3. Пепелище
Валет ехал на своем автомобиле, к Восточной Колее. На сидении лежала ориентировка, пришедшая в обход службы безопасности от надёжного человека из Штатов. Ориентировка на Ника Старка. Красную Грозу…
Поезд на Восточной железнодорожной колее медленно догорал. От лагеря осталось пепелище, всё ещё ярко расцвеченное пламенем. Покореженные закопченные вагоны темнели пустыми провалами окон, те стёкла, которые по какому-то недоразумению оставались в своих проёмах раньше, теперь были выбиты. И не слышалось ни одного крика.
Вильгельм Байерс видел огромные рытвины и следы автомобильных колёс на мерзлой траве. Сколько машин побывало здесь? Две или три? И куда забрали детей? Он шёл медленно, чутко прислушиваясь, всматриваясь в каждую тень. Никаких признаков жизни, все, кто прятался в этом лагере, исчезли. Об их недавнем присутствии говорили только тлеющие угольки костра с виднеющимися в золе картофелинами, разбросанные кое-где тряпки и свежие следы ног — в тех местах, где грязь не успела застыть. Байерс сжал кулаки: он опоздал.
Первый вагон, кажется, сгорел полностью. А разносимый ветром странный сладковатый запах — знакомый… заставил его отшатнуться.
И все же Байерс приблизился к обваливающимся почерневшим ступеням, взялся за поручень и, подтянувшись, запрыгнул внутрь. Дым всё ещё не рассеялся, но гореть было уже нечему. Повсюду лежали полуистлевшие свертки тряпья, и именно они источали этот запах горелого мяса. Байерс вгляделся в один из свертков и отпрянул — провалы лопнувших от жара глаз смотрели на него с почерневшего младенческого лица.
Начальник Управления стремительно покинул вагон и пошел вдоль поезда. Он нашел два трупа — сначала черноволосого мальчика, потом большую нескладную девочку с бельмом на глазу, девочка прижимала к себе мертвого младенца. Оба были застрелены.
В какой бы вагон Байерс ни заглядывал, в надежде найти хоть одного живого ребенка, он видел множество вещей, свидетельствовавших о том, что здесь тоже жили дети, — игрушки, книги, поломанную, но ещё пригодную мебель. В шестом вагоне он нашел скрипку, а в самом последнем — старый рояль.
Мысль о том, что ему предстоит рассказать обо всем этом Гертруде Шённ, заставила крепко сжать кулаки. Он не успел. Он не предугадал. Он допустил то, чего не было вот уже шесть последних лет. Этих детей просто вырезали, как вырезают злокачественные опухоли… да, именно так называл охоту на детей министр Свайтенбах. Злость заполнила его разум настолько, что казалось там уже не осталось места ни логике, ни осторожности. И когда из канавы навстречу выбралась шатающаяся фигура, Байерс не вынул пистолета. Он просто поднял голову и стал ждать, пока человек приблизится.
— Вилл…
Незнакомец подошёл, и Байерс наконец смог узнать его. Николас Старк, Красная Гроза, стоял и смотрел на него помутившимися от боли глазами. Лицо было разбито и залито кровью, свитер и старые джинсы порваны.
— Чёрт возьми, Вилл… — откашлявшись, мужчина схватился за его плечо, чтобы не упасть. — Это были военные. Они забрали их. Нужно догнать. У тебя есть машина?
Вильгельм Байерс молчал. Он по-прежнему сжимал в левой руке топор. Старк неожиданно увидел его и попытался усмехнуться:
— Твои методы изменились со времени нашей дружбы? Ты ведь всегда любил стрелять.
Стройная цепочка умозаключений, пугающих и так долго отгоняемых, наконец отчетливо выстроилась в голове начальника Управления по Особо Важным Делам. Всё было ясно. Красная Гроза делает лишь то, зачем его наняли. Странное появление здесь. Глупая ложь о потерянной памяти, чтобы заслужить доверие детей и его, Байерса. Пара красивых поступков, Коты ведь наверняка получили приказ его не убивать. Попытка заполучить оружие. А теперь, когда она провалилась, он избавился от детей и…
— Что ты делаешь?
