Часть вторая
5
Пылища клубилась над ярмарочной площадкой Ричмонда. Пыль взбивали одиннадцать полков, марширующих по площадке, на которой не найти было ни травинки, — всё вытоптали солдаты, ибо по мысли генерал-майора Ли лишь неустанные экзерциции могут превратить волонтёрский сброд в реальную силу, что защитит Конфедерацию. Ветер разносил красноватую пыль по окрестностям, покрывая ею каждую стену, каждую ограду, каждое дерево в радиусе полукилометра от ярмарочного поля, так что даже магнолии, которыми было оно обсажено, имели унылый кирпичный оттенок. Пыль осела и на форме Итена Ридли, придав серой ткани зловещий кровавый отлив, когда будущий зять Фальконера приехал на ярмарочное поле в поисках единоутробного братца. Бельведер Делани, восседая на вёрткой игривой лошадке с грацией бегемота, глазел на марширующих солдат. Одет он был в штатское платье, что не мешало ему время от времени отдавать полкам честь, и делал он это, надо сказать, с достоинством и сноровкой прирождённого полководца.
— Тренируюсь заранее. — объяснил он вместо приветствия Ридли, ничуть не удивившись его появлению, — Когда вступлю в армию, мне будет не до подобных пустяков.
— Ты не вступишь в армию, Бев. Ты — неженка.
— Вступлю, Итен, ещё как вступлю. Буду самый, что ни на есть, офицерский офицер. Но, как ты верно заметил, я — неженка, а потому я сам подберу или придумаю себе пост, а губернатор мне его с радостью предоставит. Пока что мне предлагают капитанское звание, но, по-моему, это низковато для человека моих вкусов и склада ума. Отлично, ребята! Отлично! Молодцы!
Последнее относилось к смущённым донельзя алабамским ополченцам, шагавшим мимо зрителей, путаясь в ногах. Зевак хватало, так как население Ричмонда, к великому своему удовлетворению обнаружившее, что живёт в столице Конфедерации Штатов Америки, начинало привыкать к роли столичной публики и таскалось на ярмарочное поле, как на работу. Перерождение Ричмонда воодушевляло и Бельведера Делани:
— Какие перспективы, Итен! Политиканов больше, следовательно, коррупция шире, водичка мутней, а рыбка крупней. Глядишь, хороший рыбак, вроде меня, что-нибудь да выудит. Масштабы рыбалки, конечно, не те, что в Вашингтоне, но и на том спасибо. — он подмигнул брату и перешёл на деловой тон, — Надолго приехал в Ричмонд? Остановился, надеюсь, как обычно, у меня? Тебе Джордж передал, что я здесь?
Джорджа, камердинера Делани, раба с манерами аристократа, Ридли не переносил, но вынужден был мириться с его присутствием, квартируя у брата на Грейс-стрит.
— Что же привело тебя в наш прекрасный город? — спросил Бельведер, — Исключая страстное желание насладиться моим обществом, конечно.
— Пушки. Фальконер нашёл в литейке Боувера два предназначенных к переплавке шестифунтовика и перекупил.
— То есть, мы на этом ничего не поимеем?
Ридли подкурил сигару:
— К пушкам нужны боеприпасы, передки и зарядные ящики.
— Вот это — разговор. — одобрил Делани, — Разговор, в котором мне слышится столь милый моему сердцу звон монет, меняющих владельца.
Бельведер Делани окинул взглядом ряды проходящего мимо виргинского ополчения, двигающиеся с чёткостью и точностью челнока в ткацком станке, и помахал им рукой.
— Знаешь, Итен, — обратился он к брату, — если бы все наши вояки были так же хороши, как эти, я бы ни секунды не сомневался в нашей победе. Увы, видел бы ты, каких косоруких идиотов выносит порой на наш берег волна патриотизма. Вчера тут блистал отрядец, пышно и коряво именующий себя «Конными убийцами Линкольна полковника МакГаррити». Под началом у самозваного полковника (странно, что не генерала) МакГарритти полтора десятка олухов на десяти одрах. Вооружены они четырьмя дробовиками, парой ржавых сабель и длинным лассо. Лассо, на мой взгляд, пригодится им в первую очередь. Эйб Линкольн, несомненно, на нём повесится, едва лишь узрит, какое грозное воинство выставил против него генералиссимус МакГаррити.
Ридли выслушал ядовитую тираду брата без интереса. Его сейчас больше волновала прибыль, которую он мог извлечь с помощью Бельведера:
— К шестифунтовикам боеприпасы достанешь?
— Сколько угодно. — уверил Делани, — На ядрах, правда, не наваримся особенно, на картечи возьмём своё…
Он вежливо раскланялся с сенатором штата, бывшим ещё недавно ярым поборником войны, но с тех пор, как прогремели первые выстрелы, успевшим обнаружить у себя такое количество разнообразных хворей, которое, конечно же, не могло позволить ему, стоящему почти что на пороге смерти, принять личное участие в военных действиях. Умирающий бодро отсалютовал Делани отделанной золотом тростью с подушек открытого экипажа. Улыбаясь ему, Делани продолжил:
— …А на передках с зарядными ящиками грешно не заработать.
Он зажмурился, предвкушая очередной барыш, который принесёт их с Итеном афера. Гешефт основывался на маниакальном нежелании Вашингтона Фальконера закупать что-либо для Легиона на арсеналах штата. Задействовав связи в высших кругах Виргинии, Бельведер Делани сам закупал на арсеналах всё, что требовалось, перепродавая затем полномочному представителю Фальконера Итену Ридли. Надо ли упоминать, что Фальконеру купленное у Делани обходилось вдвое, а то и вчетверо дороже первоначальной цены? Ружья, стоившие шесть тысяч долларов, братья продали Легиону за двадцать, тысячу восьмидесятицентовых башмаков — за две тысячи долларов, шестнадцатидолларовые палатки ушли по сорок за каждую. Левый доход братья честно делили пополам.
— Передки выйдут нам по четыре сотни за штуку. — прикинул Делани, — А Фальконеру отдадим по восемьсот.
— Можно и дороже.
Ридли нуждался в деньгах гораздо сильнее брата. Поездка в Ричмонд являлась для него не только возможностью избавиться ненадолго от докук постылой невесты, но и случаем поднажиться на тесте. Всё в жизни Итена упиралось в деньги. Не растранжирь отец семейного достояния, разве стал бы Итен искать женитьбы на дурнушке Анне? Но искал, потому что верил: богатство решает все проблемы.
