13
— Примкнуть штыки! — приказал майор Бёрд, и сержанты с офицерами многоголосым эхом разнесли команду по рядам.
Бойцы вынимали из ножен увесистые штыки с бронзовыми рукоятями и крепили к горячим стволам ружей. Кто из легионеров всерьёз думал, что однажды штыки придётся применять по назначению? Большинство намеревалось потаскать их на боку месяц-другой, пока продлится война, и унести домой свиней колоть или для других хозяйственных надобностей. Не судилось. Они прищёлкивали штыки, старательно отгоняя дурные мысли, лезущие в голову при виде длинных сверкающих лезвий.
Полчища янки ждали их на пологом косогоре: нью-йоркцы, нью-хэмпширцы, остатки род-айлендцев, усиленные профессиональными вояками из морской пехоты. Северяне, хоть и превосходили воинство Эванса числом в несколько раз, в первой атаке чувствительно огребли по зубам, потому со второй не торопились, осторожничали. От их огня отряд Эванса таял, и полковник решился атаковать сам, пока ещё есть кем, не для того, чтобы выиграть битву, а для того, чтобы выиграть остальной армии время перестроиться и встретить обходной удар врага во всеоружии.
Майор Бёрд обнажил саблю. Револьвер он так и не зарядил. Пару раз рубанул воздух, от души надеясь, что воспользоваться ею необходимости не возникнет. Словосочетание «штыковая атака» ассоциировалось у майора с чем-то далёким от современности — с историческими трудами и романтической прозой. Как бы то ни было, а штыки у Легиона были наисовременнейшие, Фальконер побеспокоился: длинные, тонкие, чуть изогнутые на конце. В учебном лагере полковник приказал подвесить говяжью тушу, буде найдутся желающие потренировать удар штыком. Желающих не нашлось, туша протухла, ни разу не потревоженная ничьим штыком. Теперь же легионеры, на чёрных лицах которых пот прокладывал белые дорожки, готовились практиковаться на себе подобных.
Северяне, неверно истолковав стихшую со стороны противника стрельбу, созрели для второй атаки. Вновь играли оркестры, били барабаны, развевались знамёна. На правый фланг обороны к южанам подоспела батарея пушек, и артиллеристы принялись осыпать синие шеренги ядрами и картечью, заставляя наступающих ускорить шаг. Дым стлался над переломанной изгородью и склоном, так перепаханным артиллерией, что в гари был отчётливо различим дурманящий аромат свежескошенной травы.
Майор Бёрд посмотрел на свои старые часы, проморгался, опять посмотрел и поднёс к уху, проверяя, не остановились ли. Часы шли и показывали половину одиннадцатого, хотя майор мог бы поклясться, что с момента первого натиска северян минула вечность, и сейчас далеко за полдень. Бёрд облизал запёкшиеся губы и повернулся к врагу.
Запел рожок.
На первой ноте трубач сфальшивил, поперхнулся, но затем чисто и переливчато сыграл сигнал два раза подряд. Взревели офицеры с сержантами, и миг спустя на истерзанной железом да свинцом опушке, где, казалось, не может уцелеть ничего живого, показалась цепь людей в серой форме.
— В атаку! — закричал майор Бёрд, выскакивая из-за деревьев.
Он побежал, изящно воздав саблю над головой, но, споткнувшись о разваленную ограду, подпортил картинность порыва, хотя равновесие сохранил. Адам взял под начало роту «Е», командир которой, Элайша Барроу, погиб. Барроу работал старшим письмоводителем в банке округа Фальконер и в Легион пошёл не по зову сердца, а из боязни, что в противном случае хозяин банка (он же — полковник Легиона) перекроет ему служебный рост. Пуля, пробив Элайше Барроу череп, навсегда избавила его от тревог по поводу карьерного роста, а рота досталась Адаму. Фальконер-младший шагал впереди своей новой роты с револьвером в одной руке и саблей в ножнах — в другой (иначе сабля путалась в ногах). Старбак, сопровождая Бёрда, свою саблю тоже зажал в кулаке.
— Зачем нам, спрашивается, эти железки? — на ходу рассуждал Бёрд, — Мы — пехота, нам и лошади-то нужны, как собаке пятая нога. Это всё мой зятёк. Дай ему волю, он и копьё бы прихватил.
Бёрд прохихикался и продолжил:
— Сэр Вашингтон Фальконер, владетель Семи Вёсен. Ему бы это понравилось. А сестрица моя, вероятно, почитает Отцов-основателей большими дураками из-за того, что от вводить титулы отказались. Леди Фальконер. Звучит, а? Ваш револьвер заряжен, Старбак?
— Да. — в подтверждение Натаниэль выстрелил в сторону врага.
— А мой, по-моему, нет. — Бёрд срубил одуванчик.
Справа на загляденье стройно двигалась рота «Е». По меньшей мере двое её бойцов повесили ружья на плечи, вооружившись охотничьими ножами, более похожими на мясницкие тесаки. Пули северян посвистывали поверх голов, время от времени колыхая шёлк знамён.
— А ведь пули янки всё ещё идут выше. — заметил Бёрд.
— И слава Богу.
Рожок протрубил вновь, призывая южан поторопиться, и Бёрд замахал саблей подчинённым. Бойцы перешли на беглый шаг. Старбак миновал пятачок опалённой земли с разбросанными кусками жестяной картечной коробки и изувеченным телом застрельщика-легионера. У покойника, уже густо облепленного мухами, была разворочена грудная клетка. Узнать его Старбак не смог — лицо было обожжено, обратил внимание лишь на по-лошадиному крупные зубы.
— Джордж Масгрейв. — просветил юношу Бёрд.
— По зубам опознали?
— По ним. Редкостный был гадёныш. Наверно, я должен сказать, что мне его жаль, но мне не жаль. Кровушки он у меня попил в школе, будь здоров.
Парня из роты «К» достала пуля, он стонал в траве. Двое сослуживцев кинулись помочь.
— Оставьте его! — приказал сержант Труслоу.
К раненому, воющему от боли, бежали с носилками музыканты Легиона, в бою выполнявшие функции санитаров.