Подойдя вплотную, Байерс резко толкнул его, и Старк рухнул навзничь на траву. В следующий миг начальник Управления уже поставил сапог на грудную клетку, надавливая — пока не сильно, по-прежнему не произнося ни слова.
— Вилл! — гримаса боли исказила лицо Ника. — Ты рехнулся? Надо идти за детьми!
Валет уже полностью вытеснил Байерса, и даже собственное имя показалось чужим.
— Зачем ты так поступил, Ник? — он прижал его к земле сильнее и услышал хриплый стон боли. — Как ты мог им продаться? Какое у тебя задание? Разделать этих детей на органы?
На мгновение Старк замер. Они посмотрели друг другу в глаза.
— Знаешь, — утвердительно прошептал он. — Что ж… тогда ты должен знать, что это не так, Вилл. Я друг. — Он дёрнулся, но безуспешно. — И не будь идиотом! Ты тратишь время, а моя Вэрди…
— Замолчи, — процедил сквозь зубы Байерс. — Ты зря сюда заявился. С такими, как ты, я поступаю всегда одинаково, и ни одного ещё не нашли свои.
Говоря всё это, он крепче сжимал топорище. Взгляд светлых глаз Ника, с которым они провели вместе столько лет, не давал решиться, не позволял убить так, как он убивал всегда, — холодно рубя и наслаждаясь каждым воплем жертвы и каждым треском ломаемых костей, — убивал с осознанием того, что делает это ради своего президента. Но… он никогда не делал этого с предавшими его друзьями.
Сейчас он наконец замахнулся, готовый опустить лезвие — Старк, видимо, потерявший немало крови, не пытался освободиться — только грудь вздымалась под сапогом Байерса. Руки безвольно опустились. И всё же… впервые Вильгельм закрыл глаза, готовясь услышать хруст. Впервые опускал руки медленно, уже понимая, что первый удар получится слишком слабым, возможно, только сломает ключицу или разрубит плечо. Сорвет с губ вопль. Хотя нет… ему ли не знать, что Ник не будет кричать.
Решиться с первого раза не получилось. Топор замер в паре дюймов от лица старого друга, и тот неожиданно усмехнулся:
— Ты не изменился, Вилл. Совсем.
— А ты изменился.
Снова занёс руку. Злость и обида застилали глаза. В абсолютной тишине, повисшей между ними, ответные слова прозвучали очень отчётливо:
— Да. Только… у меня к тебе одна просьба. Когда убьёшь меня, спаси Вэрди. Пожалуйста.
Я обещал защитить…
Моментальная вспышка, ни единой мысли. Только импульс — резкий и хлёсткий, как пощёчина. Разум вернулся за долю секунды. Немыслимого физического усилия стоило ослабить новый удар, разворачивая лезвие плашмя — оно лишь прошлось по плечу Ника, оставив глубокий порез, и гулко ударилось о землю. Байерс снова всмотрелся в бледное лицо и уже спустя мгновение протянул руку:
— Поднимайся.
Ник не двигался. Из раны на плече сочилась кровь, он тяжело, с присвистом, дышал, глядя снизу вверх:
— Почему? Ты прощаешь меня?
Он не прощал. Но не мог и убить, не теперь. Валет, яростный и жаждущий крови, отступил. Байерс с трудом разомкнул пересохшие губы, каждое слова казалось выталкиваемым из глотки камнем:
— Сейчас я верю тебе, Ник. И этого достаточно.
Холодные пальцы крепко сжали его руку. Поднявшись, друг детства пошатнулся, но устоял на ногах и с неожиданной улыбкой попросил:
— Только забудь моё старое имя. Теперь меня зовут Скай.
Вильгельм попытался улыбнуться, но вышло лишь нервно искривить губы.
Они зашагали вдоль останков поезда — в сторону брошенного начальником Управления автомобиля. Это было странно — снова идти с Ником плечом к плечу и лишь на каком-то очень глубоком уровне понимать, что поступаешь правильно. Доверия не хватало, но… дружба никуда не исчезла, не исчезла даже в тот миг, когда на его стол опустился лист с донесением о «Красной Грозе».
Байерс некоторое время не решался заговорить, потом наконец спросил:
— Тебя сильно ранили? У меня есть с собой лекарства и бинты.
