Глава 9
Нам запретили плыть вниз по Темезу.
Епископ Эркенвальд отдал мне этот приказ, и первым моим побуждением было огрызнуться. Я сказал, что корабли саксов — все до последнего в широком устье — должны безжалостно разорять датчан. Он позволил мне высказаться, не перебив ни единым словом, — и похоже, проигнорировал все сказанное мной. Епископ писал, копируя какую-то книгу, лежащую на высоком столе.
— Какой толк будет от такого насилия? — в конце концов едко спросил он.
— Это научит их бояться нас, — ответил я.
— Бояться нас, — эхом отозвался он, произнося каждое слово очень отчетливо и насмешливо.
Его перо царапало по пергаменту.
Эркенвальд призвал меня в свой дом, стоявший рядом с дворцом Этельреда, и дом епископа оказался на редкость неуютным. В большой главной комнате не было ничего, кроме пустого очага скамьи и высокого стола, за которым он писал.
На скамье сидел молодой священник и молча тревожно наблюдал за мной и епископом. Я не сомневался, что он находится здесь только для того, чтобы быть свидетелем. Если во время нашей встречи разгорится спор, у епископа будет тот, кто подтвердит его версию случившегося.
Но на этой встрече прозвучало мало слов, потому что Эркенвальд снова надолго перестал обращать на меня внимание, согнувшись над столом и впившись глазами в слова, которые так старательно царапал.
— Если я не ошибаюсь, — внезапно заговорил он, не отрывая взгляда от пергамента, — датчане только что уничтожили самый большой флот из всех, когда-либо собиравшихся в Уэссексе. Я сомневаюсь, что они испугаются, если ты взбаламутишь воду своими несколькими веслами.
— Итак, мы оставим воды спокойными? — сердито спросил я.
— Осмелюсь сказать, — начал тот, потом помедлил, выводя очередную букву, — пожелание короля таково: мы не должны совершать ничего такого, что усугубило бы, — еще одна пауза, пока выводится еще одна буква, — усугубило бы злосчастную ситуацию.
— Злосчастная ситуация, — сказал я, — это когда его дочь ежедневно насилуют датчане? И ты ожидаешь, что мы будем бездействовать?
— Именно. Ты уловил суть моих приказов. Ты не будешь делать ничего, что ухудшило бы ситуацию.
Епископ все еще не смотрел на меня. Обмакнув перо в чернила, он осторожно дал стечь чернилам с кончика, после чего спросил:
— Как ты можешь помешать осе жалить тебя?
— Убью ее прежде, чем она ужалит, — ответил я.
— Ты можешь помешать ей, если не будешь двигаться, — сказал епископ. — Именно так мы и будем себя вести Мы не будем делать ничего, что ухудшило бы положение дел. У тебя есть доказательства того, что госпожу насилуют?
— Нет.
— Она для них очень ценна, — сказал епископ, повторив мой собственный довод, который я привел в разговоре со Стеапой. — И, полагаю, они не сделают ничего, что уменьшило бы ее ценность. Без сомнения, ты лучше меня осведомлен об обычаях язычников, но если у наших врагов есть хоть толика здравого смысла, они будут обращаться с пленницей с уважением, приличествующим ее сану. — Эркенвальд наконец взглянул на меня — искоса, с неприкрытым отвращением. — Мне понадобятся воины, когда придет время собирать выкуп.
Он имел в виду, что моим людям придется угрожать всем и каждому, кто имеет хоть одну жалкую монету.
— И каким может быть выкуп? — угрюмо спросил я, гадая, какого вклада Эркенвальд ожидает от меня.
— Тридцать лет тому назад во Франкии, — епископ снова писал, — аббата Луи из монастыря Святого Дениза взяли в плен. Благочестивого, хорошего человека. Выкуп за аббата и его брата составил шестьсот восемьдесят шесть Фунтов золотом и две тысячи двести пятьдесят фунтов серебром. Госпожа Этельфлэд — всего лишь женщина, но я не могу себе представить, чтобы наши враги согласились на меньшую сумму.
Я промолчал. Выкуп, о котором упомянул епископ, был невообразимым, однако Эркенвальд был явно прав, считая, что Зигфрид захочет получить такую же или, скорее всего, даже большую сумму.
Итак, ты видишь, — холодно проговорил епископ, — что госпожа очень ценна для этих язычников, и они не захотят уменьшить ее цену. Я заверил в том господина Этельреда и был бы благодарен, если бы ты не лишал его этой надежды.
— У тебя есть вести от Зигфрида? — спросил я, думая, что Эркенвальд, похоже, не сомневается — с Этельфлэд обращаются хорошо.
— Нет, а у тебя?
Этот вопрос был вызовом. Епископ подразумевал, что я втайне веду переговоры с Зигфридом. Я не ответил, да епископ и не ждал от меня ответа.
— Я предвижу, — продолжал он, — что король пожелает сам руководить переговорами. Поэтому до тех пор, пока он здесь не появится или не даст мне иных распоряжений, ты останешься в Лундене. Твои корабли никуда не поплывут!
И мои корабли никуда не поплыли. Зато приплыли норвежские корабли.
Торговля, которая летом всегда оживлялась, сошла на нет, когда стаи увенчанных головами чудовищ судов двинулись из Бемфлеота, чтобы прочесать устье. Мои лучшие источники информации умерли вместе с торговцами, хотя некоторым все-таки удалось проскользнуть вверх по реке. Большинство из них были рыбаками, привозящими свой улов на рыбный рынок Лундена, и они заявили, что теперь в пересыхающем ручье под высоким фортом Бемфлеота сушит кили больше пятидесяти судов.
Викинги стекались в устье.
— Они знают, что Зигфрид и его брат скоро станут богатыми, — сказал я Гизеле в ночь после того, как епископ приказал мне не делать ничего вызывающего.
— Очень богатыми, — сухо заметила Гизела.
— Достаточно богатыми, чтобы собрать армию, — горько продолжал я.
Потому что, как только будет заплачен выкуп, братья Тарглисон смогут одарять людей золотом, и со всех морей к ним явятся корабли, везя полчища, которые смогут вторгнуться в Уэссекс.
Мечтой братьев было завоевать все земли саксов. Некогда они надеялись сделать это с помощью Рагнара, но теперь, похоже, смогут осуществить свою мечту и без помощи с севера, лишь благодаря пленению Этельфлэд.
— Они нападут на Лунден? — спросила Гизела.
— На месте Зигфрида я бы пересек Темез и вторгся в Уэссекс через Кент, — ответил я. — У него достаточно кораблей, чтобы перевезти армию через реку, а у нас слишком мало сил, чтобы его остановить.
