Глава 10
Четыре человека сняли Зигфрида с платформы из сдвинутых повозок, с трудом подняв кресло и осторожно опустив его на землю. Зигфрид бросил на меня негодующий взгляд, будто это я был виноват в том, что он стал калекой. Полагаю, так оно и было.
Четыре человека перенесли кресло в дом Зигфрида, и Хэстен, который не поздоровался со мной и даже не подал виду, что меня заметил, если не считать хитрой улыбки, жестом велел нам следовать за ними.
— Стеапе нужно помочь, — сказал я.
— Женщина вытрет его кровь, — беспечно ответил Хэстен и вдруг рассмеялся. — Итак, ты выяснил, что Бьорн — всего лишь иллюзия?
— Хорошая иллюзия, — нехотя признал я.
— Он уже мертв, — сказал Хэстен так, будто говорил о сдохшей гончей. — Спустя две недели после того, как ты его видел, он подхватил лихорадку. И больше уже не встанет из могилы, ублюдок!
Теперь Хэстен носил на шее тяжелую золотую цепь из толстых звеньев, свисавшую на его широкую грудь. Я помнил его молодым человеком, почти мальчиком, каким он был в ту пору, когда я его спас. Но теперь я видел Хэстена взрослым — и мне не понравилось то, что я увидел. Его глаза были достаточно дружелюбны, но смотрели настороженно, словно за ними скрывалась душа, готовая ужалить, как змея.
Он фамильярно стукнул меня по руке.
— Ты понимаешь, что эта королевская сука саксов будет стоить тебе кучу серебра?
— Если Альфред решит, что хочет ее вернуть, — беззаботно ответил я. — Полагаю, тогда он может кое-что заплатить.
Хэстен засмеялся.
— А если он не захочет ее вернуть, мы повезем ее по всей Британии, Франкии и нашим родным землям, раздев догола, с раздвинутыми ногами, привязав к раме, и дадим всем прийти и посмотреть на дочь короля Уэссекса. Ты желаешь ей этого, господин Утред?
— Хочешь, чтобы я стал твоим врагом, ярл Хэстен? — спросил я.
— Мне кажется, мы уже враги, — ответил Хэстен, в кои-то веки сказав правду. Но тут же улыбнулся, словно показывая, что шутит. — Люди заплатят много серебра, чтобы посмотреть на дочь короля Уэссекса, как ты думаешь? И мужчины будут платить золотом, чтобы насладиться ею. — Он засмеялся. — Думаю, твой Альфред захочет избежать такого унижения.
Конечно, он был прав, хотя я и не осмеливался это признать.
— Ей что-нибудь сделали? — спросил я.
— Эрик не позволил нам к ней приблизиться. — Хэстена это явно забавляло. — Нет, на ней ни царапинки. Если продаешь свинью, ты же не бьешь ее палкой остролиста, ведь верно?
— Верно, — ответил я.
Когда бьешь свинью палкой из ветки остролиста, остаются такие синяки, что плотное мясо животного уже не годится для хорошей засолки.
Люди Хэстена ждали неподалеку, среди них я узнал Эйлафа Рыжего, человека, чей дом использовали, чтобы показать мне Бьорна. Тот слегка поклонился мне. Я не обратил внимания на его вежливость.
— Нам лучше войти, — сказал Хэстен, показав на дом Зигфрида, — и посмотреть, сколько золота мы сможем выжать из Уэссекса.
— Сперва я должен взглянуть на Стеапу, — ответил я.
Но того уже окружили рабыни-саксонки и смазывали его синяки и порезы лечебной мазью. Я был ему не нужен, поэтому последовал за Хэстеном в дом.
Вокруг центрального очага стояли кольцом табуреты и скамьи. Виллибальду и мне дали два самых низких табурета, в то время как Зигфрид сердито смотрел на нас из своего кресла, стоящего у дальней стороны пустого очага. Хэстен и Эрик заняли места слева и справа от калеки, потом остальные — на руках у всех было много браслетов — заполнили пустые места круга. Я знал: тут собрались самые важные норманны, те, что привели два и более кораблей. Если Зигфрид преуспеет в своем стремлении завоевать Уэссекс, то наградит этих людей богатыми землями. Приверженцы этих вождей столпились по краям зала, где женщины разносили рога с элем.
— Делай свое предложение, — отрывисто приказал мне Зигфрид.
— Она — дочь, а не сын, — ответил я, — поэтому Альфред не заплатит огромную сумму. Триста фунтов серебра кажутся ему вполне подходящей ценой.
Зигфрид долго смотрел на меня, потом пристально оглядел зал, где люди наблюдали и слушали.
— Я слышал, как пернул сакс? — вопросил он и был вознагражден смехом собравшихся.
Он нарочито втянул воздух, сморщил нос, и зрители начали дружно издавать неприличные звуки. Затем Зигфрид стукнул огромным кулаком по подлокотнику кресла, и в зале тут же воцарилась тишина.
— Ты оскорбил меня, — сказал он, и я увидел гнев в его глазах. — Если Альфред решил предложить так мало, тогда я решу привести девчонку сюда и заставить тебя смотреть, как мы будем ее трахать. Почему бы и нет? — Он забарахтался в кресле, словно хотел встать, потом снова осел. — Ты же этого хочешь, сакская вонючка? Хочешь посмотреть, как ее изнасилуют?
Мне подумалось, что гнев его притворный. Как я должен был пытаться преуменьшить цену Этельфлэд, так Зигфрид должен был преувеличивать грозящую ей опасность. Но я заметил, что на лице Эрика промелькнуло отвращение, когда Зигфрид предложил изнасиловать ее, и оно относилось к брату, а не ко мне.
Я заговорил по-прежнему спокойно:
— Король дал мне некоторую свободу действий, чтобы увеличить сумму выкупа.
— О, какая неожиданность! — саркастически произнес Зигфрид. — Тогда позволь мне выяснить предел этой свободы действий. Мы желаем получить десять тысяч фунтов серебром и пять тысяч фунтов золотом. — Он сделал паузу, ожидая ответа, но я молчал. — И эти деньги, — в конце концов продолжал Зигфрид, — должен доставить сюда сам Альфред. Он должен заплатить их лично.
То был длинный день, очень длинный день, смазанный элем, медом и березовым вином. Переговоры перемежались угрозами, гневом и оскорблениями. Я пил мало, только немного эля, но Зигфрид и его капитаны сильно напились и, возможно, поэтому уступили больше, чем я ожидал. Да, они хотели денег, целое судно серебра и золота, чтобы можно было нанять еще людей, купить еще больше оружия и, таким образом, начать завоевание Уэссекса. Я приблизительно прикинул число людей в этой крепости на высоком холме и решил, что Зигфрид может собрать армию примерно из трех тысяч воинов, а этого было явно недостаточно, чтобы напасть на Уэссекс. Ему требовалось пять или шесть тысяч человек, и даже этого могло бы не хватить. Но если он соберет восемь тысяч, то может победить. С такой армией он может завоевать Уэссекс и стать королем-калекой тамошних тучных полей.
А чтобы получить недостающих воинов, Зигфриду нужно было серебро. Если же он не получит выкуп, даже те люди, что есть у него сейчас, быстро ускользнут прочь в поисках других господ, способных дать им яркое золото и блестящее серебро.
