Она слушала меня внимательно и дальше, пару раз теряла нить, но я это видел, возвращался и объяснял, стараясь, чтобы не было видно, что объясняю чересчур старательно, как второгоднице. Впрочем, она же в полиции, а не в министерстве финансов.

– Здорово, – проговорила она, – какой ты умный. Сам все понял или кто рассказал? Пока все логично… Особенно и не сбивался, только запас слов у тебя маловат. А что тут не так?

– Что-то, – ответил я. – Что-то именно не так. Слишком…

– Что слишком?

– Слишком легко, – сказал я.

– А что, – спросила она, – Ширли не могла наткнуться на такое раньше других?

– Не могла, – буркнул я. – Это в кино одинокий гений что-то изобретает, а в реале такое, как ни печально для романтиков, исключено. Давно. Открытия делают те центры, у которых бюджеты не меньше миллиарда, а ученых не меньше тысячи. Причем докторов наук должно быть больше сотни на эту тысячу светлых умов.

Она сказала озадаченно:

– Все так невесело?

– Зато мир стал предсказуемее, – пояснил я. – Примерно знаем, когда и от кого что ждать. Курцвейл расписал все по годам, когда что будет открыто и внедрено. До самой сингулярности и завоевания всей вселенной расписал!.. И самое обнадеживающее, что его предсказания исполняются почти с точностью.

– Кто такой Курцвейл? – спросила она. – Певец или музыкант?

– Футболист, – ответил я с ее же сарказмом. – В этом деле, что ты взяла расследовать, большие деньги. Не в смысле, что лежат в комнате, а вообще… Ты же слышала, одна капсула стоит пятьдесят тысяч долларов! Всего тысяча купивших – и вот уже пятьдесят миллионов долларов!

Она вздохнула.

– А купить могут и намного больше. Впервые медицина становятся самой богатой профессией!

– Да, – согласился я. – Когда «Нам жизнь не дорога!», на таких не заработаешь, а теперь… Но где большие деньги, там и всякие хитрецы. Правда, тебе это незнакомо, ты же больше по семейным ссорам…

– Заткнись, – велела она. – Ты его подозреваешь или нет?

– Подозреваю, – сказал я нехотя, – но еще не знаю в чем. Придется, наверное, пройтись по цепи его исследований. Начиная с момента, как берут кровь у пациента и что с нею делают…

Она посмотрела почти с ужасом.

– Ты что? Чтобы такое сделать, понадобится целый научно-исследовательский институт!.. Да и потом… Сам говорил, не проверить, работает или не работает препарат.

– Да проверять все и не надо, – пояснил я, – а так… пробежаться по верхушкам. Если где-то брехня, заметим. Ну ладно, тебе лень, а я замечу.

Она посмотрела в изумлении.

– А ты что… поймешь?

Я ответил скромно:

– Когда все сделано, почему нет?.. И ты бы проследила, да тебе все некогда. Давай займемся? Я постараюсь понять, что же он такое сделал, вдруг да в самом деле переворот в науке… возьму да воспользуюсь, на благо всего прогрессивного себя. А ты поройся в его прошлом.

Синенко увидел, как мы поднялись из-за стола, вскочил достаточно резво.

– Эй-эй!.. Капитан велел сопровождать вас. А то, говорит, они какие-то не совсем такие.

Мариэтта огрызнулась:

– А ты такой?

– Самый что ни есть, – сообщил он гордо. – Поехали!.. Не беспокойтесь, сяду сзади. Мне так виднее, если кто не понял. Вас виднее.

– Если что, – сказал я, – то я не против. Даже за. Надеюсь, при свидетелях Мариэтта меня бить не будет.

– Но если вздумает застрелить, – уточнил он, – то я ничего не увижу. Я бываю такой рассеянный…

Мариэтта вышла первой, мы с Синенко разместились на правой стороне, я впереди, он на заднем сиденье, она резко ткнула пальцем в экран навигатора.

Марат Хисамович если и удивился нашему визиту, но заметного беспокойства не выказал, ему бы дипломатом быть, а не директором научно-исследовательского центра биотехнологий.

– Ничего-ничего, – успокоил в ответ на извинения Мариэтты. – Мне всегда приятен интерес к нашей работе… не говоря уже о том, что общаться с красивой женщиной – всегда счастье. Вы правы, сейчас весь мир помешан на молодости и на ее продлении… Садитесь, пожалуйста. Я очень занят, но полиция… гм… настолько необычные здесь гости, что охотно удовлетворю ваше любопытство.