Гаубичная картечь взорвалась на склоне, за ней вторая. Северяне остановились, перезаряжая ружья. Сверкали на солнце и падали в стволы шомполы. Старбак оглядел идущих в атаку южан. Кучка по сравнению с северянами. Подавив усилием воли накативший страх, он почему-то подумал о семье. Сейчас они в церкви. Ветер доносит через открытые окна запахи моря с гавани и конского навоза с улицы. Отец вещает; мать, делая вид, что читает Библию, внимательно рассматривает прихожан: кто есть, кого нет, кто во что наряжен; старшая сестра Элен-Марджори сидит, словно кол проглотила, как, по её мнению, и приличествует невесте пастора; пятнадцатилетняя Марта строит глазки мальчишкам Вильямсов. Интересно, нет ли их старшего, Сэмми, среди тех, кто лихорадочно заряжает оружие в трёхстах метрах впереди? Не хотелось бы. А где сейчас Джеймс? Кольнуло в груди, когда Натаниэлю представился его, может, излишне рассудительный, но добрый старший брат, лежащий мёртвым где-нибудь в траве.
Подал голос рожок, и цепь южан замерла.
— Чего молчим? — громко осведомился Бёрд, — Где клич?
Люди открыли рты, но пересохшие глотки исторгли звук, мало похожий на боевой клич. Это был жуткий вой, так выла картечь, так выл раненый там, позади. Вой сверхъестественный, от которого мороз шёл по коже, и в жилах стыла кровь.
И тогда северяне открыли огонь.
Словно земля дрогнула под ногами, а воздух вскипел от летящих пуль. Крик южан на секунду стих, но через мгновение возобновился, дополнившись стонами и воплями боли. Люди падали. Людей опрокидывало свинцом, словно ударом копыта. Кровь оросила траву. Старбак слышал треск раскалываемых пулями прикладов и клацанье свинца о металлические детали амуниции. Строй развалился на отдельные группы. Они атаковали, но порознь, медленно и натужно. Останавливались, стреляли и шли вперёд.
Новый залп федералов отбил и у них охоту наступать. Атака захлебнулась. Как ни разорялся майор Бёрд, крича о долге, о Легионе, гаубицы с ружьями северян звучали убедительнее.
Адам опередил свою новую роту на десять шагов. Его звали вернуться, но Адам стоял с опущенным револьвером, даже не оглядываясь. Вперёд, правда, тоже не шёл.
— В атаку! В атаку! — ещё призывал майор Бёрд, но легионеры уже начали отходить.
Пока ещё отходить, а не заполошно драпать.
— Эй! Куда? — возмутился Бёрд.
— Майор! — окликнул его Старбак, — Смотрите, слева!
Свежий полк северян обошёл сбоку обороняющихся и надвигался, грозя отрезать Легион от леса.
Бёрд выругался, неумело и по-книжному. Крикнул:
— Старшина Проктор! Позаботьтесь о знамёнах!
Старбак потянул майора за рукав:
— Пойдёмте, сэр!
Майор позволил увлечь себя назад, и очень вовремя. Стрелки северян приметили двух офицеров, но дым мешал целиться, и пули пролетали мимо.
Общему порыву не поддался лишь Адам. Он выкрикивал вслед отступающим товарищам оскорбления, требовал продолжать атаку, затем вдруг умолк и медленно осел в траву.
— Вот же недоумок. — сержант Труслоу, пригибаясь, порысил к Фальконеру-младшему.
Южане отступали, втягиваясь обратно в лес. Северяне провожали их воплями и гиканьем.
— Моя нога, Труслоу. — тон у Адама был удивлённым.
— Скорее уж, башка. — проворчал Труслоу, — Давай руку! Пошли, парень!
Адаму прострелили левое бедро. Боль пришла не сразу, лишь сейчас начав пылать огнём от паха до пятки. Адам шипел, не в силах сдерживаться.
— Брось меня! — приказал он Труслоу.
— Заткнись, Бога ради! — пропыхтел сержант, волоча Адама к деревьям.
Ранение Адама ни Бёрд, ни Старбак не заметили. Они были на опушке.
— Вы обратили внимание, мистер Старбак, насколько высоко уходят пули северян?
— Да. — чтобы отвязаться, Натаниэль сейчас согласился бы с чем угодно.
— Наши, я полагаю, тоже? Этим утром и мы, и противник выпустили сотни пуль, а результат ничтожный. Смотрите. — Бёрд указал саблей на ближайшее дерево, — Самая нижняя отметина от пули на высоте метров трех. А выше раз, два, три… шесть попаданий! И это только на одном стволе!
— Сэр!
— Погодите, Старбак.
Ну, хоть до деревьев добрались, вздохнул про себя Натаниэль. Живых на пастбище почти не осталось, южане ретировались под защиту леса, постреливая в сторону подступающих северян. Очень многие из солдат Конфедерации на опушке не задерживались, углубляясь в чащу, и майор Бёрд, осознавая, что позиция потеряна, не столько приказал, сколько громко констатировал:
— Отступаем, ребята! — добавив под нос, — Куда отступаем, вот в чём вопрос… Старшина Проктор!
— Сэр?
— Знамёна на вас. Старбак!
— Да?
— Предупредите доктора Дэнсона, что мы отходим. Раненых взять с собой не можем, но, думаю, северяне их не обидят.
— Не обидят, сэр.
Старбак побежал туда, куда увели всех лошадей. Левее в ветвях взорвалась картечь, и он инстинктивно пригнулся. От опушки бежал не только Натаниэль. По лесу продирались десятки солдат, на ходу избавляясь от поклажи: ножей, одеял, сухарных сумок, оружия. За лошадей чуть ли не дрались. Старбак заметил капрала, уводящего Покахонтас, подскочил к нему с револьвером, левой рукой перехватывая поводья:
— Это моя кобыла!
Тот покосился на пистолет, поколебался мгновенье и уступил. Появился капитан Хинтон, за ним хромал лейтенант Мокси. Оба звали своих коней. Старбак взобрался в седло и погнал Покахонтас вперёд. Пули сшибали сучья, гаубицы засыпали лес картечью и шрапнелью. Покахонтас пугливо прядала ушами, но скакала. Поздно заметив низко висящую ветку, Натаниэль успел увернуться, но едва удержался в седле. Перевёл дух, выехав на дорогу. Теперь надо было свернуть южнее, где и разместился импровизированный госпиталь Легиона. Пуля пронзила воздух у самого уха, Старбак вскинул голову и принялся лихорадочно поворачивать Покахонтас. Из леса прямо перед ним выкатывалась волна синемундирной пехоты.