После полудня мы договорились о трех тысячах фунтах серебром и пятистах фунтах золотом. Норманны все еще настаивали, чтобы Альфред доставил деньги лично, но я решительно отказался выполнить это требование. Я зашел так далеко, что даже встал и потянул за руку отца Виллибальда, сказав ему, что мы уходим, потому что не смогли достигнуть соглашения.
Многие зрители соскучились, многие были пьяны; они гневно заворчали, увидев, что я встаю. На мгновение мне показалось, что на нас сейчас нападут, но потом вмешался Хэстен.
— А как насчет мужа суки? — спросил он.
— А что насчет него? — Я снова повернулся, и зал медленно утих.
— Разве ее муж не называет себя лордом Мерсии? — спросил Хэстен, сопроводив этот титул издевательским смехом. — Так пусть лорд Мерсии и привезет деньги.
— И пусть молит вернуть ему жену, — добавил Зигфрид. — На коленях.
— Согласен, — сказал я, удивив всех тем, что так легко уступил подобному требованию.
Зигфрид подозрительно нахмурился: я сдался слишком легко.
— Согласен? — переспросил он, сомневаясь, что правильно расслышал.
— Согласен, — повторил я и снова сел. — Лорд Мерсии доставит выкуп и преклонит перед тобой колени.
Зигфрид все еще не мог избавиться от подозрений.
— Лорд Мерсии — мой кузен, — объяснил я, — и я ненавижу маленького ублюдка.
Теперь даже Зигфрид рассмеялся.
— Деньги должны быть доставлены сюда до полнолуния, — сказал он, показав на меня пальцем. — А ты явишься на день раньше, чтобы сообщить мне, что серебро и золото уже везут. На топе твоей мачты должна быть зеленая ветвь в знак того, что ты явился с миром.
Он хотел иметь в запасе целый день перед появлением выкупа, чтобы собрать как можно больше людей, которые станут свидетелем его триумфа.
Что ж, я согласился явиться за день до прибытия корабля с сокровищем, но объяснил, что корабль не сможет явиться так скоро, потому что на сбор столь громадной суммы потребуется время. Услышав это, Зигфрид зарычал, но я поспешно заверил, что Альфред — человек слова и что к следующему полнолунию весь первый взнос, столько, сколько удастся собрать, будет доставлен в Бемфлеот.
Я настаивал на том, что после этого Этельфлэд следует отпустить, а оставшееся золото и серебро будет доставлено до следующего полнолуния. Они торговались и спорили с моими требованиями, но к тому времени скучающие люди в зале стали злиться и волноваться, поэтому Зигфрид уступил — ладно, пусть выкуп заплатят двумя частями, а я уступил в том, что Этельфлэд не освободят до тех пор, пока сюда не привезут вторую часть.
— Я желаю немедленно увидеть госпожу Этельфлэд, — сказал я, давая понять, что это мое последнее требование.
Зигфрид небрежно махнул рукой.
— Почему бы и нет? Эрик тебя проводит.
За весь день его брат едва ли проронил пару слов. Он оставался трезвым, как и я, и не присоединялся ни к оскорблениям, ни к смеху.
— Сегодня вечером ты будешь ужинать с нами, — сказал Зигфрид и внезапно улыбнулся, продемонстрировав толику того обаяния, которое я ощутил в нем во время нашей первой встречи в Лундене. — Мы отпразднуем наше соглашение пиром, — продолжал он, — и твоих людей в Тунреслиме тоже накормят. А сейчас можешь поговорить с девчонкой. Ступай с моим братом.
Эрик повел меня и отца Виллибальда к дому поменьше, который охраняла дюжина людей в длинных кольчугах, с оружием и щитами. Было ясно, что там и держат Этельфлэд. Дом стоял недалеко от укреплений лагеря, обращенных к морю.
Пока мы шли, Эрик молчал. Казалось, он почти не замечает нашего присутствия. Он не отрывал взгляда от земли под ногами, и мне пришлось направить его в обход козлов, на которых люди острили себе новые копья. Длинные стружки пахли странно сладко в теплом предвечернем воздухе. Сразу же за козлами Эрик остановился и, нахмурившись, повернулся ко мне.
— Ты сегодня говорил всерьез? — сердито спросил он.
— Сегодня я много чего говорил, — осторожно ответил я.
— Насчет того, что король Альфред не хочет платить за госпожу Этельфлэд большую сумму? Потому что она девушка?
— Сыновья стоят больше дочерей, — дал я достаточно правдивый ответ.
— Или ты просто торговался? — горячо спросил он.
Я колебался, не зная, что сказать. Вопрос показался мне странным, потому что Эрик был достаточно умен, чтобы видеть насквозь мои слабые попытки сбить цену Этельфлэд. Но в его голосе звучала настоящая страсть, и я почувствовал: ему нужно услышать правду. Кроме того что бы я теперь ни сказал, это уже не изменит моего соглашения с Зигфридом. Мы с ним выпили шотландского эля, чтобы продемонстрировать, что достигли соглашения, поплевали на руки и соприкоснулись ладонями, а потом поклялись на амулете-молоте верить друг другу. Договор был заключен, значит, теперь я мог сказать Эрику правду.
— Конечно, я торговался, — ответил я. — Этельфлэд дорога своему отцу, очень дорога. И он страдает из-за того, что с ней случилось.
— Я так и думал, что ты обязан торговаться, — задумчиво сказал Эрик.
Он повернулся и уставился на широкое устье Темеза. Корабль с драконом на носу скользил с приливом к ручью, его весла поднимались и опускались, отражая блеск заходящего солнца с каждым ленивым гребком.
— Сколько король заплатит за свою дочь? — спросил Эрик.
— Столько, сколько будет необходимо, — ответил я.
— Правда? — Теперь голос Эрика звучал сердито. — Он не устанавливал ограничений?
— Он велел мне, — правдиво ответил я, — согласиться на любую плату, какая потребуется, чтобы вернуть Этельфлэд домой.
— К ее мужу, — ровным голосом проговорил Эрик.
— К ее мужу, — согласился я.
— Который умрет, — сказал Эрик.
Его тряхнула быстрая, неудержимая дрожь, и что-то показало мне, что в его душе живет частица гнева его брата.
— Когда господин Этельред явится с серебром и золотом, — предупредил я Эрика, — вы не можете его тронуть. Он явится под знаменем перемирия.
— Он ее бьет. Это правда?
Вопрос был задан отрывисто.
— Правда, — ответил я.
Биение сердца Эрик пристально смотрел на меня, и я видел, что он старается совладать с внезапным приступом гнева. Потом он кивнул и отвернулся.
— Туда, — бросил он и повел меня к небольшому дому.
Я заметил, что все охранявшие дом воины — люди солидного возраста. Думаю, им доверяли больше, потому что они не только будут охранять Этельфлэд, но и не станут приставать к ней.
— Ей не сделали ничего дурного, — сказал Эрик, видимо, угадав мои мысли.
— Меня в этом заверили.
— С ней три ее служанки, — продолжал Эрик, — и я дал ей двух датских девушек. Славных девушек. И поставил у дома этих охранников.
