Эрин сжимала безвольную руку Джордана. Их вертолет приземлился на коровьем выгоне за окраиной французской деревни Лaccep. Несколько мгновений назад воздушное судно вырвалось из гор в предгорья и зависло над этой сонной деревушкой — обычным поселением, где каменные дома перемежались виноградниками и маленькими фермерскими долями.

Опустив машину на землю, Христиан выпрыгнул из кабины вертолета и обошел его, чтобы извлечь из грузового отсека носилки и разложить их. София и Элизабет перенесли Джордана с заднего сиденья на эти носилки. Эрин двинулась следом, стараясь не смотреть на лужи крови, собравшиеся в углублениях дерматинового сиденья.

«Джордан, не смей умирать».

Во время полета Эрин и Элизабет воспользовались аптечкой первой помощи, чтобы продезинфицировать и перевязать самые крупные раны. Графиня действовала умело, похоже, у нее был большой опыт в обработке боевых ранений. Но бинты и антисептик у них кончились еще до того, как они обработали все порезы. После этого Эрин завернула тело Джордана в красное одеяло из аварийного комплекта, но время от времени проверяла его состояние, быстро осознав, что на этот раз не затягиваются даже мелкие царапины. Стоун умирал.

Задыхаясь от страха, она вылезла из вертолета и присоединилась к остальным, потом огляделась по сторонам, заметив изгородь, а за ней — небольшую усадьбу. Во всех окнах горел свет.

«Почему мы сели здесь?»

— Джордану нужно в больницу, — сказала Эрин, не в силах сдержать замешательство и раздражение. — Ему необходима помощь квалифицированных врачей.

— Подойдет и это. — Христиан взялся за ручки носилок с одного конца. — Ближайшая больница слишком далеко.

София ухватилась с другого конца. Рун возился с львенком, запирая его в контейнере для перевозки в пассажирской кабине вертолета. Христиан не стал ждать и направился прямо к дому. Эрин пришлось бежать бегом, чтобы не отстать от носилок.

— Тогда куда мы несем его? — спросила она.

— Здесь живет один врач, вышедший на пенсию, — пояснил ей Христиан. — Он — друг нашего ордена. Он ждет нас.

Когда они приблизились к входу в дом, седовласый старик отворил дверь, придержал ее и жестом пригласил неожиданных визитеров заходить. Он был одет в коричневые вельветовые штаны и синюю клетчатую рубашку. Седые его волосы даже не начали редеть, а из-под кустистых бровей пристально смотрели глаза цвета ирландского виски. На морщинистом лице врача появилось мрачное выражение, едва он взглянул на Джордана. Потом что-то резко произнес по-французски.

Сангвинисты быстрой походкой пронесли носилки через деревянные сени в кухню. Эрин поспешила за ними.

В углу кухни стояла чугунная печь, от которой по помещению расходилось тепло, на плите кипел котел с водой. На стуле лежала стопка сложенных груботканых полотенец, а поверх них покоилась докторская сумка из потрескавшейся кожи. Все это выглядело как реквизит для киносъемок, а не как что-то, способное действительно помочь им.

Сангвинисты перенесли Джордана с носилок на кухонный стол.

Когда Эрин увидела Джордана при свете лампы, ей показалось, что она сейчас упадет в обморок. Алые линии распространились теперь намного шире; они тянулись через всю грудь и вверх по шее, заползая даже на лицо. Пылающие завитки вились на подбородке, достигая губ. И эти полосы составляли жуткий контраст с пепельно-бледным лицом Джордана.

Но по крайней мере было похоже, что мелкие раны уже начали исцеляться.

Затем доктор размотал окровавленный бинт, и у Эрин все сжалось внутри. Глубокий порез тянулся от правого плеча Стоуна до левого бедра. Зияющая рана обнажала кость и окровавленные мышцы.

Огрубевшие руки врача двигались быстро и умело. Он промокнул грудь Джордана одним из полотенец, а закончив, отдал использованное полотенце Эрин. Она держала теплую, пропитанную кровью ткань в руках, не зная, что с ней делать, пока София не забрала у нее полотенце.

— С ним все будет в порядке? — спросила Эрин.

— Он потерял много крови, — ответил доктор по-английски. — Но меня больше тревожит эта большая рана. Она не сильно кровоточит, но и не заполнена свернувшейся кровью. Как будто все кровеносные сосуды перекрыты.