Нещадно терзая бока кобылы шпорами, Старбак помчался обратно. Следовало предупредить Бёрда.
Майор Бёрд помогал Труслоу тащить Адама. С ними брёл и старшина Проктор, нёсший вместе с капралом из роты «Б» стяги Легиона. Других беглецов майор вокруг не видел. Мы¸ вероятно, последние, решил он. Битву, по всей видимости, мы тоже продули; соответственно, расколу — конец. Интересно, как будут рассматривать попытку сецессии историки? Как весеннее помрачение умов? Прихотливую аберрацию американской истории, вроде «Восстания из-за виски», жестоко подавленного Джорджем Вашингтоном?
Старбак нещадно гнал Покахонтас по лесу, низко пригнувшись к шее кобылы. Перекликались беглецы, сыпалась картечь. Старбак кружил и кружил по лесу. Наконец, выехав на крохотную прогалину, Натаниэль заметил яркие пятна знамён Легиона, мелькнувшие среди деревьев, и ринулся к ним.
Где-то совсем близко оркестр играл «Звёздно-полосатый стяг». Старбак пустил Покахонтас шагом, высматривая меж стволов флаги Легиона.
— Майор Бёрд!
Один из идущих под стягами людей обернулся. Бёрд. А помогал он идти Адаму, на ноге которого Старбак приметил кровь. А справа, где деревья редели, указывая на близость дороги, появились солдаты в синих мундирах. Миг, и тяжёлые шёлковые полотнища, а с ними Бёрд, Адам, Труслоу, попадут в лапы янки.
— Берегись! — заорал Натаниэль, указывая на врагов.
Увидели. Отчаянно заторопились, подгоняемые криками северян, предлагающих не валять дурака и сдаваться. Майор Бёрд, понимая, что с раненым Адамом они трое далеко не уйдут, приказал старшине Проктору их не ждать, а спасать знамёна. Что Проктор и сделал. Адам в спешке задел повреждённой ногой за пенёк и взвыл от боли.
Старбак, услышав крик, поднажал. Северяне настигали троицу. Сержант Труслоу отпустил Адама. Тот поковылял дальше, повиснув на Бёрде, а коротыш повернулся к янки.
Натаниэль налетел на тех, как ураган. Он орал им оставить Адама в покое. Штыки качнулись в его сторону, но Старбак был быстрее. Револьвер уже оттягивал его правую кисть. Нижний курок, затем верхний, руку сильно дёрнуло. По ушам ударил грохот выстрела, Старбака окутал дым. Вслед ему бахнула винтовка. Мимо. Он развернул Покахонтас и вновь бросил её на янки, крича во всё горло.
Северян было шестеро. Пятеро предпочли не связываться с безумцем на лошади, шестой оказался смелее товарищей и встретил второй наскок Натаниэля штыковым выпадом. Старбак поднял Покахонтас на дыбы и, провернув нижним курком барабан, выстрелил янки прямо в красную физиономию с чёрными, как смоль, бакенбардами, и коричневыми от табака зубами. Лицо взорвалось кусками костей и брызгами крови. Дико закричал другой северянин под копытами Покахонтас. Справа ударила винтовка. Кобыла заржала и попятилась. Старбак направил на стрелка револьвер, но выстрела не было, ибо он жал на оба курка одновременно. Впрочем, майор Бёрд, Адам и Труслоу уже скрылись в чаще, и Старбак пришпорил Покахонтас, посылая прочь от места стычки.
Его наполняло такое упоение собой, такой восторг схватки, что он засмеялся во весь голос. Как он показал ублюдкам!
А в далёком Бостоне танцевали пылинки в лучах, падающих сквозь высокие окна церкви. Преподобный Элиаль Старбак, опустив веки, молил Создателя защитить воинство праведных, укрепить его дух и послать победу над силами зла.
— И пусть кровь отродьев тьмы течёт реками, орошая осквернённую рабством землю! И пусть гордыня проклятых будет потоптана копытами лошадей всадников Господнего воинства!
Голос его был твёрд, как нью-хэмпширский гранит, из которого состояли стены церкви. Преподобный открыл глаза. Пылающий верой взор обежал притихших прихожан. Пальцы преподобного вцепились в аналой:
— Во имя Господа нашего аминь!
— Аминь. — нестройно откликнулась прихожане.
Зашуршали открываемые сборники псалмов, и миссис Сиффлард извлекла из недр фисгармонии пару нот.
— Номер двести шестьдесят шесть, — объявил преподобный, — «Из вен Христа живой родник, Его святая кровь, и грешник, что к ключу приник, очищен будет вновь…»
Взбесившаяся лошадь без всадника проскакала по рядам лежащих раненых, оставленных на милость северян. Истошно завопил бедолага, которому копыто раздробило колено. Другой плакал, звал мать. Третьему картечь вышибла глаза, и плакать он не мог. Ещё двое отмучились, их бороды торчали к небу, по коже ползали мухи. Северяне, которыми наполнился лес, обшаривали карманы и мешки убитых. Пушки, наконец, смолкли, но кое-где уже трещали занявшиеся от их огня пожары.
Восточнее серомундирные висконсинцы-янки, сблизившись с полком из Джорджии, оказавшимся на правом фланге рухнувшей оборонительной линии южан, были ошибочно приняты за подкрепления. Стяг северян, без ветра висящий на древке тряпкой, ничем не отличался от флага Конфедерации. В результате джорджийцы подпустили янки так близко, что те первым же залпом выбили офицеров. Уцелевшие южане бросились наутёк, и оборонительный рубеж Натана Эванса перестал существовать. Однако свою задачу рубеж выполнил, задержав северян под Седли и дав возможность сформировать на том холме, где ночевал Легион Фальконера, вторую линию обороны.