— Людей, которым ты доверяешь.
— Это мои люди, — тепло ответил он. — И — да, они достойны доверия. — Он поднял руку, останавливая меня. — Я приведу ее сюда, чтобы вы с ней встретились, потому что ей нравится бывать на свежем воздухе.
Я ждал. Отец Виллибальд тревожно оглянулся на норвежцев, которые наблюдали за нами от дома Зигфрида.
— Почему мы встретимся с ней тут, снаружи? — спросил он.
— Эрик говорит, что ей нравится бывать на свежем воздухе, — объяснил я.
— А они не убьют меня, если я ее тут причащу?
— Если посчитают, что ты творишь христианское колдовство? — спросил я. — Сомневаюсь, отец.
Я наблюдал, как Эрик отдернул кожаную занавеску служившую дверью дома. Сперва он что-то сказал охранникам, и они отодвинулись, освободив пространство между фасадом дома и стенами крепости. Укрепления представляли собой широкий земляной вал всего в три фута высотой, но я знал, что с внешней стороны высота куда больше. Вал был увенчан палисадом из крепких, заостренных сверху дубовых бревен. Я не мог себе представить, как можно подняться на холм от ручья, а потом преодолеть эту грозную стену. Но не мог и придумать, как атаковать с дальней от моря стороны укреплений, на виду у всех спустившись в ров, взобравшись на стену и преодолев защищающий крепость палисад. То был хороший лагерь — не абсолютно неприступный, но взятие его стоило бы невообразимо огромных жертв.
— Она жива, — выдохнул отец Виллибальд.
Я обернулся к дому и увидел Этельфлэд — пригнувшись, та прошла под кожаной занавесью, которую держала изнутри невидимая рука.
Этельфлэд казалась более маленькой и юной, чем когда-либо, хотя ее беременность наконец-то стала ясно заметна. И все равно она выглядела гибкой.
«Гибкой и беззащитной», — подумал я.
Потом она увидела меня и улыбнулась. Отец Виллибальд двинулся было к ней, но я удержал его, схватив за плечо. Что-то в поведении Этельфлэд заставило меня удержать священника.
Я почти ожидал, что Этельфлэд с облегчением побежит ко мне, но вместо этого она колебалась у двери, и ее обращенная ко мне улыбка была вымученной. Она была рада меня видеть, это было ясно, но в ее глазах застыла настороженность, когда Этельфлэд повернулась, чтобы посмотреть на вышедшего вслед за ней Эрика. Тот жестом показал, что она должна со мной поздороваться, и, только получив его одобрение, она пошла ко мне. Теперь лицо ее сияло.
А я вспомнил ее лицо в тот день, когда Этельфлэд венчалась в новой церкви своего отца в Винтанкестере. Сегодня она выглядела так же, как тогда. Счастливой. Сияющей. Она шла легко, будто танцуя, и улыбалась так мило — и я вспомнил, как подумал в той церкви, что она влюблена в любовь. И внезапно понял, в чем разница между тем днем и сегодняшним. Потому что сияющая улыбка предназначалась не мне.
Она снова оглянулась, поймала взгляд Эрика, а я просто молча смотрел на них. По словам Эрика я должен был догадаться. Должен был догадаться, потому что это бросалось в глаза, как только что пролитая кровь на девственном снегу.
Этельфлэд и Эрик влюбились друг в друга.
Любовь — опасная штука. Она приходит тайком, чтобы изменить нашу жизнь. Я думал, что люблю Милдред, но то была просто похоть, хотя некоторое время я верил, что это любовь. Похоть — обманщица. Она выворачивает наши жизни, пока все не становится неважным, кроме людей, которых, как нам кажется, мы любим. И под действием этих обманчивых чар мы убиваем за этих людей, отдаем все ради них, а потом, получив то, что хотим, обнаруживаем, что все это было лишь иллюзией, не больше. Похоть — это путешествие в никуда, в пустую землю, но некоторые любят такие путешествия и никогда не задумываются о цели назначения.
Любовь — тоже путешествие, цель которого — лишь смерть, но это путь блаженства. Я любил Гизелу, и нам с ней повезло, потому что нити наших жизней переплелись и остались вместе. Мы были связаны друг с другом, и три норны, по крайней мере, на какое-то время, были добры к нам.
Любовь имеет над нами власть даже тогда, когда нитям жизни не очень удобно вместе. Я научился понимать, что Альфред любит Эльсвит, хотя та походила на примесь уксуса в его молоке. Может, он просто привык к ней, а может, любовь — это скорее дружба, чем похоть, хотя боги знают: похоть есть всегда.
Мы с Гизелой добились такого же довольства, как Альфред с Эльсвит, хотя я думаю, что наше путешествие было более счастливым, потому что наше судно танцевало по освещенным солнцем морям, подгоняемое порывистым теплым ветром.
А Этельфлэд?
Я видел это на ее лице. Я видел в ее сиянии всю внезапно посетившую ее любовь и все несчастья, которые должны были за этим последовать, и все слезы, и все разбитые надежды. Она совершала плавание по океану любви, но ее ждал шторм столь суровый и темный, что сердце мое почти разбилось от жалости к ней.
— Господин Утред, — сказала Этельфлэд, приблизившись.
— Моя госпожа, — ответил я и поклонился.
А потом мы стояли молча.
Виллибальд непрерывно болтал, но мы с Этельфлэд едва ли слушали его. Я смотрел на нее, она улыбалась мне, и солнце освещало тот весенний высокий холм, над которым пели жаворонки. Но я слышал только гром, сотрясавший небо, видел только волны, разбивающиеся о скалы в белой ярости, и затопляемый корабль, и его отчаявшуюся тонущую команду.
Этельфлэд была влюблена.
— Твой отец посылает тебе свою любовь, — сказал я, обретя наконец дар речи.
— Бедный отец, — проговорила Этельфлэд. — Он на меня сердится?
— С виду он ни на кого не сердится, — ответил я. — Но должен бы сердиться на твоего мужа.
— Да, — спокойно согласилась она. — Должен.
— Я здесь для того, чтобы договориться о твоем освобождении, — продолжал я, отметя в сторону уверенность, что освобождение — последнее, чего сейчас желает Этельфлэд. — Ты будешь рада узнать, моя госпожа, что все уже решено и скоро ты будешь дома.
Она не выказала радости, услышав эту новость. Отец Виллибальд, не сознавая ее истинных чувств, просиял, глядя на нее, и Этельфлэд одарила его кривой улыбкой.
— Я здесь для того, чтобы причастить тебя, — сказал Виллибальд.
— Мне бы этого хотелось, — серьезно ответила Этельфлэд. Потом подняла на меня глаза, и на лице ее на мгновение отразилось отчаяние. — Ты подождешь меня? — спросила она.
— Подожду?
Меня озадачил этот вопрос.
— Подождешь здесь, пока дорогой отец Виллибальд будет молиться со мной в доме? — объяснила она.
— Конечно, — ответил я.
Этельфлэд благодарно улыбнулась и повела Виллибальда в дом, а я пошел к укреплениям, взобрался на невысокий вал, наклонился над согретым солнцем палисадом и уставился на ручей, лежащий далеко внизу.
