Глава 28
Премьер-министр

Вечером 10 мая 1940 г. Черчилль стал премьер-министром. Позже он записал, что в эту ночь ложился спать с чувством глубокого облегчения: «Наконец у меня появилась власть распоряжаться всей сценой. Было ощущение, что мне это предназначено судьбой и что вся моя предыдущая жизнь была не более чем подготовкой к этому часу и к этому испытанию». Но в рядах консерваторов все-таки существовала оппозиция назначению Черчилля премьер-министром. 11 мая лорд Дэвидсон написал Стенли Болдуину: «Тори не доверяют Уинстону. После того как первые военные стычки закончатся, возможно, появится более сильное правительство».

Семья, друзья, многочисленные сторонники ликовали по поводу премьерства Черчилля. «Я всю жизнь знала, что ты станешь премьер-министром, еще со времен конных карет, – написала Памела Литтон, его приятельница сорокалетней давности. – Но все-таки, когда это случилось, новость заставила биться сердце как от неожиданной радости. Перед тобой задачи огромной важности». Рэндольф прислал слова сыновнего одобрения: «Наконец у тебя появились сила и власть, которых кокус жульническим образом лишал тебя и Англию долгих девять лет! Не могу передать, как я счастлив и горд. Надеюсь, что это не слишком поздно. Ты пришел в потрясающий момент. От всей души желаю удачи в тревожные дни, которые нас ждут впереди».

С самого начала премьерства Черчилля опасности ежедневно угрожали выживанию Британии. Чтобы ликвидировать недостаток самолетов, Черчилль назначил лорда Бивербрука министром авиационной промышленности, Идена – военным министром, Синклера – министром авиации. Это были друзья, на которых он мог рассчитывать и которые были способны заниматься своим делом без постоянных понуканий. Его предложение Ллойд Джорджу стать министром сельского хозяйства было отвергнуто. Ллойд Джордж утратил уверенность в победе. Эрнст Бевин стал министром труда и трудовой и воинской повинности, Герберт Моррисон – министром снабжения. Черчилль был уверен, что эти лейбористы способны приложить огромные усилия, необходимые для наращивания военного производства и сохранения единства нации.

Во второй половине дня 13 мая Черчилль собрал всех своих министров в Адмиралтействе и сказал им: «Я могу предложить вам только кровь, тяжелый труд, слезы и пот».

Он повторил эти слова через несколько часов, выступая в парламенте, где заявил: «Вы спросите: какова наша политика? Я скажу: вести войну на море, на суше и в воздухе со всей нашей мощью и силой, какими наделил нас Бог; вести войну против чудовищной тирании, непревзойденной в мрачном и скорбном каталоге человеческих преступлений. Такова наша политика. Вы спросите: какова наша цель? Я могу ответить одним словом: победа, победа любой ценой, победа, несмотря на весь ужас, победа, какой бы тяжелой и долгой ни был путь к ней, поскольку без победы нет жизни. Это необходимо понять: нет жизни для Британской империи, нет жизни для всего, что отстаивает Британская империя, нет жизни для всех побуждений и порывов, которые веками вдохновляли человечество на его пути вперед к своей цели. Но я берусь за свое дело с оптимизмом и надеждой. Я уверен, что наше дело не пропадет даром. И я чувствую, что в такое время имею право обратиться за помощью ко всем, и я говорю: «поднимайтесь, давайте идти вперед вместе, объединив наши силы».

Вернувшись на Даунинг-стрит, Черчилль узнал, что армии Гитлера вторгаются все глубже на территорию Голландии, Бельгии и Франции. Он хотел немедленно проявить инициативу и организовать воздушные бомбардировки Германии, но пренебрежение военно-воздушными силами Британии в предвоенный период стало одной из причин, по которым Военный кабинет 13 мая решил, что это сделать невозможно. Лорд Галифакс высказался прямо, назвав Британию «страной в слабой позиции». Через два дня, пока еще Италия сохраняла нейтралитет, Галифакс предположил, что, может быть, Черчиллю стоит направить персональное обращение к Муссолини.

Черчилль согласился. В своем обращении, отправленном на следующий день, он спрашивал: «Не поздно ли еще предотвратить реку крови, которая может пролиться между британским и итальянским народом?» Вне зависимости от исхода битвы во Франции, продолжал он, «Англия пойдет до конца, даже в полном одиночестве, как мы это делали ранее, и я с определенной уверенностью могу сказать, что в этом нам в значительной степени будут помогать Соединенные Штаты и весь американский народ». Эта тема прозвучала и в телеграмме Рузвельту, которую он отправил 15 мая. В ней прозвучало мрачное пророчество: «Если придется, мы продолжим войну одни, и нас не страшит это. Но я надеюсь, вы понимаете, господин президент, что голос и сила Соединенных Штатов могут не сыграть никакой роли, если их сдерживать слишком долго. Вы можете получить полностью покоренную нацистскую Европу, созданную с невероятной быстротой, и это бремя может оказаться нам не по силам».

Утром 16 мая немецкие войска прорвали линию Мажино. В Лондоне стало известно о неизбежном отступлении французов, что подвергало непосредственной опасности британский экспедиционный корпус. Стремясь своим личным влиянием предотвратить отступление, Черчилль полетел в Париж. Там он обнаружил, что у высшего военного командования французов нет никаких планов на контрнаступление. Вечером он отправил телеграмму Военному кабинету в Лондоне с вопросом: можно ли удовлетворить просьбу французов о дополнительной помощи британскими истребителями и бомбардировщиками. «С исторической точки зрения будет неверно, если просьба будет отклонена, что приведет к их краху». Военный кабинет дал согласие.

Утром 17 мая Черчилль самолетом вернулся в Лондон. «Уинстон в подавленном настроении, – записал его младший личный секретарь Джок Колвилл. – Он говорит, что французы полностью разваливаются, как поляки, и что наши силы в Бельгии необходимо отводить, чтобы сохранить контакт с французами». На заседании Военного кабинета 18 мая Невилл Чемберлен, которого Черчилль назначил лордом – председателем тайного совета, предложил Черчиллю следующим вечером выступить с радиообращением к нации, чтобы показать, «что мы едины и что никакие личные соображения не должны помешать принятию мер, необходимых для победы».

Черчилль принял предложение Чемберлена. Это стало его первым выступлением по радио в качестве премьер-министра с тех пор, как он девять дней назад вступил в эту должность. «Разве это не час, когда всем нам следует напрячь все наши усилия? – задал он вопрос и продолжил говорить о «группах изможденных стран и избитых народов, чехах, поляках, норвежцах, датчанах, бельгийцах, – над которыми сгущается долгая ночь варварства, в которой нет даже проблеска надежды, если мы не победим, а мы должны победить и победим безусловно».

Выступление Черчилля вдохновило нацию. «Вчера вечером слушал ваш хорошо знакомый голос, – написал Болдуин из своего дома в Вустершире, – и мне бы очень хотелось пожать вам руку и сказать, что от всего сердца желаю вам всего самого лучшего, – здоровья, физических и душевных сил – чтобы вы смогли справиться с невероятной ответственностью, которая ныне лежит на вас». Капитан Беркли, который десять дней назад записал в дневнике, что «Уинстон лишен здравого смысла», отметил 20 мая: «Премьер вчера вечером сделал великолепное обращение по радио. Он был безупречен во всем, и после того, как успел предотвратить серьезный коллапс в Париже четыре дня назад, сумел оживить всех здесь».

Ответственность, лежавшая на Черчилле в этот вечер, была так же велика, как и любая другая, с которой ему приходилось иметь дело. Она проявилась немедленно после выступления по радио в его решении, принятом после мучительных консультаций с главным маршалом авиации сэром Эдгаром Ладлоу-Хьюиттом, главнокомандующим бомбардировочной авиацией. Было решено, несмотря на настоятельные просьбы французов, больше не направлять британские бомбардировщики в небо Франции. Каждый из них мог вскоре понадобиться для отражения нападения Германии на саму Британию. Тем же вечером, предполагая, что по мере отступления британских сил на континенте вскоре может возникнуть необходимость выводить их из Франции, Черчилль попросил Адмиралтейство «держать в готовности большое количество мелких судов, которые можно будет направить в порты и бухты на французском побережье».

Мощную и срочную помощь могли бы оказать Соединенные Штаты. Черчилль намеревался использовать пятьдесят эсминцев времен Первой мировой, которые простаивали в американских доках. Но Рузвельт не соглашался отдать их. Его советники опасались, что в случае поражения Британии эти эсминцы окажутся в руках немцев. Как выяснил Черчилль 20 мая, Джозеф Кеннеди, посол США в Лондоне, сообщил Рузвельту, что Британия может пойти на мирные переговоры с Гитлером. Он телеграфировал американскому президенту: «Наше намерение, несмотря ни на что, защищать до конца наш Остров, а при условии, что получим запрашиваемую помощь, надеемся вести с ними войну в воздухе, полагаясь на индивидуальное превосходство».

Черчилль добавил: «Члены действующей администрации, скорее всего, уйдут, если этот процесс даст негативные результаты, но ни при каких мыслимых обстоятельствах мы не смиримся с поражением. Если с членами нынешней администрации будет покончено, и вести переговоры среди руин придут другие, вы не должны игнорировать тот факт, что козырем при игре с Германией останется флот. Если Соединенные Штаты оставят страну на произвол судьбы, невозможно будет винить тех, на ком лежит ответственность, за то, что они станут как можно лучше торговаться, чтобы спасти жизнь ее обитателей. Простите, господин президент, что я прямо говорю о подобном кошмаре. Очевидно, я не могу отвечать за моих преемников, которые от крайнего отчаяния и бессилия вполне могут подчиниться воле Германии».

Поражение британских войск во Франции может навести Гитлера на мысль о быстрой победе над самой Британией. Ввиду вероятного нападения немцев, Черчилль этим вечером распорядился, чтобы все уязвимые аэродромы, то есть те, у которых не было доступных сил обороны, охранялись добровольцами из местного населения и все солдаты в учебных пехотных частях, еще не прошедшие стрелковую подготовку, получили хотя бы по нескольку обойм для тренировки в стрельбе. Ровно в то время, когда Черчилль раздавал эти указания, передовые части наступающих немецких войск достигли Аббевиля, вбив клин между британскими и французскими войсками на севере Франции. Летом 1918 г. Черчилль предупреждал Ллойд Джорджа о возможности точно таких действий. Он даже конкретно назвал Аббевиль как точку у моря, к которой будут стремиться немцы, чтобы разделить армии союзников.

От Аббевиля немецкие войска двинулись дальше на север вдоль берега Ла-Манша. Через двадцать четыре часа они подошли к Булони. Черчилль решил вернуться во Францию, чтобы убедить французов попробовать восстановить контакт с изолированными британскими частями. Оказавшись в Париже вскоре после полудня 22 мая, он спросил у нового главнокомандующего французской армией генерала Вейгана, смогут ли французские войска вместе с англичанами нанести удар с юга и севера в основание немецкого клина, чтобы отрезать немецкие части, вышедшие к морю, тем самым восстановив контакт союзнических армий. «Я постараюсь», – ответил Вейган. Как заметил генерал Айронсайд, Черчилль вернулся в Лондон «почти в жизнерадостном настроении». Но через несколько часов начали поступать сообщения, что боевой дух французов «плох».

Вейган не пошел на север. 24 мая британцы были вынуждены оставить Булонь. Британские войска в Кале подвергались артиллерийским обстрелам. Черчилль был разочарован недостаточной, как ему казалось, энергичностью британского военачальника, не оказывающего помощь войскам в Кале, и рассерженно написал начальнику своего личного штаба генерал-майору сэру Гастингсу Исмею: «Разумеется, если одна сторона сражается, а другая – нет, война обречена стать неравной». Позже он узнал, что в Кале на самом деле было направлено подкрепление, но главной задачей к этому времени было удержать Дюнкерк доступным для войск и кораблей, поскольку немцы все сильнее затягивали узлы вокруг портов на берегу Ла-Манша.

