5
Подполковник Гриффин Свинъярд, чавкая, поглощал тушёную капусту с картошкой, когда до его палатки добрались Бёрд и Старбак. Накрапывал дождь, и тяжёлые тучи укоротили и без того не длинный световой день, так что в палатке подполковника горели два фонаря, подвешенные на шесте под коньком крыши. Облачён свежеиспечённый подполковник был в шерстяной халат поверх форменных брюк и грязной сорочки. Работал челюстями Свинъярд энергично, морщась, когда укус вызывал приступ боли в одном из гнилых зубов.
Его слуга, забитый чернокожий, робко доложил о майоре Бёрде с капитаном Старбаком и удрал в ночь, где костры арьергарда противостояли ветру с дождём.
— Так вы — Бёрд. — с полным ртом констатировал подполковник, не обращая внимания на Старбака.
— А вы — Свинъярд. — ответно пренебрёг правилами хорошего тона Бёрд.
— Подполковник Свинъярд. Выпуск двадцать девятого года, 4-й пехотный полк старой армии США.
Налитым кровью глазкам Свинъярда свет фонарей придавал нездоровый желтоватый оттенок. Он прожевал и запил еду доброй порцией виски.
— Назначен заместителем командира бригады Фальконера, — подполковник устремил на Бёрда измазанную в пище ложку, — Что делает меня старшим над вами.
Величать Свинъярда «сэр» Бёрд не имел ни малейшего желания, поэтому просто кивнул, удостоверяя, что уяснил, кто кому из них подчинён. Подполковника, казалось, столь вопиющее нарушение субординации ничуть не тронуло. Ножом он отделил долю овощей, загнал её на ложку и отправил малоаппетитную массу в рот. На полу палатки, настеленном из не потускневших ещё сосновых досок, стояли складной стол, походная койка, стул и козлы, которые Свинъярд использовал, как стойку для седла. И мебель, и седло, и палатка — всё было с иголочки и обошлось бы в кругленькую сумму до войны, а сколько это стоило сейчас, в эпоху дефицита всего и вся, Бёрд и прикидывать боялся. За палаткой он заметил фургон, очевидно, тоже принадлежащий Свинъярду, — лишнее свидетельство немалых денег, вложенных в экипировку подполковника.
Свинъярд жевал, прихлёбывая виски. Дождь барабанил по полотняной крыше палатки. Заржала лошадь, тявкнула собака.
— Теперь вы в бригаде Фальконера. — официальным тоном известил Бёрда Свинъярд, — В неё входят ваш Легион, Добровольческий батальон округа Изард из Арканзаса, 12-й и 13-й флоридские полки, а также 65-й Виргинский. Командует этой оравой бригадный генерал Вашингтон Фальконер, благослови его Господь. Генерал ожидает нашего прибытия на Рапаханнок завтра. Вопросы?
— Как там поживает мой зятёк? — вежливо поинтересовался Бёрд.
— Военные вопросы, Бёрд. Военные.
— В достаточной ли мере мой драгоценный зять оправился от раны и не воспрепятствует ли она проявлению его полководческого гения?
Свинъярд никак не отреагировал. Нервный тик прострелил его правую щёку. Изувеченной левой рукой подполковник поскрёб битую сединой неряшливую бороду, в которой застряли кусочки капусты. Правой взял с края тарелки табачный пожёвок и сунул за щёку. Встал, обошёл козлы с седлом.
— Скальп когда-нибудь снимали? — озадачил он Бёрда неожиданным вопросом.
— Не припомню. — брезгливо поморщился майор.
— Главное — сноровка! Как и в любом ремесле, Бёрд, важна сноровка! Солдатики-новички делают одну и ту же ошибку — пытаются резать, а это не работает. Вообще, не работает! Нет, скальп надо сдирать, как корку с апельсина. Сдирать! Можно немного помогать ножом, но только для того, чтобы подрезать с краю, но не более! Лишь тогда вы получите что-то, что показать не стыдно! Что-то вроде этого! — Свинъярд выудил из кармана хламиды лоскут кожи с чёрными волосами и помахал им перед лицом Бёрда, — Я собрал больше дикарских скальпов, чем любой другой бледнолицый из ныне здравствующих. И я горжусь этим, горжусь. Я честно служил своей стране, Бёрд. Дерзну сказать, что никто не служил ей преданнее меня, и что получил в награду? Хитромудрого шимпанзе — Линкольна в президенты! Поэтому нам теперь надо сражаться за нашу новую страну.
Свинъярд выпалил речь разом, наклонившись вперёд и обдавая Бёрда табачно-спиртовым амбре с привонью капусты.
— Мы поладим, Бёрд, вы и я, как мужчина с мужчиной, да? Как ваш полк? Расскажите-ка.
— Полк в порядке. — коротко ответил майор.
— Надеюсь, Бёрд. А то генерал не уверен в том, что полком может командовать майор, вы понимаете, о чём я? Так что нам с вами лучше поладить, майор, если вы заинтересованы в том, чтобы генерал вдруг не взбрыкнул.
— На что вы намекаете? — подчёркнуто спокойно осведомился Бёрд.
— Я не намекаю, майор. Я не такой умный, чтобы намекать. Я — солдат, рождённый в жерле пушки. — он издал хриплый смешок, запахнул на цыплячьей груди халат и вернулся за стол, — Всё, что меня волнует — это готов ли Легион к схватке и знает ли, за что сражается? Знает, Бёрд?
— Уверен, что знает.
— Сказано не очень-то уверенно. Вообще не уверенно. — Свинъярд приложился к виски, — Солдаты — души простые, и не надо усложнять, путать их лишними подробностями, Бёрд. Укажите солдату направление хорошим пинком под зад, дайте приказ убивать, и ничего ему больше не надо, Бёрд! Солдаты, как ниггеры, только белые, но даже ниггеры работают проворнее, если знают, ради чего. Вот поэтому я хочу, чтобы вы раздали своим солдатам эти брошюрки. Пусть соображают, за какое благородное дело проливают кровь!
Свинъярд взялся за деревянный ящик, стоящий под столом, силясь поднять, крякнул и сапогом отправил к ногам Бёрда.
Майор наклонился, взял верхнюю из книжек и прочёл вслух название:
— «Ниггерский вопрос». — и уже с некоторой гадливостью озвучил имя автора, — Джон Дэниел. Вы всерьёз хотите, чтобы я это раздал солдатам?
— В обязательном порядке! — безапелляционно заявил подполковник, — Видите ли, Джонни — мой двоюродный брат, и он продал эти памфлеты генералу Фальконеру, чтобы просвещать серую солдатскую скотинку.
— Как щедро со стороны моего зятя. — едко заметил Бёрд.
— Нам эти памфлеты очень кстати. — вежливо вставил Старбак.
Свинъярд с подозрением взглянул на капитана:
— Кстати?
— В такую погоду без растопки трудно развести костёр. — любезно растолковал ему Старбак.
Щека у Свинъярда задёргалась сильнее. Он, не мигая, смотрел на Старбака, но ничего не говорил, только нервно поигрывал ножом с костяной рукоятью.
— Дэниел — ваш двоюродный брат? — нарушил затягивающуюся паузу Бёрд.
— Да. — Свинъярд перестал сверлить капитана глазами и положил нож на стол.
— Как я понимаю, ваш кузен, — озарило Бёрда, — автор передовицы в «Экзаминер», с подачи которой армейское начальство повысило Вашингтона Фальконера?
— И что с того?
— Нет, ничего. — невинно сказал Бёрд, пряча усмешку, рождённую осознанием того, во сколько обошлась Фальконеру поддержка Дэниелса.
— Находите это смешным? — зловеще осведомился Свинъярд.
Бёрд вздохнул:
— Подполковник, мы весь день на ногах, и у меня не осталось ни сил, ни желания стоять здесь и объяснять, что меня веселит, а что печалит. Вам ещё что-нибудь угодно от меня? Или мы с капитаном Старбаком можем идти спать?
Свинъярд секунду взирал на Бёрда, затем махнул рукой-клешнёй в сторону клапана выхода:
— Свободны, майор. Пришлите кого-нибудь за памфлетами. А ты, — он злобно прищурился, глядя на Старбака, — останься.
Бёрд не двинулся с места:
— Если у вас дело к моему офицеру, значит, у вас дело ко мне. Я погожу с уходом.
Свинъярд равнодушно пожал плечами и спросил у капитана:
— Как твой папаша, Старбак? Проповедует братскую любовь к черномазым, а? Призывает выдавать замуж наших дочерей за сынов Африки?
Он замолк, дожидаясь ответа Старбака. Одна из ламп на мгновенье вспыхнула ярче. Снаружи доносилось пение солдат.
— Ну, Старбак? Твой папаша всё ещё хочет, чтобы наших девочек крыли черномазые быки?
— Мой отец никогда не одобрял межрасовых браков. — возразил Старбак.
Как бы он ни относился к отцу, глупые насмешки этого недомытого подполковника разозлили Натаниэля и побудили вступиться за преподобного Элиаля.
Щёку Свинъярда бил тик, подполковник протянул ладонь без трёх пальцев, указывая на две звезды, украшающие ворот новёхонького мундира, висящего на вбитом в один из поддерживающих крышу шестов гвозде:
— О чём говорят тебе, Старбак, эти знаки различия?
— О том, что мундир принадлежит какому-то подполковнику.
— Не какому-то, мундир принадлежит мне! — прорычал Свинъярд.
Старбак пожал плечами.
— Я выше тебя по званию! — заорал Свинъярд, брызгая слюной и табаком на остатки капусты с картошкой, — Ты должен звать меня «сэр»! Понял?! «Сэр»!
Старбак равнодушно смотрел на Свинъярда, тот на капитана — бешено. Беспалая рука вцепилась в край стола. Было тихо, потому что вопль подполковника привлёк внимание солдат снаружи. Они прекратили петь, и майор Бёрд подумал, что сейчас, наверное, Легион в полном составе, затаив дыхание, слушает, что происходит внутри палатки.
А подполковник Свинъярд, похоже, забыл о том, что тонкие стены палатки — не преграда для звука, а вокруг шатра расположились десятки людей. Свинъярд, похоже, забыл обо всём на свете, видя перед собой лишь лицо Старбака с губами, на которых подполковника чудилась издевательская усмешка. В ярости Свинъярд цапнул с койки плеть и замахнулся на ненавистного бостонца:
— Ты — северное отродье, Старбак! Любитель черномазых, кусок республиканского дерьма! Тебе не место в этой бригаде! — кончик плети щёлкнул в воздухе у самого лица Старбака, — Ты выставлен из бригады вон, слышишь?! Окончательно и бесповоротно! Таков приказ бригадного генерала, подписанный, заверенный и отданный мне!
