ГЛАВА 55
ВОЗВРАЩЕНИЕ ВЛЮБЛЕННОГО

Стоял уже конец июня; вняв настойчивым увещеваниям Молли и ее отца, равно как и щедрым призывам мистера и миссис Киркпатрик, Синтия сдалась и отправилась продолжить свой прерванный визит в Лондон, но не ранее, чем разлетевшаяся молва о ее внезапном возвращении к одру болезни Молли сильно изменила в ее пользу переменчивое мнение маленького городка. Ее роман с мистером Престоном был задвинут в тень, теперь все только и говорили о ее добром сердце. В свете выздоровления Молли все вокруг словно окрасилось в розовые тона — да, собственно, настал срок, когда и на самом деле зацвели розы.

Однажды утром миссис Гибсон принесла Молли огромную корзину цветов, присланную из Холла. Молли все еще завтракала в постели, теперь же как раз спустилась вниз; она уже достаточно окрепла, чтобы украшать гостиную цветами; разбирая присланный подарок, она не удержалась от нескольких замечаний:

— Ах! Бело-розовые бутоны! Миссис Хэмли любила их больше всех других цветов и сама так была на них похожа! Дикая роза — каким ароматом она наполняет комнату! Я уколола палец, но это не важно. Ах, мама, посмотрите на эту розу! Я забыла ее название, но это очень редкий цветок, он растет только на затененном участке стены рядом с шелковицей. Роджер купил саженец этого дерева для своей матушки, на собственные деньги, когда был еще совсем юным; он показал мне его, и я запомнила.

— Я полагаю, Роджер эти цветы и прислал. Папа разве при тебе не говорил, что вчера встретил его?

— Нет! Роджер! Роджер вернулся! — вымолвила Молли, залившись краской, а потом стремительно побледнев.

— Да. А, я теперь вспомнила, ты ушла спать еще до того, как папа вернулся, а потом его рано утром вызвали к этой несносной миссис Билль. Да, позавчера, совершенно неожиданно, Роджер прибыл в Холл.

Молли обессиленно откинулась на спинку стула; некоторое время она была не в состоянии заниматься цветами. Новость своей неожиданностью поразила ее в самое сердце.

— Роджер вернулся!

Так случилось, что в тот день мистер Гибсон был занят больше обычного и домой приехал только ближе к вечеру. Молли все это время оставалась в гостиной — даже не поднялась наверх, чтобы прилечь днем, как это вошло у нее в последнее время в привычку, — ей не терпелось услышать подробности о возвращении Роджера, которое все еще представлялось ей почти невероятным. На деле же, в нем не было ничего неожиданного, просто долгая болезнь заставила ее потерять счет времени. Роджер уехал из Англии, намереваясь пройти вдоль восточного берега Африки до мыса Доброй Надежды и оттуда продолжить свое путешествие сообразно поставленным перед ним научным целям. В последнее время все письма ему адресовались в Кейптаун; именно там, двумя месяцами ранее, он узнал о смерти Осборна и получил отказ Синтии, изложенный в столь поспешно написанном письме. Он рассудил, что поступит правильно, если немедленно вернется в Англию и сообщит обо всех обстоятельствах пославшим его джентльменам, в том числе о тайном браке и внезапной смерти Осборна. Он предложил — и предложение было принято — вернуться в Африку при первой возможности, на любой срок, какой они сочтут справедливой заменой тех пяти месяцев, которые он еще должен был на них отработать. Все они, по большей части, и сами были землевладельцами и понимали, как важно доказать законность брака старшего сына в роду и установить наследственное право его отпрыска на фамильную собственность. Все эти сведения, хотя в куда более сжатой форме, мистер Гибсон сообщил Молли всего за несколько минут. Она сидела, выпрямившись, на софе и была совершенно очаровательна — щеки полыхали румянцем, глаза сияли.

— Вот как! — произнесла она, когда отец умолк.

— Вот так! И что? — спросил он игриво.

— Ну как же, столько новостей. Я весь день дожидалась, когда смогу тебя расспросить. А каков он с виду?

— Если можно вообразить, что молодой человек двадцати четырех лет может стать выше, тогда он стал выше. Впрочем, думаю, так просто кажется потому, что он стал крепче, мускулистее — словом, возмужал.

— А! Так он переменился? — спросила Молли, несколько обескураженная словами отца.

— Да нет, не переменился. Но и на прежнего себя не совсем похож. Во-первых, он загорел до черноты, просто настоящий негр, и отпустил бороду, густую и длинную, как хвост моей кобылы.

