Книга: 3

Часть вторая

Через полчаса мы устроились в столовой. Я по привычке заняла своё место у окна, молча наслаждаясь тишиной и мягким шёпотом взрослых, который постоянно присутствует там, где в соседних помещениях спят дети.

Артур сидел рядом, и по — прежнему внимал Агнии Фёдоровне, которая похоже решила, что он теперь — её персональные уши. Она делилась с ним всеми трудностями работы детского дома; особенностями воспитания детей. Я с улыбкой наблюдала за ними, и ловила короткие взгляды Артура, в которых не было ни паники, ни усталости от объёмного потока информации. Он просто слушал и кивал, а ещё и уточнял какие — то вопросы.

— О чём вы с ней разговаривали? — шёпотом спросил Артур, когда Агния отвлеклась от него. Я уставилась на него с немым вопросом, и он счёл нужным уточнить, — С той рыжей.

Невольно улыбнувшись, я посмотрела на Марику, которая бросала на него воинственные взгляды.

— Она спрашивала, свободен ли ты сегодня вечером, — я нервно фыркнула, — И в остальные вечера. Пока смерть не разлучит вас.

Артур лукаво улыбнулся и обхватил мои плечи рукой. Уткнувшись носом мне в висок, он тихонько шепнул:

— И что ты ответила?

— Я сказала ей, что ваши взгляды относительно советской оккупации Эстонии сильно различаются, — отпив из своего стакана яблочный сок, я посмотрела на вытянувшееся лицо Артура.

— Всё так запущено? — чуть громче спросил он.

— Это Эстония. Вас здесь не любят. По большей части, — пожав плечами ответила я.

Он презрительно фыркнул и поцеловал меня в лоб, отчего я залилась густой краской. Попытавшись чуть отстраниться, я добилась только усиления хватки на моём плече.

— Эй, скромница, — издевательски шикнул Артур, — Нас итак уже поженили, терять нам нечего.

— Дорогие, вы так хорошо смотритесь, — с энтузиазмом проворковала Агния, выглядывая из — за Артура, — Как вы познакомились?

Я сглотнула и покраснела ещё больше, наверняка по цвету напоминая то треклятое платье. Артур загадочно улыбнулся и лениво бросил:

— Это очень интересная история.

Половина стола, понимающая русский язык, замолчала и воззрилась на нас, чтобы услышать эту историю. Другая половина продолжала перешёптываться на птичьем, простите — эстонском языке, не замечая оживлённости, которая возникла в помещении.

— Мы познакомились в музее, — начал Артур, поглаживая мою кожу кончиками пальцев, — Кира высказала неоднозначное мнение по поводу работ одного из авторов, и у нас с ней завязался… — он сделала паузу и одарил меня насмешливым взглядом, — Жаркий спор.

Я нахмурилась:

— Ну, он не был таким жарким, — придав голосу невозмутимости, возразила я.

— Да?

Кивнув, я выпрямилась и сделала глоток сока.

— Я бы сказала, что он был… Стремительным.

— В любом случае, мы оба получили от него должное удовольствие, — парировал Артур, и я снова предательски запылала, — Не так ли?

— Ага, — промямлила я, уставившись на свою опустевшую тарелку.

— Это забавно, — подала голос Агния, — Кира никогда не любила музеи.

— Я и сейчас их не жалую, — брякнула я, стукнув стаканом по столу и поморщившись от шума, который я создала.

— Тебе бы понравилось в Третьяковке, — Артур снова заговорил, явно провоцируя меня на грубость, — Там просторные сор…

— Давайте убирать со стола, — громко сказала я, перебивая его.

Он фыркнул и отпустил моё плечо, широко улыбаясь. Я поднялась, подхватывая свою тарелку с приборами, и удалилась на кухню. Встав возле мойки и включив кран, я невольно улыбнулась и качнула головой.

Провокатор.

Пока мне приносили тарелки, я посмотрела на тёмное небо, которое плотно затянули чёрные облака, и ускорила свои ритмичные потирания посуды губкой. Закончив с мытьём посуды, я вытерла руки, и направилась к выходу.

На пороге я столкнулась с Агнией, которая провожала Артура и расцеловывала его в обе щёки. Для этого ему пришлось сильно наклониться, но выражение его лица явно было довольным.

— Артур, жди в машине, — сказала я, роясь в своей сумке, — Я скоро приду.

Он ничего не ответил, только кивнул и удалился, улыбнувшись Агнии.

— Держите, — я протянула конверт с деньгами.

— Деточка, нам не нужно, — запротестовала воспитательница, но я прервала её.

— Держите, или я сама куплю черепицу и найму рабочих. Это на крышу, — вздохнув, я устало улыбнулась ей, — Здесь не хватит на всё, но самые большие протечки можно заделать до зимы.

Агния взяла у меня конверт, и обхватила мои пальцы своей тёплой шершавой ладонью.

— Берёзка Максима, — сухо начала я, — Она болеет. Сделайте что — нибудь, Агния Фёдоровна. Пожалуйста, — последнее слово далось мне с трудом, и я сказала его полушёпотом.

— Хорошо, золотце, — взгляд Агнии погрустнел, и она опустила глаза, — Как Женя?

— Он передаёт вам привет и скучает.

— Приезжайте вместе как — нибудь. Я тоже по нему соскучилась.

— Обязательно, — я поцеловала её в морщинистую щёку и улыбнулась, — Приедем. До свидания!

— Беги, тебя заждались, — Агния многозначительно кивнула и отпустила мою руку, — Он хороший мальчик. И неравнодушен к тебе.

Нахмурившись, я качнула головой и вышла на крыльцо. Застегнув сандалии, я махнула рукой остальным воспитателям, которые собрались во дворе, чтобы прибрать территорию и игрушки. Дождь уже начал накрапывать, поэтому я быстро метнулась к машине, чтобы не промокнуть.

На половине пути обратно, до меня донеслось с соседнего кресла:

— Ты всегда такая молчаливая наедине? — Артур бросил короткий взгляд на меня, а потом снова вернулся к дороге.