На этой неделе в обстановке строжайшей секретности дешифровщики из Блетчли, чей невероятный успех во время операции в Норвегии оказался невостребован, сумели взломать коды шифровальной машины «Энигма», которой пользовались военно-воздушные силы Германии во Франции. Этот шифр оказался сложнее, чем тот, которым пользовались в Норвегии. Именно им были зашифрованы тысячи секретных сообщений, которыми ежедневно обменивался штаб немецких ВВС со своими подразделениями во Франции и Фландрии. Эти сообщения проливали значительный свет на действия немецкой армии и авиации. 24 мая англичанам стало известно о плане немцев отрезать британские части от моря. Впрочем, эти сведения поступили из реальных документов, захваченных на поле боя. Сознавая необходимость принятия срочных контрмер, Черчилль вечером отдал распоряжение о «продвижении на север к портам и побережью».

Армию следовало выводить и по возможности возвращать домой. Флот подготовился «всеми возможными способами» забирать армейские подразделения «не только из портов, но и с побережья». Черчилль сказал министрам, что благодаря вернувшейся из Франции армии «мы сможем удержать страну». Через два дня в Лондон прилетел премьер-министр Франции Поль Рейно. Встретившись с Черчиллем в Адмиралтействе, он сказал, что у него не остается надежды, что «у Франции достаточно сил для сопротивления». Капитан Беркли записал: «Рейно не произвел впечатления. Уинстон был ужасен, он рвал и метал, вгонял сотрудников в безнадежную путаницу, ни слова не говоря, носился по Даунинг-стрит, кричал, что мы никогда не сдадимся и т. п.».

Вечером появился приказ об эвакуации морем максимально возможного количества солдат с пристаней, молов и берегов Дюнкерка. Британским войскам в Кале был отдан приказ держаться, чтобы предотвратить подход немецких войск к Дюнкерку с запада. Их эвакуировать не собирались. Одобрив решение, которое Исмей назвал «жестоким», Черчилль за ужином был «необычно молчалив» и «ел и пил с видимым отвращением». Потом, встав из-за стола, он сказал Идену, что чувствует себя «физически плохо». Через два месяца в парламенте он сказал, что солдаты, оставшиеся в Кале, «проявили мужество, которое спасло нас».

27 мая Соединенные Штаты попросили Британию сдать им в аренду аэродромы на Ньюфаундленде, Бермудах и Тринидаде. Черчилль, так и не получивший эсминцы, жизненно необходимые Британии, отказался. В этот же день он заявил на военном совете, что США не оказывали Британии «практически никакой помощи в войне», а теперь, «когда они увидели, насколько велика опасность, хотят сохранить все, что могло было быть нам полезно, ради собственной безопасности». Ему сообщили, что на восточном фланге обороны Дюнкерка бельгийский батальон, защищающий важнейший участок, «был уничтожен налетом шестидесяти вражеских бомбардировщиков». Вечером король Бельгии призвал к прекращению огня начиная с полуночи.

В далекой Скандинавии давно ожидавшаяся, но уже почти забытая норвежская кампания вечером 27 мая достигла своего пика. Британские, французские и польские войска овладели Нарвиком. Победители не знали, что их командование, в связи со срочной необходимостью усиления обороны Британии, уже получило приказ покинуть Нарвик в течение недели. Тем же вечером из Дюнкерка было эвакуировано 11 400 британских солдат. 200 000 британцев и 160 000 французов все еще оставались в окружении.

28 мая Черчилль в палате общин говорил о том, что бельгийская армия «очень храбро сражалась, понеся и нанеся тяжелые потери». Тем не менее их сдача «заметно» усилила опасность для войск в Дюнкерке, чья ситуация «чрезвычайно тяжелая». Палата должна приготовиться к «трудным и тяжелым событиям». Тем не менее все, что может произойти в Дюнкерке, «никоим образом не может освободить нас от исполнения своего долга защищать дело мира, в котором мы поклялись сами себе. Ничто не может поколебать нашу уверенность в нашей способности идти своим путем – как и в предыдущих случаях в нашей истории – через катастрофы и беды к безоговорочному поражению наших врагов».

В тот день, дожидаясь новостей с французского побережья, Черчилль в тесном кругу пяти членов Военного кабинета выслушал предложение Галифакса о том, что Британии следовало бы принять предложение Муссолини начать переговоры о всеобщем мире. Чемберлен был готов поддержать Галифакса, сказав коллегам, что «мы готовы бороться до конца, чтобы сохранить нашу независимость, но надо быть готовыми рассмотреть достойные условия, если таковые будут нам предложены». Черчилль пришел в смятение и раздражение. «Народы, которые борются до конца, поднимаются снова, а те, кто покорно сдаются, – исчезают». Его поддержали лейбористы Эттли и Гринвуд. Укрепленный их твердостью, Черчилль, через некоторое время выступивший перед всем составом кабинета министров в количестве двадцати пяти человек, повторил свою мысль о том, что Британия скорее погибнет в борьбе, чем пойдет на мирные переговоры. «Он был просто великолепен, – записал в дневнике Хью Далтон, недавно назначенный министр военной экономики. – Необходимый и единственный, кто у нас есть для решения этой задачи».

Черчилль сказал на заседании кабинета министров, что в последние два дня глубоко размышлял над тем, «является ли частью моего долга рассматривать возможность переговоров с Тем Человеком». Немцы могут потребовать британский флот, военно-морские базы и многое другое. Британия окажется подчиненным государством с марионеточным правительством «под руководством Мосли или ему подобного». Однако Британия пока обладает «огромными резервами и преимуществами». Завершил он свое выступление так: «Убежден, что каждый из вас готов сбросить меня с моего места, если я хоть на мгновение допущу мысль о переговорах или сдаче. Если долгой истории нашего острова суждено подойти к концу, пусть она закончится лишь тогда, когда каждый из нас упадет, захлебываясь собственной кровью».

Тут же со всех сторон стола послышались одобрительные возгласы. Министры Черчилля продемонстрировали единство и воодушевление. «Многие, – позже записал он, – были готовы вскочить со своих мест, с криками подбежать к моему креслу и похлопать по плечу». Он добавил, что не было сомнений в том, что «если бы я в этот решающий момент не проявил твердости в руководстве нацией, меня бы вышвырнули из кресла. Уверен, каждый министр был готов скорее погибнуть, потерять всю семью и имущество, чем сдаться». Когда через некоторое время члены Военного кабинета собрались вновь, Черчилль сказал им, что на его памяти не было другого случая, когда «собрание людей, занимающих столь высокие места в политической жизни, так решительно высказывало свои взгляды».

Способность Черчилля поверить, что каждый из его министров готов скорее погибнуть, чем сдаться, и его способность убедить других, что так оно и есть, стали мощным фактором, укрепившим решимость нации стойко встретить пугающие перспективы вторжения врага и жестокую реальность воздушных налетов. Однако в Военном кабинете кое-кто хотел продолжить обсуждение возможности мирных переговоров. Впрочем, Чемберлен, изменив свое предыдущее мнение, вечером высказал мысль о том, что Британии следует убедить Рейно, что «ему стоит продолжать борьбу». Галифакс в этом сомневался. Он вновь предложил попробовать провести переговоры с итальянцами. Он также хотел публичной декларации британских целей в этой войне, хотя бы для того, чтобы заручиться поддержкой американцев. Черчилль заметил, что на американцев может произвести впечатление только «четкая антигерманская позиция».

Позже этим же вечером, в поисках дополнительного противовеса колебаниям Галифакса, Черчилль предложил Ллойд Джорджу место в Военном кабинете. Но бывший премьер-министр, чьей стойкостью во время Первой мировой войны так восхищался Черчилль, отказался. «Несколько архитекторов этой катастрофы по-прежнему ведущие члены вашего правительства, – ответил он Черчиллю, – и двое из них в кабинете, который руководит войной».

Это было правдой. Черчилль не осмелился посягнуть на чувство национального единства и удалить из Военного кабинета Галифакса и Чемберлена. Он был уверен, что способен создать такую сильную атмосферу решимости во всем обществе, на какую не смогут повлиять никакие сомнения колеблющихся.

К полуночи 28 мая с побережья Дюнкерка было снято еще 25 000 солдат. На следующий день за час берег покинули еще 2000. Огромная армада судов, больших и малых, в том числе колесные пароходы и прогулочные катера с десятков морских курортов пересекали в обе стороны Северное море, спасая армию. Многие затонули, сотни солдат и спасателей погибли от непрекращающихся налетов немецкой авиации. Этим вечером, в стремлении укрепить решимость своих министров и высших государственных чиновников, Черчилль написал на одной страничке призыв, в котором говорилось: «В эти мрачные дни премьер-министр будет благодарен, если все его коллеги в правительстве, равно как и высокопоставленные чиновники, сумеют поддержать высокий моральный дух в своем окружении – не преуменьшая тяжесть событий, но демонстрируя уверенность в нашей несокрушимой решимости и способности продолжать войну до тех пор, пока не сломим желание врага установить свое господство над Британией. Мысль о том, что Франция способна заключить сепаратный мир, недопустима. Но что бы ни случилось на континенте, мы не имеем права сомневаться в нашем долге, и мы безусловно приложим все силы для защиты Острова, Империи и нашего Дела».

Это послание было распространено среди всех тридцати пяти членов Военного кабинета и других министров, среди всех тридцати девяти младших министров, сорока шести «высших чиновников» и шести представителей доминионов.

Утром 30 мая Черчилль отдал распоряжение брать на борт доступных транспортных средств в Дюнкерке французских военных. Он сказал, что даже при том, что это может сократить количество эвакуируемых британских солдат, «это следует сделать ради общего блага». К середине дня в целом с начала эвакуации с берега было снято более 100 000 человек, несмотря на продолжающиеся воздушные налеты немцев. В операции на данный момент было задействовано более 860 судов. Каждый час они увозили около 4000 человек. Черчилль, следивший за ситуацией, не переставал напоминать, что эвакуации подлежат и французы. В ином случае, говорил он, британско-французским отношениям будет нанесен «непоправимый ущерб».

Сколько времени может продолжаться эвакуация, было неясно. Днем 30 мая Черчилль проинформировал главнокомандующего британскими экспедиционными силами лорда Горта, что, поскольку дальнейшее сопротивление невозможно, он имеет право «официально капитулировать, чтобы избежать бесполезных потерь». Опасаясь, что вслед за эвакуацией может сразу же начаться вторжение и захват немцами большого количества британского военного снаряжения, Черчилль заявил на заседании Военного кабинета, что Британия «без колебаний должна залить газом побережье, если это принесет пользу». В этот же день, в последней надежде стимулировать французское сопротивление, Черчилль снова решил слетать в Париж. Его сопровождали Эттли, генерал Дилл и Исмей. Присутствие немецких истребителей в небе к северу от города вынудило сделать большой крюк. Сначала они отправились в Веймут, чтобы взять эскорт из девяти «харрикейнов», затем через Ла-Манш перелетели в Джерси, потом пересекли французское побережье западнее Сен-Мало, затем направились в Виллакубле близ Версаля, где на некоторое время самолет буквально затерялся в неиспользуемом конце обширного аэродрома.

В Париже Черчилль и Эттли встретились с Рейно и Петеном. Последний, в гражданской одежде, выглядел «дряхлым, скучным и смирившимся с поражением», как позже записал Исмей. Беркли отметил, что «французы не выказали ни малейшей бодрости духа».