Злобно поглядывая на Старбака, он принялся ворошить клешнёй бумаги на столе, но искомый документ упорно не желал даваться в руки, и подполковник бросил поиски:
— Уволен! С этой минуты уволен! Вон! — подкрепляя свои слова, Свинъярд хлестнул капитана плёткой.
Конец плети Старбак машинально поймал. Он, в общем-то, намеревался просто избежать удара, но когда гибкое жало обвилось вокруг запястья, Натаниэлю захотелось большего, и он не устоял перед соблазном. С дьявольской усмешкой капитан резко дёрнул плеть к себе. Не ожидавший ничего подобного подполковник потерял равновесие, обрушившись всем весом на стол. И стол не выдержал. Барахтаясь на полу в куче деревянных обломков, осколков и бумаг, перемазанный капустно-картофельной кашей подполковник истошно возопил:
— Часовой! Часовой!
Обеспокоенный сержант Толливер из роты «А» всунул в палатку голову:
— Сэр?
Недоумённо оглядев изгвазданного в объедках Свинъярда, он перевёл взгляд на Бёрда:
— Звали, сэр?
Свинъярд вскочил на ноги:
— Арестовать этого северного предателя! — рявкнул он Толливеру, — К начальнику военной полиции мерзавца! Пусть отправят его в Ричмонд и расстреляют, как врага штата! Вам ясен приказ?
Толливер колебался.
— Ясен или нет?! — завизжал подполковник.
— Ясен. Приказ ему ясен. — ответил за сержанта Бёрд.
— Из армии тоже вон! — со злобным торжеством выплюнул в лицо Старбаку Свинъярд, — Ты больше не офицер! Ты больше не солдат! Ты — никто!
Подполковник полностью потерял над собой контроль под влиянием паров виски и выходки Старбака. Ринувшись к мундиру, Свинъярд завозился с застёжками висящей под форменной курткой револьверной кобуры:
— Ты арестован, мразь!
Бёрд подхватил Старбака под локоть и выволок из палатки, пока совершенно обезумевший Свинъярд не наделал глупостей.
— Он же псих. — с удивлением констатировал майор, — Абсолютный неизлечимый псих. Скорбный главою. Тронутый. Лунатик.
Бёрд оттащил Старбака на безопасное расстояние и растерянно оглянулся на палатку, будто не веря в то, что произошедшее ему не приснилось:
— Да ещё пьёт, как лошадь. Но мозги у него сдвинулись набекрень гораздо раньше, чем он их проспиртовал. Бог мой, Нат, и это наш воинский начальник!
— Э-э, сэр… — кашлянул последовавший за офицерами сержант Толливер, — Мне, что, арестовать мистера Старбака, сэр?
— Не глупи, Дэн. Я за Старбаком присмотрю. Забудь, что видел. — Бёрд изумлённо потряс головой, — Псих на должности заместителя командира бригады! Надо же.
Движения в освещённой изнутри палатке подполковника видно не было.
— Мне жаль, Нат. — сконфуженно произнёс Бёрд.
Обратив внимание на то, что всё ещё сжимает в руке памфлет Дэниелса, Бёрд с неожиданным ожесточением разорвал его на клочки.
Старбак же выругался. То, что Фальконер жаждет его крови, новостью для него не являлось, но он почему-то надеялся, что всё устаканится само собой, и он останется с ротой «К». Здесь он нашёл своё призвание, здесь был его дом и его друзья. Без роты он, как и говорил подполковник, действительно был никем.
— Надо было переводиться к «Шанксу».
«Шанксом», то есть «Тонконожкой», со времён учёбы в Вест-Пойнте кликали Натана Эванса, чья бригада находилась сейчас где-то далеко на юге.
Бёрд угостил Старбака сигарой, подкурил от поднятой из костра ветки:
— Надо убираться от палатки, Нат, пока этот идиот-лунатик не решил и вправду тебя арестовать.
— За что же?
— Объявит врагом штата, например. — хмыкнул Бёрд, — Сам видишь, какая каша варится вместо мозгов в его котелке, так что подозреваю, что идейку с «врагом штата» подкинул ему мой любезный зятёк.
Старбак покосился на палатку Свинъярда:
— Где Фальконер только откопал его?
— У Джона Дэниела, конечно же. Фальконер, очевидно, купил себе бригаду в обмен на всё, чего пожелает левая нога Джона Дэниела, а левая нога редактора «Экзаминера» вместе с прочими частями его грешного тела, вероятно, страстно желали (и я их, заметь, понимаю) сбагрить кому-нибудь родную кровинушку — свихнувшегося пропойцу.
— Вы уж простите меня, сэр. — устыдившись того, что поддался на миг жалости к себе, сказал Старбак, — Вам ведь он тоже угрожал.
— Переживу. — отмахнулся Бёрд.
Для него не было секретом, что Вашингтон Фальконер презирает его и будет рад унизить лишний раз, но Бёрд также знал, что успел завоевать уважение Легиона, а против Легиона переть у Фальконера кишка тонка. Со Старбаком Фальконеру справиться было не в пример легче.
— Тебе надо уносить из лагеря ноги, Нат. — озабоченно сказал Птичка-Дятел, — Что намерен делать?
— Делать? — эхом повторил Старбак, — А что мне делать?
— На Север вернуться не хочешь?
— Иисусе, нет.
Куда-куда, только не на Север. Вернуться на Север, предав тем самым его боевых товарищей. Вернуться на Север Натаниэлю не позволила бы гордость.
— Тогда езжай в Ричмонд. — посоветовал майор, — К Адаму. Он поможет.
— Ему отец не даст. — горько посетовал Старбак.
Всю зиму от Адама не было вестей, и Натаниэль пришёл к выводу, что их дружбе — конец.
— У Адама своя голова на плечах. — не согласился Бёрд, — Езжай прямо сейчас. Мерфи проводит тебя до Фредериксбурга, а там сядешь на поезд. Я выпишу тебе отпускное удостоверение.
Никто не мог передвигаться по территории Конфедерации без выписанного властями паспорта, но военнослужащим было достаточно справки от начальства их полка. Слух о том, что случилось со Старбаком, разнёсся по Легиону мгновенно, как вонь от сгоревшего пороха. Рота «К» собралась идти к Свинъярду скандалить, но Бёрд отговорил, аргументируя тем, что взывать к рассудку имеет смысл лишь там, где рассудок этот не утоплен напрочь в виски. Больше всех хорохорился ротный шутник Нед Хант. Он грозился перепилить тайком оси у фургона подполковника или поджечь ему палатку. Ханта Птичка-Дятел тоже отговорил, но караул у палатки Свинъярда на ночь всё же выставил. Единственное, что, как Бёрд полагал, можно было сделать полезного в их положении, — это как можно скорее убрать Старбака с глаз подполковника долой.
— Что думаешь делать? — поинтересовался у Старбака Томас Труслоу, пока капитан Мерфи готовил двух коней.
— Попрошу помощи у Адама.
— В Ричмонде, значит? Свидишься с моей Салли?
— Надеюсь.
Предвкушение встречи с девушкой отчасти примирило его с выдворением из Легиона. Но лишь отчасти.
— Скажи ей, что я думаю о ней. — неохотно попросил Труслоу, и в его устах это звучало, как признание в любви и прощении, — может, ей надо чего…
Он насупился и умолк. Едва ли его дочь сейчас могла нуждаться в чём-то, что мог дать ей он.
— Желал бы я… — начал сержант и опять замолчал.
Старбак предположил, что Труслоу сейчас скажет, де, желал, чтобы его единственное дитя избрало себе иную стезю, нежели ремесло шлюхи, но сержант ошеломил его, окончив фразу иначе:
— Ты и она… Хотел бы, чтобы вы были вместе.
Старбак порадовался тому, что в темноте не видно, как запылали его щёки:
— Салли нужен человек с более ясным и радужным будущим, чем у меня.
— Бывают и хуже. — возразил сержант.
— Сомневаюсь. — Старбака вновь охватило острое чувство жалости к себе, — У меня нет ни дома, ни денег, ни работы.
— Ненадолго. — уверенно произнёс Труслоу, — Ты же не дашь сукиному сыну Фальконеру одержать над собой верх?
— Не дам. — вздохнул Старбак, подозревая, что уже дал.
Он был чужаком в чужой земле, и его непримиримые враги обладали богатством и влиянием, неизмеримо превосходя его в могуществе.
— Возвращайся, капитан. — буркнул Труслоу, — А я до твоего возвращения пригляжу за ротой. Не забалуют.
— Тебе для этого не нужен я, сержант, — высказал Натаниэль давно выстраданное и думанное-передуманное, — И никогда не был нужен.
— Дурень. — грубовато одёрнул его Труслоу, — У меня нет твоих мозгов, и ты — дурень, капитан, если сам не смекнул такой простой штуки.
Звякнула цепь уздечки. Капитан Мерфи вёл сквозь дождь двух осёдланных лошадей.
— Попрощайся с ребятами. — напомнил капитану Труслоу, — и пообещай им, что вернёшься. Им это нужно.
Старбак попрощался. Имущества у солдат роты было всего ничего — то, что на спине унесёшь, но они старались хоть что-нибудь командиру подарить. Старбак с трудом отбился от серебряного часового ключа с греческими буквами «Фи-Бета-Каппа», взятого с мёртвого янки на Боллз-Блефе Джорджем Финни, не взял также и деньги, собранные взводом сержанта Хаттона. С собой Натаниэль прихватил лишь отпускное свидетельство и одеяло, притороченное к чужому седлу. Накинув на плечи шинель Оливера Венделла Холмса, вскарабкался в седло.
— Скоро увидимся! — пообещал он бойцам с уверенностью, которой в душе не испытывал, и ударил коня шпорами, спеша поскорее уехать, чтобы не выдать ненароком владеющего им отчаяния.
Старбак с Мерфи миновали тёмную палатку Свинъярда. Три чёрных раба подполковника забились от непрекращающейся мороси под фургон и молча провожали двух всадников настороженными взглядами. Звук копыт поглотила ночь.
