Глава 2
На крыльце кто–то отпрыгнул, кто–то поклонился, я все еще темная лошадка, вдруг да лягну, невзирая на длинный ряд предков.
Фицрой уже верхом прогуливает коней шагом, с ним раскланиваются намного любезнее.
Я издали помахал рукой.
— Все закончено. Можно ехать.
Он спросил живо:
— Ну что королева?
— Обещала, — ответил я, — помахать платочком.
— Ух ты, — сказал он с восторгом. — Такая женщина… Ну тогда влезай в седло красиво, не горбись, на лице задумчивую печаль, не суетись, как суслик, ты же теперь глерд.
— Постараюсь, — ответил я.
Когда выехали из ворот дворцового сада и пустили коней по тесной улице, он сказал с укором:
— А чего даже не оглянулся?
— Зачем? — спросил я рассеянно.
— Королева же махала платочком!
— Королева? — удивился я. — Какая королева?.. Ах да, прости, совсем забыл… Да, уже отмахнуться поздно.
— Ничего, — сообщил он, — ты уже отмахнулся, можно сказать.
Впереди распахнутые городские ворота, а за ними еще шире распахнутый во весь божественный размах залитый солнцем мир с сине–зеленым небом и двумя солнцами: огромным оранжевым и крохотным зеленым, что быстро–быстро бежит по небосводу с таким видом, словно что–то сперло и торопится утащить в нору.
— Расскажи о химерах, — попросил я.
Фицрой повернулся в седле, на лице мгновенно отразилось сильнейшее недоумение.
— Ну тебя и заносит!.. То о королеве, то о химерах!.. Интересные у тебе перепрыги. Или не совсем пе- репрыги?
— Скорее, ассоциации, — ответил я. — С химерами, как мне кажется, придется встречаться даже чаще, чем с королевой. Хотя не знаю, от кого вреда больше… Так что хорошо бы знать их уязвимые и прочие места.
Он подумал, почесал в затылке.
— Ну как тебе сказать… Они сильнее, крепче, быстрее… Если кто схватится с химерой, я на него не поставлю. С другой стороны, они глупее.
— Глупее? В чем?
— Может, — уточнил он, — и не глупее, но соображают медленнее. Даже в драке, если быстро сменить тактику, то не успевают… можно победить. Если сам успеешь. Ну, что еще… Ага, не умеют сбиваться в стаи, что сам понимаешь, как для нас здорово!
— Еще бы, — пробормотал я. — Людям бы тогда вообще конец… Значит, перерождаясь из людей, начисто теряют социальность?
Он не понял, но многое хватает по интонации, подтвердил:
— Даже семейные люди, превращаясь в химер, становятся одиночками.
Что–то щелкнуло в моих мозгах, я спросил с усилием:
— Но те адепты Ордена Алого Света выискивают химер среди людей. Значит, химеры все–таки могут жить социально?
Он помотал головой.
— Нет, только как люди. Но людьми быть неинтересно. Химеры сильнее, здоровее, а еще у них никаких забот! Ты когда–нибудь слышал, чтобы хоть одна химера повесилась или утопилась? И я не слышал. Это может делать только человек!
— Да, — пробормотал я, — человек — это звучит гордо. И, видимо, тяжко. Значит, химеры получаются из людей, что попадают под свет трех лун…
Он уточнил:
— Иногда получаются. Но и те чаще всего быстро мрут. Зато выжившие живут намного дольше людей. Даже не знаю насколько. Потому химер еще на свете хватает.
Он захохотал, пустил коня в галоп. Ну не может человек долго вести мудрые и возвышенные беседы…
Я догнал, поравнялся с его конем и спросил:
— Слушай, а как насчет животных? Зверей всяких?
Он пожал плечами.
— Если корова или коза какая вдруг выбежит из сарая во время трех лун, хозяин ее тут же режет, чтобы хоть мясо не пропадало. А лесные… просто не знаю.
Я покосился в сторону далекого леса, темный и страшноватый, несмотря на солнечный день, а когда в такой въедешь, конь отказывается идти через завалы в вечный сумрак, даже в ночь, что царит в глубинах.
