Пока он отсутствовал, я мирно переговаривался с боевиками, оставшимися в комнате. Мгновенное сканирование по Интернету позволяет наловить массу фактов в пользу ислама, все это я тут же выкладывал. Все четверо сгрудились возле обладателя планшета, он прыгал по ссылкам и со все возрастающим восторгом читал вслух то, что вообще-то и не скрывалось, но просто тонуло в потоке более важных для обывателя новостей, типа с кем спит Лола Паркер и от кого ребенок у Пипы Грейс.

Усман вернулся раздраженный и злой. Бросил на меня хмурый взгляд.

– Отказывается? – спросил я с тревогой.

Он кивнул.

– Да. Я уговаривал освободить одних женщин, дескать, пусть франкам будет хуже, он и тогда уперся.

– И никак не убедить?

Он покачал головой.

– Он из группы шейха Орхан-Оглы. Они ничего не желают слышать. Вы правы, такие с франками никогда не станут договариваться. Они готовы убить всех неверных, вместо того чтобы обратить в истинную веру, а их города жаждут сжечь…

Я ощутил бессилие, мелькнула тоскливая мысль, что зря в это ввязался, я хоть и питекантроп на девяносто девять, но все же единственный процент кроманьонца у меня на самой вершине коры головного мозга, должен бы рулить, а он вот только скулит и жалуется.

– Может быть, – предположил я, – мне с ним поговорить?

Он покачал головой.

– Он вообще пленных не берет.

– Я же не пленный!

– Перебежчиков презирает, – сказал он суховато, я понял, что он и сам их презирает, – и велит расстреливать сразу. Он считает, что истинную веру нужно принимать добровольно, а не под нажимом.

– Вообще-то верно, – признал я, – но это в идеале. Вон турки в Болгарии насильно заставляли христиан принимать ислам, но уже дети насильно обращенных выросли чистыми мусульманами, а внуки так и вообще другой веры не знали и не хотели. И даже сражались за нее мусульманнее других мусульман. Тогда даже не знаю… Может быть, меня тоже впихнуть к заложникам?

Он посмотрел на меня в изумлении.

– Зачем?

– Поговорю с ними, – ответил я. – Пообщаюсь. А когда вернусь, сообщу, что их видел и нашел в добром здравии.

Он покачал головой.

– Войти можно, но не выйдешь. Там такая охрана…

– Я рискну, – сказал я скромно.

Он посмотрел на меня с уважением.

– Ты доблестный воин.

– Я воин ислама, – ответил я скромно. – Но скрытый. Как сказано в одной суре: странствующий в чужих землях может не исполнять предписанные Кораном ритуалы, ибо слова Пророка носят в душе, а не под мышкой с ковриком.

Он сложил ладони у груди.

– Аллах акбар. Хорошо, я сумею тебя засунуть к заложникам. Но больше помочь ничем не могу… если это, конечно, помощь.

– Помощь, – заверил я. – Спасибо.

Он сказал уважительно:

– Ты воин. Ты воюешь за свои убеждения.

– За наши, – поправил я строго. – Они же и общечеловеческие!..

Он кивнул, подошел к двери и, приоткрыв, крикнул в коридор:

– Муса, Джамиль!..

В комнату вбежали двое таких же с короткими черными бородками, крупноглазые, чем-то похожие на Усмана, словно братья, хотя нам и китайцы все еще на одно лицо.

Он кивнул в мою сторону.

– Доставьте этого в комнату заложников. В безопасности. Но дальше… до особого распоряжения.

Один уточнил:

– Под охрану Каддара?

– Да, – ответил он. – Дальше отвечает Каддар. Я к его заложникам добавил еще одного, только и всего…

Научно-исследовательский центр строили с размахом, я ощутил его величие, когда меня вели по залам. А еще сразу со всеми мерами безопасности, причем не столько от вторжения извне, как от воровства самими сотрудниками. Сеть только локальная, беспроводной нет, а самое наглядное – внешняя стена без единой двери, не считая входа, а здание такое, что в нем поместится небольшой город.

У одной из дверей двое охранников, автоматы стволами вниз, лениво беседуют, хотя по сторонам поглядывают достаточно настороженно, однако с той беспечной веселостью людей, абсолютно уверенных в своей правоте, за следование которой в конце концов будут вознаграждены десятками гурий.

В нашу сторону посмотрели с интересом, Муса сказал издали:

– Принимайте еще одного.

Джамиль уточнил:

– Он сам пришел.

Один из охранников спросил в удивлении:

– Тогда… почему?