Утром дождь продолжал капать. Бёрд спал плохо и ощущал себя глубоким старцем, выбираясь из крытого дёрном шалаша к костерку. Палатка Свинъярда уже была свёрнута и погружена в фургон, готовый к дневному маршу на Фредериксбург. Почти километром севернее с гребня дальнего холма двое конных янки рассматривали вражеский бивуак, затуманенный моросью. Хайрем Кетли, туповатый, но очень усердный ординарец майора, принёс ему кружку кофе, в котором плавали разбухшие кусочки сушёного сладкого потата, и принялся раскочегаривать полузатухший костёр. Горстка офицеров Легиона жалась ближе к слабому огню. Бёрд вдруг обратил внимание на то, что они беспокойно глядят ему за спину. Он оглянулся и первое, что бросилось ему в глаза, — это неряшливая борода и налитые кровью буркалы Свинъярда. Подполковник, как ни странно, скалил остатки зубов в подобии приветливой улыбки, протягивая Бёрду для рукопожатия ладонь:
— С добрым утречком! Вы, должно быть, Бёрд?
Майор медленно кивнул, но руку жать не спешил.
— Свинъярд! — представился подполковник, — Жалко, что не мог побеседовать с вами ночью, хворал.
Он неловко убрал ладонь. Похоже, Свинъярд искренне полагал, что ни с кем ночью не встречался.
— А мы беседовали. — рассеял его неведение майор.
— Э-э… беседовали?
— Ночью. В вашей палатке.
— Да? А я не помню. Всё моя проклятая малярия. — жизнерадостно объяснил подполковник.
Щека его подёргивалась не так сильно, как ночью, и создавалось впечатление, что Свинъярд игриво подмигивает.
Борода полковника была мокрой после умывания, мундир вычищен, волосы расчёсаны и набриолинены. В изувеченной руке он держал памятный Бёрду по ночным событиям хлыст.
— Лихорадка. То отпускает, то усиливается. — ничуть не смущаясь, гнул свою линию подполковник, — Особенно по ночам донимает. Наутро после приступа ни черта не помню.
— Да уж, здоровым вы не выглядели. — буркнул Бёрд.
— Но сейчас я в порядке и полон сил. Нет лучшего лекарства против малярии, чем здоровый сон. Я — заместитель Вашингтона Фальконера.
— Мне это известно.
— Отныне вы приписаны к его славной бригаде, — продолжал Свинъярд бодро, — В неё, кроме вас, входит кучка арканзасских оборванцев, молодцы из 12-го и 13-го флоридских полков и наши земляки-виргинцы из 65-го. Генерал Фальконер прислал меня познакомиться с вами и ввести в курс дела. К Фредериксбургу идти вам больше нет необходимости, вместо этого вы должны воссоединиться с бригадой западнее. Здесь всё подробно описано.
Он передал Бёрду сложенный лист бумаги, запечатанный кольцом Фальконера. Сломав сургуч, майор пробежал глазами документ. Легиону предписывалось следовать мимо Фредериксбурга до Локас-Гров.
— Бригада в резерве, так что на дорогу у нас уйма времени. — подполковник замялся, — Есть, правда, один неприятный вопросец, с которым надо покончить до того, как мы выступим.
Взяв Бёрда под локоток, полковник увлёк его в сторону от остальных офицеров:
— Нечто очень щекотливое…
— Старбак? — в лоб спросил Бёрд.
— Как вы догадались? Да, Бёрд. Старбак. Поганое дело, Бёрд. Ненавижу увольнять парней, майор. Не в моей это натуре. Прямота всегда была визитной карточкой Свинъярдов, и хоть принесла она нам немало неприятностей, мы слишком стары, чтобы меняться. Старбак, точно. Генералу он не по душе, и он поручил избавиться бедолаги со всей свойственной мне обходительностью. Хотел вот посоветоваться с вами, Бёрд, как получше это сделать.
— Не трудитесь. — печально сказал майор, — Он уехал ночью.
— Уехал? — опешил Свинъярд и обрадовался, — Вот и отлично! Вы постарались, да? Отличная работа, Бёрд! Значит, не о чем и говорить, да? Приятно было познакомиться, майор!
Он отсалютовал Бёрду хлыстом и повернулся было уходить, но вспомнив о чём-то, задержался:
— Ещё кое-что, Бёрд.
— Слушаю, подполковник.
— Я привёз чтиво для ваших ребят. Поддержать их боевой дух. — Свинъярд вновь оскалил гнилые пеньки зубов, — А то они выглядят малость подавленными. Пришлите кого-нибудь за буклетами, хорошо? И распорядитесь, чтобы грамотные прочитали книжки вслух не умеющим читать приятелям. Хорошо? Всё, в путь!
Бёрд смотрел ему вслед, затем закрыл глаза и ущипнул себя, чтобы убедиться, что не спит. Боль была настоящей, значит, мир этот существовал на самом деле во всей его сырой и промозглой мерзости. Майор открыл глаза и пробормотал, обращаясь к ушедшему Свинъярду:
— Надеюсь, у янки таких, как ты, больше, чем у нас. Очень надеюсь.
Разъезд янки на дальнем холме повернул коней и растворился в мокром лесу. Артиллеристы южан подсоединили к орудиям передки и последовали за фургоном Свинъярда на юг, оставив Легион гасить костры и натягивать не высохшие за ночь ботинки.
Стратегический отход продолжился, всё больше напоминая бегство.
Огромная Потомакская армия не была выдвинута за Манассас. Войска перебросили в Александрию, городок за рекой прямо напротив Вашингтона. Туда, где огромная флотилия дожидалась команды начать перевозку их вниз по Потомаку до Чезапикского залива под защиту стен принадлежащего Северу форта Монро. Целый лес мачт кораблей, зафрахтованных правительством США, торчал над водами Потомака: пароходы из Бостона, паромы из Делавера, паровые шхуны из десятка портов атлантического побережья, даже трансатлантические пассажирские суда с игольно острыми носами и золочёной резьбой на кормах. Пар сотен судовых котлов, шипя, вырывался в воздух, а вой сотен свистков пугал лошадей, дожидавшихся погрузки в трюмы. Паровые краны без устали поворачивали стрелы, перенося на палубы сетки с грузом, а сходни скрипели и прогибались под тысячами солдатских башмаков. Пушки и зарядные ящики, передки и походные кузни грузились на суда и вязались верёвками. В штабе МакКлеллана предполагали, что понадобится двадцать дней на транспортировку ста двадцати одной тысячи людей, трёх сотен орудий, тысячи ста возов, пятнадцати тысяч лошадей, десяти тысяч голов скота, несметного количества провианта, понтонов, пороха, катушек телеграфного провода и прочего. Флотилия должна была охраняться в пути боевыми кораблями США. Сам её размер говорил о твёрдой решимости покончить с мятежом Юга раз и навсегда. МакКлеллан намеревался показать болтунам, упрекавшим его в трусости, что его недаром прозвали «юным Наполеоном»! Он высадит армию на полуостров, протянувшийся сотней километров юго-восточнее Ричмонда и, обрушившись на столицу мятежников, как кара Господня, навсегда отобьёт охоту бунтовать!
«Я придерживал вас не просто так. Я выгадывал момент для нанесения одного-единственного удара, что станет смертельным для смуты, ввергнувшей в пучину безумия счастливую некогда страну.» — писал МакКлеллан в обращённой к солдатам прокламации и сулил приглядывать за ними, «…как заботливый отец за любимыми чадами, ибо ваш генерал любит вас всем своим сердцем» Предстоят жестокие схватки, предупреждала листовка, зато те, кто вернётся домой победителем, до гробовой доски будут чествоваться, как герои знаменитой Потомакской армии, перешибившей костяк гидре мятежа.
— Прекрасные слова. — одобрил Джеймс Старбак, кладя прокламацию обратно в стопку, только что отпечатанную на печатном станке, сопровождавшем штаб армии.
В своём восхищении прекрасными словами и благородными намерениями генерала Джеймс не был одинок.
Северные газеты могли звать МакКлеллана «юным Наполеоном», но для его солдат он оставался «Крошкой Маком», лучшим командиром в мире. Кому, как не «Крошке Маку», верили потомакцы, суждено одержать быструю победу, ведь именно «Крошка Мак» превратил рыхлую, ни к чему непригодную толпу оборванцев в идеально вымуштрованную и великолепно оснащённую Потомакскую армию, эффективнейшую и грознейшую из машин убийства, какие только знала американская (а то и мировая) история. Политические противники «Крошки Мака» могли до хрипоты горланить обидные куплетцы про то, что на Потомаке тишь да гладь, но его подчинённые не сомневались, что их генерал выбирает благоприятное время для решительного броска. И вот, наконец, час настал, и сотни винтов вспенили воду Потомака; сотни труб измарали дымом голубое весеннее небо. Первые суда двинулись вниз по реке под звуки маршей, салютуя флагами домику Джорджа Вашингтона на Маунт-Вернон.
— Им нужно больше, чем прекрасные слова. — пасмурно изрёк Аллан Пинкертон, обращаясь к Джеймсу.
Секретная служба генерала МакКлеллана расположились в особняке у причалов Александрии, дожидаясь, пока сам командующий погрузится на очередное судно, чтобы последовать за ним. На пристанях царила суматоха, на которую и взирали поутру Джеймс вместе с его начальником с веранды. Пинкертон ждал вестей. Сотрудники службы перелопачивали горы прибывающих с Юга данных. Каждый день приносил волну свидетельств от перебежчиков-южан и беглых рабов, груду переправленных контрабандой через Рапаханнок писем от сочувствующих делу Севера, но Пинкертон не особенно всем этим сведениям доверял. Он ждал вестей от Тимоти Вебстера, а, точнее, от таинственного друга Джеймса Старбака. А вестей всё не было. Немного утешало отсутствие дурных известий. Южные газеты не трезвонили об арестах высокопоставленных офицеров-изменников, но молчание Вебстера тревожило Пинкертона.
— Генералу нужны от нас самые точные и последние разведданные. — повторил Джеймсу в который раз Пинкертон.
Он никогда не называл МакКлеллана ни «юным Наполеоном», ни «Крошкой Маком». Только «генералом».
— Всё указывает на слабость укреплений полуострова. Можно смело докладывать генералу. — успокаивающе сказал Джеймс, сидя за раскладным столом у перил.
— Не уверен. — отрывисто бросил Пинкертон, поворачиваясь на стук копыт.
Всадник проехал мимо, и глава секретной службы разочарованно сгорбился:
— Южане хотят, чтобы мы верили в слабость их обороны там, но я ничему не верю, пока не получу окончательного подтверждения от нашего друга. Ничему!