— Если люди превращаются в невесть что, — проговорил я, — то и звери наверняка… Как–то неуютно теперь даже смотреть в ту сторону.
— Химер бояться, — сказал он беспечно, — вроде бы и не жить? Чародей Ярвуд вообще в таком лесу жил. И радовался.
— Урод, — сказал я.
— Кто не урод, — ответил он, — тот неинтересен. Он был великий чародей! Только его рукописи до сего дня так и не удалось расшифровать и прочесть…
Я сказал решительно:
— Бред какой–то. Я вот не верю ни в какие зашифрованные рукописи! Это сказки выживших из ума старух и всяких жуликов.
— Почему?
— А какой смысл, — спросил я, — зашифровывать?.. Чтобы никто не прочел?..
— Чтоб пользоваться только самому!
— Согласен, — ответил я, — а дальше? После смерти?.. Какой маг захочет, чтобы его достижения были забыты? Любой возжелает, чтобы ученики продолжили его открытие, развили, усовершенствовали, назвали его именем королевство или весь континент!
Он посмотрел с интересом.
— Правда?
— А что, — спросил я, — нет?..
Он покачал головой, не сводя с меня пристального взгляда.
— Странный ты какой–то. То последняя свинья, то о людях заботишься. Конечно, если это тебе ничего не стоит, ха–ха!.. Но с таких, как мы, и это уже что–то?
Я буркнул:
— О людях забочусь как бы о роде человеческом! А все отдельные особи пусть хоть сейчас передохнут.
— Обо всем человечестве заботиться удобнее, — согласился он. — Вроде бы ничего и не делаешь, а заботишься. Верно?
Двое всадников на хороших конях и с большими вьюками на запасных лошадях, тоже молодых и сильных — это не бедные крестьяне, так что едва мы отъехали от города не больше десяти миль, как я ощутил справа от дороги, где густые заросли кустов, странный такой холодок, словно там за ними небольшой ледник.
— Хорошее место для засады, — сказал я и неспешно вытащил пистолет. — Как думаешь?
— Хорошее, — согласился он и так же неторопливо и картинно начал извлекать из ножен меч. — Чувствуешь, да?
— Просто трушу, — ответил я. — Я демократ, а для демократа и гуманиста трусить — признак высокого социального развития.
Кусты распахнулись, на дорогу разом высыпало четверо оборванных и страшных мужиков с перекошенными злобой мордами. И хотя знаю насчет приема устрашения, им не наши жизни нужны, а кошельки, вьюки и кони, но сердце в страхе замерло, а пистолет в моей руке дернулся в отдаче как раз в момент, когда вожак раскрыл рот для грозного: «Кошелек или жизнь!»
Фицрой поднял коня на дыбки, развернул на двух ногах и бросил на троих таких же грозных и отвратительных позади вожака. Меч его страшно сверкнул в воздухе. Ближайший разбойник не успел завалиться с разрубленной головой, как сверкающее лезвие начисто снесло голову его соседу.
Я стрелял и стрелял, а когда вслед за вожаком на дорогу рухнули и трое его соратников, торопливо обернулся к Фицрою. Тот галопом гнал коня за последним, что вовремя сообразил и ринулся бежать, но ума не хватило ринуться в заросли, а в панике понесся по дороге.
Где–то на десятом шаге над головой обезумевшего от ужаса дурака раздались конский храп и торжествующий голос всадника, а затем острая сталь с хрустом рассекла череп.
Фицрой наклонился с седла и вытер клинок о спину убитого. Когда разогнулся и бросил меч в ножны, лицо его сияло отвагой и довольством.
— Поровну!
— Чего?
— Ты троих, — пояснил он, — я троих. Меч не уступает магии!
— Даже превосходит, — подтвердил я. — Ты что там смотришь?
Он, наклонившись с седла, осмотрел сперва тех, которых убил, потом сраженных мною.
— Эх, оборванцы… Если у них что–то и есть, то далеко в лесу.
— Да ладно тебе, — сказал я. — Поехали.
— Люблю трофеи, — признался он. Подумал, добавил со вздохом: — Хотя, если бы с каждого брал хоть щепочку, за мной везли бы обозы строевого леса. А зачем он мне?