Там стояла целая батарея виргинских пушек с бывшим адвокатом во главе. Дула орудий смотрели на другую сторону долины, по которой остатки войска Эванса спасались от наступающих им на пятки северян. Закрепившейся на холмах пехотой командовал набожный чудак тяжёлого нрава. Он не пользовался любовью курсантов, будучи преподавателем Виргинского военного института, и не обрёл её у подчинённых, получив под начало бригаду ополченцев, которых учил не до седьмого, до семьдесят седьмого пота. Теперь ополченцы набожного чудака Томаса Джексона, выученные, вымуштрованные, на голом гребне холма ожидали опьянённых победой над бойцами Эванса янки.
Вторая артиллерийская батарея выкатила орудия рядом с тем местом, где был сложены ранцы и прочая поклажа Легиона Фальконера. Командир батареи, ещё недавно — священник епископальной церкви, приказал своим бойцам проверить и перепроверить банники, извлекатели пыжей, шуфлы, пальники, прокольники, а сам вслух жарко молил Всевышнего принять к себе грешные души проклятых янки, которых почтенный пастырь намеревался направить в лучший мир с помощью четырёх пушек, названных им в честь четырёх евангелистов. Томас Джексон, предполагая, что атака на холм начнётся с артподготовки, приказал бойцам залечь, а сам, сидя на лошади, невозмутимо читал Библию. Чтобы в бою его виргинцы не запутались, Джексон распорядился повязать на рукава или кепи полоски белой ткани. Также был оговорен пароль: «Наши домА!». При этом полагалось ударить себя левым кулаком в грудь. Капитан Имбоден, законник-артиллерист, давно пришёл к выводу, что Джексон безумен, как шляпник, и радовался от души, что полоумный сражается на одной с ним стороне, а не против.
Томас Джексон. Виргинец. Окончил Вест-Пойнт 17-м из 59 кадетов. Во время американо-мексиканской войны заработал у воинских начальников репутацию строптивца, по-своему выполняя приказы командования. После войны преподавал в Виргинском военном институте, где также отличался, мягко говоря, независимостью суждений (так, например, летом 1851 года под предлогом того, что казармы кадетов недостроены, отправил их в многодневный марш-бросок). Был фанатичным пресвитерианином, и даже стал дьяконом.
Полутора километрами правее батареи Имбодена через каменный мост маршировал бесконечный поток солдат Севера. Бригадный генерал Ирвин Макдауэлл приветствовал с лошади бойцов, спешащих развить первый успех:
— Победа, ребята! — не уставал он повторять, — На Ричмонд!
Генерал находился в превосходном расположении духа. Настроение, которого не в силах было испортить беспокоившее с утра несварение желудка. Пирог вчера за ужином в качестве завершающего штриха, бесспорно, был лишним, но отказаться от него Ирвин Макдауэлл не мог. К вкусной еде он питал слабость, за что и платил каждое утро изжогой и несварением. Но что несварение? Мелочь. В особенности сегодня, в день его триумфа! Он привёл величайшую армию в истории Америки к умопомрачительной победе, и очень скоро, покончив с остатками разбитого войска бунтовщиков, он лично швырнёт связки знамён побеждённых полков к ногам президента! Пока, правда, захваченных знамён у него не было, но они обязательно будут.
— Старбак! — позвал он су-адъютанта, скучающего в компании иностранных атташе. Попутно он машинально отметил про себя, как нелепо выглядят их вычурные, расшитые золотом парадные мундиры. Он и сам, отучившись во Франции, был не чужд изысков в форменной одежде, но сейчас, на фоне скромных синих мундиров его победоносного воинства, наряды иноземцев казались аляповатыми и оскорбляли взор.
— Капитан Старбак!
— Да, сэр. — капитан, заслушавшийся попурри из оперных увертюр, что оркестры играли для проходивших частей, подъехал к своему патрону.
— Пошлите разведчиков за мост, уж будьте так добры. — благодушно распорядился генерал, — И обяжите наших доблестных парней все захваченные вражеские стяги отсылать сюда, мне. Все до единого! А о наших заморских друзьях не волнуйтесь. Я с удовольствием развлеку их беседой сам.
Макдауэлл помахал проезжающим мимо артиллеристам:
— Победа, ребята! Победа! На Ричмонд! На Ричмонд!
На одном из передков катился пьяный толстяк-сенатор из Нью-Йорка. Ему генерал уважительно отсалютовал. Мошенник, как и все политиканы, однако победоносному генералу после окончания молниеносной удачной войны пригодятся друзья в этих кругах. Джордж Вашингтон, как известно, тоже был поначалу всего лишь военным.
— Отличный денёк, не правда ли, сенатор? Великий денёк!
— Новый Йорктаун, генерал! Истинное Ватерлоо! — конгрессмен снял шляпу.
Как бы ни был он пьян, нос держал по ветру. Победоносный генерал может ему тоже оказаться полезен.
— На Ричмонд! К славе! — сенатор энергично мотнул шляпой и чуть не свалился с сиденья.
— Кстати, Старбак! Старбак! — спохватился генерал.
Капитан, начавший проталкиваться по запруженному войсками мосту, оглянулся:
— Сэр?
Генерал не любил прилюдно повышать голос, однако выбирать не приходилось:
— Доступ гражданских через мост надо ограничить. Ребята им дурного не сделают, но нам ведь не хотелось бы, чтобы какая-нибудь леди пала жертвой случайной пули?
— Понял вас, сэр!
И Джеймс Старбак отправился за флагами.
Полковник Вашингтон Фальконер тоже искал флаги, флаги Легиона. Искал он их на пастбище севернее тракта. Поначалу ему навстречу стали попадаться бойцы его драгоценного подразделения: прокопчённые порохом, едва волочащие ружья и ноги, изнурённые. В относительном порядке двигались небольшие группы, ведомые офицерами и сержантами, большинство же брели, бросив дорогостоящую амуницию, понятия не имея, где их роты и где их воинские начальники. Отступающие перемешались. Виргинцы шагали с луизианцами, луизианцы с каролинцами. Выглядели они, как и выглядит битое войско: угрюмо и устало. Полковник смотрел на них так, будто не мог поверить, что видит это наяву. Итен Ридли, мысленно вознося хвалу небесам за то, что не поймался на удочку Старбака, а поехал за полковником, молчал, боясь попасть тому под горячую руку.