— Бороду! Ну, рассказывай же дальше, папа. А говорит он все по-прежнему? Я бы узнала его голос среди тысяч!

— Готтентотского кваканья я не уловил, если ты это имеешь в виду. И я не услышал от него «Цезарь с Помпеем друг друга похожий, особенно Помпей» — это единственный образец негритянского говора, который я в состоянии вспомнить навскидку.

— И в котором я никогда не усматривала ничего смешного, — вставила миссис Гибсон, вошедшая в комнату уже после начала разговора, поэтому она не поняла, к чему клонит ее муж.

Молли заерзала; ей хотелось продолжить расспросы, хотелось, чтобы отец и дальше отвечал точно и по сути, однако она знала, что, стоило его жене вступить в разговор, немедленно выясняется, что мистеру Гибсону необходимо срочно куда-то отлучиться по делу.

— Скажи мне, все ли гладко между ними? — В обычных обстоятельствах Молли не стала бы задавать такой вопрос в присутствии миссис Гибсон, ибо они с отцом давно пришли к тактичному обоюдному соглашению обходить молчанием то, что знали и чему были свидетелями, уважая чувства тех троих, из кого ныне складывалась семья в Холле.

— А! — сказал мистер Гибсон. — Похоже, Роджер во всем наводит порядок, спокойно и твердо, как всегда.

— «Наводит порядок»? А что там не так? — сразу же заинтересовалась миссис Гибсон. — Полагаю, сквайр и его невестка-француженка не больно-то ладят? Господи, как же я рада, что Синтия действовала столь молниеносно; в противном случае она оказалась бы втянута во все эти дрязги, а это так неловко. Бедный Роджер! Вернуться домой и выяснить, что на его пути к наследству стоит младенец!

— Дорогая, тебя просто не было в комнате, когда я объяснял Молли, в чем первостепенная причина возвращения Роджера: официально утвердить сына своего брата в его законных правах. Теперь работа эта почти завершена, и он, в соответствующей степени, испытывает радость и удовлетворение.

— Получается, он не сильно огорчен тем, что Синтия разорвала помолвку? — (Теперь миссис Гибсон могла с полной безнаказанностью называть это «помолвкой».) — Я всегда опасалась, что чувства его весьма поверхностны.

— Напротив, он глубоко уязвлен. У нас с ним вчера был долгий разговор на эту тему.

И Молли, и миссис Гибсон не отказались бы узнать подробности этого разговора, но мистер Гибсон предпочел обойти этот вопрос молчанием. Он сообщил только, что Роджер настаивает на своем праве лично переговорить с Синтией и, узнав, что в данный момент она гостит в Лондоне, он отказался от дальнейших разъяснений и не стал к ней писать, предпочтя дождаться ее возвращения.

Молли продолжила расспросы об иных предметах:

— А миссис Осборн Хэмли? Как ее самочувствие?

— Появление Роджера чрезвычайно ее взбодрило. Кажется, раньше я не видел, чтобы она улыбалась, теперь же она периодически одаривает его очаровательными улыбками. Похоже, они сдружились; когда он заговаривает с ней, с ее лица исчезает это странное, испуганное выражение. Полагаю, она прекрасно знает о том, что сквайр хочет отправить ее обратно во Францию, и ей тяжело решить, оставлять или не оставлять здесь ребенка. Понимание того, что ей предстоит принять подобное решение, пришло к ней тогда, когда она была сломлена горем и болезнью и ей не с кем было посоветоваться на предмет того, в чем состоит ее долг, пока не появился Роджер, которому она, сколько я понимаю, доверяет безоговорочно. Он сам рассказал мне все это в общих чертах.

— Похоже, у вас и вправду был долгий разговор, папа!

— Да. Я ехал к старому Эбрахаму, но на пути сквайр окликнул меня через изгородь. Он и сообщил мне все новости; отказаться от предложения заехать к ним на второй завтрак было совершенно невозможно. Кроме того, Роджер всегда говорит кратко и внятно; чтобы уяснить все вышеизложенное, не понадобилось много времени.

— Полагаю, он в ближайшее время нанесет нам визит, — обратилась миссис Гибсон к Молли. — Вот там и посмотрим, что именно сможем от него услышать мы.

— Думаешь, нанесет, папа? — не без сомнения спросила Молли. Она помнила их последнюю встречу в этой комнате и те надежды, с какими он оттуда вышел; судя по лицу отца, он, похоже, подумал о том же, слушая речи жены.