Помедлив, Скай ответил:
— Леон Кац чуть не сломал мне спину. Джина Кац стреляла в меня трижды. После того, как один из вагонов — тот, где дети хранили несколько газовых баллонов, — взорвался, меня отбросило волной. Коты решили, что я мёртв, и… — он внимательно всмотрелся в следы на земле, — кажется, ты спугнул их, потому что они не стали проверять, жив ли я. Что ты тут делаешь? И… наверно, это не моё дело, но почему топор?
Стоило ли говорить правду? Это было не лучшим решением — признаваться в том, что некая часть его личности — свихнувшийся влюбленный, смысл существования которого — убивать каждого, кто покусится на безопасность и жизнь самой удивительной, лучшей на свете женщины. Быть её незримой тенью, прячущейся за презентабельной внешностью светловолосого бывшего полицейского с попугайчиком на плече. Нику совсем не обязательно было знать всё это, но…
— Вилл?
Он опять поднял глаза и, вытирая топор о брючину, ответил:
— Я пришёл, чтобы избавиться от тебя. Я знаю, зачем тебя послали, Ник. И я обещаю, что ты к ней не приблизишься, иначе…
Ник усмехнулся:
— Ты все ещё думаешь, она нужна мне? Посмотри на меня, Вилл. Я… — странное выражение появилось на лице и тут же сменилось прежней мрачной сосредоточенностью. — Ты думаешь, после того, что я пережил здесь…. Меня могут интересовать старушки в президентских креслах?
— Она не старушка.
Они приблизились к машине, и Байерс, распахнув дверцу, полез за медикаментами — они хранились в бардачке.
— Ты к ней неравнодушен, да? — голос Ника заставил его резко дернуться. — Найди мне обезболивающее. Любое сильное, только чтобы не перестать соображать. У тебя есть оружие? Ты знаешь, куда ехать?
Вопросов было слишком много. И, предпочтя проигнорировать первый, Байерс протянул небольшую упаковку фенацетиновых анальгетиков:
— Три, не больше.
Глядя, как Ник быстро глотает таблетки, он хмурился: раны явно были серьёзные. Когда Старк взялся за четвёртую, Байерс решительно отобрал упаковку и протянул ему бутылку воды:
— Хватит, Ник. Я должен был угробить тебя по-другому, а не таблетками. Садись.
Сам он забрался на водительское место и взял телефон. Три пропущенных звонка. От неё. В такое время. Тревога заставила его крепко сжать мобильный в руке и быстро перенабрать номер. Хмурясь, он поднёс трубку к уху.
— Так она нравится тебе? — Скай, откинувшийся на сиденье, не отводил от него взгляда. — Поэтому ты стал таким психом? Я…
— Да, мой дорогой Вилл. Где ты? — мелодичный голос заполнил сознание, и всё остальное тут же исчезло. — Я волновалась. Ты мне нужен срочно, у нас проблемы. Кацы…
— … похитили детей, — тихо закончил он. — Простите, фрау Шённ, я… опоздал.
Госпожа Президент молчала. А он отчётливо слышал в трубке чей-то плач и ждал, с новой силой ощущая вину. За это она должна была отстранить его. Он не оправдал доверия и более его не заслуживал. И…
— Надо спешить, или как минимум одного из тех детей сегодня не станет. Отправляйся к дому Чарльза Леонгарда. А мы едем.
Она не кричала. Голос звучал прохладно и ровно. Она просто собиралась решать проблему. Так, как всегда. Тихо выдохнув, он переспросил:
— Мы? Вы с охраной?
— Со мной Ричи и… — она помедлила, — выжившая девочка. Я должна сделать всё сама, Вильгельм. С меня хватит. Отправляйся. И будь осторожен, понял?
— Хорошо. Что мне нужно сделать?
Некоторое время на том конце молчали. Потом Гертруда Шённ ответила:
— Там, в подвале, стоит машина, её — уничтожить.
— Вас понял. А люди?
— Если найдёшь кого-то, выводи. Там… — она поколебалась немного, — должна быть девочка. Найди её. Обязательно.
— Хорошо, фрау.
— До связи, Вилл. И… не надо так себя казнить. Ты не виноват. Мы спасём их и покончим со всем этим. Сегодня ночью.
