Глава седьмая

* * *

На следующий день я нашел оружейного мастера. Тот сказал, что сейчас слишком занят и сможет выполнить мой заказ только через несколько дней. Я ответил, что он сделает это сегодня или вообще распрощается с жизнью. Разумеется, он согласился сделать то, что мне надо, немедленно.

Вздох Змея был превосходным оружием. Его смастерил еще в Нортумбрии кузнец по имени Элдвульф. Помню, увидев тогда замечательный клинок, я попросил сделать мне рукоять из чистого железа, украшенную серебром или бронзой. Но Элдвульф отказался.

— Это оружие, — сказал он мне, — должно просто-напросто облегчить твою работу. И гнаться за красотой ни к чему.

Рукоять меча сработали из ясеня, она состояла из двух половинок — по одной с каждой стороны, — и с годами я так отполировал обе половинки, что они сделались гладкими. А это очень опасно. В битве такая изношенная рукоять может выскользнуть из руки, особенно если на нее попадет кровь. Поэтому я велел кузнецу приклепать новую рукоять, такую, чтобы можно было надежно зажать ее в ладони, и приказал врезать в эфес серебряный крест, который дала мне Хильда.

— Я это сделаю, мой господин, — почтительно поклонился оружейник.

— Причем закончишь все сегодня же.

— Я попытаюсь, мой господин, — слабым голосом произнес он.

— Уверен, что это у тебя получится, — заявил я. — И работа будет выполнена отлично.

Я обнажил Вздох Змея — его клинок блестел в полумраке мастерской — и поднес к кузнечной печи. В красном свете огня я разглядел узор. Клинок изготовили из трех прямых и четырех скрученных железных прутьев, спаянных вместе. Его нагревали и били по нему молотом, затем снова нагревали и били, и так до тех пор, пока семь железных прутьев не стали единым целым, одной жесткой полосой сияющего металла; однако изгибы четырех скрученных прутьев оставили на клинке призрачный узор. Именно поэтому меч и получил свое имя: узор напоминал завитки, какие образуются при дыхании дракона.

— Какой прекрасный клинок, мой господин, — заметил оружейник.

— Этот клинок убил Уббу в битве на морском берегу, — ответил я, гладя металл.

— Понятно, мой господин, — отозвался насмерть перепуганный мастер.

— Поторопись! Ты должен закончить работу сегодня, — напомнил я и положил меч на скамью, испещренную шрамами, что оставил огонь.

Затем опустил на рукоять крест Хильды и добавил серебряную монету. Увы, от прежнего богатства ничего не осталось, но я не был беден и к тому же был уверен: с помощью Вздоха Змея и Осиного Жала я снова разбогатею.

Стояла золотая осень. И построенная из свежей древесины церковь Альфреда тоже сияла в лучах яркого солнца, словно была сделана из золота.

Мы с Рагнаром в ожидании короля сидели во дворе на куче свежескошенной травы. Заметив, что монах несет в королевский скрипторий груду пергаментов, Рагнар сказал:

— Здесь все записывают. Буквально все! Ты умеешь читать?

— Умею, и читать, и писать.

На Рагнара это произвело впечатление, и он заинтересовался:

— А сколько раз в жизни тебе это пригодилось?

— Ни разу, — честно признался я.

— Тогда зачем монахи постоянно что-то пишут? — задумчиво спросил мой друг.

— Просто вся их религия записана, — пояснил я. — А наша — нет.

— Записанная религия? Это как? — не понял Рагнар.

— Ну, у христиан есть специальная книга, в которой записана вся их религия.

— А зачем это нужно?

— Не знаю. Просто христиане записывают ее, и все. Ну и еще, конечно, они записывают законы. Альфред любит составлять новые законы, и их надлежит обязательно заносить в книги.

— Если люди не могут запомнить законы, — заметил Рагнар, — значит, законов этих слишком много.

Наш разговор прервали крики детей, вернее, обиженный вопль маленького мальчика и издевательский смех девочки. Биение сердца спустя эта девочка выбежала из-за угла. На вид ей было лет девять-десять, ее золотистые волосы сверкали ярко, как солнце. Она держала в руках вырезанную из дерева лошадку, явно принадлежавшую малышу, который за ней следовал. Размахивая деревянной лошадкой, словно трофеем, девчушка побежала по траве. Она была длинноногой, худенькой и радостно смеялась, в то время как у крепыша, бывшего года на три-четыре младше ее, вид был совершенно несчастный. Где уж ему догнать девочку — та была слишком быстроногой. Но вот она увидела меня и, изумленно распахнув глаза, остановилась рядом с нами. Мальчик догнал свою обидчицу, но мы с Рагнаром нагнали на него такой благоговейный страх, что малыш даже не попытался отнять обратно свою деревянную лошадку.

Из-за угла появилась краснолицая задыхающаяся нянька.

— Эдуард! Этельфлэд! — звала она.

— Это ты! — сказала девчушка, восхищенно уставившись на меня.

— Это я, — подтвердил я и встал, потому что Этельфлэд была дочерью короля, а Эдуард — этелингом, наследным принцем, который, скорее всего, будет править Уэссексом после смерти своего отца Альфреда.

— Где ты был? — спросила Этельфлэд так, будто мы не виделись всего пару недель.

— Я был в стране великанов, — ответил я, — в местах, где огонь течет, как вода, горы сделаны изо льда, а сестры никогда-никогда не обижают младших братьев.

— Неужели никогда? — спросила она, ухмыляясь.

— Отдай мою лошадку! — потребовал Эдуард и попытался выхватить ее, но Этельфлэд держала игрушку так, чтобы он не смог до нее дотянуться.

— Никогда не прибегай к силе, дабы отнять у женщины то, что можно заполучить с помощью коварства, — сказал Рагнар Эдуарду.

— Какого еще коварства? — насупил брови малыш. Очевидно, слово это было ему незнакомо.

Рагнар хмуро посмотрел на Этельфлэд:

— Наверное, лошадка хочет кушать?

— He-а. Она деревянная.

Девочка понимала, что затевается игра с целью выманить у нее игрушку, и твердо вознамерилась выйти из нее победительницей.

— А если я пущу в ход волшебство и заставлю ее есть траву? — предложил Рагнар.

— У тебя ничего не выйдет.

— Откуда ты знаешь? Я бывал в местах, где деревянные лошадки каждое утро отправляются пастись, и каждую ночь трава там вырастает до небес, и каждый день деревянные лошадки снова съедают ее подчистую.

— Такого не бывает, — ухмыляясь, заявила Этельфлэд.

— Еще как бывает. Вот если я сейчас произнесу заклинание, твоя лошадка станет есть траву, — сказал Рагнар.

— Это моя лошадка! — настаивал Эдуард.

— Заклинание? — Теперь Этельфлэд заинтересовалась.

— Но только ты должна поставить лошадку на траву, — велел Рагнар.

Девочка вопросительно посмотрела на меня, но я лишь пожал плечами, поэтому она снова взглянула на Рагнара, который был сама серьезность. Малышке очень хотелось увидеть волшебство, и она осторожно поставила деревянную лошадку на сено, поинтересовавшись:

— А что дальше?

— Теперь ты должна закрыть глаза, трижды очень быстро повернуться, а потом очень громко крикнуть: «Хавакар!» — сказал Рагнар.

— Хавакар?

— Осторожней! — изобразив испуг, предупредил он. — Волшебные слова нельзя произносить когда попало.

Девочка послушно закрыла глаза, три раза повернулась, а Рагнар тем временем показал на лошадку и кивнул Эдуарду, который подхватил игрушку и убежал к няньке. И когда Этельфлэд, слегка покачиваясь, потому что у нее закружилась голова, прокричала волшебное слово, лошадка уже исчезла.

— Ты сжульничал! — обвиняющим тоном сказала она Рагнару.

— Зато ты получила хороший урок, — произнес я, присев рядом с малышкой на корточки, как будто собирался поведать ей секрет. Подавшись вперед, я прошептал Этельфлэд на ухо: — Никогда не доверяй датчанам.

Она улыбнулась. В ту долгую дождливую зиму, когда Альфред с семьей укрывался на болотах Суморсэта, мы с Этельфлэд подружились. Эта славная малышка очень нравилась мне, да и девочка испытывала ко мне расположение.

Этельфлэд осторожно прикоснулась к моему носу и поинтересовалась:

— Как это произошло?

— Один плохой человек сломал мне нос, — ответил я.

Это Хакка однажды ударил меня на «Торговце», когда ему показалось, будто я гребу не в полную силу.

— И теперь твой нос кривой, — заключила девочка.

— Зато теперь я могу унюхать, чем пахнет за углом.

— А что случилось с тем плохим человеком, который сломал тебе нос?

— Он умер, — ответил я.

— Это хорошо, — кивнула Этельфлэд. И похвасталась: — А у меня есть жених!

— Да ну? — удивился я.

— Этельред из Мерсии, — гордо объявила она, но тут же нахмурилась, увидев промелькнувшее на моем лице отвращение.

— Да это же мой двоюродный брат, — сказал я, пытаясь скрыть свои чувства.

— Этельред — твой двоюродный брат? — спросила малышка.

— Да.

— Я должна стать его женой и жить в Мерсии. Ты бывал в Мерсии?

— Да.

— Там хорошо?

— Тебе там понравится, — ответил я, хотя сильно в этом сомневался.

Вряд ли ей понравится в Мерсии, если она выйдет замуж за этого напыщенного сопляка — моего кузена. Но не говорить же девочке правду.

— Этельред ковыряет в носу? — нахмурилась Этельфлэд.

— Вряд ли.

— А Эдуард ковыряет, — сказала она, — и потом ест козявки! Фу!

Она подалась вперед, порывисто поцеловала меня в сломанный нос и побежала к няньке.

— Хорошенькая девочка, — заметил Рагнар.

— Бедняжка загубит понапрасну свою жизнь, если станет женой моего двоюродного брата, — ответил я.

— Если этот твой братец так плох, неужели Альфред отдаст за него дочку?

Еще как отдаст. Этельред в свое время привел людей в Этандун, всего несколько человек, но этого оказалось достаточно, чтобы Альфред благоволил к нему.

— Дело в том, что Этельред станет олдерменом Мерсии после смерти своего отца, и если дочь Альфреда сделается его женой, это свяжет Мерсию и Уэссекс, — объяснил я.

— В Мерсии слишком много датчан, — покачал головой Рагнар. — Саксы никогда не будут снова там править.

— Альфред не отдал бы свою дочь за олдермена Мерсии, если бы не хотел что-нибудь заполучить взамен.

— Чтобы что-нибудь заполучить, надо быть храбрым, — возразил Рагнар. — А не просто сидеть и все подряд записывать. Но Альфред слишком осторожен, чтобы идти на риск.

— Ты и вправду считаешь, что он слишком осторожен? — слегка улыбнулся я.

— Ясное дело, — пренебрежительно бросил Рагнар. — Этот человек совершенно не способен рисковать.

— Не совсем, — сказал я и замолчал, прикидывая, стоит ли открыть другу секрет.

Заметив мои колебания, Рагнар понял, что я что-то скрываю, и требовательно воззрился на меня:

— Ну?

Я все еще колебался, но потом решил, что, если расскажу ту старую историю, вреда не будет.

— Помнишь ту зимнюю ночь, когда мы с тобой встретились в Сиппанхамме? — спросил я. — Город тогда занял Гутрум, и все вы верили, что Уэссекс падет, а мы с тобой еще пили в церкви?

— Конечно, я помню. Ну так что?

Той зимой Гутрум вторгся в Уэссекс, и казалось, что он вот-вот выиграет войну, потому что армия восточных саксов рассеялась. Некоторые таны бежали за море, многие заключили с Гутрумом мир, а Альфреду тогда пришлось прятаться на болотах Суморсэта. Однако Альфред не собирался сдаваться. Он решил переодеться в арфиста и прокрасться в Сиппанхамм — шпионить за датчанами, и настоял-таки на своем. Я тогда спас его, в ту самую ночь, когда встретил Рагнара в королевской церкви.

— А помнишь, — продолжал я, — со мной тогда был слуга, который скромно сидел в сторонке, накинув на голову капюшон? Я еще приказал этому слуге молчать?

Рагнар нахмурился, пытаясь припомнить ту зимнюю ночь, потом кивнул:

— Ну да, точно.

— Так вот, это был не слуга, — сказал я, — а Альфред.