Стиорра играла с деревянной куклой, которую я вырезал из бука, а Гизела нарядила в платье из лоскутков. Моя дочь казалась такой счастливой, погруженная в свою игру. Я попытался представить — каково было бы ее потерять. Я попытался представить, что чувствует Альфред, и сердце мое не вынесло даже мысли об этом.
— Ребенок бьет ножкой, — сказала Гизела, погладив себя по животу.
Я ощутил панику, как всегда, когда думал о приближающихся родах, и, скрывая свои мысли, проговорил:
— Мы должны придумать ему имя.
— Или ей.
— Ему, — сказал я твердо, хотя и без веселья, потому что будущее той ночью казалось таким мрачным.
Как и предвидел епископ, Альфред явился в Лунден, и меня снова вызвали во дворец, хотя на сей раз нас избавили от церковной службы.
Короля сопровождали его личные войска, уцелевшие после катастрофы на Стуре, и я приветствовал Стеапу во внешнем дворе, где управляющий забирал у нас мечи. Священники явились всем скопом, как стая каркающих воронов, но среди них я увидел друзей: отца Пирлига, отца Беокку и, к своему удивлению, отца Виллибальда. Виллибальд, оживленный и жизнерадостный, поспешил через двор, чтобы обнять меня.
— Ты стал еще выше, господин! — сказал он.
— Как поживаешь, отец?
— Господь соизволил быть ко мне благосклонным! — со счастливым видом ответил он. — Нынче я присматриваю за душами в Эксанкестере!
— Мне нравится этот город, — сказал я.
— У тебя ведь дом неподалеку, да? С твоей… — Виллибальд смущенно запнулся.
— На этой несчастной ханже я был женат до Гизелы, — ответил я.
Милдред все еще была жива, хотя теперь находилась в монастыре, и я давно забыл про боль и несчастья того брака.
— А ты? — спросил я. — Ты женат?
— На милой женщине, — оживленно ответил Виллибальд.
Раньше он был моим наставником, хотя немногому меня научил. Но он был хорошим человеком, честным и добросовестным.
— Епископ Эксанкестерский все еще не дает шлюхам скучать? — спросил я.
— Утред, Утред! — пожурил меня Виллибальд. — Я знаю — ты говоришь это только для того, чтобы меня шокировать.
— А еще я говорю правду. — И это в самом деле было так. — Была там одна рыжеволосая, — продолжал я, — которая ему очень нравилась. Так вот, он любил наряжать ее в свою одежду, а потом…
— Все мы грешники, — торопливо перебил Виллибальд, — и не оправдываем ожиданий Господа.
— И ты тоже? А твоя была рыжеволосой? — спросил я и рассмеялся при виде его смущения. — Рад тебя видеть, отец. Итак, что же привело тебя из Эксанкестера в Лунден?
— Король, Господи его благослови, нуждается в обществе старых друзей, — ответил Виллибальд и покачал головой. — Дела у него совсем плохи, Утред, совсем плохи. Молю тебя, не говори ничего, что может его расстроить. Он так нуждается в наших молитвах!
— Он нуждается в новом зяте, — угрюмо проговорил я.
— Господин Этельред — верный слуга Господа, — сказал Виллибальд, — и благородный воин. Может, у него пока нет твоей репутации, но его имя внушает страх нашим врагам.
— Да ну? — спросил я. — И чего же они боятся? Что могут умереть со смеху, если он снова на них нападет?
— Господин Утред! — снова пожурил меня Виллибальд.
Я рассмеялся и последовал за ним в окруженный колоннами зал, где собрались таны, священники и олдермены. Это не было официальным витенагемотом, королевским советом, на котором дважды в году встречались великие люди, чтобы давать советы королю, но почти каждый присутствовавший здесь человек входил в состав витана. Одни явились со всех уголков Уэссекса, другие из южной Мерсии — всех их призвали в Лунден, чтобы оба королевства поддержали решение Альфреда, что бы король ни решил.
Этельред уже находился в зале. Ссутулившись, не глядя никому в глаза, он сидел в кресле под помостом, на котором должен был восседать Альфред. Люди избегали Этельреда, все, кроме Алдхельма, который присел рядом с его креслом и нашептывал что-то ему на ухо.
Альфред появился в сопровождении Эркенвальда и брата Ассера. Я никогда еще не видел короля таким осунувшимся. Одной рукой он держался за живот — вероятно, болезнь его обострилась; но я сомневался, что это болезнь углубила его морщины и сделала его взгляд таким тусклым, почти безнадежным. Волосы его поредели, и я впервые увидел, что он старик. В тот год ему исполнилось тридцать шесть.
Альфред занял свое кресло на помосте, махнул рукой, показывая, что люди могут сесть, но ничего не сказал.
Короткую молитву предстояло прочесть епископу Эркенвальду. Потом тот попросил высказаться любого, у кого имеются предложения.
Они говорили, и говорили, и говорили.
Им не давала покоя загадка — почему из лагеря в Бемфлеоте не пришло никаких посланий. Шпион доложил Альфреду, что его дочь жива, с ней даже обращаются с уважением, как и предполагал Эркенвальд, но от Зигфрида не прибыло ни одного гонца.
— Он хочет, чтобы мы умоляли, — предположил епископ Эркенвальд.
Ни у кого не нашлось догадки лучше. Кто-то заметил, что Этельфлэд держат в плену на территории, принадлежащей королю Восточной Англии Этельстану, и, конечно, этот принявший христианство король окажет помощь. Епископ Эркенвальд сказал, что на встречу с ним уже отправлена делегация.
— Гутрум не будет драться, — сказал я, сделав свой первый вклад в обсуждение.
— Король Этельстан, — проговорил епископ Эркенвальд, сделав упор на христианском имени Гутрума, — доказал, что он верный союзник. Не сомневаюсь, он окажет нам поддержку в трудную минуту.
— Он не будет драться, — повторил я.
Альфред устало махнул в мою сторону рукой, показывая, что желает услышать, что я скажу.
— Гутрум стар, — сказал я, — и не хочет войны. И он не может бросить вызов людям у Бемфлеота. С каждым днем они становятся сильнее. Если Гутрум будет с ними сражаться, он может и проиграть, а если он проиграет, Зигфрид станет королем Восточной Англии.
Никому не понравилась эта мысль, но никто не смог ее оспорить. Зигфрид, несмотря на раны, которые нанес ему Осферт, становился все более могущественным и уже имел достаточно сторонников, чтобы бросить вызов войскам Гутрума.