Она отсоединилась. Вильгельм молча повернул ключ зажигания. Когда машина наконец тронулась, Скай здоровой рукой коснулся его плеча и сказал:
— Не переживай. Ты её стоишь, если я правильно помню её досье. Но я никогда бы не подумал. Ей ведь…
«49 лет. Но она такая слабая. И ей так нужна защита. Моя, потому что больше её защищать некому. Тебе этого не понять», — подумал Байерс, а вслух сказал:
— Неважно. — Он вдавил до упора педаль газа и резко вырулил на дорогу. — Я могу то же сказать тебе. Ты изменился.
Лесополоса слилась в сплошную грязно-зелёную ленту на фоне тёмного облачного неба.
— Не повторяй это с такой частотой. — Новая улыбка тронула губы. — Я по-прежнему твой друг, Вилл. Если ты не боишься таких друзей.
Байерс лишь кивнул. Выбирать друзей ему сейчас не приходилось. Машина мчалась в город.
* * *
Он бежал так, что ноги давно уже отказывались ему повиноваться. Иногда он падал, обдирая колени и локти, но тут же вскакивал и нёсся дальше. Как можно дальше от пепелища. От своего дома. От тех, кого больше не было или не будет в скором времени. Это всё его вина.
Алан видел яркую вспышку взрыва, после которой Ская отшвырнуло далеко в сторону. Видел, что тот больше не поднялся. Видел, как застрелили Маару. И до сих пор чувствовал под своими руками костлявые плечи Робина, которого он тряс и звал, пока до него не дошло… на этом воспоминании у него защипало в глазах. Он убегал как трус. Но его оправдывало одно: у его бешеного бега была цель. Единственная — Сильва Леонгард, с ее помощью ещё можно изменить…
На улицах почти совсем не было машин, но то там, то тут он видел мерцающие тревожные огоньки машин «скорой помощи». В городе что-то определённо происходило. Он побежал быстрее, больше всего на свете боясь попасться быкам. Только не сейчас.
Нужный дом он запомнил очень хорошо. Особняк был тёмным, не светилось ни одно окно. Ал остановился перед наглухо запертыми воротами. Посмотрел на будку с собаками — оба пса дремали внутри. Несколько мгновений он колебался — и полез через ограду. Когда он приземлился, со стороны будки ему почудилось движение. Но тяжелой собачьей поступи не было слышно, как не было слышно и глухого рычания.
Ал помнил главное — не бежать. Тот, кто бежит, становится добычей. Того, кто идёт медленно и уверенно, собаки могут принять за хозяина. И он пошёл через двор, внутренне сжатый в один сплошной комок страха, — в любой момент ожидая броска и лязга клыков.
У стены дома он остановился. Все окна были заперты… кроме одного, на верхнем этаже. Алан смотрел на него, когда вдруг услышал отчётливый стук. Он ещё раз обвел окна взглядом и понял: стучат в единственное зарешеченное. А с той стороны окна смотрело бледное лицо, обрамленное светлыми волосами.
— Алан! ― Сильва, открыв окно, высунула через решётку руку.
Совсем близко росла большая развесистая липа, и, глубоко вздохнув, мальчик уцепился за самую низкую ветку. Он лез долго, постоянно рискуя сорваться, чувствуя саднящую боль в ладонях. Он не лазал по деревьям уже много лет. Но девочка всё ещё махала ему.
Ветка, которая вела к открытому окну, была тонкой, и в какой-то момент Алан просто прыгнул, чувствуя, что она прогибается под его весом. Ударившись животом о подоконник, он вцепился во что-то руками и подтянулся, тяжело переваливаясь в комнату и падая на пыльный палас. Комната, где он оказался, была чем-то вроде кабинета или маленькой библиотеки, видимо, ею не часто пользовались. Поднявшись, он направился к открытой двери, выглянул в пустой коридор и тут же снова услышал стук, в дверь впереди.
Он вынул из кармана перочинный ножик с отмычками и подошёл к замку. Через несколько мгновений дверь распахнулась.
Сильва сидела на полу перед ним, лицо у неё было мертвенно-бледным, зрачки странно, неестественно расширены.