— Не знаю, — дёрнувшись от неожиданности, ответила я, — Ты хочешь поговорить?

— Мне понравилось с тобой разговаривать, — он кивнул и улыбнулся.

— Тема?

Артур как — то резко нахмурился, и улыбка исчезла с его лица:

— Может ещё сразу определишь лимит доступных слов в предложении?

— А что ты психуешь, я люблю конкретику и только, — я недовольно фыркнула и отвернулась к окну, — Нравятся эстонские дороги?

— Очень, — с энтузиазмом ответил он, — Почти автобан.

— Если бы эти автобаны ещё служили больше трёх лет, — я махнула рукой, — Ты родился в Москве или из Рязани?

Артур громко расхохотался, и я замолчала. Повернувшись к нему, я скрестила руки на груди:

— Чего?

— Смешная, — он улыбнулся и подмигнул мне правым глазом.

— Иди ты, — буркнула я.

— Родился в Москве. Какое у тебя полное имя? — спросил Артур.

— Просто — Кира, — ответила я, и тут же уточнила, — С двумя И.

— Ки — и — ра? — он растянул первую гласную на эстонский манер.

Я невольно захихикала:

— Да. А фамилия у меня Саре. С двумя А.

— Са — а — ре? — глаза Артура округлились, — Почему эстонцы так растягивают слова? И почему нет отчества?

— Особенности языка, — я пожала плечами, — И ударение всегда на первый слог.

— А это мне нравится. Никогда не ошибёшься, — вздохнул мой спутник, — Я до сих пор не знаю, как правильно: звунит или звонимт.

— Правильно — звонимт. Глагол с неподвижным ударением, в личной форме ударение всегда на последний слог, — машинально отвечаю я, и тут же прикусываю язык.

Артур уставился на меня удивлёнными глазами. Ещё чуть — чуть, и мы вполне можем въехать в дерево.

Кажется, последнюю мысль я произношу вслух, потому что он резко отворачивается от меня и уделяет всё своё внимание дороге.

— Ты не перестаёшь меня удивлять. А как правильно: йугурт или йогэрт?

— Первое, и никак иначе.

— Почему?

— Не знаю, всегда было йугурт. Вообще, это заимствованное слово, если не ошибаюсь, из турецкого. Вряд ли турки говорят йогэрт, — я пожала плечами.

— Ты такая умная. Кофе?

— Что кофе? — удивлённо моргнула я.

— Кофе — оно?

— Нет, он.

— А министерство образования Российской Федерации считает, что — оно, — я уставилась на него, как на восьмое чудо света, — Правда, правда. С 2009 года можно говорить «вкусное кофе».

— И в этой стране родился Пушкин… — протянула я с грустью.

Артур задумчиво хмыкнул. Потянулся на кресле и снова начал задавать вопросы:

— Ты была отличницей?

— Хорошисткой. Я просто люблю читать, — я посмотрела на спидометр, — Езжай помедленнее, ты превышаешь.

— И?

— Здесь могут скорость замерять, остановят.

— Взятку дам, — хмыкнул Артур.

— Тут тебе не там, — вздохнула я. — За взятку посадить могут. Лучше притормози.

— Ладно — Ладно, — проворчал он недовольно, но всё же стрелка на приборе поползла вниз, устремляясь к разрешённым девяносто.

— Как ты стал фотографом? — вырвалось у меня.

Меня одарили очередной улыбкой, способной растопить даже льды Антарктики:

— У меня две младших сестры, обе модели.

— Серьёзно? — я невольно улыбнулась, и устроилась на сиденье в пол — оборота, приготовившись слушать.

— Да. Я окончил художественную школу и работал в галерее, когда они попросили помочь им с портфолио. Я помог, мне всегда нравилось фотографировать. Потом посыпались заказы от их подружек, а потом ко мне обратилось агентство.

— У тебя большая семья, — больше констатировала, чем спросила я.

— Да. Мама, папа, сёстры. Бабушки. Дедушки, дядюшки. Моё детство не прошло в детдоме, — как — то задумчиво протянул он, вглядываясь в дорогу.

— Семейном доме, — поправила я, — Это другое. И не надо меня жалеть, — я посмотрела в окно и оценила силу дождя в лёгкую морось. — Можно в машине покурить?

— Да, конечно, — разрешил он с коротким кивком, — Ты не вызываешь жалость, это просто… На самом деле, это похоже на мою семью.

— Да ну? — промычала я, прикуривая сигарету.

— Да. И Агния Фёдоровна чем — то напомнила мою бабушку по материнской линии, — улыбнулся мой спутник, — Чему она так сокрушалась, когда ты прощалась?

— Я ей деньги дала, — я выпустила тонкую струйку дома в приоткрытое окно.

Артур как — то передёрнулся и нахмурился. Я продолжила:

— Она всегда возмущается, когда я даю деньги. А им нужно крышу ремонтировать, да и вообще, — я вздохнула, — Расходов много.

— А государство не помогает?

— Помогает, и неплохо. Просто эти деньги попадают в руки к директору, — я изогнула бровь, посмотрев на него и поймала хмурое выражение, — А ей нужнее кабинет отремонтировать, вместо крыши. И компьютер новый важнее, чем новые игрушки.

— Я думал в Европе такого не бывает.

— Такое везде бывает, — фыркнула я, выбрасывая сигарету в окно, — Людская жадность в любой точке мира одинаковая. И коррупция есть даже в Европе. И у богатых почему — то прав больше, чем у бедных. Такое впечатление, что богатство — это единственное, что можно выставить напоказ; и чем нельзя делиться.

— Завидуешь? — едко бросил он.

— Чему? Деньги, Артур, — затянулась ещё раз, вдохнув ядовитый дым, — Это не богатство. Само слово богатство откуда берёт начало? Бог. Богатым раньше называли человека, в котором от Бога есть, — отвернулась к окну, посмотрев на мелькающие в стороне ёлочки и кустарники, — Меня просто задевает, что деньги так нечестно распределяются. Почему какой — то банкир живёт в трёхэтажном особняке; а онкобольные дети — в обшарпанных палатах с потрескавшейся штукатуркой и облупившейся краской; и почему простые люди собирают деньги на лечение таких детей? Почему депутат колесит по городу на машине с водителем; а бабушка Валя, ветеран великой отечественной, должна на рынок добираться на автобусах с тремя пересадками?