— Я не хочу, чтобы король Этельстан сражался, — с несчастным видом проговорил Альфред, — потому что любая война поставит под угрозу жизнь моей дочери. Мы должны не воевать, а рассмотреть возможность выкупа.
В зале наступило молчание: люди пытались представить, насколько громадная сумма потребуется. Некоторые, самые богатые, избегали взгляда Альфреда. Я уверен — они гадали, где бы им спрятать свое богатство, прежде чем их навестят сборщики налогов и войска Альфреда. Епископ Эркенвальд нарушил тишину, с сожалением заметив, что церковь доведена до нищеты, иначе он был бы Рад внести свой вклад в общее дело.
— Те крохи, что у нас есть, — сказал он, — посвящены Богу.
— Верно, — согласился жирный аббат, на груди которого блестели три серебряных креста.
— И госпожа Этельфлэд теперь мерсийка, — проворчал тан из Вилтунскира, — поэтому мерсийцы должны нести большую часть бремени.
— Она моя дочь, — тихо проговорил Альфред, — и конечно, я отдам все, что смогу.
— Но сколько нам понадобится? — энергично вопросил отец Пирлиг. — Сперва нужно выяснить это, господин король. Значит, кто-то должен отправиться на встречу с язычниками. Если они не хотят говорить с нами, мы должны поговорить с ними. Как сказал добрый епископ, — Пирлиг серьезно поклонился, повернувшись к Эркенвальду, — они захотят, чтобы мы умоляли.
— Они хотят унизить нас, — прорычал кто-то.
— Верно! — согласился отец Пирлиг. — Поэтому нужно послать делегацию, чтобы вытерпеть это унижение.
— Ты отправишься в Бемфлеот? — с надеждой спросил Пирлига Альфред.
Валлиец покачал головой.
— Господин король, у этих язычников есть причины ненавидеть меня. Следует послать не меня. Однако господин Утред, — Пирлиг показал в мою сторону, — сделал одолжение Эрику Тарглисону.
— Какое одолжение? — быстро спросил брат Ассер.
— Я предупредил его насчет предательского нрава валлийских монахов, — ответил я.
По церкви прошелестел смех, а Альфред бросил на меня неодобрительный взгляд.
— Я позволил ему увести из Лундена его корабль, — объяснил я.
— Одолжение, которое сделало возможной нынешнюю несчастную ситуацию! — заявил Ассер. — Если бы ты убил Тарглисонов, как и должен был сделать, мы бы сейчас не собрались здесь!
— Что нас сюда привело, так это глупые проволочки на Стуре, — ответил я. — Если собираешь жирное стадо, то не оставляешь его пастись рядом с волчьим логовом!
— Довольно! — резко проговорил Альфред.
Этельред трясся от гнева. До сих пор он не проговорил ни слова, но теперь повернулся в кресле и показал на меня. Он открыл было рот, и мне хотелось, чтобы он дал мне сердитый ответ, но вместо этого кузен резко отвернулся, и его вырвало. Приступ был внезапным и жестоким. Этельред опустошил желудок густой вонючей струей. Он дернулся, когда рвота шумно выплеснулась на помост.
Альфред в ужасе наблюдал за этим. Алдхельм торопливо шагнул в сторону. Некоторые священники перекрестились.
Никто не заговорил и не шевельнулся, чтобы помочь Этельреду.
Казалось, рвота утихла, но потом он дернулся снова, и из его рта вырвалась еще одна струя. Этельред сплюнул остатки, вытер губы рукавом и с бледным лицом, закрыв глаза, откинулся на спинку стула.
Альфред наблюдал за внезапным приступом зятя, но теперь снова повернулся лицом к залу, ничего не сказав о том, что только что случилось. У стены топтался слуга, ему явно хотелось прийти на помощь Этельреду, но он боялся ступить на помост.
Этельред слегка застонал, держась одной рукой за живот. Алдхельм уставился на лужу рвоты, как будто никогда в жизни не видел ничего подобного.
— Господин Утред, — нарушил король неловкое молчание.
— Господин король, — отозвался я, поклонившись.
Альфред нахмурился, глядя на меня.
— Кое-кто говорит, господин Утред, что ты слишком дружески относишься к норманнам?
— Я дал тебе клятву, господин король, — грубо ответил я, — и подтвердил ее перед отцом Пирлигом, и вновь — перед твоей дочерью. Если люди, которые говорят, что я слишком дружески отношусь к норманнам, желают обвинить меня в нарушении этой тройной клятвы, я готов встретиться с любым из них на расстоянии длины меча там, где того они пожелают. И они встретятся с мечом, который убил больше норманнов, чем я в силах сосчитать.
Это заставило зал снова погрузиться в молчание.
Пирлиг хитро улыбнулся. Ни один человек здесь не хотел со мной драться, а единственный, кто мог бы меня победить — Стеапа, — ухмылялся, хотя его ухмылка была смертельным оскалом и могла бы напугать демона, заставив вернуться в свое логово.
Король вздохнул, словно его утомила моя вспышка гнева.
— Зигфрид будет с тобой говорить? — спросил он.
— Ярл Зигфрид ненавидит меня, господин король.
— Но он будет с тобой говорить? — настойчиво повторил Альфред.
— Будет говорить, что убьет меня, — ответил я. — Но его брату я нравлюсь, и Хэстен в долгу передо мной, поэтому — да, думаю, они будут со мной говорить.
— Ты должен послать также умелого посредника, господин король, — елейно произнес Эркенвальд, — человека, который не будет испытывать искушения делать язычникам новые одолжения. Я бы предложил своего казначея. Он самый проницательный из людей.
— А еще он священник, — сказал я, — а Зигфрид их ненавидит. И ему не терпится понаблюдать, как священника распнут на кресте. — Я улыбнулся Эркенвальду. Может, ты и впрямь должен послать своего казначея? Или отправишься сам?
Эркенвальд без выражения уставился на меня. Я решил, что он молит своего бога, чтобы тот наказал меня, обрушив на меня гром и молнию, но его бог не сделал ему такого одолжения.
Король снова вздохнул.
— Ты сможешь сам провести переговоры? — терпеливо спросил он меня.
— Я покупал лошадей, господин, поэтому — да, я умею вести переговоры.
— Торговаться при покупке лошади — совсем не то же самое, что… — сердито начал Эркенвальд, но утих, когда король устало махнул рукой в его сторону.
— Господин Утред старается вывести тебя из терпения, епископ, — проговорил король, — и лучше не доставлять ему удовольствия, показывая, что он преуспел в этом.
