Нет, господин, — ответил священник.
— Ты когда-нибудь держал меч, священник?
— Нет, господин.
— Итак, ты готов умереть? — спросил Зигфрид.
Священник посмотрел на норвежцев и, хотя был покрыт синяками и порезами, в его глазах мелькнул гнев, противоречивший его покорному голосу.
— Да, господин, — сказал он. — Я готов умереть и встретиться со своим Спасителем.
— Разрежьте его путы, — приказал своим людям Зигфрид. — Освободите это дерьмо и дайте ему меч. — Он вытащил свой меч с длинным обоюдоострым клинком. — Это — Внушающий Страх, — с нежностью представил он оружие. — И ему нужно поупражняться.
— Вот, — сказал я, вытаскивая Вздох Змея, свой прекрасный меч.
Взявшись за клинок, я повернул его рукоятью вперед и бросил священнику, на руках которого только что разрезали путы.
Тот не сумел поймать оружие, и Вздох Змея упал на бледную зимнюю траву. Мгновение пленник смотрел на меч, как будто никогда не видел ничего подобного, потом наклонился, чтобы поднять его. Он не был уверен, в какой руке держать оружие, в правой или в левой. Наконец остановился на левой и сделал неуклюжий пробный замах, который заставил наблюдавших людей засмеяться.
— Зачем ты дал ему свой меч? — спросил Зигфрид.
— Все равно ему не будет от него никакой пользы, — пренебрежительно ответил я.
— А если я его сломаю? — решительно спросил Зигфрид.
— Тогда я буду знать, что выковавший его кузнец плохо знал свое дело, — ответил я.
— Твой клинок, тебе решать, — отмахнулся Зигфрид.
Потом он повернулся к священнику, который держал Вздох Змея так, что кончик клинка упирался в землю.
— Готов, священник? — вопросил Зигфрид.
— Да, господин, — ответил тот.
И это был первый правдивый ответ, который он дал норвежцам. Потому что священник много раз держал меч, очень хорошо знал, как сражаться, и я сильно сомневался, что он готов умереть.
Это был отец Пирлиг.
Если ваши поля тяжелы от влажной глины, вы можете впрячь в плуг двух быков и нещадно погонять их, вспахивая землю. Животных следует привязать друг к другу, чтобы те тащили плуг вместе. В нашей жизни есть бык по имени Судьба и бык по имени Клятвы. Судьба отдает нам приказы. Мы не можем спастись от Судьбы.
В нашей жизни нет выбора, да и откуда ему взяться? Ведь с того момента, как мы рождаемся, три сестры знают, как лягут нити наших судеб, в какой узор сплетутся и как закончатся.
Однако мы выбираем, какие клятвы нам принести. Альфред, вручив мне свой меч и взяв мои руки в свои, не приказывал мне дать клятву верности. Он предложил — и я принял решение поклясться. Но было ли то моим решением? Или за меня решила Судьба? А если решила Судьба, зачем вообще беспокоиться о клятвах?
Я часто думал об этом, и теперь, будучи уже стариком, все еще гадаю. Я ли выбрал Альфреда? Или богини судьбы смеялись, когда я встал на колени, и взял меч, и сжал его руки?
Три норны наверняка смеялись надо мной и тем холодным ясным днем в Лундене, ведь стоило мне увидеть, что толстопузый священник — отец Пирлиг, я понял, как все непросто. В то мгновение я осознал: богини судьбы не спряли для меня золотую нить, ведущую к трону. Они смеялись у корней Иггдрасиля, дерева жизни. Они отпустили шуточку, жертвой которой я стал, и мне придется сделать выбор.
Или я его уже сделал?
Может, богини судьбы и решают за нас, но в тот момент, в тени мрачно застывшего самодельного креста, я понял, что должен выбирать между братьями Тарглисонами и Пирлигом.
Зигфрид не был мне другом, но он был грозным человеком, и, если бы он стал моим союзником, я смог бы сделаться королем Мерсии. Гизела стала бы королевой. Я смог бы помочь Зигфриду, Эрику, Хэстену и Рагнару разграбить Уэссекс, а сам стал бы богачом. Я бы возглавил армии. Я бы расправил свое знамя с волчьей головой, и по пятам за Смокой ехал бы сонм копейщиков в кольчугах. Моим врагам в ночных кошмарах слышался бы гром копыт наших коней. И все это стало бы моим, если бы я решил сделаться союзником Зигфрида.