— Тебя бы да в коммунизм, ты бы Сталина затмила, — саркастично произнёс Артур.

— И при коммунизме, я уверена, такое было, просто это было не так явно что ли. Дело не в политике, не в общественном строе. Люди. Дело в людях, — я высунула кончик сигареты в щель приоткрытого окна и понаблюдала, как пепел разлетается в стороны, — Мы так привыкли считать себя homo sapiens и забыли о том, что такое разум. Выживает сильнейший — это про животных. Во всяком случае, так должно быть. Мы забыли о человечности, морали, совести, — вздохнув, я провела пальцем по стеклу и тихо добавила, — Сейчас на ум приходят только стихи Талькова:

Мы — подкидыши, стервы эпохи,

Чудом выжившие под забором,

Отсекавшим от Господа Бога

Вакханалию лжи и террора.

Артур улыбнулся и продолжил:

Скорбь великая, слёзы и грусть,

Прозябание на коленях.

Что плохого Вам сделала Русь

Уважаемый гений?

Я тут же подхватила:

Ну не нравился Вам наш народ…

Так в Швейцарии бы оставались

И кровавый свой переворот

Там, в Швейцарии, свершить бы пытались.

Я горько усмехнулась и поняла, что от своего монолога я смертельно устала.

Как я могу объяснить человеку, который носит часы за тридцать тысяч, что ценность этих часов измеряется порой в целую жизнь? Как объяснить ему, что эта машина; пятизвёздочная гостиница; забронированный на ночь ресторан — это настолько пустое и ненужное, что даже тошно от этого? Как рассказать ему о том, что иногда просто хочется свернуться калачиком, положив голову на тёплое плечо; сидеть на промявшемся диване в стенах старой и не отремонтированной квартиры в Хрущёвке?

Откинувшись на подголовник, я прикрыла глаза и тихо сказала:

— Лимит слов исчерпан.

— Вот и поговорили, — мягким голосом сказал Артур.

Через час машина остановилась у гостиницы. Я покачала головой, и коротко попрощалась с Артуром, оставив его с удивлённым и раздосадованным лицом у входа. Не знаю, на что он надеялся, но я сослалась на ещё одно дело и пошла бодрым и почти строевым шагом в направлении старого города.

Вообще, Таллинн — удивительный город. Город контрастов, если быть точной. Ты выезжаешь из спального района, построенного в Горбачёвское и Хрущёвское время; и попадаешь в центр, где бетонные сталинки перемешаны с небоскрёбами из стекла и металла. Но на этом пересечение разных эпох не заканчивается, потому что, пройдя ещё какое — то расстояние, ты оказываешься прямо в средневековье; среди известняковых стен, красных черепичных крыш и крошечных флюгеров на шпилях старинных католических церквей.

Я люблю этот город, потому что здесь сохранилась какая — то приятная атмосфера старины, только отходами и мочой не пахнет. Туристы, вальяжно прогуливающиеся по брусчатым дорожкам; девушки в льняных платьях, продающие миндаль в специях; отреставрированные здания, каждое из которых несёт свою историю. Добравшись до ратуши, я невольно улыбнулась, предвкушая своё первое рождество здесь. Я видела украшенную площадь в детстве, но до сих пор помню, что в декабре ратушная площадь — это маленький кусочек сказки.

Ярмарочные деревянные домики с сувенирами: вязаными и сваляными шапками, магнитиками и открытками; горячий глинтвейн и какао с традиционным новогодним блюдом — кровяными колбасками; и даже настоящий Санта в окружении оленят и ягнят, которых привозят в небольшой загон из зоопарка на праздничные дни. Гирлянды и большая живая ёлка, украшенные крыши домов и белоснежный снег на красной черепице — это и есть Таллиннское Рождество.

Свернув в один из проулков, я набрала номер Наташки и напросилась к ней в гости на чашку кофе. Несмотря на вечернее время, было ещё светло, а после дождя воздух был прохладным и свежим. Домой мне идти не хотелось, да и подругу я давно не навещала.

Дойдя до её дома, четырёхэтажки из пресловутого известняка, я позвонила в домофон и вошла в подъезд, который впору называть на питерский манер — парадной. Поднявшись по лестнице на последний этаж, я позвонила в дверь, а потом дёрнула ручку, которая плавно поддалась моей руке. Сбросив влажную от мокрой дороги обувь, я потёрла ступни о штанины своего комбинезона и пошла в гостиную.

— Привет, — бодро поприветствовала меня Натали, восседая на бабушкином кресле с гордым видом.

— Привет. Как нога?

— Чешется, зараза, — пробормотала Ната, просунув мизинчик в щель между гипсом и кожей, — На следующей неделе снимут. Аллилуйя, — она возвела глаза к потолку и поморщила свой точёный носик.

— Я кофе сделаю, и приду, — сказала я, удаляясь на кухню.

— Окей.

Квартира Наташке досталась от бабки. Старинный дом с высокими потолками, что позволило сделать перепланировку и построить второй этаж, где молодая хозяйка обустроила спальню и выход на крышу. Первый этаж был открытым, единственное, что отделяло гостиную зону от кухни — это огромные деревянные балки и тонкие шторки из тюля. Не знаю, зачем было вешать эти пылесборники, но у Натали весьма специфичный вкус: ей нравится стиль барокко в сочетании с хай — теком. Звучит это странно, а выглядит ещё хуже.

Единственное помещение, где не чувствуешь себя сюрреалистично — это кухня. Мебель светло — голубого цвета (отбивает аппетит, так пояснила мне свой выбор подруга) в сочетании с тёмной столешницей и чёрной глянцевой техникой. Барная стойка вместо обеденного стола и каменная стена, которую принято не отделывать в таких строениях.

Я включила кофемашину, и выглянула в крошечное окошко над рабочей поверхностью кухни. Вдалеке за красными крышами маячил надвигающийся закат. Жаль, что из спальни нельзя выйти на эту же сторону: я представляю, какой оттуда открывался бы вид на засыпающий город.

