Часть первая Король-раб - Властелин Севера - Бернард Корнуэлл - RutLib.com

Часть первая
Король-раб

Я с нетерпением ждал прихода темноты. Стояла летняя ночь, и свет яркого месяца, то и дело выскальзывавшего из-за облаков, заставлял меня нервничать. Ибо мне была нужна темнота.

Я принес два кожаных мешка к небольшому хребту, который отмечал северную границу моего поместья. Да, моего поместья. Фифхэден — вот как оно называлось. Этими землями король Альфред вознаградил меня за службу, которую я сослужил ему у Этандуна, где на длинном зеленом холме мы разбили армию датчан. То была славная схватка: «стена щитов» против «стены щитов», и тогда Альфред снова показал себя королем, и датчане были разбиты, а Уэссекс спасен. И, осмелюсь сказать, тогда я сражался лучше, чем большинство других воинов.

В той битве погибли моя возлюбленная и мой друг, а я сам получил удар копьем в правое бедро, и наградой за все это стал Фифхэден. «Пять Шкур» — вот что значило это название. Да уж, «Пять Шкур»! В моих новых владениях едва-едва могли сводить концы с концами четыре семьи рабов, которые пахали землю, пасли овец и ловили рыбу в реке Кенет.

Другие воины получили громадные поместья, а Церковь так и вовсе вознаградили богатыми лесными угодьями и пастбищами, полными сочной травы, мне же достались жалкие «Пять Шкур». Я ненавидел Альфреда, этого жалкого, набожного, скупого короля, который не доверял мне, потому что я не был христианином, потому что я был северянином, а заодно и потому что я вернул ему его королевство в битве при Этандуне. И в награду за это он дал мне Фифхэден. Вот ублюдок!

Так вот, я принес два мешка к небольшому хребту, траву на котором ощипали овцы. Хребет усеивали огромные валуны; месяц, время от времени вырываясь из-за облаков, окрашивал их сияющим белым цветом. Я присел на корточки рядом с одним из этих громадных камней, и Хильда опустилась рядом со мной на колени.

В ту пору Хильда была моей женщиной. Раньше она была монахиней в Сиппанхамме, но датчане взяли этот город и надругались над ней. Теперь она жила со мной. Иногда ночью я слышал, как она молится, и ее молитвы были полны слез и отчаяния. Я считал, что в конце концов Хильда вернется к своему Богу, но пока что она находила убежище в моих объятиях.

— Чего мы ждем? — спросила она.

Я приложил палец к губам, призывая к молчанию.

Хильда была красива: удлиненное лицо, большие глаза и золотистые волосы, спрятанные сейчас под обрывком шарфа. По моему разумению, она лишь зря теряла время, живя в монастыре. Альфред, конечно, хотел, чтобы молодая женщина туда вернулась. Вот почему я позволил ей остаться со мной. Чтобы позлить короля. Этого ублюдка!

Я выжидал, желая убедиться, что за нами никто не наблюдает. Вообще-то вряд ли за нами кто-нибудь следил, потому что людям не нравится покидать дома ночью, когда по земле бродят порождения ужаса.

Хильда вцепилась в свой крест, но мне в темноте было хорошо и уютно. Еще в детстве я приучил себя любить ночь. Я был скедугенганом, Движущейся Тенью, одной из тех тварей, которых боятся люди.

Я ждал долго, но наконец убедился, что на низком хребте никого больше нет. Тогда я вытащил Осиное Жало, свой короткий меч, вырезал им квадратный кусок дерна и отложил в сторону. Затем выкопал яму, ссыпав землю в свой плащ. Лезвие все время натыкалось на мел и кремни, и я знал, что на Осином Жале останутся зазубрины, но продолжал копать, пока не сделал в земле углубление, достаточное, чтобы похоронить младенца.

Мы с Хильдой положили в эту яму два мешка. В них лежали мои сбережения — серебро и золото, и у меня не было ни малейшего желания оказаться похороненным вместе с ними. Я также владел «Пятью Шкурами», двумя мечами, кольчугой, щитом, шлемом, лошадью и красивой худощавой монахиней, но, поскольку у меня не было воинов, способных защитить мое имущество, сокровища пришлось спрятать. Я оставил себе только несколько серебряных монет, а остальное доверил земле, и мы засыпали захоронку, хорошенько утоптали землю, а потом вернули на место вырезанный кусок дерна.

Я подождал, пока месяц не выплывет из-за облака, потом осмотрел дерн: прекрасно, никто и не заподозрит, что здесь недавно потревожили землю. Я запомнил место, мысленно привязав его к расположенным неподалеку валунам. Однажды, когда у меня будет возможность защитить свои сокровища, я обязательно вернусь за ними.

Хильда пристально смотрела на «могилу», скрывшую мои сбережения.

— Альфред говорит, что ты должен оставаться здесь, — сказала она.

— Альфред может помочиться себе в глотку, — ответил я. — И, надеюсь, этот ублюдок подавится и сдохнет.

Вообще-то ему вряд ли была суждена долгая жизнь, уж очень он был болезненный. Королю исполнилось всего двадцать девять, он был на восемь лет старше меня, но выглядел на все пятьдесят, и я сомневался, что этот человек протянет еще больше двух-трех лет. Альфред вечно жаловался на боли в животе, или бегал в сортир, или дрожал от лихорадки.

Хильда прикоснулась к дерну над закопанным сокровищем.

— Разве это не означает, что мы возвращаемся в Уэссекс? — спросила она.

— Это означает, что никто не путешествует среди врагов с полной мошной, — возразил я. — Здесь мои сокровища в безопасности, и если мы выживем, то рано или поздно выкопаем их. А если я погибну, ты сделаешь это одна.

Она ничего не ответила, и мы перенесли землю, насыпанную в мой плащ, к реке и бросили ее в воду.

Утром мы взяли лошадей и поехали на восток. Мы направлялись к Лундену, потому что именно там и начинались все дороги.

Меня вела моя судьба. То был год 878-й, мне сравнялся двадцать один год, и я верил, что меч поможет мне завоевать мир. Я был Утредом Беббанбургским, человеком, убившим Уббу Лотброксона в схватке у моря и выбившим из седла Свейна Белую Лошадь в битве при Этандуне. Я был человеком, вернувшим Альфреду королевство, и я ненавидел короля. Именно поэтому я его покидал. Мой путь будет путем меча, и он обязательно приведет меня домой.

Я отправлюсь на север.

* * *

Лунден — самый огромный город на всем острове Британия, и я всегда любил его старинные дома и оживленные переулки, но мы с Хильдой прожили там только два дня, поселившись в саксонской таверне, что находилась в новой части города, к востоку от разрушающихся римских стен. Это место входило в состав Мерсии, и там стоял гарнизон датчан. Питейные заведения были полны чужеземцев, торговцев и капитанов судов. Купец по имени Торкильд предложил подвезти нас до Нортумбрии. Я сказал ему, что меня зовут Рагнарсон, и он наверняка не поверил, но задавать вопросов не стал.

Торкильд запросил с нас две серебряные монеты с условием, что я буду помогать грести. Я был саксом, но меня воспитали датчане, поэтому я говорил на датском языке, и купец принял меня за датчанина. Мой прекрасный шлем, кольчуга и два меча красноречиво свидетельствовали о том, что я воин, и Торкильд, должно быть, заподозрил во мне дезертира, бывшего солдата разбитой армии, но какое ему было до этого дело? Ему нужен был гребец.

Некоторые торговцы сажали на весла рабов, но Торкильд считал, что от рабов одни неприятности, и нанимал свободных людей.

Мы вышли во время отлива. Наше судно было набито свертками полотна, маслом из Франкии, бобровыми шкурами, прекрасно выделанной седельной кожей и множеством мешков с драгоценными тмином и горчицей. Едва оставив позади город и дельту Темеза, мы очутились в Восточной Англии, но почти не видели этого королевства, потому что в первую же ночь с моря накатил густой туман и продержался несколько дней.

Иной раз по утрам мы вообще не могли двигаться и, даже когда погода бывала сносной, не отдалялись от берега.

Я решил отправиться домой по воде, поскольку так было быстрее, чем странствовать по суше, но вместо этого мы миля за милей ползли в тумане, пробираясь сквозь илистые наносные берега, ручьи и предательские течения, которые кого угодно запутают. Каждую ночь мы останавливались, находя место, где можно было бросить якорь или пришвартоваться. Мы провели целую неделю в богом забытых болотах Восточной Англии, потому что доска носовой обшивки покоробилась и не удавалось достаточно быстро вычерпывать просачивающуюся внутрь воду. Так что нам пришлось вытащить судно на грязный берег и заняться ремонтом.

К тому времени, как корпус проконопатили и просмолили, погода переменилась: солнечные блики засверкали на море, над которым больше не висел туман. Мы принялись грести на север, по-прежнему останавливаясь каждую ночь.

По дороге нам встретилась дюжина других судов, все они были длиннее и уже судна Торкильда. То были датские военные корабли, следовавшие на север. Я решил, что это беглецы из побежденной армии Гутрума, которые направляются домой, в Данию, а может, во Фризию или еще куда-нибудь, где грабить легче, чем в Уэссексе, королевстве Альфреда.

Торкильд, высокий и мрачный человек, утверждал, что ему тридцать пять лет. Он заплетал свои седеющие волосы в длинные косы, которые свисали до пояса, и на руках его я не заметил браслетов — свидетельств воинской удали.

— Я сроду не воевал, — признался он мне. — Меня воспитали торговцем, я всегда был торговцем, и мой сын тоже будет торговцем, когда я умру.

— Ты живешь в Эофервике? — спросил я.

— В Лундене. Но у меня есть склад в Эофервике. В этом месте можно купить хорошую овечью шерсть.

— Там все еще правит Риксиг? — спросил я.

— Риксиг умер два года тому назад. Теперь на троне человек по имени Эгберт, — покачал головой Торкильд.

— Когда я был ребенком, Эофервиком управлял король по имени Эгберт.

— Это его сын. А может, двоюродный брат? Как бы то ни было, он сакс.

— Так кто же на самом деле правит в Нортумбрии?

— Конечно мы, — ответил Торкильд, имея в виду датчан.

Датчане часто сажали послушных им саксов на троны захваченных государств, и Эгберт, кем бы он ни был, без сомнения, являлся таким карманным правителем, монархом на поводке. Он придавал датской оккупации видимость законности, но настоящим правителем являлся ярл Ивар, датчанин, владевший большинством земель вокруг города.

— Он Ивар Иварсон, — с оттенком гордости в голосе произнес Торкильд, — сын Ивара Лотброксона.

— Я знал этого человека, — отозвался я.

И хотя Торкильд вряд ли мне поверил, я тем не менее говорил правду. Ивар Лотброксон был бесстрашным воином, худым, как скелет, жестоким и наводящим повсюду ужас, но он был другом ярла Рагнара, который меня воспитал. Брата Ивара, Уббу Лотброксона, я убил в схватке у моря.

— Ивар — вот кто истинный правитель Нортумбрии, — заявил Торкильд, — но только не в долине реки Виир. Там правит Кьяртан. — Произнеся это имя, торговец прикоснулся к амулету в виде молота, висевшему у него на шее. — Теперь его зовут Кьяртан Жестокий, — продолжал он, — а его сын — так тот еще хуже.

— Свен, — угрюмо произнес я.

Я знал Кьяртана и Свена. Они были моими врагами.

— Свен Одноглазый, — скорчив гримасу, подтвердил Торкильд и снова прикоснулся к амулету, ибо боялся накликать беду, произнося эти имена. — А к северу от них правит Эльфрик Беббанбургский.

Я знал и его. Этот самый Эльфрик Беббанбургский, приходившийся мне родным дядей, украл по праву принадлежащие мне земли, но я притворился, что последнее имя мне незнакомо.

— Эльфрик? — переспросил я. — Еще один сакс?