А выбирая Пирлига, я потерял бы все, что пообещал мне мертвец. И это означало, что Бьорн солгал. Но как мог солгать человек, посланный норнами из могилы?
Помню, я размышлял обо всем этом одно биение сердца, прежде чем сделать выбор…
Но, по правде говоря, я не колебался. Не колебался даже одно биение сердца.
Пирлиг был валлийцем, бриттом, а мы, саксы, ненавидим бриттов. Бритты — предатели и воры. Они прячутся в своих горных твердынях и спускаются вниз, чтобы опустошать наши земли. Они угоняют наш скот, а иногда — наших женщин и детей; когда же мы пускаемся в погоню, они забиваются еще глубже в дикие места туманов, скал, болот и несчастий.
А еще Пирлиг был христианином, а я не люблю христиан.
Выбор казался таким легким! На одной чаше весов — королевство, друзья-викинги и богатство, на другой — бритт, священник религии, поглощающей все веселье в мире, как сумерки поглощают дневной свет.
Однако я не размышлял. Я сделал выбор — или его сделала судьба. И я выбрал дружбу. Пирлиг был моим другом. Я встретил его во время самой темной зимы в Уэссексе, когда датчане, казалось, завоевали это королевство, а Альфред с немногими сподвижниками был загнан в западные болота.
Пирлига послал валлийский король, чтобы убедиться в слабости Альфреда и, возможно, воспользоваться ею. Но вместо этого Пирлиг встал на сторону Альфреда и сражался за него. Мы с Пирлигом вместе стояли в «стене щитов» и сражались бок о бок. Я был саксом, он — валлийцем, я был язычником, он — христианином, и мы должны были быть врагами, но я любил его как брата.
Поэтому я отдал ему свой меч и, вместо того, чтобы смотреть, как его пригвоздят к кресту, подарил ему шанс сражаться и спасти свою жизнь.
И, конечно, то был неравный бой. Все закончилось через мгновение! Вообще-то бой едва успел начаться, и только меня не удивил его исход.
Зигфрид ожидал, что сойдется с толстым, неумелым священником, однако я знал, что Пирлиг был воином, прежде чем открыл своего бога. Он был великим воином, убийцей саксов, человеком, о котором его народ пел песни. Теперь же он не походил на великого воина. Полуголый, толстый, растрепанный, покрытый синяками, избитый. Он ожидал атаки Зигфрида с ужасом на лице, все еще держа Вздох Змея так, что кончик клинка смотрел в землю.
Когда Зигфрид приблизился, Пирлиг отшатнулся и начал издавать скулящие звуки. Зигфрид засмеялся и почти лениво взмахнул мечом, чтобы отбросить в сторону клинок Пирлига и вспороть большое открытое брюхо Внушающим Страх.
И тут Пирлиг двинулся, как горностай.
Он изящно поднял Вздох Змея и сделал танцующий шаг назад, так что небрежный замах Зигфрида прошел под клинком моего меча. А потом шагнул к врагу и нанес тяжелый удар сверху вниз, вложив в него всю силу запястья. Клинок полоснул Зигфрида по руке, в которой тот держал меч, в тот миг, когда рука норвежца еще продолжала двигаться вверх. Удар был недостаточно сильным, чтобы пробить кольчугу, но из-за него правая рука Зигфрида откинулась в сторону и открыла его для вражеского выпада. И Пирлиг сделал этот выпад — так быстро, что Вздох Змея превратился в размытое серебристое пятно, тяжело ударившее Зигфрида в грудь.
И снова клинок не пронзил кольчугу Зигфрида. Вместо этого он отбросил здоровяка назад, и я увидел ярость в глазах норвежца, увидел, как он снова направляет на противника Внушающий Страх в могучем замахе, который наверняка в одно кровавое мгновение обезглавил бы Пирлига. В этом замахе было столько силы и неистовства… Но Пирлиг, находившийся словно в одном биении сердца от смерти, просто снова пустил в ход запястье. Он как будто вообще не шевельнулся, но Вздох Змея мелькнул вверх и вбок. Кончик клинка моего меча встретил смертоносный замах Зигфрида, попав по внутренней стороне запястья, и я увидел, как брызнула кровь, похожая на красный туман.
