— Вот наглец, — цедит госпожа Койл сквозь стиснутые зубы. — И солдаты вокруг него вьются, точно собачонки! Прямо как в худшие дни его правления.

— Обидно, что мне так и не дали поговорить со спэклами, — говорит Симона, примчавшаяся в лагерь на телеге вместе с остальными целительницами. — Я бы сказала, объяснила бы им. что не все люди одинаковые.

— Тодд говорит, ему удалось донести до выжившего спэкла, чего мы хотим на самом деле, — задыхаясь от кашля, выдавливаю я. — Будем надеяться, они нас услышат.

— Даже если услышат, все почести потом достанутся Прентиссу, — замечает госпожа Койл.

— Да какая разница, кому достанутся почести? — вопрошает Брэдли.

— Разве никакой? Вы правда хотите, чтобы этому негодяю доверили власть над новым поселением?

— Как будто мы имеем право отстранять кого-либо от командования! Думаете, мы прилетим сюда и просто навяжем людям свою волю?

— А почему нет? — спрашивает Ли. — Он ведь убийца. Он убил мою сестру и мать.

Брэдли хочет ответить, но его опережает Симона:

— Мне кажется, они правы.

Грохочущий Шум Брэдли потрясенно затихает.

— Если его поступки угрожают жизни людей…

— Мы прилетели сюда, — перебивает ее Брэдли, — чтобы обеспечить необходимые условия для жизни пяти тысяч человек, которые не должны проснуться посреди войны. Они этого не заслужили!

Госпожа Койл только громко вздыхает, как будто ей это неинтересно.

— Давайте скорее пойдем к людям и объясним, почему нам не удалось поговорить со спэклами. — Она направляется к выходу из палаты. — Пусть этот деревенщина Иван только попробует что-нибудь вякнуть, — я влеплю ему пощечину.

Брэдли косится на Симону. В его Шуме сплошные вопросы, возражения и желание объясниться с нею, желание дотронуться…

— Прекрати, пожалуйста, — обрывает его Симона, пряча взгляд.

— Извини. — Брэдли пятится и. ничего больше не говоря, выходит из палаты.

— Симона… — начинаю я.

— Прости, я никак не могу привыкнуть. Я знаю, что должна, что рано или поздно мне придется, но пока…

— Это ведь даже хорошо, — говорю я, вспоминая Тодда. — Такая близость.

(но я больше его не слышу…)

(и никакой близости между нами нет…)

Я снова кашляю, выплевывая из легких мерзкую зеленую слизь.

— У тебя очень усталый вид. Виола, — говорит Симона. — Если хочешь, прими мягкое снотворное.

Я киваю. Она подходит к шкафчику, достает оттуда небольшую пластинку снотворного и кладет ее мне под язык.

— Дай ему шанс, — говорю я. когда лекарство начинает действовать. — Он хороший человек.

— Знаю.

Мои веки начинают тяжелеть.

— Знаю.

Я ускользаю в темное забытье и долго, очень долго ничего не чувствую, наслаждаясь этой пустотой и чернотой, похожей на ночное небо…

Но потом она заканчивается…

И я начинаю видеть сны…

Сны о Тодде…

Он рядом, но я не его не вижу…

И не слышу…

Я не слышу его Шум…

Не слышу, что он думает…

Он смотрит на меня пустыми глазами…

Точно безжизненная статуя, пустая оболочка…

Как будто он умер…

Как будто… о нет…

Он умер…

Он умер…

— Виола.

Я открываю глаза. Ли тянет ко мне руку, Шум полон тревоги и чего-то еще…

— Что случилось?

Я обливаюсь потом, простыни и одежда промокли насквозь…

(Тодд ускользает…)

У подножия моей койки стоит Брэдли.

— Она что-то натворила, — говорит он. — Госпожа Койл… она уехала и что-то натворила.