Солнце за последний час закатилось, и Леопольд рыскал на границах летней резиденции Его святейшества. Сама территория обширнее, чем весь Ватикан, обеспечивая уйму укромных закоулков, чтобы незаметно подкрадываться, прятаться и наблюдать. В данный момент он затаился на одном из исполинских каменных дубов, там и тут растущих по всему имению, пользуясь ветвями и могучим стволом, чтобы скрываться во мраке. От этого дерева до главного замка не дальше броска камня.

Раньше, когда солнце только садилось, он выполз из своего тюка соломы. Воспользовавшись темнотой, без труда пробрался сквозь полицейское оцепление вокруг обломков поезда. Его слух легко улавливал биения сердец спасателей, что позволило ему проскользнуть мимо них незамеченным. Из тюка соломы он слышал, как кардинал упоминает, что отправится в Кастель-Гандольфо, где будет горевать и молиться о душах, сегодня покинувших сию юдоль скорби.

Так что после заката Леопольд поспешил, двигаясь со скоростью, доступной только сангвинисту, преодолеть пару миль до ближайшей деревушки с возносящимся над ней папским замком.

В последние полчаса он следил за резиденцией издали, мало-помалу замыкая вокруг нее полный круг. Подобраться ближе он не решался из опасения, что внутри есть сангвинисты.

Но благодаря острому слуху Леопольд разбирал многое из происходившего внутри — обрывки разговоров, сплетни и пересуды среди прислуги. Мало-помалу составляя крупицы в мозаику, он узнал, что им известно о трагедии. Похоже, в живых остался только кардинал Бернард. Полиция нашла тела поездной бригады. Леопольд вспомнил, как прилетел и улетел вертолет до прибытия спасателей. Должно быть, кардинал забрал своих мертвых. Бернард не позволил бы, чтобы тела сангвинистов попали в руки итальянской полиции. Леопольд даже слышал, как служанка упоминает о трупе, который видела мельком, прежде чем Бернард скрыл его от глаз где-то в недрах замка.

Устроившись на ветке поудобнее, Леопольд помолился по убиенным душам. Он знал, что смерти необходимы, служат высшей цели, но горевал по Эрин и Джордану и по своим товарищам-сангвинистам — Руну, Надие и Христиану. Даже брюзгливый отец Амбросе не заслужил такой участи.

Теперь же он слушал звуки погребальной мессы, богатые итальянские модуляции голоса кардинала были узнаваемы даже с такого расстояния. Губы Леопольда шевелились молитве в лад, он и сам участвовал в этой мессе на своем древесном насесте. И все это время выслушивал голоса Эрин и Джордана — на случай, если прислуга заблуждается. Пытался различить биение их сердец в кружеве людей, обслуживающих Папу.

Ничего.

Слышны были лишь молитвы кардинала.

Как только панихида завершилась, Леопольд слез с дерева, ретировался с территории замка и из окружающего селения. После некоторых поисков отыскал уединенную телефонную будку рядом с автозаправкой и набрал номер, затверженный наизусть.

Абонент ответил незамедлительно.

— Ты выжил? — осведомился Окаянный — скорее сердито, чем с облегчением. — А еще кто-нибудь?

Конечно же, это и заботит Окаянного в первую голову. Он откровенно встревожен тем, что раз Леопольд выжил, то могли уцелеть и другие, в том числе предреченное трио. Леопольд не ждал от него извинений за то, что оказался в той же самой западне, — тем паче и сам считал, что заслужил подобного. Оба знали, что идут праведным путем. Что бы там Леопольд ни чувствовал, он должен работать вместе с Окаянным, хотя тот и едва не прикончил его, чтобы добиться своей цели.

Понимая это, он изложил все, что узнал.

— Судя по тому, что я смог выведать, выжил только кардинал. Служанка видела труп, привезенный с места катастрофы. Возможно, есть и другие.

— Возвращайся в замок и осмотри этот труп, — распорядился Окаянный. — Убедись, что остальные мертвы. Принеси мне доказательства.

Леопольд должен был и сам об этом подумать, но, проникнув в резиденцию, он подвергнется большому риску разоблачения. И все же пообещал Окаянному:

— Будет сделано.

Считаные минуты спустя Леопольд оказался у секретных ворот, ведущих в подземное сангвинистское крыло замка, вознося молитвы, чтобы никто эту дверь не охранял. Добравшись туда, он порезал нежную кожу ладони, уронил пару драгоценных капель крови в старую каменную чашу, прошептал необходимые молитвы и скользнул сквозь открывшиеся двери.

