Глава 15
С трепетом и непритворной робостью я обогнул стол, впервые пересекая запретную линию. На этой стороне химикатами пахнет сильнее, воздух жаркий, а по огромному бывше-цветному полотну на стене пробежала едва заметная дрожь.
— Застынь, — велел Рундельштотт.
— Да, мастер, — прошептал я, чувствуя себя как в храме. — Я уже огоргоненная статуя. Омедузенная.
Он не сорвал его, как я ожидал, а медленно и осторожно подвигал в воздухе руками, словно снимает драгоценное полотно, и тяжелый гобелен сполз по стене, а затем сам свернулся в рулон и встал стоймя в углу.
Мое сердце уже не стучит, а бухает сильно и взволнованно. Эта вещь на стене, называемая Зеркалом Древних, точно не создана местными мастерами, чувствую всеми фибрами и подфибрами. Тяжелая массивная рама темно-коричневого цвета стоит на полу, высота, как я уже понял, почти два метра, в ширину метра полтора, в самом деле похожа на дверь, только поверхность тускло поблескивает металлом, неизвестным металлом, а отражения нет вовсе.
Чувствуется всем существом, что сотворено вроде бы в старину, но в то же время и как бы под старину, есть нарочитость, что не сама нарочитость, а стилизация.
В раме медленно, со странным запозданием проступило изображение, я с бешено стучащим сердцем рассмотрел угол лаборатории и горящие свечи, даже край стола.
Рундельштотт отступил от зеркала, оглянулся, на лице уже раскаяние, что допустил минутную слабость.
— Там и стой!
— Да, мастер, — пролепетал я, — да, стою! Не сдвинусь… Куда мне, уже сдвинутому…
Он отвернулся, под тонкой рубашкой позвонки выступают резче, исхудал за эти дни, спина как у моего дракончика, плечи вообще окостлявели.
Некоторое время копался, не обращая на меня внимания, а я с замиранием сердца всматривался в Зеркало, слишком уж массивное, такая толщина для простого отражателя как-то неэстетично, даже для создателей порталов. Ощущение, что это делали уже совсем другие, тоже по записям и чертежам более древних, потому раму не сумели объизящнить, только украсили завитушками да барельефами.
И все-таки рама намекает, что это не простое зеркало, тому вообще рама ни к чему. Может быть, конечно, подгоняю под свои желания, очень уж хочется вернуться, но в самом деле для портала самая подходящая форма. Да и не случайны эти легенды, что в древние времена можно было в одно зеркало войти, а выйти из другого. Потом, правда, это свойство перенесли и на простые зеркала.
Рундельштотт оглянулся.
— Стоишь?
— Да, мастер, — пропищал я, — как памятник… себе нерукотворный. Я же послушный!
Он сердито буркнул:
— Это точно, нерукотворный… Иди сюда! Не к Зеркалу, а к столу, дубина. Только тихо. И медленно! Но быстро!
— Я осторожно, — заверил я, — весь внимание и сама музыкальная деликатность, мастер. Как чучундрелла, даже как тараканчик, что ничего не уронит ввиду духовной слабости и телесной немощи.
Все еще сердясь за себя, что пал духом и допустил меня в святую святых, он сказал сварливо:
— Стой рядом и наблюдай. Скажу «держи» — бери осторожно и держи, как показал!.. И не смей шевелиться!
— А дышать можно? — робко осведомился я.
Он рыкнул:
— Дышать можно. Только тихо.
— Понял, — ответил я тихохонько. — Здесь нужно все тихо. Дышать тихо, двигаться тихо, поворачиваться осторожно, ничего не задеть и не сдвинуть… Ничего не пропустил?
Он посмотрел на меня искоса.
— Соображаешь. Хорошо, пока стой и смотри, а потом будешь помогать, когда велю.
— Да, мастер. Как скажете, мастер. Вы всегда правы, мастер!