— Не могу сказать, дорогая. Пока он не убедится в намерениях Синтии, полагаю, ему будет не слишком приятно являться с визитами вежливости в дом, где они познакомились, впрочем он из тех людей, кто всегда поступает правильно, вне зависимости от того, приятно это им или нет.

Миссис Гибсон едва дождалась, пока муж закончит эту тираду, и тут же выдвинула свои возражения:

— «Убедиться в намерениях Синтии»! Смею заверить, она высказала их достаточно однозначно! Что еще ему нужно?

— Он хочет удостовериться в том, что письмо не было написано под влиянием мимолетного порыва. Я сказал ему, что так оно и было, хотя и не счел себя вправе объяснять, чем был вызван этот порыв. Он считает, что сможет убедить ее вернуться к прежним отношениям. Я так не считаю — и сказал ему об этом. Но разумеется, ему нужна полная уверенность, а таковую ему может дать только сама Синтия.

— Бедная Синтия! Бедное мое дитя! — горестно возгласила миссис Гибсон. — На что она обрекла себя, когда зачем-то поддалась уговорам этого человека!

Глаза мистера Гибсона метнули огонь. Впрочем, он не разомкнул крепко сжатых губ, лишь пробормотал: «Этого человека, надо же!» — но совсем тихо.

Молли в свою очередь была задета некоторыми высказываниями отца. «Визиты вежливости»! Неужели это и вправду так? Всего лишь «визиты вежливости»! Впрочем, как ни называй, визит этот состоялся уже несколько дней спустя. Молли сознавала, и даже слишком отчетливо, что Роджер ощущает неловкость своего положения относительно миссис Гибсон, что на деле он испытывает сильнейшую душевную боль, однако миссис Гибсон, разумеется, ничего такого не заметила, ибо ей чрезвычайно польстил визит человека, чье имя, в связи с его возвращением, появилось на страницах многих газет, человека, о котором уже спрашивали и лорд Камнор, и обитатели Тауэрс.

Молли, в своем очаровательном белом «больничном» платье, сидела в гостиной, то читая, то погружаясь в мечты, ибо июньский воздух был чист и целителен, сад весь в цвету, деревья в густой листве, так что чтение у открытого окна фактически не было чтением; кроме того, миссис Гибсон постоянно отвлекала ее замечаниями касательно своего рукоделия. И вот после второго завтрака — самое подходящее время для визитов — Мария доложила о приходе мистера Роджера Хэмли. Молли вздрогнула, а потом тихо, робко встала со своего места, в гостиную же вступил загорелый, бородатый, сурового вида человек, в ком она не сразу распознала беспечные мальчишеские черты, которые изучила до малейшей подробности два года назад. Впрочем, в тех краях, где странствовал Роджер, за несколько месяцев можно возмужать так, как в более умеренном климате не возмужаешь и за годы. Кроме того, усердная работа мысли, постоянные тревоги, проистекающие из ежедневных опасностей, глубже и четче запечатлевают характер в чертах лица. Да и личные его обстоятельства в последнее время тоже были не из тех, что придают бодрости и жизнерадостности. При этом голос его остался прежним; то была первая весточка от старого друга, которую уловила Молли, когда он обратился к ней тоном куда более мягким, чем тот, которым он произносил традиционные любезности, адресованные ее мачехе:

— Меня так огорчила весть о вашей болезни! Да вы и сейчас выглядите совсем хрупкой! — Он с приязнью всматривался в ее лицо.

Молли почувствовала, что взгляд этот заставил ее густо покраснеть. Чтобы положить конец собственному замешательству, она подняла лицо — и на него глянули ее прекрасные, нежные серые глаза — раньше он их не замечал или не мог этого припомнить. Она улыбнулась, зардевшись еще сильнее, и произнесла:

— О! Сейчас-то я уже набралась сил, раньше было хуже. А болеть, когда кругом лето и все в цвету, вовсе не к месту.

— Я слышал, сколь многим мы… я обязан вам, — отец не устает вас расхваливать…

— Пожалуйста, не надо, — остановила его Молли, и, несмотря на все усилия, на глазах ее показались слезы.

Он, похоже, понял ее с полуслова и заговорил, якобы обращаясь к миссис Гибсон:

— Кстати, моя невестушка может часами говорить про Monsieur le Docteur — так она называет вашего мужа!