— Что вы можете сделать, чтобы помочь ему? — Грейнджер с отвращением услышала в собственном голосе истерические нотки. Она сделала глубокий вдох, чтобы подавить панику, понимая, что ради Джордана ей нужно сохранять спокойствие.

— Мне нужно сшить артерии и сомкнуть края раны. Но у него очень высокая температура. Я не понимаю почему. При такой кровопотере температура должна была упасть. Мне нужно сбить ее.

— Нет, — одновременно произнесли Эрин и Рун.

— Температура не вызвана какой-либо болезнью, — объяснил Корца.— Это нечто, лежащее вне физиологических причин, — добавила Грейнджер, пытаясь подыскать слова, чтобы объяснить необъяснимое. — В его крови есть нечто, способное помочь ему исцелиться.

«По крайней мере я на это надеюсь».

Врач пожал плечами.

— Я не понимаю этого — и не уверен, что хочу понимать, — но я буду лечить его, как обычного пациента, и посмотрю, что из этого получится. Большего я сделать не могу.

Он принялся за работу, а Эрин придвинула к столу оставшийся стул и взяла Джордана за руку. Эта рука почти обжигала ее ладонь. Женщина провела пальцами по его коротким светлым волосам, промокшим от пота.

Христиан присоединился к врачу:

— Давай помогу, Юго. Ты же знаешь, я умею.

— С радостью приму помощь, — согласился доктор. — Достань инструменты из того котла с кипящей водой.

Эрин тоже хотела помочь, но она знала, что должна оставаться на месте и держать Джордана за руку. В том, что касается физических повреждений, доктор сделает все необходимое, но Грейнджер осознавала, что раны Джордана тянутся глубже материального плана. Она провела пальцем вдоль извилистой линии на тыльной стороне его кисти, одновременно ненавидя эту отметину и молясь, чтобы сила, которая струится в ней, спасла любимого. Она знала, что эта сила может полностью поглотить его, похитить его у нее так же верно, как смерть, но будет ли это плохо для Джордана? Он мог превзойти свою человеческую природу и целиком принять ангельскую. Происходящие с ним изменения, похоже, не тревожили его так, как тревожили Эрин. Как могла она следовать своему эгоистическому желанию удержать его, когда у него есть шанс стать ангелом?

Предупреждение Гуго де Пейна эхом отдалось в ее памяти:

«Не дайте ему забыть о его человечности».

Но что это означало?

Джордан плавал в изумрудном тумане, забыв себя, забыв обо всем, кроме тихого шепота мелодии. Это едва слышное пение обещало покой и влекло его все глубже в нежные объятия.Но оставался еще крошечный осколок его «я», единственная нота против могучего хора. Эта нота сворачивалась в твердый узел сопротивления вокруг одного-единственного слова.

Вокруг этого слова собирались воспоминания, словно жемчужина, формирующаяся вокруг песчинки.

Новое слово образовалось из этих мимолетных отблесков, определяя его натуру, ядро, вокруг которого можно было строить большее.

Он принял это как свою суть и использовал для борьбы, для того, чтобы отбиваться и вырываться, чтобы искать за пределами того, что обещает песня, чтобы желать большего, нежели покой.

Его метания потревожили туман — разогнали его настолько, что он смог узреть вдалеке точку красноватого света. Он направился к ней, уже в достаточной степени ощущая себя, чтобы добавить новое слово.

Стремление.

Пламенная точка становилась больше, время от времени подрагивая, а иногда полностью исчезая. Но он сосредоточился на ней, связав с ней изрядную часть своего «я», зная, что это очень важно, даже когда нежная мелодия говорила ему, что это не так.

И наконец эта рубиновая точка оказалась достаточно близкой и достаточно стабильной, чтобы можно было различить новый звук: стук барабана. Он звучал наперекор хору, противостоял этим мягким нотам. Барабан стучал и выбивал дробь, полную хаоса и смятения, он был всем, чем не была музыка.

Сформировалось новое слово, определяющее это беспорядочное совершенство.

С этой мыслью Джордан ощутил себя заново рожденным, и рождение сопровождалось пронзительной болью, которая пробилась сквозь туман и дала ему тело, плоть, кровь и кости. Он поднял свои новые руки и прикрыл только что возникшие уши, заглушая эти сладкие ноты.

И все же алое биение становилось громче и громче.

Теперь он узнал его.

Стук человеческого сердца, хрупкого и маленького, простого и обычного.

Он открыл глаза и увидел над собой лицо.