Рагнар изумленно уставился на меня. Неужели я обманул его той далекой ночью? Разумеется, узнай он тогда правду, датчане смогли бы в ту же ночь завоевать Уэссекс.

На мгновение я пожалел, что рассказал ему обо всем. Я боялся, что Рагнар обидится на меня, но он вдруг засмеялся:

— Это был Альфред? В самом деле?

— Да, он пришел, чтобы шпионить за вами, а я пришел, чтобы его спасти.

— Неужели Альфред отважился проникнуть в лагерь Гутрума?

— Так что этот человек умеет рисковать, — заключил я, возвращаясь к нашему разговору о Мерсии.

Но Рагнар все еще думал о той далекой холодной ночи.

— Почему ты мне ничего не сказал? — поинтересовался он.

— Потому что я принес королю клятву верности.

— Мы бы сделали тебя богаче любого короля, — произнес Рагнар. — Мы бы дали тебе корабли, людей, лошадей, серебро, женщин — да все, что угодно! Ты должен был сказать мне, своему другу, правду!

— Я принес ему клятву, — повторил я — и вспомнил, как близко был в ту ночь к тому, чтобы предать Альфреда.

До чего же велико было тогда искушение! Той ночью мне было достаточно произнести всего несколько слов, чтобы навеки прекратить правление саксов в Англии. Я мог бы превратить Уэссекс в датское королевство. Я мог бы все это сделать, предав человека, который мне не слишком нравился, ради человека, которого любил, как родного брата, — и все-таки я тогда промолчал. Я дал клятву, и оковы чести сковали нас, лишив возможности выбирать.

— Wyrd bið ful aræd, — сказал я.

От судьбы не уйдешь. Она держит нас, подобно упряжи. Я считал, что навсегда покинул Уэссекс и сумел улизнуть от Альфреда, — и вот пожалуйста, я снова в его дворце.

Он вернулся в полдень, окруженный перестуком копыт и шумной суматохой, которую поднимали вокруг него слуги, монахи и священники. Два человека понесли королевскую постель обратно в его спальню, в то время как монах катил бочку, набитую документами, которые, очевидно, нужны были Альфреду во время его однодневного отсутствия. Какой-то священник торопливо нес покров от алтаря и распятие, а двое других — реликвии, сопровождавшие Альфреда во всех его путешествиях.

Потом появились королевские телохранители — во дворце и его окрестностях только они одни носили оружие. И наконец мы увидели самого Альфреда, окруженного группой что-то говоривших ему священников.

За то время, что мы не виделись, он не изменился: все такой же тощий, бледный, ученый. Ему что-то горячо втолковывал какой-то священник, и Альфред согласно кивал, слушая его. Король был одет просто, черный плащ делал его похожим на клирика. Вместо королевского обруча на голове лишь шерстяная шапка. Он вел за руки Эдуарда и Этельфлэд, которая, как я заметил, снова держала деревянную лошадку брата. Малышка больше скакала на одной ножке, чем шла, поэтому то и дело оттаскивала отца от священника, но Альфред не возражал, ибо страстно любил своих детей.

Потом Этельфлэд потянула его в сторону уже нарочно, пытаясь затащить на траву, туда, где мы с Рагнаром встали, чтобы приветствовать короля. Альфред поддался дочери, позволив ей подвести себя к нам.

Мы с Рагнаром опустились на колени. Я молчал и не поднимал головы.

— Утреду сломали нос, — сообщила Этельфлэд отцу, — и плохой человек, который это сделал, теперь мертв.

Рука короля запрокинула мою голову, и я уставился в бледное узкое лицо с умными глазами. Король заметно осунулся, небось страдал от очередного приступа острых болей в животе, которые превращали его жизнь в вечную муку. Альфред разглядывал меня со своим обычным суровым видом, но потом ухитрился выжать из себя подобие улыбки.

— Не думал, что когда-нибудь снова увижу тебя, господин Утред.

— Я перед тобой в долгу, мой господин, — смиренно произнес я. — И благодарю тебя.

— Встаньте, — велел Альфред, и мы с Рагнаром встали.

— Я скоро освобожу тебя, господин Рагнар, — сказал король, взглянув на датчанина.

— Спасибо, мой господин.

— Но через неделю здесь будет праздник. Мы возблагодарим Господа за то, что закончили строительство нашей новой церкви, а также официально отпразднуем обручение этой юной леди с господином Этельредом. Я соберу витан и попрошу вас обоих остаться до тех пор, пока прения не подойдут к концу.

— Да, мой господин, — сказал я.

По правде говоря, я хотел лишь одного: поскорее отправиться в Нортумбрию, но я был обязан Альфреду своим освобождением и вполне мог подождать неделю-другую.

— А теперь, — продолжал король, — мне нужно сделать кое-какие дела… — Он замолчал, словно испугавшись, что сболтнул лишнее. — Дела, — туманно продолжил он, — в которых вы двое можете оказаться мне полезными.

— Да, мой господин, — повторил я.

Альфред кивнул и пошел прочь.

Ну, теперь нам оставалось только ждать. Город в преддверии праздника был полон народа. То было время встреч. Все те, кто возглавлял армию Альфреда при Этандуне, были сейчас здесь, и эти люди с радостью меня приветствовали. Виглаф из Суморсэта, Харальд из Дефнаскира, Осрик из Вилтунскира и Арнульф из Суз Сеакса — все они явились в Винтанкестер. Теперь они стали могущественными людьми, великими владыками — те, кто стоял рядом с королем в ту пору, когда он, казалось, был обречен.

С другой стороны, Альфред не наказал тех, кто бежал из Уэссекса. Вилфрит все еще был олдерменом Хамптонскира, хотя в свое время и уплыл во Франкию, чтобы спастись от нападения Гутрума. Альфред обращался с Вилфритом с преувеличенной вежливостью, однако между теми, кто остался, чтобы сражаться, и теми, кто трусливо бежал, все еще пролегал невидимый рубеж.

Город заполонили и артисты. Тут были, как всегда, жонглеры и мастера ходить на ходулях, рассказчики историй и музыканты, но самым большим успехом пользовался мрачный мерсиец по имени Оффа, который странствовал со стаей дрессированных собак. Это были всего лишь терьеры, которых обычно используют для истребления крыс, но Оффа обучил их танцевать, ходить на задних лапах и прыгать через кольцо. Одна из собак даже каталась верхом на пони, держа поводья в зубах, а остальные псы обходили толпу с маленькими кожаными ведерками, собирая со зрителей деньги.

Оффу даже пригласили во дворец. Меня это удивило, потому что Альфред не любил легкомысленных развлечений. Вообще-то король предпочитал богословские диспуты, но сейчас велел, чтобы псов привели во дворец. Я решил, что таким образом он хочет развлечь своих детей.

Мы с Рагнаром тоже явились на это представление, и там я встретил отца Беокку.

Бедный Беокка. Он прослезился от радости, увидев, что я жив. Его волосы, некогда рыжие, теперь сильно поседели. Священнику перевалило за сорок, он был уже стариком; на его косящем глазу появилось бельмо. Бедняга с детства хромал, а его левая рука болталась, как плеть. Окружающие вечно насмехались над его увечьями, хотя никогда не рисковали издеваться в моем присутствии. Беокка знал меня всю жизнь, потому что в свое время был священником моего отца и моим первым учителем. Он искренне любил меня, хотя частенько и не понимал, но при этом неизменно оставался моим другом. Беокка был хорошим священником и умным человеком. Альфред сделал его одним из своих капелланов, и он был счастлив оказаться на королевской службе.

Теперь Беокка, словно в бреду, глядел на меня сияющими глазами сквозь пелену слез.

— Ты жив, Утред! — сказал он, неуклюже обнимая меня.

— Меня трудно доконать, святой отец.

— Да, так и есть, так и есть, — повторял он, — хотя в детстве ты был чрезвычайно слабым ребенком.

— Я?!

— «Из заморышей заморыш» — так всегда говорил твой отец. И только потом ты начал расти.

— И уже не остановился, так?

— Ну до чего же умно придумано! — сказал Беокка, глядя, как два пса ходят на задних ногах. — Мне очень нравятся собаки, — продолжал он. — А ты должен обязательно поговорить с Оффой.

— Зачем?

Я посмотрел на мерсийца, который, щелкая пальцами и свистя, подавал команды собакам.

— Этим летом он был в Беббанбурге, — пояснил Беокка. — И сказал, что твой дядя перестроил главный зал. Теперь он стал больше. А Гита умерла. Бедняжка Гита! — Беокка перекрестился. — Она была хорошей женщиной.

Гита была моей мачехой. После того как отец погиб при Эофервике, она вышла замуж за моего дядю, став, таким образом, соучастницей узурпации Беббанбурга. Я никак не отреагировал на известие о ее смерти, но после представления, когда Оффа и две его помощницы уложили кольца и взяли собак на поводки, нашел мерсийца и заявил, что должен с ним поговорить.

Оффа был странным человеком. Высоким, как я, мрачным, проницательным, и что самое удивительное — христианским священником. Так что на самом деле к нему следовало бы обращаться «отец Оффа».

— Но мне наскучила церковь, — сказал он, когда мы сидели в «Двух журавлях» и я угощал его элем, — и наскучила моя жена. Ох, до чего же она мне надоела!

— Поэтому ты ушел?

— Я ушел, танцуя, — ответил Оффа. — Ушел вприпрыжку. Я бы улетел, если бы Господь дал мне крылья.

С тех пор он вот уже двенадцать лет путешествовал, странствуя по британским землям саксов и датчан. И везде его встречали приветливо, потому что он приносил с собой смех, хотя сейчас, честно говоря, произвел на меня впечатление довольно мрачного человека.

Беокка оказался прав. Оффа и впрямь побывал в Нортумбрии, да и глаза имел чрезвычайно зоркие. Теперь я понял, что Альфред пригласил его во дворец вовсе не затем, чтобы посмотреть на собак. Оффа явно был одним из его шпионов, приносившим ко двору короля восточных саксов новости, собранные по всей Британии.

— А теперь расскажи, что происходит в Нортумбрии, — попросил я.

Оффа скорчил гримасу и уставился на потолочные балки.

Посетители «Двух журавлей» развлекались тем, что ставили на балке зарубку всякий раз, как снимали одну из шлюх таверны, и, похоже, сейчас Оффа вознамерился сосчитать эти зарубки. На такие подсчеты могла уйти целая вечность. Потом он хмуро посмотрел на меня и сказал:

— Новости, мой господин, — это товар вроде эля, шкур или услуг шлюх. Они покупаются и продаются.

Он подождал, пока я выложу на стол монету. А потом долго смотрел на эту монету и отчаянно зевал. Пришлось достать еще один шиллинг.

— С чего ты хочешь, чтобы я начал свой рассказ? — спросил он.

— Расскажи, что творится на Севере.

В Шотландии все тихо, поведал мне Оффа. У короля Аэда образовался свищ, и это поубавило ему воинственности. Хотя, конечно, скотты продолжают вовсю угонять скот из Нортумбрии, где мой дядя, узурпатор Эльфрик, теперь называет себя не иначе как повелителем Берниции.

— Он хочет быть королем Берниции? — спросил я.

— Он хочет, чтобы его оставили в покое, — ответил Оффа. — Сам Эльфрик никого не трогает, копит деньги, признал Гутреда королем и все время держит наготове свои мечи. Твой дядя не дурак. Он приветствовал датских переселенцев, потому что те предложили ему защиту против скоттов, но при этом Эльфрик не разрешает войти в Беббанбург ни одному датчанину, которому он не доверяет. Он все время печется о безопасности крепости.

— Но он хочет быть королем? — настойчиво продолжал расспрашивать я.

— Если даже и хочет, — ядовито отозвался Оффа, — то предпочитает благоразумно помалкивать, чтобы не гневить Бога.

— А его сын жив?

— Теперь у него два сына, оба юные, а вот жена умерла.

— Я слышал об этом.

— Его старшему сыну понравились мои собаки, и он просил, чтобы отец их купил. Но я отказался продать.

Помимо этого я немного узнал от Оффы о Беббанбурге — только то, что там расширили главный зал и — еще более зловещая новость — перестроили также внешнюю стену и нижние ворота, сделав их выше и сильнее.

Я спросил, бывал ли он со своими собаками в Дунхолме. Оффа удивленно посмотрел на меня и перекрестился.

— Ни один человек не входит в Дунхолм по доброй воле, — ответил он. — Твой дядя дал мне эскорт, чтобы проводить меня через земли Кьяртана, чему я весьма рад.