Адам уже прислал через Тимоти Вебстера одну весточку, до изумления подробную. Исключая артиллерию, писал Адам, противостоящая форту Монро оборона держится на честном слове. Генерал-майор Магрудер располагает сведёнными в четыре бригады двадцатью батальонами неполной численности, то есть десятью тысячами штыков. Большую часть солдат генерал сосредоточил в земляных фортах Малберри-Айленда южнее полуострова и севернее, под Йорктауном. Под Йорктауном, указывал Адам, оборона опиралась, главным образом, на полуосыпавшиеся укрепления британцев, отбивавшихся здесь в далёком 1783 году. Отрезок шестьдесят километров между Малберри-Айлендом и Йорктауном стерегли четыре тысячи бойцов и россыпь на скорую руку возведённых фортов. Отчасти слабость обороны Магрудера компенсировалась насыщенностью артиллерией: не менее восьмидесяти пяти тяжёлых и пятидесяти пяти лёгких орудий. Впрочем, подчёркивал Адам, всех троп и дорог с полуострова артиллерия перекрыть была не в состоянии.
За укреплениями Йорктауна, доносил Адам, в полутора десятках километрах у крохотного университетского городка Вильямсбург Магрудер приготовил ещё одну оборонительную линию, но солдат там пока нет. Из отчёта Адама следовало, что иных препонов на пути от форта Монро до выстроенных Ли редутов у Ричмонда нет. Однако Адам предупреждал, что располагает сведениями недельной на тот момент давности и обещал сообщить об изменениях немедленно, едва только сам будет поставлен в известность о посылаемых Магрудеру подкреплениях.
И пропал. Ни от него, ни от Вебстера не поступило больше ни слова. Пинкертон не находил себе места от беспокойства, Джеймс же склонен был расценивать отсутствие вестей от Адама в положительном ключе: раз ничего не сообщает, значит, нечего сообщать. Тем более, что, за редким исключением, сведения из иных источников подтверждали информацию Адама, а вышеупомянутые исключения доверия не вызывали, походя на попытки намеренной дезинформации. Сил у Магрудера было мало, мятежники не ждали нападения с моря, и Джеймс искренне недоумевал, почему Пинкертон волнуется.
— В конце концов, какая разница, будет у Магрудера четырнадцать или двадцать тысяч против ста десяти тысяч МакКлеллана?
— Разница есть, Джимми. Разница большая. Они дурачат нас. Они хотят убаюкать нас своей мнимой слабостью перед тем, как самим нанести удар!
— Цифры говорят в нашу пользу. Или вам известно что-то, чего я не знаю?
— На войне, Джеймс, в бой идёт далеко не каждый из тех, кто на войне задействован.
Пинкертон, перебиравший газеты на соседнем столе, наконец, оставил их в покое и, прижав пресс-папье, чтобы не разбросало свежим ветерком с реки, принялся расхаживать вперёд и назад по дощатому полу. На Потомаке в слабом дневном свете трансатлантический пароход выруливал в док, где посадки на него ожидали три полка из Нью-Джерси. Огромные гребные колёса корабля вращались, перелопачивая воду. Из-под носа парохода, сердито пыхтя, вынырнул крохотный на его фоне буксир. Один из полковых оркестров заиграл «Сплотим ряды у стяга, парни», и Пинкертон, вольно или невольно, приноровил шаг к ритму.
— На войне, Джимми, лишь крохотная часть вояк сталкивается с врагом лицом к лицу. Что же остальные, бездельничают? Нет, служат, и служат тяжко. Ты и я, мы же тоже дерёмся за Союз, хотя и не месим грязь, как рядовые. Улавливаешь, о чём я?
— Улавливаю. — кивнул Джеймс.
Он так и не смог пересилить себя и начать звать Пинкертона «Бульдогом», как, не чинясь, величали его остальные сотрудники.
— Но! — Пинкертон дошёл до конца веранды и развернулся, — Когда называют численность войска, кого же считают? Только тех, кто с винтовкой да штыком шагает в бой. Поваров и писарей, возчиков и сигнальщиков, штабистов и генералов, музыкантов и докторов, ординарцев и военных полицейских, сапёров и интендантов никто не считает! Всех этих ребят, Джимми, которые снабжают и кормят, руководят и направляют сражающихся в расчёт не берут! Понимаешь?
— Понимаю.
Логика шефа ему была понятна, однако рассуждения не убеждали.
— Твой засекреченный приятель допускает, что Магрудеру могут прислать подкрепления. Сколько? Неизвестно. Прислали или нет? Неизвестно. А сколько с ними тех, кого в расчёт брать не принято? Опять же неизвестно!
Пинкертон остановился у стола Джеймса, схватил карандаш, лист бумаги:
— Давай-ка, Джеймс, освежим в памяти простейшие арифметические действия. У Магрудера, по-твоему, четырнадцать тысяч штыков. От этой цифры и будем отталкиваться. — он быстро написал число вверху листка, — Это, понятно, герои с винтовками. Добавим к ним больных с симулянтами и счастливчиков в увольнительных да отпусках. Будь уверен, эти, если что, вмиг сплотят ряды у своего вонючего флага. Сколько их? Шесть тысяч? Семь? Допустим, семь.
Он дописал второе число в столбик под первым.
— Вот у нас уже нарисовались двадцать одна тысяча вместо четырнадцати. А их ведь надо кому-то кормить? Кому-то снабжать? Ещё плюс десять тысяч. И не забываем о музыкантах, медперсонале и писарях. Тоже возьмём около десятка тысяч. Если при этом сделать поправку на брехливость южан, то полученный результат можно смело вздувать в полтора раза.
Он произвёл на бумаге несложные подсчёты и победно огласил итог:
— Вот! Шестьдесят одна тысяча пятьсот штыков! А ведь кое-кто из наших агентов называл близкие цифры, разве нет? Пинкертон зарылся в бумаги, отыскивая нужный рапорт из числа тех, которые Джеймс отложил, как откровенную дезинформацию.
— Ага! — глава разведки помахал искомым документом, — И ведь это касается лишь тех войск, что засели под Йорктауном, Джеймс! А сколько ещё стоят гарнизонами в городишках за Йорктауном?
Джеймс подозревал, что ответ на последний вопрос тождественен нулю, но спорить с начальством не имел ни малейшей охоты.
— В моём окончательном докладе генералу, — объявил Пинкертон, — будет сказано, чтобы он был готов столкнуться под Йорктауном минимум с шестьюдесятью тысячами солдат. Под Йорктауном, где, напоминаю, гениальный Вашингтон предпочёл осадить врага, а не атаковать, хотя и превосходил силами вдвое. Мы имеем подобное же превосходство, Джимми, но кто может сказать, сколько мятежников бросит Ричмонд на подмогу Магрудеру, если у того дела пойдут туго? Так что плёвое, на первый взгляд, дело оборачивается почти самоубийством! Поэтому-то мне, как воздух, требуется весточка от твоего агента.
Пинкертон больше не пытался выведать у Джеймса имени Адама, тем более, что на посту начальника канцелярии Старбак проявил себя блестяще, быстро приведя в порядок делопроизводство и документацию отчаянно нуждавшейся в этом службы.
Джеймс насуплено сидел за столом. Выкладки Пинкертона казались ему высосанными из пальца. Будь Пинкертон свидетелем противоположной стороны в суде, Джеймс легко загнал бы его в угол, высмеяв и его расчёты и выводы, из расчётов следующие. Но Пинкертон был не свидетелем, а шефом; шла война, а не заседание суда, поэтому Джеймс смирил скепсис. Война меняла всё на свете, А Пинкертона, в конце концов, генерал-майор МакКлеллан лично назначил на пост начальника своей разведки. Значит, Пинкертон понимал что-то, чего не понимал Джеймс, всё ещё полагавший себя профаном в военных делах.
Копыта процокали по переезду через железнодорожную ветку, отделявшую дом от причалов. Пинкертон с надеждой оглянулся и лицо его просветлело. Кучер двухместного кабриолета натянул вожжи у крыльца, кони фыркали, косясь на проезжающий локомотив. Пинкертон помахал кучеру с пассажиром и обронил загадочно:
— Время для отчаянных мер.
Парочка выбралась из кабриолета: молодые, чисто выбритые, одетые в гражданское платье. На этом их сходство заканчивалось и начинались различия. Один был долговяз, с жидкими светлыми волосиками и костистой меланхоличной физиономией; другой, наоборот, малоросл, отличался завидной густоты чёрными кудрями и лучился жизнерадостностью.
— Бульдог! — что есть силы заорал коротышка, взбегая на веранду, — Роскошно увидеть тебя опять!
— Мистер Скалли! — столь же радостно приветствовал его Пинкертон.
Он обнял коротышку и пожал руку высокому перед тем, как представить их Джеймсу:
— Позвольте познакомить вас, майор, с Джоном Скалли и Прайсом Льюисом. Это майор Старбак, джентльмены. Мой начальник канцелярии.
— Роскошный день, майор. — белозубо ощерился Скалли.
Говорил он с явственным ирландским акцентом и руку жал крепко, в отличие от его товарища, ладонь которого была мягкой и вялой.
— Мистер Скалли и мистер Льюис, — с гордостью сообщил Пинкертон, — вызвались пробраться на Юг.
— В Ричмонд! — уточнил с воодушевлением Скалли, — Слышал, что это роскошный, но мелкий городишко!
— Табаком пропах. — сказал Джеймс просто, чтобы что-то сказать.
— В точности, как я! — хохотнул Скалли, — и мелкий, и табаком пропах! Последняя цыпочка, которую мне удалось затащить в постель, говорила, что так и не поняла, с кем переспала — со мной или с сигарой!
Скалли засмеялся, довольный собственным остроумием. Прайс Льюис откровенно скучал, Пинкертон улыбался, а Джеймс старался скрыть, насколько покороблен скабрёзностью. Всё-таки эти люди добровольно решились ради своей родины на что-то очень опасное, и обижать их Джеймсу не хотелось.
— Майор Старбак. — человек воцерковлённый. — объяснил его замешательство гостям Пинкертон.
— Я тоже, майор! — немедленно признался Джеймсу Скалли и подкрепил слова быстрым крёстным знамением, — И на исповеди я каюсь во всех грехах без утайки, но какого чёрта? Что же, теперь не радоваться жизни и помереть с постной рожей, как у этого чёртова англичанина?
Он добродушно кивнул на Прайса Льюиса, безучастно наблюдающего за тем, как нью-джерсийцы грузятся на борт парохода.
— Европейцев, в отличие от янки, южане привечают. — просветил Джеймса Пинкертон, — Мистер Скалли и мистер Льюис будут изображать прорвавшихся сквозь блокаду купцов.
— Это будет роскошно до тех пор, пока нас не опознают бывшие клиенты. — ухмыльнулся Скалли.
— То есть? — обеспокоился Джеймс.
— Мы с Прайсом провели немало времени, отлавливая южных подпевал в Вашингтоне и вышибая их через границу на милый им Юг. Насколько нам удалось разнюхать, никого из них в Ричмонде нет, но мелкий шансик хапнуть шилом патоки остаётся всегда. Факт, а, Прайс?