Налив готовый кофе в высокий стакан из прозрачного чёрного стекла, я побрела в гостиную. По пути я прихватила с барной стойки блюдо с овсяным печеньем и сухофруктами. Я сладкое люблю и благодаря пробежкам лишним весом не страдаю; а вот Натали — ленивая, поэтому шоколада дома не держит.

Вернувшись в огромное помещение с французскими окнами, я устроилась на диване, вытянув ноги на тумбу, обитую белым искусственным мехом. Наташка разговаривала по телефону, и я невольно посмотрела на неё с ужасом. В ответ на мой взгляд она улыбнулась и покачала головой.

— Нет, заказов больше не предвидится, — сказала она, когда завершила звонок, — Все мои клиенты знают, что я на отдыхе, — она вздохнула и потёрла подушечкой большого пальца ярко — алый ноготь на указательном.

— И слава Богу, — кивнула я, — Мне двух раз на всю оставшуюся жизнь хватило.

— Илья Егорович умеет доставать, знаю, — закивала Натали. — А как второй? Который не местный?

Я как — то резко замолчала, задумавшись что сказать. Стоит ли поделиться с ней, что я была знакома с Артуром ранее; или оставить это втайне?

— Тот ещё говнюк, — в итоге сухо ответила я.

Ну а что? Он открытым текстом предлагал мне переспать с ним за деньги. Илья Егорыч просто неловко намекал на такое развитие событий. И вообще, то, что я была с Артуром, ещё не значит, что он автоматически записан в мой wish — лист на всю оставшуюся жизнь. Да, он не плохой любовник. И крайне настойчив. Но это определённо не главные качества в мужчине для меня.

— Мужики, — вздохнула подруга, — Считают, что раз у них есть деньги — можно всё и всех.

Она изящно повела плечом и наморщила свой нос. Тонкая бретелька шёлкового топа скользнула вниз, и я невольно проследила за этим движением глазами, уставившись в тонкое чёрное кружево безусловно дорогого бюстгальтера его обладательницы.

Наташка — это живой пример того, как можно себя сделать. В буквальном смысле. Она не поскупилась на тюнинг; и этот тюнинг оказался вполне удачным, должна заметить. Грудь ей сделали небольшую (даже меньше моей собственной), с какими — то анатомическими имплантами — то есть сиськи были похожи не на надутые шары, а на настоящие сиськи. Помню, когда Натали призналась мне, что грудь у неё фальшивая, первым моим порывом было: «Дай потрогать». Клянусь, не отличить. А шов я искала фактически с лупой. Он находится прямо на границе с ареолой соска, и его на самом деле не найдёшь вот так сразу.

Я видела её ранние фотографии, и, если честно, не знаю, зачем она изменила форму носа и губ. Наташка и без этого была хорошенькой. Нет, операции её не испортили, отнюдь — только добавили шика и какой — то необъяснимой элегантности. Но раньше она была… Обычная что ли? Простая, домашняя, скромная девчонка. Студентка экономического факультета Тартуского университета, одна из тех, кто закончил на «отлично». Сейчас её образ кричал о том, что она — кукла не для любого мужчины. Слишком дорогая даже для единичного сопровождения.

— Кируся, ты о чём задумалась? — дёрнул меня из моих мыслей её тонкий голосок.

— А? — я подняла глаза и посмотрела на её идеальное лицо, — Да так, ни о чём. Пижама красивая.

Натали широко улыбнулась. Тепло, искренне, по — настоящему.

— Хочешь, подарю?

— Не хочу, — я невольно растянулась в ответной улыбке, — Я люблю в футболках Джексона спать.

— Как он? Нужно записаться на стрижку, — Наташка пригладила высокий хвост рукой и накрутила кончик золотистых волос вокруг пальца, — Может цвет изменить? Что — то надоело мне быть блондинкой.

— А как же работа?

— А что работа? Была блондинка, стала брюнетка, — пожала плечами она, — Постоянных клиентов предупрежу, так их только трое, остальные обычно приезжие и заказывают сопровождение на раз, максимум — два. Им вообще без разницы, лишь бы улыбалась и кивала.

Я как — то странно хмыкнула и закинула голову на подголовник дивана. Холодная кожа обивки вызвала мурашки, и я поморщилась.

— Может, мне к тебе устроиться? — неожиданно выдала я, — Надоело за стойкой в салоне стоять за минималку.

Ответом мне был громкий и заливистый смех.

— Не стоит, Кира. Ты не создана для такой работы.

Я подняла голову и посмотрела на Натали с интересом.

— Серьёзно, — продолжила она, потянувшись к блюду с печеньем, — Ты слишком много думаешь о морали. Правильно это или нет.

Пожав плечами, я подтолкнула ногой сладости к ней ближе. Стекло журнального столика приморозило мою пятку, и я поджала пальцы.

— Я отчасти понимаю тебя, сама раньше была такой, — Натали вздохнула и откусила приличный кусок своего недодесерта, — Но потом поняла, что мораль мне холодильник не наполнит и счета за квартиру не оплатит.

— У тебя высшее образование, — наконец — то подала голос я, — Почему ты не хочешь работать по специальности?

— Ты издеваешься? — фыркнула Наташка, — Кем я могу работать с образованием экономиста? Только бухгалтером. Дай Бог, если моя зарплата будет семь сотен чистыми в месяц.

«Зато чистыми» — как — то грустно подумала я, но промолчала.

— Я не хочу тратить свою молодость на то, чтобы с трудом сводить концы с концами; или прозябать без выходных и отпусков ближайшие лет десять, — она пожала плечами, и снова принялась жевать, — В конце концов, жизнь у нас одна.

— Наташ, я могу задать тебе один вопрос личного характера? — спросила я, набравшись смелости.

— Валяй, — она откинулась на кресле и снова начала накручивать кончик своего хвоста вокруг пальца.

— Ты спишь со своими клиентами? Ну, неофициально?