— Похоже, Кьяртан процветает? — горько вопросил я.

— Он разрастается, как вечнозеленый лавр, — сказал Оффа и, видя мое недоумение, пояснил: — Он процветает, вовсю грабит, насилует и убивает, а Дунхолм служит ему надежным укрытием. Но влияние Кьяртана шире, много шире. У него есть деньги, и на них он покупает себе друзей. Если какой-то датчанин жалуется на Гутреда, можешь быть уверен: этот датчанин берет деньги у Кьяртана.

— Я думал, Кьяртан обязался выплачивать Гутреду дань?

— Он платил ее всего один год. А потом доброму королю Гутреду пришлось обходиться без нее.

— Доброму королю Гутреду?

— Так его называют в Эофервике, — сказал Оффа, — но называют только христиане. Датчане же считают его легковерным дураком.

— Из-за того, что он христианин?

— А христианин ли он? — спросил самого себя Оффа. — Да, Гутред во всеуслышание заявляет, что христианин, и ходит в церковь, но я подозреваю, что он все еще наполовину верит в старых богов. Но он не нравится датчанам не только поэтому. Он пытается взимать с датчан налог на церковь. Эту затею не назовешь умной.

— И сколько же еще осталось править доброму королю Гутреду? — заинтересовался я.

— За пророчества я беру дороже, — ответил Оффа. — Так уж повелось, что все бесполезное стоит дороже.

Я не спешил открывать кошелек.

— А как насчет Ивара? — спросил я.

— В смысле?

— Он все еще признает Гутреда королем?

— Пока что — да, — осторожно произнес Оффа, — но ярл Ивар снова стал самым могущественным человеком в Нортумбрии. Он взял деньги у Кьяртана и, как я слышал, набрал на них себе воинов.

— Зачем?

— А ты сам как думаешь? — саркастически спросил Оффа.

— Чтобы посадить на трон своего человека?

— Вполне возможно, хотя у Гутреда тоже есть своя армия.

— Армия саксов?

— Армия христиан. По большей части — саксов.

— Похоже, надвигается гражданская война?

— В Нортумбрии, — отозвался Оффа, — всегда надвигается гражданская война.

— И Ивар победит, — сказал я, — потому что он безжалостен.

— Он стал более осторожным, — заметил Оффа. — Аэд преподал ему хороший урок три года тому назад. Но через некоторое время Ивар обязательно нападет. Когда будет уверен, что сможет победить.

— Ну, в таком случае Гутред должен убить Ивара и Кьяртана.

— Что должны делать короли, это превыше моего скромного разумения. Я учу собак танцевать, а не людей — править. Ты желаешь знать новости о Мерсии, мой господин?

— Я желаю знать новости о сестре Гутреда.

Оффа слегка улыбнулся.

— О Гизеле? Она теперь монахиня.

Я был потрясен.

— Как монахиня? Неужели Гизела стала христианкой?

— Сомневаюсь, что она христианка, — ответил Оффа, — но, по крайней мере, отправившись в монастырь, она обрела защиту.

— Защиту от кого?

— От Кьяртана. Он хотел выдать Гизелу замуж за своего сына.

Эта новость донельзя меня удивила.

— Но ведь Кьяртан ненавидит Гутреда, — сказал я.

— И тем не менее решил, что сестра Гутреда будет подходящей партией для его одноглазого сына. Подозреваю, что он спит и видит Свена королем Эофервика, а женитьба на сестре Гутреда помогла бы осуществлению этих честолюбивых мечтаний. Как бы то ни было, Кьяртан послал людей в Эофервик и предложил Гутреду деньги и мир. Он вдобавок пообещал, что перестанет калечить христиан, если получит согласие на брак. Думаю, для Гутреда то было немалым искушением.

— Как он мог?!

— Отчаявшимся людям нужны союзники. Кто знает, может, день-другой Гутред мечтал вбить клин между Иваром и Кьяртаном. Так или иначе, он очень нуждался в деньгах. Да и к тому же у Гутреда есть один существенный недостаток: он всегда верит в лучшее в других людях. Его сестра, не столь обремененная филантропическими идеями, отнюдь не была в восторге от такого жениха. И сбежала в монастырь.

— Когда это произошло?

— В прошлом году. Кьяртан посчитал ее отказ выйти за его сына очередным оскорблением и угрожал отдать Гизелу своим людям, чтобы те ею вволю попользовались.

— Она все еще в монастыре?

— Была, когда я покинул Эофервик. Там ей брак не угрожает, верно? Может, Гизела вообще не любит мужчин. Множество монахинь их терпеть не могут. Но я сомневаюсь, что Гутред оставит там сестру надолго. Ее цена в качестве коровы мира слишком велика.

— Он все-таки хочет выдать Гизелу за сына Кьяртана? — спросил я как можно небрежнее.

— Этого не будет, — ответил Оффа и налил себе еще эля. — Отец Хротверд — знаешь такого?

— Отвратительный человек, — поморщился я, вспомнив, как Хротверд поднял в Эофервике толпу на убийство датчан.

— Да уж, чрезвычайно мерзкий тип, — согласился Оффа с редким энтузиазмом. — Именно он придумал обложить датчан церковным налогом. Он предложил также, чтобы сестра Гутреда стала женой твоего дяди, после того как тот овдовел, и это предложение, видимо, понравилось королю. Эльфрику так и так нужна жена, а если он пожелает послать своих копейщиков на Север, это необычайно укрепит власть Гутреда.

— И оставит Беббанбург без защиты, — сказал я.

— Шестьдесят человек смогут удерживать Беббанбург до Судного дня, — отмахнулся Оффа. — Гутреду же нужна армия побольше, и две сотни человек из Беббанбурга станут для него божьим даром. Уж определенно они будут стоить его сестры. Но в то же время не забывай: Ивар сделает все, чтобы помешать этому браку. Он не хочет, чтобы саксы Северной Нортумбрии объединились с христианами Эофервика. Поэтому, мой господин, — Оффа отодвинул свою скамью от стола, словно предлагая завершить на том пространный рассказ, — в Британии царит мир, повсюду, кроме Нортумбрии, где у Гутреда возникли неприятности.

— А в Мерсии нет неприятностей? — спросил я.

— Ничего из ряда вон выходящего, — покачал головой Оффа.

— А в Восточной Англии?

Оффа помолчал; потом, поколебавшись, сказал:

— Там тоже все спокойно.

Но я знал: он молчал неспроста — хитрец бросил мне наживку и теперь выжидал, невинно глядя на собеседника.

Я со вздохом вынул из кошелька еще один шиллинг и положил на стол. Он позвенел монетой, чтобы убедиться, что серебро хорошее.

— Король Этельстан, — сказал Оффа, — бывший Гутрум, ведет переговоры с Альфредом. Альфред и не подозревает, что мне об этом известно. Они собираются поделить Англию.

— Поделить Англию? — переспросил я. — Но как можно делить то, что тебе не принадлежит!

— Датчанам отдадут Нортумбрию, Восточную Англию и северо-восток Мерсии. Уэссексу же отойдет юго-западная часть Мерсии.

Я изумленно уставился на Оффу.

— Но Альфред никогда не согласится на такое!

— Еще как согласится.

— Ему нужна вся Англия, — запротестовал я.

— Он хочет, чтобы Уэссексу ничто не угрожало, — ответил Оффа, крутанув монету на столе.

— И поэтому согласится пожертвовать половиной Англии? — недоверчиво спросил я.

— Попробуй взглянуть на это иначе, мой господин: в Уэссексе не будет датчан, а в тех землях, где будут править датчане, живет много саксов. Если датчане согласятся не нападать на Альфреда, тот будет чувствовать себя в безопасности. Но вот смогут ли чувствовать себя в безопасности датчане? Даже если Альфред поклянется их не трогать, на их землях все равно будут жить тысячи саксов, и эти саксы могут подняться против датчан в любую минуту… Особенно если их будут поощрять из Уэссекса. Король Этельстан заключит с Альфредом договор, который не будет стоить и пергамента, на котором его нацарапают, — улыбнулся Оффа.

— Ты имеешь в виду, что Альфред нарушит перемирие?

— Открыто — нет. Но он начнет подбивать саксов на мятеж, станет поддерживать христиан и раздувать беспорядки, и все это время будет читать молитвы и клясться своему врагу в вечной дружбе. Вы все считаете Альфреда набожным книгочеем, но этот человек очень честолюбив. И его амбиции простираются на все земли, лежащие между этим местом и Шотландией. Ты видишь, как он молится, а я вижу, как он мечтает. Он пошлет к датчанам миссионеров, и все будут считать, что он интересуется только религией. Но знай: где бы саксы ни убили датчанин, их клинки направит Альфред.

— Нет, — сказал я, — только не Альфред. Его Бог не дозволяет предательства.

— Что ты знаешь о Боге Альфреда? — пренебрежительно спросил Оффа и прикрыл глаза. — «И предал его Господь, Бог наш, в руки наши, и мы поразили его и сынов его и весь народ его, и взяли в то время все города его, и предали заклятию все города, мужчин и женщин и детей, не оставили никого в живых».— Оффа открыл глаза. — Таковы деяния Бога, которому поклоняется Альфред, господин Утред. Хочешь услышать еще что-нибудь из Библии? «И предаст их тебе Господь, Бог твой, и поразишь их».— Оффа скорчил гримасу. — Альфред мечтает о земле, свободной от язычников, о земле, где враг полностью истреблен и живут одни только набожные христиане. Если на острове Британия и есть человек, которого следует бояться, господин Утред, то этот человек — король Альфред. — Он встал. — А теперь я должен убедиться, что эти глупые женщины накормили моих собак.

Я смотрел, как Оффа уходит, и думал, что хотя он и очень умный человек, но в отношении Альфреда фатально ошибается. И разумеется, Альфред хотел, чтобы я именно так и думал.

Витан был королевским советом, состоящим из наиболее влиятельных людей королевства. Он собрался по двум поводам: в честь освящения новой церкви Альфреда и обручения Этельфлэд с моим двоюродным братом.

Мы с Рагнаром не имели отношения к прениям витана и поэтому вовсю пьянствовали в городских тавернах, пока велись все эти разговоры. К нам разрешили присоединиться Бриде, что очень обрадовало моего друга. Брида была саксонкой из Восточной Англии и в прошлом моей любовницей. Но то было очень давно, когда мы оба были еще совсем юными. Теперь же Брида стала красивой женщиной и настоящей датчанкой, еще более датчанкой, чем сами датчане. Правда, Рагнар так и не женился на ней, но она долгие годы была его подругой и любовницей, давала моему другу советы и немножко колдовала. Хотя волосы у Рагнара были светлыми, а у Бриды — темными; хотя он ел, как кабан, в то время как она лишь слегка прикасалась к пище; хотя Рагнар был шумным, а Брида — спокойной и мудрой, но они прекрасно ладили и были счастливы вместе.

Я несколько часов рассказывал Бриде о Гизеле, и Брида внимательно слушала.

— Ты и в самом деле думаешь, что Гизела тебя ждет? — наконец спросила она.

— Надеюсь, — ответил я, прикоснувшись к молоту Тора.

— Бедная девушка, — с улыбкой произнесла Брида. — Итак, Утред, ты снова влюблен?

— Да.

— В какой уже раз, — заметила она.

В тот день, накануне церемонии официального обручения Этельфлэд, мы сидели в «Двух журавлях». Там нас и нашел отец Беокка. Руки его были перепачканы чернилами, и я обвиняющим тоном произнес:

— Ну сколько же можно писать!

— Мы составляли списки фирдов графств, — объяснил он. — Теперь каждый мужчина в возрасте от двенадцати до шестидесяти должен дать клятву служить королю. Я составлял списки, но у нас кончились чернила.

— Неудивительно, — заметил я. — Похоже, ты вылил их на себя.

— Сейчас смешивают новый горшок чернил, — сказал Беокка, не обратив внимания на мои слова, — и на это требуется время, поэтому я хотел пока показать тебе новую церковь. Хочешь посмотреть?

— Да уж, просто предел моих мечтаний, — буркнул я.

Но от Беокки так просто не отделаешься.

А церковь и в самом деле оказалась великолепной. Такого большого сооружения я еще никогда не видел. Она взмывала на огромную высоту, крышу ее поддерживали массивные дубовые балки с вырезанными на них изображениями святых и королей. Резьба была раскрашена, а короны королей, нимбы и крылья святых поблескивали золотыми листами. Беокка сказал, что их привезли мастера, выписанные из Франкии. Полностью выложенный каменными плитками пол не требовалось посыпать тростником, и собаки пребывали в недоумении — где же им помочиться.

