Я смотрю на Тодда. Смотрю и смотрю и…

Ничего не слышу.

Совсем.

Я-то думала, что так его потрясла война, что от увиденных ужасов ему размыло Шум. Но нет, это другое. Это почти полная тишина.

Как у мэра.

— Виола? — шепчет он.

— Разве вас не четверо должно быть? — спрашивает мэр.

— Симона решила остаться на корабле, — отвечает Брэдли. И хотя смотрю я только на Тодда, Шум Брэдли мне прекрасно слышен: он думает об Иване и всех остальных, которые открыто угрожали нам расправой, если мы все уйдем и бросим их на холме. В итоге Симона согласилась остаться. Конечно, остаться должен был Брэдли — о чем без конца вопит его Шум, — но народ не пожелал, чтобы их защищал Гуманист.

— Как ни жаль признавать, — отмечает мэр, — горожанам явно не хватает сильной руки.

— Это вы так думаете, — говорит Брэдли.

— Что ж. главное, мы встретились! — провозглашает мэр. — Сегодняшнее собрание должно изменить судьбу мира.

— А раз встретились, давайте начинать, — кивнув, предлагает госпожа Койл.

И произносит слова, которые даже меня заставляют оторвать взгляд от Тодда.

— Ты преступник и убийца, — с каменным спокойствием заявляет она мэру. — Ты устроил геноцид спэклов и втравил нас в эту войну. Ты поработил и навечно заклеймил всех женщин, до которых сумел добраться. Ты не смог отразить вражеские атаки, стоившие тебе половины армии. Очень скоро твои солдаты поднимут бунт и уйдут под защиту огневой мощи корабля-разведчика. чтобы дожить хотя бы до прибытия новых переселенцев.

Говоря все это, она улыбается, несмотря на наши с Брэдли и Тоддом ошарашенные взгляды…

Но потом я перевожу взгляд на мэра и вижу на его лице такую же улыбку.

— Так почему же, объясни, — подытоживает госпожа Койл, — мы не можем просто устроиться поудобней и любоваться твоим падением?