Помедлив на пороге, Леопольд напряг все органы чувств: ловя слухом биение сердец, чутьем — присутствие других, зрением пытаясь заглянуть в каждый темный закуток.

Вполне убедившись в том, что пребывает в одиночестве, Леопольд двинулся к часовне сангвинистов. Все тела, обнаруженные после взрыва, должны были принести туда. Он помнил, как слушал панихиду.

Опасаясь, что поблизости могут оказаться другие члены Ордена, Леопольд извлек свой короткий клинок, крепко сжав его в ладони. За свою долгую жизнь он убил множество людей и стригоев, но еще ни разу не убивал другого сангвиниста. И духовно препоясался к такой возможности.

Он молча двинулся по последнему тоннелю, вдыхая знакомые подземные запахи сырой земли, крысиного помета и намек на благовония после недавней мессы. Приближаясь ко входу в капеллу, замедлил шаг. До его слуха долетели негромкие молитвы, приковав его к месту.

Он узнал голос одинокого плакальщика.

Кардинал Бернард.

Прокравшись к закрытой двери, Леопольд заглянул сквозь проделанное в ней крохотное окошко. За рядом скамей находился каменный престол, покрытый белой напрестольной пеленой, с двумя восковыми свечами, горящими по оба конца. А посередине высился золотой потир, до краев полный вином. Мерцающие свечи отражались в витражных окнах, врезанных в камень по обе стороны, — и в эбеновом гробу, установленном пред алтарем.

Леопольд заметил простой серебряный крест, прикрепленный к крышке.

Это гроб сангвиниста.

Он знал, что тело, находящееся внутри, должно быть отправлено в Рим и предано упокоению в Святилище под храмом Святого Петра — единственном месте на земле, достаточно надежном, чтобы уберечь их секреты.

Но один человек еще не готов проститься с ним навсегда.

Перед гробом стоял коленопреклоненный Бернард, понурив свою белую голову и бормоча молитвы. Он будто убавился в росте, низвергнутый со своих кардинальских высот в пучину личного горя.

Столкнувшись теперь с физическим доказательством собственных деяний, Леопольд ощутил пронзительную горесть. Воитель Церкви полег, и вполне возможно, от его собственной руки. И хотя подобная гибель на службе Церкви наконец-то принесла сангвинисту вечный покой, утешения в этой мысли Леопольд не нашел.

Алые одеяния Бернарда, склонившегося, чтобы положить руку на гроб, покрылись складками.

— Прощай, сын мой.

Леопольд представил лица соратников-сангвинистов, находившихся на поезде вместе с ним. Судя по прощальным словам кардинала, в этом гробу лежит или Рун, или Христиан.

Встав, Бернард покинул капеллу, сгорбившись от горя.

Леопольд отступил в боковую кладовку, заполненную бочонками вина. Выждал, когда звук шагов кардинала окончательно стихнет, после чего вернулся к часовне и проник в нее. И двинулся ко гробу, едва переставляя ноги, будто налитые свинцом от горя и осознания собственной вины. Он знал, что Окаянный хотел, чтобы в этом гробу оказался Рун — предреченный Рыцарь Христов. Участь остальных не столь определенна, хотя, скорее всего, их останки так разметало взрывом, что доставить их сюда было просто невозможно.

Добравшись до гроба, Леопольд провел ладонью по холодной гладкой поверхности, шепча покаянную молитву. Досказав ее, затаил дыхание и, подняв крышку, заглянул внутрь, взяв нервы в кулак.

Там было пусто.

Леопольд в шоке принялся озираться по капелле, ожидая ловушки, но ничего не углядел.

Снова обратив внимание на гроб, он увидел, что тот не совсем пуст.

На дно с большой заботой уложили единственную нитку четок — бусины совсем истертые, маленький серебряный крестик потускнел от прикосновений пальцев за десятилетия молитв. Он представил, как Бернард поднимает эти четки из холодной грязи зимних полей — все, что осталось от сангвиниста, некогда носившего их.

Леопольду не требовалось прикасаться к ним, чтобы узнать, кому они принадлежали.

Он знает их как свои пять пальцев.

Это его четки, потерянные, когда его выбросило из поезда.

Он прикрыл глаза.

Он вспомнил Бернарда, согбенного печалью, потрясенного горем.

Закрыв крышку гроба, он зашаркал прочь из капеллы, прочь из замка.

И лишь тогда дал волю слезам.