Бельведер Делани тоже жаждал денег, но по иной причине. Богатство он полагал лестницей к вершинам власти. Мимо шли миссисипцы: дюжие бородачи, загорелые, мускулистые и вооружённые кремневыми мушкетами, с которыми, наверно, ещё их деды бились за свободу с красномундирниками. По мнению Делани, война должна была продлиться недолго: едва ли промышленно развитому Северу понадобится много времени, чтобы разгромить южные полки. На одном патриотизме не выедешь, а любовью к родине винтовку не зарядишь. Юг, вне сомнения, потерпит поражение, и пробьёт час умного, дальновидного Бельведера Делани. Бельведера Делани, который, хоть был южанином по рождению и воспитанию, душой тяготел к Северу. Нет, он не опускался до шпионажа, но давно дал понять друзьям в Вашингтоне, что они могут рассчитывать на любое его содействие. И когда Север победит, верность Делани будет щедро вознаграждена. Пусть зашоренные глупцы весело маршируют навстречу смерти; хорошо смеётся тот, кто смеётся последним.
— Расскажи мне о Старбаке. — попросил он брата.
Они направили коней по периметру ярмарочной площадки.
— С чего такой интерес? — удивился Ридли.
— Он, всё-таки, сын Элиаля Старбака. — объяснил Делани не совсем искренне.
На самом деле Натаниэль Старбак интересовал его потому, что он сам, южанин, сочувствующий Северу, видел в Старбаке антипода, северянина на стороне Юга.
— Я встречался с ним, ты знал?
— Он не говорил. — нахмурился Итен.
— Мы с ним почти подружились. Он далеко не глуп. Излишне горяч, но отнюдь не глуп.
Ридли фыркнул:
— Чёртов святоша. Бостонский выродок. Что в нём интересного?
Делани качнул головой. Что интересного? Ха! Что интересного в человеке, поставившем крест на сытом обеспеченном будущем ради улыбки дешёвой актрисульки? Во время пирушки со Старбаком Делани разглядел в том потрясающую игру страстей. Юноша был полем жестокой битвы, где вели борьбу не на жизнь, а на смерть добродетель и порок. Соблазны мирские бились с природной порядочностью, подкреплённой кальвинистским воспитанием. Делани предположил, что вот эта самая порядочность, которую инстинктивно чуял в Старбаке Ридли, и бесила единоутробного братца.
— Почему нас так выводит из себя чужая добродетель? — вслух поразмыслил Делани.
— Потому что по сути она — выдаваемая за доблесть трусость. Боязнь откусить от запретного плода.
— А, может, мы злимся, потому что при виде чужой добродетели вспоминаем о собственной порочности? О том, что нам никогда не стать добродетельными? — предположил Бельведер.
— Чего-чего, а добродетельности мне даром не надо. — буркнул Ридли.
— Не глупи, Итен. И признавайся, чем тебя так задел Старбак?
— Ублюдок лишил меня пятидесяти долларов.
— А! Тогда ясно. — зная скаредность братца, Делани захохотал, — Каким же образом скромному сыну священника удалось совершить невозможное?
— Мы бились с ним об заклад. Он должен был завербовать для Фальконера одного негодяя по фамилии Труслоу и, чёрт бы подрал их обоих, завербовал.
— Птичка-Дятел начирикала мне об этом душегубе Труслоу. Ты-то почему его не завербовал?
— Легко сказать. Если бы Труслоу увидел меня возле его дочурки ещё раз, пристрелил бы без раздумий.
— Понятно. — хихикнул Делани.
Каждый из них запутался в тенетах, сплетённых собственноручно из собственных же слабостей. Но, если Старбаку хватало капкана греха и покаяния, Делани — честолюбия, то Ридли усердно укреплял силок беспримерной алчности толстыми нитями похоти.
— У душегуба есть причина пристрелить тебя? — полюбопытствовал адвокат, отбирая у брата сигару, чтобы подкурить от неё извлечённую из портсигара сигарету, свёрнутую из жёлтой бумаги, с пахнущим лимонной отдушкой табаком, — Так как, есть?
— Есть. — скривился Ридли и не удержался, прихвастнул, — Он благодаря мне скоро станет дедушкой.
— Благодаря тебе?
— Точно. Труслоу, слава Богу, понятия не имеет, что дочь его брюхата от меня, а девчонка в любом случае вот-вот замуж выскочит, так что я кругом в шоколаде. Кроме того, что стервочке пришлось отступных дать, чтобы рот держала на замке.
— Много?
— Порядочно. — Ридли глубоко затянулся, закашлялся и, отплевавшись от дыма, пояснил, — Жадная, но ты бы видел её, Бев! Ты бы видел!
— Неужели у душегуба дочь — красотка?
— Не то слово. — закатил глаза Итен, — Минуту, сам убедишься.
Он достал из нагрудного кармана мундира кожаную коробочку и протянул брату.
В коробочке Делани обнаружил рисунок размером десять на двенадцать сантиметров, изображающий обнажённую девушку на лесной прогалине у ручья. Делании в который раз подивился искусству брата. Несмотря на лень и отсутствие регулярной практики, кистью он владел в совершенстве. Господи, подумалось Делани, по странным сосудам ты порой раскладываешь дары свои.
— Ты приукрасил её внешность?
— Ни штрихом.
— Тогда она действительно редкая красотка. Нимфа.
— У этой нимфы лексикон черномазого ездового-забулдыги и характерец под стать.
— Ты с ней порвал?
— Бесповоротно.
По крайней мере, Ридли на это надеялся. Пряча портретец в карман, он с тоской вспомнил, что за молчание Салли он заплатил сто серебряных долларов, но уверенности в соблюдении дрянью её части сделки не обрёл. Оторва вся в папашу. С неё станется заявится в «Семь вёсен» и продемонстрировать брюхо Анне Фальконер с подробным рассказом о том, кто и при каких обстоятельствах её данным сувениром осчастливил. А вот как к шалостям будущего зятька отнесётся Фальконер — вопрос вопросов. Он, конечно, сам не ангел, но одно дело — плодить с рабынями мулатов, и совсем другое — обесчестить белую свободную, да ещё и дочь мерзавца, в расположении которого Фальконер лично заинтересован.
Впрочем, сейчас чего-то подобного можно было не опасаться. Ну, почти не опасаться. Труслоу, как слышал Ридли, выпихнул непутёвую доченьку за какого-то сопляка, отдав парочке свой клочок земли и скот. Так что Ридли, можно сказать, отделался лёгким испугом.
— Порвал. — повторил он с некоторым сожалением.
Всё-таки, Салли Труслоу — дивной красоты девчонка. Когда ещё жизнь с такой сведёт.
Бельведер Делани наблюдал за отрабатывающими строевой шаг новобранцами. Кадет Командных курсов Виргинии, годившийся половине из них в сыновья, честил подчинённых почём зря, пытаясь заставить держать спину прямо, голову высоко и не глазеть по сторонам, как школьницы в городском саду.
— Полковник Фальконер тоже муштрует новоявленных легионеров? — поинтересовался Делани.
— Нет. Он верит, что муштра лишает солдат желания драться.