— Но только когда велю.
— Конечно, мастер!.. Вы всегда правы, мастер! Вы об этом знали?.. Ну, тогда я сказал вам первым…
Я наблюдал за его руками и осматривался, стараясь особенно не вертеть головой. Зеркало давно мертво, оживить его Рундельштотт пытается с помощью этого малахитового цилиндра, то ли зарядника, то ли стартера.
Пыхтение Рундельштотта стало громче и надсаднее, пытается всобачить длинный шестигранный прут темной бронзы в такое же отверстие на вертикальной панели. Прут упорно не желает вдвигаться, я сообразил, что все из-за перекоса, осторожно приподнял дальний конец на уровень шестигранной дырочки.
Прут под моими пальцами дернулся в горизонтальном направлении, Рундельштотт с удовлетворением вздохнул. Я успел убрать пальцы, но не руку, чародей оглянулся, глаза сощурились с подозрением.
Еще раз посмотрел на покачивающийся свободный конец прута.
— Это ты… помог?
Я сказал торопливо:
— Мне послышалось, мастер, что вы как бы велели… настойчиво, как бы я сказал, если бы посмел вообще открыть пасть в вашем высоком духовном присутствии.
Он смерил меня недобрым взглядом.
— Я велел… но про себя.
— Вот-вот!
— А ты учуял?..
— Да, — воскликнул я преданно и с жаром, — я такой чувствительный, такой чувствительный!.. Режу, бывало, и плачу… Лук режу, а то еще подумаете!.. Мне бы в музыканты… Вы музыке, случаем, не учите?..
Он покачал головой:
— Интересный экземпляр. Ладно, но в следующий раз выполняй только то, что скажу вслух. А то про себя могу такое…
Я вздохнул с облегчением:
— Да, мастер. Вы гениально правы!.. Вы изумительно прозорливы и как тонко понимаете людёв!
Он кивнул, дескать, а как же иначе, мы, гении, такие, хорошо все знаем, хоть и понимаем мало, повернулся к своему устройству.
С того дня я в самом деле начал помогать, хотя это сводилось к подержать, подать, принести, повернуть, посмотреть снизу, вытереть столешницу, подтащить ближе к столу вот тот ящик, а также не лезть, не трогать, замереть, не дышать, не хрюкать, не дергаться…
Но все-таки уже участвую, хотя на ту сторону стола Рундельштотт меня не допускает, я все равно лесной дикарь и обязательно поцарапаю когтями раму, а то и само зеркало запачкаю поганым рылом или зарычу и прыгну драться со своим отражением… если, конечно, появится.
Важный день приближался, я чувствовал, как чародей волнуется, видел, как потеет чаще обычного, исхудал, глаза блестят сухо, покрикивает без причины.
Я наконец спросил тихо-тихо:
— Мастер, а когда запуск?
Он дернулся.
— Запуск… чего?
— Коллай… установки, — сказал я поспешно. — Ввод агрегата в действие в соответствии с вашим гениальным и глубоко продуманным решением частично спасти мир.
— Ничего не понял, — огрызнулся он. — Зеркало Древних попробую вернуть к жизни, как только на то будет королевское повеление! Она лично, что значит собственной королевской персоной, изволит присутствовать в этот торжественный для всего королевства момент!
Я изумился:
— А она-при чем? Наука — не королевское дело!
Он взглянул, как на последнего идиота.
— Разве ее величество не изволит узнать, куда ушли почти все ее сокровища? И сокровища казны?.. Если у нас получится, королева может получить доступ в другие земли, еще не занятые… И тогда сокровищ можно будет вернуть впятеро больше. А не получится…
Он умолк, я спросил с сочувствием:
— Что тогда?
Он ответил с усилием:
— Тогда установку придется разобрать, а все бриллианты и прочие редкие камни вернуть в казну.