— Сакс, — кивнул Торкильд, — но его крепость слишком неприступна для нас. — И добавил, поясняя, почему правителю саксов разрешили остаться в Нортумбрии: — И он нам, признаться, нисколько не мешает.

— Друг датчан?

— Во всяком случае, не враг. Есть три великих владыки: Ивар, Кьяртан и Эльфрик. А вот за холмами, в Камбреленде? Никто не знает, что там творится.

Торквильд имел в виду западный берег Нортумбрии, выходивший к Ирландскому морю.

— Там, в Камбреленде, правил раньше великий датский вождь. Его звали Хардакнут, но я слышал, что его убили в какой-то сваре. А теперь? — Торговец пожал плечами. — Кто знает?

Итак, моей целью была Нортумбрия — королевство трех соперничающих правителей, ни один из которых меня не любил, мало того, двое из них желали моей смерти. Однако там был мой родной дом, и мне давно следовало взыскать долг, поэтому я следовал тропой меча.

То был долг кровной мести. Мести, планы которой я вынашивал вот уже пять лет, с того самого дня, как Кьяртан и его люди пришли ночью к дому ярла Рагнара. Они сожгли дом и убили всех, кто пытался спастись из пламени. Рагнар вырастил меня, я любил его, как родного отца, а его убийца до сих пор не отомщен. У Рагнара остался сын, тоже Рагнар. Мы с ним дружили, но Рагнар Младший никак не мог отомстить, ибо его сейчас держали в заложниках в Уэссексе. Поэтому я отправлюсь на север, найду Кьяртана и убью его. А заодно убью и его сына Свена Одноглазого, который взял в плен дочь Рагнара Старшего.

Жива ли Тайра? Я этого не знал. Но в любом случае я поклялся отомстить за смерть Рагнара Старшего. И вот сейчас, когда я плыл на корабле Торкильда, налегая на весла, мне иной раз казалось: я действую безрассудно, плывя домой, потому что Нортумбрия буквально кишит моими врагами. Но меня гнала сама судьба, и я испытал необычайное волнение, когда мы наконец вошли в широкое устье Хамбера.

Здесь ничего нельзя было разглядеть, кроме илистого берега, еле видного сквозь пелену дождя, кустов ивняка на отмелях, отмечающих спрятанные ручьи, да широких ковров водорослей и ряски на поверхности серой воды. Но то была река, которая вела в знакомую мне Нортумбрию, и я понял, что принял верное решение. Именно здесь был мой дом. Не в Уэссексе с его богатыми полями и спокойными холмами. Уэссекс был уже прирученным, запряженным в сбрую королем и Церковью, а тут в холодном северном воздухе носились вольные стаи птиц.

— Здесь ты и живешь? — спросила Хильда, когда мы подплыли поближе к берегу реки.

— Моя земля лежит дальше к северу. А это Мерсия, — показал я на южный берег. — А там — Нортумбрия, и тянется она вплоть до земель, где живут варвары.

— Варвары?

— Скотты, — ответил я и сплюнул через борт.

До нашествия датчан нашими главными врагами были скотты. Они даже совершали набеги на юг, через наши земли. Но затем на них, как и на нас, напали северяне, и теперь скотты уже не представляли собой прежней угрозы, хотя все еще были опасны.

Мы поднялись на веслах по реке Уз, и наши песни звучали в такт ударам весел, пока мы скользили под ивами и ольхами, мимо лугов и лесов. Теперь, когда мы оказались в Нортумбрии, Торкильд снял с носа своего корабля вырезанную из дерева песью голову, чтобы рычащая тварь не испугала духов этой земли.

Тем вечером, под чисто вымытым небом, мы приплыли в Эофервик — главный город Нортумбрии. Именно здесь некогда был убит мой отец и я осиротел, а затем встретил Рагнара Старшего, датчанина, который вырастил меня и любил как родного сына.

Я не греб, когда мы приблизились к городу, потому что весь день налегал на весла, и Торкильд меня сменил. Я стоял на носу, наблюдая, как туман ползет над городскими крышами.

А потом я посмотрел вниз, на реку, и увидел первый труп. Мальчик, лет десяти или одиннадцати от роду, голый, если не считать тряпки, повязанной вокруг бедер. У него было перерезано горло, но огромная рана не кровоточила, потому что ее начисто промыла вода реки Уз. Длинные волосы ребенка колыхались на воде, как водоросли.

Потом мы увидели еще два плывущих тела, после чего приблизились к Эофервику настолько, что разглядели городские укрепления. На них было слишком много людей — людей с копьями и щитами. Еще больше народу теснилось у речных причалов: мужчин в кольчугах, мужчин, осторожно наблюдающих за нами, мужчин с обнаженными мечами; и по приказу Торкильда мы подняли весла, и вода закапала с неподвижных лопастей.

Судно развернулось, подхваченное течением, и я услышал громкие вопли, раздававшиеся за городской стеной.

Ну что же, вот я и дома.

Глава первая

Торкильд позволил судну дрейфовать по течению сотню шагов, пока оно не уткнулось носом в берег рядом с ивой. Он выпрыгнул на сушу, привязал канат из кожи морского котика к ивовому стволу, а потом, бросив испуганный взгляд на вооруженных людей, наблюдающих за нами с высокого берега, торопливо взобрался обратно на борт.

— Ты, — указал он на меня, — выясни, что происходит.

— Да уж явно ничего хорошего, — ответил я. — Тебе нужны подробности?

— Мне нужно знать, что сталось с моим складом, — заявил Торкильд и кивнул в сторону вооруженных мужчин. — И я боюсь спрашивать об этом у них. Так что давай-ка выясни все это сам.

Он выбрал меня по двум причинам: во-первых, я был воином и, кроме того, если бы я погиб, он не стал бы горевать. Большинство его гребцов могли сражаться, но Торкильд всегда избегал драки по мере сил, потому что кровопролитие отнюдь не способствует торговле.

Теперь вооруженные люди шли вниз по берегу. Их было шестеро, но они приближались к нам как-то нерешительно, ведь у Торкильда на борту имелось вдвое больше людей, и все его гребцы были вооружены топорами и копьями.

Я натянул через голову кольчугу, достал сверкающий шлем с волчьей головой, который захватил на датском корабле близ берегов Уэльса, пристегнул Вздох Змея и Осиное Жало. Снарядившись таким образом для битвы, я неуклюже спрыгнул на берег.

И тут же поскользнулся на крутом берегу, схватился за крапиву, которая больно меня обожгла, и, ругаясь, взобрался вверх по тропе. Я бывал здесь раньше: именно на этом широком прибрежном пастбище когда-то сражался мой отец. Натянув шлем, я крикнул Торкильду, чтобы тот бросил мне щит. Он так и поступил, и я уже собирался направиться навстречу шестерым наблюдавшим за мной мужчинам с мечами, когда Хильда прыгнула следом за мной.

— Тебе следовало остаться на борту, — сказал я.

— Нет уж, я с тобой, — возразила она.

Хильда держала один из наших кожаных мешков, в котором едва ли было что-нибудь, кроме смены одежды, ножа да точильного камня.

— Кто это такие? — поинтересовалась она, кивнув в сторону шестерых вооруженных людей, которые стояли в пятидесяти шагах от нас и не спешили сократить это расстояние.

— Давай выясним, — ответил я и вытащил Вздох Змея.

Тени были длинными, дым городских печей казался пурпурным и золотым в тусклом свете сумерек. Грачи летели к гнездам, и вдалеке я видел коров, которых пастухи гнали домой.

Я направился к шестерым мужчинам. Я был в кольчуге, со щитом и двумя мечами, на руках браслеты, а на голове — дорогой шлем. Мой боевой вид подействовал угнетающе на незнакомцев, которые сбились в кучку и ждали, пока я подойду.

Все они обнажили мечи, но я заметил у двоих на шее кресты и заподозрил, что передо мной саксы.

— Когда человек приходит домой, — обратился я к ним по-английски, — он не ожидает, что его встретят с мечами в руках.

Двое из них были постарше остальных, лет тридцати, оба в кольчугах, с густыми бородами. Остальные четверо, облаченные в кожаные доспехи, были помладше, лет семнадцати-восемнадцати, не больше, и руки их явно не привыкли к оружию, как мои к рукояти плуга.

Должно быть, они решили, что я датчанин, потому что сошел с датского корабля. Наверное, они надеялись, что вшестером смогут убить одного датчанина, хотя и понимали, что датчанин этот — воин в полном боевом облачении и, скорее всего, убьет по меньшей мере двоих из них, прежде чем умрет сам. Поэтому незнакомцы явно испытали облегчение, когда я обратился к ним по-английски. Но моя речь озадачила их.

— Ты кто такой? — поинтересовался один из тех, что постарше.

Я не ответил, просто продолжал шагать к ним. Надумай они сейчас на меня напасть, мне бы пришлось или бесславно бежать, или погибнуть, но я шел уверенно, низко держа щит и метя кончиком Вздоха Змея по высокой траве. Незнакомцы приняли мое нежелание отвечать за высокомерие, хотя, по правде говоря, оно объяснялось замешательством. Я прикидывал, уж не назваться ли чужим именем, потому что не хотел, чтобы Кьяртан или мой дядя-предатель знали, что я вернулся в Нортумбрию. Но, с другой стороны, я уже успел прославиться как могущественный воин и теперь самонадеянно рассчитывал устрашить их, назвав себя. Как же быть? И тут меня осенило.

— Я Стеапа из Дефнаскира, — объявил я.

И на тот случай, если имя Стеапы не было известно в Нортумбрии, прибавил хвастливо:

— Я тот, кто уложил Свейна Белую Лошадь в длинный земляной дом.

Человек, спросивший, как меня зовут, сделал несколько шагов назад.

— Ты Стеапа? Тот самый, что служит Альфреду?

— Да. Это я.

— Мой господин, — почтительно произнес он и опустил меч.

Один из юношей прикоснулся к висевшему у него на шее распятию и опустился на колено. Третий незнакомец вложил меч в ножны, и остальные, решив, что он поступил благоразумно, последовали его примеру.

— А вы кто? — требовательно спросил я.

— Мы служим королю Эгберту, — ответил второй тридцатилетний мужчина.

— А мертвецы откуда? Чьи это трупы? — поинтересовался я, показав в сторону реки, где, подхваченное течением, медленно проплывало еще одно обнаженное тело.

— Это датчане, мой господин.

— Вы убиваете датчан?

— Такова воля Господа, — произнес мужчина.

Я показал на судно Торкильда:

— Этот человек датчанин, но он друг. Вы и его убьете?

— Мы знаем Торкильда, мой господин, и, если он пришел с миром, мы его не тронем.

— А как насчет меня? Что вы сделаете со мной?

— Ты предстанешь перед королем, мой господин. И он окажет тебе почтение как великому истребителю датчан.

— Истребителю датчан? — пренебрежительно переспросил я, показав Вздохом Змея на труп, плывущий по течению.

— Он воздаст тебе за победу над Гутрумом, мой господин. Правда ли, что Гутрум побежден?

— Да, это правда. Я был там.

Потом я повернулся, вложил Вздох Змея в ножны и сделал знак Торкильду, который отвязал судно и стал грести вниз по течению. Я прокричал ему, что Эгберт Саксонский поднялся против датчан, но что здешние люди пообещали оставить купца в покое, если он пришел с миром.

— А что бы ты сделал на моем месте? — крикнул Торкильд в ответ.

Его люди тем временем гребли помаленьку, чтобы удержать судно на месте и не позволить реке снести его вниз.

— Иди по течению! — прокричал я по-датски. — Найди воинов-датчан и жди до тех пор, пока толком не выяснишь, что происходит.

— А ты? — спросил он.

— Я остаюсь здесь, — ответил я.

Торкильд пошарил в кошельке и бросил что-то в мою сторону через разделявшую нас воду. Этот предмет блеснул в свете умирающего солнца, а потом исчез среди лютиков, которые расцвечивали желтым темный луг.