— Это из-за Старбака. — выдохнул Фальконер, и Ридли с готовностью кивнул.
Полковник тем временем уже опрашивал встречных легионеров:
— Адама не видели?
Те отрицательно мотали головами, а некоторые, выразительно оглядывали своего командира, его мундир без малейшей пылинки, отдохнувшего жеребца, отворачивались и сплёвывали сухими губами.
— Сэр! — Ридли заметил справа синие мундиры, пересекающие деревянный мостик через один из бесчисленных притоков Булл-Рана, — Сэр!
Однако полковник мчался к выходящей из леса под знамёнами Легиона группе. Фальконер готов был сегодня со многим смириться, раз уж день не задался, но не с потерей знамён. Даже если Конфедерация падёт, даже если мир перевернётся, полковник твёрдо намеревался привезти флаги Легиона обратно в «Семь вёсен» и повесить в холле на радость потомкам. Ридли ничего не оставалось, как последовать за командиром.
Первым полковник увидел не Адама. Тот хромал позади, с Труслоу и старшиной Проктором. Первым увидел Таддеуса Бёрда, лишившего Фальконера его драгоценного Легиона, а, следовательно, шанса прославиться.
— Что ты, мерзавец, сделал с моим Легионом?! — возопил полковник, — Что ты с ним сделал?
Таддеус Бёрд несколько секунд взирал как бы сквозь разгневанного Фальконера. Затем расхохотался.
— Будь ты проклят, чёртов Дятел! Будь ты проклят! — Фальконер, казалось, близок к тому, чтобы хлестнуть захлёбывающегося от смеха Бёрда плетью по лицу.
— Адам ранен. — учитель, наконец, справился с приступом веселья, — Но ничего серьёзного. Сражался на отлично. Они все сражались на отлично. Ну, или почти все. Только придётся научиться брать прицел ниже. Многому придётся учиться. Но для первой схватки недурной результат.
— Недурной?! Да Легиона больше не существует! Из-за тебя, будь ты проклят! Ты дал его разбить в пух и прах!
Полковник дал шенкеля Саратоге, посылая его навстречу Адаму, повисшему на плечах сержанта со старшиной.
— Адам? — тон у полковника был обескураженным, потому что его раненый сын улыбался.
— В лес не суйся, Фальконер. — остерёг Труслоу, — Он кишит чёртовыми янки.
При виде странной улыбки сына Фальконер начал заводиться вновь, хотел было взгреть за то, что не одёрнул Бёрда, но заметил пропитанную кровью штанину, и неласковые слова застряли в глотке. Он смущённо отвёл взгляд. Из-за деревьев, припадая на ногу, вышел очередной беглец в серой форме. Старбак! Ярость затмила разум Фальконера, и он ринулся к тому, кого считал главным виновником приключившегося с Легионом несчастья.
Старбак был пеш. Оставив позади янки, он торопился догнать Адама со спутниками и понял, что Покахонтас ранена, лишь когда она споткнулась. Только в тот момент он обратил внимание на то, что на поводьях у рта кобылы пузырится кровавая пена. Лошадь шатко прошла ещё шаг и завалилась набок. Старбак успел выдернуть ступни из стремян, хотя вывернул щиколотку. Копыта Покахонтас дёрнулись, и лошадь испустила дух. Старбак застыл над ней в полном ступоре. Изо рта кобылы текла кровь, на которую, гудя, слетались мухи.
В лесу стояла тишина. Где-то в отдалении трещали выстрелы. Рядом же, похоже, не было ни души. Случайно опершись на левую ногу, Натаниэль зашипел от боли. Ступня горела огнём. Отыскав в куче бурой прошлогодней листвы обронённый туда при падении револьвер, сунул его в кобуру. Что дальше-то? Соображалось плохо, слишком много событий для одного утра. Вспомнив, что полковник упоминал о ценности седла на Покахонтас, Старбак почему-то решил: если не вернуть Фальконеру седло, будет хуже. Опустившись на колени, юноша расстегнул подпругу, кое-как стащил тяжеленное сооружение из кожи и дерева с мёртвой кобылы.
Он плелся, страдая от боли в лодыжке, изнемогая под весом треклятого седла. Донимала жара. Кроме того, чёртова сабля, которую он не мог поправлять (обе руки были заняты этим гадостным седлом), так и норовила юркнуть меж сапог, когда Натаниэль переставлял ноги. После третьего раза терпение Старбака лопнуло. Он положил седло, отстегнул паршивую железку и зашвырнул её так далеко, как смог. Частью сознания он понимал, что сабля важнее сбруи, но седло превратилось в навязчивую идею, и он упрямо пёр седло по лесу. Услышав голоса и пение трубы, Старбак испугался, что его возьмут в плен. Он положил на землю седло, поспешно достал Саваж, взвёл нижний курок. Дальше он тащил седло, не выпуская изготовленного револьвера. Пистолет, к счастью, не понадобился, а вскоре лес кончился, и перед Старбаком открылась долина, усеянная отступающими южанами до самого Уоррингтонского тракта, за которым на голой вершине холма, где встретил рассвет Легион, виднелся домик вдовы Генри и чьи-то пушки, то ли янки, то ли конфедератов.
— Скотина!
Старбак дёрнулся на крик. Полковник Фальконер, будто ангел мщения, летел к нему во весь опор. Осадив Саратогу прямо перед юношей так резко, что того осыпало комьями грунта из-под копыт, полковник взревел:
— Ты! Что ты, сукин сын, сотворил с моим Легионом?! Я же приказал тебе убираться в твой чёртов Бостон, к твоему чёртовому богомольному папаше!
Вне себя от ярости к северному выкормышу, полковник поднял плётку и стеганул ею Старбака. От боли Натаниэль на миг задохнулся, попятился и упал на спину. Что-то горячее полилось из носа на верхнюю губу.
— Седло принёс. — хотел зачем-то сказать он.
Не успел. Полковник хлестнул его второй раз, третий:
— Грязный янки, пособил своим землячкам, да? Ты уничтожил мой Легион, подонок!
Фальконер поднял хлыст для четвёртого удара.