— Как занимательно! Фальконер, похоже, разумнее, чем я полагал. Этих недоумков гоняют день-деньской, до первых звёзд.
Делани коснулся шляпы, приветствуя судью, которого частенько встречал в публичном доме на Маршал-Стрит. Бордель был известен, как «дом миссис Ричардсон», хотя контрольный пакет акций принадлежал самому Бельведеру Делани. В течение войны лучшие дивиденды приносят деньги, вложенные в торговлю оружием и женщинами, так что за свои инвестиции Делани был спокоен.
— Для Фальконера война — забава. — хмыкнул Ридли, — И в рамках забавы он планирует кавалерийский набег.
— Набег? — изумился Делани, — Что за набег? Расскажи.
— Да рассказывать нечего. — отмахнулся тот.
— Расскажи всё, что «нечего».
— Зачем?
— Как зачем, Итен? У меня в приятелях половина нашего правительства. Думаю, их заинтересует то, что один из граждан Виргинии намерен воевать против Севера самостоятельно. Да и Роберту Ли должно быть любопытно. Всё-таки его епархия. Не упрямься, рассказывай.
— Фальконер собирается предпринять, или уже предпринял, конный рейд в тыл янки. Доволен?
— Где? Как? Подробнее, пожалуйста.
Ридли сдался:
— Ладно. Его расстроило то, что северянам уступили Александрию. Он считает, что Ричмонд с войной не мычит, не телится, Летчер тайно сговорился с Вашингтоном, а Ли осторожничает, в то время как хороший удар по янки может решить исход войны.
— Он, что, надумал отбить Александрию? — разинул рот Делани.
С тех пор, как Александрия, городок напротив Вашингтона по другому берегу Потомака, перешёл к янки, те его основательно укрепили.
— На Александрию он не посягает. Его цель — железная дорога Огайо-Балтимор.
— Огайо-Балтимор — ветка большая. Куда именно он хочет ударить?
— Мне он отчитаться забыл. — озлился Ридли, — Ну не к востоку же от Камберленда, правда? Сообщения между ним и Харперс-Ферри ведь нет?
Он вдруг обеспокоился:
— Эй, ты же не будешь мешать ему? Мне тогда конец!
— Не буду, не нервничай. Пусть развлекается. Кстати, в одиночку развлекается или весь Легион задействовал?
— Не весь. Человек тридцать с собой собрался тащить. Но ты пообещай, что меня не подведёшь. — Ридли уже жалел, что проговорился брату.
На дальней стороне площадки Делани приметил Роберта Ли, делающего смотр войскам. При его штабе адвокат давно стал своим человеком, и вполне искренне восхищался генералом. Делани представил себе, как бушевал бы Ли, узнай он о партизанщине Фальконера. Но не узнает. Бельведер Делани уже принял решение не расстраивать друзей в виргинском правительстве вестью о самоуправстве Фальконера. А вот знакомцев из Вашингтона новость заинтересует, особенно того, который приятельствует с военным министром. Надо было возвращаться домой, чтобы черкнуть пару писем.
— Обещаю, никто в Ричмонде от меня ни полслова не услышит. — абсолютно чистосердечно заверил он брата и придержал лошадь, — Поехали отсюда. Этой пылищей я уже сыт по горло.
— Я, вообще, намереваться… — начал Ридли.
— Нанести визит миссис Ричардсон? — насколько знал Делани, его брат, приезжая в Ричмонд, обязательно наведывался в заведение миссис Ричардсон, — Изволь, мой дорогой Итен. Изволь.
Делани пришпорил коня, выводя его на дорогу к городу. День прошёл не зря.
Собранный для набега отряд достиг Огайо-Балтиморской железной дороги за два часа до рассвета. Дорога заняла шесть суток вместо запланированных Фальконером трёх, но хотя бы не семь, и то только потому, что последнюю ночь бойцы провели в седле. Старбак с отбитым и стёртым седалищем, полумёртвый от усталости, не сразу и уразумел, что отряд, наконец, достиг точки назначения. Из полузабытья, в котором юноша провёл последние часы, его вырвало зрелище залитой лунным светом долины с ярким фонтаном искр посередине, выбивающимся, казалось, прямо из-под земли. Спросонья Старбаку показалось на миг, что он умер, и у ног его разверзлась библейская геенна огненная; что сейчас явятся бесы и потащат Старбака в адское пламя ради воздаяния по грехам его. Он в ужасе вскрикнул и окончательно проснулся.
Отряд Фальконера остановился на гребне холма. Внизу мчался на запад поезд. Огонь из топки подсвечивал бегущий из трубы дым, в котором терялся слабый огонёк масляного фонаря паровоза. Остальная часть состава не была освещена. Значит, товарняк. Поезд прогрохотал по мосту через лежащую слева от Старбака реку, и юноша почувствовал, как его охватывает возбуждение. Они у цели.
Подсвеченное облако дыма двигалось дальше по берегу северного рукава Потомака. С тех пор, как Томас Джексон захватил Харперс-Ферри, нарушив прямое сообщение между Вашингтоном и Балтимором, эта ветка стала главной транспортной артерией, по которой в столицу Севера доставлялись припасы, рекруты и оружие из Миссури, Иллинойса, Индианы и Огайо. Всё доставлялось в Камберленд, перегружалось там на возы или баржи до Хагерстауна, откуда вновь по железной дороге транспортировалось в Вашингтон. Полковник Фальконер был убеждён, что уничтожение железнодорожного полотна в районе Аллеганов западнее Камберленда усложнит, а то и вовсе прервёт снабжение Вашингтона.
Таковы были военные резоны набега. Но отнюдь не их ставил во главу угла Вашингтон Фальконер. Старбак знал: Фальконер своим рейдом надеется поднять боевой дух земляков и уязвить гордость Севера. А, кроме того, имена участников смелой операции, победой Юга начавшие боевые действия в войне, бесспорно, история сохранит для потомков. Ради истории полковник и привёл с тридцатью всадниками четырёх лошадей, навьюченных четырьмя бочонками чёрного пороха, шестью топорами, четырьмя кирками, двумя кувалдами и двумя мотками фитиля, — предметами, необходимыми, если собираешься обрушить парочку железнодорожных мостов, соединяющих берега бесчисленных ручьёв и речушек в Аллеганах.