— Это тебе за совет! — крикнул Торкильд. — И долгих тебе лет жизни, кем бы ты ни был!

Он повернул судно, которое неуклюже маневрировало, так как длина его корпуса почти совпадала с шириной реки Уз. Но купец все-таки ухитрился достаточно умело справиться, и весла понесли корабль вниз по течению, прочь из моей жизни.

Позже я выяснил, что склад Торкильда был разграблен и что однорукого датчанина, охранявшего этот склад, убили, а дочь его изнасиловали. Поэтому мой добрый совет вполне стоил той серебряной монеты, которую Торкильд мне бросил.

— Ты отослал его прочь? — возмущенно спросил один из бородачей.

— Я же сказал тебе: он друг.

Я наклонился и нашел в высокой траве шиллинг. После чего продолжил расспросы:

— Откуда ты знаешь о победе Альфреда?

— Приехал священник, мой господин, и рассказал нам об этом.

— Какой священник?

— Из Уэссекса, мой господин. Он явился из самого Уэссекса. Привез послание от короля Альфреда.

Мне следовало догадаться, что Альфред разошлет сообщения о своей победе над Гутрумом по всей саксонской Англии. И, как выяснилось, он послал священников во все места, где жили саксы, и клирики эти разнесли весть, что Уэссекс победил, что Бог и Его святые даровали саксам победу. Один такой священник был послан к королю Эгберту в Эофервик. Гонец добрался до города на день раньше меня, и сразу после его появления тут и начало твориться настоящее безумие.

Священник путешествовал верхом, его церковное одеяние сбилось в ком позади седла. В управляемой датчанами Мерсии он ехал от одного дома саксов к другому, и все они помогали ему в пути, каждый день давали свежих лошадей и сопровождали, объясняя, как избежать крупнейших датских гарнизонов — и так было до тех пор, пока он не добрался до столицы Нортумбрии. Там он передал вдохновляющие новости королю Эгберту: восточные саксы победили Великую Армию датчан. Однако больше всего нортумбрийским саксам понравилось возмутительное, на мой взгляд, заявление, что святой Кутберт якобы явился Альфреду во сне и объяснил королю, как одержать победу. Предполагалось, что Альфред увидел этот сон унылой зимой на Этелингаэге, где горстка беглецов-саксов пряталась от победителей-датчан.

История о вещем сне пронзила сердца саксов Эгберта, словно охотничья стрела, ибо ни одного святого на севере не почитали больше Кутберта. Он был настоящим идолом Нортумбрии, считался самым благочестивым христианином, когда-либо жившим на земле, и все набожные семейства саксов здесь каждый день молились именно ему.

Мысль о том, что самый прославленный святой Севера помог Уэссексу победить датчан, отшибла мозги королю Эгберту; и крупицы его здравого смысла разлетелись, словно куропатки, завидевшие жнецов.

Разумеется, король имел полное право радоваться победе Альфреда и, без сомнения, в душе негодовал, что ему приходится быть правителем, которого держат на поводке датчане. Но ему следовало бы просто поблагодарить доставившего добрые вести священника, а потом, чтобы тот держал язык за зубами, запереть его, как собаку в конуре. Вместо этого король приказал Вульферу, архиепископу Эофервикскому, отслужить благодарственный молебен в самой большой церкви города. Вульфер не был дураком. Он немедленно заболел лихорадкой и отбыл в деревню на лечение, однако нашелся глупец по имени отец Хротверд, который занял его место, и вскоре главная церковь Эофервика уже гудела от пламенной проповеди: священник вещал, что святой Кутберт сошел с небес, дабы привести восточных саксов к победе. Эта идиотская история убедила саксов Эофервика, что Бог и святой Кутберт собираются вернуть им их страну, отобрав ее у датчан.

И тогда начались убийства.

Все это я узнал, когда мы вошли в город. Еще я узнал, что в Эофервике было меньше сотни датских воинов, потому что остальные отправились под командованием ярла Ивара сразиться с армией скоттов, которые пересекли границу. На памяти живущих ныне людей такого вторжения еще не случалось, но у южных скоттов появился новый король, поклявшийся сделать Эофервик своей столицей. Словом, Ивар увел свою армию на север, чтобы преподать этому парню урок.

Ивар был истинным правителем Южной Нортумбрии. Если бы он захотел назваться королем, никто не смог бы помешать этому человеку, однако ему было удобнее иметь на троне уступчивого сакса, чтобы тот собирал налоги и держал в подчинении своих соплеменников. А сам Ивар тем временем занимался делом, которое его семье удавалось лучше всего: воевал. Он был из рода Лотброксонов, которые похвалялись тем, что еще никто из них не умирал в своей постели. Лотброксоны встречали свой последний час в сражениях, с мечами в руках. Отец Ивара и его родной дядя погибли в Ирландии, а Убба, третий из братьев Лотброксонов, пал от моего меча при Синуите.

Теперь же Ивар, последний воин-датчанин из этой одурманенной войной семьи, двинулся против скоттов. Он поклялся привести их короля в Эофервик в рабских цепях.

Лично я думал, что ни один сакс в здравом уме никогда не восстанет против Ивара, который считался таким же безжалостным, каким был в свое время его отец, но победа Альфреда и слащавые россказни о том, что ему якобы помогал сам святой Кутберт, распалили сердца жителей Эофервика, и ими овладело безумие.

А отец Хротверд вовсю подпитывал это пламя своими проповедями. Исступленно завывая, он уверял прихожан, что Бог, святой Кутберт и армия ангелов идут, чтобы выгнать датчан из Нортумбрии, и мое появление только подстегнуло всеобщее сумасшествие.

— Тебя послал сам Господь! — повторяли люди, провожавшие меня в город, и кричали всем встречным, что я убийца Свейна.

К тому времени, как мы добрались до дворца, меня и Хильду уже сопровождала небольшая толпа. Нас подталкивали вперед, ведя по узким улочкам, все еще запятнанным кровью датчан.

Я уже бывал во дворце Эофервика. То было здание, построенное еще римлянами из прекрасного светлого камня. Обширная колоннада поддерживала черепичную крышу, которую теперь залатали почерневшей соломой. Пол был выложен мозаичной плиткой, некогда изображавшей римских богов, но теперь многие плитки были выломаны, а оставшиеся засыпали тростником, заляпанным пролитой здесь вчера кровью. В большом зале воняло, как на скотобойне; там клубился дым от пылающих факелов, освещавших похожую на пещеру комнату.

Новый правитель Эгберт оказался племянником прежнего короля Эгберта. Лицом он смахивал на покойного дядю. Я обратил внимание, что у него такой же капризный рот. Когда король поднимался на помост, вид у него был испуганный, и неудивительно — безумный Хротверд вызвал своими проповедями настоящий ураган, и Эгберт, как пить дать, понимал, что датчане Ивара явятся сюда, чтобы отомстить.

Однако соратники Эгберта были охвачены волной эйфории и не сомневались, что победа Альфреда предрекает окончательное поражение северян. А мое появление они восприняли как еще один знак свыше.

Меня подтолкнули вперед и буквально прокричали весть о моем появлении королю, который выглядел сбитым с толку. Он еще больше смутился, когда знакомый мне голос воскликнул:

— Утред! Неужели это ты?

Я огляделся и увидел отца Виллибальда.

— Утред! — воскликнул он снова, с восторгом глядя на меня.

Эгберт нахмурился, тоже посмотрел на меня, а затем уставился на Виллибальда.

— Утред! — повторил священник, не обращая внимания на короля, и выступил вперед, чтобы меня обнять.

Отец Виллибальд был моим добрым другом и вообще хорошим человеком. Его, восточного сакса по происхождению, некогда назначили капелланом на флоте Альфреда, и теперь судьба распорядилась так, что именно отца Виллибальда послали на север, к саксам Нортумбрии, с добрыми вестями о победе при Этандуне.

Шум в зале утих. Эгберт решил властно заговорить со мной.

— Твое имя… — начал он. И замолчал, не зная, как меня зовут.

— Стеапа! — выкрикнул один из сопровождавших меня людей.

— Утред! — объявил Виллибальд, глаза которого горели от радостного возбуждения.

— Я Утред Беббанбургский, — сознался я, не в силах больше играть чужую роль.

— Тот самый, что убил Уббу Лотброксона! — заявил Виллибальд и попытался поднять мою правую руку, чтобы показать, какой я герой. — И тот самый, что свалил Свейна Белую Лошадь при Этандуне! — продолжил священник.

«Через два дня, — подумалось мне, — Кьяртан Жестокий будет знать, что я в Нортумбрии, а через три это известие дойдет и до моего дяди Эльфрика».

Имейся у меня хоть унция здравого смысла, я бы, проложив себе путь, мигом выбрался бы из этого зала, забрал Хильду и двинулся на юг так же быстро, как архиепископ Вульфер исчез из Эофервика.

— Ты сражался при Этандуне? — спросил меня Эгберт.

— Да, мой господин.

— Что там произошло?

Они уже слышали историю о битве от Виллибальда, но то была версия священника, разбухшая от молитв и чудес. Я же рассказал им то, что они хотели услышать: историю воина об убитых датчанах и о разящих мечах. И все время, пока я говорил, какой-то взъерошенный священник со свирепыми глазами и буйной бородой перебивал меня, выкрикивая: «Аллилуйя!»

Я понял, что это отец Хротверд, тот самый, что вдохновил Эофервик на кровавую резню. Он был молод, едва ли старше меня, но обладал могучим голосом и врожденной властностью, которая придавала его пылу еще больше убежденности. Каждое его «аллилуйя» сопровождалось брызгами слюны, а стоило мне рассказать, как побежденные датчане бежали вниз по огромному склону Этандуна, как Хротверд прыгнул вперед и обратился к толпе.

— Это Утред! — прокричал он, тыча в мои обтянутые кольчугой ребра. — Утред из Нортумбрии, Утред Беббанбургский, убийца датчан, воин Бога, меч Господа! И он пришел сюда, к нам, так же как благословенный святой Кутберт явился к Альфреду, чтобы поддержать короля! Это знаки свыше!

Толпа разразилась приветственными криками, король выглядел испуганным, а Хротверд, всегда готовый к очередной неистовой проповеди, начал разглагольствовать, красноречиво уверяя присутствующих в том, что в скором времени все датчане в Нортумбрии будут мертвы.

Я ухитрился ускользнуть от Хротверда и пробраться к помосту, где схватил Виллибальда за шкирку и потащил к личным покоям короля.

— Ты идиот! — прорычал я ему. — Ты эрслинг! Ты никчемное дерьмо, вот ты кто! Мне следовало бы вспороть твои бесполезные кишки прямо здесь, сейчас и скормить их свиньям!

Виллибальд изумленно разинул рот, потом беспомощно его закрыл.

— Датчане вскоре придут сюда, — пообещал я, — и начнется резня.

Он снова открыл и закрыл рот, но по-прежнему не издал ни звука.

— А теперь слушай меня внимательно, — велел я. — Ты немедленно пересечешь Уз и как можно быстрее отправишься на юг.

— Но я же говорил только правду, — умоляюще сказал священник. — Разве это неправда, что святой Кутберт даровал нам победу?

— Конечно неправда! — прорычал я. — Альфред все выдумал. Неужели ты думаешь, что Кутберт явился к нему на Этелингаэге? Тогда почему король сразу не поведал всем о своем сне? Почему он ждал окончания битвы, чтобы рассказать нам об этом?

Я сделал паузу, а Виллибальд издал сдавленный звук, как будто его душили.

— Ясное дело почему, — сам ответил я на свой вопрос. — Да просто потому, что ничего подобного не происходило.