– Он жаждет разделить казнь с единоверцами, – объяснил Джамиль. – Так угодно Аллаху.

Охранники посмотрели на меня с уважением, один отдал воинский салют, второй с почтением, но молча распахнул передо мной дверь: воины Аллаха не задают лишних вопросов.

– Хорошо. Пусть входит.

Я переступил порог, оглядывая быстро зал и массу сидящих на полу заложников, здесь их больше сотни, а это нехорошо. Нужно будет вскоре кормить, водить в туалет… или расстрелять, чтобы избавить себя от лишних хлопот. Это же франки, чего их жалеть.

Дверь за мною захлопнулась, я пошел неспешно, всматриваясь в заложников и стараясь угадать, кто здесь нужен мне, точнее, руководству. Вряд ли увижу их сразу, такие люди обязаны быть как можно неприметнее для всех. Хотя, кажется, вон в той кучке сидящих вижу знакомое лицо. Кажется, это та самая Параска Корбут, чье фото мне показывал Лощиц.

Более несчастных и запуганных людей я еще не видел, скрючились под стеной, стараются стать меньше в размерах, хотя половина из них толстяки и толстухи с объемными жопами и свисающими до колен животами.

На меня посмотрели с испугом, что и понятно, я не выгляжу жалким и напуганным. Для них это признак, что приближается один из захватчиков, а я не могу же объяснять, что благородному глерду недостойно выказывать страхи, это роднит с животным или демократом, те и другие искренни, а глерд не имеет права на такое искреннее признание животной сути человека.

– Привет, – сказал я громко, – у вас тут уютно. И женщины… в смысле, особи красивые. Меня взяли только что, я новенький. Здесь вводят в курс дела или мне самому?

Никто не ответил, каждый страшится сделать лишнее движение, хотя в помещении никого, кроме заложников.

Я сам взял стул и сел возле одного, что показался меньше других раздавленным адреналинящим приключением.

– А чего на полу? – поинтересовался я. – Так романтичнее?

Он ответил, едва шевеля губами:

– Всем велели сесть на пол у стены.

– Это было давно, – ответил я, – хотя чего я буду менять ваши вкусы?.. Вам так нравится, острые ощущения… Здесь, как я вижу, вся верхушка… Вон тот генеральный, верно?

Он шепнул:

– Да. А рядом с ним его два заместителя.

– Хозяина здесь нет, – пробормотал я, – что и понятно… А вон та женщина?

– Ганселла?.. Она из отдела сбыта.

– Понятно… А вот та?.. А та?..

Он что-то ощутил в моих настойчивых расспросах, начал отвечать охотнее, с какой-то истерической надеждой в голосе, я для проформы спросил и о мужчинах, а когда он назвал имя Параски, я оглядел ее критически.

– А она вообще-то ничего… Кто бы подумал, женщины-ученые обязаны быть странными, чтобы… ну, понятно, да?..

Он ответил кисло:

– Да из нее такой ученый, что она может быть даже красивее.

Я хохотнул.

– Ого! Тогда пойду знакомиться.

Когда шел к этой самой Параске, чувствовал на спине его полный надежды взгляд, но не оглянулся, потом бесцеремонно сел рядом с этой Параской, отпихнув что-то серое типа менеджера средней руки.

– Параска, – сказал я, – я Юджин, рад познакомиться.

Она покосилась на меня с некоторой неприязнью.

– А чего тут радоваться?

– Я вообще человек радостный, – сообщил я. – И приношу радость. Вы как насчет того, чтобы отсюда как бы освободиться?

Она дернулась.

– Это что еще за шутки?

Я сказал тихонько:

– Да ладно вам, дамочка. А если меня нарочито за вами послали?.. У вас же есть что-то запрятанное в кофточке ценное?.. Я имею в виду, конечно, не сиськи, хотя они у вас весьма даже увесистые. Я еще не щупал, но уже представляю… Украинская природа, верно? Так есть у вас нечто?

Она воровато посмотрела по сторонам.

– Не знаю, о чем вы.

– Мне Юрий Лощиц сказал, – шепнул я. – Хоть вы и не в верхнем эшелоне, но доступ у вас некий имеется. Не буду спрашивать какой, мы же взрослые.

Она нервно дернулась.

– Лощиц? Это кто?

– Не прикидывайтесь, – сказал я. – Это я должен спрашивать, та вы или не та.

Она посмотрела настороженно.