Из-за деревьев появились солдаты северян. Один из них, капрал, был в той ватажке, на которую напал в лесу Старбак. Вид конного вражеского офицера в пятидесяти метрах напомнил о только что погибшем товарище, и капрал, пав на одно колено, выстрелил во всадника. Стрелком капрал был метким. Свинец ударил полковника в правую руку, расщепил кость, рикошетом пропахал мясо на рёбрах и увяз в мягких тканях живота. Выбитый из руки хлыст, крутясь, улетел назад.
— Боже! — охнул Вашингтон Фальконер.
Волна накатившей боли заставила его заорать, а, попытавшись опустить руку, он обнаружил вместо неё месиво из костей и кровавых лохмотьев. Тогда он закричал от ужаса.
— Полковник! — Итен Ридли ударил шпорами лошадь и пригнулся к гриве.
С края леса грохнул залп, и пули Минье провизжали над шако Ридли. Саратога увозил изувеченного хозяина прочь. Старбак, сидевший на земле, закрылся от плети правой рукой с револьвером, и Ридли решил, что «преподобный» убил Фальконера.
— Ты застрелил его! — воскликнул он, выхватывая револьвер.
Ошеломлённый Старбак краем глаза заметил надвигающего на него всадника. Ридли! В ту же секунду прогремел выстрел, тяжеленное седло у ног юноши подбросила пуля, и оно подскочило, как живое. Старбак будто очнулся. Сзади набегали янки. Ридли, не желая попасть в плен, отворачивал кобылу.
— Ридли! — окликнул врага Старбак.
Тот не обернулся. Тогда Натаниэль вскинул неуклюжий Саваж. Он дал обещание, а обещание должно сдерживать. Верхний спусковой крючок отжался назад, курок вышиб пучок искр, отдача подбросила револьвер.
Ридли закричал и выгнулся дугой.
— Ридли! — хрипло рявкнул Старбак.
Янки позади вновь нажали спусковые скобы винтовок. Свинцовый рой прожужжал над Старбаком. Кобыла Ридли с жалобным ржаньем встала на дыбы. Её раненый всадник сбросил стремена и обернулся на Старбака.
— Это за Салли, сволочь! За Салли!
Пусть имя Салли будет последним, что хлыщ услышит в жизни! Вторая пуля из Саважа ужалила Ридли в спину. Застонав, как единое существо, лошадь и всадник тяжело рухнули на землю. Кобыла поднялась и поскакала прочь. Ридли остался лежать, судорожно скребя конечностями.
— Ты сволочь, Ридли! — Старбак встал на ноги и выстрелил в третий раз.
Пуля вздыбила фонтанчик пыли рядом с южанином. Терзаемый ужасом и болью Фальконер, которого верный Саратога уносил прочь, оглянулся.
— За Салли! — рявкнул Старбак, всаживая в умирающего врага последнюю пулю.
Мгновением позже в Ридли угодил заряд конфедератской картечи, скрыв Старбака от Легиона и его полковника стеной горячего железа, земли и плоти Ридли.
Жаркая волна выбила из Натаниэля дыхание и швырнула на спину. Поднявшись с грунта, он ощупал себя. Цел. Он был в крови с головы до ног, но это была кровь Ридли. Картечные разрывы чёрно-красными цветами распускались в синей массе выходящих на склон из леса северян. Отступающие конфедераты бежали к холму напротив, голый гребень которого там, где стояли батареи, был увенчан дымной короной. Натаниэля, несмотря на жару, бил озноб. Он впился взглядом в кучу костей, мяса и кровавых тряпок, бывшую ещё пару минут назад Итеном Ридли. Ридли мёртв. Мёртв.
Один из набегавших сзади северян пинком выбил из руки Старбака Саваж и, ударом приклада уложив юношу на землю, приказал не дёргаться.
Натаниэль и не дёргался. Уткнувшись в душистую траву, он вспоминал гримасу, исказившую лицо Ридли, когда тот осознал, что доставшие его пули — привет из Ричмонда от обманутой им девушки. Вспоминал, и не испытывал ни малейших угрызений совести за взятый на душу страшный грех убийства. Наоборот, его распирала гордость. Он убил своего врага. Он сдержал данное им Салли слово. Он разразился смехом, странным, каркающим.
Меж лопаток упёрся штык, и чей-то голос испуганно приказал:
— Эй, псих! Слышь, вставай давай.
Натаниэль повиновался. Бородач-северянин взял его на мушку, второй, не скрывая опаски, обшарил подсумки и карманы Старбака. Разглядывая жалкую добычу — горсть патронов к Саважу, первый крякнул:
— М-да, с дохлой псины больше бы взяли. — кивнув на бренные останки Ридли, — Эту кучу дерьма обыскивать будешь, Джек?
Тот брезгливо скривился и, развернув Старбака за плечи, сунул в бок кулаком:
— Шагай, псих, твоя война закончилась.
К кромке леса янки уже согнали с десяток пленных, половина — легионеров, остальные — каролинцы с зуавами. Сидя на земле, они с бессильной злостью наблюдали, как от Булл-Рана идут бесчисленные полки северян, как новые и новые пушки выкатываются на позиции, спеша смять жалкую оборону южан у хижины вдовы Генри.
— Что с нами будет? — осведомился у Старбака один из его товарищей по плену.
Тот пожал плечами.
— Ну да. — недобро оскалился пленный, — Тебе-то чего беспокоиться, да? Ты офицер, тебя они обменяют. Нас же будут мурыжить, пока рак свистнет. А урожай убирать будет некому.
— Нечего было бунтовать, — нравоучительно вставил сержант-янки, — Сами виноваты.
Около часа дня их отвели вниз, к перекрёстку. Янки сосредотачивали силы для могучего удара по холму Генри, и его пока обрабатывала артиллерия. Пушки южан тоже не молчали, и поток раненых к кирпичному дому у перекрёстка, где был устроен полевой лазарет, не иссякал.
Каменный дом у перекрёстка, где разместился полевой госпиталь северян.
Старбака, из-за его лодыжки и пропитанной кровью Ридли формы, впихнули внутрь.
— Да я не ранен! — запротестовал он.
— Док разберётся. — сказал сержант, закрывая за Натаниэлем дверь кухни.