— Но…

— Он все выдумал! — взревел я. — А знаешь, с какой целью? Альфред хочет, чтобы нортумбрийцы были уверены: именно Уэссекс возглавляет борьбу с датчанами. Он надеется стать королем Нортумбрии, разве ты не понимаешь? И не только Нортумбрии. Я не сомневаюсь, что он отправил еще одного дурака вроде тебя в Мерсию и тот сейчас рассказывает мерсийцам, что один из их чертовых святых явился ему во сне.

— Но ведь именно так все вправду и было, — перебил меня священник.

Я ошеломленно посмотрел на него, и Виллибальд объяснил:

— Ты прав! Святой Кенелм говорил с Альфредом на Этелингаэге. Он явился к нему во сне и сказал нашему королю, что тот победит.

— Разумеется, на самом деле никто ему не являлся, — как можно терпеливее пояснил я.

— Но это правда! — настаивал Виллибальд. — Альфред сам мне рассказал! Это Божье деяние, Утред, и сколь удивительно его созерцать.

Я взял священника за плечи и прижал к стене коридора.

— У тебя нет выбора, святой отец, — проговорил я. — Ты можешь убраться из Эофервика до того, как сюда явятся датчане, а можешь наклонить голову набок.

— Что сделать? — в замешательстве переспросил он.

— Наклонить голову. И я буду стучать тебе по одному уху до тех пор, пока вся эта чушь не выльется из другого.

Это его не убедило. Ибо слава Господня, воспламененная кровопролитием у Этандуна и раздутая ложью про святого Кутберта, по его мнению, озаряла Нортумбрию, и бедный Виллибальд искренне верил, что грядут великие события.

* * *

В ту ночь был задан пир — жалкая трапеза из сельди, сыра, черствого хлеба и выдохшегося эля. Отец Хротверд разразился очередной страстной речью, в которой заявил, что Альфред Уэссекский послал меня, величайшего воина, чтобы возглавить защиту города, и что небесный фирд спустится на защиту Эофервика. Виллибальд продолжал выкрикивать: «Аллилуйя!», свято веря во всю эту чепуху, и только на следующий день, когда город накрыло пеленой серого дождя и зловещего тумана, мой друг начал сомневаться в скором появлении ангелов с мечами.

Люди покидали город. Ходили слухи, что к северу собираются военные отряды датчан. Хротверд все еще выкрикивал всякую чушь. Он даже возглавил процессию священников и монахов, которые шли по улицам города, воздев мощи и хоругви. Но всякий, у кого имелась хоть капля здравого смысла, понимал теперь, что Ивар, вероятно, вернется задолго до того, как святой Кутберт явится сюда с небесным сонмом.

Эгберт прислал ко мне гонца, который передал, что король хочет со мной говорить, но я решил не терять времени на беседу с обреченным правителем. Пусть король изворачивается сам.

Ну а мне предстояло подумать о собственной судьбе. Сейчас главное — это оказаться подальше от города, прежде чем на него обрушится ярость Ивара. И в таверне «Скрещенные мечи», недалеко от городских ворот, судьба послала мне спасение, которое я искал. Оно пришло ко мне в лице датчанина по имени Болти. Он выжил во время резни, потому что был женат на саксонке и родственники жены спрятали его. Увидев меня в таверне, он спросил, не Утред ли я Беббанбургский.

— Он самый, — кивнул я.

Болти сел напротив меня, уважительно склонил голову в сторону Хильды, потом щелкнул пальцами, подзывая служанку, чтобы та подала эля. Я рассмотрел Болти: тучный, лысый, рябое лицо, сломанный нос и испуганные глаза. Двое его сыновей, оба наполовину саксы, маячили у отца за спиной. Одному, по моим прикидкам, было около двадцати, другой лет на пять помладше, и оба они носили мечи, хотя совершенно не походили на воинов.

— Я знал ярла Рагнара Старшего, — произнес Болти.

— Я тоже его знал. Но что-то тебя не помню.

— В последний раз, когда он отплыл на «Летучем змее», — сказал датчанин, — я продал ему канаты и вальки для весел.

— И небось обжулил его? — саркастически осведомился я.

— Рагнар мне нравился, — вроде как обиделся Болти.

— А я его любил, — ответил я, — потому что он был мне вместо отца.

— Я это знаю и помню тебя. — Он замолчал и посмотрел на Хильду. После чего продолжил: — Ты был тогда совсем еще юным, и с тобой была маленькая темноволосая девчушка.

— Ты и вправду знал меня тогда, — ответил я и замолчал, потому что как раз принесли эль.

Я заметил, что Болти, даром что датчанин, носит на шее крест. Собеседник перехватил мой взгляд.

— В Эофервике, — сказал он, прикоснувшись к кресту, — человек должен как-то жить.

Он распахнул куртку, и я увидел молот Тора, который Болти прятал под одеждой.

— В основном они убивали язычников, — пояснил он.

Я вытащил свой амулет в виде молота, который носил под плащом.

— И многие датчане стали теперь христианами? — спросил я.

— Немногие, — ворчливо ответил Болти. — Хочешь перекусить или только эль будешь пить?

— Я хочу знать, почему ты завел со мной разговор, — отозвался я.

Болти объяснил, что намерен покинуть город. Он хотел забрать с собой жену-саксонку, двоих сыновей и двух дочерей и убраться подальше, ибо не сомневался, что вскоре тут начнется настоящая резня. И ему хотелось отправиться в сопровождении воина, который владеет мечом. Он смотрел на меня жалким, отчаянным взглядом и даже не подозревал, насколько его желание совпадает с моим.

— Ну и куда же ты направишься? — поинтересовался я.

— Только не на запад, — содрогнувшись, ответил он. — В Камбреленде сейчас убивают.

— Ну, там всегда убивают, — заметил я.

Камбреленд был частью Нортумбрии, лежавшей за холмами, рядом с Ирландским морем, и туда совершали набеги скотты из Страт Клоты, норвежцы из Ирландии и бритты из Уэльса. Некоторые датчане осели в Камбреленде, но их было слишком мало, чтобы сдержать набеги, опустошавшие те земли.

— Я бы отправился в Данию, — сказал Болти, — но здесь нет военных кораблей.

Единственными кораблями, оставшимися у причалов Эофервика, были торговые суда саксов, и если бы хоть какой-нибудь из них осмелился отплыть, его бы мигом перехватили датские корабли.

— Так куда же ты все-таки направишься? — снова спросил я.

— На север, — сказал Болти, — и встречусь с Иваром. Не сомневайся, я могу тебе заплатить.

— И ты думаешь, что я смогу проводить тебя через земли Кьяртана?

— Я думаю, что мне будет лучше в компании сына Рагнара, чем одному, — признался он. — И наверняка, если другие люди узнают, что ты путешествуешь со мной, они тоже к нам присоединятся.

Ну что же, сделка состоялась. В качестве платы я потребовал от Болти шестнадцать шиллингов, двух кобыл и черного жеребца — цена последнего заставила бедного торговца побледнеть. Этого жеребца водил по улицам города один человек, предлагая на продажу, и Болти был вынужден купить животное за сорок шиллингов, ибо его страх остаться в Эофервике перевесил жадность. Этот черный конь был специально обучен для битвы: он не испугается громких звуков и будет повиноваться нажатию колен, чтобы его всадник мог держать щит и меч, одновременно управляя скакуном. Конь принадлежал одному из убитых недавно датчан, и никто не знал, как зовут этого красавца. Я назвал его Витнер, что означало «Мучитель». Кличка подходила скакуну, потому что он сразу невзлюбил обеих кобыл и все время огрызался на них.

Кобылы предназначались для Виллибальда и Хильды. Я велел отцу Виллибальду отправиться на юг, но теперь он был так напуган, что настоял на своем и остался со мной.

Словом, в тот же самый день, когда я познакомился с Болти, все мы выехали на север по римской дороге в компании еще дюжины мужчин. Среди них были трое датчан и двое норвежцев, сумевшие спрятаться во время устроенной Хротвердом резни, а остальные были саксами, желавшими спастись от мести Ивара. У всех имелось оружие, и Болти дал мне деньги, чтобы им заплатить. Они получили совсем немного, ровно столько, чтобы хватило на еду и эль, но их присутствие удерживало на расстоянии любых разбойников, промышлявших на дороге, а путь нам предстоял долгий.

У меня возникло было искушение поскакать в Сюннигтвайт, где находились земли Рагнара и его людей, но я знал, что найду там очень мало народу, потому что большинство ушло на юг с Рагнаром. Некоторые из этих воинов погибли при Этандуне, а прочие все еще находились с Гутрумом, чья разбитая армия оставалась в Мерсии. Гутрум и Альфред заключили мир, и Гутрум принял крещение — Виллибальд назвал это чудом. Итак, в Сюннигтвайте осталось немного воинов. Не существовало такого места, где я мог бы укрыться от смертельно ненавидящих меня дяди и Кьяртана. Поэтому, не имея на будущее никаких определенных планов и предоставив все решать судьбе, я честно выполнял обязательства, данные Болти, и сопровождал его на север, к землям Кьяртана, что преграждали наш путь, как темная туча.

Чтобы пройти через эти земли, нужно было заплатить пошлину, и немалую. Лишь такой могущественный человек, как Ивар, чьи воины превосходили числом приверженцев Кьяртана, мог просто так пересечь реку Виир.

— Ты можешь позволить себе оплату, — поддразнил я Болти.

Двое его сыновей вели вьючных лошадей, и я подозревал, что животные нагружены монетами, завернутыми в ткань или овечью шерсть, чтобы звяканье не выдало стоимость груза.

— Я не могу позволить, чтобы он забрал моих дочерей, — ответил Болти.

Его дочери-близняшки, лет двенадцати или тринадцати, уже вполне созрели для замужества. Они были невысокие, пухленькие, светловолосые, курносые, и их невозможно было различить.

— А что, Кьяртан способен на такое? — спросил я.

— Он берет все, что захочет, — хмуро ответил Болти. — И ему нравятся молоденькие девочки, хотя я подозреваю, что он предпочел бы забрать тебя.

— Это еще почему? — с показным равнодушием поинтересовался я.

— Да ходят тут разные слухи… Дескать, его сын потерял из-за тебя глаз.

— Его сын потерял глаз потому, что наполовину раздел дочь ярла Рагнара, — сказал я.

— Но он-то винит во всем тебя.

— Это точно, — согласился я. — Тогда мы были детьми, но детские раны могут очень долго болеть и гноиться, и я не сомневаюсь, что Свену хотелось бы вырвать мне оба глаза, чтобы отомстить за один свой.

Постепенно мы приблизились к Дунхолму и повернули на запад, в холмы, чтобы не наткнуться на людей Кьяртана.

Стояло лето, но прохладный ветер приносил низкие облака и мелкий дождик, поэтому я был рад, что на мне подбитая кожей кольчуга. Хильда смазывала металлические кольца жиром, который выжимала из только что настриженной овечьей шерсти, что по большей части защищало металл от ржавчины. Она смазывала также мои шлем и меч.

Мы поднимались по хорошо утоптанной тропе, а в паре миль за нами следовала еще одна группа путников, и на влажной земле виднелись четкие отпечатки лошадиных копыт, говорящие о том, что кто-то проходил здесь совсем недавно.

То, что по этому пути следовало столько народу, заставило меня призадуматься. Кьяртан Жестокий и Свен Одноглазый жили за счет того, что платили им путники, а если те не хотели платить, их попросту грабили, обращали в рабство или убивали. Кьяртан и его сын наверняка понимали, что люди попытаются избежать их, пользуясь тропами, вьющимися по холмам. Поэтому мне следовало быть более осторожным.

Болти не боялся, ибо полностью доверял мне. Он рассказал, как Кьяртан и Свен разбогатели на работорговле.

— Они забирают всех, будь то датчанин или сакс, и продают за море. Если повезет, иногда такого раба удается выкупить, но по очень высокой цене.

Торговец посмотрел на отца Виллибальда.

— А еще Кьяртан убивает всех священников.

— Да неужели?