– Да, я Параска Корбут, работаю в этой компании пятнадцать лет. Сперва в Тегеране, там было иранское отделение нашего института, в Иране очень хорошо с высококвалифицированными кадрами, но, когда власть захватили экстремисты, к нам ворвались эти бородатые радикалы…

Ее плечи зябко передернулись.

– Тяжело было? – спросил я сочувствующе.

– Еще как, – ответила она убитым голосом. – В целях безопасности меня часто перевозили с места на место. Везде насиловали по три-четыре человека, но это пустяки, это мне даже нравилось, а вот то, что нет туалетной бумаги, а только вода в кувшине, – это бесит и сейчас.

– Ислам, – сказал я. – Нужно выказывать уважение чужой культуре. Кстати, она не такая уж и чужая.

– Что?

– Почему-то вавилонскую чтим, – пояснил я, – ассирийскую, хеттскую, финикийскую, а вот ислам, что целиком основан на Библии, как и протестантство, кстати, вызывает некоторую неприязнь…

– Некоторую? – прошипела она. – Вы с ума сошли?.. Ладно, у меня все на чипе.

– А сам чип?

Она поколебалась, засунула руку глубоко под юбку, задержала дыхание, я ждал, наконец с великим облегчением выдохнула и протянула мне металлическую пластинку два на два миллиметра и не толще листа плотной бумаги.

– Вот.

– Прекрасно, – сказал я. – И надо убираться. Скоро начнут вас сортировать, тогда уже ничего не спрятать.

Она прошептала:

– Вы серьезно?

– Нет, конечно, – ответил я с достоинством. – Война – настолько глупое занятие, что серьезно к этой дурости ну никак нельзя относиться. К войне нужно относиться… к ней вообще лучше не относиться. Потому давайте сделаем так… вы должны держаться ко мне как можно ближе. Все время. Когда я побегу – вы бежите, если я остановлюсь…

– Поняла, – ответила она поспешно. – Но здесь только один выход, а охраняет его целый батальон!

– Верно, – одобрил я – Замечаете. Чувствуется хватка. Разведшколу заканчивали или это природная привычка все замечать за мужчинами?

Она прошипела:

– Там не пройти!

– И не надо, – ответил я. – А выход на задний двор?

– Ничего подобного нет, – отрезала она. – На уровне двенадцатого и сорок второго этажей воздушные переходы в корпус В, а оттуда можно на лифте в нижний зал и выйти во внутренний двор, где сад, цветник и бассейн.

– Обойдемся, – ответил я. – Не то что я против бассейна, это же плавать, а не мыться, но это как-нибудь в другой раз. Вставайте, пойдем к двери. Учтите, будем пробиваться с боем. Вы, надеюсь, не гуманистка? Хотя что я за чушь несу, какие из женщин гуманистки?.. В общем, держитесь за моей спиной, под пули лезть не стоит, а мужчин не жалко, они и рождаются только для героизма и славной гибели…

Она не сдвинулась с места, лицо покрыла смертельная бледность.

– Вы с ума сошли?.. У вас нет оружия, а там в коридоре сотни вооруженных до зубов боевиков.

Я внимательно посмотрел на дверь.

– Всего двое.

– Что?

– Ваши сотрудники – такие трусы, – объяснил я, – что вообще охранять их не нужно. Сказали сидеть – сидят. Однако здесь с минуты на минуту появятся совсем другие люди. Вами займутся. Вами всеми и вами лично. Учтите, они умеют пользоваться современными технологиями. И кто вы на самом деле, ваша роль… станет известна.

Она вздрогнула.

– Ладно…

Я переспросил:

– Что ладно?

– Рискну, – прошипела она, – все равно здесь не выжить. Но вы уверены…

– Нет, – ответил я честно, – просто есть некий смутный план. Подробный план здания я посмотрел еще у Лощица, а пока меня сюда вели, запоминал, сколько где народу.

Она посмотрела с удивлением и надеждой.

– Вы это сумели?

– Лехко, – ответил я и вдруг подумал, что в самом деле все помню, блин, словно мой ленивый мозг в таких ситуациях вскакивает с дивана и очумело начинает метаться в поисках выхода. – Я в ударе. А потом лягу отсыпаться на двое суток.

– Хорошо, – сказала она решительно.

Я поднялся.

– За мной. Не отставать.

– А как охрана?

Я отмахнулся.

– Только двое закреплены за определенным местом, это у нашей двери с той стороны.

– А другие?

– Остальные, – ответил я, – как муравьи по горячему песку, носятся по всему зданию. Уважаю, люди идеи. Не то что наши профи, лишний раз пальцем не шевельнут, боятся переработаться.