Прайс флегматично кивнул.
— Вы же подвергаете себя огромному риску. — взволновался Джеймс.
— Бульдог платит нам за то, чтобы мы подвергали себя риску, разве нет? — весело сказал Скалли, — К тому же я слышал, что дамочки в Ричмонде чем красивее, тем легче отдаются за полновесные северные доллары. А мы с Прайсом всегда рады услужить дамам. Разве это не истина Господня, Прайс?
— Пусть так, Джон. Пусть так. — рассеянно подтвердил Льюис, глядя на объятые суетой причалы.
— Жду-не дождусь минуты, когда смогу слиться в экстазе с какой-нибудь южной цыпочкой. — сладострастно проскулил мистер Скалли, — Ах, эти грациозные жеманницы в рюшах да оборочках! Неприступные и холодные, но стоит звякнуть северной монеткой, и юбки спадают с них, как листва с деревьев осенью. Да, Прайс?
— Пусть так, Джон. Пусть так. — подавляя зевок, пробормотал Прайс.
Пинкертон расставил Джеймсу все точки над «и», пояснив, что Льюис и Скалли посылаются в Ричмонд узнать, что стряслось с Тимоти Вебстером:
— Здоровьем он похвастать не может. Риск того, что он заболел, а то и хуже, велик. В таком случае мистерам Льюису и Скалли придётся связываться с твоим агентом. Для этого им требуется письмо, Джимми, в котором ты побожишься, что этих достойных господ нечего опасаться.
— Конечно, только если ваш агент, майор, — не южная прелестница. В этом случае мы за себя, сами понимаете, ручаться не можем. — вставил Скалли, — Разве не факт, Прайс?
— Пусть так, Джон. Пусть так.
Джеймс вернулся за стол и написал требуемое письмо после того, как его уверили в том, что оно будет пущено в ход лишь если Тимоти Вебстер бесследно исчез. В противном случае письмо так и будет лежать невостребованным, зашитое в одежде Джона Скалли. Джеймс под диктовку шефа выразил в послании Адаму благодарность за бесценные сведения об укреплениях на полуострове за фортом Монро и молил срочно, насколько только возможно, выслать уточнения по ним, прося верить инструкциям, сопровождающим данное письмо.
Закончил письмо Старбак пылкими заверениями в том, что денно и нощно молится о своём брате во Христе. Написал своей рукой адрес и указал адресата на конверте (всё того же «почётного секретаря» вымышленного общества). Пинкертон добавил в конверт ещё один листок и собственноручно запечатал обычной резиновой печатью. Затем передал Скалли:
— В вестибюле собора святого Павла есть стойка для писем. Туда письмо и поместите.
— Собор-то хоть приметный, не заблудимся? — полюбопытствовал Скалли.
— В самом центре города. — успокоил его Пинкертон.
Скалли поцеловал конверт и спрятал в карман:
— Неделя, Бульдог, и нужные сведения будут у тебя!
— Переправляетесь сегодня?
— Почему бы и нет? — ухмыльнулся ирландец, — Погодка роскошная, а ветерок, хоть мелковат, но попутный.
Джеймс уже знал, что чаще всего Пинкертон засылал агентов на территорию Конфедерации, переправляя по ночам через широкое устье Потомака, куда лазутчики попадали по одному из бесчисленных ручьёв и протоков на мэрилендском берегу. Очутившись в Виргинии, агенты где-то в округе Кинг-Джордж разживались у тайных сторонников Севера лошадями и документами.
— Позвольте мне пожелать вам удачи. — неловко сказал Джеймс.
— Вы, главное, цыпочек нажелайте нам побольше, майор! — вновь расцвёл в улыбке Скалли.
— Шлите нам вести сразу, как только их узнаете. — инструктировал Пинкертон, — Нам нужны цифры, Джон, точные цифры! Сколько точно солдат на полуострове! Сколько в Ричмонде войск, готовых выступить на помощь Магрудеру?
— Получишь ты свои цифры, Бульдог, не беспокойся! — обнадёжил главу разведки напоследок Скалли и, уже садясь в кабриолет, крикнул, — Два дня, и мы в Ричмонде! Может, мы дождёмся вас там, Бульдог! Отпразднуем вместе победу в винном подвальчике Джеффа Дэвиса!
Скалли засмеялся, а Прайс Льюис поднял руку, прощаясь, и прищёлкнул языком, страгивая с места коней. Коляска покатила через рельсы.
— Смелые ребята. — вздохнул Пинкертон, — Очень смелые, Джимми.
— Да. — согласился Джеймс, — Смелые.
На причалах паровые краны грузили ящики и клети с артиллерийскими боеприпасами: ядрами и болванками, дальней и ближней картечью, шрапнелью. Другое большое судно следовало по фарватеру, лопасти молотили воду, борясь с быстрым течением Потомака. Из вагонов прибывшего поезда на причалы высыпали солдаты. Один из полковых оркестров грянул «Звёзды и полосы», которые хлопали на свежем весеннем ветру, как кнуты, едва не срываясь с дюжины гюйсштоков. Армия Севера, громаднейшая из существовавших в Америке, начала переброску к месту будущей победы.
На полуостров, охраняемый жалким десятком тысяч южан.
Бельведер Делани пристроил Натаниэля Старбака на хлебную должность в Паспортном бюро Конфедерации. Первой реакцией Старбака было презрение.
— Я — солдат, — заявил он адвокату, — а не канцелярская крыса.
— Сейчас ты — нищий. — холодно осадил его Делани, — А за паспорта люди дают умопомрачительные взятки.
Паспорта требовались не только для поездок за пределы Ричмонда, но и в самой столице после наступления темноты. Народ военный и гражданский постоянно толпился в грязной конторе на углу Девятой и Брод-стрит. Старбак же по протекции Делани сам получил там кабинет на третьем этаже, который делил с сержантом по фамилии Кроу. Впрочем, присутствие Старбака «в присутствии» было в равной степени и ненужным, и утомительным. С работой сержант прекрасно справлялся сам, Старбак же убивал время, читая роман Энтони Троллопа, подложенный кем-то из предшественников Натаниэля под сломанную ножку стола, или бомбардируя письмами Адама Фальконера в штаб-квартире армии в Калпепер-Куртхаус, надеясь, что друг (или бывший друг) воспользуется своим гипнотическим влиянием на отца, чтобы восстановить капитана роты «К» на прежнем месте службы. Вскоре, однако, писать Адаму Натаниэль перестал, потому что ответа так и не дождался.
Спустя три недели Старбак обнаружил, что никого не колышет, насколько прилежно он посещает место службы и посещает ли вообще. С того дня в кабинете он стал появляться раз или два в неделю исключительно для того, чтобы засвидетельствовать своё почтение сержанту Кроу, остальное время посвятив столичным соблазнам. А соблазнов хватало, и особую пикантную остроту придавали им слухи о нависшей над городом опасности. Северяне, как болтали, сосредоточили в форте Монро немалые силы, и первая сплетня об их высадке ввергла население Ричмонда в панику. Но день следовал за днём, янки сидели в форте тише воды, ниже травы, и самозваные уличные стратеги стали утверждать, что форт Монро — перевалочный пункт для войск, предназначенных усилить федеральный гарнизон на Роаноке.
Бельведер Делани, с которым теперь часто обедал Старбак, только презрительно фыркал:
— Ну да, Роанок, как же! Нет, мой милый Старбак, их цель — Ричмонд. Один стремительный наскок, — и всему этому недоразумению конец! И мы все военнопленные! — перспектива перейти в разряд военнопленных его скорее развлекла, чем огорчила, — Столоваться хуже, во всяком случае, нам не грозит. Вообще, я заметил, что война прежде всего отражается на том, что именуется «предметами роскоши», а по сути является тем, ради чего стоит жить. Половина таких вещей стала просто недоступна, а вторая половина разорительно дорога. Это говядина омерзительна на вкус, не правда ли?
— Всё лучше, чем солонина.
— Ах, да, я и забыл, что ты привык к простой пище на ваших армейских пикниках. Наверное, мне тоже полезно было бы услышать хоть разок свист пуль, пока война не закончилась? Думаю, это сделало бы мои будущие мемуары проникновеннее. — Делани улыбнулся во все тридцать два зуба.
Он не был чужд мелкого тщеславия, гордясь своими зубами, целыми, без единого пятнышка, и дивной белизны. Старбак познакомился с Делани год назад, когда судьба забросила его на Юг, и между ними завязалась некое опасливое подобие дружбы. Делани забавляло, что сын преподобного Элиаля сражается за Юг, тем не менее, его приязнь к Натаниэлю далеко выходила за рамки обычного любопытства. Старбаку же нравилось в адвокате готовность придти на помощь, а, кроме того, северянин отчаянно нуждался в дружбе таких людей, как Делани или Бёрд, ибо видел в них счастливчиков, не приковывающих, как его отец, себя и других к прокрустову ложу суровой непрощающей веры: Делани и Бёрд, как думалось Старбаку, свободны от мнения окружающих, и порой (особенно в обществе Делани) Натаниэль дерзал надеяться, что и сам умён достаточно, чтобы однажды освободиться от гнетущего его чувства вины. Старбак знал, что Делани, при всём его внешнем добродушии, хитёр и безжалостен. Без этих двух качеств он не преуспел на избранном им поприще торговли тем, что сам называл двумя предметами первой необходимости для воина: оружием и женщинами.
— Говорят, будто пули именно свистят. Это так? — Делани снял очки и тщательно протирал линзы носовым платком.
— Да.
— В какой тональности?
— Никогда не обращал внимания.
— Интересно, а, может, по-разному летящие пули и звучат, как разные ноты? Умелые стрелок мог бы пулями высвистеть целую мелодию. — пофантазировал вслух адвокат и пропел начальную строчку популярной в Ричмонде минувшей зимой песенки, — «Чего же медлишь ты, Рохля-Джордж?» Хотя он больше не медлит, да? Как считаешь, всё решится на полуострове?
— Если решится, — сказал Старбак, — то я хочу быть там.
— Ты неумно кровожаден, Нат. — Делани выудил из тарелки кусок хряща и показал Старбаку, — Вот что приходится есть. Слава Богу, у меня хотя бы дома есть, чем порадовать желудок.
Он отодвинул тарелку. Они обедали в ресторане отеля «Спотсвуд-Хаус». Натаниэль покончил со своей порцией, достал пачку чистых паспортных бланков и толкнул к адвокату.
— Отлично. — Делани прибрал бланки, — Так, должен я тебе четыре сотни долларов.
— Сколько? — изумился Старбак.