Альфред издал указ, запрещающий собакам входить в храм Божий, но они все равно туда проникали, поэтому он назначил специального смотрителя с бичом, в чьи обязанности входило выгонять животных из большого нефа. Но, поскольку в свое время ногу смотрителя отрубил датский боевой топор, этот человек ходил медленно, так что собаки без труда ускользали от него.

Нижняя часть церковных стен была из отесанного камня, а верх и крыша — из дерева. Под самой крышей находились высокие окна, затянутые выскобленными роговыми пластинами, чтобы внутрь не проникал дождь.

Все стены покрывали панели из натянутой кожи, на которых были нарисованы картины, изображавшие рай и ад. Небеса населяли саксы, в то время как ад выглядел обиталищем датчан. Хотя, к своему изумлению, я заметил, что вниз, в дьявольское пламя, также угодила пара священников.

— Встречаются плохие священнослужители, — серьезно заверил меня Беокка. — Но таких, конечно, немного.

— Но встречаются и хорошие, — сказал я, чтобы порадовать Беокку. — Кстати, о хороших священниках — ты слышал что-нибудь об отце Пирлиге?

Пирлиг был бриттом, с которым мы сражались бок о бок при Этандуне, и я считал этого человека своим другом. Поскольку Пирлиг говорил на датском, он оказался в числе священников Гутреда, которых послали в Восточную Англию.

— О да, он совершает дело, угодное Господу, — с энтузиазмом ответил Беокка. — Говорят, что уже множество датчан приняли крещение! Я воистину верю, что мы видим преображение язычников.

— Только не меня, — вставил Рагнар.

— Христос явится к тебе однажды, господин Рагнар, и ты будешь удивлен Его милосердием, — покачал головой Беокка.

Датчанин Рагнар промолчал.

Однако я видел, что его, как и меня, впечатлила новая церковь Альфреда.

Гробница святого Свитуна, обнесенная серебряной оградой, находилась перед высоким алтарем, покрытым красной тканью. На этом огромном, словно парус драккара, алтаре стояла дюжина прекрасных восковых свечей в серебряных подсвечниках. Они окружали большой серебряный крест, инкрустированный золотом.

Рагнар пробормотал, что стоит целый месяц плыть по морю, чтобы разграбить все это великолепие.

По обеим сторонам от креста красовались вместилища реликвий: ящички и фляжки из серебра и золота, сплошь усыпанные драгоценностями. В некоторых из них имелись маленькие хрустальные окошечки, через которые можно было увидеть реликвии. Там хранились: кольцо с пальца ноги Марии Магдалины; остатки перьев голубя, выпущенного Ноем из ковчега; роговая ложка святого Кенелма; фляжка с пылью с гробницы святого Хедды и копыто ослика, на котором Иисус явился в Иерусалим. Ткань, в которую Мария Магдалина завернула тело Христа, лежала отдельно, в огромном золотом ларце, а неподалеку, казавшийся совсем крошечным рядом с этим золотым великолепием, стоял горшочек с зубами святого Освальда — подарок Гутреда. Два зуба этого великомученика так и хранились в серебряном горшочке из-под устриц, который выглядел очень убого рядом с остальными сосудами.

Беокка показал нам и другие сокровища, но больше всего он гордился куском кости, который можно было увидеть через окошечко из кристалла молочного цвета.

— Это я нашел! — объявил он. — Правда, изумительно?

Он понял крышку ларца и вынул кость, которая выглядела так, словно попала сюда с тарелки с засохшими остатками рагу.

— Это эстел святого Седды! — благоговейно произнес Беокка.

Он перекрестился и уставился здоровым глазом в осколок желтоватой кости с таким видом, будто реликвия, имеющая форму наконечника стрелы, только что свалилась с небес.

— Как ты это назвал? — переспросил я.

— Эстел святого Седды!

— А что значит эстел? — заинтересовался Рагнар.

Пробыв целый год в заложниках, он хорошо говорил поанглийски, но некоторые слова сбивали его с толку.

— Эстел — это такое приспособление, помогающее читать, — пояснил Беокка. — С помощью него ты следишь за строками. Это указка.

— А почему нельзя водить пальцем? — недоумевал Рагнар.

— Пальцем можно смазать чернила. А эстел — чистый.

— Неужели он в самом деле принадлежал святому Седде? — спросил я, притворяясь пораженным.

— В самом деле, в самом деле! — в благоговейном изумлении ответил Беокка — он был близок к экстазу. — Это собственный эстел святого Седды. И нашел его я! Он хранился в маленькой церкви в Дорнваракестере, а тамошний священник оказался на редкость невежественным: он и понятия не имел, что это такое. Эстел лежал в роговом ящичке, на котором было нацарапано имя святого Седды, а тамошний священник даже не умел читать! Только подумайте — неграмотный священник! Поэтому я конфисковал реликвию.

— То есть украл ее?

— Взял на хранение! — оскорбился Беокка.

— Хорошо быть святым, — заметил я. — Люди положат один из твоих вонючих башмаков в золотой ларец и станут поклоняться ему. Может, и ты со временем удостоишься такой чести.

— Ну же, Утред, право, не стоит насмехаться надо мной, — покраснел Беокка.

Однако по румянцу, проступившему на его лице, я понял, что затронул тайные чаяния Беокки. Он хотел, чтобы его тоже объявили святым. А почему бы и нет? Он был хорошим человеком, куда лучше, чем многие известные мне люди, почитаемые ныне как святые.

В тот день мы с Бридой навестили Хильду, и я пожертвовал ее монастырю тридцать шиллингов: почти все деньги, которые у меня были. Но Рагнар пребывал в беспечной уверенности, что ему непременно вскоре привезут из Ютландии состояние Сверри, и тогда он поделится со мной. Я тоже верил в это и потому спокойно вручил свои монеты Хильде, которую привел в восхищение серебряный крест на рукояти Вздоха Змея.

— Отныне ты должен мудро пользоваться этим мечом, — серьезно проговорила она.

— Я всегда пользуюсь им мудро.

— Ты использовал силу Господа, направив ее в клинок, — пояснила Хильда. — И эта сила не должна иметь ничего общего со злом.

Я сомневался, что послушаюсь ее наказа, но все равно был очень рад повидаться с Хильдой. Альфред подарил ей пыль с гробницы святого Хедды, и аббатиса сказала, что, смешав ее с творогом, приготовила чудесное снадобье, немедленно исцелившее в монастыре дюжину больных.

— Если ты когда-нибудь заболеешь, — заметила она, — обязательно приходи к нам. Мы смешаем пыль со свежим творогом и помажем тебя этой мазью.

Я увидел Хильду снова на следующий день, когда нас всех пригласили на освящение церкви и церемонию обручения Этельфлэд. Аббатиса, вместе со всеми остальными монахинями Винтанкестера, стояла в боковом нефе, в то время как Рагнар, Брида и я были вынуждены остаться в самой дальней части церкви, поскольку появились поздно. Я был выше большинства мужчин, но все равно разглядел только малую часть церемонии, которая, казалось, длилась целую вечность.

Два епископа читали молитвы, священники разбрызгивали святую воду, а хор монахов что-то распевал. Потом архиепископ Контварабургский прочел длинную проповедь, в которой (и это меня очень порадовало) ничего не говорилось ни о новой церкви, ни об обручении. Он лишь поносил церковников Уэссекса за то, что они носят короткие одежды, а не длинные.

— Сие есть бесовское одеяние! — гремел епископ. — Короткие одежды оскорбляют его святейшество Папу в Риме, и, под страхом отлучения от церкви, их ношение следует немедленно прекратить!

Священники, стоявшие рядом с нами, все как один были как раз в коротком. Они попытались съежиться, чтобы походить на карликов в длинных одеждах. Монахи снова запели, а потом мой двоюродный брат, рыжеволосый и самоуверенный, с важным видом подошел к алтарю, и отец подвел к нему малышку Этельфлэд и поставил рядом. Архиепископ что-то побормотал над ними, их побрызгали святой водой, а потом только что обрученная пара была представлена собравшимся, и все мы послушно разразились приветственными криками.

Затем невесту поспешили увести, а все мужчины в церкви начали поздравлять Этельреда. Ему исполнилось двадцать лет. Он был на одиннадцать лет старше Этельфлэд. Этот низкорослый, рыжеволосый, надменный юноша не сомневался в собственной значимости. Ну как же: он был сыном своего отца, а тот считался главным олдерменом Южной Мерсии — области, меньше всего населенной датчанами. И поскольку однажды Этельред станет предводителем свободных мерсийских саксов, он сможет привести большую часть Мерсии под правление Уэссекса. Именно поэтому ему и обещали в жены дочь Альфреда.

Этельред пошел по нефу, приветствуя присутствующих, а потом увидел меня — и страшно удивился.

— А я слышал, что тебя взяли в плен на Севере, — сказал он.

— Так оно и было.

— Однако ты здесь! А знаешь, Утред, ты именно тот человек, который мне нужен.

Он улыбнулся, убежденный, что я испытываю к нему глубокую симпатию, даже и не подозревая, насколько ошибается. Самоуверенный Этельред считал, что все в целом мире восхищаются им, а потому только и мечтают стать его друзьями.

— Король оказал мне честь, назначив командиром своей личной стражи, — сказал он.

— Да ну? — удивился я.

— По крайней мере, до тех пор, пока я не унаследую обязанности своего отца.

— Полагаю, твой отец хорошо себя чувствует? — сухо спросил я.

— Он болен, — с довольным видом ответил Этельред. — Поэтому кто знает, как долго я буду командовать стражей Альфреда! Но ты мне очень пригодишься, если станешь служить в этой страже.

— Я бы предпочел разгребать дерьмо, — откровенно сказал я и протянул руку к Бриде, поинтересовавшись: — Помнишь Бриду? Ты пытался изнасиловать ее лет десять тому назад.

Этельред густо покраснел, ничего не ответил и поспешил прочь. Брида засмеялась ему вслед, потом чуть заметно поклонилась, потому что Эльсвит, жена Альфреда, как раз проходила мимо.

Эльсвит сделала вид, что не заметила нас: она никогда не любила ни меня, ни Бриду. Зато Энфлэд, ближайшая компаньонка Эльсвит, нам улыбнулась, и я поцеловал ей руку.

— Эта женщина была шлюхой в таверне, — сказал я, — а теперь управляет домашним хозяйством короля.

— Ей повезло, — ответила Брида.

— А Альфред знает, что она была шлюхой? — осведомился Рагнар.

— Притворяется, что не знает, — сказал я.

Альфред шел последним. Он выглядел больным, но в этом не было ничего необычного. Король слегка наклонил голову, проходя мимо меня, но ничего не сказал, зато Беокка засеменил ко мне. Мы беседовали у дверей, пережидая, когда схлынет толпа.

— Ты должен повидаться с королем сегодня же после полуденных молитв, — сказал мне Беокка. — И ты тоже, господин Рагнар. Я вас позову.

— Мы будем в «Двух журавлях», — ответил я.

— Интересно, почему вам так полюбилась эта таверна?

— Ясно почему: ведь это не только таверна, но и бордель. И если ты туда пойдешь, святой отец, позаботься о том, чтобы сделать зарубку на балке, дабы показать, что ты завалил одну из тамошних красоток. От души рекомендую тебе Этель. У нее только одна рука, но она ею такое вытворяет!

— Боже всемилостивый, Утред! — пришел в ужас Беокка. — Как ты можешь говорить такие вещи? Если я когда-нибудь женюсь, а я молюсь, чтобы Христос даровал мне такое счастье, я отправлюсь к своей невесте незапятнанным.

— Дай Бог, чтобы именно так все и случилось, святой отец, — ответил я, на сей раз вполне серьезно.

Бедный Беокка. Он был удивительно некрасив — и все-таки мечтал о семейном счастье. Покамест он не нашел себе супруги, и я сомневался, что когда-нибудь найдет. Наверняка немало женщин не отказались бы выйти за него замуж, несмотря на его косоглазие и прочие уродства — ведь этого священника высоко ценил сам Альфред, — но Беокка ждал, когда его, подобно молнии, поразит любовь. Он с благоговением взирал на красивых женщин, предавался безнадежным мечтам и читал молитвы.