— Я пока не имела удовольствия познакомиться с миссис Осборн Хэмли, — сказала миссис Гибсон, внезапно осознав, что, возможно, от нее ждут такого подвига, — и буду очень признательна, если вы извинитесь перед ней за подобное небрежение. Но Молли в последнее время доставила мне столько тревог и забот — вы же знаете, я отношусь к ней как к собственной дочери, — что я и вообще никуда не выезжала; пожалуй, следует добавить — за исключением Тауэрс, но ведь он для меня все равно что второй дом. Кроме того, насколько мне известно, миссис Осборн Хэмли намеревается в ближайшее время вернуться во Францию? В любом случае мое небрежение непростительно.

Эта незамысловатая ловушка, расставленная с целью получить новости о последних событиях в семействе Хэмли, сработала весьма удачно. Роджер ответил так:

— Я уверен, что миссис Осборн Хэмли будет очень рада познакомиться со всеми друзьями нашей семьи, как только немного окрепнет. Кроме того, я надеюсь, что ей не придется ехать во Францию. Она сирота, и я рассчитываю убедить ее поселиться у моего отца. Но пока ничего еще окончательно не решено.

После этого, будто спеша как можно быстрее завершить свой «визит вежливости», он встал и откланялся. Уже у двери он обернулся — ему показалось, что он забыл что-то сказать, впрочем что именно, он так и не вспомнил, ибо поймал пристальный взгляд Молли, заметил ее смущение при этом открытии и со всей возможной поспешностью вышел.

— Бедный Осборн был прав! — произнес он. — Она выросла и обрела нежную и благоуханную красу — именно так он и предсказывал: или это характер сделал отчетливее черты ее лица? Итак, в следующий раз я пересеку этот порог, чтобы узнать свою участь!

Мистер Гибсон сообщил жене о том, что Роджер просит о личном разговоре с Синтией, с одной целью: чтобы она передала это своей дочери. Говоря по правде, он не видел особого смысла в таком разговоре, однако считал, что будет целесообразно, если Синтия узнает всю истину касательно последствий своих поступков; так он и сказал жене. Та же взяла дело в свои руки и, на словах согласившись с мистером Гибсоном, даже не упомянула о его просьбе в письме к Синтии. Ей она написала следующее:

«Так-то вот! — сказала она про себя, складывая письмо и надписывая адрес. — Это ее не обеспокоит и не встревожит. При этом там все правда — или почти правда. Разумеется, когда она вернется, он захочет ее видеть; остается надеяться, что до тех пор мистер Хендерсон повторит свое предложение, так что это уже будет дело решенное».

Но вот в один прекрасный вторник, утром, Синтия объявилась в Холлингфорде и в ответ на настойчивые расспросы матери заявила лишь, что мистер Хендерсон больше не делал ей предложения. Да и с какой стати? Она уже один раз ему отказала, не объяснив причины отказа, по крайней мере главной причины. Она не могла с точностью утверждать, дала бы она иной ответ, если бы Роджера Хэмли вовсе не существовало на свете. Нет! Дядя и тетя Киркпатрик ничего не слышали о предложении Роджера, ее кузины тоже. Она ведь с самого начала объявила, что хотела бы сохранить дело в тайне, и, соответственно, никому об этом не упоминала — в отличие от других. Под этими беспечными, легковесными словами таились куда более глубокие чувства, но миссис Гибсон была не из тех, кто заглядывает дальше поверхности. С самого знакомства Синтии и мистера Хендерсона она вбила себе в голову, что те должны пожениться; знать, что, во-первых, и ему в голову пришло то же желание, но препятствием к его осуществлению является любовь Роджера к Синтии со всеми ее последствиями, и, во-вторых, сама Синтия, несмотря на благоприятную обстановку, созданную ее родственниками, не смогла добиться повторного предложения, — тут «и святой вышел бы из себя», как выразилась миссис Гибсон. До конца этого дня она отзывалась о Синтии не иначе как о неблагодарной, не оправдавшей ее ожиданий дочери; Молли никак не могла понять почему, однако ей было обидно за Синтию, пока та не сказала горько:

— Не обращай внимания, Молли. Мама злится, потому что мистер… Потому что я не вернулась обрученной невестой.

— Да; а это было в твоей власти — вот в чем неблагодарность! Я же не требую от тебя того, что не в твоих силах, — произнесла миссис Гибсон ворчливым голосом.

— Но где же неблагодарность, мама? Я очень устала и от этого, видимо, медленно соображаю. Однако я нигде не усматриваю неблагодарности.