— А что ты хотел, мой милый Старбак? Паспорта нынче в цене. — довольно промурлыкал законник, — Северные шпионы отваливают за каждую такую бумаженцию целое состояние!
Он засмеялся, показывая, что просто дразнит приятеля.
— В любом случае, я продаю паспорта за приличные деньги, и ты в доле. Всё справедливо. Полагаю, ты предпочтёшь получить долю в деньгах северян?
— Какая разница?
— Большая, поверь мне. Северные доллары идут к нашим один к трём.
Делани, ничуть не стесняясь других посетителей ресторана, достал толстую пачку новых ассигнаций Союза. Южане тоже уже напечатали собственные банкноты, но их ценность падала с первого же дня из-за обрушения всей ценовой системы. Масло стоило пятьдесят центов за полкилограмма, растопка — восемь долларов за связку, кофе нельзя было достать ни за какие деньги, даже хлопок, основа южного процветания, удвоился в цене. Комната, ещё год назад сдававшаяся за пятьдесят центов в неделю, теперь обходилась в десять долларов.
Впрочем, Старбака цены на съёмное жильё не беспокоили. Он имел свой закут в хозяйственной части огромной усадьбы на Франклин-стрит, где жила с недавних пор Салли Труслоу и её товарки с прислугой, кухарками и портнихой. Особняк был истинной жемчужиной города и принадлежал табачному фабриканту, разорённому блокадой. Бельведер Делани купил у него усадьбу и превратил в самый дорогой ричмондский дом свиданий. Мебель, картины, отделка если и не были изысканнейшими в городе, то, по крайней мере, казались таковыми при свете свечей, а вино, еда и развлечения были настолько роскошны, насколько позволяла война. Дивы полусвета принимали клиентов по вечерам, а по предварительной записи и днём, но только по предварительной записи, без которой никто не мог миновать фигурные столбы у подножия широкой лестницы. Деньги меняли хозяев, но так неявно, что пастор церкви святого Иакова трижды побывал в особняке, пока догадался, какого рода торговля здесь процветает. Больше священника в усадьбе не видели, в отличие от трёх других духовных пастырей. Согласно установленным Делани правилам, в посещении заведения отказывалось офицерам в ранге ниже майора и одетым с вульгарным шиком штатским. Таким образом, клиентура состояла из людей богатых и благовоспитанных, хотя несколько портила всё необходимость принимать членов конгресса Конфедерации.
Комнатка Старбаку досталась крохотная и сырая в строении, стоящем в глубине запущенного сада. Платил Натаниэль за неё Делани бланками паспортов, а обитательниц заведения наличие под боком обстрелянного ветерана только радовало, потому что преступники в Ричмонде совсем распоясались. Кражи со взломом стали обычным делом, а уличные грабежи больше не возбуждали ничьего любопытства. И Старбак девушкам не отказывал, охотно сопровождая их к Дюкену, парижскому парикмахеру, или в один из магазинов модного платья, неведомо как ещё умудряющихся доставать товар.
Ясным утром Натаниэль дожидался Салли у входа в заведение Дюкена, читая в «Экзаминере» очередную статейку, требующую от руководства Конфедерации сбросить, наконец, трусливое оцепенение, владеющее ими, и вторгнуться в пределы северных штатов. Солнце, впервые за три недели, пригревало не по-весеннему жарко, и столица постепенно оживала, выходя из зимней спячки. Двое инвалидов Булл-Рана, с дробовиками охраняющее салон Дюкена, беззлобно подшучивали над Старбаком из-за состояния его мундира.
— С такой девушкой, капитан, нельзя одеваться в тряпьё. — нравоучительно заметил один из них.
— С такой девушкой дай Бог вообще не одеваться, хватило бы сил. — парировал Старбак, и охранники захохотали.
Один из них потерял под Булл-Раном ногу, второй руку.
— О «юном Наполеоне» в газете что-нибудь пишут? — спросил однорукий.
— Ни слова, Джимми.
— Так он в форте Монро или нет?
— Если он и в форте Монро, «Экзаминеру» об этом ничего не известно.
Джимми пустил длинную струйку табачной слюны в канаву:
— Как бы не вышло, что «его там нет, они в Ричмонд не придут», а потом — бац! — он уже в Ричмонде со всей своей чёртовой армией!
Виргинские газеты изощрялись в насмешках над МакКлелланом, но сквозь строки читалось загнанная вглубь опаска: неужели Север нашёл таки военного гения, и кого гению может противопоставить Юг? Первоначальное всеобщее восхищение Робертом Ли после его неудачи в западной Виргинии и бесконечного траншеекопательства, затеянного им вокруг Ричмонда, сменилось пренебрежением, выразившимся в прозвище «Король лопат». Тем не менее, у него всё ещё хватало сторонников. Горячей поклонницей Ли была и Салли Труслоу. Впрочем, стоит отметить, что девушка полагала генерала новым Александром Великим исключительно потому что, однажды повстречав её на улицах столицы, он благовоспитанно обнажил голову.
Старбак отдал газету Джимми и, бросив взгляд на выставленные в витрине часы, прикинул, что Салли выйдет не раньше, чем через четверть часа. Закурив сигару, он прислонился спиной к золочёной колонне у входа в салон. И в этот момент его окликнули:
— Нат!
Окрик донёсся с противоположной стороны улицы, и увидеть того, кто его звал, Старбаку мешали проезжающие друг за другом воз с пиленым лесом и изящная двуколка с расписными колёсами и мягкими подушками. Когда же они прогрохотали по брусчатке, Старбак узрел Адама, бегущего через улицу с протянутой для рукопожатия рукой:
— Нат! Прости, пожалуйста, я должен был ответить на твои письма! Как твои дела?
Натаниэль мог сколько угодно злиться на Адама, твёрдить себе, что их дружбе конец, но при виде искренней радости от встречи и раскаяния, написанных на лице друга, обида растаяла, как дым.
— Нормально. — ответил он неловко, — Ты-то как?
— Зашиваюсь, жутко зашиваюсь. Половину времени провожу здесь, половину — в штабе армии. Держу связь между командованием и правительством, да получаю все шишки. Джонстон с Дэвисом грызутся, а крайний для них обоих я.
— Ну, меня крайним выставил твой отец. Причем, в буквальном смысле выставил. Из Легиона. — с болью сказал Старбак.
Адам нахмурился:
— Мне жаль, Нат. Правда, жаль. — он виновато покачал головой, — Извини, я помочь не в силах. Хотел бы, но отец настроен против тебя и меня не послушает.
— А ты не пытался его переубедить?
Адам замялся, но природная честность взяла верх:
— Нет, не пытался, но только потому, что это бесполезно, Нат. Я не видел его больше месяца, а от писем проку не будет. Может, мне и удастся смягчить его, но для этого мне надо поговорить с ним, понимаешь? Лично говорить. Что, потерпишь до той поры?
— Куда ж я денусь, потерплю. — криво улыбнулся Натаниэль.
Если Адам не сможет переупрямить Фальконера-старшего, то никто не сможет.
— Выглядишь цветуще. — сменил тему Натаниэль.
Последний раз он видел друга под Боллз-Блеф, где Адам из-за ужасов сражения, казалось, был готов лишиться рассудка, но теперь он вновь лучился уверенностью в себе и энтузиазмом. Его мундир был наглажен, сапоги со шпорами — начищены, металлические части снаряжения сияли, как само солнце.
— Ну… да. — смутился Адам, — Я с Джулией.
— С Джулией? Невестой, да? — живо заинтересовался Натаниэль.
— Официально — нет. — чуть скис Адам, — Мы не помолвлены из-за войны. Решили, что лучше отпраздновать помолвку, когда всё это безобразие закончится. Пойдём, я тебя с ней познакомлю? Она с её матушкой в лавке Сьювеллов.
— Сьювеллы, Сьювеллы… — пробормотал Старбак.
Среди владельцев магазинов модного платья или галантерей он Сьювеллов не припоминал. Адам, очевидно, понявший причину, заставившую задуматься его друга, с лёгкой укоризной объяснил:
— Это магазин духовной литературы, Нат.
Со слов Фальконера-младшего, мать его наречённой Джулии, миссис Гордон, открыла класс по изучению Библии для свободных чернокожих, пришедших в Ричмонд искать работу.
— Миссис Гордон и Джулия хотят начать с чего-нибудь попроще. Евангелие от Луки для детей, например. Кстати, Нат, а ведь у меня есть для тебя Библия.
— Библия?
— Твой брат передал для тебя. Я всё собирался послать тебе почтой, да так и не собрался. Пойдём же знакомиться с Джулией и её матушкой!
Старбак попятился:
— Я… не один.
Он кивнул на витрину салона, где были выставлены шиньоны, черепаховые гребни и всевозможные средства для ухода за волосами. В миг, когда голова Натаниэля качнулась, указывая на всё это великолепие, дверь парикмахерской распахнулась и из неё выпорхнула Салли. Предложив руку Старбаку, она обворожительно улыбнулась Адаму. Салли его узнала, а вот Адам её — нет. Немудрено, последний раз он видел её оборванной соплюшкой, которая таскала воду и ухаживала за скотиной на хуторке её отца. Теперь же перед ним стояла светская дама в платье с кринолином и тщательно завитыми локонами, выбивающимися из-под капора, украшенного лентами.
— Мэм. — поклонился Адам.
— Адам, ты… — начал Натаниэль, но Салли его перебила:
— Моё имя — Виктория Ройал, сэр.
Под этим псевдонимом Салли принимала клиентов ещё на Маршалл-стрит.
— Мисс Ройал. — склонил голову Адам.
— Майор Адам Фальконер. — подыграл Салли Натаниэль, заметивший, какое удовольствие ей доставило то, что Адам её не узнал, — майор — мой старый друг.
— Мистер Старбак упоминал при мне ваше имя, майор Фальконер. — сдержанно сказала Салли.
Облик её тоже нёс отпечаток скромности: тёмно-серое платье, капор с белыми, красными и синими лентами, которые были данью скорее патриотизму, нежели нарядности. Драгоценностей в Ричмонде нынче открыто не носили, — разгул преступности давал о себе знать.
— А вы, мисс Ройал, из Ричмонда? — полюбопытствовал Адам, но тут же забыл о вопросе, заметив свою драгоценную Джулию и её мать выходящими из лавки Сьювеллов на другой стороне улицы, и, не слушая никаких возражений, поволок знакомиться с ними Натаниэля с Салли.
Девушка, держа Старбака под руку, хихикнула и едва слышно прошептала:
— А он меня не узнал!
— Ещё бы! Но ради Бога, будь осторожна, они очень набожные. — на всякий случай предупредил Старбак, придавая лицу чинное выражение.