И увидел улыбку Пирлига. Она больше походила на гримасу, но в ней была видна воинская гордость и воинский триумф. Его клинок вспорол предплечье Зигфрида, располосовав кольчугу и обнажив плоть, кожу и мускулы от запястья до локтя, так что могучий выпад Зигфрида Дрогнул и остановился. Правая рука норвежца обмякла, а Пирлиг внезапно шагнул назад и перевернул Вздох Змея так, чтобы им можно было рубануть сверху вниз. Наконец-то он как будто вложил некоторую силу в клинок. Меч свистнул, когда валлиец рубанул им по окровавленному запястью Зигфрида, и почти перерубил запястье, но клинок отскочил от кости и вместо этого отсек большой палец норвежца. Внушающий Страх упал на арену, а Вздох Змея оказался в бороде Зигфрида, у его глотки.
— Нет! — закричал я.
Зигфрид был слишком испуган, чтобы злиться. Он не мог поверить в то, что произошло. К этому моменту он уже должен был понять, что его противник — фехтовальщик, но все еще не мог поверить, что проиграл. Викинг поднял окровавленные руки, словно для того, чтобы схватить клинок Пирлига, и я увидел, как меч валлийца дернулся. Почувствовав, что находится на волоске от смерти, Зигфрид замер.
— Нет, — повторил я.
— Почему бы мне не убить его? — спросил Пирлиг.
Теперь его голос был голосом воина, твердым и безжалостным, и глаза его были глазами воина, холодными, как кремень, и неистовыми.
— Нет, — повторил я. Я знал — если Пирлиг убьет Зигфрида, люди норвежца отомстят.
Эрик тоже это знал.
— Ты победил, священник, — мягко проговорил он и подошел к брату. — Ты победил, — снова сказал он Пирлигу, — поэтому опусти меч.
— Он знает, что я его одолел? — спросил Пирлиг, глядя в темные глаза Зигфрида.
— За него говорю я, — ответил Эрик. — Ты выиграл бой, священник, и ты свободен.
— Сперва я должен передать свое послание, — заявил Пирлиг.
Кровь капала с руки Зигфрида, и он все еще не спускал глаз с валлийца.
— Мы привезли от короля Этельстана следующее послание, — проговорил Пирлиг, подразумевая Гутрума. — Ты должен оставить Лунден. Он не входит в ту часть земли, которую Альфред отдал под правление датчан. Ты понимаешь это?
Он снова дернул Вздохом Змея, хотя Зигфрид промолчал.
— А теперь мне нужны лошади, — продолжал Пирлиг. — И нужно, чтобы господин Утред и его люди были нашими сопровождающими, когда мы покинем Лунден. Договорились?
Эрик посмотрел на меня, и я кивнул в знак согласия.
— Договорились, — сказал Эрик Пирлигу.
Я взял у Пирлига Вздох Змея.
Эрик держал раненую руку брата. На мгновение я подумал, что Зигфрид сейчас бросится на оставшегося невредимым валлийца, но Эрик сумел повернуть брата в другую сторону.
Привели лошадей. Люди на арене были молчаливыми, полными негодования. Они видели унижение своего вождя и не понимали, почему Пирлигу дозволяют уехать вместе с другими посланниками, но смирились с решением Эрика.
— Мой брат — упрямый человек, — сказал мне Эрик.
Он отвел меня в сторону, пока седлали лошадей.
— Похоже, священник все-таки умеет сражаться, — извиняющимся тоном проговорил я.
Эрик нахмурился — не в гневе, а в замешательстве.
— Меня интересует их бог, — признался он. Он наблюдал за братом, которому сейчас перевязывали раны. — Похоже, их бог могуч, — продолжал Эрик.
Я вложил в ножны Вздох Змея, и Эрик увидел на его Рукояти серебряный крест.