Синтия говорила утомленным голосом, откинув голову на диванные подушки, как будто ей было все равно, ответят ей или нет.

— Ну как же, разве ты не видишь, мы делаем для тебя все, что только в наших силах: одеваем тебя, отправляем в Лондон; и вот у тебя появилась возможность освободить нас от этих трат, а ты ею не воспользовалась!

— Нет! Синтия, дай мне сказать! — вмешалась Молли, вся пунцовая от негодования, и отпихнула предостерегающую руку Синтии. — Я убеждена, что папе не в тягость и даже приятно тратить деньги на своих дочерей. И я знаю наверняка: он не хочет, чтобы мы выходили замуж до того…

Она сбилась и умолкла.

— Так «до чего же»? — с насмешкой осведомилась миссис Гибсон.

— До того, как мы полюбим кого-то всей душой, — сказала Молли тихо, но твердо.

— Ну что же, после такой тирады — кстати, далеко в нелучших правилах хорошего тона — мне уже сказать нечего. Я не стану ни содействовать, ни препятствовать любовным увлечениям ни той ни другой из вас. В мои времена мы были только признательны старшим за советы.

И с этими словами она выплыла из комнаты, дабы привести в исполнение посетившую ее мысль: написать миссис Киркпатрик конфиденциальное письмо, где излагалась бы ее собственная версия «сложного и неприятного положения», в котором ранее оказалась Синтия, и восхвалялись бы ее «утонченные понятия о чести», а также содержались бы намеки на полное ее безразличие ко всей мужской половине рода человеческого, причем мистера Хендерсона следовало деликатно исключить из этой половины.

— Боже ты мой, — воскликнула Молли, с облегченным вздохом бросаясь в кресло, как только миссис Гибсон вышла из комнаты, — какой же я стала вспыльчивой после болезни! Но я не могла вынести ее намеки на то, что папа жалеет на тебя денег.

— Я убеждена, что не жалеет, Молли. Уж передо мной-то можешь его не выгораживать. Мне просто обидно, что мама по-прежнему видит во мне «обременение» — так в объявлениях в «Таймс» называют несчастных детишек. Впрочем, я всю жизнь была для нее обременением. Знаешь, Молли, я впадаю в какое-то непреходящее отчаяние. Нужно все-таки попытать удачи в России. Я слышала, что в Москве есть место для гувернантки-англичанки, в семействе, у которого земель целые провинции, а рабов целые сотни. Я решила им написать, но отложила до возвращения домой; уж тогда-то я никому не буду здесь больше мешать — будто бы вышла замуж. Ах, боже мой! После ночи в дороге на душе всегда тоска. Как там мистер Престон?

— Он переселился в Камнор-Грейндж, в трех милях отсюда, и больше не приезжает в Холлингфорд на чаепития. Я как-то раз видела его на улице, но это еще вопрос, кто из нас двоих сильнее старался избежать встречи.

— Ты пока ничего не сказала о Роджере.

— Верно. Я просто не уверена, захочешь ли ты слушать. Он очень возмужал, зрелый, сильный человек. Папа говорит, посуровел. Лучше задавай мне вопросы, если хочешь что-то узнать, ведь сама я видела его всего один раз.

— Я надеялась, что к моему возвращению он уже уедет из этих краев. Мама сказала, он собирается в очередное путешествие.

— Не знаю, — ответила Молли. — Полагаю, тебе известно, — добавила она и закончила не без колебания: — что он хочет видеть тебя?

— Нет! Я ничего такого не слышала. Было бы куда лучше, если бы он удовлетворился моим письмом. Я старалась писать как можно определеннее. А если я откажусь от этой встречи, чья воля возобладает — его или моя?

— Его, — ответила Молли. — Притом ты должна с ним увидеться — это твой долг; без этого он не успокоится.

— А если он уговорит меня возобновить помолвку? Я ведь потом ее снова разорву.

— Ну, как же он сможет тебя «уговорить», если ты давно все решила? Или все-таки не решила, Синтия? — спросила Молли, и на лице ее мелькнуло робкое беспокойство.

— Я все решила. Я собираюсь обучать русских девочек. И никогда ни за кого не выйду замуж.

— Ты это говоришь не всерьез, Синтия. А ведь речь идет об очень серьезных вещах.

Но на Синтию, как это с ней бывало, нашел бесшабашный стих, и больше от нее не удалось добиться ничего разумного или рассудительного.

Отправить