Полковника сопровождали трое офицеров Легиона. Добродушного капитана Пола Хинтона, хозяина трёх сотен гектаров на востоке округа Фальконер, связывала с его нынешним командиром давняя дружба и общая страсть к охоте. Капитан Энтони Мёрфи эмигрировал в Америку из Ирландии лет десять назад, посадил в Луизиане полоску хлопка, продал его на корню, сел на пассажирскую речную посудину, волокущуюся на Север, и не вставал из-за покерного стола три дня и три ночи подряд. Вывалился он на виргинские причалы, не чуя ног под собой, с прекрасной итальянкой под руку и карманами, полными денег. Часть выигрыша он потратил на покупку четырёх ферм севернее «Семи вёсен», остальное поместил в окружной банк. Собственных рабов у него имелось трое, при необходимости невольников он брал внаём у соседей. Так как в покер с ним играть редко кто рисковал, свободное время он посвящал национальной ирландской забаве — пьянству. Третий офицер в отряде по званию был вторым; вторым лейтенантом, конечно же. Он носил звучную фамилию Старбак и ни разу в жизни не играл в покер. Шестеро из оставшихся пришли вместе с сержантом Томасом Труслоу. Приказы они выслушивали с неким затаённым пренебрежением и держались особняком, никого не пуская в свой круг. Никого, за одним исключением, вызывавшим недоумение у тех, кто знал о ненависти Труслоу к янки. Ибо исключением был второй лейтенант Натаниэль Старбак, всегда желанный гость у костра Труслоу. Никто из удивлявшихся, даже Фальконер, не ведал ни о панихиде за упокой души Эмили Труслоу, ни о свадебной церемонии Роберта и Салли Деккер.
Фальконера странности поведения Труслоу занимали менее других, так как, по мере продвижения по Аллеганам, его мечта о стремительном броске всё глубже увязала в грязи, дожде и тумане. Начался рейд хорошо. Отряд благополучно пересёк горы Блю-Ридж по долине Шенандоа, но Аллеганы встретили их моросью, перешедшей в затяжной ливень, а небо, раскалываемое громами и молниями, обрушивало на головы путников нескончаемые потоки воды. Положение отряда усугублялось тем, что им приходилось избегать человеческого жилья. Эта часть Виргинии тяготела к Союзу, и поговаривали, что она скоро отделится на правах суверенного штата. Потому-то промокшие до нитки легионеры и крались по здешним горам, не смея надеть форму и пугаясь собственной тени. Вид южных мундиров, по мнению Фальконера, мог насторожить местных и побудить их донести северянам. Из-за тумана Фальконер сбился с пути, и отряд потерял день, плутая. Только благодаря собачьему чутью Томаса Труслоу им удалось найти верную дорогу, что не лучшим образом сказалось на авторитете полковника. Фальконер взревновал. Этим и объяснялась бешеная скачка последней ночи, призванная показать, кто здесь главный.
Теперь же давшаяся так тяжело дорога осталась позади, и отряд ждал рассвета. В пелене туч, закрывавшей последние дни небосклон, кое-где обнаружились прорехи, сквозь которые луна струила свой мертвенный свет и сияли редкие звёзды. Пятно огней далеко на севере Старбак определил, как Пенсильванию. Подтуманенная река внизу, перечёркивая полосу Мэриленда, уходила вглубь вражеских земель. Вражеских. Северных. У Натаниэля никак не укладывалось в голове то, что он, стоя здесь, в центре родной страны, находится на границе, разделяющей два враждующих мира. С юных лет Старбак привык думать, что война — это что-то, происходящее в чужих краях, откуда от этой самой войны люди бежали как раз в Америку. Где ты, та незыблемая детская вера? Бок оттягивает тяжеленный Саваж, вокруг вооружённые до зубов люди, позади друзья, впереди — враги, и самое страшное, что и те, и другие, и третьи — соотечественники.
Полотно было пусто, поездов пока не было. Кое-кто из отряда устроился покемарить, Труслоу, присев на корточки, как и Старбак, хмуро взирал на север.
На востоке забрезжил рассвет. В его слабых лучах обнаружилось, что место, куда вышел отряд, идеально подходит для задумки Фальконера. Слева быстрый приток пробивался сквозь скалы, соединяясь с северным рукавом Потомака. У точки слияния поток перегораживал мост на опорах восемнадцатиметровой высоты. Мост никак не охранялся, и поблизости от него не было видно ни малейших следов человеческой деятельности, так что, если бы не железная дорога, можно было бы подумать, что здесь никогда не ступала людская нога.
Когда небо посветлело, Фальконер отдал приказ действовать. Легионеры разделились на три части. Группа капитана Мерфи выдвинулись по рельсам на восток, дюжина капитана Хинтона перекрыла рельсы западнее. Оставшиеся шестеро с полковником во главе должны были спуститься к основанию самой высокой из опор и подорвать её.
— Всё идёт, как надо. — подбадривал Фальконер себя и своих приунывших подчинённых, — Всё идёт по плану.
Напускной оптимизм полковника пропадал втуне. Из-за дождей план шёл прахом. Неизвестно, насколько промокли фитили и порох, а при отсутствии карт даже Труслоу, объездивший в своё время здешние овраги вдоль и поперёк, понятия не имел, что за мост они собираются взорвать. Спасибо, провидение сжалилось над вымотанными людьми и вывело к неохраняемому мосту.
Железнодорожный мост через Потомак. Пропускная способность — 20 поездов в день. Враждующие армии во время войны навострились наводить такие мосты за девять дней.
Вблизи его конструкции не казались столь ажурными, как издалека. Массивные осмоленные балки глубоко уходили в грунт и были укреплены с учётом скатывающихся порой с высокого берега камней. Пролёты соединялись металлическими хомутами между собой, поднимаясь на высоту восемнадцати метров от воды и протянувшись от берега до берега метров на шестьдесят. Деревянные части, несмотря на смолу, были влажными, а тучи над головами обещали новые дожди.
Люди Хинтона уже перебрались на противоположный берег, группа Мерфи тоже была на месте. Команда полковника, в которую вошёл и Старбак, осторожно брела вниз, к речке, цепляясь за редкую растительность. Старбак помог замкнутому, немногословному сержанту Дениэлу Медликотту, мельнику по профессии, спустить четыре бочонка пороха. Полковник Фальконер сначала предполагал подорвать два моста, а то и три, но эта переправа, по всей видимости, имела достаточно важное стратегическое значение, чтобы не мучить и без того усталый отряд поисками дополнительных целей. Медликотт, ответственный за подрыв, поместил бочонки к опоре, вынул из одного затычку, размял в пальцах щепоть пороха и оповестил Фальконера:
— Порох сыроват, полковник.
— Сэр. — подсказал тот.
Он пытался приучить вчерашних соседей — нынешних подчинённых к уставным формам обращения.
— Сыроват. — повторил Медликотт, оставив реплику командира без внимания.
— Попробуем вставлять запал в бочонки по очереди. Какой-нибудь, да рванёт, а тогда и другие детонируют. — предложил Фальконер.
Сопровождаемый Старбаком, полковник прошёлся вдоль реки.
— Хорошие ребята, — поделился Фальконер с юношей, — но никакого понятия о воинской дисциплине.
— Трудно перекроить мышление мирного времени на военный лад, сэр. — поддакнул Старбак.