— Ты, наверное, тоже так думаешь?
— Этот крест мне подарили, — сказал я. — Подарила женщина. Хорошая женщина. Моя любовница. А потом христианский бог завладел ею, и теперь она больше не любит мужчин.
Эрик протянул руку и нерешительно прикоснулся к кресту.
— Ты не думаешь, что он придает силу клинку? — спросил он.
— Воспоминание о ее любви может придать ему силу, — ответил я, — но настоящая сила идет отсюда. — Я прикоснулся к своему амулету в виде молота Тора.
— Я боюсь их бога, — сказал Эрик.
— Он суровый и недобрый, — заявил я. — Он — бог, который любит создавать законы.
— Законы?
— Тебе не позволяется возжелать жены ближнего своего.
Эрик засмеялся, услышав это, но потом понял, что я говорю серьезно.
— Правда? — недоверчиво переспросил он.
— Священник! — окликнул я Пирлига. — Твой бог позволяет мужчинам желать соседских жен?
— Позволяет, господин, — робко ответил Пирлиг, словно боялся меня. — Позволяет, но не одобряет.
— И он составил насчет этого закон?
— Да, господин, составил. И еще один, который гласит, что ты не должен желать вола соседа своего.
— Вот видишь, — сказал я Эрику. — Ты не можешь даже пожелать вола, если ты христианин.
— Странно, — задумчиво проговорил тот, глядя на посланников Гутрума, которые едва не лишились голов. — Ты не возражаешь против того, чтобы стать их сопровождающим?
— Нет.
— Может, и неплохо, что они будут жить, — тихо сказал Эрик. — Зачем давать Гутруму повод на нас напасть?
— Он не нападет, — уверенно отозвался я, — убьешь ты их или нет.
— Вероятно, — согласился Эрик, — но мы договорились, что, если священник победит, они все останутся жить, поэтому пусть живут. Ты уверен, что не против их проводить?
— Конечно, не против, — ответил я.
— Тогда возвращайся, — тепло сказал Эрик. — Ты нам нужен.
— Тебе нужен Рагнар, — поправил я.
— Верно, — признался он и улыбнулся. — Присмотри за тем, чтобы эти люди целыми и невредимыми выехали из города, а потом возвращайся.
— Сперва мне нужно съездить за женой и детьми, — сказал я.
— Да, — ответил он и снова улыбнулся. — Тут тебе повезло. Но ты вернешься?
— Так велел мне Бьорн-мертвец, — сказал я, тщательно избегая прямого ответа.
— Да, велел. — Эрик обнял меня. — Ты нам нужен, — повторил он. — Вместе мы завоюем весь этот остров.
И мы уехали, проследовали по улицам города, выехали через западные ворота, известные как Ворота Лудда, а потом двинулись к броду через реку Флеот.
Ситрик ехал, склонившись над лукой седла, все еще страдая от ударов, полученных от Зигфрида.
Когда брод остался позади, я оглянулся, ожидая, что Зигфрид отменит приказ брата и пошлет за нами погоню. Но никто не появился. Мы проскакали по болотистой земле и въехали по небольшому склону в город саксов.
Я не остался на дороге, ведущей на запад, а вместо этого свернул к пристани, у которой была пришвартована дюжина судов. То были речные суда, торговавшие с Уэссексом и Мерсией. Немногие капитаны имели желание преодолеть опасную брешь в разрушенном мосту, который римляне перебросили через Темез, поэтому стоявшие тут суда были небольшие, гребные, и все они платили мне пошлину у Коккхэма. Все капитаны знали меня, потому что имели со мной дело каждый раз, когда пускались в плавание.
Мы проложили себе путь мимо костров через груды товаров, через толпы рабов, разгружавших суда.
Только одно судно готовилось двинуться в путь. Оно называлось «Лебедь» и было хорошо мне знакомо. Команда его состояла из саксов. Судя по тому, что гребцы его стояли на пристани, а капитан по имени Осрик заканчивал свои дела с торговцем, чьи товары перевозил, судно готово было к отплытию.
— Возьмешь на борт и нас, — сказал я ему.