«Может быть, — подумал я, — однажды Небеса и впрямь вознаградят его восхитительной невестой».

Хотя, по правде говоря, ничего из того, что я слышал о христианских Небесах, не говорило, что в их распоряжении имеются такие радости.

Беокка вытащил нас в тот день из «Двух журавлей». Я заметил, что он тайком взглянул на потолочные балки и, казалось, был потрясен количеством зарубок на них. Но он ничего об этом не сказал, а просто повел нас во дворец, где мы отдали привратнику свои мечи. Рагнару велели подождать во дворе, а меня Беокка провел прямо в рабочий кабинет Альфреда.

Эта маленькая комнатушка представляла собой часть римского здания, являвшегося сердцем винтанкестерского дворца. Я и раньше бывал здесь, поэтому меня не удивили ни скудная меблировка, ни кучи пергамента, свалившиеся с широкого подоконника. Каменные стены были выбелены, что делало комнату светлой, хотя Альфред почему-то держал в углу дюжину зажженных свечей. На каждой свече виднелись глубокие линии, на расстоянии примерно большого пальца друг от друга. Свечи явно служили не для освещения, потому что лучи осеннего солнца просачивались сквозь большое окно. Мне не хотелось спрашивать, для какой цели они тут нужны — может, Альфред сам расскажет об этом. Я просто предположил, что каждая свеча поставлена в честь одного святого, которому он молился за последние несколько дней, а каждая линия означает грех, который следует сжечь. Альфред очень хорошо запоминал все грехи… Особенно мои.

Король был одет в коричневый балахон, делавший его похожим на монаха. Его руки, как и руки Беокки, были перепачканы чернилами. Он выглядел бледным и больным. Я слышал, что его снова жестоко донимают боли в животе, и время от времени он вздрагивал, словно кто-то колол его в брюхо. Однако Альфред приветствовал меня достаточно тепло:

— Господин Утред. Полагаю, ты в добром здравии?

— Так и есть, мой господин, — ответил я, стоя на коленях. — Надеюсь, и ты тоже?

— Бог посылает мне страдания. В них есть некая цель, поэтому я должен радоваться этому. Ярл Рагнар с тобой?

— Он ждет снаружи, мой господин.

— Хорошо, — кивнул Альфред. — Встань, пожалуйста.

Я стоял в единственном свободном уголке, остававшемся в этой маленькой комнатушке. Загадочные свечи занимали много места, да еще Беокка устроился у стены рядом с великаном Стеапой. Я удивился, увидев этого человека. Альфред благоволил к умным людям, а Стеапу едва ли можно было назвать таковым. Он родился рабом, потом стал воином и, по правде говоря, мало на что годился, кроме поглощения эля и истребления врагов короля. Однако, следует признать, там и там ему просто не было равных.

А теперь Стеапа стоял за высоким письменным столом короля, донельзя смущенный, будто сомневался, уж не по ошибке ли его сюда позвали.

Я думал, что Альфред спросит о моих злоключениях, потому что король любил слушать истории о далеких местах и незнакомых людях, но он даже не коснулся этой темы. Вместо этого Альфред спросил, какого я мнения о Гутреде. Я ответил, что он мне нравится. Это, похоже, удивило короля.

— Гутред тебе нравится, несмотря на то что он с тобой сделал?

— У него не было особого выбора, мой господин, — возразил я. — Я сказал ему, что король должен быть безжалостным, чтобы защитить свое королевство.

— Вот как? — Альфред с сомнением смотрел на меня.

— Если бы мы, простые люди, ожидали благодарности от королей, мой господин, — проговорил я с самым серьезным выражением лица, — то пребывали бы в вечном разочаровании.

Он сурово посмотрел на меня, а потом разразился смехом, что с ним случалось чрезвычайно редко.

— Я скучал по тебе, Утред, — сказал Альфред. — Ты единственный человек, который осмеливается быть дерзким со мной.

— Он не хотел дерзить, мой господин, — обеспокоенно произнес Беокка.

— Разумеется, хотел, — возразил Альфред. Он подвинул несколько пергаментов на подоконнике и сел. — Что ты думаешь о моих свечах? — спросил меня король.

— Я считаю, мой господин, что от свечей больше толку ночью.

— Я пытаюсь создать часы.

— Часы? Зачем?

— Чтобы отмечать ход времени.

— Смотри на солнце, мой господин, — посоветовал я, — а ночью — на звезды.

— Не все умеют видеть сквозь облака, — ядовито заметил Альфред. — Каждая отметка на свече должна означать один час. Если я смогу найти свечу, которая сгорает ровно за двадцать четыре часа, что проходят между полуднем и полуночью, тогда я всегда буду знать, который сейчас час, верно?

— Да, мой господин, — ответил я.

— Следует тратить свое время с толком, — продолжал король, — а для этого сперва нужно выяснить, сколько именно его у нас в запасе. Так?

— Да, мой господин, — ответил я с нескрываемой скукой.

Альфред вздохнул, просмотрел пергаменты и нашел среди них один с огромной печатью из тошнотворно-зеленого воска.

— Это послание от короля Гутреда, — сказал он. — Он просит моего совета, и я не против дать ему совет. Для чего и отправляю в Эофервик посольство. Отец Беокка согласился стать моим голосом.

— Это честь для меня, мой господин, — со счастливым видом проговорил Беокка. — Огромная честь.

— И отец Беокка доставит королю Гутреду драгоценные дары, — продолжал Альфред, — дары, которые следует защищать. А стало быть, необходим эскорт из воинов. Я подумал, что, может быть, ты позаботишься о такой защите, господин Утред? Вместе со Стеапой?

— Да, мой господин, — ответил я, на сей раз с энтузиазмом, потому что только и грезил, что о Гизеле, а она находилась в Эофервике.

— Но ты понимаешь, — сказал Альфред, — что главным будет отец Беокка. Он мой посол, и тебе придется во всем подчиняться его приказам. Это понятно?

— Еще как, мой господин, — ответил я.

По правде говоря, я теперь вовсе не был обязан исполнять поручения Альфреда. Я больше не был связан с ним клятвой, я не был восточным саксом, но он посылал меня туда, куда я и сам хотел отправиться, поэтому не стал ничего говорить королю про обет верности.

Однако он и сам об этом вспомнил.

— Вы — все трое — вернетесь до Рождества, чтобы доложить о результатах вашего посольства, — сказал король. — И если вы не поклянетесь в этом, — теперь он смотрел на меня, — не поклянетесь быть моими людьми, я не позволю вам туда отправиться.

— Тебе нужна моя клятва? — спросил я.

— Я настаиваю на этом, господин Утред, — ответил он.

Я заколебался, очень уж мне не хотелось снова становиться человеком Альфреда. Однако я чувствовал, что за этим так называемым посольством стоит нечто большее, вряд ли дело ограничится одним только советом. Если Альфред хочет дать Гутреду совет, почему он не напишет письмо? Или не пошлет полдюжины священников, от болтовни которых у Гутреда устанут уши? Однако Альфред отправлял Стеапу и меня, а мы с ним, по правде говоря, годились для единственной цели — драки. Да и Беокка, хотя он, без сомнения, и был хорошим человеком, едва ли подходил на роль посла.

Невольно напрашивался вывод: раз Альфред хочет отправить меня и Стеапу на Север, значит, он задумал насилие. Так как же все-таки поступить? Мои колебания привели короля в раздражение.

— Должен ли я напомнить тебе, Утред, — резковато спросил Альфред, — что я пошел на некоторые жертвы, чтобы освободить тебя из рабства?

— А почему ты это сделал, мой господин? — ответил я вопросом на вопрос.

Беокка зашипел: его возмущало, что я не уступил немедленно желанию короля. Альфред казался обиженным, но потом, видимо, все-таки рассудил, что мой вопрос заслуживает ответа. Он знаком велел Беокке замолчать, потом потеребил печать на письме к Гутреду, рассыпав кусочки зеленого воска.

— Аббатиса Хильдегит убедила меня это сделать, — наконец сказал он.

Я ждал. Альфред взглянул на меня, и я понял, что дело тут не только в отчаянных мольбах Хильды.

— И еще мне казалось, — неловко добавил он, пожав плечами, — что за службу, которую ты сослужил мне при Этандуне, я отблагодарил тебя недостаточно.

Это едва ли могло послужить извинением, но было признанием того, что поместье «Пять Шкур» и впрямь не являлось достойной наградой за отвоеванное назад королевство.

— Благодарю, мой господин, — сказал я. — Я принесу тебе клятву верности.

Как я уже говорил, мне страшно не хотелось давать такую клятву — но был ли у меня выбор?

Да уж, от судьбы не уйдешь. Пять лет продолжались мои колебания между любовью к датчанам и верностью саксам, и вот теперь, в этой комнатушке с оплывающими свечами-часами, я поклялся служить королю, которого не любил.

— Но могу я спросить, мой господин, в связи с чем Гутреду понадобился совет?

— Дело в том, что Ивар Иварсон устал от Гутреда, — ответил Альфред, — и хочет видеть на троне Нортумбрии другого, более уступчивого человека.

— Или хочет сам сесть на этот трон? — предположил я.

— Ивар, думаю, не желает нести тяжелые королевские обязанности, — сказал Альфред. — Ему нужны власть, деньги, воины, а еще ему нужен другой человек, который будет проделывать за него тяжелую работу: проводить в жизнь касающиеся саксов законы и повышать взимаемые с них налоги. И он наверняка выберет сакса.

Это имело смысл. Именно так датчане обычно управляли побежденными саксами.

— И Ивару, — продолжал Альфред, — больше не нужен Гутред.

— Почему, мой господин?

— Потому что король Гутред пытается сделать равными перед законом и датчан, и саксов.

Я вспомнил, что Гутред и впрямь этого хотел, и спросил:

— А разве это плохо?

— Это глупо, — ответил Альфред, — издавать указ, что каждый человек, будь он христианин или язычник, должен отдавать десятину Церкви.

Оффа упоминал об этом церковном налоге — да уж, и впрямь глупо. Десятина представляла собой десятую часть всего, что человек выращивал, сооружал или мастерил, и язычники датчане никогда не примут такого закона.

— А я думал, что ты одобришь такой закон, мой господин, — лукаво проговорил я.

— Разумеется, я одобряю десятину, — устало отозвался Альфред, — но десятина должна даваться от чистого сердца, добровольно.

— «Hilarem datorem diligit Deus», — вставил Беокка бесполезное замечание. — Так говорится в Евангелии.

— «Доброхотно дающего любит Бог»,— перевел Альфред. — Но когда среди твоих подданных половина язычников и половина христиан, нельзя добиться их единства, оскорбляя более могущественную половину. Гутред должен быть датчанином с датчанами и христианином с христианами. Таков мой совет ему.

— Если датчане восстанут, хватит ли у Гутреда сил, чтобы их разбить? — спросил я.

— У него есть фирд саксов — то, что осталось от этого фирда, — и кое-какие датские христиане, но последних, увы, слишком мало. По моим подсчетам, он может собрать шестьсот копейщиков, но меньше половины из них заслуживают доверия, если дело дойдет до битвы.

— А сколько воинов соберет Ивар? — спросил я.

— Около тысячи. И если к нему присоединится Кьяртан, у него будет куда больше людей. А Кьяртан поддерживает Ивара.

— Кьяртан ни за что не покинет Дунхолм.

— Ему и не нужно покидать Дунхолм, — ответил Альфред. — Вполне достаточно только послать двести человек на помощь Ивару. И Кьяртан, как мне сказали, питает особую ненависть к Гутреду. Уж не знаю почему.

— Это потому, что Гутред основательно помочился на его сына, — пояснил я.

— Что он сделал? — изумленно уставился на меня король.

— Вымыл ему голову своей мочой, — ответил я. — Я сам это видел.

— Великий Боже! — воскликнул Альфред, явно думая, что к северу от Хамбера живут одни сплошные варвары.

— Итак, теперь Гутред должен уничтожить Ивара и Кьяртана? — спросил я.

— Это не мои дела, а Гутреда, — сдержанно ответил Альфред.

— Он должен заключить с ними мир, — сказал Беокка и, нахмурившись, посмотрел на меня.

— Мир всегда желателен, — отозвался Альфред, но без особого энтузиазма.

— Если мы пошлем миссионеров к нортумберлендским датчанам, мой господин, — настойчиво проговорил Беокка, — то обязательно добьемся мира.

— Как я уже сказал, мир всегда желателен, — повторил Альфред.