— Он ненавидит всех христианских жрецов. Считает их колдунами, поэтому закапывает несчастных в землю по пояс и позволяет своим псам их сожрать.

— Что он говорит? — спросил меня Виллибальд, отведя свою кобылу в сторону, прежде чем Витнер смог на нее напасть.

— Он сказал, что Кьяртан убьет тебя, если захватит в плен, святой отец.

— Убьет меня?

— Он скормит тебя своим гончим.

— О, всеблагой Боже, — только и произнес Виллибальд.

Он выглядел таким несчастным, потерянным, да еще вдобавок находился далеко от дома, а непривычные северные пейзажи лишали его душевного равновесия.

Зато Хильда казалась счастливее, чем раньше. Ей было всего девятнадцать лет, и она терпеливо относилась к жизненным трудностям. Хильда родилась в семье восточных саксов, не знатной, но довольно зажиточной. Бедняжка была последней из восьми детей, и отец пообещал отдать дочь Церкви: мать Хильды чуть не умерла в родах, и отец приписал чудесное спасение жены милости Божьей. Поэтому в возрасте семи лет Хильду, которую следовало бы называть сестра Хильдегит, отослали к монахиням в Сиппанхамм. Там она и жила, вдалеке от большого мира: молилась и пряла пряжу, пряла и молилась, пока не пришли датчане и не надругались над ней.

Бедняжка до сих пор все еще стонала во сне, и я знал, что она вспоминает пережитое унижение. Но сейчас она была счастлива, ибо находилась далеко от Уэссекса, далеко от людей, которые непрерывно твердили ей, что она должна вернуться к служению Господу. Правда, Виллибальд как-то пожурил девушку за то, что она бросила святую жизнь, но я предупредил его, что еще одно такое замечание — и у него появится новый пупок, побольше прежнего. С тех пор он держал рот на замке.

Теперь Хильда созерцала каждый новый открывающийся перед ней пейзаж глазами, полными детского изумления. Ее бледное лицо начинало светиться так же, как ее золотистые волосы. Хильда была умницей, не самой умной женщиной из всех, кого я знал, но полной какой-то проницательной мудрости.

К двадцати одному году я уже успел узнать, что некоторые женщины приносят сплошные неприятности, тогда как из других получаются замечательные товарищи, и последнее в полной мере относилось к Хильде. Мы с ней стали настоящими друзьями. Мы были еще и любовниками, но никогда по-настоящему не любили друг друга, и ее преследовало чувство вины. Поэтому вечерами Хильда молилась, но при свете дня снова начинала смеяться и радоваться простым вещам, однако порой ее словно окутывала тьма, и она начинала скулить. Тогда я видел, как ее длинные пальцы теребят распятие, и знал: она чувствует, как когти Бога скребут ее душу.

Так вот, в тот день мы въехали в холмы, и я вел себя довольно беспечно. Именно поэтому Хильда первой увидела всадников. Их было девятнадцать, большинство в кожаных доспехах, хотя трое были в кольчугах. Они ехали сзади полукругом, и я понял, что нас пытаются согнать в кучу, как овец. Тропа, по которой мы следовали, тянулась по склону холма, а справа от нас был крутой обрыв, выходивший к бурной речке. Мы могли бы попытаться укрыться в долине, но, конечно, люди, преградившие тропу позади нас, в любом случае двигались бы быстрее.

Всадники не пытались приблизиться. Они видели, что мы вооружены, и не хотели драться, а просто желали убедиться, что мы будем следовать на север, какая бы судьба нас там ни ждала.

— Ты не можешь их прогнать? — требовательно спросил Болти.

— Тринадцать против девятнадцати? Вообще-то можно было бы попробовать, если бы наши тринадцать стали сражаться, но они не станут.

Я показал на вооруженных мечами людей, которым Болти заплатил, чтобы они нас сопровождали.

— Эти вполне годятся на то, чтобы отпугнуть бандитов, — продолжал я, — но они недостаточно глупы, чтобы сражаться с людьми Кьяртана. Если я попрошу их драться, они, скорее всего, присоединятся к врагам и поделят с ними твоих дочерей.

— Но… — начал было Болти. И замолчал, потому что мы наконец увидели, что нас ожидает.

Невольничий рынок находился там, где речка, петляя, спускалась в глубокую долину. И в этой большой долине возле моста (то был лишь громадный каменный брус, перекинутый через другую реку, пошире, видимо, через Виир) стояла приличных размеров деревня. Посреди деревни толпились какие-то люди, и я увидел, что их охраняют.

Всадники, следовавшие за нами, подтянулись ближе, но, когда я остановился, тоже остановились. Я бросил взгляд вниз с холма. Деревня находилась слишком далеко, чтобы можно было разглядеть, есть ли там Кьяртан или Свен, но казалось разумным предположить, что люди явились в это селение из Дунхолма и что их привел сюда тот или иной правитель Дунхолма.

Болти тревожно пискнул, но я не обратил на него внимания.

С юга в деревню вели еще две тропы, и я догадался, что всадники охраняют все тропы и весь день напролет перехватывают путников. Они гонят свою добычу к селению, и те путники, которые не могут заплатить, становятся пленниками.

— Что будем делать? — спросил Болти. Он был близок к панике.

— Я попытаюсь спасти нам жизнь, — ответил я и, повернувшись к одной из его дочерей-близняшек, потребовал у нее черный льняной шарф, который она носила вместо пояса.

Девочка развязала шарф и дрожащей рукой протянула его мне.

Обвязав его вокруг головы так, что ткань закрыла рот, нос и лоб, я попросил Хильду закрепить шарф.

— Что ты делаешь? — снова пискнул Болти.

Я не снизошел до ответа.

Вместо этого я нахлобучил поверх шарфа шлем. Нащечники встали на место, и мое лицо превратилось в маску из полированного металла поверх того, что казалось черным черепом. Видны были только глаза.

Я наполовину извлек из ножен Вздох Змея, чтобы убедиться, что он скользит легко, и заставил Витнера сделать несколько шагов вперед.

— Теперь я Торкильд Прокаженный, — сказал я Болти.

Сквозь шарф мой голос звучал хрипло и невнятно.

— Кто ты? — не понял купец, уставившись на меня с разинутым от изумления ртом.

— Я Торкильд Прокаженный, — повторил я. — И теперь мы с тобой с ними разберемся. Пошли!

— Я? — слабым голосом спросил Болти.

Я махнул рукой, веля всем двигаться вперед. Шайка, которая следовала за нами полукругом, снова отправилась на юг, вероятно, чтобы найти другую группу путников, пытавшуюся ускользнуть от военных отрядов Кьяртана.

— Я нанял тебя, чтобы ты меня защищал, — в отчаянии проговорил Болти.

— Как раз этим я и занимаюсь, — ответил я.

Саксонка, жена Болти, выла, как на похоронах, и я рявкнул на женщину, велев ей умолкнуть. Потом, в паре сотен шагов от деревни, я остановился и велел всем, кроме Болти, ждать здесь.

— Теперь вся надежда на нас с тобой, — сказал я ему.

— Я-то думал, ты справишься с ними один, — отозвался тот.

И вдруг взвизгнул.

Он взвизгнул потому, что я хлопнул его лошадь по крупу с такой силой, что та прыгнула вперед. Я догнал его и сказал:

— Помни, я Торкильд Прокаженный, и если ты выдашь, кто я такой на самом деле, я убью тебя, твою жену, твоих сыновей, а потом продам твоих дочерей в рабство. Так кто я?

— Торкильд, — запинаясь, ответил он.

— Торкильд Прокаженный, — поправил я.

Мы были уже в деревне, жалком местечке, где стояли низкие каменные домишки с крышами из дерна. По меньшей мере тридцать — сорок человек толпились под охраной посреди деревни, а в стороне, рядом с каменным мостом, на поросшей травой земле возвышались стол и скамьи. За столом сидели двое мужчин, перед ними стоял кувшин с элем. Я заметил все это краем глаза, но по-настоящему видел только одно.

Шлем моего отца.

Он лежал на столе. Шлем с глухой лицевой пластиной, которая, как корона, была инкрустирована серебром. На металле была выгравирована скалящаяся пасть, и я видел этот шлем столько раз! В детстве я даже играл с ним, хотя если бы отец застал меня за таким занятием, то влепил бы мне хорошую затрещину. В тот день, когда отец погиб при Эофервике, на нем был этот самый шлем, и Рагнар Старший потом выкупил его у человека, который зарубил моего отца… А теперь шлем принадлежал тому, кто убил Рагнара.

Свену Одноглазому.

Он встал, когда мы с Болти приблизились к столу, и в этот момент я почувствовал себя так, словно меня поразило молнией. Я знавал Свена еще ребенком, а теперь он стал мужчиной, но я немедленно узнал это плоское, широкое лицо с единственным свирепым глазом. Второй глаз превратился в сморщенную дыру. Свен был высоким и широкоплечим, с длинными волосами и бородой — чванливый молодой человек в роскошной кольчуге. У его пояса болтались два меча — длинный и короткий.

— Еще гости! — объявил он при нашем появлении и по казал на скамью на дальней стороне стола. — Садитесь, — приказал Свен, — и обговорим наши дела.

— Сядь, — тихо прорычал я Болти.

Болти бросил на меня отчаянный взгляд, потом спешился и подошел к столу. Второй человек за столом был смуглым, черноволосым, гораздо старше Свена. Он был облачен в длинное черное одеяние, отчего сошел бы за монаха, если бы на шее его не болтался серебряный молот Тора. Перед ним, как и перед Свеном, стоял деревянный поднос, имевший отделения для разных монет, поблескивавших серебром в солнечном свете.

Свен, снова опустившись рядом с человеком в черном, налил в кубок эля и толкнул его в сторону Болти, который оглянулся на меня, а потом сел, как было велено.

— И кто же ты такой? — спросил его Свен.

— Болти Эриксон, — ответил Болти.

Ему пришлось повторить это дважды, потому что в первый раз он не смог произнести свое имя достаточно громко.

— Болти Эриксон, — протянул Свен. — А я Свен Кьяртансон, и мой отец — хозяин этих земель. Ты слышал о Кьяртане?

— Да, господин.

Свен улыбнулся.

— Думаю, ты пытался увильнуть от уплаты пошлины, Болти! Ну же, отвечай! Ты пытался увильнуть?

— Нет, господин.

— И откуда же вы явились?

— Из Эофервика.

— А! Еще один торговец из Эофервика, вот как? Третий за сегодняшний день! А что ты везешь в тех тюках?

— Ничего, господин.

Свен слегка подался вперед, а потом ухмыльнулся, при этом громко испортив воздух.

— Прости, Болти, я просто услышал гром. Так ты сказал, что ничего не везешь? Но я вижу четырех женщин, и три из них достаточно молоды. — Свен улыбнулся. — Это твои женщины?

— Моя жена и мои дочери, господин, — сказал Болти.

— Жены и дочери, как же мы их любим, — проговорил Свен, потом посмотрел на меня, и, хотя лицо мое было обмотано черной тканью, а глаза скрывались в тени шлема, я почувствовал, как под его взглядом по коже у меня забегали мурашки.

— Кто это такой? — поинтересовался Свен.

Наверняка ему было любопытно, потому что я выглядел как король. Мои кольчуга и оружие были из числа самых лучших, а браслеты на руках выдавали во мне воина высокого ранга.

Болти бросил на меня перепуганный взгляд, но ничего не ответил.

— Я спросил, кто он такой! — громче повторил Свен.

— Его зовут, — ответил Болти голосом, смахивавшим на мышиный писк, — Торкильд Прокаженный.

Свен невольно скорчил гримасу и вцепился в висящий у него на шее молот. Я не мог винить его в этом. Все люди боятся серой, лишенной чувствительности плоти прокаженных. Большинство больных этим недугом отсылают в глушь, чтобы несчастные жили там как сумеют и умерли, когда придет их час.

— И что ты делаешь в компании прокаженного? — с вызовом спросил Свен у Болти.