Она ухмыльнулась и отпустила волосы. Положив руки на подлокотники кресла с цветочной бархатной обивкой, она закинула здоровую ногу на другую, и едва заметно передёрнулась.

— А как ты думаешь?

Я пожала плечами:

— Мне с трудом вериться, что кто — то готов платить пять сотен за двух — трёхчасовое сопровождение, — честно сказала я, ставя опустевшую чашку на стол.

— Осуждаешь? — спросила Натали, пристально глядя мне в глаза.

— Нет. Я не лучше тебя, и ты это знаешь, — ответила я, выдержав её взгляд.

— Ты не виновата в том, что произошло. В конце концов, тебя опоили, — резко сказала она, отвернув голову.

— Я должна была быть внимательнее, — я горько усмехнулась, посмотрев в белоснежный потолок с лепниной.

— Чушь…

— Хорошо, — перебила я, — Тогда почему любой, кто узнаёт, что порно — ролик с моим участием гуляет по интернету сразу ставит на мне клеймо «шлюха»? А у тебя отбоя нет от ухажёров, хотя ты проститутка?

Только когда я сказала это, я поняла, как это прозвучало. Подняв голову, я встретила холодный взгляд светло — голубых глаз и виновато улыбнулась:

— Прости

— Не извиняйся, — спокойно сказала Наташка, — Я не знаю, почему так. Это не справедливо, я согласна. Но объяснить не могу.

— А я могу. Я облажалась, — я коротко вздохнула, — И облажалась на всю оставшуюся жизнь. Вывод напрашивается только один — сама виновата.

Мы замолчали. Что на такое скажешь?

— У меня есть пригласительный на «Сказку» сегодня. Не хочешь сходить? — спросила Натали через несколько минут, — Развеешься.

— Не знаю. Можно. Переодеться, правда, не помешает, — я вздохнула.

— Возьми у меня что — нибудь.

— Твои вещи мне маленькие, — пробормотала я, вытягивая ноги на диване. — То, красное, это вообще ад. Грудь чуть не вывалилась, задница постоянно выглядывала…

— Это было пожелание клиента, — невнятно сказала Натали, и я была вынуждена посмотреть на неё.

Она засунула печенье целиком в рот и медленно жевала его, параллельно разговаривая со мной:

— Дуй наверх и тащи всё, что тебе понравится, — продолжила она, — Выберем вместе.

Со вздохом я повиновалась и поднялась в спальню. Залюбовавшись круглой кроватью, обитой белой кожей и накрытой меховым покрывалом (это летом — то?), я залезла в гардероб и начала перебирать вешалки с нарядами. Выбрав пять разных платьев, я покачала головой, прикидывая стоимость этих вещей, и побрела вниз для примерки.

— Так, я сразу вижу, что чёрное блестящее и изумрудное можно убрать, — поёжилась Наташа, — Они с коротким рукавом, а судя по сквозняку — на улице холодно.

Я в ответ пожала плечами и бросила отбракованное ею на диван. Через полчаса беготни в ванную и обратно в гостиную, мы всё — таки остановили свой выбор на бежевом платье практически сливающимся по цвету с моей кожей и отделанном синим кружевом. Юбка прикрывала колени, а сзади был небольшой кокетливый вырез. В приглушённом свете создавалось впечатление, что я голая, только некоторые интимные места прикрыты тонкой тканью.

— Туфли возьми бежевые, — скомандовала Наташка.

— Замша убьётся, — крикнула я из коридора, разглядывая телесного цвета копытца на высоченной шпильке.

Мой глазомер подсказывал, что высота каблука сантиметров семнадцать, не меньше. Да я же ноги переломаю себе в таких, как только выйду на улицу.

— А ты по лужам не ходи, — проорала в ответ Натали.

Я ухмыльнулась и покачала головой, представив, как буду прыгать по тротуарам, чтобы не намочить обувку за несколько сотен. Лучше пойду босиком, а обую их уже перед входом в клуб. Так будет надёжнее.

— И не забудь накраситься, — снова прокричала моя подруга.

Тихонько чертыхнувшись, я прошла в ванную и для вида мазнула по ресницам тушью и нанесла на губы прозрачный блеск. Выйдя в гостиную, я покрутилась вокруг себя, громко простучав каблуками по паркетному полу.

— Ну?

— Супер. Пригласительный, — она протянула мне чёрный глянцевый клочок бумаги с отпечатанным на нём ярким принтом, — Передай привет, и извинись за меня.

— Обязательно, — я вздохнула и спрятала пригласительный в свой клатч.

Хорошо, что у меня всего две сумки. Одна — большая, для работы. А вторая — маленькая чёрная, на металлической цепочке, которая подходит к любому наряду.

— Вещи верну на днях, — я пригладила растрепавшиеся волосы рукой, — Пока.

— Хорошо отдохнуть.

Благодаря пригласительному, мне не пришлось стоять в очереди, и я быстро оказалась внутри клуба. Должна заметить, что очень вовремя, потому что на улице снова начал накрапывать мелкий дождик. Поздоровавшись с организатором и извинившись за отсутствие Натали, я быстро прошмыгнула мимо «звёздной» стены, напротив которой фотографировались все, кому не лень; и спустилась по винтовой лестнице вниз, в ВИП — зону.

Здесь, как обычно, играла другая музыка, и публика тоже была повыше уровнем. Я — не сноб, но там — наверху, в кампании молодой толпы от 16 до 20 лет (да, многие проходят по чужим документам), чувствую себя… Не в своей тарелке? Не знаю, как это описать точнее.

Подойдя к бару, я заказала себе воду в бутылке, и поискала взглядом место, куда можно было бы пристроить свою пятую точку. Осматриваясь, я заметила знакомую высокую фигуру у барной стойки напротив. Фигура была не одна, рядом стояла невысокая блондинка. Отхлебнув немного ледяной воды, я облокотилась спиной о деревянную столешницу, и с интересом начала наблюдать за развитием событий.

Блондинка положила руку ему на локоть, пока он делал заказ у бармена. Не глядя на неё, Артур водрузил свою ладонь ей на талию и притянул к себе. Девушка широко улыбнулась, и прижалась щекой к его плечу, томно прикрыв глаза.