Корабль с драконом, резная голова которого была уже снята, входил на веслах в ручей, и я наблюдал, как люди отвязывают цепь сторожевого корабля, преграждавшую вход в Хотледж. Тот был привязан за нос и за корму тяжелыми цепями, прикрепленными к массивным стволам, торчащим из илистых берегов; его команда сняла цепь с кормы и вытравила ее с помощью длинного каната. Цепь легла на дно ручья, и корабль повернулся на прибывающей воде прилива, удерживаемый цепью на носу. Он повернулся, как створка открывающихся ворот, и освободил проход.
Вновь прибывшее судно прошло мимо, и команда сторожевого корабля потянула за канат, чтобы вернуть цепь на место и снова поставить корабль поперек русла.
На заграждающем корабле находилось не меньше сорока человек, и они были на борту не только для того, чтобы тянуть канаты и травить цепи. Борта корабля были надстроены толстыми досками, поэтому его бортовая линия находилась куда выше бортовой линии любого судна, которое могло бы на него напасть. Атаковать сторожащий русло корабль было все равно, что штурмовать палисад форта.
Корабль с драконом скользнул вверх по Хотледжу, проходя мимо судов, вытащенных высоко на илистый берег — туда, где люди конопатили их волосом и дегтем. Дым от костров под горшками с дегтем поднимался вверх, туда, где кружили чайки, чьи крики резко раздавались в полуденном теплом воздухе.
— Шестьдесят четыре корабля, — сказал Эрик.
Он поднялся на вал и встал рядом со мной.
— Знаю, — ответил я. — Сосчитал.
— А на следующей неделе у нас здесь будет сотня команд.
— И у вас кончится еда, когда придется кормить столько ртов.
— Здесь много еды, — отмахнулся Эрик. — Мы ставим верши на рыбу, ловушки на угрей, ловим сетями дичь и хорошо едим. А будущее серебро и золото позволяет покупать много пшеницы, ячменя, овса, мяса, рыбы и эля.
— И в придачу позволяет покупать людей, — сказал я.
— Да, — согласился он.
— Таким образом Альфред Уэссекский платит за собственное уничтожение.
— Похоже на то, — тихо проговорил Эрик.
Он пристально смотрел на юг, туда, где над Кентом громоздились огромные облака. Сверху они были серебристо-белыми, а снизу — темными, нависшими над далекой зеленой землей.
Я повернулся, чтобы взглянуть на лагерь в кольце укреплений, и увидел Стеапу — тот шел, слегка прихрамывая, с перевязанной головой. Он только что появился из хижины и, похоже, был слегка пьян. При виде меня он помахал и сел в тени стены дома Зигфрида, где вроде бы заснул.
— На что, по мнению Альфреда, вы будете тратить деньги выкупа, как ты считаешь? — спросил я, снова повернувшись к Эрику.
— Но что он может с этим поделать?
— Я не об этом, — сказал я, пытаясь намекнуть на то, каков ответ на мой вопрос.
По правде говоря, если семь или восемь тысяч норманнов появятся в Уэссексе, у нас будет только один выход — сражаться. И я подумал, что битва будет ужасной. Это будет даже более грандиозное кровопролитие, чем сражение при Этандуне, и исходом его, скорее всего, станет воцарение нового короля Уэссекса и новое название для королевства. Может, Земля Норвежцев?
— Расскажи мне о Гутруме, — внезапно попросил Эрик.
— О Гутруме?
Я посмотрел на него, удивившись такому вопросу. Гутрум был братом Гизелы и королем Восточной Англии, но какое он имел отношение к Альфреду, Этельфлэд и Эрику, я не мог себе представить.
— Он христианин, верно? — спросил Эрик.
— Так он говорит.
— Так христианин или нет?
— Откуда мне знать? Он заявляет, что христианин, но я сомневаюсь, чтобы он перестал поклоняться истинным богам.
— Он тебе нравится? — тревожно спросил Эрик.
— Гутрум всем нравится, — ответил я.
И это была правда, хотя меня не переставало удивлять, что такой приветливый и нерешительный человек так долго продержался на троне. Я знал — моему шурину это удалось лишь потому, что его поддерживал Рагнар, брат моей души, и никто не хотел сражаться с дикими войсками Рагнара.
— Я тут подумал… — начал Эрик — и замолчал.
И по его молчанию я внезапно понял, о чем тот мечтает.
— Ты подумал, — выложил я жестокую правду, — что вы с Этельфлэд можете взять корабль, возможно корабль твоего брата, и отправиться в Нортумбрию, где вы будете жить под защитой Гутрума?
Эрик уставился на меня так, словно я был волшебником.
— Она тебе рассказала?
— Мне рассказало твое лицо, — ответил я.
— Гутрум защитит нас, — проговорил Эрик.
— Каким образом? — спросил я. — Думаешь, он поднимет армию, если за вами явится твой брат?
— Мой брат? — переспросил Эрик, как будто Зигфрид простил бы ему все, что угодно.
— Твой брат, — грубо сказал я, — ожидает получить три тысячи фунтов серебра и пятьсот фунтов золота. Если ты увезешь Этельфлэд, то он потеряет эти деньги. Как думаешь — захочет он ее вернуть?
— Твой друг, Рагнар… — нерешительно предположил Эрик.
— Ты хочешь, чтобы Рагнар сражался за вас? — спросил я. — А почему он должен это делать?
— Потому что ты его попросишь, — твердо сказал Эрик. — Этельфлэд говорит, что вы с Рагнаром любите друг друга как братья.
— Так и есть.
— Так попроси его! — потребовал Эрик.
Я вздохнул и уставился на далекие облака. Я подумал о том, как любовь выворачивает наши жизни и вгоняет нас в такое сладкое безумие.
— А что ты будешь делать с убийцами, которые явятся в ночи? — спросил я. — С жаждущими мести людьми, которые сожгут твой дом?
— Я буду защищаться, — упрямо ответил тот.
Я наблюдал, как облака громоздятся все выше, и думал о том, что не успеет закончиться этот летний вечер, как Тор пошлет молнии на поля Кента.
— Этельфлэд замужем, — осторожно проговорил я.
— За жестоким ублюдком, — сердито сказал Эрик.
— А ее отец, — продолжал я, — считает, что брак священен.
— Альфред не вернет ее из Нортумбрии, — уверенно заявил Эрик. — Ни одна армия восточных саксов не сможет добраться так далеко.
— Зато он пошлет священников, которые будут терзать ее совесть, — ответил я. — И потом, откуда ты знаешь, что он не пошлет людей, чтобы вернуть ее? Для этого не нужно армии. Может хватить и одной команды решительных людей.
— Все, о чем я прошу, это дать нам шанс! Дом где-нибудь в долине, поля, чтобы их пахать, скот, чтобы его выращивать, место, где можно жить в мире!
Некоторое время я молчал.
«Эрик, — подумал я, — строит корабль своих грез, красивый, быстроходный изящный корабль, но это — всего лишь грезы».
Я закрыл глаза, пытаясь найти нужные слова.