Похоже, на самом деле он так не думал. Как человек умный, Альфред знал, что в данном случае мира быть не может. Я вспомнил, как Оффа, человек с танцующими псами, рассказал мне, что затевается брак Гизелы с моим дядей.

— Гутред мог бы уговорить моего дядю, чтобы тот его поддержал, — заявил я.

Альфред задумчиво посмотрел на меня.

— И ты бы это одобрил, господин Утред?

— Эльфрик — узурпатор, — ответили. — Он торжественно поклялся признать меня наследником Беббанбурга и нарушил свою клятву. Нет, мой господин, я бы этого не одобрил.

Альфред вгляделся в свои свечи, которые таяли, пятная дымом побеленные стены.

— Эта горит слишком быстро, — заметил он.

И, облизав пальцы, загасил пламя и положил погасшую свечу в корзину, где лежала дюжина других забракованных свечей.

— Очень желательно, — проговорил Альфред, все еще рассматривая свечи, — чтобы в Нортумбрии правил христианский король. И еще более желательно, чтобы этим королем был Гутред. Он датчанин, а если мы хотим победить датчан с помощью силы знания и любови к Христу, нам понадобятся датские короли-христиане. Кто нам совершенно не нужен — так это Кьяртан и Ивар, затевающие войну против христиан. Они уничтожат Церковь, если только смогут.

— Кьяртан наверняка уничтожит, — согласился я.

— И я сомневаюсь, что твой дядя достаточно силен, чтобы победить Кьяртана и Ивара, — продолжил Альфред, — даже если пожелает заключить союз с Гутредом. Нет… — Король помолчал, раздумывая, потом добавил: — Единственное спасение заключается в том, чтобы Гутред заключил мир с язычниками. Таков мой совет Гутреду. — Последние слова Альфред произнес, обращаясь к Беокке.

У Беокки был довольный вид.

— Это мудрый совет, мой господин, — сказал он. — Да славится Иисус Христос!

— Кстати, о язычниках. — Теперь Альфред посмотрел на меня. — Что станет делать ярл Рагнар, если я его освобожу?

— Во всяком случае, он не будет сражаться на стороне Ивара, — твердо ответил я.

— Ты в этом уверен?

— Рагнар ненавидит Кьяртана. И если Кьяртан заключит союз с Иваром, Рагнар возненавидит и его тоже. Да, мой господин, я в этом уверен.

— Итак, если я освобожу Рагнара и позволю ему отправиться с тобой на Север, он не обратит свой меч против Гутреда? — спросил Альфред.

— Он будет драться с Кьяртаном, — ответил я. — Но вот что он думает о Гутреде, этого я не знаю.

— Если Рагнар будет сражаться против Кьяртана, этого вполне достаточно, — кивнул Альфред, поразмыслив над моими словами. Король улыбнулся Беокке: — Цель вашего посольства, святой отец, заключается в том, чтобы проповедовать перед Гутредом мир. Вы посоветуете ему быть датчанином с датчанами и христианином среди саксов. Понятно?

— Да, мой господин, — ответил Беокка, но было ясно, что он совершенно сбит с толку.

Альфред говорил о мире, но посылал воинов, потому что знал: пока Ивар и Кьяртан живы, мира быть не может. Он не осмеливался объявить об этом публично, иначе северные датчане обвинили бы Уэссекс во вмешательстве в дела Нортумбрии. Датчане этого терпеть не могли, и их негодование прибавило бы сил Ивару. Альфред хотел, чтобы на троне Нортумбрии оставался Гутред, ведь он был христианином, а христианская Нортумбрия, скорее всего, будет приветствовать армию саксов, когда та явится — если вообще явится. Ивар же и Кьяртан превратят Нортумбрию в оплот язычников, если смогут, и Альфред хотел этому помешать.

Таким образом, Беокка должен будет проповедовать мир и всеобщее примирение, но Стеапа, Рагнар и я принесем с собой мечи. Мы были злобными псами войны, и король прекрасно знал, что Беокка не сможет нас удержать.

Альфред мечтал, и мечты его охватывали весь остров Британия.

А мне снова предстояло стать его человеком. В душе я противился этому, но король посылал меня на Север, к Гизеле, что совпадало с моими желаниями. Поэтому я опустился перед Альфредом на колени, вложил свои ладони в его и дал клятву, утратив таким образом свободу.

Потом позвали Рагнара, он тоже опустился на колени, и ему даровали свободу.

А на следующий день мы все выехали на Север.

* * *

Я опоздал: Гизела уже была замужем.

Я услышал об этом от Вульфера, архиепископа Эофервикского, а уж он-то знал, о чем говорит, потому что сам провел церемонию венчания в большой церкви Эофервика. Похоже, я опоздал всего на пять дней. Услышав новости, я испытал такое же страшное отчаяние, как и в тот раз, когда малодушно проливал слезы на Хайтабу.

Гизела стала замужней женщиной.

Когда мы добрались до Нортумбрии, стояла осень. Соколы-сапсаны вовсю охотились на недавно прилетевших вальдшнепов и чаек, которые собирались на полях в залитых дождями бороздах. Вплоть до недавнего времени стояла золотая осень, но теперь, когда мы путешествовали по Мерсии, с запада начали накатывать дожди.

В нашем отряде было десять человек: Рагнар, Брида, Стеапа, я, отец Беокка, надзиравший за тремя слугами, которые вели вьючных лошадей, нагруженных щитами, доспехами, сменной одеждой и дарами, что Альфред посылал Гутреду. У Рагнара в подчинении находились двое, бывших вместе с ним в ссылке. Все мы ехали на прекрасных лошадях, которых дал нам Альфред.

Мы продвигались вперед довольно быстро, но нас задерживал Беокка. Он ненавидел ездить верхом и, хотя мы положили на седло его кобылы две толстые овчины, все равно стер себе кожу и страшно мучился. На протяжении всего путешествия он репетировал речь, которой собирался приветствовать Гутреда, повторяя снова и снова одни и те же слова, чем страшно всем нам надоел.

В Мерсии мы не столкнулись ни с какими неприятностями: присутствие Рагнара обеспечило нам радушный прием во всех датских домах. В Северной Мерсии все еще правил король-сакс по имени Кеолвульф, но с ним мы не встретились, и было ясно, что настоящая власть находится здесь в руках великих датских владык.

Под проливным дождем, который сопровождался порывами сильного ветра, мы пересекли границу с Нортумбрией. Да и когда мы въехали в Эофервик, дождь все еще лил.

Там, в Эофервике, я и узнал, что Гизела вышла замуж. И не просто вышла замуж, но уехала из Эофервика вместе с братом.

— Я сам провел обряд венчания, — сказал нам архиепископ Вульфер.

Он ел ложкой ячменный суп, к завиткам его белой бороды прилипли клейкие капли.

— Глупая девчонка проплакала всю церемонию и отказалась от мессы, но какая разница? Она теперь все равно замужем.

Я был в ужасе. Опоздать всего лишь на каких-то пять дней! Воистину, судьба неумолима.

— А мне говорили, что Гизела отправилась в монастырь, — сказал я, будто мог этим что-то изменить.

— Она и впрямь жила в монастыре, — подтвердил Вульфер. — Но если ты посадишь кошку на конюшню, она все равно не превратится в лошадь, верно? Девчонка просто пряталась в монастыре! Вместо того чтобы рожать детей в законном браке. Плохо, что ей потакали. Разрешили жить в монастыре и при этом никогда не читать молитв. Да этой Гизеле нужно было всыпать как следует! В чем она нуждалась, так это в хорошей порке, и уж я не стал с ней миндальничать. Что ж, так или иначе, Гутред вытащил свою сестру из монастыря и выдал замуж.

— За кого? — спросил Беокка.

— За господина Эльфрика, конечно.

— Неужели Эльфрик явился в Эофервик? — удивился я, ибо знал, что мой дядя так же не любил покидать Беббанбург, как и Кьяртан оставлять свое безопасное убежище в Дунхолме.

— Нет, сам господин Эльфрик сюда не явился, — ответил Вульфер. — Но прислал с десяток людей, один из которых заменил его на церемонии. То была свадьба через уполномоченное лицо. Совершенно законная, между прочим, процедура.

— Так и есть, — подтвердил Беокка.

— И где же теперь Гизела? — спросил я.

— Отправилась на Север. — Вульфер махнул роговой ложкой. — Они все уехали. Брат забрал ее в Беббанбург. С ними отправился аббат Эадред, который, разумеется, прихватил с собой труп святого Кутберта. И этот ужасный человек, Хротверд, тоже уехал. Не выношу Хротверда! Именно он, идиот, уговорил короля обложить датчан десятиной. Я предупреждал Гутреда, что это не слишком разумно, но Хротверд заявил, что якобы получил указания прямо от святого Кутберта, поэтому, что бы я ни говорил, все было впустую. А теперь датчане, вероятно, собирают войска; так что быть войне.

— Войне? — переспросил я. — Гутред объявил войну датчанам? — Это казалось мне маловероятным.

— Нет, конечно! Но они должны его остановить.

Вульфер вытер бороду рукавом.

— Как именно остановить? — поинтересовался Рагнар.

— Не позволить им добраться до Беббанбурга, а как же еще? В тот день, когда Гутред доставит сестру и тело святого Кутберта в Беббанбург, Эльфрик даст ему две сотни копейщиков. Но датчанам это не по нраву! Они худо-бедно мирились с Гутредом, но только потому, что тот был слишком слаб, чтобы ими командовать. Но если он получит от Эльфрика пару сотен превосходных копейщиков, датчане раздавят его, как вошь. Полагаю, Ивар уже собирает войска, чтобы помешать этому.

— Значит, они взяли с собой тело благословенного святого Кутберта? — спросил Беокка.

Архиепископ нахмурился, глядя на него, и заметил:

— Ты довольно странный посол.

— Чем же, мой господин?

— У тебя плохо с глазами, верно? Альфред, должно быть, очень нуждается в людях, если посылает уродов вроде тебя. В Беббанбурге раньше был косоглазый священник. Но это было очень давно, еще во времена старого господина Утреда.

— Это был я, — охотно ответил Беокка.

— Не болтай глупости, при чем тут ты? Тот парень, о котором я говорю, был молодым и рыжеволосым. Да принеси же всем стулья, ты, безмозглый идиот! — повернулся Вульфер к слуге. — Всем шестерым! И подай мне еще хлеба.

Вульфер собирался бежать, спасаясь от войны, назревавшей между Гутредом и датчанами, и весь двор архиепископа был забит повозками, быками и вьючными лошадьми. Сокровища его большой церкви сейчас укладывали и упаковывали, чтобы переправить в какое-нибудь надежное место.

— Король Гутред забрал с собой святого Кутберта, — сказал архиепископ, — потому что такова была назначенная Эльфриком цена. Ему нужен труп святого не меньше, чем молодая жена. Надеюсь, старикан еще не выжил из ума окончательно и вспомнит, в кого именно ему следует втыкать свой член.

Я понял, что мой дядя стремится обрести могущество. Гутред был слаб, но обладал великим сокровищем — трупом святого Кутберта, и если Эльфрик сумеет заполучить его, то станет защитником всех нортумбрийских христиан. Ну а заодно сможет заработать небольшое состояние на пожертвованиях пилигримов.

— Выходит, Эльфрик возрождает Берницию, — проговорил я. — Пройдет немного времени, и он станет величать себя королем.

Вульфер посмотрел на меня с удивлением: похоже, он считал меня законченным дураком.

— Ты прав, — сказал он, — и две сотни копейщиков, которых пришлет господин Эльфрик, пробудут с Гутред ом всего лишь месяц. Потом они вернутся домой, а датчане поджарят Гутреда на огне. А ведь я его предупреждал! Я говорил, что мертвый святой стоит больше двух сотен копейщиков, но король пребывал в таком отчаянии, что согласился. Словом, если вы хотите его увидеть, лучше езжайте на Север.

Вульфер принял нас, потому что мы были посланниками Альфреда, но не предложил нам ни еды, ни крова и явно хотел поскорее избавиться от непрошеных гостей.

— Езжайте на Север, — повторил он. — Может, вы еще найдете этого глупца живым.

Мы отправились обратно в таверну, где нас дожидались Стеапа и Брида, и я проклял трех прях, которые плетут нити наших судеб: они позволили мне приблизиться к заветной цели, а потом оставили с носом. Гизела уехала четыре дня назад, этого времени с лихвой хватало, чтобы добраться до Беббанбурга, а когда ее брат получит поддержку Эльфрика, датчане, скорее всего, устроят мятеж. Хотя последнее меня не особенно волновало. Я думал только о Гизеле.