Я покосился на малахитовый цилиндр, усеянный бриллиантами, рубинами, сапфирами, топазами и великим множеством других драгоценностей. Если такое украсть и смыться в другое королевство, можно купить целое герцогство.
— Жалко, — сказал я искренне.
Он добавил с тяжелым вздохом:
— А что касается моей судьбы… стараюсь не думать.
— Королева ничего не теряет? — сказал я. — Если вернет себе все бриллианты?
— Кроме надежд, — ответил он сердито. — А это дороже любых сокровищ.
Я сказал торопливо:
— Согласен-согласен!
Он посмотрел на меня косо.
— Кому твое согласие нужно? Как и мое, правда.
— Мастер, — сказал я растроганно, — вы подвигатель!.. Подвижник. Так задвинули, что у меня вот тут скупая мужская накапливается… Щас капнет и все прожжет до центра земли, у нас, мужчин, слезы тяжелые и горючие… а уж если слеза ребенка… Проверьте еще раз, прошу вас. Не совсем хорошо, если из-за паршивой запятой рухнет мир. Эт же наша родная экологически нечистая квартира!
Он тяжело вздохнул:
— Ты хоть и дикарь, и заговариваешься, как юродивый дурачок, но… проверим еще раз…
— Ой, спасибо…
— Я читаю заклятие, — сказал он сварливо, — сыплю порошок на столе ровным слоем, делаю эти вот жесты… Погоди, не отвлекай, нужно повторить…
Управление жестами, мелькнуло у меня. Какая архаика, если даже я ее понимаю, а дома использую. Зелье вряд ли рассыпать нужно, а если и приходится, то это хитрый взлом системы, перехват управления. Какие-то мудрые головы несколько поколений перебирали разные варианты, пока не наткнулись на тот, что сработал наконец-то. Что у них самих получилось, неизвестно, но добросовестно записали каждый шаг, так что Рундельштотт теперь идет строго по пунктам. Осталось, кстати, самое легкое и простое: редкие и редчайшие ингредиенты собраны, теперь только запустить установку.
На обед мало кто спустился вниз, далеко, все-таки двести сорок ступенек, но моя комнатка всего лишь на два условных этажа ниже. Я сбежал торопливо, главное, не самому набить брюхо, у меня теперь есть о ком заботиться, все мы обожаем, если это существо маленькое и дурное: щенок, котенок, попугайчик, черепашка, жена-блондинка…
Налопавшись, дракончик забрался по штанине ко мне на колени, устроился там и, перевернувшись на спину, требовательно подставил под чесальные пальцы белое, как у придонной рыбы, пузо.
Отрастающий гребень вдоль спины очень удобно размещается между моими сомкнутыми ногами, поза очень устойчивая, не свалится, даже когда задремлет, и он блаженно прикрыл глаза плотной кожистой пленкой.
— Спи-спи, — велел я. — Во сне мускулы растут быстрее.
Наибольшего могущества, напомнил себе реалии этого мира, маги достигают в день, когда на небе все три солнца. Наибольшее могущество у демонов, когда на небе все три луны. Но бывает так, что нет ни одной луны. Тогда в полную власть вступает, как говорят во дворе шепотом, Иная Жизнь.
Что это такое, еще не знаю, дальше двора практически не дают высунуть нос, но та единственная вылазка в Зачарованный Лес как-то на меня подействовала, что-то изменила, чувствую. Когда поток магической энергии задевает Землю, маги жадно поглощают ее, кто сколько может, хотя это и чревато, некоторые умирают сразу или через некоторое время, другие же, напротив, перестают стареть и живут очень долго, пока их не убьют запуганные жители.
За дверью послышались тяжелые шаги уверенного в себе человека. Я прислушался, на всякий случай опустил дракончика в шапку, пока еще помещается, набросил сверху чистую тряпку.
Шаги остановились у моей двери, она дрогнула, потом еще раз, кто-то сперва толкнул, потом потянул за ручку на себя.