— Этельфлэд — приз, — в конце концов проговорил я. — Драгоценный приз. Она — дочь короля, ее приданым были земли. Она богата, она красива, она драгоценна. Любой мужчина, жаждущий разбогатеть, будет знать, где она находится. Любой падальщик, желающий быстро получить выкуп, будет знать, где ее найти. Вы никогда не найдете мира. — Я повернулся и посмотрел на Эрика. — Каждую ночь, запирая дверь на засов, ты будешь бояться врагов во тьме, каждый день будешь высматривать врагов. Для вас не будет мира, нигде.
— Дунхолм, — решительно сказал он.
Я чуть было не улыбнулся.
— Мне знакомо это место.
— Тогда ты знаешь, что эту крепость нельзя взять, — упрямо произнес Эрик.
— Я ее взял.
— Никто больше не сделает того, что сделал ты. До тех пор, пока не рухнет мир. Мы сможем жить в Дунхолме.
— Дунхолм держит Рагнар.
— Тогда я принесу ему клятву верности, — неистово проговорил Эрик. — Я стану его человеком и поклянусь ему своей жизнью.
Минуту я размышлял об этом, взвешивая дикие мечты Эрика и суровую реальность жизни. Дунхолм на высоком утесе, покоящемся в изгибе реки, и в самом деле был почти неприступен. Человек мог умереть в своей постели, если у него был Дунхолм, потому что даже горстка воинов могла успешно защищать каменистую тропу — единственный путь к крепости. Я знал, что Рагнара развеселит история Эрика и Этельфлэд, потому что и сам чувствовал, как меня захватывает неистовство Эрика. Может, его мечты не такие уж и сумасшедшие, как мне казалось?
— Но как ты заберешь туда Этельфлэд втайне от брата? — спросил я.
— С твоей помощью, — ответил он.
И в этом ответе я услышал смех трех норн. В лагере протрубили в рог — я подумал, что это зовут на обещанный Зигфридом пир.
— Я дал клятву верности Альфреду, — решительно сказал я.
— Я не прошу тебя нарушать клятву, — ответил Эрик.
— Нет, просишь! — резко заявил я. — Альфред дал мне поручение. Я выполнил его только наполовину. Вторая половина поручения — вернуть ему дочь!
Большие кулаки Эрика сжимались и разжимались на верхушке палисада.
— Три тысячи фунтов серебра, — сказал он, — и пятьсот фунтов золота. Подумай, сколько на них будет куплено людей.
— Я уже думал об этом.
— Команду испытанных воинов можно нанять за фунт золота, — сказал Эрик.
— Верно.
— И у нас уже достаточно людей, чтобы бросить вызов Уэссексу.
— Вы можете бросить вызов Уэссексу, но не победить его.
— Но мы победим, когда у нас будут золото и люди.
— Верно, — снова признал я.
— Золото приведет сюда еще больше людей, — неумолимо продолжал Эрик, — еще больше кораблей, и этой осенью или следующей весной мы приведем в Уэссекс целую орду. Мы соберем армию, в сравнении с которой армия, побежденная тобой при Этандуне, будет казаться маленьким отрядом. От наших воинов почернеет земля. Мы принесем в Уэссекс копья, топоры и мечи. Мы сожжем ваши города, возьмем в рабство ваших детей, попользуемся вашими женщинами, заберем вашу землю и убьем ваших мужчин. Именно такой услуги хочет от тебя Альфред?
— Таковы планы твоего брата?
— И чтобы это сделать, — продолжал Эрик, не обратив внимания на мой вопрос, потому что знал, — мне уже известен ответ, — Зигфрид должен продать Этельфлэд, вернув ее отцу?
— Да, — признал я.
Если выкуп не будет заплачен, люди, собравшиеся в Бемфлеоте и его окрестностях, исчезнут, как исчезает роса жарким утром. Сюда больше не явятся корабли, и Уэссексу ничего не будет угрожать.
— Твоя клятва, как я ее понимаю, — уважительно проговорил Эрик, — заключается в том, чтобы служить Альфреду Уэссекскому. Ты и вправду служишь ему, господин Утред, позволяя моему брату разбогатеть настолько, чтобы тот мог уничтожить Альфреда?
«Итак, — подумал я, — любовь обратила Эрика против брата. Любовь заставит его рассечь клинком любую клятву, какую он когда-либо приносил. Любовь сильнее самой силы».
Рог протрубил снова, теперь уже более настойчиво. Люди спешили к большому дому.
— Твой брат знает, что ты любишь Этельфлэд? — спросил я.
— Он считает, что моя влюбленность пройдет и я отдам Этельфлэд за серебро. Он думает, что я пользуюсь ею, чтобы получить удовольствие, и это его забавляет.
— А ты ею пользуешься? — резко спросил я, глядя в его честные глаза.
— А тебе какое дело? — с вызовом отозвался он.
— Никакого, — ответил я. — Но тебе же нужна моя помощь.
Эрик поколебался, потом кивнул.
— Я бы это так не назвал, — защищающимся тоном сказал он, — но мы любим друг друга.
«Итак, Этельфлэд выпила горькой воды перед тем, как согрешила, и это было очень умно с ее стороны», — подумал я.
Я улыбнулся, подумав о ней, а потом отправился на пир Зигфрида.
Этельфлэд посадили на почетном месте, справа от Зигфрида, и я сидел рядом с ней. Эрик разместился по левую руку Зигфрида, рядом с Эриком сел Хэстен.
Я заметил, что Этельфлэд ни разу не взглянула на Эрика. Ни один из наблюдавших за ней людей — а множество мужчин в зале интересовались дочерью короля Уэссекса — не мог бы с уверенностью сказать, что она стала его любовницей.
Скандинавы знают, как задавать пиры. Было много еды, вволю эля и развлечений. Там были жонглеры и люди на ходулях, музыканты, акробаты и сумасшедшие, заставлявшие гостей за столами хохотать.
— Мы не должны смеяться над безумцами, — сказала мне Этельфлэд.
Она едва прикоснулась к еде, только слегка поклевала из миски с вареными моллюсками.
— С ними хорошо обращаются, — ответил я. — И у них наверняка лучший кров и еда, чем у животных.
Я наблюдал за тем, как голый сумасшедший судорожно искал свой пах. Он все время оглядывал хохочущих гостей, не в силах понять, откуда раздаются звуки. Женщина со спутанными волосами, подстрекаемая хриплыми криками, снимала свои одежды одну за другой, не сознавая, почему это делает.
Этельфлэд уставилась на стол.
— Есть монастыри, где присматривают за безумными, — сказала она.
— Только не в тех местах, где правят датчане, — ответил я.
Некоторое время Этельфлэд молчала.
Два карлика потащили полностью раздевшуюся женщину к голому мужчине, и зрители рухнули со смехом.
Этельфлэд на мгновение подняла глаза, содрогнулась и снова уставилась на стол.
— Ты говорил с Эриком? — спросила она.
Мы могли без опаски разговаривать по-английски, потому что никто не мог нас подслушать. Даже если бы нас услышали, большая часть сказанного нами осталась бы непонятой.
— Как ты и хотела, — заметил я, поняв, что именно поэтому Этельфлэд настояла на том, чтобы увести отца Виллибальда в дом. — Ты как следует исповедовалась?
— А тебе какое дело?