— Хуже всех твой приятель Труслоу. Никакого пиетета перед начальством.
Полковник был обескуражен. Труслоу он зазвал в Легион, чтобы Легион побаивались другие, а вместо этого выяснил, что втайне побаивается разбойника сам. Вашингтон Фальконер заперся в клетке с тигром и не имел ни малейшего представления, как его приручить.
— А ты, Нат, ему потворствуешь.
— Я, сэр? — упрёк застал Старбака врасплох.
Полковник помолчал, глядя на то, как его бойцы с Медликоттом во главе состругивают щепу с балок, чтобы обложить ею пороховые бочки.
— Нельзя фамильярничать с нижними чинами. — сказал Фальконер, наконец, — Однажды ты будешь командовать ими в бою, надо соблюдать дистанцию.
Полковник проводил взглядом сломанный сук, что несли мимо серые воды. Видок у Фальконера был не ахти. Всегда ухоженная бородка торчала клочками, одежда была влажной и грязной. Лоск Вашингтона Фальконера не выдержал столкновения с солдатчиной, далёкой от кабинетных грёз о яркой и героической войне. А ведь это было только начало.
— Офицеры — отдельная каста. — продолжал наставлять Старбака Фальконер, — Как ты прикажешь Труслоу, если с ним ты запанибрата?
Только сейчас Натаниэль начал понимать, чем вызван незаслуженный выговор. После того, как Фальконер заблудился, многие в их маленьком отряде стали больше прислушиваться к Труслоу, нежели к командиру. Это выводило Фальконера из себя, но, похоже, сильнее всего уязвляли приятельские отношения с разбойником Старбака, питомца полковника, спасённого им от расправы и обласканного. Натаниэль молчал, не ведая, что ответить. Фальконер же, высказав адъютанту своё неудовольствие, повернулся к Медликотту:
— Долго ещё, сержант?
Медликотт поднял голову и, оглядев ворох щепы у бочек, щедро присыпанный порохом и бумагой из разорванных патронов, пожаловался:
— Мокрое всё.
— Добавьте растопки!
— Растопки довольно, полковник.
— Порох? Бумага?
— Хватит.
— Так долго ещё?
— Да, всё, пожалуй. — Медликотт почесал затылок и кивнул, — Готово, полковник.
— Давай к Хинтону, Нат. — приказал Фальконер, — Пусть возвращаются. Предупреди капитана Мерфи, пусть лошадей держит под рукой. И скажи всем глядеть в оба с этой минуты!
Старбаку пришло на ум, что гораздо проще и эффективнее было бы заранее оговорить некий сигнал о готовности. Пара-тройка выстрелов в определённой последовательности оповестили бы разбросанные группы об отходе быстрее, чем пеший гонец. Мысль здравая, но обсуждать её с полковником юноша счёл несвоевременным. Тот воспринял бы её, как попрёк. Поэтому Старбак кивнул и полез по косогору наверх, предупредил Мерфи и перебрался по мосту на восточный берег. К его удивлению, часть пути была разобрана, рельсы сброшены в Потомак, а на нетронутом участке со стороны моста высилась баррикада. Капитан Хинтон, человек весёлый, увлекающийся, охотно сообщил Старбаку, что Труслоу намерен ограбить поезд, и он, Хинтон, ничего не имеет против.
— Полковник, что, управился уже?
— Да, сэр.
— Жаль. Я бы поучаствовал в ограблении. Новый опыт, острые ощущения.
Хинтон увлечённо объяснил Старбаку, что метод ограбления поезда, придуманный Труслоу, весьма новаторский и даёт ряд преимуществ по сравнению с традиционным. По Труслоу, машинист, видя впереди заграждение и разобранные рельсы, останавливает поезд. Сразу этакую махину не остановишь, состав начинает замедляться, и тогда-то в него на ходу заскакивают грабители. Традиционный же способ связан с кучей осложнений. Во-первых, нужно иметь в самом поезде кого-то, кто сорвёт в нужном месте стоп-кран. Во-вторых, из застопоренного поезда высыпает толпа злющих вооружённых пассажиров. Есть и «в-третьих», и «в-четвёртых». Нет, метод Труслоу намного лучше. Пока теоретически, разумеется.
— Кроме того, Нат, положа руку на сердце, признаюсь: я не рискну пойти к Труслоу с приказом отказаться от ограбления и возвращаться на западный берег. А ты?
Старбак повернулся туда, куда махнул капитан. Труслоу и прочие люди Хинтона расположились в четырёхстах метрах от моста, явно норовя проверить теорию практикой.
— Рискнёшь, Нат?
Старбак не отзывался. Из-за отрога холма показался белый дымок.
— Поезд. — пробормотал юноша, не веря своим глазам.
— Поезд! — подтвердил Хинтон, — Эх, была не была!
Он сложил ладони лодочкой и заорал:
— Труслоу! Труслоу! Назад!
Конокрад и лиходей то ли не услышал, то ли не захотел услышать, потому что повёл бойцов не к мосту, а, наоборот, навстречу приближающемуся составу.
Хинтон ухмыльнулся:
— Увы, полковнику придётся подождать.
Поезд сбавлял ход, машинист бешено трезвонил в колокол. Поршни, скрипя, силились противостоять уклону в сторону моста и инерции движения. Сзади от реки раздавались призывы поспешить, но торопиться было больше некуда.
Ведь Томас Труслоу твёрдо решил ограбить поезд.
Таддеус Бёрд и Присцилла Боуэн сочетались законным браком в одиннадцать утра в епископальной церкви напротив окружного банка в Фальконер-Куртхаусе. На заре прокапал дождик и иссяк. Присцилла надеялась, что капризы погоды не омрачат торжества, но за полчаса до церемонии хляби небесные разверзлись. Капли стучали по крыше храма, расплёскивались на надгробиях за оградой, заливали мостовую и мочили школьников, которым, в честь свадьбы их учителей, разрешили вместо занятий присутствовать на церемонии.
Восемнадцатилетняя Присцилла Боуэн была сиротой, и к алтарю её подвёл дядюшка, чиновник из соседнего Роскилла. Невеста обладала добрым нравом, приятной улыбкой и пухлыми щёчками. Никто не назвал бы её красавицей, зато и в скромности Присцилле отказать было нельзя. Рыжеватые тёмные волосы она собирала в пучок, карие глаза скрывались за очками в металлической оправе. На свадьбу девушка нарядилась в воскресное платье из голубого батиста, набросив на плечи белую косынку. Таддеус Бёрд, двадцатью годами старше невесты, надел лучший сюртук, накануне собственноручно заштопанный, и улыбался без конца. Родню со стороны жениха представляла лишь племянница, Анна Фальконер. Сестра жениха так и не выбралась из «Семи вёсен». Нет, она горела желанием побывать на свадьбе любимого брата, однако ухудшившаяся погода вызвала обострение невралгии, осложнившееся приступами астмы. Мириам Фальконер осталась в усадьбе, вверив здоровье заботам слуг, теплу разожжённых каминов и окуриваниям селитряной бумагой. Недоставало и Вашингтона Фальконера, умчавшегося в какой-то героический рейд. Впрочем, «недоставало» — не то слово; болтали, что именно отъезд зятя и побудил Таддеуса Бёрда поспешить с бракосочетанием.