— Он их убьёт… — прошептала она. — Прости. Я… проиграла. Мой отец…
Сейчас она не казалась взрослой и уверенной. Скорее она напоминала жалкий призрак какой-то маленькой девочки-утопленницы.
— Что он с тобой сделал?
— Я… — она потёрла лоб, — не помню. Он говорил со мной и…
Слова она произносила с усилием, то и дело сбиваясь и начиная оглядываться вокруг, словно ища что-то.
— Где он? — Ал наклонился к ней, крепко схватив за руку и всматриваясь в лицо. — Где твой отец?
— Мне кажется… он поехал туда, где делает операции. И он…
Ал потянул её к себе:
— Коты убили наших, слышишь? Это из-за тебя! Отвечай, что и у кого он собирается вырезать? Ты должна знать!
— Я не знаю, — она попыталась встать, но у неё подогнулись ноги. — Отпусти!
— Я звоню в полицию.
— Не смей! — она вцепилась в край его свитера. — Они его убьют!
— Или он убьёт остальных!
— Я не могу его предать, Алан… — глухо прошептала она, медленно разжимая пальцы и отходя назад.
Больше не слушая, он развернулся и побежал. Он знал точно, что ему нужно найти. По лестнице он почти скатился, не считая ступеней, и замер перед подвальной дверью. Толстой и тяжёлой, запертой на замок. Алан вскрыл его с большим трудом, сломав две из оставшихся отмычек. Но он знал, что он у цели.
Ал взялся за тяжелую железную ручку и настороженно прислушался. Ему почудилось какое-то гудение с той стороны. Наконец он потянул дверь на себя и… увидел то, о чём раньше читал и в существовании чего сомневался. Чёрный тяжелый ящик со множеством рычагов и кнопок. Из пяти лампочек горела одна — белая. Большой круглый переключатель стоял на частоте 2а — третьем делении из шести. Последним выделенным ярко-красным, было деление 3b. Алан нахмурился, изучая прибор. Пять разноцветных рычагов, из них опущен на позицию «оn» только один — белый. Две большие кнопки, нажата первая — та, возле которой написано «glоbаl», на второй написано «mаnuаl». Машина издавала ровное, монотонное гудение. Мальчик протянул руку.
— Алан…
Сильва появилась на пороге. Шатаясь, она подошла к нему.
— Не может быть… — шепнула она, глядя на прибор. — Я ведь должна была понять уже когда здесь была та одноглазая. Ну почему…
— Как это выключить? — глухо спросил он.
— Я не знаю.
— Ты должна хоть что-то об этом знать! — почти крикнул он. — Ты его дочь!
От этих слов она задрожала… но кажется, эта слабость была недолгой. С огромным усилием она преодолела её и выпрямилась, пристально глядя на изобретателя:
— Всё, что я знаю, — этой штукой он пугал тех, кого вы называете Котами.
Сейчас он неожиданно вспомнил браслеты на запястьях Джины и Леона. Во время нападения он успел разглядеть их — они были похожи на простые полоски металла с погасшими красными лампочками. Но додумать эту мысль он не успел.
— Послушай, Алан, наша горничная лежит на полу. Она без сознания, ей, наверно, стало плохо. Мне нужно вызвать скорую, почини телефон, папа что-то сделал с ним, и..
Её слова звучали как бред. Алан знал, что за городской чертой Чарльз Леонгард скоро начнёт убивать детей и что она по-прежнему не хочет помогать, чтобы как-то остановить его. Зато она думает о какой-то горничной. Чёртова девчонка. Чем только её накачали, что она…
Странная догадка неожиданно заставила его спросить Сильву:
— У вашей горничной есть дети?
— Есть. Двое маленьких. Они…
Ал взглянул на машину. Белый рычаг. Белая лампочка. Низкая частота — ещё маловато, чтобы убить, но уже достаточно, чтобы заставить отключиться всех взрослых, связанных белыми нитями. Нитями родительской привязанности. Снова он вчитался в надписи на металлическом корпусе, протянул руку к рычагу и…
— Не двигаться, Алан. Не смей ничего трогать.
Изобретатель оглянулся и замер, увидев нацеленное на него дуло пистолета. На пороге стояли Скай и Вильгельм Байерс.