— Вести переговоры я могу, господин король, — сказал я, — но в данном случая я торгуюсь о кобыле огромной ценности. Задешево ее не продадут.
Альфред кивнул.
— Может, тебе взять с собой казначея? — нерешительно спросил он.
— Мне нужен только один спутник, господин, — ответил я. — Стеапа.
— Стеапа? — В голосе Альфреда слышалось изумление.
— Когда оказываешься лицом к лицу с врагом, господин, — пояснил я, — хорошо иметь с собой человека, само присутствие которого ощущается как угроза.
Ты возьмешь двух спутников, — поправил меня король. — Несмотря на ненависть Зигфрида к священникам, я хочу, чтобы дочь моя причастилась. Ты должен взять с собой священника, господин Утред.
— Если настаиваешь, господин, — ответил я, не потрудившись скрыть своего презрения.
— Настаиваю, — голос Альфреда обрел часть былой силы. — И возвращайся побыстрее, потому что мне нужны вести о ней.
Он встал, и все остальные поднялись и поклонились. Этельред не произнес ни слова.
И я отправился в Бемфлеот.
Наш конный отряд состоял из ста человек. Только трое из нас отправятся в лагерь Зигфрида, но трое не смогли бы без охраны проехать через земли, лежащие между Лунденом и Бемфлеотом. То была пограничная земля, дикая, плоская граница Восточной Англии, и мы ехали в кольчугах, со щитами и при оружии, давая знать, что готовы к бою.
Быстрее было бы путешествовать на корабле, но я убедил Альфреда, что в путешествии верхом есть свои преимущества.
— Я видел Бемфлеот с моря, — сказал я ему прошлым утром, — он неприступен. Крутой холм, господин, и укрепления стоят на его вершине. С суши я их не видел, господин, и мне нужно посмотреть на них.
— Нужно?
Этот вопрос задал брат Ассер. Он стоял рядом с креслом Альфреда, словно защищая короля.
— Если дело дойдет до драки, — сказал я, — возможно, нам придется атаковать ту часть укреплений, что обращена к суше.
Король осторожно взглянул на меня.
— Ты хочешь отправиться туда, чтобы сражаться? — спросил он.
— Госпожа Этельфлэд погибнет, если начнется бой, — сказал Ассер.
— Я хочу вернуть тебе дочь, — ответил я королю, не обращая внимания на валлийского монаха, — но только дурак считает, господин, что нам не придется сразиться с ними еще до конца лета. Зигфрид становится чересчур сильным. Если мы позволим его мощи расти, у нас будет враг, способный угрожать всему Уэссексу. И мы должны сломить его прежде, чем он станет слишком силен.
— Сейчас — никаких битв, — настойчиво проговорил Альфред. — Отправляйся туда по суше, если так будет лучше, поговори с ними и быстро возвращайся ко мне с вестями.
Он настоял на том, чтобы послать со мной священника, но, к моему облегчению, на эту роль выбрали отца Виллибальда.
— Я — старый друг госпожи Этельфлэд, — объяснил тот по дороге из Лундена. — Она всегда любила меня, а я — ее.
Я ехал верхом на Смоке. Со мной были Финан и воины из моего личного отряда, а еще пятьдесят человек, которых отобрал Альфред, — ими командовал Стеапа. При нас не было знамен, вместо них Ситрик держал зеленую ветвь ольхи в знак того, что мы хотим вести переговоры.
То была ужасная земля, к востоку от Лундена, — плоское, пустынное место ручьев, канав, тростников, болотных трав и дичи. Справа от нас, где порой виднелась серая простыня Темеза, болотистая местность казалась темной Даже под летним солнцем.
В этой мокрой пустоши жило мало людей, и хотя мы проехали мимо нескольких низких хижин с тростниковыми крышами, из них никто не вышел. Жившие здесь Рыбаки, промышлявшие ловлей угрей, видели наше приближение и поторопились спрятать свои семьи в безопасном месте.
Тропа, которую трудно было назвать дорогой, тянулась по слегка приподнятому краю болота, потом — через маленькие, огороженные терновником поля, тяжелые от глины. Скудные деревья были расщеплены и согнуты ветром.
Чем дальше мы продвигались на восток, тем чаще нам попадались дома, и постепенно они становились больше.
Около полудня мы остановились возле большого дома, чтобы напоить лошадей и дать им отдохнуть. Дом был окружен палисадом, и слуга осторожно вышел из ворот, чтобы спросить, по какому мы делу.
— Где мы находимся? — поинтересовался я, прежде чем ответить на вопрос.
— Это дан Вокки, — ответил он.
Слуга говорил на английском.
Я мрачно рассмеялся, потому что «дан» означало «холм», а холма я нигде не видел, хотя дом стоял на очень небольшой возвышенности.
— Вокка здесь? — спросил я.
— Теперь этими землями владеет его внук, господин. Но его здесь нет.
Я соскользнул со спины Смоки и швырнул поводья Ситрику.
— Поводи его, прежде чем напоить, — велел я Ситрику, потом снова повернулся к слуге. — Итак, его внук — кому он дал клятву верности?
— Он служит Хакону, господин.
— А Хакон? — задал я новый вопрос, отметив, что домом владеет сакс, но клятву верности он принес датчанину.
— Он поклялся в верности королю Этельстану, господин.
— Гутруму?
— Да, господин.
— Гутрум созвал людей?
— Нет, господин, — ответил слуга.
— А если бы Гутрум их созвал, — спросил я, — Хакон и твой господин последовали бы призыву?
Слуга осторожно посмотрел на меня.
— Они отправились в Бемфлеот, — ответил он.
Это был очень интересный ответ. Хакон, сказал мне слуга, владел широкой полосой здешней глинистой земли, дарованной ему Гутрумом, но теперь Хакон разрывался между своей клятвой верности Гутруму и страхом перед Зигфридом.
— Значит, Хакон последует за ярлом Зигфридом? — спросил я.
— Мне так думается, господин. Насколько я знаю, из Бемфлеота пришел призыв, господин, и мой хозяин отправился туда вместе с Хаконом.
— Они взяли с собой своих воинов?
— Только немногих, господин.
— Воинов не созывали?
— Нет, господин.
Итак, Зигфрид пока не собирал армию, он предпочел созвать наиболее богатых людей Восточной Англии, чтобы сказать, чего от них ожидает. Когда придет время, ему понадобятся эти воины, и, без сомнения, теперь он соблазняет их богатствами, которые будут принадлежать им, когда за Этельфлэд заплатят выкуп. А Гутрум? Я полагал, что тот просто сидит тихо, пока Зигфрид искушает людей, поклявшихся в верности королю. Но Гутрум явно не пытался этому помешать, наверное, решив, что бессилен что-либо противопоставить щедрым обещаниям норвежца. В данном случае лучше было позволить Зигфриду повести свои войска против Уэссекса, чем искушать его захватить трон Восточной Англии.