Черчилль сказал французским лидерам, что в течение сорока восьми часов начнется эвакуация из Нарвика. 16 000 французов и поляков будут направлены во Францию для обороны Парижа. Затем британские войска вместе с канадскими двинутся в Западную Францию для формирования дополнительных сухопутных сил и для обороны Парижа. На западе Франции уже находились две британские дивизии, хотя в самой Британии были готовы к боевым действиям всего три. Иной помощи взять было неоткуда. Еще четырнадцать британских дивизий, вооруженных только винтовками, проходили учебную подготовку и «были абсолютно не готовы к современной войне». Во Франции воевали десять британских авиаэскадрилий. Оставшиеся двадцать девять эскадрилий были крайне необходимы для защиты британских авиастроительных заводов от налетов немецкой авиации. Если их привлечь к боевым действиям, «ситуация может оказаться безнадежной».

Черчилль сказал, что Британия и Франция должны сохранять теснейшее взаимодействие. Ради этого он отдал приказ в первую очередь эвакуировать французские войска из Дюнкерка. Он был «абсолютно убежден», что обеим странам необходимо «продолжать борьбу, чтобы победить». Даже если одна из них потерпит поражение, другая не должна выходить из борьбы. «Выживший партнер должен продолжать». Если в случае какой-то катастрофы Британия погибнет, правительство готово «продолжать войну из Нового Света». Если один из союзников потерпит поражение, Германия «пощады не даст: они навсегда будут низведены до положения вассалов или рабов».

Слова Черчилля явно подействовали на Рейно, но не на Петена. Луис Спирс позже вспоминал, как, слушая, как Черчилль прощался с ними, почувствовал по его интонации: «Он в душе осознал, что французы потерпят поражение и что они сами это понимают и готовы к поражению». После ночи, потревоженной налетом немецкой авиации, «небольшим налетом», как сказал Черчилль, англичане приготовились возвращаться в Лондон. «Уинстон был полон энергии, как всегда, – записал Беркли. – Когда мы собрались возвращаться, он настоял, чтобы мы пешком прошлись по аэродрому и осмотрели девять наших «харрикейнов». Он тяжело ступал по высокой траве, стелющейся под ветром пропеллеров, со своей сигарой как с вымпелом».

Без приключений добравшись до Лондона, Черчилль узнал о появившемся предложении при угрозе вражеского вторжения эвакуировать королевскую семью и правительство в Канаду. Он сказал, что даже «само обсуждение» этого вопроса недопустимо. Нельзя доставить немцам удовольствия от такого рода эвакуации. «Уверен, мы заставим их пожалеть о том дне, когда они попробуют вторгнуться на наш остров». Вечером ему сообщили, что немцы готовятся захватить побережье Дюнкерка. Утром они потопили шесть судов. Утонуло много солдат. Первой его реакцией было желание продлить эвакуацию еще на сутки, но он согласился с аргументами Генерального штаба, что дальнейшая эвакуация невозможна.

Черчилль и его советники были уверены, что в тот момент, когда закончится эвакуация из Дюнкерка и Германия овладеет французским побережьем Ла-Манша, Гитлер может начать вторжение в Британию. Однако после того, как с берега Дюнкерка были сняты последние солдаты союзников и немецкие войска готовились взять в плен всех, кто не имел возможности бежать, Черчилль смог вздохнуть с облегчением. 1 июня разведка Военного министерства, перехватившая и дешифровавшая сообщения «Энигмы», выяснила, что немцы, прежде чем нанести удар по Соединенному Королевству, намерены полностью овладеть Францией. Благодаря достижениям разведки Черчилль понял, что для Британии наступает передышка, пусть и ненадолго. В тот же день директор Национальной галереи выступил с предложением переправить наиболее ценные экспонаты в Канаду. Черчилль ответил: «Нет, спрячьте их в пещерах и подвалах. Ничего никуда не повезем. Мы победим их».

На рассвете 3 июня эвакуация из Дюнкерка закончилась. Вывезено было 224 318 британских и 111 172 французских солдат, а также 71 тяжелое орудие и 595 единиц транспорта, хотя немцам досталось большое количество военного снаряжения. Из 222 кораблей королевского флота, принимавших участие в эвакуации, 30 было потоплено, в том числе 6 эсминцев. Но после того, как Черчилль и Генеральный штаб узнали, что опасность немедленного вторжения миновала, было принято решение направить на запад Франции две британские дивизии. За ними должна была последовать третья. В то же время английские бомбардировщики должны были начать работать по обозначенным французами целям.

Черчилль был в боевом настроении. 3 июня он сказал Колвиллу, что «устал постоянно обороняться» и намерен обдумать «нападения на вражескую территорию». Это настроение нашло отражение в записке Исмею, направленной на следующий день. «Было бы замечательно заставить немцев гадать, где мы нанесем очередной удар, вместо того чтобы они вынуждали нас обносить стеной и накрывать крышей наш остров. Необходимо предпринять усилия, чтобы стряхнуть моральную и психическую зависимость от воли и инициативы противника, от которой мы страдаем». В этот же день Рэндольф навестил отца. Вернувшись в расположение своей части, он написал ему: «Не могу передать, каким вдохновляющим стимулом стала для меня наша встреча и возможность увидеть тебя таким полным мужества и решимости». Черчилля беспокоило даже малейшее ослабление общих усилий. Он написал Линдеману: «Вы не представляете, как бы мне хотелось, раз в несколько дней или хотя бы еженедельно краткие четкие отчеты об уменьшении или наращивании военного производства. Без этого я не могу иметь ясного представления о положении дел».

На этой неделе главной заботой Черчилля стала война в воздухе. За три предыдущие недели в воздушных боях над Францией и Фландрией было потеряно 436 самолетов. За это же время построено 435 новых. Тем не менее битва в небе над Францией стала первой победой Британии в воздухе. Над побережьем Дюнкерка было сбито 394 немецких самолета. Британцы потеряли 114 машин. С учетом почти трехкратного превосходства численности немецкой авиации британцы несли очень тяжелые потери, но 4 июня Бивербрук смог заверить Черчилля, что отныне выпускается по 35 истребителей в сутки; еженедельное производство превышает две сотни машин. В тот же день Черчилль узнал от Артура Парвиса, главы британской закупочной комиссии вооружений в Вашингтоне, что полмиллиона американских винтовок и пятьсот полевых артиллерийских орудий готовы к отправке. Но эсминцы они не отдадут. Таково было решение Рузвельта.

Выступая 4 июня в палате общин, Черчилль признался, что неделю назад, когда была назначена дата этого выступления, «опасался, что мне суждено будет объявить о величайшей военной катастрофе в нашей истории». Он не надеялся, что из Дюнкерка будет эвакуировано больше 20–30 тысяч человек. То, что произошло, стало «чудесным спасением», но, предупредил он, «мы должны быть очень осторожны и не приписывать этому спасению качеств победы. Эвакуациями войны не выигрываются».

В речи, которая, как он объяснял Рузвельту, была адресована «преимущественно Германии и Италии», Черчилль заявил:

«Даже при том, что обширные европейские территории и многие древние и славные государства попали или могут попасть во власть гестапо и других отвратительных организаций нацистов, мы не сдадимся и не отступим.

Мы пойдем до конца. Мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и океанах, мы будем сражаться с растущей уверенностью и растущей силой в воздухе, мы будем защищать наш остров любой ценой. Мы будем сражаться на пляжах, мы будем сражаться на посадочных площадках, мы будем сражаться в полях и на улицах, мы будем сражаться на холмах; мы никогда не сдадимся. И даже если, хотя я в это ни секунды не верю, наш остров или большая его часть будет покорена и станет голодать, то наша Империя за морями, под защитой оружия британского флота продолжит борьбу до той поры, когда в момент, угодный Богу, Новый Свет со всей своей силой и мощью выступит во имя спасения и освобождения Старого Света».

Палата общин была глубоко взволнованна. «Это стоило тысячи пушек и всех речей за тысячу лет», – высказался лейборист, член парламента Джосайя Веджвуд. «Даже в повторении диктора, – написала мужу Вита Сэквилл-Уэст, – она вызывает дрожь (не от страха) в спине. Думаю, одна из причин, по которой каждого волнуют его елизаветинские фразы, в том, что каждый чувствует мощную силу и решительность, стоящие за ним как величественная крепость: в них нет ничего, сказанного ради красного словца».

Черчилль не строил иллюзий насчет сложности стоящих перед ним задач. Даже при том, что Германия решила не нападать на Британию, пока не покончит с Францией, поражение Франции было не за горами. Вечером он написал Болдуину в ответ на его добрые пожелания: «Нам предстоят очень тяжелые времена, и я ожидаю худшего. Но я абсолютно уверен, что лучшее время придет, хотя доживем ли мы до него – большой вопрос». Черчилль закончил письмо так: «Я не чувствую, что эта ноша слишком тяжела, но не могу сказать, что должность премьер-министра пока что доставляет мне особое удовольствие».

5 июня, через двадцать шесть дней после пересечения французской границы, немецкие войска начали наступление на Париж. В этот день в поисках всех возможных способов помочь Франции Черчилль предложил ряд «безжалостных и быстрых» рейдов на захваченное немцами побережье, на плоскодонных судах, груженных танками, чтобы они «могли бы прямо с борта выйти на берег, совершить глубокий рейд в глубину территории, перерезать важнейшие коммуникации, а затем вернуться, оставив за собой гору немецких трупов». Поскольку лучшие войска направлены на штурм Парижа, то во многих городах должны остаться «только заурядные немецкие части». И «их жизнь следует превратить в бесконечное мучение».

Впрочем, немецкое наступление разворачивалось настолько быстро, что на подготовку таких молниеносных рейдов просто не оказалось времени. Британская дивизия под командованием генерала сэра Виктора Форчуна, расположенная на севере Франции, была вынуждена отойти к берегу Ла-Манша, понеся большие потери. У берегов Нарвика в последний день эвакуации затонули три британских военных корабля. 1500 членов экипажа и эвакуируемых погибли. В отчаянии от ежедневных докладов об отступлениях и задержках, Черчилль 6 июня написал Паунду: «Кажется, мы совершенно не способны к действиям». В тот же день он написал Идену по поводу задержек с возвращением британских войск из Палестины и Индии: «Мы становимся жертвами невнятной и раздражающей ведомственности». Его также нервировали продолжающиеся требования Рейно о более интенсивной поддержке британской авиации. Пришлось не только напомнить ему, что накануне в небе Франции действовали 144 британских истребителя, но и дать согласие на отправку из Британии в Париж 24 аэростатов заграждения с экипажами для обороны французской столицы.

Это была вся помощь, которую могла предоставить Британия. Вечером 8 июня Черчилль, Синклер и Бивербрук решили, что больше нельзя отправлять во Францию истребители «без подрыва боеспособности нашей страны», как было заявлено Рейно. На следующий день Рейно направил в Лондон недавно назначенного заместителя министра национальной обороны генерала Шарля де Голля с просьбой привлечения всей британской авиации к битве за Францию. Черчилль объяснил де Голлю, что после того, как вся эта авиация будет выведена из строя, у Британии не останется средств защитить себя от воздушных налетов, которые будут предшествовать возможному вторжению немцев. Де Голль с пониманием отнесся к дилемме и британским приоритетам. «Говоря от себя лично, он согласился с нашей политикой», – сообщил Черчилль в Военном кабинете после того, как де Голль улетел обратно, и добавил, что молодой генерал произвел «более благоприятное впечатление в плане морального духа и решительности».