— Мы должны отправиться на Север, — сказал Беокка, — и найти короля.

— Как только ты появишься в Беббанбурге, мой дядя мигом тебя убьет, — ответил я.

Когда Беокка бежал из Беббанбурга, то прихватил все пергаменты, доказывавшие, что я истинный хозяин этих земель, и Эльфрик, зная, что сделал священник, вознегодовал и поклялся ему отомстить.

— Если Эльфрик беспокоится о спасении своей души, он не убьет священника, — возразил мне Беокка. — И вдобавок я посол! Он не посмеет тронуть королевского посла!

— Пока он в безопасности в Беббанбурге, — вставил Рагнар, — он может делать все, что пожелает.

— Возможно, Гутред и не добрался до Беббанбурга, — заметил Стеапа.

Я так удивился, что этот великан вообще заговорил, что как-то не обратил внимания на его реплику. И все остальные, похоже, тоже не обратили на нее внимания, потому что никто не ответил.

— Если они не хотят брака этой девушки с Эльфриком, — продолжал Стеапа, — то постараются всячески помешать этому.

— Кто «они»? — не понял Рагнар.

— Датчане, мой господин, — пояснил Стеапа.

— А Гутред вынужден путешествовать медленно, — добавила Брида.

— Почему? — спросил я.

— Ты же сам сказал, что он везет с собой труп Кутберта.

В душе моей проснулась надежда. А ведь Стеапа и Брида правы! Гутред, может, и намеревался добраться до Беббанбурга, но с трупом святого быстро не поскачешь, а датчане наверняка захотят его остановить.

— Однако вполне возможно, что Гутред уже мертв, — сказал я.

— Есть только один способ это выяснить, — заключил Рагнар.

* * *

Мы выехали на рассвете следующего дня и изо всех сил скакали по римской дороге. До сих пор мы старались беречь лошадей Альфреда, но теперь нещадно гнали их, хотя нас по-прежнему задерживал Беокка.

Потом, на исходе утра, снова начался дождь. Сперва мелкий, вскоре он сделался достаточно сильным, чтобы земля стала предательски скользкой. Поднялся сильный ветер, причем дул он в лицо. Вдалеке прогремел гром, и дождь припустил еще пуще. Мы все были забрызганы грязью, насквозь промокли и замерзли до мозга костей.

Деревья раскачивались, роняя последнюю листву под порывами ветра. В такой день хорошо сидеть дома, греясь у очага.

А потом мы увидели у дороги первые трупы. Раны двух обнаженных мужчин омывал дождь, так что кровь уже не текла. Рядом с одним из убитых валялся сломанный серп.

Еще три трупа обнаружились в полумиле к северу, у двоих убитых на шее висели деревянные кресты — значит, они были саксами. Беокка перекрестил погибших.

В свете молнии, полоснувшей над холмами на западе, Рагнар указал вперед, и я увидел сквозь пелену дождя придорожное селение. Несколько низких домишек, какое-то строение, похожее на церковь, и господский дом с высоким коньком крыши, обнесенный деревянным палисадом.

У палисада было привязано с десяток коней, а когда мы появились из пелены дождя и ветра, из ворот выбежала дюжина мужчин с копьями и мечами. Они вскочили на коней и галопом поскакали по дороге нам навстречу, но замедлили ход, увидев у Рагнара и у меня на руках браслеты.

— Вы датчане? — прокричал Рагнар.

— Датчане!

Они опустили мечи и повернули коней, чтобы поехать рядом с нами.

— Вы видели поблизости каких-нибудь саксов? — спросил один из них Рагнара.

— Только мертвых.

Мы разместили лошадей в одном из домов: чтобы расширить вход и ввести животных внутрь, пришлось стащить вниз часть крыши. В доме обнаружилась семья саксов: хозяева в ужасе отпрянули от нас. Женщина заскулила и протянула к нам руки в безмолвной мольбе.

— Моя дочь больна, — сказала она.

Девочка, дрожа, лежала в темном углу. Она выглядела не столько больной, сколько перепуганной.

— Сколько ей лет? — поинтересовался я.

— Думаю, одиннадцать, мой господин, — ответила мать.

— Над ней надругались? — спросил я.

— Целых четверо мужчин, мой господин, — вздохнула женщина.

— Теперь девочка в безопасности, — сказал я и дал хозяевам монеты, чтобы оплатить починку крыши.

Мы оставили слуг Альфреда и двух человек Рагнара охранять лошадей, а сами присоединились к датчанам в большом зале дома. Посреди помещения в очаге неистово пылал огонь.

Люди, собравшиеся у очага, подвинулись, давая нам место, хотя их и удивило, что мы путешествуем в компании христианского священника.

Присутствующие подозрительно разглядывали перепачканного и взлохмаченного Беокку, но Рагнар выглядел настолько явным датчанином, что они ничего не сказали. Браслеты на руках моего друга (такие же носил и я сам) указывали на то, что он датский воин, причем самого высокого ранга.

Рагнар произвел такое сильное впечатление на предводителя собравшихся здесь людей, что тот даже слегка поклонился ему.

— Я Хакон из Онхрипума, — представился он.

— Рагнар Рагнарсон, — назвал свое имя мой друг.

Он не представил ни Стеапу, ни меня, но кивнул в сторону Бриды:

— А это моя женщина.

Хакон слышал про Рагнара, и неудивительно: это имя было хорошо известно в холмах к западу от Онхрипума.

— А мы думали, что тебя держат в заложниках в Уэссексе, мой господин! — заметил Хакон.

— Уже отпустили, — коротко ответил Рагнар.

— Тогда добро пожаловать домой, мой господин!

Нам принесли эль, хлеб, сыр и яблоки.

— Скажи, а мертвые саксы, которых мы видели у дороги, — ваша работа? — спросил Рагнар.

— Да, мой господин. Мы должны помешать саксам собраться вместе.

— Тем людям вы уж точно помешали собраться вместе, — кивнул Рагнар.

Хакон самодовольно улыбнулся.

— И чей же приказ вы выполняете? — продолжил расспросы Рагнар.

— Ярла Ивара, мой господин. Он велел нам убивать всех вооруженных саксов.

Рагнар с лукавым видом указал подбородком на Стеапу:

— Он сакс и вооружен.

Хакон и его люди посмотрели на зловещего великана.

— Он с тобой, мой господин.

— А почему Ивар отдал такой приказ? — осведомился Рагнар.

И тогда Хакон поведал нам всю историю — во всяком случае, то, что было известно ему самому.

Гутред ехал на Север той же дорогой, что и мы, но Кьяртан послал людей, чтобы преградить ему путь.

— У Гутреда не больше полутора сотен копейщиков, — сказал Хакон, — а Кьяртан выставил против него двести или даже больше. Гутред и не пытался сражаться.

— И где же теперь Гутред?

— Сбежал, мой господин.

— Куда? — резко спросил Рагнар.

— Мы думаем, что на запад, мой господин, в сторону Камбреленда.

— И Кьяртан не преследовал его?

— Кьяртан, мой господин, никогда не удаляется от Дунхолма. Он боится, что Эльфрик Беббанбургский нападет на Дунхолм, стоит ему только уехать.

— А что еще приказали вам? — поинтересовался Рагнар.

— Мы должны встретиться с господином Иваром в Треске, — ответил Хакон.

— В Треске?

Мой друг явно был озадачен. Это селение лежало на берегу озера в нескольких милях к востоку отсюда. И если Гутред, как считают, отправился на запад, то с какой стати Ивар собирал людей под своим знаменем на востоке? Потом Рагнар понял, в чем дело.

— Ивар хочет напасть на Эофервик?

Хакон кивнул.

— Он возьмет город Гутреда, мой господин, и тому некуда будет деваться.

— Он может поехать в Беббанбург, — предположил я.

— По пятам за Гутредом следуют всадники, — возразил Хакон, — и если он попытается отправиться на север, Кьяртан выступит снова. — Он прикоснулся к рукояти меча. — Мы навсегда покончим с саксами, мой господин. Господин Ивар будет рад твоему возвращению.

— Я никогда не стану сражаться вместе с Кьяртаном, — резко ответил Рагнар.

— Даже ради богатой добычи? — спросил Хакон. — Я слышал, в Эофервике всего полным-полно.

— Его уже грабили раньше, — заметил я. — Вряд ли там еще хоть что-то есть.

— Осталось вполне достаточно, — категорично заявил Хакон.

«Ивар действует очень умно, — подумал я. — Пока Гутред, сопровождаемый лишь небольшим отрядом копейщиков и при этом отягощенный священниками, монахами и трупом святого, скитается по Нортумбрии в страшную непогоду, его враги захватят дворец и город, включая и городской гарнизон, представляющий собой сердце королевского войска. А Кьяртан всячески мешает Гутреду добраться до Беббанбурга, где тот был бы в безопасности».

— Чей это дом? — спросил Рагнар.

— Он принадлежал саксу, мой господин, — ответил Хакон.

— Принадлежал?

— Этот сакс дерзнул обнажить меч, — объяснил командир датчан, — поэтому он и его люди теперь мертвы. В живых остались лишь две его дочери.

Он мотнул головой в противоположную сторону:

— Они в коровнике, если ты их хочешь.

Когда сгустился вечер, появились новые датчане. Все они направлялись в Треск, а этот дом был подходящим местом, чтобы укрыться от непогоды: теперь поднялся настоящий ураган. Ну а поскольку тут имелся эль, то, само собой, все воины напились. Настроение у них было превосходное: еще бы, ведь Гутред совершил ужасную ошибку. Он отправился на север с горсткой людей в уверенности, что датчане не тронут его, а теперь этим датчанам пообещали легкую добычу.

Наша компания полностью заняла одну из спальных платформ, тянувшихся вдоль стен зала.

— Вот что мы должны сделать, — сказал Рагнар, — отправиться в Сюннигтвайт.

— Причем на рассвете, — согласился я.

— Почему именно в Сюннигтвайт? — захотел узнать Беокка.

— Потому что там мои люди, — ответил Рагнар. — А именно в этом мы сейчас и нуждаемся. В надежных людях.

— Нам первым делом следует найти Гутреда, — настаивал Беокка.

— Чтобы его найти, нужны люди, — сказал я. — И мечи.

В Нортумбрии начиналась заварушка, и тот, кто хотел выжить, должен был окружить себя мечами и копьями.

Трое пьяных датчан наблюдали за тем, как мы совещаемся. Их удивляло, а возможно, и оскорбляло то обстоятельство, что в нашей беседе участвует христианский священник. Подойдя к платформе, они потребовали объяснить, кто такой Беокка и почему мы держим его при себе.

— Мы держим этого человека, — ответил я, — на тот случай, если вдруг проголодаемся.

Они вполне удовольствовались таким объяснением, и шутка обошла весь зал, порядком повеселив присутствующих.

Буря утихла ночью. Гром гремел все тише и тише, и дождь, хлеставший по соломенной кровле, потихоньку слабел и к рассвету уже едва-едва моросил. Вода капала с поросшей мхом крыши.

Мы надели кольчуги и шлемы и, когда Хакон и остальные датчане отправились на восток, в Треск, наш отряд поскакал на запад, к холмам.

Я думал о Гизеле, затерявшейся где-то в этих холмах, — жертве своего отчаявшегося брата.

— Если мы найдем Гутреда, — спросил меня на скаку Беокка, — мы сможем забрать его на юг, к Альфреду?

— Забрать на юг, к Альфреду? — удивился я. — А зачем нам это надо?

— Чтобы Гутред остался в живых. Раз он христианин, его радушно встретят в Уэссексе.

— Но Альфред хочет, чтобы он был королем здесь, — ответил я.

— Уже слишком поздно, — мрачно проговорил Беокка.

— Нет, — заявил я. — Вовсе даже не поздно.

Беокка уставился на меня так, словно заподозрил в безумии. Может, я и впрямь выглядел безумным среди всего этого хаоса, охватившего Нортумбрию, однако было одно обстоятельство, о котором Ивар не подумал. Он, должно быть, уже не сомневался, что победил. Он собирал под свои знамена воинов, а Кьяртан тем временем гнал Гутреда в самый центр страны, где ни одна армия не смогла бы долго протянуть в такой холод, под ветром и проливным дождем. Но Ивар забыл о Рагнаре. Мой друг слишком долго находился далеко отсюда, однако удержал свои земли в холмах, и на этих землях кормились люди, которые поклялись служить Рагнару.