Он помог Салли подняться на тротуар, выбросил то, что осталось от сигары, и любезно улыбнулся миссис Гордон и её дочери.
Адам представил присутствующих друг другу. Миссис Гордон оказалась сухопарой матроной с тонким носом и хищным взглядом голодного ястреба, а вот её дочь… Старбак ожидал встретить серую церковную мышку, робкую и богомольную, но Джулию Гордон нельзя было упрекнуть ни в робости, ни в невзрачности. Наоборот, от неё исходило почти осязаемое ощущение вызывающей силы. Черноволосая, кареглазая, она, на взгляд Старбака, не была писаной красавицей, но в ней чувствовался стержень, характер, незаурядный ум, и Натаниэль, встретившись с Джулией глазами, испытал лёгкий укол зависти к Адаму.
Походя кивнув Салли, миссис Гордон обратился к Натаниэлю, желая немедленно знать, не состоит ли он в родстве с преподобным Элиалем Старбаком из Бостона. Капитан подтвердил: да, состоит, и уточнил, что знаменитый аболиционист приходится ему отцом.
— Мы знаем его. — поджав губы, сообщила миссис Гордон.
— Знаете, мэм? — переспросил Старбак, комкая в руках шляпу.
— Мой Гордон, — очевидно, она имела в виду мужа, — миссионер АОЕПБ.
— Ясно, мэм. — сказал Натаниэль уважительно.
Его отец являлся членом правления АОЕПБ, Американского Общества Евангельского Просвещения Бедных, несшего свет христианского спасения в самые тёмные уголки Америки.
Миссис Гордон оглядела потрёпанный мундир капитана:
— Ваш батюшка, вероятно, не очень-то гордится тем, что вы надели мундир Конфедерации, а, мистер Старбак?
— Уверен, что нет, мэм.
— Матушка, как всегда, вынесла приговор ещё до того, как выслушала свидетелей, поддела мать Джулия, вызвав невольную улыбку у Натаниэля, — Но у вас, мистер Старбак, ещё есть шанс подать аппеляцию, прежде чем приговор вступит в силу.
— Да подавать, в общем, нечего, мэм. Долгая история… — промямлил Старбак, сознавая, что никогда не решился бы рассказать Гордонам, как он, ведомый безответной любовью к дешёвой актрисульке, бросил Север, семью, учёбу и надежду на добропорядочное будущее.
— Слишком долгая, чтобы рассказывать сейчас, если я правильно вас поняла? — уточнила миссис Гордон голосом резким и пронзительным, посредством которого годами загоняла на проповеди закоренелых грешников из числа голоштанной паствы её преподобного супруга, — Тем не менее, я искренне тронута вашей готовностью грудью встать на защиту прав штатов, мистер Старбак. Наше дело благородное и правое. А вы, мисс Ройал, родом из Ричмонда?
— Нет, мэм, из округа Гринбрайер. — солгала Салли, назвав округ далеко на западе штата.
Как она ни работала над правильностью речи, но полностью избавиться от провинциального говора ей пока не удалось.
— Мой отец не хотел, чтобы я оставалась там (война, как-никак), и поэтому настоял, чтобы я погостила у родственницы, тётушки. Она живёт на Франклин-стрит.
— Возможно, мы с ней знакомы? — миссис Гордон окинула оценивающим взором наряд Салли, не упустив ни дорогого зонтика, ни изящной отделки лифа.
Мать и дочь, напротив, были одеты в простые, заштопанные кое-где платья, а Салли, что тоже не укрылось от зорких глаз миссис Гордон, пользовалась пудрой и косметикой, сатанинскими соблазнами, которым навсегда был заказан путь в дом Гордонов. Впрочем, юность и красота Салли заставили миссис Гордон смягчиться и не судить девушку излишне строго.
— Она болеет. — попыталась Салли увильнуть от дальнейших расспросов о мифической тётушке.
— Тогда она будет рада, если мы её проведаем. — встрепенулась миссис Гордон, как боевая лошадь при звуке трубы, — А где приход вашей тётушки, мисс Ройал?
Старбак пришёл на помощь Салли:
— Мисс Ройал приглашала меня на собрание в баптистский молитвенный дом на Грейс-стрит.
Он назвал самую малочисленную и малоизвестную из городских религиозных групп. Старбак чувствовал на себе серьёзный взгляд Джулии Гордон, и ему очень хотелось произвести на неё благоприятное впечатление.
— Тогда мы, наверняка, знакомы с вашей тётушкой. — не отставала от Салли миссис Гордон, — В Ричмонде мы с мужем знаем все крепкие в вере семейства. Правда ведь, Джулия?
— Правда, мама.
— Как фамилия вашей тётушки, мисс Ройал?
— Мисс Джинни Ричардсон, мэм. — в мнимые тётушки Салли произвела мадам публичного дома на Маршалл-стрит.
— Не уверена, что знаю каких-нибудь виргинских Ричардсонов. — нахмурилась миссис Гордон, — Молитвенный дом на Грейс-стрит, говорите? Нет, вы не подумайте, мисс Ройал, мы не баптисты…
Таким тоном она могла бы заверять Салли в том, что они — не проклятые паписты или каннибалы.
— … Но молитвенный дом этот я знаю. Возможно, вы как-нибудь выбрали бы время послушать проповедь моего мужа?
Приглашение касалось в равной степени и Салли, и Старбака.
— С удовольствием. — воодушевлённо отозвалась Салли, довольная тем, что миссис Гордон, наконец, оставила в покое выдуманную тётушку.
— Чаю попьём. — развила идею миссис Гордон, — Как насчёт пятницы? В пятницу мы проводим богослужение для раненых в госпитале Чимборазо.
Госпиталь Чимборазо был крупнейшей из армейских лечебниц Ричмонда.
— Я только за! — выпалила Салли неожиданно пылко.
— А вы, мистер Старбак? — осведомилась миссис Гордон у капитана, — Здоровые руки нам нужны. Некоторым из этих несчастных просто нечем держать Библию.
— Конечно, мэм. Почту за честь.
— Вот и прекрасно. Адам всё устроит. Только учтите, мисс Ройал, никаких кринолинов. Там не так много пространства между коек для подобных излишеств. Нам пора, Джулия.
Подпустив Салли шпильку напоследок, она, тем не менее, одарила её вполне благожелательной улыбкой, кивнула Старбаку и вместе с дочерью направилась вниз по улице. Адам торопливо пообещал Натаниэлю забросить ему в паспортное бюро записку, тронув шляпу, попрощался с Салли и побежал догонять своих дам.
Салли рассмеялась:
— Я наблюдала за тобой, Нат Старбак. Ты запал на эту библейскую девушку, а?
— Чепуха, — заявил Старбак.
На самом деле, его действительно тянуло к одетой в штопанное платье без кринолина Джулии Гордон, а почему тянуло он бы ответить затруднился. Может, потому что дочь миссионера олицетворяла собою мир благочестия, книг и безгреховности, от которого он отпал навсегда.
— Похожа на школьную учительшу. — сказала Салли, просовывая руку под локоть Натаниэлю.
— Значит, Адаму в самый раз. — рассудил Старбак.
— Чёрта с два. Она слишком сильная для него. Адам — тряпка. Там, где надо твёрдо выбрать одно или другое, будет долго жевать сопли, дёргаться, но так ничего и не надумает. А ведь он меня не узнал!
Удовольствие в её голосе позабавило Старбака:
— Не узнал.
— Поглядывал на меня, как будто вспоминал, а не вспомнил! Они, правда, пригласили нас на чай?
— Похоже на то. А мы, что же, пойдём?
— Почему нет? — Салли свернула в направлении Франклин-стрит.
— Да я всю проклятую жизнь провёл в таких добропорядочных богобоязненных домах и надеялся, что никогда больше туда не вернусь.
Салли засмеялась:
— Что, даже ради библейской девушки? — поддразнила она его, — А я бы пошла.
— О, нет.
— Пошла бы. Я хочу посмотреть, как живут добропорядочные семейства. Меня ещё никогда не приглашали в добропорядочный дом. Или ты меня стыдишься?
— Нет, конечно!
Салли резко остановилась, развернула к себе Натаниэля. Глаза её блестели от слёз:
— Нат Старбак! Ты стыдишься показаться со мной в приличном доме?
— Нет!
— Из-за того, что я зарабатываю на жизнь, лёжа на спине? Да?
Он взял её ладонь и поцеловал:
— Я не стыжусь тебя, Салли Труслоу. Я просто боюсь, что ты заскучаешь. Это очень нудный мирок. Мирок без кринолинов.
— А я хочу посмотреть. Я хочу знать, что такое эта самая добропорядочность. — сказала Салли упрямо и трогательно.
Старбак секунду поразмыслил и, утешившись мыслью, что, во-первых, официально их ещё никто не приглашал, во-вторых, Салли может сто раз передумать, решил в бутылку лезть.
— Хорошо. Если нас пригласят, мы пойдём. Обещаю.
— Меня ведь никогда никуда не приглашали. — быстро Салли, всё ещё готовая расплакаться, — А я хочу, чтобы приглашали. Я могу даже одну ночь не работать.
— Пойдём, пойдём. — успокаивающе повторял Старбак.
Ему вдруг подумалось: а что сказал бы миссионер, узнав, что его благоверная залучила на чаёк шлюху? Мысль позабавила его, и он твёрдо пообещал:
— Обязательно пойдём. Обязательно.
Джулия тем временем дразнила Адама Фальконера:
— Разве она не расфуфырена?
— Очень. Бесспорно.
— Но тебе же она понравилась?
Адам, слишком прямой, чтобы понять, что Джулия говорит не всерьёз, побагровел:
— Я…
— Адам. — перебила его невеста, бросив дурачиться, — Я полагаю, что мисс Ройал — редкой красоты девушка. Надо быть скалой, чтобы не обратить на неё внимания.
— Не во внимании дело. — честно сказал Адам, — У меня такое чувство, что мы с ней уже встречались где-то.
Беседовали они в гостиной крохотного домишка Гордонов на Бейкер-стрит. Комната была тёмной, густо пропахшей мебельным воском. За стеклянными дверцами полок рядами стояли тома комментариев к Библии и историй миссионеров, проповедовавших слово Божье язычникам. Единственное окно выходило на каменные надгробия кладбища Шоко-семетери. Здание находилось в самой бедной части Ричмонда, рядом с богадельней, благотворительной больницей, работным домом и кладбищем. Такая скромность в выборе жилья объяснялась, во-первых, политикой Американского Общества Евангельского Просвещения Бедных, требовавшего, чтобы его миссионеры жили среди пасомых, а, во-вторых, скаредностью правления, платившего служащим возмутительно низкое жалование. Правление состояло из северян, и жадность их во многом обусловила святую веру миссис Гордон в правоту южного дела.