Это оказалось слишком поздно. Даже начавшееся с 9 июня минирование с воздуха реки Рейн по схеме, предложенной Черчиллем еще в Адмиралтействе, хотя и серьезно затруднило движение по Рейну, не смогло повлиять на исход битвы за Францию. В этот же день британские войска под командованием генерала Форчуна были выведены к морю в районе Сен-Валери-ан-Ко. Туман помешал эвакуации. Затем, одновременно с наступлением немцев на Париж, Италия объявила войну Франции и Британии. «Люди, которые ездили в Италию любоваться руинами, – прокомментировал это Черчилль, – больше не увидят ни Неаполя, ни Помпеи».

10 июня Черчилль снова решил слетать во Францию, чтобы подбодрить защитников Парижа. Собираясь в полет, он узнал, что французское правительство отдало распоряжение об эвакуации Парижа. «Что за черт!» – в сердцах воскликнул он. «Было ощущение, – записал Колвилл, – что он лишился насеста, на котором мог бы угнездиться». Французский кабинет отправился на юг, к Луаре. 11 июня в Шато-дю-Мюге, недалеко от Бриара, он встретился с французскими лидерами, пребывавшими в полном смятении. Рейно и де Голль были за продолжение борьбы, Вейган и Петен были уверены, что война уже проиграна. Черчилль говорил о готовности Британии оказать помощь, если французы продержатся «считаные недели». Этой ночью во Франции высадилась канадская дивизия. Одна из британских дивизий, выведенных из Дюнкерка, могла прибыть в девятидневный срок. Войска, эвакуированные из Нарвика, были на подходе. Британцы готовы направить и третью дивизию, если французы обеспечат ее артиллерией. Если Франция продержится девять месяцев, до следующей весны, британцы успеют подготовить и экипировать двадцать пять дивизий и направить их «в распоряжение французского командования для использования где угодно».

Но весна 1941 г. казалась Вейгану и Петену слишком далекой; почти так же думали Рейно и де Голль. Но это было серьезное предложение, сделанное для укрепления уверенности. Когда заговорил Вейган, показалось, что он уже ни на что не надеется – ни в отношении Парижа, ни какого-либо иного крупного города на юге: «У меня нет резервов. Резервов вообще нет». Черчилль вновь призвал французов продержаться «еще три-четыре недели», пока британские и канадские войска сосредоточатся на западе Франции, чтобы нанести немцам удар во фланг. Вейган ответил, что это вопрос не дней или недель, а часов. Черчилль сказал, что яростная оборона Парижа, отказывающегося признать поражение, способна поглотить огромную армию. «При этом французы замерли», – отметил Спирс. «Превращение Парижа в руины не повлияет на исход дела», – ответил маршал Петен. На маршала даже не подействовало напоминание о его мужестве в тяжелой обстановке марта 1918 г., когда Черчилль и Клемансо посетили его в Бове.

Затем Черчилль предложил, что если «координированная оборона» не даст результатов, то Британия сможет помочь Франции «развернуть партизанскую войну в гигантском масштабе». С нескрываемой яростью Петен сказал Черчиллю, что это будет означать «разрушение страны». Его поддержал Рейно. После этого Черчилль попытался нарисовать долгосрочную обнадеживающую перспективу. «Возможно, что нацисты установят господство в Европе, – сказал он. – Но это будет бунтующая Европа, и очевидно, что в итоге режим, чьи победы в основном обеспечены техникой, рухнет. Техника победит технику». Иден впоследствии заметил, что при этих словах Петен «скептически усмехнулся». Никто из французов, за исключением де Голля, не откликнулся на последнее предложение Черчилля о возможности удержания Бретани, куда могут быть направлены дополнительные британские войска, а также французские войска из Северной Африки. Вечером Рейно сказал Черчиллю, что Петен уже проинформировал его о том, что «необходимо искать перемирия».

Черчилль переночевал в Шато-дю-Мюге и утром 12 июня улетел в Британию. С высоты двух с половиной тысяч метров он увидел порт Гавр, охваченный пламенем пожаров. В этот же день генерал Форчун, уступая превосходящей авиационной и артиллерийской мощи немцев, распорядился о капитуляции своей дивизии в Сен-Валери-ан-Ко. Вечером Рейно по телефону сообщил Черчиллю, что французское правительство покинуло Бриар и перебралось в Тур, и спросил, не может ли тот вернуться во Францию. Черчилль согласился и утром на автомобиле отправился в аэропорт Хендон с членом секретариата Министерства обороны полковником Лесли Холлисом. «Очень хорошо помню это утро, – потом записал Холлис. – Был теплый, солнечный день. Я наслаждался окружающим спокойствием и умиротворенностью, а затем с ужасом осознал, что едва ли кто-нибудь из толпы, выбравшейся погреться на солнце, – клерки, машинистки в летних халатиках, покупатели – осознают, какая страшная опасность грозит Британии. Я уже настолько привык жить рядом с катастрофой, что мне казалось, остальные думают так же, как я».

Черчилль оказался в Хендоне в 11 утра. Там он узнал, что прогноз предвещает резкое ухудшение погоды в течение дня. В связи с этим авиационное командование предложило отложить полет. «Черта с два, – сказал Черчилль Холлису. – Я лечу – будь что будет. Ситуация слишком серьезная, чтобы обращать внимание на погоду!» В Хендоне Черчилля дожидались Бивербрук, Исмей, Галифакс, старший советник Галифакса Александр Кадоган и главный переводчик Военного совета капитан Беркли. Британская миссия разместилась в двух самолетах. Они пересекли Ла-Манш от Веймута до Нормандских островов, откуда взяли курс на Тур. «Мы приземлились на изрытом выбоинами аэродроме в сильную грозу», – записал позже в дневнике Кадоган. Исмей позже воспоминал, что предыдущей ночью аэродром в Туре «подвергся сильной бомбардировке. Но мы сели благополучно и покатили мимо воронок в поисках кого-нибудь, кто мог помочь нам. Не было никаких признаков жизни. Только несколько французских летчиков слонялись возле ангаров. Они не знали, кто мы, и их это не интересовало. Премьер-министр вышел и представился. Он произнес на своем лучшем французском, что его имя Черчилль, что он премьер-министр Великобритании и что он будет благодарен за voiture».

Машину нашли, и Черчилль уехал в Тур, в префектуру. Рейно еще не прибыл, и группа британцев решила пообедать в Гранд-отеле. В это время приехал секретарь французского Военного кабинета Поль Бодуэн и тут же, как записал потом Черчилль, «заговорил в своей мягкой обволакивающей манере о безнадежности французского сопротивления». Пессимизм Бодуэна был дурным предзнаменованием, но тем не менее, воспоминал Холлис, «Черчилль не обратил внимания на этот поток обреченности. Он словно слушал актера из какой-то трагедии, заявляющего о крушении надежд. Для себя он уже все решил; пораженческие настроения других не могли изменить его планов».

Обед закончился, и англичане вернулись в префектуру. Рейно еще не появился, и никто не знал, где он. Время пребывания Черчилля в Туре было ограниченно. Поскольку аэродром не имел освещения, изрытая воронками взлетная полоса делала невозможным вылет в темноте. Наконец прибыл Рейно, а также двое англичан – посол сэр Рональд Кэмпбелл и генерал Спирс. Группа поднималась по лестнице, Черчилль поотстал, чтобы расспросить Спирса о Бодуэне. «Я сказал, – позже вспоминал Спирс, – что он делает все возможное, чтобы уговорить Рейно выбросить белый флаг». Он действует «в интересах Вейгана и Петена». Черчилль зло проворчал, что ему это вполне удается.

Британских и французских представителей провели в комнату на первом этаже. Там был только письменный стол, за которым сидел министр внутренних дел Жорж Мандель. Генерал Исмей позже описал Черчиллю эту встречу с Манделем: «Мы встретились с ним в его кабинете в префектуре после обеда в отеле. Он был воплощением энергии и непримиримости. Перед ним на подносе стоял нетронутый обед, в каждой руке у него было по телефонной трубке, в которые он выбрасывал решительные распоряжения. Он был единственным лучом света, – за исключением вас, убеждавшего Рейно сохранять мужество, – который мы видели на французской стороне».

Черчилль был рад повидаться и поговорить с Манделем, своим другом межвоенного периода. Но Мандель, который позже погиб от рук француза-нациста, не был членом Высшего военного совета, и должен был почти сразу же удалиться. После этого место Манделя за столом занял Рейно, который мрачно объявил Черчиллю, что французское правительство в ближайшее время будет вынуждено просить перемирия. Британию попросят освободить Францию от данного ранее обещания не заключать сепаратного мира с Германией. Бывший премьер-министр Франции Эдуар Эррио, который в этот день присутствовал в префектуре, позже узнал, что после этих слов Рейно «по лицу мистера Черчилля потекли слезы».

Черчилль призывал Рейно отложить решение просить перемирия. «Возможно ли еще на неделю или меньше?» – спросил он. Рейно не ответил. Впрочем, он согласился на то, что не будет заключать сепаратный мир по крайней мере до тех пор, пока Рузвельта не попросят сделать «еще один шаг вперед». Черчилль пообещал немедленно телеграфировать Рузвельту. С учетом «немедленной помощи» от Америки, «возможно, даже объявления войны», сказал он Рейно, победа «будет не за горами». Его воинственные слова произвели должный эффект. «По окончании встречи Рейно пришел в более уверенное расположение духа, чем можно было ожидать сначала, – записал в дневнике капитан Беркли. – Он явно вел отчаянную борьбу против большинства своего кабинета, Вейгана и бессчетного количества других тайных сил, и смелая уверенность Черчилля приободрила его».

По дороге к аэродрому Черчилль упрашивал Рейно: «Не сдавайтесь, не переходите на сторону врага. Боритесь!» В этот день немцы вошли в Париж – шестую европейскую столицу, которая пала под их натиском за девять месяцев. Варшава, Копенгаген, Осло, Гаага и Брюссель уже были под нацистским господством.

В тот момент на территории Западной Франции находилось более 150 000 британских и канадских солдат. Новые части высаживались в Шербуре. Они могли помочь французам отстоять Бретань или даже двинуться вперед, угрожая флангу немецких войск западнее Парижа. Но днем 14 июня в Лондоне стало известно, что Вейган отказался от продолжения сопротивления в Бретани. Черчилль немедленно распорядился остановить дальнейшую высадку британских войск, однако надеялся, что те, кто уже находятся в Западной Франции, смогут организовать наступление. Вечером он разговаривал по телефону с их командующим, генералом Аланом Бруком, которому высказал свои мысли о наступлении. Но через полчаса самой настойчивой аргументации за активные действия Черчилль принял точку зрения Брука, что британские войска следует возвращать в Британию.

Рано утром 15 июня Черчилль узнал, что Соединенные Штаты не придут на помощь Франции. Позже, при полной поддержке Чемберлена, он направил телеграмму Рузвельту, призывая того подумать еще раз. Декларация Соединенных Штатов о том, что «в случае необходимости они вступят в войну», может, как сказал Черчилль, спасти Францию. При отсутствии подобного заявления «в ближайшие несколько дней французское сопротивление будет подавлено и нам придется остаться одним». Черчилль добавил: «Если мы проиграем, вы можете получить Соединенные Штаты Европы под нацистским господством, гораздо более многочисленные, более сильные, гораздо лучше вооруженные, чем Новый Свет».

Несмотря на вторую убедительную телеграмму, направленную Рузвельту в тот день, Черчилль не смог добиться от США заявления о вступлении в войну. 15 июня он еще подумывал о новом полете во Францию, в Бордо, куда уже успело перебраться французское правительство, чтобы договориться о переводе французского флота в Британию в случае поражения Франции. Но он этого не сделал, опасаясь, что его призывы к французам продолжать сопротивление на данной стадии будут отвергнуты. Через семь месяцев он говорил эмиссару Рузвельта Гарри Гопкинсу, что, если бы он все-таки полетел в Бордо «в эти последние судьбоносные дни», ему, возможно, удалось бы «качнуть баланс в сторону дальнейшего сопротивления за границей».