Я не видела, что он купил выпить. Я не знала, пришёл ли он сюда вместе с ней или снял её там, наверху. Если честно, мне было всё равно.

Опустошив бутылку с водой наполовину, я поставила её на стойку, и пошла на танцпол. Играло что — то громкое, яркое и ритмичное. Что — то такое, что заставило моё тело двигаться в такт каждой ноте; каждому электронному звуку; каждому удару басов.

Платье было слишком обтягивающим и узким, чтобы я могла танцевать свободно, но я всё равно вскинула руки и тряхнула волосами, отдаваясь во власть музыки. Громкость проникала сквозь меня, как будто я была прозрачной и невидимой. Я ощущала эти волны каждой клеточкой; казалось, что моё сердце бьётся в один ритм с песней. Вот так: «Бум — Бум, Бум — Бум — Бум — Бум», вместо обычных размеренных ударов.

Кто — то по — хозяйски положил руки мне на талию, и я невольно улыбнулась, повернув голову. Незнакомый парень, судя по мерцающему свету стробоскопа — блондин со светлыми глазами. Он широко улыбнулся, и придвинул меня к себе ближе, нарушая все мыслимые и немыслимые приличия. Если таковые вообще могут быть в подобных заведениях. Я не стала сопротивляться, а просто позволила его рукам задать моему телу нужный ритм, и, запрокинув голову назад, положила её ему на плечо.

— Анатолий, — проорал он мне в ухо.

Я повернула голову:

— Кира, — ответила я так же громко, чтобы он меня услышал.

Он двинулся мне навстречу, и какой — то жалкий сантиметр разделял нас от поцелуя. Я невольно рассмеялась и отвернулась, но руку, теперь покоящуюся у меня на животе, не убрала. Песня изменилась, точнее поменялись слова — темп остался тем же. Я прижималась к чужому мужскому телу; извиваясь под мелодию и ощущая другую тёплую руку, скользящую у меня по бедру. Но ещё отчётливее я чувствовала чужой мужской взгляд, направленный на меня и вызывающий вибрацию во всём теле.

Чуть повернувшись, я увидела источник этого взгляда. Он стоял у бара, сжимая бокал с коньяком или виски, если судить по цвету. К его плечу рьяно льнула блондинка, но он явно игнорировал её, вцепившись своими янтарными глазами в мои. Лёгкая ухмылка коснулась моих губ, когда я взяла ладонь своего партнёра по танцу и провела ею по своей ноге, задирая платье.

— Ух ты, — просвистел Толик (вроде так?), вцепившись в край тонкой ткани и пробираясь кончиками пальцев по моей коже.

Ещё немного, он залезет мне в трусики, и, скорее всего, ощутит дикий восторг, потому что я уже влажная.

Как давно я стала такой? С каких пор я начала позволять чужим, незнакомым мужчинам прикасаться к себе; трахать себя в туалетах; с каких пор я возбуждаюсь от одного взгляда непонятных жёлто — зелёных глаз?

— Я хочу уйти, — сказала я на ухо Толику, останавливая наш глупый танец, который можно было бы считать прелюдией.

Если бы он вызывал во мне хоть какие — то отклики.

Тот радостно закивал и потянул меня к лестнице, обхватив моё запястье потными пальцами. Я прошла мимо Артура с его блондинкой; и все стервы мира выдали бы мне золотую медаль, увидев с какой широкой улыбкой я это сделала. Поднявшись по лестнице, мы в обнимку с моим новым одноразовым знакомым вышли из духоты ночного клуба, и спокойным шагом направились к Вируским воротам, чтобы поймать такси.

— Кира, — услышала я за своей спиной.

Ноги сами остановились. Бедняга — Толик прошёл на несколько шагов вперёд и обернулся, удивлённо приподняв брови.

— Как ты думаешь, куда ты собралась? — спросил Артур, приближаясь ко мне сзади.

— Каким боком тебя это касается? — спросила я, поворачиваясь к нему лицом.

Мне пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза, потому что он стоял слишком близко. Если бы взглядом можно было бы убивать — я бы уже лежала на асфальте, испуская последние вздохи.

— Ты свободен, — бросил Артур моему спутнику.

— Не понял?

— Свободен, я сказал, — прорычал Артур над моей головой.

Я невольно рассмеялась. Смех получился нервным, даже истеричным. Немного визгливым. Слегка неадекватным. Не знаю, что они сказали друг другу, но меня подвинули в сторону, и через несколько секунд я увидела, что в лицо Анатолия впечатался большой кулак, и из его носа полилась струйка крови.

— Не трогай чужое, щенок, — выплюнул Артур, встряхнув моего неудавшегося любовника — на — одну — ночь, — Я не делюсь своими вещами.

Что — то щёлкнуло в моём мозгу. Я моргнула, сначала медленно, а потом быстрее.

— Да пошёл ты, — крикнула я, — Все вы!

Развернувшись я скинула дурацкие туфли, прихватив их за каблуки одной рукой; и побежала в противоположную сторону. Не знаю, на что я надеялась, но мне удалось пробежать приличное расстояние и скрыться в подземном переходе, но горячие руки сгребли меня в охапку и поволокли в сторону гостиницы.

— Отпусти, — завизжала я, пытаясь вырваться, — Отпусти меня!

Артур молчал, просто тащил меня по улице, освещаемой фонарями. Правда странно: мы часто боимся тёмных переулков, но вот вам факт — большинство преступлений совершается в дневное время или в хорошо просматриваемых местах. Просто никто не видит. Или делает вид, что не видит.

— Артур, отпусти, — я попыталась придать своему голосу ровные интонации, но он всё равно предательски дрогнул.

Он резко остановился и тряхнул меня со всей дури. Голова завибрировала, и, если бы не его рука, сжимающая моё предплечье, я бы просто упала.

— Заткнись, пожалуйста, иначе я сверну тебе шею, — сладким голосом сказал он, и поволок меня дальше, — Теперь я понял: ты ведёшь себя, как идиотка, когда пьяная, — покачал головой он, размашисто шагая мимо витрин закрытых на ночь магазинов.