Преподобный Эрнст Мосс объявил собравшимся, что отныне перед Богом и людьми Таддеус и Присцилла — законные супруги, и тут же слова пастора подкрепил оглушительный удар грома, сотрясший церковь и заставивший гостей втянуть головы в плечи. А затем приглашённые проплюхали по главной улице в здание школы, где их ожидали накрытые столы с пирожными, яблочным повидлом и яблочным же пирогом, гречишными хлебцами и мёдом, копчёным окороком и вяленой говядиной, свежими устрицами и солёными огурцами. Из напитков имелся кувшин пива, два бочонка лимонада и жбан воды. Мириам Фальконер прислала шесть бутылок вина, а Бланш Спарроу, жена торговца галантереей, варила на церковной плите кофе и подрядила носить его гостям двух рядовых Легиона Фальконера. Майор Пилхэм, обряженный в старомодный мундир, произнёс в честь молодых торжественную здравицу, а доктор Дэнсон — шутливую. Таддеус Бёрд был настолько счастлив, что улыбка не покинула его уст и тогда, когда шестеро школьников под руководством регента церковного хора Калеба Теннона исполнили «Праздник Флоры» ломающимися голосками.
Во второй половине дня, проводив гостей, молодожёны не предались безделью, а нашли в себе достаточно сил и ответственности заняться приборкой и хозяйственными делами. Кроме того, Присцилла вызвалась разделить с мужем бремя забот, лёгших на его плечи со вступлением в Легион Фальконера. Собственно, обязанности, благородно и добровольно взваленные на себя майором Бёрдом, сложностью не отличались и, как признавался он Присцилле, легко могли быть исполнены смышлёным шестилеткой. В Легионе Бёрд отвечал за всю канцелярскую работу: платёжные ведомости, расписание дежурств, накладные.
Самопожертвование Таддеуса Бёрда объяснялось просто. Занимаясь финансами Легиона, он мог выбирать, в чём снимать положенное ему жалование со счёта зятя. Остальные офицеры были людьми обеспеченными и, за редким исключением, от платы отказались. Нижние чины получали ежемесячно по одинныдцать долларов свежеотпечатанными купюрами Банка округа Фальконер с изображением городской управы на одной стороне, и портретом Джорджа Вашингтона на другой. Рядом с портретом поверх кипы хлопка шла надпись: «Права штатов и южная свобода. Банковское обязательство на сумму в один доллар» Качество банкнот оставляло желать лучшего и вместо купюр, которые могли быть легко подделаны, Бёрд предпочитал получать тридцать восемь долларов майорского жалования в старых добрых серебряных монетах.
К вечеру с делами было покончено, школа выметена, дрова наколоты, печка начищена. Бёрд с чувством выполненного долга запер наружную дверь и вернулся на кухню. То, что должно было произойти между ним и Присциллой, наполняло сердце Таддеуса робостью, и, заметив на столе последнюю бутылку вина, оставшуюся от свадебного обеда, молодожён воспользовался случаем оттянуть неизбежное.
— Полагаю, мы должны отпраздновать такое событие тет-а-тет! — воскликнул он, хватая бутылку.
— И перекусить. Еды ещё много. — несмело поддакнула мужу Присцилла.
— Отличная идея! Просто отличная! — Таддеус искал штопор.
Дома вино он пил редко. По правде, он и не помнил, когда подобное случалось последний раз. Однако штопор имелся, в этом Бёрд был уверен.
— Полки висят не очень удобно. — застенчиво сказала новобрачная, наблюдая, как суженый роется в доставшихся по наследству от предыдущих обитателей школы сковородах без ручек, дырявых мисках и битых тарелках, — Я бы перевесила, если ты не возражаешь.
— Возражаю? Нет! Делай, что хочешь! Отныне ты здесь хозяйка, дорогая!
Кое-что Присцилла сделать уже успела. Она поставила в вазу свадебный букет и повесила вместо занавесок две полоски полотна по обе стороны от окна. Но кухонька, низкая, прокопчённая, всё равно удручала. Мебели, утвари и оборудования были слишком много для столь малого пространства: плита, очаг с решёткой-хлебопечкой, стол, два стула и огромные посудные шкафы, набитые всяким хламом — тарелками, кружками, банками, книгами и поломанными музыкальными инструментами. Освещалась кухня, как и всё небольшое здание школы, свечами. Присцилла, помня, как дороги восковые свечи, зажгла лишь две, когда стемнело. На улице лило, как из ведра.
Штопор нашёлся, но Бёрд немедленно заявил, что намерен пить вино из бокалов:
— Таких, с ножками. Как принято пить вино в Ричмонде.
Присцилла в Ричмонде не бывала, и, к тому же, сомневалась, что ножки могут каким-то образом улучшить вкус налитого в бокалы вина. Высказаться ей не удалось, потому что в наружную дверь требовательно забарабанили.
— О, нет! Только не это! Я же ясно приказал не беспокоить меня сегодня! — Бёрд вынырнул из буфета, где предполагал найти искомые бокалы, — Дэйви, наверно, потерял списки личного состава! Или платёжные ведомости! Или забыл, сколько будет дважды два!
Дэйви был подчинённым майору Бёрду лейтенантом.
— Он промокнет. Ливень сильный. — пожалела неведомого гостя Присцилла.
— Да пусть хоть вся планета промокнет! Пусть там твари уже собираются по паре для погрузки на ковчег, мне какое дело? У меня свадьба! Если человека не могут оставить в покое в день свадьбы, что же будет потом? Я, что, незаменим? Почему я должен бросать тебя одну в день свадьбы и тащиться куда-то в непогоду только потому, что лейтенант Дэйви в очередной раз убедился, насколько его образование не соответствует требованиям современности? Он окончил Центральный Колледж Кентукки. Ты когда-нибудь слышала об этом учебном заведении? У них там, в Кентукки, вообще, грамотные есть? А Дэйви гордится своей альма-матер! Представляешь, гордится! Как я доверил ему документацию, не знаю. Затмение какое-то нашло, не иначе. Бабуину бы доверил, спокойнее себя чувствовал, честное слово! Не буду открывать, пусть мокнет! Может, от воды его кентуккийские мозги набухнут и в них появятся хоть какие-то извилины!
Стук не стихал. Присцилла попросила со всей нежностью, на которую была способна:
— Открой, пожалуйста.