— Гарнизон Вокки, твоего господина, состоит из саксов? — спросил я слугу, заранее зная ответ.
— Да, господин. Хотя его дочь замужем за датчанином.
Итак, похоже, саксы этой унылой земли будут сражаться за датчан. Может, потому, что у них не было выбора, а может, потому, что после брака их верность стала принадлежать другим.
Слуга дал нам эля, копченого угря и твердый хлеб и, поев, мы продолжили свой путь. Солнце катилось к западу и сияло на огромной линии холмов, слегка возвышавшихся над плоской землей. Обращенные к солнцу склоны были крутыми, поэтому холмы смахивали на зеленые укрепления.
— Это Бемфлеот, — сказал Финан.
— Он там, наверху, — согласился я.
Бемфлеот находился на южном конце холмов, хотя на таком расстоянии было невозможно разглядеть крепость.
Я начал приходить в уныние. Если нам придется атаковать Зигфрида, то явно нужно будет вести войска из Лундена, а я не имел желания пробиваться вверх по этим крутым склонам. Я видел, что Стеапа глядит на откос — его явно снедали такие же сомнения.
— Если дело дойдет до боя, Стеапа, — жизнерадостно окликнул его я, — я пошлю тебя и твоих людей туда, наверх, первыми!
Единственным ответом был его угрюмый взгляд.
— Они нас видят, — сказал я Финану.
— Они уже час следят за нами, господин, — ответил тот.
— Да?
— Я наблюдал за отблесками на наконечниках их копий, — сказал ирландец. — Они даже не пытаются прятаться от нас.
Наступил долгий летний вечер, когда мы начали подниматься на холм. Было тепло, красивые косые лучи освещали листву росших на склоне деревьев. Дорога, извиваясь, убегала ввысь, и, пока мы медленно поднимались по ней, я видел блики света высоко вверху и знал — это солнце отражается на наконечниках копий и шлемах. Наши враги наблюдали за нами и были готовы нас встретить.
Нас ожидали всего три всадника. Все они были в кольчугах, в шлемах с длинными плюмажами из конских волос, которые придавали им дикий вид. Они увидели ольховую ветвь в руках Ситрика и, когда мы приблизились к вершине, во весь опор поскакали к нам. Я поднял руку, останавливая своих воинов, и в сопровождении одного Финана поехал поприветствовать всадников в шлемах с плюмажами.
— Наконец-то явились, — сказал один из всадников на английском с сильным акцентом.
— Мы явились с миром, — сказал я по-датски.
Этот человек засмеялся. Я не видел его лица из-за нащечников шлема и мог разглядеть лишь рот, бороду и блеск спрятавшихся в тени глаз.
— Вы пришли с миром, — сказал он, — потому что не осмеливаетесь прийти по-другому. Или хотите, чтобы мы выпотрошили дочь вашего короля, сперва пропахав ее между бедер?
— Я буду разговаривать с ярлом Зигфридом, — ответил я, не обратив внимания на провокацию.
— Но захочет ли он говорить с тобой? — спросил всадник.
Он тронул шпорой коня, и скакун красиво повернулся. Это было проделано с единственной целью — продемонстрировать нам свое верховое искусство.
— А ты кто такой? — спросил всадник.
— Утред Беббанбургский.
— Я слышал это имя, — признался он.
— Тогда назови его ярлу Зигфриду. И скажи, что я привез ему приветствие от короля Альфреда.
— Это имя я тоже слышал.
Всадник помедлил, испытывая наше терпение.
— Ты можешь следовать по этой дороге, — сказал наконец он, указывая туда, где тропа исчезала за гребнем холма. — Доедешь до огромного камня. Рядом с ним стоит дом — там и будешь ждать вместе со своими людьми. Завтра ярл Зигфрид сообщит, желает ли он говорить с тобой, или желает, чтобы ты уехал, или желает поразвлечься, глядя, как вы умираете.
Он снова тронул шпорой бок коня, и трое всадников быстро отъехали, стук копыт их скакунов громко раздавался в неподвижном летнем воздухе.
А мы поехали по дороге, чтобы найти дом рядом с огромным камнем.
Дом этот, очень древний, был сложен из дубовых бревен, которые со временем сделались почти черными. Он имел крутую соломенную крышу и был окружен высокими дубами, прикрывавшими его от солнца. Перед домом, на лужайке с густой травой стоял каменный столб выше человеческого роста из необработанного камня. В камне была дыра, а в ней лежала галька и обломки костей, говорившие о том, что люди считали этот камень наделенным волшебными свойствами. Финан перекрестился.
— Должно быть, это положили туда старые люди, — сказал он.
— Какие старые люди?
— Те, что жили здесь, когда мир был молод, — ответил Финан, — те, что явились раньше нас. Они поставили такие камни по всей Ирландии.
Он осторожно посмотрел на камень и провел свою лошадь как можно дальше от него.
Единственный хромой слуга ждал нас возле дома. Он был саксом и сказал, что место это называется Тунреслим — название такое же старое, как и сам дом. Оно означало «Роща Тора» и сказало мне, что дом построили в месте, где жили старые саксы — саксы, не признававшие распятого христианского бога, и поклонялись более древнему богу, моему богу — Тору. Я перегнулся с седла Смоки, прикоснулся к камню и вознес молитву Тору, прося, чтобы Гизела выжила в родах и чтобы удалось спасти Этельфлэд.
— Для вас приготовлена еда, господин, — сказал хромой слуга, беря поводья Смоки.
То была не просто еда и эль, то был пир. Рабыням-саксонкам пришлось готовить кушанья и наливать нам эль, мед и березовое вино. Мы ели свинину, говядину, уток, вяленую треску и пикшу, угрей, крабов и гусей. На столе стояли хлеб, сыр, мед и масло.
Отец Виллибальд боялся, что еда может оказаться отравленной, и испуганно наблюдал, как я ем гусиную ножку.
— Вот, — сказал я, вытирая жир с губ тыльной стороной руки, — я все еще жив.
— Хвала Господу, — отозвался Виллибальд, по-прежнему тревожно наблюдая за мной.
— Хвала Тору, — сказал я, — ведь это его холм.
Виллибальд перекрестился, потом осторожно воткнул свой нож в кусок утки.