– Ученые тоже помешаны? – спросила она.

Он понимающе улыбнулся.

– Ученые тоже люди. Хотя и лучшие из человеческого племени.

– Ну да, – сказала она. – По прогнозам Курцвейла, до бессмертия осталось не больше двадцати лет! Здорово?

– Весь мир ждет, – сказал он, – да, весь мир уже затаил дыхание… И готов пойти на все, чтобы растянуть оставшиеся годы еще на эти двадцать лет.

Она кивнула.

– Когда говорят «на все», подразумевают диеты, приемы лекарств, физические нагрузки, здоровый сон… но мы, полиция, знаем, что термин «на все» означает гораздо больше.

– Шире, – сказал он с пониманием.

– Намного шире, – согласилась она. – Но есть красная черта, через которую переступать нельзя.

– Ради вечной жизни, – ответил он смиренно, – даже самые сознательные люди могут пойти на самые страшные преступления.

– Рада, – сказала она, – что вы это понимаете. – Я уже сталкивалась с преступлениями на этой новой для криминалистики почве.

Он широко улыбнулся.

– Понимаю, куда вы клоните. Но у нас нет почвы для преступлений. Мы всего лишь ученые. Преступления… это в каком-то другом мире, опасном и непонятном.

– Ученые тоже жить хотят, – заметила она. – Вечно.

Он все поглядывал на меня, я слишком таинственен, молчу в тряпочку, я сказал скромно:

– Ученые хотят больше всех остальных. Среди остальных куча религиозных фанатиков, одни ждут после смерти рая, другие – гурий, третьи – воссоединения с Рерихом, а кому-то и эта жизнь обрыдла, мечтают просто сдохнуть. В основном это молодежь, которая все на свете и в жизни повидала, все знает и ничего нового не ждет.

Он вежливо поклонился мне.

– Это звучит цинично, однако… если честно… уж простите, мы и так бессмертие получим раньше, чем даже президенты или миллиардеры. Потому нам не нужно ловчить, чтобы кого-то опередить, перехватить…

– Ничего циничного, – заверил я. – Ученые и должны получить бессмертие первыми. Как бы дорого оно ни обошлось. Но моя коллега имеет в виду, что ученые не могут существовать в пустоте, на каждого ученого по сотне тех, кто заносит им хвосты на поворотах.

Он улыбнулся.

– Автоматизация заменила почти всех, но, конечно, ряд работ пока еще, как вы понимаете, не автоматизировать. Не потому, что наукоемкие, просто сегодня нужно одно, завтра другое… Какая уж тут автоматизация.

Мариэтта, хватая все на лету, сказала быстро:

– Нам нужен список всех, кто работает в вашем центре и кто имеет доступ к препаратам в вашей лаборатории.

Он развел руками.

– В центре работают тысячи человек, но доступ к препаратам у десятка, не больше. Я имею в виду близких сотрудников, включая меня и доктора Уварова, моего помощника.

– Это сужает поиск, – согласился я. – Десять человек, как я полагаю, все-таки меньше, чем тысяча… хотя я и не силен в математике.

Он улыбнулся.

– Я биолог, потому не силен тоже. Мой помощник вам даст полный список… Хотя при чем тут помощник? Это я по старинке. Через три секунды у вас на руках будет распечатка с именами и фамилиями всех допущенных. Боюсь, будете разочарованы.

– Почему? – спросила она. – Все, что связано с достижением бессмертия, окружено ореолом жгучей тайны.

Он улыбнулся.

– Я понял, понял… Но здесь вас чутье подвело. Наша фирма вовсе не стремится найти, как говорят в народе, эликсир бессмертия. Мы прекрасно понимаем, что нам это не по силам, даже если у нас все гении. Нужны сотни миллиардов долларов, мощные лаборатории с уникальным оборудованием и тысячи величайших умов в области медицины и биологии.

– А у вас?

Он ответил просто:

– Вы правы, у нас этого нет.

Она спросила настойчиво:

– Так что вы производите?

– Нишевый продукт, – ответил он. – Хотя это очень широкая, я бы сказал, ниша.

– Простите?

– Всего лишь промежуточную ступеньку, – пояснил он. – Мы даже не пытаемся достичь бессмертия, его получат более крупные игроки. А мы всего лишь даем людям возможность прожить еще десяток-другой лет дольше отведенного срока, чтобы дотянуть до того момента, когда будет открыто… точнее, создано бессмертие.