— Ладно. Открою. Но только ради тебя. Ты слишком добра, Присцилла. Слишком добра!
Таддеус Бёрд взял свечу и поплёлся в холл.
— Дэйви!!! — заорал он яростно, распахивая дверь.
И осёкся. Потому что в дверь стучал не лейтенант Дэйви.
Перед дверью стояла юная пара. Сначала Бёрд обратил внимание на девушку. В слабом мятущемся свете свечи был виден сходящий синяк на её скуле. Синяк от неслабой затрещины. Крепкий юноша позади девицы, державший в поводу усталую лошадь, казался Бёрду смутно знакомым.
— Вы меня помните, мистер Бёрд? — спросил он и представился, — Я — Роберт Деккер.
— А, да-да. — Бёрд прикрыл свечу ладонью и выжидательно уставился на непрошенных посетителей.
— Нам бы поговорить с вами, мистер Бёрд. — вежливо сказал Роберт.
— Э-э… — протянул Бёрд, пытаясь придумать, как бы половчее отправить парочку восвояси.
Ничего не придумывалось, и Бёрд со вздохом посторонился:
— Проходите.
— А лошадь, мистер Бёрд?
— Её я, уж простите, в дом позвать не могу. Не глупи, Роберт. Привяжи её к чему-нибудь.
Молодых людей Бёрд пригласил в гостиную. Здание школы было двухэтажным. Первый этаж имел два входа, один из которых вёл в классную комнату, второй — в жилую часть, состоящую из прихожей, кухни и гостиной. На втором этаже находилась спальня и просторный коридор, из которого по двум лестницам можно было спуститься в класс, либо в прихожую квартиры. В гостиной стояло поломанное кресло, деревянная скамья из церкви и стол, заваленный учебниками вперемешку с нотами.
— Давненько я тебя не видел. — вспомнил, наконец, Деккера Бёрд.
— Шесть лет назад, мистер Бёрд.
— Неужели? Быстро время летит.
Деккеры, если память не подводила Бёрда, улизнули из Фальконер-Куртхауса после того, как выплыло, что глава семейства замешан в неудачном ограблении на роскиллском тракте. По слухам, обосновались в холмах, где, судя по ветхой одёжке Роберта, не благоденствовали.
— Как поживает твой отец?
Деккер рассказал, что папаша сломал шею, упав с понёсшей лошади.
— А я женился. — Деккер, с которого уже накапало, гордо выпрямился у холодного камина и кивнул на девицу, осторожно примостившуюся на краешке вытертого скособоченного кресла, — Это Салли. Моя жена.
— Э-э, поздравляю. — пробормотал Бёрд, чувствуя неловкость.
Смущала его Салли Деккер. Одетая в лохмотья, с мордашкой и волосами, грязными до последней степени, обутая в опорки, скреплённые бечевой, она могла поспорить красотой с любой из леди, выезжающих на прогулки у виргинского Капитолия в собственных колясках.
— Я не его жена по-настоящему! — сварливо отозвалась Салли, прикрывая кольцо на пальце правой рукой.
— Жена. — с достоинством повторил Деккер, — Нас священник венчал, мистер Бёрд.
— Отлично, отлично.
Бёрд подумал о своей молодой жене, ожидающей в кухне, и занервничал. Чего этой парочке от него надо? Знаний? Случалось, что бывшие ученики возвращались к Бёрду, дабы наверстать годы прогулов и лентяйства.
— Я пришёл к вам, мистер Бёрд, потому что мне назвали вас, как того, кто может записать меня в Легион. — объяснил Деккер.
— А! — облегчённо воскликнул учитель, переводя взгляд с честной физиономии парня на хмурое личико его спутницы.
Не пара они, ох, не пара. Бёрд вздохнул. О нём с Присциллой, наверно, болтают то же самое.
— Хочешь записаться в Легион?
— Наверно, да.
Парнишка покосился на Салли, и Бёрд понял, что из этих двоих записать Роберта в Легион хочет, скорее, она. А, может…
— Из-за юбки, да? — спросил учитель, ища подтверждения возникшей догадке.
Деккер опешил:
— Юбки, мистер Бёрд?
— Ну, да. Юбку подбросили? — Бёрд ухмыльнулся, пощипывая бородку, — На крыльцо или ещё куда-нибудь.
— Нет, мистер Бёрд.
По лицу Деккера было видно, что он опасается за рассудок своего бывшего учителя.
— Ясно, ясно.
Бёрд не сошёл с ума. В последние недели многие мужчины, не вступившие в Легион, находили на крыльце или в телеге юбку. Причины, по которым эти люди уклонялись от военной службы, могли быть разными: кто-то кормил большую семью, кто-то хворал, кое-кого из юношей ожидала учёба в колледже и блестящее будущее. Малодушных среди них, по сути, почти не было. Тем не менее, молва всех скопом записывала в трусы. Издевательски преподнесённая в дар юбка являлась чёрной меткой, знаком немужественности и презрения окрестных дам.
— Салли твердит, что мне надо записаться.
— Если он настоящий мужик, пусть докажет. — встряла она, — Все настоящие мужчины идут на войну.
— Я и хотел. Только её отец мне запретил. Он здорово разозлится, если узнает, что я всё-таки записался. Поэтому-то и хочу записаться по всем правилам до того, как попадусь ему на глаза в лагере. Тогда ведь он меня выгнать не сможет, да? А ещё я хотел, чтобы моё жалование могла получать Салли. Можно это устроить, мистер Бёрд?
— Можно. Многие мужья хотят, чтобы их семьи не нуждались, пока они воюют. — Бёрд посмотрел на Салли, вновь подивившись, как такая роза могла расцвести в компостной куче холмов, — Твой отец, что, в Легионе?
— Мой отец — Томас Труслоу.
Любви особенной в её голосе Бёрд не расслышал.
— Труслоу? Боже правый.
Как чресла Труслоу могли породить эту прелестницу?
— А матушка?
— Умерла. — отрезала она.
Резкая штучка, отметил Бёрд, объясняя Деккеру, что ему надо ехать в лагерь Легиона и отыскать там лейтенанта Дейви. Он едва не ляпнул, что решить интересующий их вопрос они всё равно смогут лишь утром, но спохватился, сообразив, что тогда придётся предложить парочке переночевать здесь.
— Дэйви, вот кто тебе нужен, Роберт.
Деккер кивнул:
— Я понял, мистер Бёрд. А как же отец Салли? Мне нельзя встречаться с ним.
— Не встретишься. Он далече, с полковником. — Бёрд протянул руку, приглашая гостей к выходу, — Ты в полной безопасности.
Салли встала с кресла:
— Иди посмотри, что с лошадью, Роберт.
— Но…
— Я сказала: иди и посмотри! — прошипела она, и юноша выскочил пробкой.
Салли притворила за ним дверь и повернулась к Бёрду:
— Итен Ридли где?