— Мне сказали, — нервно произнес он, — что Зигфрид ненавидит христиан.
— Ненавидит. Особенно священников.
— Тогда почему он так хорошо нас кормит?
— Чтобы показать, что он нас презирает.
— А не для того, чтобы отравить нас? — спросил Виллибальд, все еще беспокоясь.
— Ешь, — сказал я, — наслаждайся.
Я сомневался, что норвежцы нас отравят. Они, может, и желали нам смерти, но не раньше, чем унизят нас. И все равно я расставил бдительных часовых на тропах, ведущих к дому. Я слегка опасался, что Зигфрид решит унизить нас, спалив дом глухой ночью, пока мы спим внутри. Однажды я наблюдал за таким сожжением, и это было ужасно. Воины ждали снаружи, чтобы загнать паникующих людей обратно в ад падающей, пылающей соломы, где люди вопили, пока не умирали.
На следующее утро после сожжения жертвы были маленькими, как малые дети, их трупы съежились и почернели, руки скорчились, а сгоревшие губы обтянули зубы в ужасном вечном вопле боли.
Но никто не попытался убить нас той короткой летней ночью.
Некоторое время я стоял на страже, слушая уханье сов, а после наблюдая сквозь густую путаницу листвы, как поднимается солнце.
Прошло еще некоторое время — и я услышал звук рога. Тот печально провыл три раза, потом еще три, и я понял — Зигфрид собирает своих людей.
«Скоро он пошлет за нами», — подумал я и тщательно оделся.
Я выбрал свою лучшую кольчугу, прекрасный шлем и, хотя день обещал быть теплым, черный плащ с зигзагом молнии, бегущим по всей спине.
Я натянул сапоги и пристегнул мечи. Стеапа тоже носил кольчугу, хотя его доспехи были грязными и тусклыми, сапоги — потертыми, а покрытие ножен порвалось. И все равно он выглядел более устрашающим, чем я.
Отец Виллибальд облачился в свой коричневый наряд и взял маленький мешок с евангелием и святыми дарами.
— Ты будешь мне переводить? — серьезно спросил он меня.
— Почему Альфред не послал сюда священника, который говорит по-датски? — ответил я вопросом на вопрос.
— Я немножко говорю, — сказал Виллибальд. — Но не так хорошо, как хотелось бы. Нет, король послал меня потому, что подумал — я буду утешением для госпожи Этельфлэд.
— Смотри, чтобы так оно и было.
С этими словами я повернулся, потому что вниз по тропе, тянущейся под деревьями с юга, бегом примчался Сердик.
— Они приближаются, господин, — сказал он.
— Сколько их?
— Шестеро, господин. Шестеро всадников.
Эти шестеро въехали на лужайку перед домом, остановились и огляделись. Их шлемы мешали им видеть, заставляя нелепо крутить головами, чтобы разглядеть наших привязанных лошадей. Они сосчитали их, чтобы убедиться, что я не послал разведчиков исследовать местность.
Убедившись в конце концов, что никакого отряда разведчиков у меня нет, предводитель соблаговолил посмотреть на меня. Мне показалось, что это тот самый человек, который встретил нас вчера на вершине холма.
— Ты должен пойти один, — сказал он, показывая на меня.
— Мы отправимся втроем, — ответил я.
— Ты один! — настаивал он.
— Тогда мы сейчас же вернемся в Лунден, — сказал я и повернулся. — Собирайтесь! Седлайте коней! Торопитесь! Мы уезжаем!
Всадник не стал из-за этого препираться.
— Ладно, трое, — беспечно сказал он. — Но вы не будете ездить верхом в присутствии ярла Зигфрида. Вы пойдете пешком.
Теперь я не стал спорить. Я знал, что это требование продиктовано желанием Зигфрида нас унизить, а как можно унизить человека сильнее, чем заставив его идти пешком? Господа ездят, а простые люди ходят… Но Стеапа, отец Виллибальд и я смиренно пошли позади шестерых всадников, которые выехали по тропе под деревьями на широкую, поросшую травой возвышенность, что смотрела на мерцающий под солнцем Темез.
На возвышенности было полно грубо сколоченных убежищ, построенных новыми командами, явившимися поддержать Зигфрида. Все они поджидали, когда наконец завладеют сокровищем и разделят его между собой.
К тому времени, как мы взобрались по склону к лагерю Зигфрида, я отчаянно потел. Теперь я видел Канингу и восточную часть ручья — и то и другое мне было хорошо известно со стороны, обращенной к морю, но я никогда не видел их с высоты птичьего полета. А еще я заметил, что в пересыхающую речку Хотледж набилось еще больше судов. Викинги странствовали по свету в поисках слабого местечка, в которое они могли бы хлынуть с топорами, мечами и копьями, и пленение Этельфлэд предоставило им именно такую возможность, поэтому тут и собирались норманны.
Сотни человек ждали нас за воротами. Они образовали проход до огромного дома, и мы прошли между двумя мрачными линиями бородатых вооруженных людей к двум большим фермерским повозкам, сдвинутым вместе так, что получилась длинная платформа. На этом импровизированном помосте стояло кресло, в котором, сутулясь, сидел Зигфрид. Несмотря на жару, на нем был его черный медвежий плащ. Его брат Эрик стоял по одну сторону большого кресла, а хитро улыбавшийся Хэстен — по другую. Позади выстроился ряд охранников в шлемах. С повозок свисали знамена с воронами, орлами и волками, У ног Зигфрида лежали флаги, захваченные на судах Этельреда. Огромный флаг самого лорда Мерсии с гарцующей лошадью тоже был там, а рядом с ним — флаги с крестами и святыми.
Посмотрев на грязные штандарты, я догадался, что датчане по очереди помочились на захваченные флаги.
Этельфлэд нигде не было видно. Я был почти уверен, что ее выставят напоказ, но она, должно быть, находилась под охраной в одном из дюжины зданий на вершине холма.
— Альфред прислал этих щенков, чтобы они на нас потявкали! — объявил Зигфрид, когда мы подошли к грязным знаменам.
— Альфред посылает тебе свое приветствие, — сняв шлем, сказал я.
Я думал, что мы встретимся с Зигфридом в его доме, но понял: тот хочет, чтобы мы поздоровались с ним на открытом месте — тогда как можно больше его людей увидят мое унижение.
— Ты скулишь, как щенок, — бросил Зигфрид.
— И он желает, чтобы общество госпожи Этельфлэд было тебе в радость, — продолжал я.