Утром 16 июня Черчилль узнал, что Франция готова запросить перемирия. Этим же утром на заседании Военного кабинета было решено освободить Францию от данного ранее обязательства не вступать в сепаратные переговоры с Гитлером, «при условии, но только при условии, что французский флот незамедлительно направится в британские порты». Черчилль и его советники опасались, что Германия использует множество современных боевых кораблей французского флота для вторжения в Британию, но у них не было никаких способов обеспечить выполнение этого условия, и французский флот остался на своих базах.

Можно ли было что-нибудь сделать для предотвращения капитуляции Франции? Член французской экономической миссии в Британии Рене Плевен, который спустя много лет, уже в мирные годы, станет премьер-министром, предложил создать политический союз Франции и Великобритании. Их суверенитет будет объединен, и обороноспособность усилится. Не будет двух государств, отдельно борющихся за выживание и терпящих поражение одно за другим. Даже если новый союз потерпит поражение от немцев во Франции, он продолжит борьбу в Британии. Таким образом, не будет отдельной капитуляции. 250 000 французских войск, находящихся на западе Франции и далеко не готовых сложить оружие, будут эвакуированы в Британию и продолжат борьбу как неотъемлемая часть нового союза. Французский флот перейдет в британские порты также как составная часть союзного флота.

Впервые услышав идею о создании англо-французского союза, Черчилль отнесся к ней пренебрежительно. Но многим его советникам она понравилась, и в течение 16 июня он изменил свое мнение. Возможно, это в самый последний час поможет Рейно выдержать давление Петена и Вейгана. Идею поддержал Чемберлен, а также генерал де Голль, который днем ранее прибыл в Лондон, чтобы официально разрешить переадресовать груз оружия, отправленный из Соединенных Штатов для Франции, в Британию. «Подобный сильный ход необходим», – сказал он Черчиллю, который уже согласился поддержать идею союза. Быстро стали составлять декларацию. Она была готова в 4:30 пополудни. Де Голль хотел, чтобы Черчилль на следующее утро полетел в Бордо и вручил ее Рейно, будучи уверенным, что это поможет Рейно удержать Францию в войне. Военный кабинет предложил Черчиллю, Эттли и Синклеру, как представителям трех крупнейших политических партий, отправиться во Францию и обсудить декларацию с Рейно.

Специальный поезд должен был отправиться из Лондона в Саутгемптон в 9:30 вечера. В Саутгемптоне готовили крейсер, который должен был доставить Черчилля в Конкарно, на побережье Бретани, где в полдень он должен был встретиться с Рейно. На выходе с Даунинг-стрит в сопровождении Клементины, которая хотела проводить его на вокзал, Черчилля застала телеграмма: «Встреча отменяется, подробности следуют». Капитан Беркли записал в дневнике: «Черчилль отказался останавливаться и поехал на Ватерлоо, где просидел полчаса, пока Исмей и Паунд по очереди уговаривали его проявить благоразумие. В итоге он вернулся на Даунинг-стрит и стал ждать новостей». Новости пришли вскоре после полуночи. На кризисном совещании французского правительства в Бордо все старания Рейно отложить заключение перемирия оказались тщетны. Петен и Вейган одержали верх. Декларация о союзе больше не имела значения для судьбы Франции. Ее даже не опубликовали.

Ночью Рейно подал в отставку. Петен сформировал новое правительство и через несколько часов запросил у немцев перемирия. Британия осталась одна. «Отныне мы стали единственными борцами, с оружием в руках продолжающими отстаивать дело мира, – заявил Черчилль в двухминутном выступлении по радио днем. – Мы будем защищать наш родной остров, и мы будем сражаться со всей несокрушимой мощью Британской империи до тех пор, пока проклятье Гитлера не будет стерто с чела человечества. Мы уверены, что в конце все будет хорошо».

В течение 17 июня британские войска выводились из Франции. У Сен-Назера лайнер «Ланкастрия» был разбомблен немецкой авиацией. Погибли почти три тысячи военных и гражданских лиц, находившихся на его борту. Черчилль запретил публикацию информации о крупнейшей морской катастрофе с начала войны, сказав советникам: «По крайней мере, на сегодня газетчикам достаточно катастроф». В этот же день ушедший в отставку Рейно написал Черчиллю из Бордо: «Проект франко-британского союза достоин вашего воображения и вашей смелости. Именно на нем зиждется будущее наших двух стран». Вечером в Лондон прилетел активный сторонник союза генерал де Голль. В стремлении сделать его центром французского Сопротивления, Черчилль одобрил предложение Десмонда Мортона выделить деньги на специалиста по общественным отношениям для пропаганды имени и дела де Голля.

Теперь Черчиллю нужно было поднять и поддерживать моральный дух нации. В рамках этой задачи он прикладывал все усилия, чтобы прекратить нарастающее желание найти виновных в довоенном пренебрежении обороной Британии. 18 июня он заявил в палате общин: «Есть много таких, кто хотел бы начать расследование поведения предыдущих правительств – и парламентов, ибо они тоже к этому причастны – в те годы, которые привели нас к этой катастрофе. Они хотели бы взвалить вину на тех, кто несет ответственность за наши дела. Это был бы глупый и пагубный процесс. Слишком многое так сложилось. Пусть каждый обратится к своей совести и к собственным выступлениям. Я лично часто так делаю». И закончил Черчилль предупреждением: «Уверен в одном: если в настоящем мы начнем поливать грязью прошлое, может случиться так, что мы потеряем будущее».

В этом же выступлении Черчилль сообщил парламентариям, что под энергичным руководством Бивербрука производство самолетов в Британии выросло с 245 до 363 в неделю. Теперь, сказал Черчилль, летчикам предстоит снискать «славу спасителей родной земли, своего острова, всего, что они любят, от самых смертоносных из всех нападений». То, что Вейган назвал «битвой за Францию», закончилось. «Я жду, что скоро начнется битва за Британию. От этой битвы зависит жизнь самой Британии, непрерывности существования нашей империи и всей нашей системы. Скоро враг обрушится на нас со всей своей силой и яростью. Гитлер понимает, что ему придется сломить нас на нашем острове или проиграть войну. Если мы сумеем ему противостоять, вся Европа может вновь обрести свободу, и жизнь во всем мире двинется к залитым солнцем высотам. Но если мы уступим, тогда весь мир, включая Соединенные Штаты, и все, что нам близко и дорого, рухнет в пропасть новых Темных веков, более зловещих и, возможно, более продолжительных вследствие влияния извращенной науки. Поэтому давайте соберемся с духом, исполним свой долг и поведем себя так, что, если Британская империя и Содружество простоят еще тысячу лет, люди все равно будут говорить: это был их звездный час».

Через четыре часа Черчилль повторил эту речь по радио. Он устал, и для тех, кто слышал его раньше в палате общин, по радио она прозвучала гораздо менее убедительно. Но для тех, кто сидел у радиоприемников и слушал ее впервые, она стала источником вдохновения. Это были «только слова», позже вспоминал он. Иностранцы, которые не понимали «характер распространившейся по всему миру британской расы, когда у ее предстателей вскипает кровь, возможно, предполагали, что это лишь смелый фасад, выстроенный как хорошая прелюдия для мирных переговоров». Он понимал, что «риторика – не гарантия выживания». Под множеством «благовидных предлогов» можно предложить различные условия мира. Многие, вероятно, задавались вопросом, почему бы Британии не присоединиться к «зрителям» из нейтральной Японии, Соединенных Штатов, Швеции, Испании и не наблюдать с отстраненным интересом или даже с удовольствием за «битвой на взаимное уничтожение между нацистской и коммунистической империями».

Этой ночью 120 немецких бомбардировщиков совершили налет на Восточную Англию. Погибли девять гражданских лиц. Началась новая фаза войны. «К этому надо привыкнуть, – сказал Черчилль на секретном заседании палаты общин 20 июня. – Змеи привыкли менять кожу». Постоянные и временами интенсивные бомбардировки стали «обычным состоянием» британской жизни. Исход битвы будет зависеть от «мужества простых мужчин и женщин».

Из Западной Франции были эвакуированы более 111 000 британских солдат. Около 16 000 оказались в плену. «Вполне возможно, – сказал Черчилль на секретном заседании, – что наши доблестные армии еще не сказали «прощай» континентальной Европе». Британия уже строила планы «на 1941 и 1942 гг.». Сможет ли она продержаться так долго? Выходные дни, проведенные в Чекерсе, прошли под знаком мучительной озабоченности, которую вызывали и медленная скорость поставок из Соединенных Штатов, и судьба Франции, и хранящееся в тайне знание слабости самой Британии в случае немецкого вторжения. Каждый, кто имел представление о степени грозящей опасности, испытывал невероятное напряжение. Больше всего оно сказывалось на Черчилле, чья ответственность, так недавно приобретенная, была велика, а власть, которой он так долго был лишен, быть может, недостаточна для предотвращения угрозы.

Настроение Черчилля, связанное с суровостью момента, проявлялось даже в его поведении, так что один из друзей в выходные пожаловался Клементине, которая написала мужу:

«Дорогой мой!

Надеюсь, ты простишь меня, если скажу тебе кое-что такое, что тебе следует знать. Один верный друг из твоего окружения сказал мне, что твоих коллег и подчиненных обижает твоя грубая, саркастичная и властная манера – кажется, твои личные секретари согласились вести себя как школьники и «принимают то, что им достается», а затем в твое отсутствие пожимают плечами. Более того, если выдвигается какая-то идея (скажем, на конференции), ты относишься к ней с таким презрением, что скоро не будут выдвигать никаких идей, ни плохих, ни хороших. Я была удивлена и расстроена, потому что за все годы я привыкла к тому, что все, кто работает с тобой или под твоим руководством, любят тебя. Я так и сказала, а мне ответили: «Несомненно, это напряжение». Мой дорогой Уинстон, должна признаться, я заметила изменение к худшему в твоем поведении: ты стал не так добр, как раньше. Твое дело отдавать приказания, и, если они плохо исполняются, ты можешь уволить любого и каждого, за исключением короля, архиепископа Кентерберийского и спикера. Следовательно, с этой огромной властью ты должен сочетать вежливость, доброту и, если возможно, олимпийское спокойствие. Ты привык цитировать: «On ne règne sur les âmes que par le calme», и мне невыносимо думать, что те, кто служит стране и тебе, могут не любить тебя, равно как и не восхищаться тобой и не уважать тебя. Кроме того, вспыльчивостью и грубостью ты не добьешься лучших результатов. Они породят либо неприязнь, либо подобострастность – о бунте в военное время речь не идет! Прости, пожалуйста, твою любящую, верную и бдительную Клемми».

Под письмом Клементина нарисовала кошку. Затем порвала его, а через четыре дня собрала обрывки и отдала мужу. Нервное напряжение Черчилля было хорошо понятно. «Последние две недели наверняка стали для вас настоящим кошмаром», написал Сэмюэл Хор из Мадрида неделю спустя.

21 июня Черчилль узнал, что в результате перехвата и дешифровки секретных радиопереговоров немецких военно-воздушных сил обнаружена система пересекающихся лучей, которые используют немецкие ночные бомбардировщики для точного выхода на цель, после чего бомбы сбрасываются автоматически. Зная, что британские ночные истребители почти беспомощны, новость об этих лучах, как он вспоминал позже, оказалась «одним из мрачнейших моментов войны». Но молодой ученый Р. В. Джонс, который их обнаружил, нашел и противодействие им. Лучи можно искривлять, сбивая бомбардировщики с курса. Соответственно, им придется сбрасывать бомбы в безлюдной местности.