У бедняги не было ответа на этот вопрос.

— Я путешествую на север, — впервые заговорил я, и мой искаженный до неузнаваемости голос гулко прогремел внутри закрытого шлема.

— Зачем ты едешь на север? — полюбопытствовал Свен.

— Потому что устал от юга, — сказал я.

В моем невнятном голосе он уловил враждебность, но отмел ее, как не имеющую значения. Должно быть, он догадался, что Болти нанял меня в качестве сопровождающего, но я не представлял для него никакой угрозы. Всего в нескольких шагах отсюда стояли пять человек Свена, вооруженные копьями и мечами, а в деревне было по меньшей мере сорок других его людей.

Свен отхлебнул эля.

— Я слышал, в Эофервике были волнения? — спросил он Болти.

Тот кивнул.

Я видел, как его правая ладонь конвульсивно сжимается и разжимается под столом.

— Некоторые датчане были убиты, — сказал он.

Свен покачал головой, словно эти новости его опечалили.

— Ивар этому не обрадуется.

— А где Ивар? — спросил Болти.

— Когда я в последний раз слышал о нем, он был в долине Туид, — ответил Свен, — а вокруг него танцевал шотландец Аэд.

Свен, казалось, наслаждался обычным обменом новостями: ему нравилось разыгрывать из себя человека респектабельного, который придерживается традиций.

— Ну что ж, — сказал он и сделал паузу, чтобы снова испортить воздух. — И чем же ты торгуешь, Болти?

— Кожами, овечьей шерстью, тканью, гончарными изделиями… — Голос торговца замер, ибо он решил, что слишком много говорит.

— А я торгую рабами. А это Гелгилл. — Свен показал на сидевшего рядом человека. — Он покупает у нас рабов. Думаю, ты и три твои молодые женщины могут принести нам неплохой барыш. Так сколько ты мне за них заплатишь? Если заплатишь достаточно, сможешь оставить их себе. — И Свен улыбнулся, словно его предложение было совершенно в порядке вещей.

Болти как будто лишился языка, но ухитрился вытащить из-под куртки кошелек и выложить на стол немного серебра. Свен наблюдал, как одна за другой появляются монеты, и, когда Болти замешкался, Одноглазый просто улыбнулся. Торговец продолжил отсчитывать серебро, пока на столе не оказалось тридцать восемь шиллингов.

— Это все, что у меня есть, господин, — смиренно проговорил Болти.

— Все, что у тебя есть? Я в этом сомневаюсь, Болти Эриксон, — сказал Свен, — но если это правда, я оставлю тебе ухо одной из твоих дочерей. Только одно ухо — на память. Что скажешь, Гелгилл?

Имя Гелгилл звучало странно, и я заподозрил, что товарищ Свена явился из-за моря, потому что большинство самых доходных невольничьих рынков находилось или в Дифлине, или во Франкии. Гелгилл что-то сказал, но слишком тихо, чтобы я мог его расслышать, и Свен кивнул.

— Приведите сюда девчонок, — велел он своим людям, и Болти содрогнулся.

Торговец снова посмотрел на меня, как будто ожидал, что я остановлю Свена, что бы тот ни задумал. Но я ничего не предпринял, когда двое стражников пошли к нашей застывшей в ожидании группе.

Свен непринужденно болтал о видах на урожай, а стражники тем временем приказали Хильде и дочерям Болти спешиться. Люди, нанятые торговцем, даже не попытались этому помешать. Жена Болти протестующе завопила, потом залилась истерическими слезами, глядя, как ее дочерей и Хильду ведут к столу. Свен приветствовал их с преувеличенной вежливостью, а Гелгилл встал и обследовал всех троих. Он тщательно их ощупал, как будто покупал лошадей. Я увидел, как Хильда задрожала, когда он стянул вниз платье, чтобы осмотреть ее груди, но работорговца больше интересовали девочки помладше.

— Сотню шиллингов за каждую, — сказал он, закончив осмотр. — А за эту, — он показал на Хильду, — пятьдесят.

Гелгилл говорил со странным акцентом.

— Но она хорошенькая, — возразил Свен. — А две другие похожи на поросят.

— Они близняшки, — ответил Гелгилл. — Я смогу выручить за них много денег. А высокая девушка слишком стара. Ей, должно быть, уже девятнадцать или двадцать.

— Девственность ценится очень дорого, — обратился Свен к Болти. — Ты согласен?

Бедняга дрожал.

— Я заплачу тебе сотню шиллингов за каждую из моих дочерей, — отчаянно сказал он.

— О нет, — ответил Свен. — Их уже согласен забрать Гелгилл. И я тоже должен получить какую-то прибыль. Ты можешь оставить себе всех троих, Болти, если заплатишь мне шесть сотен шиллингов.

То была непомерная цена. Так и было задумано, но Болти не стал артачиться.

— Только две из них — мои, господин, — проскулил он. — Третья женщина — его! — Он указал на меня.

— Твоя?

Свен посмотрел на меня.

— У тебя есть женщина, прокаженный? Выходит, эта часть твоего тела еще не отвалилась?

Он счел это смешным, и двое его людей, которые привели женщин, рассмеялись вместе с ним.

— Ну же, прокаженный, — спросил Свен, — сколько ты заплатишь мне за свою женщину?

— Нисколько, — ответил я.

Свен почесал зад. Его люди ухмылялись. Они привыкли к вызывающему поведению пленников и знали, что все равно справятся с ними, а потому наслаждались, глядя, как Свен обдирает путешественников.

Свен налил себе еще эля.

— У тебя есть несколько прекрасных браслетов, прокаженный, — сказал он, — и, думаю, если ты погибнешь, от этого шлема тебе будет мало пользы. Поэтому в обмен за женщину я возьму твои браслеты и шлем, а потом ты сможешь отправиться своей дорогой.

Я не шевельнулся, не заговорил, но осторожно сжал ногами бока Витнера и почувствовал, как конь задрожал. Он был боевым животным и хотел поучаствовать в битве. Возможно, Свен ощутил, как напрягся Витнер. Все, что он мог видеть, — это мой зловещий шлем с темными прорезями для глаз и гребнем в виде волчьей головы. И тут Свен начал беспокоиться. Он легкомысленно пошел на риск, но теперь не мог дать задний ход, не поступившись своим достоинством. Обратного пути не было.

— Ты что, внезапно лишился языка? — глумливо спросил он.

Потом сделал знак двум своим людям, что привели женщин.

— Эгил! Атсур! Заберите у прокаженного шлем!

Свен, должно быть, решил, что это ему ничем не грозит. В деревне у него было не меньше людей, чем матросов на корабле, а я был один. Так стоило ли опасаться сопротивления с моей стороны? У одного из его людей имелось копье, а второй как раз вытаскивал меч, но меч этот не успел и наполовину покинуть ножны, как у меня в руке уже очутился Вздох Змея, а Витнер пришел в движение. Конь отчаянно рвался в бой и теперь прыгнул с быстротой восьминогого Слейпнира — знаменитого скакуна Одина.

Сперва я свалил человека, стоявшего справа, он так и не успел достать меч из ножен: Вздох Змея обрушился на него с небес, как молния Тора. Конец клинка прошел сквозь шлем, будто тот был сделан из пергамента, а Витнер, повинуясь нажатию моих колен, уже поворачивался к Свену, в то время как копейщик сделал движение в мою сторону. Ему следовало бы вонзить копье в грудь или шею Витнера, но вместо этого он попытался ткнуть копьем мне под ребра. Витнер развернулся вправо и клацнул огромными зубами, метя в лицо незадачливого копейщика. Тот, спотыкаясь, попятился, — как раз вовремя, чтобы избежать укуса, но потерял равновесие и растянулся на траве.

Я повернул жеребца влево, уже вытащив правую ногу из стремени. А потом соскочил с седла и обрушился на Свена, который только-только начал подниматься со скамьи. Я опрокинул его на землю так, что он с трудом дышал.

Потом я встал, и Вздох Змея оказался у горла Свена.

— Эгил! — позвал Свен копейщика, которого отогнал Витнер.

Но Эгил не осмелился на меня напасть, ведь я держал меч у горла его хозяина.

Болти заскулил. И обмочился.

Я чуял запах мочи, слышал, как она капает. Гелгилл стоял очень тихо, не двигаясь, и наблюдал за мной; его узкое лицо ничего не выражало.

Хильда улыбалась.

Полдюжины людей Свена стояли ко мне лицом, но ни один из них не осмелился шевельнуться, потому что кончик Вздоха Змея, испачканный кровью, упирался в горло их хозяина.

Витнер стоял рядом со мной, ощерив зубы, роя землю передним копытом и размахивая им рядом с головой Свена.

Тот смотрел на меня снизу вверх одним глазом, полным ненависти и страха, и внезапно я сделал шаг назад.

— На колени, — велел я.

— Эгил! — снова умоляюще произнес Свен.

Чернобородый Эгил, которому только что отрубили нос, нацелил на меня копье.

— Он умрет, если ты нападешь, — сказал я Эгилу, коснувшись Свена кончиком меча.

Эгил благоразумно шагнул назад, и я полоснул Вздохом Змея по лицу Свена, пустив кровь.

— На колени! — снова приказал я.

И когда Свен встал на колени, я наклонился и вынул из ножен два его меча.

Положив их на стол рядом со шлемом моего отца, я окликнул Хильду:

— Хочешь убить этого работорговца? — Я показал ей на мечи.

— Нет, — ответила она.

— Исеулт убила бы его, — сказал я.

Покойная Исеулт была моей прежней любовницей и подругой Хильды.

— «Не убий», — возразила Хильда.

То была христианская заповедь, и я считал ее столь же бесполезной, как приказ солнцу двинуться вспять.

— Болти, — теперь я заговорил по-датски, — убей работорговца.

Я не хотел поворачиваться так, чтобы Гелгилл оказался за моей спиной.

Болти не двинулся. Он был слишком испуган, чтобы повиноваться, но, к моему удивлению, обе его дочери подошли и забрали мечи Свена. Гелгилл повернулся, чтобы броситься наутек, но путь ему преграждал стол, и одна из девочек как-то дико замахнулась и полоснула по его голове. Гелгилл упал на бок. Потом близняшки прирезали его. Я не смотрел на это, потому что сторожил Свена, но слышал крики рабовладельца и удивленный вздох Хильды и видел пораженные лица людей, стоявших передо мной.

Близняшки рубили с надсадными звуками, но Гелгилл умер не сразу, и ни один из людей Свена не попытался спасти его или своего хозяина. Все они были при оружии, и если бы хоть один из них отличался здравым смыслом и отвагой, то понял бы, что я не осмелюсь убить Свена, потому что моя собственная жизнь зависит от жизни Одноглазого.

Если бы я его прикончил, люди Свена разом обрушились бы на меня с мечами… Но они боялись того, что сотворит с ними Кьяртан, если его сын погибнет, а потому бездействовали. Я прижал клинок к горлу Свена еще крепче, и тот издал полузадушенный вопль страха.

За моей спиной Гелгилла наконец зарубили насмерть. Я рискнул бросить туда взгляд и увидел, как ухмыляются перепачканные в крови близняшки.

— Они дочери Хель, — сказал я воинам, наблюдавшим за происходящим.

Я гордился этой внезапной выдумкой, потому что Хель была богиней мертвых, разложившейся и ужасной, которая правила теми умершими, что погибли не в битве.

— А я Торкильд! — продолжал я. — И я наполнил царство Одина мертвецами!

Свен трясся рядом со мной. Его люди, казалось, затаили дыхание, и внезапно моя история обрела крылья, и я заговорил как можно более гулким голосом.

— Я Торкильд Прокаженный! — громко заявил я. — И я погиб уже давно, но Один прислал меня на землю, чтобы забрать нечестивые души Кьяртана и его сына!

И люди поверили мне. Я видел, как они прикасаются к своим амулетам. Один копейщик даже упал на колени.