— Никакого, — ответил я и засмеялся.
Этельфлэд посмотрела на меня с очень смущенной улыбкой и покраснела.
— Итак, ты нам поможешь?
— Помогу сделать что?
Она нахмурилась.
— Эрик не сказал тебе?
— Он сказал, что ты желаешь моей помощи, но какой именно?
— Помоги нам уехать отсюда.
— А что сделает твой отец, если я помогу тебе? — спросил я и не получил ответа. — Я думал, ты ненавидишь датчан.
— Эрик норвежец, — ответила Этельфлэд.
— Датчане, норвежцы, норманны, викинги, язычники — все они враги твоего отца.
Этельфлэд посмотрела на открытое пространство рядом с очагом, где два голых безумца теперь боролись, вместо того чтобы заняться любовью, как, без сомнения, предвкушала аудитория. Мужчина был больше, но тупее, и женщина, под громогласные ободряющие крики, била его по голове пучком подобранного с пола тростника.
— Почему они позволяют им это делать? — спросила Этельфлэд.
— Потому что их это развлекает, — ответил я, — и потому, что у них нет своры одетых в черное клириков, которые рассказали бы им, что правильно, а что нет. И за это, моя госпожа, я их и люблю.
Та снова опустила глаза и тихо проговорила:
— Я не хотела влюбляться в Эрика.
— Но влюбилась.
В ее глазах стояли слезы.
— Я ничего не могла с собой поделать. Я молилась, чтобы этого не произошло, но чем больше молилась, тем больше думала о нем.
— И вот ты его любишь.
— Да.
— Он хороший человек, — заверил я.
— Ты так думаешь? — жадно спросила она.
— Я и вправду так думаю.
— И он собирается стать христианином, — воодушевленно продолжала Этельфлэд. — Он мне это пообещал. Он хочет стать христианином, правда!
Это меня не удивило. Эрик давно показывал, как его зачаровывает христианство, и я сомневался, что Этельфлэд пришлось долго его уговаривать.
— А как же Этельред? — спросил я.
— Я его ненавижу!
Этельфлэд прошипела это так яростно, что Зигфрид повернулся и уставился на нее. Потом пожал плечами, не понимая, что она сказала, и снова стал смотреть на драку голых.
— Ты потеряешь семью, — предупредил я.
— Я обрету семью, — твердо сказала Этельфлэд. — Мы с Эриком станем семьей.
— И будешь жить среди датчан, которых ненавидишь.
— Ты ведь живешь среди христиан, господин Утред, — ответила она с проблеском былого озорства.
Я улыбнулся.
— Ты уверена? Насчет Эрика?
— Да, — с силой ответила она.
Конечно, то говорила любовь.
Я вздохнул.
— Я помогу вам, если смогу.
Этельфлэд положила маленькую руку на мою.
— Спасибо.
Теперь подрались две собаки, и гости криками подбадривали животных. Когда снаружи летний вечер стал переходить в ночь, зажгли свечи и поставили во главе стола.
Подали еще эля и березового вина, и уже хрипло распевали первые пьяные.
— Скоро они начнут драться, — сказал я Этельфлэд.
Так и вышло.
Четверым сломали кости, не успел закончиться пир, а еще одному выдавили глаз, прежде чем его сердитого пьяного противника успели оттащить. Стеапа сидел рядом с Веландом, и хотя они говорили на разных языках, но передавали друг другу оправленный в серебро рог с выпивкой и отпускали пренебрежительные комментарии насчет дерущихся, которые в пьяной ярости валились на пол. Веланд явно хорошо упился, потому что обхватил Стеапу огромной ручищей за плечи и начал петь.
— Ты ревешь, как теленок, которого кастрируют! — заорал Зигфрид Веланду.
Потом потребовал, чтобы привели настоящего певца, и слепому скальду дали кресло возле очага. Тот ударил по струнам арфы и начал петь о могуществе Зигфрида. Он рассказывал о франках, которых убил Зигфрид, о саксах, сраженных его мечом — Внушающим Страх, и о фризских женщинах, которых сделал вдовами облаченный в медвежью шкуру норвежец. В поэме упоминались имена многих людей Зигфрида, перечислялись их геройские подвиги в битвах, и всякий раз, когда назывался очередной человек, тот вставал, а его друзья разражались приветственными криками. Если упомянутый герой был мертв, слушатели трижды ударяли по столу, чтобы мертвец услышал торжественную овацию, находясь в зале Одина. Но самые громогласные крики звучали в честь Зигфрида, который каждый раз поднимал рог с элем, когда упоминалось его имя.
Я оставался трезвым. Это было трудно, потому что меня подбивали не отставать от Зигфрида: против каждого осушенного им рога — мой. Но я знал, что на следующее утро мне предстоит вернуться в Лунден, а значит, нужно было закончить разговор с Эриком этой же ночью. Хотя, по правде говоря, небо на востоке уже светлело, когда я покинул зал.
Этельфлэд в сопровождении наиболее трезвых и самых старших охранников отправилась в постель несколько часов назад. Пьяные громко храпели, растянувшись под скамьями, Зигфрид полулежал на столе, когда я оставил зал. Он открыл один глаз и нахмурился, видя, что я ухожу.
— Так мы договорились? — сонно спросил он.
— Договорились, — подтвердил я.
— Привези деньги, сакс, — прорычал он и снова уснул.
Эрик ждал меня у дома Этельфлэд. Я знал, что он будет там, и мы заняли прежние места на укреплениях, откуда я наблюдал, как серый свет растекается, как пятно, по спокойным водам устья.
— Вон «Покоритель Волн», — сказал Эрик, кивнув на корабли, вытащенные внизу на илистый берег.
Может, он и в состоянии был различить красивое судно, которое сделал сам, но для меня все корабли были лишь темными силуэтами на сером фоне.
— Я дочиста выскоблил корпус, — сказал Эрик, — проконопатил его, и теперь у судна снова быстрый ход.
— Твоей команде можно доверять?
— Все они поклялись мне в верности. Им можно доверять. — Эрик помолчал. Легкий ветерок шевельнул его темные волосы. — Но вот чего они не станут делать, — продолжал он тихо, — так это сражаться с людьми моего брата.
— Возможно, им придется с ними сразиться.
— Они будут защищаться, но не нападут. У них родня среди людей Зигфрида.
Я потянулся, зевнул и подумал о долгом пути в Лунден.
— Итак, твоя проблема в корабле, который перегораживает ручей? — сказал я.
— И на котором команда из людей моего брата.
— Не Хэстена?
— Его людей я убил бы, — горько проговорил Эрик, — тут кровных связей нет.
Я заметил, что и особой привязанности тут тоже нет.
— Итак, ты хочешь, чтобы я уничтожил корабль? — спросил я.
— Я хочу, чтобы ты открыл ручей, — поправил он.
Я уставился на темный заграждающий корабль с надстроенными бортами.
— Почему бы тебе просто не потребовать, чтобы он убрался с твоего пути?
Это казалось мне самым простым и безопасным способом бегства. Команда прикованного корабля привыкла передвигать тяжелое судно, чтобы дать кораблям покинуть ручей, так зачем им останавливать Эрика?