Мы оставили большинство лошадей, но я настоял на том, чтобы на судне нашли место для Смоки, и Финан тоже захотел ввести на борт своего жеребца. И вот животных уговорили войти в открытый трюм «Лебедя», и те встали там, дрожа.
А потом мы отплыли. Начинался прилив, весла врезались в воду, и мы скользили вверх по реке.
— Куда тебя доставить, господин? — спросил меня капитан Осрик.
— К Коккхэму, — ответил я.
И обратно к Альфреду.
Река была широкой, серой и угрюмой. Сильное течение питали зимние дожди, и прилив сопротивлялся ему все меньше и меньше. «Лебедь» двигался медленно — десять гребцов с трудом боролись с течением.
Я перехватил взгляд Финана, и мы обменялись улыбками. Он, как и я, вспоминал долгие месяцы, проведенные на веслах торгового корабля в те годы, когда мы были рабами. Мы страдали, истекали кровью и дрожали, и думали что только смерть освободит нас от такой судьбы, но теперь другие люди гребут за нас. «Лебедь» прокладывал себе путь вокруг огромных изгибов Темеза, чьи берега были сглажены широкими половодьями, протянувшими пальцы в заливные луга.
Я сел на маленькой площадке на тупом носу корабля, и там ко мне присоединился отец Пирлиг. Я отдал ему свой плащ, в который тот плотно укутался. Он нашел хлеб и сыр, и неудивительно: я не встречал другого человека, который бы столько ел.
— Откуда ты знал, что я одолею Зигфрида? — спросил он.
— Я не знал, — ответил я. — Вообще-то я надеялся, что он тебя одолеет, и тогда в мире станет одним христианином меньше.
Он улыбнулся и посмотрел на птиц, плавающих по разлившейся реке.
— Я знал, что смогу нанести только два или три удара, — сказал Пирлиг, — потому что потом он поймет, что я разбираюсь в этом деле. И тогда срежет мясо с моих костей.
— Так бы он и поступил, — согласился я, — но я решил, что три удара у тебя будет и их окажется достаточно.
— Спасибо тебе, Утред. — Пирлиг оторвал кусок сыра и протянул мне. — Как ты поживаешь в последнее время?
— Скучаю.
— Я слышал, ты женился?
— С ней мне не бывает скучно, — поспешил сказать я.
— Рад за тебя. А вот я не выношу свою жену. Всеблагой Господь, ну и язык у этой гадюки! Она может расколоть Словами плиту сланца! Ты незнаком с моей женой, а?
Незнаком.
— Иногда я проклинаю Бога за то, что тот вынул у Адама ребро и сделал Еву, но, когда вижу юную девушку, сердце мое подпрыгивает, и я понимаю, что Бог все-таки знает, что делает.
Я улыбнулся.
— А я думал, что христианским священникам положено подавать другим пример…
— А что плохого в том, чтобы восхищаться творениями Господа? — негодующе спросил Пирлиг. — Особенно молоденькими, с пухлыми круглыми грудями и прекрасным толстым задиком? С моей стороны было бы грешно не обращать внимания на такие проявления Его благосклонности. — Пирлиг ухмыльнулся, но потом лицо его стало встревоженным. — Я слышал, тебя захватили в плен?
— Было дело.
— Я за тебя молился.
— Спасибо, — искренне ответил я.
Я не поклонялся христианскому богу, но, как и Эрик, боялся некоторых появлений его силы, поэтому молитвы богу христиан не были пустой тратой времени.
— Но я слышал, что тебя освободил Альфред? — продолжал Пирлиг.
Я помолчал. Мне ненавистно было сознавать, что я перед Альфредом в долгу, но я нехотя признавал, что король и вправду мне помог.
— Он послал людей, которые меня освободили, — наконец ответил я. — Да.
— И ты отблагодарил его, господин Утред, тем, что назвался королем Мерсии?
— Ты об этом слышал? — осторожно спросил я.
— Конечно, слышал! Тот громадный увалень-норвежец орал об этом всего в пяти шагах от меня. Значит, ты король Мерсии?
— Нет, — ответил я. Меня так и подмывало ответить: «Пока нет».