В течение последней недели июня и первой недели июля Черчилль ежедневно обсуждал со своими советниками планы противостояния вторжению противника, предлагал области, требующие срочного изучения и немедленной подготовки, посещал участки побережья, на которые могут высадиться немцы, и встречался с командирами дивизий, в задачу которых входило отражение наступления. На него большое впечатление произвела проведенная генералом Монтгомери учебная атака на прибрежный аэродром, якобы захваченный противником. Вечером в Брайтоне за ужином они в окно наблюдали за взводом солдат, которые устраивали пулеметное гнездо в будке на причале. Черчилль рассказал Монтгомери, что в 1880-х гг., когда учился в школе неподалеку, он ходил сюда наблюдать за дрессированными блохами, которых показывали тут в каждой будке.

Как и опасался Черчилль, Гитлер в качестве одного из условий перемирия потребовал от французов сдачи военно-морского флота. Французские боевые корабли, находившиеся в Александрии, легко могли быть захвачены британским флотом, базировавшимся в Египте. Те, что стояли в Тулоне и Дакаре, британцам оказались недоступны, а оставшиеся на французской военно-морской базе Марс-эль-Кебир в порту Оран, в том числе два линейных крейсера и четыре крейсера, были в пределах достижимости британских кораблей, находившихся в Средиземном море. Черчилль и его начальники штабов решили, что эти корабли не должны достаться немцам, даже если для этого потребуется открыть огонь по недавним союзникам. Но сначала они решили направить в Оран адмирала Филлипса и лорда Ллойда уговорить французское морское командование не допустить попадания кораблей в руки немцев. Они должны были предложить французскому командующему адмиралу Жансулю три варианта: направить его корабли в британский порт и присоединиться к королевскому флоту в качестве союзника по войне с Германией; направить корабли в британский порт и передать их английским экипажам; отправить их в один из портов Французской Вест-Индии, провести демилитаризацию и немедленно репатриировать экипажи во Францию, если они того пожелают. Четвертый вариант должен был быть предложен, если три первых окажутся неприемлемыми: затопить корабли в бухте Марс-эль-Кебир.

Несмотря на долгие переговоры в течение всего дня 3 июля, адмирал Жансуль отказался отступить от условий франко-германского перемирия. Он не примет ни одно из британских предложений, даже последнее. В этом его поддержал бывший начальник военно-морского штаба адмирал Дарлан, который стал министром морского флота. Дарлан, верный правительству Петена, которое было создано с одобрения немцев в Виши, настаивал на полном соблюдении условий перемирия. В телеграмме он сообщил, что Жансуль и его люди не должны обращать «никакого внимания» на требования англичан и должны «показать себя достойными французами».

Указание Дарлана было передано Жансулю по радио. Подобное указание, переданное по радио французскому адмиралу в Дакаре, стало известно англичанам. Военный кабинет понял, что указание, направленное в Дакар, не должно отличаться от того, что направлено в Оран. Жансуль утратил свободу действий. В 5:55 британский адмирал, пришедший в Оран, сэр Джеймс Соммервиль, отдал приказ своим кораблям открыть огонь. Через пять минут он отменил приказ. Но один из двух французских линейных крейсеров выбросился на берег, один крейсер взорвался. 1200 моряков погибли. Второму линейному крейсеру под покровом темноты удалось выскользнуть из бухты и благополучно уйти в Тулон. «Должен с трудом признать, – сказал Черчилль в палате общин на следующий день, – что французские корабли сражались, пусть и в столь неестественной ситуации, с присущим французскому флоту мужеством». Дадли Паунду он с горечью признался: «Вот теперь французы сражаются со всей силой – впервые после начала войны».

В течение нескольких дней «Оран» стал символом британской безжалостности и решимости. Спустя полгода Черчилль скажет эмиссару Рузвельта Гарри Гопкинсу, что Оран стал «поворотным пунктом в нашей судьбе, он заставил мир осознать, что мы совершенно искренни в нашей решимости идти до конца». 4 июля он сказал в палате, что «уже нет времени для сомнений или слабости; настал решающий час, к которому мы все призваны». Он предупредил, что вторжение, судя по всему, неминуемо, и правительство делает все возможные приготовления. «Чувствую, мы имеем право рассчитывать на уверенность парламента и не имеем права оступиться в исполнении своего долга, как бы мучительно это ни было». Несмотря на утверждения немецкой пропаганды о том, что Британия готова вступить в переговоры о компромиссном мире, война будет вестись «с предельной решимостью и всеми доступными нам средствами до тех пор, пока не будут достигнуты справедливые цели, ради которых мы в это ввязались».

Черчилль говорил почти полчаса. Когда он сел, вся палата встала, аплодируя. В это время его глаза увлажнились. «До этого момента, – позже вспоминал он, – Консервативная партия относилась ко мне с определенной сдержанностью, и именно со скамей лейбористов я получал самую теплую поддержку, когда приходил в палату или выступал по серьезным случаям. Но теперь все слились в торжественном громогласном аккорде».

Подготовка к отражению вражеского наступления теперь занимала все часы бодрствования Черчилля. В отличие от Парижа, заверял он Джосайю Веджвуда, Лондон будет защищать каждую улицу, каждый квартал. Оборона «поглотит вторгнувшуюся армию, если она еще сумеет сюда добраться. Мы надеемся большую ее часть утопить в соленом море». Черчилль отдал распоряжение уничтожить нефтехранилища на восточном побережье, если враг сумеет приблизиться к ним. В основном это были те же нефтехранилища, за оборону которых он отвечал в 1914 г. Через месяц, подготавливая инструкцию для полисменов, солдат и участников народного ополчения, которые могут оказаться в городах, захваченных немцами, он написал: «Они могут сдаваться в плен и подчиняться наряду с остальными жителями, но в данных обстоятельствах не должны оказывать никакой помощи врагу в исполнении приказов или каким-то иным образом. Кроме того, они должны оказывать всю возможную помощь гражданскому населению».

В поисках способов ведения активных военных действий против Германии Черчилль 8 июля сказал Бивербруку, что «одним из верных путей» к победе Британии должны стать авиационные бомбардировки вражеской территории. Если Гитлера не допустят на побережье Британии или он вообще не станет планировать вторжение, он «развернется на восток». Хотя Британия никак не может воспрепятствовать ему в этом, «есть одно, что заставит его вернуться и сломает его, и это – абсолютно разрушительные удары самых тяжелых наших бомбардировщиков по родине нацизма». На той же неделе Черчилль сказал Колвиллу: «Даже если Этот Человек доберется до Каспия, он вернется, чтобы обнаружить пожар в собственном доме. Ему ничто не поможет, даже если он дойдет до Великой Китайской стены».

В июле инициатива авианалетов оставалась за Германией. 9 июля подверглись бомбардировке девять судоверфей в Южном Уэльсе. За неделю погибли 88 гражданских лиц, но по решению Военного кабинета цифры потерь держались в тайне. «В прошлой войне у меня не было ненависти к гуннам, – сказал Черчилль одному генералу на восточном побережье 11 июля, – но теперь они отвратительны мне не меньше чем уховертки». Если немцы решатся на наступление, сказал он на следующий день, народному ополчению следует раздать оружие и позволить сражаться даже женщинам.

Немецкие бомбардировщики активизировали налеты на Британию. Но летчики королевских военно-воздушных сил мужественно и умело давали им отпор. Выступая по радио 14 июля, Черчилль сказал нации: «Мы без дрожи ждем предстоящего наступления. Возможно, оно начнется сегодня ночью. Возможно, на следующей неделе. Возможно, не начнется никогда. Мы должны показать себя в равной степени способными встретить внезапный жестокий удар или – что, возможно, более суровое испытание – находиться в состоянии постоянной боевой готовности. Но каким бы ни оказалось испытание – резким или продолжительным, – мы не будем искать никаких условий, мы не допустим переговоров; мы способны проявить милосердие, но не будем просить его для себя. Не только в Британии, но и в каждой стране есть множество людей, которые готовы честно исполнить свой воинский долг, но чьи имена нигде не будут записаны. Это война Неизвестного Воина; мы все будем бороться, исполняя свой долг, не теряя веры и присутствия духа, и мы избавим наш век от мрачного проклятия Гитлера».

Вечером Черчилль предупредил Исмея, что «отныне каждый должен следить за своим противогазом». Многие противогазы требовали ремонта, а боевые действия могли начаться внезапно. На следующий день, полный решимости не оставлять в покое оккупационные войска Гитлера, он предложил Хью Далтону создать «новый инструмент войны» – управление специальных операций, вскоре ставшее известным под аббревиатурой СОЭ, для координации диверсионных операций и саботажа в оккупированных немцами странах. «Отныне, – сказал Черчилль Далтону, – Европа должна заполыхать». Это оказалось трудной, опасной и часто неблагодарной работой. Немцам нередко удавалось успешно противодействовать ей, но тем не менее за три года огромная сеть агентов охватила почти все регионы оккупированной Европы. Они создавали маршруты спасения для экипажей сбитых самолетов и солдат, выполняли спасательные и разведывательные операции в сотрудничестве с местными патриотами, организовывали и вооружали местные саботажные группы. Они готовили местные силы Сопротивления к моменту, когда союзнические войска высадятся на материке – в Италии, или Северной Европе, или в Бирме, Малайе и в Нидерландской Вест-Индии – и потребуется активное участие местных жителей в борьбе за линией фронта.

24 июля в Вашингтоне было подписано соглашение, по которому Соединенные Штаты обязывались произвести для Британии 14 375 самолетов в течение двадцати одного месяца. Переговоры по аналогичным соглашениям шли в области производства винтовок, полевых орудий, противотанковой артиллерии и снарядов к ним. Эти соглашения, державшиеся в строжайшей тайне, дали Черчиллю дополнительную уверенность в долгосрочной перспективе ведения наступательной войны. В этом же месяце в Британию поступили первые 26 из 238 самолетов-разведчиков, построенных в Соединенных Штатах. Но американцы по-прежнему не хотели отправлять эсминцы. Чтобы подтолкнуть их, Черчилль с неохотой согласился на полный обмен техническими секретами, предоставив американцам информацию о радаре и новейших разработках в системах связи «воздух – воздух» и «земля – воздух».

31 июля Черчилль направил Рузвельту персональную просьбу о «пятидесяти или шестидесяти ваших самых старых эсминцах», закончив телеграмму такими словами: «Господин президент, со всем уважением к вам, должен сказать, что в долгой истории человечества настал момент, когда нужно действовать. Нам предстоит расширенное производство в 1941 г., но кризис может наступить задолго до 1941 г. Уверен, вы сделаете все, что в ваших силах, но я чувствую право и обязанность донести до вас всю тяжесть и безотлагательность положения. Уверен, что вы, с вашим глубоким пониманием ситуации на море, не допустите нежелательного исхода сражения из-за недостатка этих эсминцев».

Но Рузвельт все еще колебался, опасаясь, что в случае поражения Британии Германия захватит не только британский флот, но и американские корабли, направленные в Британию, как того хотел Черчилль. Господство Германии в Атлантике будет представлять серьезную угрозу для Америки. Но укрепление флота становилось насущной необходимостью, поскольку потери кораблей увеличивались. 7 августа Черчилль с огорчением узнал, что в Северной Атлантике немецкая подводная лодка потопила «Мохаммед али эль-Кебир», на борту которого находилось 723 британских армейских и флотских специалиста. Только когда ему доложили, что шестьсот человек удалось спасти, он немного успокоился. Но это сделало его просьбу о предоставлении американских эсминцев еще более настоятельной. Он высказал идею о предоставлении Америке возможности пользоваться британскими военно-морскими базами в Вест-Индии в обмен на лизинг эсминцев. В то же время, демонстрируя уверенность и изобретательность, которые всегда поражали тех, кто его знал, он сообщил своим гостям, приехавшим на выходные дни в Чекерс, что в течение года он надеется организовать «внушительные» рейды на территорию захваченной немцами Европы. Он говорил о 10 000 солдат, которым предстояло захватить Шербурский полуостров, вторгнуться в Италию или высадиться в Голландии для нанесения «разрушительного» удара по Рурской области.