Я ждал, наконец раздался требовательный стук.
— Кого там несет? — спросил я. — Люди обедают, отдыхивают от трудов праведных и не совсем.
Сильный мужской голос ответил насмешливо:
— А вот стража не отдыхивает. Открывай!
Я поднялся, отодвинул засов и встал сбоку так, чтобы удобнее хватать и отбиваться.
Через порог переступил мужчина в униформе дворцовой стражи, хотя без оружия и доспехов, крепкий и поджарый.
Я ощутил в нем бывалого воина, отступил еще на шаг, следя за его руками. У него каждое движение выдает, что с доспехами и оружием расстался недавно. Может быть, снял перед тем, как подниматься на башню. Но угрозы от него нет.
Он взглянул на меня совсем не как слуга, у тех глаза уже подлые и свинские, а этот прежде всего оценил, с какой руки могу сбить его с ног, как перехватить, уклониться, чем ответить.
И уже потом, глядя с уважением, сказал почти дружески, как равный равному противнику на поле боя после перемирия или перед началом схватки:
— Пойдем. Высокий глерд-лорд изволит взглянуть на тебя.
Я поинтересовался:
— Сколько заплатят?
Он переспросил с интересом:
— Заплатят?.. Ты о чем?
— Ладно, — ответил я со вздохом, — когда еще начнут ценить артистов… Но я только что оттуда! Ну, почти. Смотрели на меня глерды, получали ни с чем не сравнимое неслыханное морально-эстетическое удовлетворение. Глыбокое. И ничего не заплатили за счастье видеть живую легенду!.. Это надувательство. Хотя глерды потому и богатые, что дурят нашего брата. А ты как думаешь?
Он коротко усмехнулся:
— А вот ты о чем… Действительно, непорядок. Пойдем. У моего хозяина ты еще не имел великого счастья быть. И зреть.
— Да ладно, — проворчал я, — подумаешь… Кто, сам королев?
— Увидишь, — отрезал он строже. — Давай быстрее!.. Это что у тебя под тряпкой?
— Под тряпкой? — переспросил я. — Чего под тряпкой? Под какой такой тряпкой? Откуда у меня тряпки?.. Ты на что намекиваешь?
— Шевелится, — пояснил он. — Шебаршится. Вон там.
Я нехотя приоткрыл импровизированное гнездо. Дракончик открыл глаза и сладко зевнул.
— Будущий король драконов, — ответил я настороженно, но и с гордостью родителя. — Воспитаю достойно, будет править миром… драконов и прочих троллей. Сейчас покормлю, и пойдем. Не могу же оставить такое чудо некормленным?
Он поморщился, присел на скамейку, не отрывая от чуда взгляда.
— Да, — согласился он, — это же не человек, тех не жалко, а это животное… Быстрее напихай его чем там у тебя, нас высокие люди ждут!
— А мы бегом, — пообещал я, — как пингвины!.. Это такие толстые ласточки. Летают только с разбега… головой в воду. Холодную. Щас-щас…
Дракончик, хотя только что и поел, снова так хорошо и жадно жрет, что смотреть одно удовольствие. Воин тоже засмотрелся, начал улыбаться, а дракончик слопал два круто сваренных куриных яйца и сожрал кусок жареного мяса, а потом принялся подпрыгивать и ловить меня за пальцы узкой пастью, где остро блестят зубы.
— Все-все, — сказал воин и поднялся, — потом наиграетесь.
Я бегом ринулся к двери, пока дракончик не прыгнул мне на грудь и не вцепился, потом не отдерешь, вдвоем выметнулись в коридор, я поспешно захлопнул дверь, а с той стороны донесся легкий толчок.
— Не головой? — спросил воин заботливо. — А то жалко…
— Грудью, — пояснил я. — Он как сокол уток на лету.
— Грудью можно, — рассудил он, — грудь должна быть крепкой.