— Я так и думал, — мягко проговорил Пирлиг. — Иначе я бы о таком услышал, верно? И я не думаю, что ты станешь королем, если только этого не захочет Альфред.
— Альфред может помочиться себе в глотку, мне плевать, — сказал я.
— И, конечно, я должен рассказать ему об услышанном? — продолжал Пирлиг.
— Да, — горько проговорил я. — Должен.
Я прислонился к резному дереву носа корабля и уставился назад, на гребцов. Еще я высматривал, не преследует ли нас какое-нибудь судно, не скользит ли вдоль берега военный корабль с длинными веслами, но ни одной мачты не было видно над изгибами реки. Значит, Эрику удалось отговорить брата от того, чтобы немедленно отомстить Пирлигу за унижение.
— Так кто же это придумал, что ты должен быть королем Мерсии? — спросил Пирлиг. Он ждал ответа, но я промолчал. — Зигфрид, так? Это сумасшедшая затея Зигфрида.
— Сумасшедшая? — невинно спросил я.
— Этот человек не дурак, — сказал Пирлиг. — А его брат и подавно не дурак. Они знают, что Этельстан в Восточной Англии стареет, — и задаются вопросом: кто после него станет королем? А в Мерсии вообще нет короля. Но Зигфрид не может просто так захватить Мерсию, верно? Ведь тогда все мерсийские саксы будут сражаться против него, и Альфред придет к ним на помощь. А братья Тарглисоны окажутся лицом к лицу с яростью саксов. Поэтому Зигфриду пришла в голову мысль собрать людей и сперва захватить Восточную Англию, после — Мерсию, а потом и Уэссекс! А для этого ему нужно, чтобы ярл Рагнар привел людей из Нортумбрии.
Меня ужаснуло, что Пирлиг, друг Альфреда, узнал все планы Зигфрида, Эрика и Хэстена, но я не показал и виду.
— Рагнар не будет сражаться, — сказал я, пытаясь закончить этот разговор.
— Если только ты его не попросишь, — резко заявил Пирлиг.
Я пожал плечами.
— Но что может предложить тебе Зигфрид? — спросил Пирлиг. Я снова промолчал, и священник сам ответил на свой вопрос:
— Мерсию.
Я надменно улыбнулся.
— Все это кажется слишком сложным.
— Зигфрид и Хэстен, — продолжал Пирлиг, не обращая внимания на мою дерзкую реплику, — желают стать королями. Но здесь всего четыре королевства! Они не могут захватить Нортумбрию, потому что этого им не позволит Рагнар. Они не могут захватить Мерсию, потому что этого им не позволит Альфред. Но Этельстан стареет, и они могут захватить Восточную Англию. И почему бы не закончить дело и не захватить Уэссекс? Зигфрид говорит, что возведет на трон пьяного племянника Альфреда и что это поможет успокоить саксов на несколько месяцев — до тех пор, пока Зигфрид не убьет Этельвольда. А к тому времени Хэстен уже будет королем Восточной Англии, а кто-то — возможно, ты — станет королем Мерсии. Без сомнения, тогда они повернутся против тебя и разделят между собой Мерсию. Вот в чем задумка, господин Утред, и неплохая задумка! Но кто последует за этими двумя головорезами?
— Никто, — солгал я.
— Если только человек не уверится, что на его стороне судьба, — почти небрежно сказал Пирлиг. Потом посмотрел на меня. — Ты встречался с мертвецом? — невинно спросил он.
Я так удивился вопросу, что не смог ответить. Я просто молча глядел на его круглое избитое лицо.
— Бьорн, вот как его зовут, — сказал валлиец, сунув в рот еще один кусок сыра.
— Мертвец не лжет! — выпалил я.
— Лгут живые. Клянусь Богом, еще как лгут! Даже я лгу, господин Утред.
Пирлиг озорно ухмыльнулся.
— Я послал своей жене весточку, в которой говорится, что ей очень не понравилось бы в Восточной Англии!
Он засмеялся. Альфред попросил Пирлига отправиться в Восточную Англию, потому что валлиец был священником и говорил по-датски. Его задачей было наставлять Гутрума в христианстве.