Дешифровка сверхсекретных сообщений немецкой «Энигмы» от 10 августа показала, что по крайней мере в ближайший месяц вторжение не планируется. Это дало Черчиллю, начальникам штабов и советникам дополнительный месяц для подготовки к нему и возможность сосредоточить внимание на войне в воздухе. Предыдущие три дня немецкие бомбардировщики не прилетали. «Свинье понадобилось три дня, чтобы зализать раны, прежде чем появиться вновь», – прокомментировал Черчилль. 11 августа состоялся новый налет. 62 бомбардировщика были сбиты. Британцы потеряли 25 машин. Немецкие летчики, оставшиеся в живых, были взяты в плен. Английские летчики, потерявшие машины над родной землей и оставшиеся в живых, могли и продолжали воевать. Некоторые – даже через несколько часов. Но в боевых действиях июля – августа погибли 526 британских летчиков. Этим вечером в Чекерсе Черчилль сказал своим гостям, что отныне жизнь Британии зависит от бесстрашных авиаторов. Он добавил дрогнувшим от волнения голосом: «На какой тонкой нити могут висеть величайшие дела».

14 августа немцы возобновили дневные бомбардировки. Они нанесли большой ущерб заводам и верфям, но над Британией было сбито 78 немецких машин, в то время как британцы потеряли только трех летчиков. Этим вечером Черчилль получил еще одну хорошую новость: Рузвельт согласился на сделку «эсминцы в обмен на базы» – базы на Ньюфаундленде, Бермудах, Багамах, в Вест-Индии, предложенные в аренду Соединенным Штатам на девяносто девять лет. Когда Колвилл заметил, что ответ Рузвельта «имеет привкус русских требований к Финляндии», Черчилль ответил: «Стоимость каждого эсминца измеряется кровью». Но в то же время Черчилль сообщил британскому послу в Вашингтоне, что любое публичное раскрытие условий сделки окажет «катастрофическое воздействие» на моральный дух британского общества. Следовало сохранять иллюзию самодостаточности Британии.

Блиц был в разгаре. 15 августа сотня немецких бомбардировщиков нанесла удары по верфям, заводам и аэродромам северо-запада. В то же время, в рамках того, что позже получило название «битва за Британию», 800 немецких самолетов на юге постарались уничтожить английские истребители на земле и разбомбить аэродромы. На северо-востоке были сбиты 30 немецких бомбардировщиков из 100 – ценой всего двух раненых английских летчиков. На юге были сбиты 46 немецких самолетов. Британцы потеряли 24 истребителя. Погибли всего восемь летчиков. Этим вечером на Даунинг-стрит Черчилль «с жадностью поглощал» поступающие новости о боевых успехах. В результате он отправился в штаб истребительной авиации в Стэнморе, чтобы наблюдать за ходом сражения из мозгового центра. К концу дня немцы потеряли 76 самолетов. Черчилль позвонил Чемберлену, который, тяжелобольной, находился в своей загородной резиденции, чтобы сообщить хорошие новости.

16 августа Черчилль следил за ходом боев из командного центра 11-й группы истребительной авиации в Аксбридже. В этот день в воздух поднимались почти все британские истребительные эскадрильи. Но 47 самолетов немцы успели уничтожить еще на земле. Уезжая из командного центра, Черчилль обернулся к Исмею со словами: «Не говорите со мной. Я никогда еще не был так тронут». Примерно через пять минут он снова обратился к Исмею и произнес: «Никогда еще в истории человеческих конфликтов столь многие не были так обязаны столь немногим». Он повторил эти слова четырьмя днями позже, когда делал в палате общин обзор боевых действий. Эти слова «запомнятся навсегда, – написала ему дочь Асквита Вайолет и добавила: – Ничего более простого, более величественного и более истинного не произносилось в столь великий момент истории человечества. Вы полностью превзошли своих прежних противников! Даже мой отец бы это признал. Ему бы это очень понравилось!».

В выступлении Черчилля 20 августа было еще несколько фраз, отразивших общественное настроение непокорности и уверенности. Раскрыв сделку «эсминцы в обмен на базы» с Соединенными Штатами, которая означала, что две страны в ближайшие годы «в некоторых вопросах будут действовать заодно для взаимной и общей пользы», Черчилль сказал, что это – процесс, который он уже не может остановить, даже если бы хотел: «Никто не может остановить его. Как Миссисипи, он уже течет сам по себе. Пусть течет. Пусть течет полноводной рекой, неумолимо, неодолимо, благотворно в обширные земли и лучшие дни».

Черчилль подкреплял свои слова делом. Месяцем ранее Рузвельт согласился, при условии соблюдения строжайшей секретности, направить миссию высокого уровня в Лондон для обсуждения возможных областей совместной англо-американской стратегии. Истинная цель миссии была скрыта под названием «Комитет по стандартизации вооружений». 22 августа Черчилль дал обед в честь трех членов миссии, прибывшей в Британию. Его личное влияние само по себе было важным фактором военной мощи Британии. Месяц назад, когда генерал Пакенхэм-Уолш направлялся с миссией в Соединенные Штаты, постоянный заместитель военного министра попросил Черчилля встретиться с ним перед отъездом, чтобы «над ним было сияние горы Синай, когда он прибудет в Вашингтон». Свои личные мысли Черчилль высказывал в узком кругу друзей. В конце августа он сказал им, что Соединенные Штаты «с энтузиазмом аплодируют героическим поступкам, которые совершают другие».

Пришло время скорректировать военную политику, выработанную в мае в тяжелой и неопределенной ситуации. Став премьер-министром, Черчилль назначил себя также министром обороны, сделав главой секретариата своего ведомства Исмея. Министр обороны являлся председателем Комитета начальников штабов. Три начальника штабов – адмирал флота сэр Дадли Паунд, генерал сэр Джон Дилл и главный маршал авиации сэр Сирил Ньюэлл – встречались ежедневно, чтобы принимать решения как по непосредственным боевым действиям, так по планированию будущих операций. Когда Черчилль не мог присутствовать, его представлял Исмей.

Отношения между Черчиллем и начальниками штабов строились на основе взаимного уважения, подкрепленного необходимостью тесного сотрудничества против безжалостного врага. Каждое решение в области ведения войны должно было быть одобрено всеми тремя начальниками штабов; если они не соглашались с каким-либо предложением Черчилля, оно продолжения не имело. Но вопросов, по которым достигалось взаимное согласие, было гораздо больше, чем тех, которые вызывали споры. В целом их отношения были тесными, конструктивными и дальновидными, выкованными в горниле опасности и борьбы за выживание.

Лидерская роль Черчилля была примечательна даже на уровне начальников штабов. «Он обеспечивал поток идей, стимулирующую энергию и политическое руководство, – позже записал член секретариата Министерства обороны полковник Иэн Джейкоб. – Они все превращались в последовательную военную политику, и оказывалось, что все планы соответствуют ресурсам». Один из личных секретарей Черчилля Джон Пек позже вспоминал «их глубокое уважение, даже в нередких случаях, когда они не соглашались, к его военным талантам, если не гениальности». Пек добавил, что бывали случаи, когда начальники штабов обращались к Черчиллю за военными советами. Те, кто имел возможность наблюдать Черчилля и начальников штабов за работой, соглашались с тем, что, как написал Джейкоб, они представляли собой «великолепную команду».

24 августа Черчилль подготовил документ, определяющий дальнейшие отношения между уже существующими группами, формирующими военную политику. Комитет объединенного планирования, состоящий из высшего военного командования и руководства разведки, должен представлять планы операций на суше, на море и в воздухе. Комитет объединенного планирования должен был также «прорабатывать в деталях те планы, которые направлялись ему министром обороны», то есть самим Черчиллем. Все эти планы затем направлялись в Комитет начальников штабов и, в случае одобрения, начинали реализовываться без дальнейших консультаций. Если же у Комитета начальников штабов возникали «сомнения или разногласия», планы возвращались во вновь созданный комитет обороны при Военном кабинете. В комитет входили Черчилль, Эттли, Бивербрук и три министра-силовика – Иден, Синклер и А. В. Александер. На обсуждениях в комитете обороны присутствовали начальники штабов и Исмей.

Объясняя цель создания комитета обороны, Черчилль сказал Идену, что чувствует «наверняка», что может полагаться на руководителей силовых министерств в их способности «помогать мне определять энергичное и позитивное направление ведения войны и преодолевать мертвый груз инерции и торможения, из-за которого пока противник опережает нас по всем пунктам». Комитет обороны быстро стал арбитром всех военных операций, а Военный кабинет – всех решений вне сферы военных операций. Сам кабинет министров оказался важнейшим инструментом реализации политики, определяемой Комитетом обороны и Военным кабинетом; каждый министр, не входящий в состав комитета, был наделен широкой зоной ответственности. Ожидалось, что они будут исполнять свои задачи энергично и без постороннего вмешательства.

Координация всех этих действий была возложена на секретариат кабинета министров под руководством секретаря сэра Эдварда Бриджеса, который также был секретарем Военного кабинета. «Его советы были честными и бесстрашными, – позже вспоминал один из личных сотрудников Черчилля Джон Мартин, – и он был готов спорить с Черчиллем, если не был согласен с ним. В свою очередь, премьер-министр относился к его суждениям с огромным доверием и обращался к нему, чтобы убедиться в правильности направления своих решений». Среди задач Бриджеса было обеспечение высочайшей степени секретности в структуре администрации. Это он делал умело и тактично.

Надежный инструмент ведения войны был создан; Черчилль, с его неукротимой энергией, огромным опытом и неколебимой верой в победный исход обеспечивал его движущей силой и огнем.

24 августа Черчилль обратился с предложением присвоить майору Джеффрису, с которым познакомился в Адмиралтействе, когда планировалось минирование Рейна, звание подполковника. Джеффрис, который произвел большое впечатление на Черчилля своей изобретательностью и энергичностью, руководил экспериментальным армейским учреждением в Уайтчерче, расположенным в 15 километрах от Чекерса. Позже Черчилль взял его под свой личный контроль в Министерство обороны. Линдеман навещал его каждые две недели. Иногда образцы экспериментальных новейших бомб, мин и взрывчатых веществ привозили в Чекерс, чтобы продемонстрировать премьер-министру.

24 августа немецкие бомбы впервые обрушились на Центральный Лондон днем. На следующий день 80 британских бомбардировщиков ответили ударом по Берлину. 26 августа Черчилль увидел записку министра авиации, что следующей целью станет Лейпциг. Он этого не одобрил. «Теперь, когда они начали досаждать столице, – сказал он начальникам штабов, – я хочу, чтобы вы ударили по ним как следует, и Берлин – самое подходящее место для этого».

На протяжении следующих двенадцати дней не менее шестисот немецких бомбардировщиков ежедневно бомбили британские города и аэродромы. Черчилль часто следил за налетами с крыши одного из правительственных зданий в Уайтхолле. Но он понимал, как мало может сделать один человек, чтобы повлиять на исход войны в воздухе, в битве летчиков один на один. «Каждый вечер, – сказал он Колвиллу 27 августа, – я подвергаю себя суду военного трибунала, чтобы понять, сделал ли я что-то эффективное за день. Я не имею в виду копать землю. Предложения может делать любой. Я говорю о чем-то действительно эффективном».