Мариэтта, судя по ее виду, малость скисла. Марат Хисамович выглядит абсолютно правым, ее скрытые анализаторы сообщают, что он не врет, не волнуется, не пытается что-то скрыть, поведение абсолютно естественное…

Я слушал, одновременно шарил по Инету и собирал все-все, что могло относиться к делу, хотя бы каким-то боком. Мозг пока что, чувствую, не скоро оцифруют и снабдят чем-то подобным ИИ, обработка данных идет в таком диком режиме, что даже не представляю, сколько суперкомпьютеров нужно соединить… хотя нет, даже они не конкуренты, мой мозг, каким бы ни был ленивым, однако работает в тысячи раз быстрее и точнее.

Синенко спросил:

– А сколько стоит доза?

Марат Хисамович улыбнулся, переспросил, игриво приподняв бровь:

– Доза?

– Порция, – поправил себя Синенко.

– Всего-навсего, – ответил Марат Хисамович с великолепнейшей небрежностью, – пятьдесят тысяч долларов.

Синенко присвистнул:

– Чё-чё?.. Одна таблетка? Или пилюлька?.. Да я лучше «Мерседес» куплю!

Марат Хисамович широко улыбнулся.

– Вы нормальный человек, – сказал он легко. – Вы не представляете, сколько миллиардеров, не говоря уже о рядовых миллионерах, предпочитают купить еще один дорогой автомобиль к своим двадцати уже собранным в личном стойле! Или приобрести яхту покруче, вместо того чтобы прожить на десять лет дольше.

– Ну, – буркнул Синенко, – я ж пока не миллиардер… почему-то, сам не пойму.

– Богатые и бедные, – пояснил Синенко, – одинаково не делают попытки продлить себе жизнь!.. Дико? Лишь немногие понимают и готовы отдать последнее…

– Немногие, – сказала Мариэтта деловым голосом, – это сколько: полпроцента? Сотая доля?.. Но и тогда это сотни тысяч человек!

Марат Хисамович сдержанно улыбнулся.

– Должен признаться, клиентов у нас достаточно. Не успеваем снабжать нашей продукцией. Все-таки у нас не производство, а пока только лаборатория.

Я сказал вежливо:

– Да, глуповато не попытаться продлить жизнь. Наследники пропьют и проиграют в карты, а потом помрут от передоза.

– Вы понимаете проблему, – сказал он. – А насчет стоимости… Объясните своему товарищу, мы только начали! Это первая партия. Через полгода цена упадет вдвое, а через год в десять раз. Мы уже рассчитали…

– А-а-а, – сказал Синенко. – Тогда подожду. Думаю, пару лет еще протяну.

Марат Хисамович бросил на него внимательный взгляд.

– Да, конечно. У вас есть приличный запас лет. Но лучше начать как можно раньше.

Он сказал таким тоном, что Синенко чуть не вскочил.

– Почему?

– На каждый год, – объяснил Марат Хисамович, – что вам остался, наш препарат добавит еще один. Понимаете?

Синенко пробормотал:

– Если мне осталось лет двадцать, то с препаратом проживу… сорок?

– Точно, – ответил Марат Хисамович. – Теперь понимаете, насколько важно начать пораньше? Теломеры, о которых вы наверняка слыхали, лучше удлинить сейчас, когда они и так длинные, не то что в старости, когда на оставшиеся полгода, это я к примеру, добавится еще полгода. Мы работаем над увеличением мощности нашего препарата, но пока и то, что сделали, – уже прорыв! И для очень многих единственный способ продлить жизнь до того дня, когда будет открыто бессмертие.

Мариэтта слушала внимательно, то и дело косилась в сторону, там невидимый для меня в дополненной реальности экран анализатора, что-то высматривает, в мою сторону не разу не взглянула.

Я тоже вслушивался в плавную речь директора научно-исследовательского центра, что-то в ней тревожит, будто не ученый говорит, а менеджер, даже коммивояжер, старающийся втюхать какую-то ненужную, но дорогую вещь… хотя, с другой стороны, он так часто давал объяснения клиентам, что уже обкатал речь, убрал лишнее и оставил самое значимое…

Мариэтта просмотрела список на своем планшете, вскинула голову.

– Спасибо, все хорошо, однако…

Марат Хисамович приподнял бровь.

– Да-да, слушаю?

– Еще бы список, – закончила она, – тех, кто уволился недавно.

Синенко вставил:

– От вчерашнего дня и до года.

Марат Хисамович покачал головой.

– Такого списка нет, но, конечно, составить будет нетрудно. Подождите, я распоряжусь…