— Корабли строить, — пояснил я солидно. — Ладно, поехали!
Мы пустили коней рысью, я старался дышать ровно и говорить ровно, все еще немножко потряхивает. Неужели все, тот же Фицрой, в самом деле убивают спокойно или же просто делают вид, что им нипочем, а на самом деле их тоже трясет?
Фицрой после долгой паузы поинтересовался:
— Ты видел большие корабли?..
— Конечно, — ответил я и посмотрел на него в изумлении. — А ты?
Он покачал головой.
— Видел, конечно. Но, думаю, должны быть и больше. Все–таки эти плавают по рекам и озерам, а если в море?
Я пробормотал:
— Так ты и моря не видел?.. Ничего себе… Ладно, еще увидим. И корабли тоже. Очень большие! Трехмачтовые.
Он некоторое время ехал молча, смотрел вперед, лицо заострилось, а ветер красиво треплет волосы, наконец проговорил осевшим голосом:
— Ты видел больше меня… Я это почувствовал еще в каменоломне. Что–то было в тебе такое… А сейчас еще больше.
— Какое? — переспросил я. — Честно говоря, я был жутко перепуган.
Он усмехнулся.
— Еще бы. Ты точно не родился в селе возле таких мест.
— А где?
Вместо ответа он пришпорил коня, я старался не отставать. Копыта стучат громко, ветер ревет в ушах, он крикнул громче, перекрывая звонким голосом шум:
— Страшно и представить!..
— Ты чего?
— Да вот не могу вообразить!
Я промолчал, это, скорее, метафора, хотя, кто знает, вдруг у него тоже может быть чутье или предчувствие? Недаром же сразу так прилип ко мне.
Однако Фицрой долго не может быть ни серьезным, ни встревоженным, тут же начал рассказывать, часто похохатывая, разные истории о странствующих, подобно нам, а я слушал, слушал, потом пустил коня в сторону от дороги.
Он прервал рассказ, крикнул:
— Ты куда?
— Да так, — ответил я, — хочу посмотреть, нет ли здесь близких выходов нефти.
Он крикнул вдогонку:
— Чего–чего?
— Горючей смолы, — объяснил я. — Она мне может пригодиться в народном хозяйстве и для подъема тоталитарной экономики.
Он в недоумении пустил коня за моим, а я достиг пятачка, откуда тогда в небо вырвался багровый столб призрачного огня. Всего в десятке шагов от дороги, недалеко от трактира, в котором Крант и Калило, мои стражники, усердно готовились к разговору с Марлом, мол, пропадать, так хоть будет за что.
Трава, как трава, если бы везде одинаковая, другое дело, а то над тем местом, откуда выметнулся столб переполнившейся в земле магии, растет всякий бурьян… хотя, конечно, не всякий, в одном месте очень даже мелкий, каргалистый, совсем жалобный, зато дальше снова роскошный, победный.
Я покинул седло, присел, рассматривая бурьян. На пятачке земли, где долгие годы копилась магия, даже цвет иной, синевато–желтый, а везде зеленовато–красный, заметно издали.
Фийрой наклонился с седла, глаза горят интересом.
— И что там?
Я сорвал пару стебельков, посмотрел скептически.
— Да, это не то… Ошибся. А жаль… Стой, ты куда?
Конь, почуявший свободу, отбежал в сторону, где
высокие зеленые заросли, начал срывать сочные верхушки. Фицрой повернул свою лошадку, догнал моего лакомку, тот мотал головой и не давал ухватить повод, но Фицрой поймал, в красивом галопе привел ко мне и бросил повод.
— Держи!.. И не выпускай, здесь кони хитрые. А вот люди — нет.
— Спасибо, Фицрой, — сказал я и, поднявшись в седло, послал коня на дорогу. — Поехали, надо спешить.
Пока он ловил коня, я сорвал еще пару пучков и надежно спрятал на дне кармана. Есть мысля, либо самому поискать подобные места, то ли объявить, что для королевского чародея Рундельштотта нужен вот такой бурьянчик, именно сине–желтый, мелкий, словно больной, кто принесет — тому вознаграждение…