— В Фальконер-Куртхаусе его нет.
— А где он? — требовательно, с нажимом переспросила она.
Бёрд вновь подёргал себя за бороду. Девчонка вызывала у него неприязнь и смутную тревогу. Труслоу в женском обличье, вне всякого сомнения, с той лишь разницей, что папаша добивался всего силой, а она, похоже, привыкла в угоду своим прихотям вертеть людьми, как куклами.
— В Ричмонде.
— Где в Ричмонде?
Что связывало её с бабником Ридли, спрашивать не требовалось. И так ясно. Дрянь-девчонка. Но дрянь, обладающая очарованием, которому противиться Бёрд не мог:
— У брата на Грейс-стрит. Адрес написать? Ты читать-то умеешь?
— Не умею. Попрошу кого-нибудь прочитать.
Бёрд с полным ощущением того, что делает нечто неправильное или, по крайней мере, нетактичное, быстро набросал адрес Бельведера Делани на клочке бумаги и попытался успокоить совесть строгим вопросом:
— Могу я полюбопытствовать, зачем тебе Итен?
Салли пренебрежительно фыркнула, в точности, как её родитель:
— Можешь, конечно. Только кто же тебе скажет?
Выдернув из пальцев Бёрда бумажку, она спрятала её в недрах промокшей одежды. На ней были надеты два домотканых платья, крашенных орехом, пара рваных передников, ветхая шаль, капор времён царя Гороха и, поверх всего, отрез вощёной ткани для защиты от дождя. С собой она принесла полотняную сумку, набитую так, что закрадывалось подозрение: уж не все ли пожитки Салли напихала в неё? Примеченным Бёрдом серебряным колечком список её украшений начинался и оканчивался. Встретившись с презрительным взглядом синих глаз, взиравших на него, как на пустое место, учитель смутился и потупился. Салли, повернувшись к двери, вдруг остановилась:
— А мистер Старбак здесь?
— Нат? Да. То есть, не совсем. Он вместе с полковником. И твоим отцом, соответственно.
— «Далече», да?
— Да. — подтвердил Бёрд и не утерпел, спросил, — Вы, что же, знакомы с мистером Старбаком?
— Чёрт, да. — с коротким смешком сказала она, — Он — ничего так.
И Таддеус Бёрд, молодожён, испытал приступ зависти к Старбаку, который был «ничего так» в её глазах, а не просто «ничего», как сам Бёрд. Неуместное чувство заставило его устыдиться, и он едва не пропустил её следующий вопрос:
— Мистер Старбак — настоящий священник?
— Священник? Богослов, определённо. О его рукоположении я не слышал.
— «Рукоположен» — это что значит?
— Рукоположение — ритуал, дающий духовному лицу право совершать церковные таинства.
Повисла пауза, и Бёрд решил, что его объяснение оказалось для неё чересчур сложным. Дополнительных расспросов не последовало, и он осведомился:
— Это важно?
— Для меня да. То есть, он не священник по-настоящему? Так ведь?
— Нет, не священник.
Салли победно улыбнулась и вышла за дверь. Она взобралась в седло, и Бёрд перевёл дух. Пожар опалил его, но не сжёг.
— Кто это был? — поинтересовалась из кухни Присцилла, услышав хлопок закрытой двери.
— Неприятности. — Таддеус Бёрд запер замок, — Неприятности и раздоры, но не для нас, не для нас.
Он вошёл со свечой в крохотную кухоньку, где Присцилла раскладывала остатки дневного пиршества по тарелкам. Таддеус Бёрд поставил подсвечник на стол, обхватил жену тонкими длинными руками и крепко прижал к груди. Почему, почему он должен покидать этот маленький уютный домик и эту замечательную женщину?
— И чего меня несёт на войну? — вырвалось у него.
— Ты не обязан делать что-то, чего делать не хочешь. — в душе Присциллы проснулась надежда на то, что проклятая война не сумеет отнять у неё мужа.
Она искренне любила и восхищалась этим нескладным, ехидным и умным мужчиной, но представить его солдатом не могла. Солдат — это лощёный Вашингтон Фальконер, благообразный старец Пилхэм, да любой из деревенских ребят, сменивших вилы с косой на ружьё, но не Таддеус. Очень мягко, чтобы не ранить его самолюбие, она шепнула:
— Зачем тебе идти на войну? Там ли твоё место?
— Зачем? — повторил Таддеус задумчиво, — Затем, что, как мне кажется, я могу быть чертовски хорош на поле боя.
Присцилла хихикнула и осеклась, поняв, что муж не шутит:
— Ты серьёзно?
— Серьёзно. Современная война — борьба интеллектов, а уж чем-чем, умом я, при всех своих недостатках, не обделён. Каждый должен найти себя в жизни, я же себя, увы, пока не нашёл. Пишу недурную прозу, неплохо музицирую, но это не то. А вдруг моё призвание — вести полки в бой? Опасно, но попробовать надо. Придётся, конечно, быть осторожным.
— Будь, пожалуйста.
— Буду, буду. Не собираюсь оставлять тебя вдовой. — ухмыльнулся Бёрд.
Она не скрывала того, насколько огорчена его решением, и Бёрд ласково усадил жену на стул, налил вина в обычный, без ножки, стакан, вложил в её маленькую руку:
— Не волнуйся за меня. Вся эта война закончится пшиком. Покричат, похорохорятся, может, выстрелят разок. Будь уверена, к концу лета конфликт исчерпает себя, все разойдутся по домам, чтобы хвастать немыслимыми подвигами и беспримерной храбростью. И тогда, моя дорогая, для тех, кто не пожелал принять участие в общем фарсе, настанут трудные времена.
— То есть?
— Разумного человека, не желающего себя класть на алтарь всеобщего сумасшествия, соседи и друзья заклеймят трусом. Положение, похожее на положение голодного, получившего вдруг приглашение на танцы: и бить ноги неохота, да без этого потом за стол не попасть.
— Боишься, что Фальконер пришлёт тебе юбку?
— Я боюсь, — ответил Бёрд честно, — что окажусь для тебя недостаточно хорош.
— Для меня ты хорош и без войны.
— Да, наверно. Только, чтобы хорош был и далее, твоему хорошему, но немолодому супругу надо хорошесть постоянно доказывать. Быть для тебя Галахадом, Роландом, Джорджем Вашингтоном. Впрочем, почему я так скромен? Александром Великим!
Видя, как она смеётся, он с удовольствием чмокнул её и добавил:
— Я должен быть для тебя героем.
— Мне страшно. — тихо призналась Присцилла Бёрд.
Её муж не знал, пугает ли её то, что обещает сегодняшняя ночь, или то, что несёт лето. Таддеус Бёрд взял жену за руку и, крепко поцеловав, заверил, что всё будет хорошо.
А дождь за окном лил и лил.