Среди увечных бедолаг в доме Старбак обнаружил и легионеров. Парню из роты «К» оторвало ногу, ещё двое получили по пуле в лёгкое, четвёртый ослеп, а у пятого от нижней челюсти осталась жуткая мешанина из костей и крови.
За кухонным столом, залитым ярким солнечным светом, льющимся из окна, рыжебородый доктор ампутировал солдату-северянину колено. От скрежета пилы о кость у Старбака заныли зубы. Пациент страшно застонал, и помощник хирурга суетливо накапал хлороформа на тряпицу, закрывавшую рот и нос несчастного. С врача и ассистента пот лил в три ручья. Кухня была раскалена, как печь, — вдобавок к зною на плите кипятилась в котле вода.
Доктор отложил пилу и несколькими быстрыми взмахами скальпеля докончил дело. Окровавленную ногу, всё ещё обутую в башмак, столкнул на пол.
— Это не сифилис лечить! — победно провозгласил врач, подмигнув Старбаку, и вытер со лба пот. — А именно этим мы и занимались последние три месяца: лечили сифилис! Южанам не надо было ввязываться в драку. Просто спровадили бы всех своих лярв к нам на Север и подождали, пока мы сами от сифилиса загнёмся. Он жив, нет?
Вопрос был адресован ассистенту.
— Как будто, да, сэр.
— Нашатыря ему. Пусть не раскатывает губу, в рай я его пока не отпускал.
Врач ловко перевязал кровеносные сосуды, обработал то, что осталось от ноги и, покрыв лоскутом кожи, наложил швы. Затем размотал турникетную повязку, пережимавшую бедро во время операции.
— Очередной увечный герой готов! — подытожил он.
— Он не приходит в себя, сэр, — растерянно пробормотал ассистент, водя открытым пузырьком с нашатырным спиртом у носа раненого.
— Дай-ка мне хлороформ.
Вспоров на пациенте брюки до паха, доктор откинул разлохмаченную ткань, обнажив гениталии.
— Восстань, Лазарь! — с этими словами доктор полил мошонку пациента хлороформом из поданной помощником бутылки.
Пациент дёрнулся, с рёвом открыл глаза, порываясь сесть. Доктор придержал его, отставил бутылку на соседний столик:
— Покупайте хлороформ! Лучшее патентованное средство со времён Иисуса! Подмораживает тестикулы и воскрешает мёртвых!
Он повернулся к Старбаку, внимательно осмотрел от макушки до пят. Брови его поползли вверх:
— Вы уверены, что живы? Если нет, то сомневаюсь, что вам хлороформ поможет.
— Я даже не ранен. Это чужая кровь.
— Ах, не ранены? Тогда марш на улицу! А то внуки попросят: расскажи, дедушка, как вам северяне вломили, а вам и рассказать будет нечего!
Старбак вышел наружу и припал спиной к стене. Холмы и долины у Булл-Рана, где северяне вот-вот должны были поставить точку во «вламывании» южанам, озаряло горячее летнее солнце. Луг, на котором Эванс задержал северян, был пустынен, если не считать трупов. Невообразимый людской прилив, смывший собранные с бору по сосенке части Эванса, захлестнул холм Генри. Артиллерия перепахивала гребень, а к нему тянулись длинные щупальца синемундирных колонн. Южане же свои пушки отвели назад. Конфедератское ядро одиноко прочертило небо. Старбак невесело усмехнулся. Ещё сражаются. Долго ли? Полкам северян, шагающим по тракту, не было видно конца.
— Эй, ты чего здесь? — заметил юношу надоеда-сержант.
— Доктор выдворил.
— Тогда иди туда. К остальным, — он махнул на группу раненых пленных, сидящих под охраной в дальнем углу.
— Доктор вымыться приказал, — соврал Старбак.
Он приметил колодец у дороги, а пить хотелось невообразимо.
— Ладно, только быстро, — разрешил сержант.
Старбак выволок из колодца деревянное ведро. Он собирался обмыть кровь с лица перед тем, как пить, но при виде воды не удержался, окунул голову и глотал, глотал, глотал живительную влагу. Отдышавшись, вылил ведро на макушку, набрал новое и снова пил.
Поставив ведро на край колодца, он обтёр ладонью мокрую физиономию и обмер. На него смотрели огромные прекрасные голубые глаза, помещавшиеся на прелестной мордашке. Девушка. Должно быть, он грезил наяву. Красивая девушка, ангел, видение; изящная, свежая, в белом кружевном платье и модном капоре, с зонтиком. Старбак заподозрил, что взрыв картечи, разметавший тело Ридли, ему тоже даром не прошёл, но тут девушка в открытой коляске, остановившейся у забора, громко прыснула. Натаниэль облегчённо выдохнул. Настоящая.
— Эй, оставь леди в покое! — рявкнул сержант, — А ну, давай назад, бунтовщик!
— Нет, это вы оставьте его в покое! — вступилась девушка.
Рядом с ней в экипаже восседал джентльмен гораздо старше её годами. Правил парой лошадей, впряжённых в коляску, кучер-негр. Пожилому джентльмену лейтенант-федерал талдычил о том, что они заехали слишком близко к передовой, что здесь опасно, что их и через мост не должны были пропускать.
— Вам известно, кто я? — покровительственно осведомился джентльмен.
Одет он был с шиком: яркий жилет, высокий цилиндр, белый шёлковый галстук. В руках он держал тросточку с золотым набалдашником.
— Сэр, — устало сказал лейтенант, — Единственное, что я знаю, — это то, что вам здесь находиться нельзя, и я вынужден настаивать…
— Настаивать? — надменно поднял бровь его собеседник, — Лейтенант, я Бенджамен Маттесон, конгрессмен от великого штата Нью-Джерси. Что за вздор «настаивать»?
— Опасно здесь, сэр, — безнадёжно повторил лейтенант.
— Когда республика в опасности, место конгрессмена — в авангарде! — напыщенно изрёк Маттесон.
На самом деле он, как и многие другие представители высшего света, следовал за армией из любопытства и в надежде подобрать сувенир: стреляную пулю, окровавленное кепи.
— Но женщина, сэр…
— Женщина, лейтенант, — почтенная супруга конгрессмена, и, как супруга конгрессмена, готова разделить с мужем опасности и трудности государственных забот.