Зигфрид озадаченно нахмурился. Его широкое лицо стало толще, да и сам он выглядел располневшим, потому что рана, которую нанес ему Осферт, лишила его возможности пользоваться ногами, но не лишила аппетита. И вот он сидел, искалеченный, сутулый и грязный, негодующе глядя на меня.
— Радость, щенок? — прорычал он. — О чем ты тявкаешь, а?
— У короля Уэссекса, — громко проговорил я, чтобы все меня слышали, — есть и другие дочери. Есть милая Этельгифу, и ее сестра, Эфтрит, так на что ему Этельфлэд? И вообще — кой толк от дочерей? Он — король, и у него есть сыновья, Эдуард и Этельверд, а сыновья — это слава мужчины, в то время как дочери для него — обуза. Поэтому он желает тебе радоваться обществу его дочери, и послал меня, чтобы с ней попрощаться.
— Щенок пытается нас позабавить, — пренебрежительно бросил Зигфрид.
Конечно, он мне не поверил, но я надеялся, что посеял маленькое зернышко сомнения и его хватит, чтобы уменьшить размер выкупа, который я собирался предложить. Я знал, как и Зигфрид, что окончательная цена будет огромной. Но, может быть, если я буду повторять это достаточно часто, то смогу убедить его, что Альфред не очень-то заботится об Этельфлэд?
— Может, мне взять ее в любовницы? — предложил Зигфрид.
Я заметил, что стоящий рядом с братом Эрик неловко шевельнулся.
— Тогда ей повезет, — беспечно ответил я.
— Ты лжешь, щенок! — сказал Зигфрид, но в его тоне звучала еле слышная нотка нерешительности. — Но сакская сука беременна. Может, ее отец купит ребенка?
— Если родится мальчик, возможно, — с сомнением проговорил я.
— Тогда ты должен предложить цену, — сказал Зигфрид.
— За внука Альфред может немного заплатить, — начал я.
— Но не мне, — перебил Зигфрид. — Ты должен убедить Веланда, что стоишь доверия.
— Вёлунда? — переспросил я, думая, что тот имеет в виду кузнеца богов.
— Гиганта Веланда, — сказал Зигфрид и с улыбкой мотнул головой, указывая куда-то за мою спину. — Он датчанин, и ни один человек ни разу не смог побороть его.
Я повернулся и увидел самого большого из всех когда-либо виденных мною людей. Огромного. Без сомнения, то был воин, хотя он не носил ни оружия, ни кольчуги. На нем были только кожаные штаны и сапоги, а выше пояса он был обнажен, и его мускулы походили на перекрученные под кожей канаты. На широкой груди и массивных руках извивались черные вытатуированные драконы, на предплечьях красовалось множество браслетов — таких больших я еще не видел, потому что обычный браслет не налез бы на руку Веланда. Он был лыс, и в его бороду, черную, как драконы на его теле, были вплетены маленькие амулеты. Покрытое шрамами лицо Веланда было злобным и тупым, но, перехватив мой взгляд, он улыбнулся.
— Ты должен убедить Веланда, — сказал Зигфрид, — что не лжешь, щенок, иначе я не буду с тобой разговаривать.
Я ожидал чего-нибудь в этом роде. Альфред считал, что мы явимся в Бемфлеот, проведем цивилизованные переговоры и придем к умеренному компромиссу, о котором я должным образом ему доложу. Но я больше знал о нравах скандинавов. Им нравились развлечения. Раз я явился для переговоров, то сперва должен был показать свою силу, должен был доказать, что чего-то стою. Но, поглядев на Веланда, я понял — меня ждет поражение. Тот на голову возвышался надо мной, как я на голову возвышался над большинством остальных мужчин. Однако тот же самый инстинкт, который предупредил меня о грядущем испытании, побудил меня также взять с собой Стеапу, который улыбался своей улыбкой черепа. Тот не понял ни слова из нашего с Зигфридом разговора, но все понял по позе Веланда.
— Его нужно побить? — спросил меня Стеапа.
— Дай мне это сделать, — ответил я.
— Пока я жив, не дам, — ответил тот, расстегнул свой пояс с мечами и отдал оружие отцу Виллибальду, потом стянул через голову тяжелую кольчугу.
Наблюдающие за нами люди в предвкушении боя разразились хриплыми радостными криками.
— Лучше надейся, что твой человек победит, щенок, сказал за моей спиной Зигфрид.
— Он победит, — ответил я с уверенностью, которой не испытывал.
— Весной, щенок, — прорычал Зигфрид, — ты помешал мне распять священника. Мне все еще любопытно, каково это, поэтому, если твой человек проиграет, я приколочу к кресту тот кусок церковного дерьма, что стоит рядом с тобой.
— Что он говорит?
Виллибальд увидел зловещий взгляд, брошенный на него Зигфридом; неудивительно, что голос священника звучал тревожно.
— Он велит тебе не пускать в ход христианскую магию, чтобы повлиять на исход боя, — солгал я.
— И все равно я буду молиться, — храбро сказал отец Виллибальд.
Веланд вытянул огромные руки и согнул толстые пальцы. Топнув, он встал в борцовскую стойку, хотя я сомневался, что этот бой ограничится только борьбой.
Внимательно наблюдая за ним, я тихо обратился к Стеапе:
— Он сильнее опирается на правую ногу. Возможно, когда-то получил рану в левую.
Я зря старался, потому что Стеапа меня не слушал. Глаза его сощурились и стали яростными, а лицо, всегда такое застывшее, превратилось теперь в натянутую маску сосредоточенного гнева. Он смахивал на безумца.
Я вспомнил, как однажды сражался с ним. Это было в день перед Йолем, в тот самый день, когда датчане Гутрума неожиданно обрушились на Сиппанхамм, и перед тем боем Стеапа был спокоен. В тот далекий зимний день ой казался мне рабочим, готовящимся к труду, уверенным в своих орудиях и навыках, но сейчас выглядел совсем по-другому. Теперь его охватила первобытная ярость — то ли потому, что ему предстояло сразиться с ненавистным язычником, то ли потому, что в Сиппанхамме он недооценивал меня, не знаю. И мне было все равно, почему он такой.
— Помни, — снова попытался я заговорить с ним, — кузнец Вейланд был хромым.
— Начинайте! — выкрикнул за моей спиной Зигфрид.
— Господь и Иисус! — взвыл Стеапа. — Ад и Христос!
Он проорал это не в ответ на приказ Зигфрида — и сомневаюсь, что он вообще услышал команду. Стеапа просто собирал остатки своего напряжения, как лучник, натягивающий тетиву охотничьего лука еще на один дюйм, чтобы придать стреле смертельную силу.