— Но на самом деле ей бы там понравилось, — продолжал Пирлиг. — Там теплее, чем дома, и нет холмов, стоящих упоминания. Восточная Англия плоская, влажная — и без высоких холмов! А моя жена их никогда не любила. Наверное, потому я и обрел Бога. Я привык жить на вершинах холмов только для того, чтобы держаться подальше от жены, а на вершине холма ты ближе к Богу. Бьорн не мертв.
Последние три слова он проговорил с внезапной жестокостью, и я ответил так же резко и грубо:
— Я сам его видел.
— Ты видел человека, вышедшего из могилы, вот что ты видел.
— Я сам видел его! — настаивал я.
— Конечно, видел. А ты никогда не задавался вопросом — что же именно ты видел? — вызывающе спросил валлиец. — Бьорна положили в могилу перед самым твоим приходом! Его засыпали землей, он дышал через тростинку.
Я вспомнил, как Бьорн сплевывал что-то, пытаясь выпрямиться. Не струну арфы, а что-то другое. Я решил, что то был комок земли, но, по правде говоря, эта штука была светлее. В то время я об этом не думал, но теперь понял: все воскрешение было трюком. И, сидя на полубаке «Лебедя», я чувствовал, как рушатся последние обломки моих грез.
Я не буду королем.
— Откуда ты все это знаешь? — горько спросил я.
— Король Этельстан — не дурак. У него есть шпионы. — Пирлиг положил ладонь на мою руку. — Мертвец выглядел очень убедительно?
— Очень, — все так же горько проговорил я.
— Он — один из людей Хэстена, и если мы когда-нибудь его поймаем, он отправится прямиком в ад. Так что же он тебе сказал?
— Что я должен стать королем Мерсии, — негромко проговорил я. — Должен стать королем саксов и датчан, врагом валлийцев, королем земли, лежащей между реками, повелителем всего, чем буду править. И я поверил ему, — печально закончил я.
— Но как ты смог бы стать королем Мерсии, если бы Альфред не сделал тебя королем? — спросил Пирлиг.
— Альфред?
— Ты ведь дал ему клятву верности, так?
Мне было стыдно говорить правду, но выхода не было.
— Так, — признался я.
— Вот почему я должен обо всем ему рассказать, — сурово проговорил Пирлиг. — Потому что когда человек нарушает клятвы — это не шутки.
— Верно, — согласился я.
— И Альфред будет вправе тебя убить, когда я обо всем ему расскажу.
Я пожал плечами.
— Лучше бы ты сдержал свою клятву, — сказал Пирлиг, — чем дал одурачить себя людям, которые выдали живого человека за труп. Судьба не на твоей стороне, господин Утред, поверь мне.
Я посмотрел на него и увидел сожаление в его глазах. Он любил меня, однако сказал, что меня одурачили, — и был прав. И мои мечты рушились.
— Какой у меня выбор? — горько спросил я. — Ты знаешь, что я отправился в Лунден, чтобы присоединиться к ним, ты должен рассказать об этом Альфреду, и тот никогда больше не будет мне доверять.
— Сомневаюсь, что он и сейчас тебе доверяет, — жизнерадостно заявил Пирлиг, — Он мудрый человек, Альфред. Но он знает тебя, Утред, знает, что ты воин, а ему нужны воины. — Помолчав, он вытащил деревянный крест, висевший у него на шее. — Поклянись на этом!
— Поклясться в чем?
— Что ты будет держать данную Альфреду клятву. Сделай это — и я ничего ему не скажу. Сделай это, и я буду отрицать случившееся и буду защищать тебя.
Я колебался.
— Если ты нарушишь данную Альфреду клятву, — продолжал Пирлиг, — ты станешь моим врагом, и я буду вынужден убить тебя.
— Думаешь, у тебя это получится? — спросил я.
Он озорно ухмыльнулся.
— Ах, я тебе нравлюсь, господин, хотя я — валлиец и священник, и тебе не захочется меня убивать. А в моем распоряжении будут три удара, прежде чем ты очнешься и поймешь, что ты в опасности, — поэтому… Да, господин, я тебя убью.
Я положил правую руку на крест.
— Клянусь, — сказал я.
И остался человеком Альфреда.