28 августа Черчилль посетил береговые укрепления в Дувре и Рамсгейте. Увидев результаты бомбардировок, он распорядился, чтобы все гражданские лица, чьи дома пострадали или были разрушены, «получили полную компенсацию». Он также распорядился быстрее заделывать воронки от бомб на прибрежных аэродромах. Он был строг, но не груб или мрачен. Один из членов американской миссии, которого он взял с собой на побережье, поблагодарил его не только за поездку, но и за то, что «человек с таким грузом ответственности может в то же самое время быть столь дружелюбным хозяином».

В выходные в Чекерсе Черчилль снова обсуждал возможные наступательные действия с членами комитета объединенного планирования. Одна идея, которую он предложил, заключалась в захвате Осло, чтобы лишить Гитлера «его первого крупного достижения». Другая – в захвате какой-то территории Северной Германии, «чтобы враг почувствовал войну на собственной территории». Эти идеи, добавил он, «только для рассмотрения». Черчилль всю жизнь был сторонником классического афоризма «все средства хороши». Но он понимал, насколько зависит от энергии и инициативы других. «Очень убедительные аргументы часто приводят в оправдание безделья», – записал он 5 сентября.

5 сентября, выступая в палате общин, Черчилль скрыл подробности о самых недавних британских потерях. Потери были тяжелыми. За одну неделю погибли 50 летчиков-истребителей и 469 гражданских лиц, многие из которых работали на авиастроительных предприятиях. Был и крупный успех, который тоже держался в тайне. Из Гибралтара вышли четыре военных корабля с зенитными пушками и боеприпасами. Они должны были пройти через Мальту, которая подвергалась бомбардировкам итальянской авиации. Адмиралтейство противилось этой операции и по-прежнему не соглашалось сделать то же самое в отдаленной перспективе в отношении Египта. «Естественно, – записал Черчилль на следующий день, – они все поддерживают друг друга, как врачи в случае неверного лечения. Но факт остается фактом: операции препятствует преувеличенный страх перед итальянской авиацией».

7 сентября из-за неправильно понятых разведданных ожидалось вторжение немцев в Британию. В 8 часов 7 минут вечера всем войсковым подразделениям было послано кодовое слово «Кромвель», по которому они должны были быть приведены в полную боевую готовность. Тревога оказалась ложной. Гитлер даже не определился с датой начала вторжения в Британию. В эту ночь планировалось лишь нанести мощнейший бомбовый удар по Лондону. В налете участвовали 200 бомбардировщиков. Три сотни лондонцев были убиты. На следующее утро Черчилль посетил руины бомбоубежища, в котором погибли 40 человек. Когда он вышел из машины, оставшиеся в живых и родственники погибших просто ошеломили его криками: «Мы знали, что вы приедете. Мы выдержим. Отомстите им!»

Исмей, сопровождавший Черчилля, позже написал ему, вспоминая об этом инциденте: «Вы потеряли самообладание». В то время, как он пытался провести Черчилля сквозь толпу, чтобы усадить обратно в машину, одна женщина крикнула: «Смотрите, ему не все равно, он плачет!» Вернувшись на Даунинг-стрит, Черчилль узнал из расшифрованного сообщения «Энигмы», что планы германского вторжения еще настолько не проработаны, что даже не завершена учебная подготовка и не принято никакого «жесткого и срочного решения о проведении боевых действий в каком-либо направлении». Почувствовав облегчение, но не умиротворение, он тут же предложил нанести бомбовые авиаудары по портовым сооружениям захваченных немцами Кале, Булони и другим, в которых могут происходить последние приготовления к вторжению, чтобы «подорвать боевой дух» сосредоточенных там немецких войск и вывести из строя как можно больше из 1700 самоходных барж и двух сотен морских судов, замеченных там благодаря фоторазведке.

Блиц продолжался. Еженедельные потери в Лондоне достигали тысячи человек. 1 сентября Черчилль обратился по радио к своим слушателям с жесткими и решительными словами:

«Эти жестокие, варварские, рассчитанные на массовые убийства бомбардировки Лондона являются, безусловно, частью гитлеровского плана вторжения. Погубив множество мирных жителей, женщин и детей, он надеется терроризировать и запугать население великого города, возложить еще одно беспокойное бремя на правительство и тем самым отвлечь наше внимание от дикой и беспощадной бойни, к которой готовится. Он просто не представляет себе дух британской нации и стойкость лондонцев, чьи предки сыграли ведущую роль в установлении институтов парламентаризма и кто воспитан ценить свободу гораздо выше собственной жизни.

Этот мерзавец, хранилище и олицетворение всех форм самой тупой ненависти, чудовищный продукт преступлений и позора прошлого, вознамерился сломить наш славный народ процессом массовых убийств и разрушений. Но ему удалось только разжечь огонь в британских сердцах, здесь и по всему миру, который будет долго гореть после того, как будут ликвидированы следы всех пожаров, которые он устраивал в Лондоне. Он разжег огонь, который будет гореть устойчивым и пожирающим пламенем, и в нем сгорят последние остатки нацистской тирании в Европе, а Старый Свет, рука об руку с Новым, примется за восстановление храмов человеческой свободы и человеческого достоинства на фундаменте, который нельзя будет легко или быстро разрушить».

13 сентября, в связи с интенсификацией бомбардировок Лондона немецкой авиацией, совещание Военного кабинета и Комитета обороны состоялось в специально укрепленном подземном помещении. Известные как Центральные военные комнаты, позже – как военные комнаты кабинета, они располагались под старым зданием Министерства торговли, напротив парка Сент-Джеймс. Это было массивное здание, построенное перед Первой мировой войной. Необходимость в таком убежище стала очевидной через пару дней, 15 сентября, когда в течение одного дня побережье Британии пересекли 230 бомбардировщиков и 700 истребителей для нанесения ударов по Лондону.

Это был воскресный день. Еще утром, когда поступило сообщение о первой волне воздушного налета, стало ясно, что начинается массированное наступление. Вскоре после полудня Черчилль отправился из Чекерса с Клементиной и своей снохой Памелой в штаб 11-й авиагруппы в Аксбридже, чтобы наблюдать за ходом воздушного сражения. Когда он приехал, общее руководство из подземного центра управления осуществлял командир авиационного крыла Эрик Дуглас-Джонс. Это был критический момент. Черчилль даже сказал ему: «Господи, все ваши силы в воздухе. Что делаем дальше?» Если на Британию пойдет еще одна волна немецких бомбардировщиков и истребителей, не будет никаких резервов, чтобы их встретить. Дуглас-Джонс уверенно ответил: «Сэр, остается надеяться, что эскадрильи смогут максимально быстро заправить топливом, и они снова поднимутся в воздух».

Очередная волна немецких бомбардировщиков и истребителей пересекла береговую линию. Все лампочки на панели Дугласа-Джонса горели красным: все доступные истребители были подняты в воздух для отражения врага. Повернувшись к вице-маршалу авиации Парку, Черчилль спросил: «Какие у нас еще есть резервы?» – «Резервов больше нет», – ответил Парк.

Отбой тревоги прозвучал в 3:50. Покидая центр управления, Черчилль похлопал офицера по плечу и сказал: «Отличная работа, Дуглас-Джонс». Памела Черчилль позже вспоминала, что на обратном пути в Чекерс «он выглядел абсолютно – полностью – изможденным. Казалось, он лично отражал атаки бомбардировщиков». Добравшись через полчаса до Чекерса, Черчилль натянул на глаза черную атласную повязку, которой пользовался, когда хотел вздремнуть, и крепко уснул.

К восьми вечера, когда Черчилль проснулся, уже стало ясно, что немцам не только не удалось преодолеть истребительное заграждение британцев, но и что их собственные потери оказались настолько велики (только бомбардировщиков было сбито 59), что дальнейшие воздушные сражения такого масштаба нанесут урон им самим. Битва за Британию, памятный день которой стали отмечать 15 сентября, была выиграна. Налеты немецкой авиации продолжались, но отныне защитники Британии сражались с все нарастающим мастерством и уверенностью.

Поскольку пребывание на Даунинг-стрит, 10, стало считаться небезопасным, Черчилль с женой и сотрудниками 16 сентября переселились в помещения в здании Министерства торговли. Они располагались не под землей, как Центральные военные комнаты, а выше уровня земли и смотрели на парк Сент-Джеймс. Помещения были укреплены изнутри стальными балками, а снаружи – стальными ставнями, которые закрывали при опасности воздушного налета. Этот ряд комнат, получивший название «Филиал номера 10», одну из которых Черчилль превратил в картографический кабинет, стал его рабочим штабом до конца войны. Там он и ел, и спал. Известно, что он уходил ночевать в подземелье только три раза.

«Теперь у нас по ночам страшная артиллерийская канонада из всех пушек, – записал капитан Беркли в дневнике 17 сентября. – За это мы должны благодарить премьер-министра, который неделю назад топал ногами и кричал, что мы должны что-то сделать, иначе моральный дух будет подорван. Прожектора оказались крайне неэффективны, и люди отчаянно прислушивались к гулу бошей, безнаказанно шныряющих в лондонском небе. Поэтому решили задействовать пушки».

17 сентября, на следующий день после переселения в пристройку дома 10, Черчилль выступил в палате общин: «Я не сомневаюсь в нашей победе так же, как в том, что завтра взойдет солнце». Никакие военные или гражданские неудачи не могли поколебать уверенности Черчилля. Но каждый день приходили суровые вести. В этот день в Северной Африке итальянские войска пересекли ливийскую границу и продвинулись на сто километров в Египет. На море был торпедирован корабль «Бенарес», на котором эвакуировали детей в Канаду. 77 детей и 72 сопровождающих их взрослых и членов экипажа погибли.

Ночью 16 сентября немецкая авиация предприняла новый злодейский способ бомбардировки Лондона: мины стали сбрасывать на парашютах. Их никак нельзя было прицельно направить на военные или стратегические объекты. В ночь на 18 сентября снова сыпались парашютные мины. На следующий день Колвилл записал в дневнике, что Черчилль, «тронутый бесстрашием немцев в Уондсуэрте, свидетелем которого он был, теперь относится к ним все хуже и хуже и говорит, что большинство их надо кастрировать!».

Через два месяца после того, как Черчилль стал премьер-министром, началась подготовка к первой наступательной операции под знаменем генерала де Голля и его движения «Свободная Франция» на город и порт Дакар во Французской Северной Африке. Черчилль надеялся, что французские власти в Дакаре откажутся от своей лояльности вишистам и перейдут на сторону де Голля, обеспечив первый заморский успех «Свободной Франции». «Следует всячески помогать генералу де Голлю в его попытке закрепиться в Северной Африке», – сказал Черчилль начальникам штабов, которые после небольшого колебания согласились с тем, что наступление должны возглавить британские войска. 15 сентября, узнав, что гарнизон в Дакаре получил подкрепление в виде военных кораблей вишистов, Черчилль отложил было предприятие, но через два дня на совещании Военного кабинета Чемберлен и Иден выступили за реализацию наступления. Как и в случае ряда других инициатив периода войны, Черчиллю позже предъявили обвинение в недостатке осторожности, что совершенно не соответствовало его взглядам того периода.

Наступление, начатое 23 сентября, провалилось. Силы вишистов оказали упорное сопротивление. Их артиллеристы подбили британский линкор «Резолюшн» и крейсер «Камберленд». Экспедицию пришлось отменить. Черчилль, хотя и обескураженный, остался непреклонен. Этим вечером, отдав приказ сотне тяжелых бомбардировщиков нанести удар по Берлину и еще пятидесяти – атаковать немецкие баржи и портовые сооружения на берегу Ла-Манша, он сказал Колвиллу: «Пусть получат. Запомни: с врагом нельзя бороться вполсилы».