Мне хотелось немедленно убить Свена. Возможно, мне и впрямь следовало бы так поступить, но я побоялся разорвать паутину волшебной чепухи, которую сплел для этих людей. И в тот миг мне требовалась вовсе не душа Свена, следовало обеспечить безопасность нашего отряда, поэтому я обменял одно на другое.

— Я позволю уползти этому червю, — сказал я, — дабы он мог сообщить страшную весть своему отцу, но вы должны уйти отсюда первыми. Вы все! Покиньте деревню, и я отпущу Свена. Но его пленников вы оставите здесь.

Они просто таращились на меня, и я крутанул клинком так, что Свен снова коротко вскрикнул.

— Ступайте! — велел я.

И они повиновались. Охваченные ужасом, они быстро пошли прочь. Болти с благоговейным страхом смотрел на своих любимых дочерей.

Я сказал обеим девочкам, что они хорошо справились и теперь могут взять по пригоршне монет со стола. А потом они вернулись к матери, сжимая серебро и окровавленные мечи.

— Твои дочери просто молодчины, — сказал я Болти.

Тот ничего не ответил, но поспешил следом за ними.

— Я вообще-то могла бы его убить, — заявила Хильда. Она как будто стыдилась своей щепетильности.

— Неважно, — ответил я.

Я продолжал держать меч у горла Свена до тех пор, пока не убедился, что все его люди удалились на порядочное расстояние, отправившись на восток. Несчастные, которых захватили в плен, по большей части совсем еще юные мальчики и девочки, остались в деревне, но никто из пленников не осмелился ко мне приблизиться.

У меня было искушение сказать Свену правду, дать ему знать, что его унизил старый враг, но история про Торкильда Прокаженного была слишком хороша, чтобы вот так от нее отказаться. Еще мне очень хотелось спросить про Тайру, сестру Рагнара, но я боялся, что, если она жива и я выдам свой интерес к этой девушке, жизнь ее не продлится долго. Поэтому я не упомянул о ней. Вместо этого я схватил Свена за волосы и оттянул его голову назад так, что тот уставился на меня снизу вверх.

— Я пришел из-под земли, из самых глубин ада, чтобы убить тебя и твоего отца, — сказал я. — Я найду тебя снова, Свен Кьяртансон, и в следующий раз убью. Я Торкильд, я хожу по ночам, и меня нельзя убить, потому что я уже труп. Поэтому передай мои приветствия своему отцу и расскажи ему, что за ним послали мертвого воина с мечом и что мы все трое скоро поплывем в «Скидбландире» обратно в Нифльхейм.

Нифльхейм был ужасной ямой, куда попадали погибшие бесславной смертью, а «Скидбландир» — кораблем богов, способным складываться так, что его можно было спрятать в маленький кошель.

Потом я отпустил Свена и напоследок крепко пнул его в спину, так что тот растянулся вниз лицом. Он мог бы отползти в сторону, но не осмеливался шевельнуться. Теперь Свен напоминал побитую собаку, и, хотя мне все еще хотелось его убить, я рассудил, что будет лучше позволить ему рассказать мою жуткую историю отцу. Кьяртан, без сомнения, узнает, что Утреда Беббанбургского видели в Эофервике, но он также услышит, что мертвый воин явился, чтобы его убить, и я хотел, чтобы сны его были полны кошмаров.

Свен все еще не двигался, когда я нагнулся и снял с его пояса тяжелый кошель. Потом я сорвал с него семь серебряных ручных браслетов. Хильда отрезала кусок одежды Гелгилла и использовала ткань как мешок, чтобы собрать монеты с подноса рабовладельца. Я отдал ей отцовский шлем, после чего снова сел в седло и похлопал Витнера по шее. Конь высоко вскинул голову, словно понимал, что сегодня показал себя великолепным боевым скакуном.

Я уже собирался ехать, когда в этот и без того странный день произошло нечто еще более странное. Некоторые из пленников, как будто поняв, что они свободны, двинулись к мосту. Но остальные оказались настолько сбиты с толку, напуганы или пали духом, что последовали за вооруженными людьми на восток.

И тут внезапно раздались монашеские песнопения, и из одной из низких хижин с крышей из дерна появилась кучка монахов и священников. Их было семеро, и сегодня им невероятно повезло, потому что, как выяснилось, Кьяртан Жестокий в самом деле ненавидел христиан и убивал всех церковников, которых брал в плен.

Теперь эти семеро были спасены. С ними шел молодой человек в тяжелых цепях раба. Высокий, хорошо сложенный, очень красивый, примерно моего возраста, он был одет в тряпье. Его длинные вьющиеся волосы были такими золотистыми, что выглядели почти белыми, а светлые ресницы, очень голубые глаза и загорелая кожа казались безупречными. Лицо юноши было словно вырезано из камня: удивительно четкие скулы, нос и челюсти, однако резкие черты лица смягчало его жизнерадостное выражение. Судя по всему, жизнь для этого человека была полна невероятных сюрпризов и представлялась ему сплошным весельем. Увидев Свена, съежившегося под копытами моего коня, он оставил распевающих псалмы священников и побежал к нам, остановившись только для того, чтобы подобрать меч того человека, которого я убил.

Юноша держал меч неуклюже, потому что у него были скованы руки, но приставил оружие к горлу Свена.

— Нет, — сказал я. — Не надо.

— Но почему?

Молодой человек улыбнулся мне, и я невольно почувствовал к нему симпатию. Лицо незнакомца было открытым и бесхитростным.

— Я пообещал оставить Свену жизнь, — объяснил я.

Молодой человек одно биение сердца размышлял над этим.

— Так это ты пообещал, — сказал он. — А я — нет.

Он говорил по-датски.

— Но если ты заберешь его жизнь, — ответил я, — мне придется забрать твою.

Юноша обдумал эту возможность, продолжая улыбаться.

— Почему? — спросил он без малейшей тревоги, но так, как будто его очень интересовал ответ.

— Потому что таков закон, — пояснил я.

— Но Свен Кьяртансон не признает законов, — заметил юноша.

— Таков мой закон. И еще я хочу, чтобы он доставил послание своему отцу.

— Какое послание?

— Он должен передать Кьяртану, что мертвый воин пришел за ним.

Молодой человек задумчиво склонил голову набок, словно оценивая это послание, и в конце концов одобрил его, потому что сунул меч под мышку. Потом неуклюже развязал веревочный пояс своих штанов.

— От меня ты тоже можешь передать послание, — обратился он к Свену. — Вот оно.

И он помочился на Свена.

— Я крещу тебя, — сказал молодой человек, — во имя Тора, и Одина, и Локи.

Семеро церковников — три монаха и четыре священника — серьезно наблюдали за «обрядом крещения», но ни один не запротестовал против столь явного богохульства и не попытался остановить юношу.

Молодой человек мочился долго, целясь так, чтобы струя основательно промочила волосы Свена, а когда наконец закончил, снова завязал пояс и в очередной раз улыбнулся мне ослепительной улыбкой.

— Ты и есть мертвый воин?

— Да.

— Перестань скулить, — обратился молодой человек к Свену, потом снова улыбнулся мне: — Тогда, может, окажешь честь и согласишься служить мне?

— Служить тебе? — переспросил я.

Пришел мой черед веселиться.

— Я Гутред, — сказал он, как будто это все объясняло.

— Я слышал только о Гутруме, — ответил я. — И я знаю также Гутверда, а еще встречал пару человек по имени Гутлак, но сроду не слышал ни про какого Гутреда.

— Я Гутред, сын Хардакнута, — пояснил юноша.

Это имя по-прежнему ничего мне не говорило.

— И почему, интересно, я должен служить Гутреду, сыну Хардакнута? — поинтересовался я.

— Да потому, что пока ты не явился сюда, я был рабом, — ответил молодой человек, — но теперь благодаря тебе я король!

Он говорил с таким пылом, что не всегда легко было разобрать слова.

Я улыбнулся под льняным шарфом.

— Ты король? Но король чего?

— Нортумбрии, конечно, — жизнерадостно заявил он.

— Он король, господин, он и вправду король, — серьезно подтвердил один из священников.

Вот так мертвый воин встретил короля, а Свен Одноглазый в ужасе уполз к своему отцу, и в странной земле Нортумбрии все стало в тот день еще более странным.

Глава вторая

Порой в море, когда уводишь корабль слишком далеко от берега, и начинается ветер, и прилив поднимается со злобной силой, и волны разбиваются в белую пену над колышками, на которые в хорошую погоду вешают вдоль бортов щиты, тебе остается лишь плыть туда, куда влечет тебя воля богов. Парус приходится свернуть, пока он не порвался, а налегать на длинные весла бесполезно, поэтому ты привязываешь их и вычерпываешь воду из корабля, и молишься, и наблюдаешь за темнеющим небом, и слушаешь вой ветра, и терпишь обжигающие удары дождевых струй. И надеешься, что прилив, волны и ветер не пригонят твое судно на скалы.

Вот так я и чувствовал себя, оказавшись в Нортумбрии. Я спасся от безумия Хротверда и покинул Эофервик только для того, чтобы унизить Свена, который хотел теперь лишь одного: убить меня… Если только полагал, что мертвого воина можно убить.

Так или иначе, но мне не следовало оставаться в центральной части Нортумбрии, поскольку здесь мои враги были слишком многочисленны. Но я не мог отправиться и дальше на север, потому что тогда очутился бы на землях Беббанбурга, на своих собственных, по праву принадлежащих мне землях, где мой дядя ежедневно молился, чтобы я умер, оставив его законным владельцем того, что он так бессовестно украл. А я не желал, чтобы его молитвы с легкостью воплотились в жизнь. Поэтому ветра ненависти и мести Кьяртана, Свена и моего родного дяди погнали меня на запад, в глушь Камбреленда.

Мы следовали вдоль римской стены, тянувшейся через холмы. Это удивительное сооружение пересекало здесь всю сушу, от моря до моря. Стена была сделана из камня и поднималась и опадала вместе с изгибами холмов и долин, нигде не прерываясь, неизменно безжалостная и жестокая. Однажды мы встретили пастуха овец, который ничего не слышал о римлянах; он сказал, что стену эту якобы построили великаны в стародавние времена. Он заявил, что, когда настанет конец света, дикари с далекого севера хлынут через это укрепление, словно потоп, сея повсюду смерть и ужас.

Я вспомнил об этом пророчестве в полдень, когда наблюдал за волчицей, которая, высунув язык, бежала по верху стены. Она взглянула на нас, спрыгнула на землю позади наших лошадей и помчалась на юг.

Теперь кладка стены уже осыпалась, между камней распускались цветы, толстый дерн лежал на широком верху укреплений, но все равно стена казалась мне настоящим чудом. Саксы умели строить каменные церкви и монастыри, и мне довелось видеть несколько больших залов из камня, но вряд ли кто-нибудь из моих современников сумел бы возвести такое сооружение.

И ведь это была не просто стена. Вдоль нее тянулся широкий ров, а вдоль рва шла каменная дорога, и каждую милю или две попадалась сторожевая башня. Дважды в день мы проезжали мимо каменных крепостей, где некогда жили римские воины. Крыши давно исчезли, а сами здания превратились в логова лисиц и гнезда воронов, но в одном из таких фортов мы обнаружили голого человека с волосами до пояса. Очень старого. Он заявил, что ему семьдесят лет. Его седая борода была такой же длинной, как и спутанные белые волосы. Старик был, на мой взгляд, жалким созданием — сплошные кожа, кости да грязь, но Виллибальд и те семеро церковников, которых я освободил, опустились перед ним на колени, потому что, оказывается, это был знаменитый отшельник.

— Он бывший епископ, — благоговейно сказал мне Виллибальд после того, как мы получили благословение тощего старика. — Он был богатым и уважаемым человеком, имел жену и слуг, но оставил все это, чтобы в уединении поклоняться Богу. Это великий святой.