Я ничего не ответила на это, пытаясь попасть своими короткими ногами в его шаги, но по факту — он просто волок меня под руку. Ступни начали гудеть от холода и царапающего асфальта. Повезло ещё, что я не напоролась на разбитую бутылку…

Swissotel встретил меня яркими огнями. Администраторы на стойке отвели глаза, увидев меня и Артура. Лифт сразу открыл двери на первом этаже. Меня грубо втолкнули в кабинку, и я отлетела к дальней стенке, хватаясь для опоры за поручень под зеркалом. Подняв глаза, я встретила спокойный взгляд Артура, который сразу же отвернулся от меня, и прислонился лбом к дверям лифта.

Звонок колокольчика, двери раскрылись. Я прошла мимо него босыми ногами по мягкому ковролину в коридоре этажа.

— Я не пьяная, — спокойно сказала я, облокачиваясь спиной на дверь его номера. — Дыхнуть?

— Кира, — вздохнул Артур у моего лица, — Что ты со мной делаешь?

— Я не понимаю, о чём ты, — я начала накручивать прядь волос на палец и переместила вес с ноги на ногу, прошуршав тканью платья по дереву, — Я хотела кое — что сделать с Толиком, но ты…

Договорить я не успела, потому что на меня обрушились мягкие губы. Это сложно было назвать поцелуем — больше поглощением и наказанием. Да, наверное, ты наказывал меня прикусывая почти до крови, дразня языком и сминая мою кожу руками до боли.

Короткий щелчок замка, и дверь за моей спиной открывается. Я ударяюсь щиколотками о столик у зеркала, и в следующую секунду он летит куда — то в сторону, толкаемый твоей ногой, а мои лопатки прижимаются к холодной гладкой поверхности. Платье почти трещит по швам, потому что ты слишком резко его поднимаешь. Я хочу это сделать, и стаскиваю с тебя пиджак, а потом дёргаю за рубашку, отрывая пуговицы. Твоя рука уже у меня в трусиках, и ты рычишь мне прямо в рот. Да, я готова. Для тебя.

Но я никогда не признаюсь в это ни тебе, ни самой себе.

Ты резко разворачиваешь меня спиной и запускаешь пальцы мне в волосы, сжимая их слишком сильно. Я вскрикиваю от боли, а потом громко стону от ощущения наполненности. Всё так, как должно быть. Быстро, неистово, грубо, но именно так я хочу.

Как давно я стала такой? С каких пор я начала позволять чужим, незнакомым мужчинам прикасаться к себе; трахать себя в номерах; с каких пор я возбуждаюсь от грубого секса и оскорблений в свой адрес?

— Шлюха, грязная шлюха, — слова срывались с твоих красивых губ, которыми ты прикасался к моей шее, к моим плечам и затылку, — Ты потекла для того мальчишки.

«Нет» подумала я, но сказала другое:

— Да.

— Чёрт, — Ты дёрнул меня за волосы так сильно, что я взвизгнула и слёзы брызнули из глаз. Ты потянул мою голову и повернул её на себя, чтобы прижаться колючей щекой к моей щеке, — Ты моя, пока мне не надоест, поняла?

«Да» подсказал разум, но я со стоном ответила:

— Нет.

Больше ты ничего не сказал, просто прижал моё лицо к зеркалу и с громким рычанием вбивался в меня сильнее и сильнее с каждым толчком. Я почувствовала, что моя смазка течёт по внутренней стороне бёдра, что твои горячие пальцы как будто пробрались под кожу, причиняя боль. Волосы, запутавшиеся в твоей руке, казалось просто вылезут с корнем от ещё одного резкого рывка.

Я стонала, перебиваясь на крики. Моя голова билась о зеркало, руками я вцепилась в твои, раздирая тебе кожу на костяшках пальцев до крови. Ты что — то шептал, рычал, говорил, что ненавидишь меня. Потом ты извинялся и целовал мои веки, губы, волосы и плечи, на которых остались синяки от твоих пальцев. Ты сказал, что меня нужно хорошенько оттрахать, чтобы я забыла собственное имя. И, клянусь, я забыла бы его, если бы ты не повторял его снова и снова, пока ты кончал сначала у зеркала; потом на полу; потом на столе — консоли напротив кровати; а потом и на самой кровати.

— Что ты со мной делаешь? — спросил ты, когда пелена ярости спала с твоих глаз, и они приобрели привычный для меня оливковый оттенок.

Давно ли он стал для меня привычным?

— Кто ты? — ещё один вопрос, шёпотом, губами по коже на шее.

Я молчала, лёжа на широкой кровати, разглядывая синяки на запястьях. Я молчала, потому что я сама не знаю ответа на этот вопрос.

Кто я?

— Я хочу уйти, — хрипло сказала я.

— Останься, — сказал ты, заглянув в моё лицо, — И прости меня.

— Почему ты постоянно извиняешься? — спросила я, поворачиваясь на простынях, промокших насквозь от нашего пота.

— Потому что ты этого заслуживаешь, — ответил ты, прижимаясь губами к моему виску.

Может быть, ты знаешь ответ: кто я?

Я повернула голову и снова посмотрела на Артура. Даже в лунном свете, его кожа была смуглой. Золотистые волоски покрывали руки и всю длину сильных поджарых ног, и я знала, что эти волоски мягкие на ощупь, как пух. Он глубоко и размеренно дышал, раскинув руки на широкой кровати, ноги запутались в тонком одеяле, а на лицо падали длинные рыжеватые волосы. На его щеках виднелась щетина, которая тоже была мягкой, а не колючей, как у других мужчин. Мне захотелось прикоснуться к нему, и я провела кончиками пальцев по руке, которая покоилась рядом с моей головой.

Его кожа покрылась маленькими мурашками, и он улыбнулся во сне. Его лицо такое спокойное и безмятежное — самое сексуальное зрелище, которое я видела в своей жизни. Я повернулась набок и положила ладонь ему на грудь, а потом медленно повела ей вниз, к животу. Замерев на секунду, я двинулась дальше, но его пальцы остановили меня, обхватив за запястье. Не открывая глаз, он спросил:

— Почему ты не спишь?