Фраза прозвучала так пафосно, и настолько не вязалась с прелестной молодой женщиной, что почтенная «супруга конгрессмена» хихикнула. Старбак же дивился, почему такая красавица вышла замуж за старика?
В глазах миссис Маттесон, синих, как звёздный крыж федерального флага, плясали озорные чёртики.
— Вы, правда, бунтовщик? — спросила она Старбака.
Всё в ней было белым: молочная кожа, светлые крашеные кудряшки, только платье из-за дорожной пыли имело красноватый отлив.
Старбак глядел на неё, как умирающий от жажды может глядеть на ключ прохладной чистой воды. Она не походила ни на одну из благонравных чинных девиц, что посещали церковь его отца. Таких, как миссис Маттесон, преподобный Элиаль называл «блудница повапленная»; для Салли Труслоу уподобиться таким, как миссис Маттесон, было пределом мечтаний, а сам Натаниэль, которому строгое воспитание привило вкус к запретным плодам, видел в миссис Маттесон свой идеал женщины.
— Бунтарь, мэм. — он постарался произнести это гордо, с вызовом.
— Признаюсь вам по секрету, — заговорщицким тоном сказала она, но так громко, что, несмотря на треск картечи с пальбой, её услышали даже пленные во дворе, — Я тоже из ваших.
Её муж фальшиво рассмеялся:
— Вздор, Люси! Ну, что ты говоришь? Ты из Пенсильвании! — он похлопал её по коленке и уточнил высокопарно, — Из великого штата Пенсильвании!
— Не будь несносным, Бен. Я тоже бунтовщица, — она повернулась к чернокожему кучеру, — Я бунтовщица, Джозеф?
— Ещё какая, миссас, ещё какая! — ухмыльнулся негр, добродушно косясь на неё через плечо.
— А, когда наше бунтовщицкое дело победит, я порабощу тебя, да, Джозеф?
— Ох, и поработите, миссас!
Люси Маттесон перевела взгляд обратно на Старбака:
— Вам плохо?
— Нет, мэм.
— Что с вами случилось?
— Мою лошадь застрелили, мэм, а меня взяли в плен.
— Вы… — она замялась, слегка порозовела и смущённо продолжила, — вы кого-нибудь убили?
Перед взором Старбака мелькнул смутный образ Ридли, опрокидывающегося вместе с лошадью:
— Не знаю, мэм.
— А я бы, пожалуй, убила кого-нибудь. Мы ночевали на кухне какого-то дикого хутора в Сентервилле, и кто знает, где будем спать сегодня. Если вообще будем спать. Лишёния войны, так это зовётся. — она рассмеялась, сверкая жемчужными зубками, — В Манассасе отели есть?
— Не слышал ни об одном, мэм.
— По выговору не скажешь, что вы южанин. — с ноткой недовольства вмешался в разговор конгрессмен.
Старбак, не желая пускаться в утомительные объяснения, счёл за благо промолчать.
— А вы загадочный! — Люси Маттесон захлопала в ладоши, затем открыла картонную коробочку, — Держите одну.
Она протянула ему завёрнутый в тонкую китайскую бумагу цукат.
— Вы уверены, мэм?
— Держите. Угощайтесь. Они пошлют вас в Вашингтон, как думаете?
— Их планов относительно военнопленных я не знаю, мэм.
— Наверняка, пошлют. Будет пышный парад. Пленных под оркестр проведут в цепях по городу и расстреляют на площади перед Белым Домом.
— Не фантазируй, Люси, — поморщился Маттесон, — Умоляю, не фантазируй.
— Может, вас, как офицера, отпустят под честное слово, — улыбнулась она Старбаку, — И вы заглянете к нам на ужин. Не возражай, Бенджамин, я уже решила. Лучше дай мне визитную карточку.
Люси отобрала у хмурящегося мужа визитницу, выудила один картонный прямоугольник, вручила Старбаку:
— Мы, бунтари, будем обсуждать наши тайные бунтарские затеи, а бессердечные северяне насупливать на нас брови. А если вам что-то понадобится, дайте знать. Я была бы рада предложить вам сейчас что-нибудь более существенное, чем засахаренный фрукт, но один обжора-конгрессмен доел нашу холодную курицу. Дескать, полежав во льду, она хуже на вкус!
Она покосилась на мужа, а в её голосе прозвучала искренняя обида, и Старбак улыбнулся.
Тем временем затурканному лейтенанту пришёл на помощь очень решительного вида майор. Он коснулся шляпы, приветствуя даму, и без лишних слов приказал кучеру поворачивать коляску обратно к мосту.
— Вам известно, кто я? — начал конгрессмен, но продолжить не успел.
Конфедератская шрапнель взорвалась метрах в двадцати от перекрёстка, и Маттесон пригнулся.
— Будь вы хоть французский император, я бы завернул вас назад! Вон! Живо!
Люси Маттесон долго махала Старбаку из удаляющегося экипажа:
— Обязательно навестите нас в Вашингтоне!
Старбак, улыбаясь, побрёл обратно к дому. Холм Генри был окутан дымом, свистела картечь, визжала шрапнель, раненые ковыляли к перекрёстку. Пленные ждали, когда их погонят в Вашингтон, янки ждали победы, а мёртвые — погребения. Сержант, которому надоело играть роль наседки при Старбаке, оставил его в покое. Натаниэль сел, привалившись лопатками к нагретой солнцем стене и смежил веки. Чего ждать ему самому? Северяне, считай, покончили с надеждами Юга на самостоятельность, войне — конец. Жаль. Натаниэль увидел слона, и хотел увидеть снова. Холодящий ужас; оторванная нога, взмывающая в воздух; голова янки, разлетающаяся в пороховом дыму и кровавых брызгах… Не это было главное. Война переворошила душу Старбака, подняв из её глубин то, о чём он даже не подозревал; то, что смог увидеть в нём лишь Томас Труслоу. Собственно, война переворошила всё, камня на камне не оставив от прежних обязательств. Война спасла Старбака от судьбы, навязанной ему отцом. Война дала ему свободу, мир нёс скуку, а скука для молодых людей хуже смерти.
Но его война закончилась пленом, война Юга с минуты на минуту должна была закончиться поражением, и Старбак, пригретый солнышком, уснул.