— Или просто безумец, — предположил я. — А может, его жена была злобной шлюхой и выгнала его из дома.

— Он дитя Бога, — с упреком возразил Виллибальд. — И со временем его объявят святым.

Хильда спешилась и вопросительно посмотрела на меня, словно спрашивая моего дозволения приблизиться к отшельнику. Она явно хотела, чтобы тот ее благословил, а потому безмолвно взывала ко мне. Но я считал, что это ее личное дело, поэтому только пожал плечами, и Хильда опустилась на колени перед чумазым вонючим стариком. Он злобно уставился на молодую женщину, почесал в промежности, а потом нарисовал знак креста на обеих ее грудях, крепко нажимая когтистыми пальцами, чтобы почувствовать ее соски, и все это время притворяясь, будто благословляет ее. Мне захотелось хорошенько пнуть старого ублюдка, чтобы он немедленно стал мучеником. Но Хильда плакала от избытка чувств, когда он скреб ее волосы, а затем, пуская слюни, проблеял какую-то молитву. Видно было, что она благодарна ему до глубины души.

Отшельник зло посмотрел на меня и протянул грязную лапу, словно ожидал, что я дам ему денег, но вместо этого я показал ему молот Тора, и он сквозь два желтых зуба прошипел в мою сторону проклятие.

А потом мы оставили старца торфяникам, небу и его молитвам.

Вскоре я распрощался с Болти. К северу от стены он был более или менее в безопасности, ибо то были земли Беббанбурга и их патрулировали всадники Эльфрика и датчан, живших в моих владениях.

Мы отправились вдоль стены на запад. Теперь я возглавлял отряд, состоящий из отца Виллибальда, Хильды, короля Гутреда и семи освобожденных священников. Я сумел разбить оковы Гутреда, и на запястьях короля-раба, ехавшего теперь на лошади Виллибальда, красовались два железных браслета, с которых свисало несколько заржавленных звеньев цепи. Он без умолку болтал со мной.

— Что мы сделаем, — сказал он на второй день нашего путешествия, — так это поднимем армию в Камбреленде, а потом перевалим через холмы и захватим Эофервик.

— А дальше что? — сухо спросил я.

— Пойдем на север! — воскликнул он с энтузиазмом. — На север! Сначала возьмем Дунхолм, а потом захватим Беббанбург. Как тебе такая перспектива, а?

Я сообщил Гутреду свое настоящее имя и признался, что я законный лорд Беббанбурга. Однако, на мой взгляд, взять Беббанбург было просто невозможно.

— Неприступная крепость, да? — отозвался Гутред. — Вроде Дунхолма? Ничего, мы что-нибудь придумаем. Но, конечно, сперва нам придется разделаться с Иваром.

Он сказал это таким тоном, словно Ивар вовсе не был самым могущественным датчанином в Нортумбрии и расправиться с ним было парой пустяков.

— Итак, мы покончим с Иваром, — продолжил Гутред, и тут лицо его внезапно просветлело. — Или, может, Ивар признает меня королем? У него есть сын, а у меня есть сестра, которая уже достигла брачного возраста. Они ведь смогут вступить в брак?

— Если только твоя сестра уже не вышла замуж, — вставил я.

— Не могу себе представить, чтобы хоть кто-нибудь захотел взять ее в жены, — отозвался Гутред. — У нее кобылья морда.

— Кобылья или нет, но не забывай: она дочь Хардакнута. И заключить брак с ней очень выгодно.

— Возможно, и было выгодно раньше, пока был жив мой отец, — с сомнением проговорил Гутред. — Но сейчас?

— Сейчас король — ты, — напомнил я ему.

Откровенно говоря, я сильно в этом сомневался, но Гутред верил в то, что он король, и я ему потакал.

— Это верно! — кивнул он. — Выходит, найдутся желающие жениться на Гизеле, так? Несмотря на ее внешность?

— Твоя сестра и вправду похожа на кобылу?

— У нее сильно вытянутое лицо, — ответил Гутред, скорчив гримасу, — но вообще-то Гизела не такая уж уродина. И ей пора замуж! Моей сестре, должно быть, исполнилось пятнадцать или шестнадцать! Думаю, мы должны выдать ее за сына Ивара. Таким образом, с Иваром будет заключен союз, и он поможет нам справиться с Кьяртаном, ну а потом мы разберемся со скоттами. И еще, конечно, придется позаботиться о том, чтобы эти негодяи из Страт Клоты не доставляли нам хлопот, так?

Я согласно кивнул.

— Они убили моего отца, понимаешь? — продолжал Гутред. — И сделали меня рабом! — Он ухмыльнулся.

Хардакнут, отец Гутреда, был датским ярлом, который обосновался в Кайр Лигвалиде — главном городе Камбреленда. Хардакнут назвал себя королем Нортумбрии, что, на мой взгляд, свидетельствовало о его непомерных амбициях и было просто смешно, но к западу от холмов случаются странные вещи. Там человек, если захочет, вполне может заявить, что он король Луны, потому что никто за пределами Камбреленда даже не заметит этого. Хардакнут не представлял собой никакой угрозы более могущественным правителям, жившим вокруг Эофервика. Честно говоря, он вообще почти ни для кого не представлял угрозы, потому что Камбреленд был местом диким и печальным. На него вечно совершали набеги норвежцы из Ирландии и еще более дикие и ужасные воины из Страт Клоты, чей повелитель, Эохайд, называл себя королем Шотландии. У Эохайда этот титул оспаривал Аэд, который сейчас сражался с Иваром.

Мой отец обычно говаривал: «Наглость скоттов безгранична». И у него были причины так говорить, потому что скотты заявляли права на большую часть беббанбургских земель, и, пока не пришли датчане, наша семья вечно сражалась против северян. Еще будучи ребенком, я узнал, что в Шотландии есть много племен, но два племени, обитавшие ближе всего к Нортумбрии, и были, собственно, скоттами, которыми правил Аэд. Дикари же из Страт Клоты, жившие на западном берегу, никогда не приближались к Беббанбургу. Они совершали набеги на Камбреленд, и Хардакнут решил наказать их. Он повел свою маленькую армию в их холмы, где Эохайд из Страт Клоты устроил ему засаду, а потом наголову разбил. Гутред участвовал в том походе вместе с отцом и попал в плен, после чего целых два года был рабом.

— Почему тебе сохранили жизнь? — заинтересовался я.

— Эохайд должен был меня убить, — ответил Гутред жизнерадостно, — но сперва он не знал, кто я такой, а к тому времени, как это выяснил, ему уже расхотелось убивать. Поэтому он просто пнул меня несколько раз и объявил, что я буду его рабом. Ему нравилось наблюдать, как я чищу нужники. Я был домашним рабом, понимаешь? И это — еще одно оскорбление.

— Быть домашним рабом — оскорбление?

— Это работа для женщин, — объяснил Гутред, — но зато я постоянно был в обществе девушек. А это, скажу тебе, очень даже неплохо.

— Но в конце концов ты все-таки сбежал от Эохайда?

— Ничего подобного. Меня купил Гелгилл. Он заплатил за меня много денег! — В голосе Гутреда прозвучала гордость.

— И Гелгилл собирался продать тебя Кьяртану? — спросил я.

— Да нет же! Он хотел продать меня священникам из Кайр Лигвалида! — Гутред кивнул на семерых церковников, которых я спас вместе с ним.

— Видишь ли, они столковались о цене, но потом Гелгилл потребовал еще больше денег, а когда он встретился со Свеном, тот, само собой, не позволил, чтобы сделка состоялась. Он захотел, чтобы я отправился вместе с ним в Дунхолм, а Гелгилл сделал бы все, что угодно, для Свена и его отца… Так что все мы были обречены, и тут появился ты.

Поначалу рассказ Гутреда меня озадачил. Однако, потолковав со священниками и расспросив их об отце Гутреда, я постепенно сложил воедино разрозненные куски истории. Гелгилл, известный по обе стороны границы работорговец, выкупил Гутреда у Эохайда, заплатив громадную сумму не потому, что юноша того стоил, но потому, что священники наняли Гелгилла для совершения этой сделки.

— Две сотни серебряных слитков, восемь волов, два мешка солода и серебряный горн — такова была моя цена, — радостно объявил мне Гутред.

— Неужели Гелгилл заплатил так много? — удивился я.

— Он не платил. Заплатили священники. А Гелгилл только устроил сделку.

— За тебя заплатили священники?

— Должно быть, они вытряхнули все серебро Камбреленда, — гордо заявил Гутред.

— И Эохайд согласился тебя продать?

— За такую-то цену? Конечно согласился! Почему бы и нет?

— Но он же убил твоего отца. И ты наверняка захочешь отомстить Эохайду. Он это знает.

— Эохайд испытывал ко мне расположение, — сказал Гутред.

Я счел это весьма вероятным, потому что Гутред был чертовски обаятелен. Этот юноша так радостно встречал каждый новый день, как будто не ждал от него ничего, кроме счастья, и в его компании жизнь каким-то чудесным образом казалась ярче и привлекательнее.

— И все равно Эохайд заставлял меня чистить нужники, — признался Гутред, продолжая свою историю. — Правда, он перестал пинать меня каждый раз, когда я это делал. И еще ему нравилось со мной разговаривать.

— О чем?

— Да обо всем! О богах, о погоде, о рыбной ловле, о том, как делать хороший сыр, о женщинах, — мало ли интересных тем. И еще он решил, что я не воин… Да я и вправду неважный воин. Но теперь, когда я вновь стал королем, волей-неволей придется быть воином, хотя мне это не очень по нраву. Эохайд заставил меня поклясться, что я никогда не стану воевать против него.

— И ты поклялся?

— Конечно! Он мне нравится. Само собой, я буду угонять его скот и убивать всех людей, которых он станет посылать в Камбреленд, но это же не война, верно?

Значит, вот как было дело. Эохайд взял собранное церковниками серебро, и Гелгилл купил у него Гутреда, чтобы увезти на юг, в Нортумбрию. Но вместо того чтобы отдать юношу священникам, Гелгилл забрал его на восток. Он нарушил условия сделки, рассудив, что сможет получить больше денег, если продаст Гутреда Кьяртану. Священники и монахи последовали за Гелгиллом, умоляя его отпустить Гутреда, и тут повстречались со Свеном, который тоже не захотел упустить свою выгоду. Освобожденный раб оказался сыном Хардакнута, а стало быть, законным наследником земли в Камбреленде, значит, за него можно было потребовать выкуп — большой мешок серебра. Свен собирался забрать Гутреда в Дунхолм, где, без сомнения, убил бы всех священников.

И тут появился я, Торкильд Прокаженный, и теперь Гелгилл был мертв, Свен унижен и запуган, а Гутред обрел свободу.

Во всей этой истории я не понимал лишь одного: с какой стати семеро саксонских священников явились из Кайр Лигвалида, чтобы заплатить целое состояние за выкуп Гутреда, который был не только датчанином, но и язычником. Я спросил об этом самого Гутреда.

— Да ведь я же их король, — ответил он, словно удивляясь, что я не понимаю таких простых вещей, — хотя я, честно говоря, даже и не мечтал стать королем после того, как Эохайд взял меня в плен. Но если этого хочет христианский бог, кто я такой, чтобы спорить?

— Выходит, ты нужен их богу? — недоверчиво спросил я, взглянув на семерых священников, которые явились в такую даль, чтобы освободить Гутреда.

— Я нужен их богу, — серьезно подтвердил юноша, — потому что я избранный. Как ты думаешь, я должен стать христианином?

— По-моему, нет.

— А я думаю, что должен, — проговорил он, не обратив внимания на мой ответ. — Просто чтобы выказать свою благодарность. Боги не любят неблагодарности, верно?

— Что они любят, так это хаос, — заметил я.

И похоже, сейчас боги были счастливы.

Назад: Географические названия

Дальше: Глава третья