— Ни один корабль не выйдет отсюда, пока не доставят выкуп, — объяснил Эрик.
— Ни один?
— Ни один, — решительно ответил он.
И это имело смысл — что могло помешать какому-нибудь предприимчивому человеку взять три или четыре корабля, отвести их вверх по реке и ждать там в спрятанном в камышах ручье, пока мимо не пройдет флот Альфреда с сокровищем? А потом выскользнуть из ручья — пенящие воду весла, обнаженные мечи, завывающие люди…
Огромные амбиции Зигфрида зависели от выкупа, и он не стал бы им рисковать, отдав каким-то викингам, еще более подлым, чем он сам. Мысль об этом подсказала мне имя человека, вероятно, олицетворявшего подобные страхи Зигфрида.
— Хэстен? — спросил я Эрика.
Тот кивнул.
— Он ловкач.
— Ловкач, — согласился я. — И человек ненадежный. Он нарушил клятву.
— Конечно, с ним поделятся выкупом, — сказал Эрик, отметая тот факт, что выкуп не будет выплачен, если мечта его исполнится. — Но я уверен, что он предпочел бы заполучить все.
— Итак, ни один корабль не поплывет, — сказал я, — пока не поплывете вы. Но сумеешь ли ты забрать Этельфлэд на свое судно без ведома брата?
— Да, — ответил Эрик и вытащил нож из висящих на поясе ножен. — До полнолуния осталось две недели. — Он сделал глубокую зарубку на заостренном конце дубового бревна. — Это — сегодняшний день. — Эрик постучал по свежей зарубке и острым концом ножа сделал еще одну. — Завтрашний рассвет, — сказал он, показав на новую метку.
Эрик продолжал полосовать верхушку палисада, пока не сделал на ней семь зарубок.
— Ты явишься на рассвете через неделю?
Я осторожно кивнул.
— Но стоит мне напасть, — заметил я, — как кто-нибудь подует в рог и разбудит лагерь.
— Мы будем на плаву, готовые отправиться в путь. Никто не доберется до тебя из лагеря, и ты успеешь вернуться в море.
Похоже, его обеспокоили мои сомнения.
— Я заплачу тебе!
Я улыбнулся, услышав это.
Рассвет белил мир, окрашивая длинные низкие пряди облаков бледно-золотыми полосками, а края — сияющим серебром.
— Моя плата — счастье Этельфлэд, — сказал я. — И через неделю после сегодняшнего дня я открою тебе ручей. Вы сможете уплыть вместе, подойти к берегу у Гируума, во весь опор поскакать к Дунхолму и передать мои приветствия Рагнару.
— Ты передашь для него послание? — тревожно спросил Эрик. — Предупредишь, что мы явимся?
Я покачал головой.
— Ты передашь послание за меня, — ответил я.
Тут некий инстинкт заставил меня повернуться — и я увидел, что за нами наблюдает Хэстен.
Тот вместе с двумя товарищами стоял у большого дома и пристегивал мечи, которые принес ему управляющий Зигфрида оттуда, где все оставили оружие перед пиром. В том, чем занимался Хэстен, не было ничего странного, но он казался таким настороженным, что это обострило мои чувства. У меня появилось ужасное подозрение, что тот знает, о чем говорим мы с Эриком.
Хэстен продолжал смотреть на меня. Он стоял совершенно неподвижно; наконец чуть заметно издевательски поклонился и пошел прочь. Я увидел, что один из его спутников — Эйлаф Рыжий.
— Хэстен знает о тебе и Этельфлэд? — спросил я Эрика.
— Конечно, нет. Он просто думает, что я отвечаю за ее охрану.
— Он знает, что Этельфлэд тебе нравится?
— Это всё, что он знает, — настойчиво проговорил Эрик.
Проныра, не стоящий доверия. Хэстен, обязанный мне жизнью. Тот, кто нарушил клятву. Человек, чьи амбиции, вероятно, превосходили даже мечты Зигфрида. Я наблюдал за ним до тех пор, пока Хэстен не вошел в дом, который, как я решил, принадлежит ему.
— Будь поосторожнее с Хэстеном, — предупредил я Эрика. — Думаю, его легко недооценить.
— Он — хорек, — ответил Эрик, отмахнувшись от моих опасений. — Какое послание я должен доставить Рагнару?
— Скажи ему, что его сестра счастлива, и позволь Этельфлэд рассказать новости о ней.
Не было смысла отправлять письменное послание: даже если бы у меня имелись пергамент и чернила, Рагнар не умел читать. Но Этельфлэд знала Тайру, и ее вести о жене Беокки убедят Рагнара, что сбежавшие любовники говорят правду.
— Спустя одну неделю после сегодняшнего дня, — сказал я, — когда нижний край солнца коснется кромки мира, будь наготове.
Эрик подумал одно биение сердца, быстро подсчитывая в уме.
— Будет отлив, — сказал он, — стоячая вода. Мы будем готовы.
«Для безумия, — подумал я, — или для любви».
Безумие. Любовь. Безумие.
Как, должно быть, смеялись три сестры у корней дерева мира!
Я был неразговорчив по дороге домой. Финан радостно болтал о том, что Зигфрид не поскупился на еду, эль и рабынь. Я слушал его вполуха, пока ирландец наконец не понял, в каком я настроении, и из чувства солидарности не замолчал.
Только когда показались знамена на восточных укреплениях Лундена, я жестом попросил Финана поехать вперед вместе со мной, чтобы остальные не могли нас услышать.
— Через шесть дней ты должен подготовить «Морского Орла» к плаванию, — сказал я. — Нам понадобится эль и еда на три дня. — Я не рассчитывал, что мы будем отсутствовать так долго, но на всякий случай лучше было приготовиться. — Вычисти корпус в промежутке между приливом и отливом, — продолжал я, — и позаботься, чтобы к плаванию все до единого были трезвы. Трезвы, с наточенным оружием, готовые к битве.
Финан слегка улыбнулся, но ничего не сказал.
Мы ехали между хижин, разбросанных по краям болот близ Темеза. Многие из живущих здесь людей были рабами, сбежавшими из Восточной Англии, от датских господ. Они добывали пропитание, роясь в городских отбросах, хотя некоторые возделывали крошечные поля ржи, ячменя и овса. Сейчас они как раз собирали скудную жатву, и я слышал звук лезвий, срезающих пригоршни стеблей.
— Никто в Лундене не должен знать, что мы отплываем, — сказал я Финану.
— Они не узнают, — мрачно ответил ирландец.
— Люди должны быть готовы к битве, — повторил я.
— Они будут готовы, еще как!
Некоторое время я ехал молча.
Люди при виде моей кольчуги поспешно давали нам дорогу. Они прикасались к своим лбам или становились на колени в грязь, а потом ползли вперед, когда я бросал им пенни.
Наступил вечер, солнце скрылось за огромным облаком дыма, поднимающимся от огней Лундена, на которых готовилась еда, в воздухе плыла городская вонь — кислая и густая.
— Ты видел корабль, преграждающий ручей у Бемфлеота? — спросил я Финана.
— Краешком глаза, господин.
— Если мы на него нападем, они заметят, как мы приближаемся, из-за надстроенного борта?