Поэтому мы сейчас и скакали в Сюннигтвайт. К горлу моему подступил комок, когда мы галопом спустились в долину, потому что Сюннигтвайт был уже совсем рядом. А ведь именно там я провел свое детство, там меня вырастил отец Рагнара, там я научился сражаться, любил и был счастлив и там же я пережил ту страшную ночь, когда Кьяртан сжег дом Рагнара и убил всех его обитателей. Впервые с тех давних пор я вернулся сюда.

Люди Рагнара жили в селении Сюннигтвайт или рядом с холмами, но первым человеком, которого я здесь увидел, была Этне, та самая рабыня из племени скоттов, которую мы освободили у Гируума. Она несла два ведра воды и не узнала меня, пока я ее не окликнул. И тут девушка выронила ведра и с криком побежала к домам. Из низкого дверного проема появился Финан. Увидев нас, он издал восхищенный возглас, затем вышли еще несколько человек, и вот уже образовалась целая толпа, радостно выкрикивающая приветствия, потому что Рагнар вернулся наконец к своим людям.

Финан не мог дождаться, пока я спешусь; радостно ухмыляясь, он шел рядом с моей лошадью.

— Хочешь узнать, как умер Сверри? — спросил ирландец.

— Медленной смертью? — предположил я.

— Да уж, и мучительной. — Финан снова ухмыльнулся. — И мы забрали себе его деньги.

— Много денег?

— Больше, чем тебе могло бы присниться! — воскликнул он с торжеством. — И еще мы сожгли дом Сверри, оставив плакать его женщину и детей.

— Вы пощадили их?

Финан явно смутился.

— Это Этне их пожалела. Но я был доволен уже тем, что убил Сверри. — Он опять ухмыльнулся, глядя на меня сверху вниз. — Похоже, нам опять придется повоевать, да?

— Ты угадал.

— Мы должны сразиться с этим ублюдком Гутредом? — спросил Финан.

— А тебе этого хочется?

— Только представь: он прислал священника, заявив, что отныне мы должны платить деньги церкви! Мы прогнали священника.

— А я думал, ты христианин.

— Я христианин, — начал оправдываться Финан, — но будь я проклят, если отдам священнику десятую часть своих денег!

Жители Сюннигтвайта ожидали, что им придется сражаться за Ивара. Они были датчанами и в надвигающейся войне видели войну между датчанами и выскочками саксами, но ни один из них не рвался в бой, потому что им не нравился Ивар. Приказ Ивара достиг Сюннигтвайта пять дней тому назад, и Ролло, который был тут главным в отсутствие Рагнара, намеренно тянул с отбытием. Теперь же решать предстояло Рагнару, и той ночью перед своим домом, у горящего под облаками огромного костра, он предложил людям высказать все, что у них на уме.

Рагнар мог бы отдать им любой приказ, но он не виделся с большинством из этих людей целых три года и теперь хотел знать, каковы их настроения.

— Я позволю им говорить откровенно, — сообщил он мне, — а потом объявлю своим людям, что мы будем делать.

— И что мы будем делать? — спросил я.

— Пока и сам не знаю, — ухмыльнулся Рагнар.

Первым говорил Ролло. Не то чтобы ему не нравится Гутред, сказал он, но он сомневается: будет ли Гутред самым подходящим королем для Нортумбрии.

— Ибо король, — высказал свое мнение Ролло, — должен быть честным, справедливым, щедрым и сильным. Гутреда же нельзя назвать ни справедливым, ни сильным. А еще он покровительствует христианам.

В толпе послышались одобрительные возгласы.

Беокка, сидевший рядом со мной и понимавший достаточно из того, что здесь говорилось, расстроился.

— Альфред поддерживает Гутреда! — прошипел он мне.

— Тише, — предупредил я.

— Гутред, — продолжал Ролло, — потребовал, чтобы мы платили дань христианским священникам.

— И вы заплатили? — спросил Рагнар.

— Нет.

— Но если не Гутред, — требовательно спросил Рагнар, — то кто тогда, по-вашему, должен стать королем?

Все молчали.

— Ивар? — предположил Рагнар, и по толпе пробежал возмущенный ропот.

Никому не нравился Ивар, но все предпочитали помалкивать, все, кроме Беокки, который открыл было рот, но замолчал, как только я ткнул его локтем в костлявые ребра.

— А как насчет ярла Ульфа? — поинтересовался мой друг.

— Он уже слишком стар, — ответил Ролло. — Кроме того, Ульф вернулся в Кайр Лигвалид и хочет там остаться.

— Может, все-таки есть сакс, который оставил бы нас, датчан, в покое? — спросил Рагнар.

И снова никто не ответил.

— Или же найдется датчанин, достойный стать королем? — продолжал Рагнар.

— Только Гутред! — тявкнул, как пес, Беокка.

Ролло сделал шаг вперед, словно намереваясь сказать нечто важное.

— Мы повсюду последуем за тобой, господин, — обратился он к Рагнару, — потому что ты честный и справедливый, щедрый и сильный.

Это вызвало аплодисменты в толпе, собравшейся у огня.

— Это предательство! — прошипел Беокка.

— Умолкни, — велел я.

— Но Альфред велел нам…

— Альфреда здесь нет, а потому лучше замолчи по-хорошему!

Рагнар смотрел на огонь. Он был таким красивым и жизнерадостным, с таким волевым и в то же время открытым лицом, однако сейчас, казалось, пребывал в замешательстве.

Потом он взглянул на меня.

— А знаешь, Утред, ты вполне мог бы стать королем, — сказал Рагнар.

— Мог бы, — согласился я.

— Наш долг — поддержать Гутреда! — вновь тявкнул Беокка.

— Финан, — окликнул я, — рядом со мной сидит косоглазый, косолапый священник, одна рука у которого висит, словно плеть. Он страшно раздражает меня своими замечаниями. Если он вякнет еще хоть слово, перережь ему глотку.

— Но, Утред! — пискнул Беокка.

— Я дозволяю ему это единственное высказывание, — сказал я Финану, — но в следующий раз ты отправишь его прямо к праотцам.

Ирландец ухмыльнулся и вытащил меч. Священник умолк.

— Ты вполне мог бы стать королем, — снова обратился ко мне Рагнар.

Я ощущал на себе взгляд темных глаз Бриды.

— Мои предки были королями, — проговорил я, — и во мне течет их кровь. Это кровь Одина.

Мой отец, хотя и был христианином, всегда гордился тем, что его родословная восходит прямиком к богу Одину.

— И из тебя получился бы хороший король, — продолжал Рагнар. — Ибо хоть ты и сакс, но любишь датчан. Ты мог бы стать королем Нортумбрии Утредом. Почему бы и нет?

Брида все еще наблюдала за мной. Я знал, что она вспоминает ту ночь, когда погиб отец Рагнара, когда Кьяртан и его люди, издавая дикие воинственные вопли, перерезали мужчин и женщин, которые, спотыкаясь, выскакивали из горящего дома.

— Ну? — поторопил меня Рагнар. — Ты согласен?

Не скрою, искушение было очень велико. В свое время мои предки правили Берницией, а теперь мне предлагали трон Нортумбрии. Если рядом будет Рагнар, то поддержка датчан мне обеспечена, ну а саксы станут делать то, что им скажут. Конечно, Ивар будет сопротивляться, как и Кьяртан, и мой дядя, но что с того? А воин из меня гораздо лучше, чем из Гутреда.

Однако я понимал, что быть королем — не моя судьба. Я знавал множество королей, и их жизнь была вовсе не такой уж завидной. Альфред казался буквально измотанным своими обязанностями, хотя, пожалуй, тут немалую роль сыграли его непрекращающаяся болезнь и то, что он не способен был легко относиться к делам. Однако Альфред был прав в своем самоотверженном служении долгу. Король должен править разумно, он обязан поддерживать равновесие между великими танами своего королевства, ему следует отражать натиск врагов и заботиться о том, чтобы сокровищница оставалась полна, он должен присматривать за дорогами, крепостями, армиями.

Пока я обдумывал все это, Рагнар и Брида пристально смотрели на меня, а Беокка, сидевший рядом со мной, буквально затаил дыхание. В конце концов я рассудил, что вовсе ни к чему брать на себя такую ответственность. Ну а серебро, роскошные пиры и красивые женщины — все это я вполне могу получить и так.

— Нет, моя судьба совсем иная, — сказал я.

— А вдруг ты и сам не знаешь своей судьбы? — предположил Рагнар.

Дым завитками поднимался в холодное небо, яркое от искр костра.

— Моя судьба, — сказал я, — быть правителем Беббанбурга. Я это знаю. А, сам понимаешь, Нортумбрией нельзя управлять из Беббанбурга. Но может, быть королем — твоя судьба? — обратился я к Рагнару.

Тот покачал головой.

— Мой отец, и отец моего отца, и все мои предки испокон веку были викингами. Мы плыли по морю туда, где могли разбогатеть. И действительно становились богатыми. Мы жили весело, не испытывая недостатка в эле, серебре и битвах. И если я стану королем, мне придется защищать то, что я имею, от людей, которые попытаются у меня это отобрать. В результате из викинга я превращусь в пастуха. А я хочу быть свободным. Я слишком долго пробыл заложником, и теперь мне нужна свобода. Я хочу видеть, как ветер надувает паруса, а мой меч блестит на солнце. Я не желаю обременять себя обязанностями.

Рагнар думал точно так же, как я, хотя выразил это куда более красноречиво. Внезапно он радостно ухмыльнулся, словно сбросив с плеч тяжелую ношу.

— Я желаю быть богаче любого короля, — объявил он своим людям, — и обещаю, что вы все разбогатеете вместе со мной!

— Тогда кто же должен быть королем? — спросил Ролло.

— Гутред, — ответил Рагнар.

— Хвала Господу! — воскликнул Беокка.

— Замолчи, — прошипел я.

Но людям Рагнара не слишком понравилось его решение. И верный Ролло — осунувшийся, бородатый — заговорил от имени остальных:

— Гутред покровительствует христианам. Он скорее сакс, чем датчанин. Он заставит всех нас поклоняться их прибитому гвоздями богу.

— Гутред сделает то, что ему скажут, — твердо заявил я. — А мы в первую очередь скажем ему, что ни один датчанин не станет платить десятину их церкви. Он будет таким же королем, каким был Эгберт, послушным желаниям датчан.

Беокка негодующе забрызгал слюной, но я не обратил на него внимания.

— Важно другое, — продолжал я, — кто именно из датчан будет отдавать ему приказы? Ивар? Кьяртан? Или Рагнар?

— Рагнар! — закричали все.

— И я хочу, — начал Рагнар, придвинувшись ближе к огню, так что пламя осветило его, заставив казаться больше и сильнее, — я всем сердцем желало, — продолжил он, — увидеть Кьяртана побежденным. Если Ивар победит Гутреда, Кьяртан станет могущественнее, а Кьяртан — мой враг. Он наш общий враг. Между его семьей и моей существует кровная вражда, и я должен ему хорошенько отмстить. Мы отправимся на помощь Гутреду, но если Гутред не поможет нам взять Дунхолм, то клянусь вам: я убью его самого и всех его людей и захвачу его трон. Но я бы предпочел стоять по колено в крови Кьяртана, нежели быть королем всех датчан. Я бы предпочел стать убийцей Кьяртана, чем королем всей Земли. Я не считаю своим врагом Гутреда. Мои враги — вовсе не саксы. И не христиане. Мой заклятый враг — это Кьяртан Жестокий!

— И к тому же в Дунхолме, — сказал я, — спрятано серебро, достойное богов.

— Итак, мы найдем Гутреда, — объявил Рагнар, — и будем сражаться вместе с ним!

Мгновение назад толпа хотела, чтобы Рагнар повел их против Гутреда, но теперь все радостно приветствовали известие о том, что станут сражаться за этого короля. Тут было семьдесят человек: не слишком много, но эти люди по праву входили в число лучших воинов Нортумбрии. И сейчас они колотили мечами по щитам и выкрикивали имя Рагнара.

— Вот теперь я разрешаю тебе говорить, — обратился я к Беокке.

Но ему нечего было сказать.

И на рассвете следующего дня, под ясным небом, мы выехали на поиски Гутреда.

И Гизелы.

Назад: Глава шестая

Дальше: Часть третья Движущаяся тень