А потом Стеапа по-звериному завыл и напал.
Веланд тоже ринулся вперед, и они встретились, как два оленя, сражающихся в брачный период.
Датчане и норвежцы столпились вокруг; их кольцо ограничивали копья телохранителей Зигфрида. И наблюдающие воины задохнулись, когда два человекозверя врезались друг в друга. Стеапа наклонил голову, надеясь попасть Веланду в лицо, но тот в последний миг увернулся; они сшиблись и с яростью вцепились друг в друга.
Стеапа схватил Веланда за штаны, тот тянул Стеапу за волосы, и оба молотили друг друга свободной рукой. Стеапа попытался укусить Веланда, а гигант и впрямь укусил противника, и тогда Стеапа потянулся вниз, чтобы раздавить промежность врага. После еще одного неистового шквала ударов Веланд вскинул массивное колено, попав Стеапе между ног.
Благой Иисус, — пробормотал рядом со мной Виллибальд.
Веланд вырвался из захвата Стеапы и крепко ударил его в лицо. Кулак его опустился с влажным звуком, с каким топор мясника врезается в мясо. Теперь из носа Стеапы лилась кровь, но он, казалось, не замечал этого. Он отвечал ударами на удары, молотя Веланда по бокам и голове, потом распрямил пальцы и с силой ткнул датчанина в глаза. Веланд ухитрился избежать ослепляющего удара и с хрустом костяшек ударил Стеапу в горло, так что сакс шатаясь, отступил, не в силах вдохнуть.
— О Господи, о Господи, — шептал Виллибальд, крестясь.
Веланд быстро последовал за противником, нанося удар за ударом, потом огрел Стеапу по голове рукой, затянутой в тяжелые браслеты, так что украшения металла вспороли кожу. Снова полилась кровь.
Стеапа качался, спотыкался, задыхался, давился — и внезапно упал на колени.
Толпа издала оглушительный радостный крик при виде его слабости. Веланд занес могучий кулак, но не успел опустить его, как Стеапа метнулся вперед и схватил датчанина за левую лодыжку. Он потянул и вывернул ее, и Веланд упал, как срубленный дуб. Он врезался в дерн, а Стеапа, окровавленный и рычащий, бросился на врага, придавил его и начал дубасить снова.
— Они убьют друг друга, — испуганно сказал отец Виллибальд.
— Зигфрид не позволит умереть своему лучшему воину, — ответил я, гадая, прав ли я.
Я обернулся, чтобы посмотреть на Зигфрида, и обнаружил, что тот наблюдает за мной. Он хитро улыбнулся и снова уставился на бойцов.
«Это просто игра Зигфрида, — подумал я. — Исход сражения никак не повлияет на ход переговоров. Если не считать жизни отца Виллибальда, которая зависит от жестокого зрелища. Все это просто игра».
Веланд ухитрился перевернуть Стеапу, и теперь оба лежали на траве бок о бок. Они обменялись несколькими малозначительными ударами, после чего, словно сговорившись, откатились друг от друга и снова встали.
Наступила пауза — оба переводили дыхание. Потом они врезались друг в друга во второй раз.
Лицо Стеапы стало кровавой маской; из нижней губы Веланда и из его левого уха текла кровь, один глаз датчанина почти полностью заплыл, его ребрам здорово досталось. Мгновение оба бойца стояли, обхватив друг друга руками, стараясь найти захват получше, переставляя ноги и издавая натужные звуки, потом Веланд ухитрился схватить Стеапу за штаны и швырнуть его так, что огромный сакс перевернулся через левое бедро датчанина и шлепнулся на землю. Веланд поднял ногу, чтобы наступить на пах Стеапы, но тот схватил его за ногу и вывернул.
Веланд взвизгнул. То был странный, тонкий звук, его дико было слышать от такого большого человека, да и после того битья, которое уже вынес Веланд, ему как будто ничего особенного не сделали. Но Стеапа наконец вспомнил Вейланда-Кузнеца, которого сделал хромым Нидунг, и вывернул ногу датчанина, растревожив старую рану. Веланд попытался вырвать ногу, но потерял равновесие и упал, а Степа, хрипло дыша и сплевывая кровь, подполз к нему и снова начал бить. Он бил безрассудно, кулаки его обрушивались на руки, грудь и голову противника. Веланд в ответ попытался выдавить Стеапе глаза, но сакс вцепился зубами в шарящую руку, и я отчетливо услышал хруст, когда тот откусил мизинец викинга. Веланд Дернулся прочь, а Стеапа выплюнул палец и уронил огромные ручищи на шею датчанина. Он начал сжимать пальцы, а Веланд, давясь, принялся дергаться и метаться, как выброшенная на берег форель.
— Довольно! — крикнул Эрик.
Никто не двинулся. Глаза Веланда расширились, а Стеапа, ослепший от собственной крови, оскаливший зубы, все не отпускал горло датчанина. Он издавал невнятные звуки, потом крякнул и попытался вогнать пальцы в кадык врага.
— Довольно! — взревел Зигфрид.
Кровь Стеапы капала на лицо Веланда, пока сакс душил датчанина. Я слышал, как Стеапа рычит, и знал — он не остановится до тех пор, пока гигант не будет мертв. Поэтому я протиснулся мимо одного из копий, которые удерживали зрителей на расстоянии.
— Остановись! — закричал я Стеапе.
Он не обратил на меня внимания, и, вытащив Вздох Змея, я плашмя ударил его по окровавленной голове.
— Остановись! — снова закричал я.
Тот зарычал на меня, и на мгновение мне показалось, что он на меня бросится, потом в полузакрытые глаза Стеапы вернулся разум, он отпустил горло Веланда и уставился на меня снизу вверх.
— Я победил, — сердито сказал Стеапа. — Скажи, что я победил!
— О да, ты победил, — ответил я.
Стеапа встал. Сперва он непрочно держался на ногах, потом расставил их пошире и вскинул обе руки в теплый летний воздух.
— Я победил! — прокричал он.
Веланд все еще задыхался. Он попытался встать, но снова упал.
Я повернулся к Зигфриду.
— Сакс победил, — сказал я, — и священник будет жить.
— Священник будет жить.
Это ответил Эрик.
Хэстен ухмылялся; Зигфрида, казалось, забавляло происходящее, а Веланд издавал скрипящие звуки, пытаясь вдохнуть.
— Теперь говори, сколько ты хочешь предложить за суку Альфреда, — сказал мне Зигфрид.
И начался торг.
Назад: Часть третья НАКАЗАНИЕ
Дальше: Глава 10