— Я ведь точно откуда-то её знаю, — с досадой сказал Адам, — А вспомнить не могу!
— Только бесчувственный чурбан мог бы позабыть такую девушку, как мисс Ройал. — убеждённо произнесла Джулия и, видя, как сконфузился Адам, поспешила успокоить, — Ты не бесчувственный болван, Адам. Ты бы не забыл. Расскажи лучше о своём друге Старбаке. Он интересный.
— Достаточно интересный, чтобы мы за него молились. — хмыкнул Адам и рассказал, что Старбак готовился к рукоположению, но поддался соблазну. Адам не уточнял, какого рода соблазну, а Джулия была достаточно умна, чтобы не допытываться.
— Он сбежал на Юг, и, как ни жаль мне это говорить, но его выбор стороны в войне диктовался отнюдь не его политическими взглядами.
— Ты хочешь сказать, что он отпал от церкви?
— Боюсь, что да.
Джулия задумалась:
— А как, по-твоему, он отпал достаточно бесповоротно, чтобы нам было зазорно приглашать его на чай?
— Надеюсь, нет.
— Так что, будем приглашать?
Адам заколебался, затем в памяти всплыли слова Труслоу о том, что в Лисбурге Старбак до утра засиживался на молитвенных собраниях. Значит, вера ещё была жива в его сердце.
— Думаю, будем. — уверенно кивнул Адам.
— Тогда ты должен написать и пригласить их обоих. Мне показалось, что мисс Ройал не хватает дружеского участия. На завтрак останешься? Кроме жидкого супа нам, правда, нечего предложить, но ты всегда у нас желанный гость. Отец будет рад.
— Увы, дела. Но всё равно спасибо.
Адам шагал обратно в город. Мысли его были заняты таинственной мисс Ройал, но, как ни пытался припомнить, где мог её встречать, припомнить не удавалось. В конце концов, он сдался и, поднимаясь по ступенькам военного министерства, постарался выбросить её из головы.
По долгу службы он проводил каждую неделю день или два в Ричмонде, благодаря чему генерал Джонстон всегда знал, откуда и какой политический ветер дует и был в курсе последних сплетен. Кроме того, Адам осуществлял связь между штаб-квартирой Джонстона и интендантским ведомством Конфедерации. Он давал заявки на припасы и указывал, сколько и кому чего доставить.
Взаимодействие с интендантством позволяло Адаму совершенно точно знать, где, какие и какого состава части расположены, и сведения эти майор с соблюдением всех мер предосторожности передал Тимоти Вебстеру. Адам считал, что оба его донесения давным-давно отправлены в штаб МакКлеллана, а потому недоумевал, с какой стати северяне, будучи осведомлены о чудовищном численном преимуществе над силами южан на полуострове, тянут с наступлением. То, что янки продолжают увеличивать группировку в форте Монро, не было тайной, тайной было другое: почему эта группировка никак не разродится решительным ударом? Временами Адам начинал сомневаться, что МакКлеллан получил его донесения, и тогда сердце молодого человека сжималось от ужаса: а вдруг Вебстер схвачен? Успокаивало одно: Вебстеру не было ничего известно ни о личности агента, ни о том, как его отыскать.
Адам сидел в своём кабинете и составлял очередной рапорт Джонстону, — длинную бумагу, в которой указывал кучу всякой нужной и ненужной информации от числа возвращающихся в строй раненых до сведений о том, запасы каких видов военной амуниции были обновлены на складах Ричмонда. Закончил Адам разведсводкой, сообщавшей, что генерал-майор МакКлеллан до сих пор в Александрии, а янки не кажут носа из форта Монро. Добавив к своему докладу последние номера столичных газет, он отослал образовавшийся пакет вниз для отправки с нарочным в Калпепер-Куртхаус и распечатал письмо от отца. Как Адам и ожидал, оно содержало очередной призыв Фальконера-старшего к сыну оставить штабную работу и переводиться в бригаду его родителя. «Примешь Легион вместо Птички-Дятла, — писал Вашингтон Фальконер, — или, если захочешь, станешь у меня начальником штаба. Свинъярд очень уж своеобразен. Вне сомнения, в бою он проявит себя наилучшим образом, но пока слишком налегает на спиртное. Мне нужна твоя помощь.» Адам смял письмо, встал и подошёл к окну. Изящные белые колонны Капитолия позолотило садящееся солнце. Дверь кабинета скрипнула, и Адам обернулся.
— Принёс тебе в клювике горячую весточку, Фальконер. Добавишь в свой отчёт для Джонстона. — ухмыльнулся Адаму приоткрывший дверь офицер в рубашке без мундира.
Адаму едва удалось скрыть возбуждение:
— Они вышли из форта Монро?
— О, Боже, нет. Чёртовы янки, должно быть, пустили корни в форте. Кофе хочешь? Настоящий, из Ливерпуля привезли на судне — «прорывателе блокады».
— Буду благодарен.
Офицер, капитан из службы связи по фамилии Меридит, крикнул вестовому нести кофе и вошёл в кабинет:
— Янки — идиоты, Фальконер. Полоумные! Остолопы!
— Что же они такого натворили?
— А что могут натворить недоумки? Пустоголовые недоумки? — Меридит плюхнулся во вращающееся кресло Адама, водрузил грязные сапоги на обтянутую кожей столешницу и раскурил сигару, выбросив горелую спичку мимо плевательницы, — Придурки, болваны, ослы. Одним словом, янки. Ты знаешь, кто такой Аллен Пинкертон?
— Как не знать.
— Тогда слушай, тебя повеселит. Сюда!
Последнее слово было обращено к ординарцу, который внёс две дымящиеся кружки с кофе. Меридит дождался, пока солдат уйдёт и, похрюкивая от удовольствия, продолжил рассказ:
— Этот твой Пинкертон спит и видит, как бы выведать наши самые секретные секреты и самые тайные тайны. И кого же он для этого засылает? Хитроумных ребят, которых в лицо знает только он сам? Дудки! Он присылает двух лопухов, ещё полгода назад выявлявших в Вашингтоне наших сторонников и вышвыривавших их к нам! И вот один из этих вышвырнутых прогуливается себе по Брод-стрит и, — о, сюрприз! Приветик, говорит он, а я вас, милашки, знаю! Прайс и Льюис, собственной персоной; парочка, которая меня допрашивала и выкинула из Вашингтона! Ну, не идиоты ли? И теперь оба этих суперагента кукуют в кандалах в тюрьме Генрико-джейл! Как, весело?
— По-дурацки, это уж точно. — покачал головой Адам.
Душа у него ухнула в пятки. Скалли и Льюис. Мог ли Вебстер работать под одной из этих фамилий? Может, и мог. Может, из него сейчас пытками выуживают крупицы сведений об Адаме? О застенках Конфедерации ходили жуткие слухи, и Адам покрылся холодным потом. Принуждая себя сохранять внешнее спокойствие, невозмутимо отхлёбывая кофе, он мысленно твердил себе, что ни одно из двух донесений, которые он отдал Вебстеру, не подписано его именем, да и времени Адам потратил немало, выводя каждый рапорт печатными буквами, чтобы не узнать было по почерку. И всё равно страх не отпускал.
— Их, полагаю, повесят? — прочистив горло, спросил Адам, стараясь говорить как можно беззаботнее.
— Виселицу подонки точно заслужили, но Льюис — англичанин, а Скалли — убогий ирландец, то есть, счастье лицезреть эту парочку подданных Её величества на концах двух верёвок должно быть одобрено длинноносыми лордами. — Меридит фыркнул, явно не одобряя подобного чистоплюйства правительства, — Их ведь и пальцем тронуть нельзя. Как же, британские подданные! Так что я даже сомневаюсь, что из них удастся вытрясти хоть что-нибудь об их грязных шпионских делишках.
— Может, вытрясать нечего?
— Наверняка, есть. Уж я бы нашёл.
— Пожалуй, я не буду пока беспокоить Джонстона этой новостью. Во всяком случае, пока шпионы не заговорят. — сказал Адам.
— Смотри сам. — пожал плечами Меридит, — Я просто подумал, что тебя новость развлечёт.
Реакция Адама удивила капитана, но не слишком: майор Фальконер давно заслужил в министерстве репутацию чудака.
— Вечерком не поддашься соблазнами Скримсвиля? — осведомился Меридит.
Скримсвиль был районом с дурной славой, где находились самые гадкие в Ричмонде притоны, игорные дома и подпольные питейные дома (продажу спиртного в Ричмонде запретили, надеясь обуздать разгул преступности). В Скримсвиль после наступления темноты опасались соваться патрули военной полиции, лишь время от времени отваживавшиеся на короткие набеги ради того, чтобы конфисковать партию шампанского в одном из элитных «мэзон д’ассиньясьон» (бардаков, по-простому).
— У меня на вечер другие планы. — сухо ответил Адам.
— Молитвенное собрание? — ухмыльнулся капитан.
— Да.
— Тогда вознеси и за меня молитву, Фальконер. А лучше парочку, потому как я сегодня в Скримсвиле хочу гульнуть на всю катушку. — Меридит убрал со стола ноги и встал, — Наслаждайся кофе, не торопись. Допьёшь, занесёшь кружку.
— Обязательно. Спасибо.
Адам пил ароматный кофе, глядя в окно на площадь перед Капитолием. Спешили по своим делам правительственные чиновники с папками; патруль профосов — военных полицейских, вооружённых винтовками с примкнутыми штыками, мерил шагами Девятую улицу под каланчой Белл-Тауэр, звон с которой возвещал горожанам о пожаре или ином бедствии. Двух белых карапузов невольница-негритянка вела за руки наверх холма, к статуе Джорджа Вашингтона. Всего два года назад, печально думал Адам, в этом городе он был, как дома. Как в родном поместье «Семь вёсен». Теперь же от Ричмонда веяло опасностью и интригами. Адам вздрогнул, почти физически ощутив распахивающийся под ногами люк и колючую верёвку, захлёстывающую петлёй шею. Чушь, сказал себе он. Джеймс Старбак дал слово не раскрывать никому имени Адама, а Джеймс Старбак — христианин и джентльмен, так что Адаму ничего не угрожает. Арест Скалли и Льюиса, кем бы они ни были, Адама заботить не должен. Несколько успокоившись, он сел за стол, достал лист бумаги и написал адресованное капитану Натаниэлю Старбаку и мисс Виктории Ройал приглашение на чаепитие к преподобному мистеру Гордону, которое имеет место состояться у него дома в пятницу.