— Эрин...

— Наш герой приходит в себя, — произнесла Элизабет, стараясь сохранять насмешливый тон, но и сама расслышала в своих словах благодарность и даже радость.

«А разве могло быть иначе?»

Эрин поцеловала Джордана, лицо ее светилось счастьем. Тревожные складки на ее лбу разгладились, глаза излучали нежность. Когда-то Рун так же смотрел на Элизабет. Графиня невольно дотронулась пальцами до собственных губ, вспоминая об этом, но потом сознательным усилием заставила руку опуститься.

Хирургическая операция в домашних условиях длилась почти два часа, и теперь Джордан лежал на узкой кровати в дальней комнате фермерского дома, его тело было почти полностью перебинтовано, лицо испещрено швами. Врач проделал хорошую работу, но Элизабет знала, что подлинное исцеление исходило не от этих земных мер лечения.

Рун, сидевший в продавленном кресле в углу комнаты, пошевелился, потревожив юного льва, свернувшегося у его ног. Он позволил зверенышу присоединиться к ним в этом бдении у постели раненого. Христиан и София сначала молились над Джорданом, но затем вышли наружу — размять усталые колени и поговорить о дальнейших планах.

Рун поднялся, тронул Эрин за плечо, потом повернулся к Элизабет.

— Я передам эту добрую весть Софии и Христиану.

Когда он ушел, Элизабет подошла к Эрин и остановиласьза ее спиной, скрестив руки на груди. Любовь археологини к сержанту проявлялась в каждом ее прикосновении, в каждом слове, произнесенном шепотом. Эрин что-то сказала, Джордан улыбнулся, отчего швы на лице перекосились. Мужчина вздрогнул от боли, но продолжал улыбаться.

Несмотря на хорошее настроение, Элизабет пристально рассмотрела алые линии, тянущиеся через его тело, заползающие на лицо.

«Это правда, что ты по-прежнему дышишь, но ты не в порядке».

Однако она придержала эти мрачные мысли при себе.

Вернулся доктор, которому, вероятно, сообщили новости о пациенте, и принялся осматривать Джордана: посветил ему в глаза узким лучом, пощупал пульс, приложил ладонь ко лбу раненого.

— Просто невероятно, — пробормотал врач, выпрямляясь и покачивая головой.

Хлопнула дверь, в комнату ворвался Рун вместе с сотоварищами-сангвинистами. Еще раньше они все выпили освященного вина, даже Элизабет. Теперь она чувствовала себя бодрее, и та же самая энергия наполняла других, но под оживлением графиня читала на их лицах тревогу, их позы и движения выдавали нетерпение.

Они знали правду.

Этой ночью мир погрузился во тьму, по телевизору и по радио передавали жуткие новости о кровопролитии и чудовищах. Паника и тревога распространялись все шире с каждым часом.

Дольше медлить было нельзя.

Вбежав в комнату сразу вслед за Руном, Христиан поспешно заговорил:

— Наш «Сайтейшн» заправлен и ждет. Мы можем быть на аэродроме через пятнадцать минут и сразу пойти на взлет. Если выжать из моторов все возможное, мы окажемся в Катманду менее чем через семь часов. Времени у нас будет впритык, но, я думаю, мы должны успеть.

Этот план зависел от одной важной детали.

И Христиан спросил, присев в ногах постели:

— Как ты себя чувствуешь?

— Бывало и лучше, — ответил Джордан.

Рун повернулся к доктору:

— Как скоро он сможет отправиться в путь?

Врач с ужасом взглянул на Корцу, отрывисто выругался по-французски, затем ответил:

— Через несколько дней, если не недель.

— Я уже готов, — произнес Джордан, прилагая усилия, чтобы сесть. И это ему удалось. — Я могу поспать в самолете.

Эрин повернулась к Руну; глаза ее тревожно блестели, взгляд умолял его помешать Стоуну, согласиться со словами доктора.

Вместо этого Корца повернулся к ней спиной.

— Тогда мы отбываем немедленно. Приготовьтесь.

Лишь Элизабет видела лицо Руна, когда он проходил мимо нее. Она видела, чего ему стоило сказать Эрин эти слова.И при виде этого выражения на его лице Элизабет испытала не

меньшую муку, поняв, как сильно Рун любит эту женщину, эту смертную.И потому Элизабет отпустила его — и из комнаты, и из своего сердца.

«Есть и другой человек, которому я нужна больше».