— Они будут выше нас почти на человеческий рост, — согласился Финан, тем самым дав понять, что смотрел на корабль не только краешком глаза.
— Поэтому думай, как убрать тот корабль из реки.
— Мы ведь не собираемся это делать, господин, правда? — с хитрым видом спросил Финан.
— Конечно, не собираемся, — ответил я, — но все равно думай.
Потом раздался скрип несмазанных петель, возвестивший, что ближайшие ворота открылись, и мы въехали в полумрак города.
Альфред ждал нас: гонцы уже рассказали ему о нашем возвращении, поэтому я даже не успел поздороваться с Гизелой, как меня призвали в стоящий на холме дворец.
Я отправился туда с отцом Виллибальдом, Стеапой и Финаном.
Король ожидал нас в большом зале, ярко освещенном свечами, по которым Альфред подсчитывал время. Воск оплывал, густо стекая по опоясанным метками свечам, а слуга подрезал фитили, чтобы пламя не мерцало. Альфред писал, но бросил работу, когда мы вошли.
В зале находились также Этельред, а еще брат Ассер, отец Беокка и епископ Эркенвальд.
— Ну? — рявкнул Альфред.
Не гнев, а беспокойство сделало его голос таким резким.
— Она жива, — сказал я. — И невредима. С ней обращаются с уважением, подобающим ее сану, ее очень бдительно охраняют, и ее нам вернут.
— Слава Богу! — сказал Альфред и перекрестился. — Слава Богу, — повторил он, и я подумал, что он сейчас упадет на колени.
Этельред ничего не сказал, просто пристально смотрел на меня змеиными глазами.
— Сколько? — вопросил епископ Эркенвальд.
— Три тысячи фунтов серебра и пятьсот фунтов золота, — ответил я.
После чего объяснил, что первую часть следует выплатить к следующему полнолунию, а остальное следует доставить вниз по реке месяцем позже.
— И госпожу Этельфлэд не выпустят до тех пор, пока не будет выплачена последняя монета, — закончил я.
Епископ Эркенвальд и брат Ассер вздрогнули, услышав о размере выкупа, но Альфред и глазом не моргнул.
— Мы будем платить за собственное уничтожение, — прорычал епископ Эркенвальд.
— Моя дочь дорога мне, — мягко проговорил Альфред.
— С такими деньгами они соберут тысячи человек! — предупредил епископ.
— А без денег? — Альфред повернулся ко мне. — Что ее ждет, если выкуп не будет уплачен?
— Унижение, — ответил я.
По правде говоря, Этельфлэд могла бы обрести счастье с Эриком, если бы выкуп не заплатили, но я не мог об этом сказать. Вместо этого я описал судьбу Этельфлэд так, как ее жадно расписывал Хэстен.
— Ее доставят в каждое селение норманнов и покажут голой издевающейся толпе.
Альфред вздрогнул.
— Потом, — безжалостно продолжал я, — ее изнасилуют те, кто предложит самую высокую цену.
Этельред глядел в пол, церковники молчали.
— На кон поставлена честь Уэссекса, — тихо произнес Альфред.
— Значит, люди должны погибать за честь Уэссекса? — спросил епископ Эркенвальд.
— Да! — Альфред вдруг рассердился. — Страна — это история страны, епископ, собрание всех ее историй. Мы — то, чем сделали нас отцы; их победы дали нам то, что у нас есть, а вы хотите заставить меня оставить потомкам историю унижения? Вы хотите, чтобы люди рассказывали о том, как Уэссекс стал посмешищем воющих варваров? Эта история, епископ, никогда не умрет, и, если ее будут рассказывать, каждый человек, думая об Уэссексе, будет представлять принцессу Уэссекса, которую язычники выставили голой. Всякий раз, думая об Англии, люди будут думать об этом!
«Интересно», — подумал я.
В те дни мы редко употребляли название «Англия». То была лишь мечта, но Альфред в приступе гнева приподнял занавес, скрывающий его планы. И тогда я понял: он хочет, чтобы армия продолжала путь на север — и еще дальше, пока не будет больше Уэссекса, не будет Восточной Англии, не будет Мерсии и Нортумбрии, а будет только Англия.
— Господин король, — непривычно покорно проговорил Эркенвальд, — не знаю, будет ли существовать Уэссекс, если мы заплатим язычникам, чтобы те собрали армию.
— На то, чтобы собрать армию, требуется время, — твердо проговорил Альфред, — и ни одна языческая армия не нападет, пока не кончится жатва. А как только урожай будет собран, мы сможем созвать фирд. У нас будут люди, чтобы противостоять им.
Это было верно, но большинство наших людей будут необученными фермерами, в то время как Зигфрид приведет воющих, голодных норманнов, приученных к мечу.
Альфред повернулся к зятю.
— И я ожидаю, что нас поддержит фирд южной Мерсии.
— Так и будет, господин, — с жаром заверил Этельред.
На его лице больше не было заметно болезни, которая скрутила его тогда, когда я в последний раз видел его в этом зале. На его щеки вернулся румянец, бойкая самоуверенность Этельреда будто вовсе не пострадала.
— Может, это промысел Божий, — сказал Альфред Эркенвальду. — В милосердии своем Он дал нашим врагам шанс собраться тысячами, чтобы мы могли одолеть их в одной великой битве. — Голос его окреп при этой мысли. — Господь на моей стороне, — твердо сказал Альфред, — и я не боюсь!
— Таково слово Бога! — набожно сказал брат Ассер, крестясь.
— Аминь, — проговорил Этельред. — И еще раз аминь. Мы победим их, господин!
— Но прежде чем вы одержите эту великую победу, — обратился я к Этельреду, испытывая злорадное удовлетворение при мысли о том, что сейчас скажу, — тебе придется исполнить свой долг. Ты должен будешь доставить выкуп лично.
— Клянусь Богом, я этого не сделаю! — негодующе сказал Этельред, но перехватил взгляд Альфреда и осел в кресле.
И ты должен будешь опуститься перед Альфредом на колени, — сказал я, повернув нож в его ране.
Даже Альфред ужаснулся.
— Зигфрид настаивает на этом условии? — спросил он.
— Настаивает, господин, — ответил я, — хотя я и спорил с ним. Я умолял, господин, возражал и молил, но тот не сдался.
Этельред молча смотрел на меня; на его лице читался ужас.
— Тогда быть посему, — сказал Альфред. — Иногда Господь Бог ждет от нас больше, чем мы в силах вынести, но ради славы Его мы должны вытерпеть все.
— Аминь, — истово сказал я.
Я заслужил скептический взгляд, который бросил на меня король.
Они говорили столько, сколько потребовалось одной из свечей Альфреда, чтобы сгореть на две отметки, показав, что прошло два часа. И все это было пустой болтовней — разговорами о том, как собрать деньги, как перевезти их в Лунден и как потом доставить в Бемфлеот. Я вносил свои предложения, Альфред делал пометки на пергаменте, и все это было напрасной тратой времени и сил, потому что если я преуспею в своих намерениях, то выкуп выплачен не будет, Этельфлэд не вернется, а трон Альфреда будет в безопасности.
И я собирался сделать все от меня зависящее, чтоб добиться этого. Всего через одну неделю.