Я попыталась убрать руку, но он не дал этого сделать, сжав её сильнее. Тогда я ответила:

— Я тебе говорила, что не сплю с мужчинами.

— Я помню, — Артур открыл глаза и сонно посмотрел на меня, повернув голову, — Но я имел в виду другое. Почему?

Я вздохнула и запрокинула голову, уткнувшись носом в его предплечье. Он отпустил моё запястье, и перевернулся набок, встречаясь со мной глазами. Погладив мои волосы, он придвинул лицо и поцеловал меня в лоб, а потом пропустил руку под меня, и сжал в крепком, горячем объятии. Я зарылась лицом в его грудь, и обхватила его за талию.

Прошло, наверное, полчаса, пока мы лежали вот так, переплетаясь руками и ногами. Он водил носом по моей макушке, и перебирал мои волосы длинными пальцами. Когда я начала говорить, его дыхание было спокойным и тихим.

— Три месяца назад я пошла в ночной клуб, чтобы развеяться, — я усмехнулась, и продолжила, — Я тогда жила в Тарту, училась.

Артур напрягся подо мной, и я услышала, что его сердце забилось чуть чаще, всего на пару ударов, но я заметила это. Он положил ладонь на мою голову, и я решила продолжить:

— Познакомилась с парнем, мы флиртовали, он угощал выпивкой. Симпатичный такой, глаза голубые — голубые, волосы тёмные. Вид у него был безобидный, поэтому я как — то не придала значения тому, что он слишком долго нёс стаканы из бара, — я вздохнула, — Проснулась утром, в какой — то конуре с прокуренными жёлтыми стенами, на грязном скомканном ватном одеяле. Он лежал рядом.

Артур опустил руку, которая покоилась у меня в волосах, на плечо, и сделал такой успокаивающий и приободряющий жест — то ли поглаживание, то ли похлопывание. Он спросил тихим шёпотом:

— Что было потом?

— Он накачал меня чем — то, — с безразличием сказала я, — Та ночь полностью стёрлась из моей памяти. До тех пор, пока он не проснулся и не сообщил, что снял всё на видео. Всё — это начиная от кабинки туалета в ночном клубе, где я делала ему минет; и заканчивая диваном в его съёмной квартире.

— Дерьмо, — выругался Артур и сжал меня крепче.

— У меня для описания этого есть пара других, нелитературных эпитетов, — я горько улыбнулась, — Грозился, что выложит в сеть; отправит на работу; отошлёт в университет. Я испугалась, и уехала сюда.

— К другу?

— Нет, к Джексону я пришла позже, когда так и не смогла найти работу и пришлось съезжать из квартиры.

— Он твой бывший? Как вы связаны? — осторожно спросил Артур, продолжая поглаживать моё плечо.

— Друг. Брат. Не знаю. Это сложно объяснить, — вздохнула я, подняв голову.

— Попробуй, я понятливый, — он усмехнулся, но я заметила, что его брови были сдвинуты и на лбу пролегали тонкие морщинки.

— Ну, мы выросли вместе в детдоме. Мы были не — разлей — вода всё время. Я шкодила, а он меня прикрывал, — я улыбнулась, вспоминая мальчишку с серыми глазами и длинными русыми волосами, — Когда выпустились, меня взяли в Тартуский университет. Чудом, наверное, но взяли.

— На кого ты училась? — спросил Артур, прикоснувшись губами к моей чёлке.

— Сурдопереводчик.

— Из — за Олега? — в его голосе заиграли живые нотки и любопытство.

— Тогда я про него знать не знала, — ответила я, приподнимаясь, — Просто… Макс, брат Джексона. Он… Не слышит.

Артур улыбнулся. Прищурил глаза и сказал:

— Я, скорее всего, не буду оригинальным, если попрошу тебя что — нибудь сказать жестами?

Я пожала плечами, а потом села на кровати. Сделав несколько движений руками, я перевела:

— У тебя красивые глаза.

Артур приподнялся и сел на кровати, вытянув ноги.

— У тебя тоже красивые глаза, — спокойно сказал он, — Глубокие. Ты как будто смотришь в самое нутро, в сущность. Это пугает, и притягивает одновременно.

Мне редко делают комплименты, обычно мужчины ограничиваются сальными шуточками или банальными фразами. Я сложила пальцы в кулак и провела рукой от лба к подбородку, говоря: «Спасибо». Артур улыбнулся, и кивнул, как будто понял, что я сказала.

— Есть хочешь? — спросил он, в ответ я пожала плечами, — Можно позвонить администратору, заказать что — нибудь в номер.

— Круглосуточное обслуживание? — вырвалось у меня с улыбкой.

— Пять звёзд, — Артур рассмеялся, — Можно даже вызвать массажиста.

— Он бы мне не помешал, — пробухтела я, разминая спину, — После такой гимнастики можно неделю не бегать.

Артур покачал головой и отвернулся, потянувшись к телефону, который стоял на столике у кровати. Набрав на переносной трубке какие — то цифры, он снова лёг, скрестив ноги. Его одеяло сползло, и моему взору открылся не очень приличный вид. Артура это не смущало, а вот во мне зашевелилась какая — то нелепая неловкость. «Не смотри»: подумала я, и отвела глаза.

— Я хочу заказать еду в номер.

Я перекатилась на живот, согнула ноги и принялась покачивать ими вверх — вниз. Его взгляд уставился на мои ступни и брови поползли на лоб. Я улыбнулась, потому что у меня на правой ноге шесть пальцев. Он не заметил этого раньше, как и другие люди не сразу замечали такую забавную деталь.

— Мне омлет с грибами и крепкий — крепкий кофе, — попросила я, пошевелив пальчиками и растянувшись в улыбке.

Он подавился, и начал кашлять. Постучав кулаком по груди, он сказал в трубку:

— Омлет с грибами и с беконом, и кофе, — он замолчал, слушая, что ему говорят. — Нет, два разных, — сказал он, закатив глаза, — Хорошо, спасибо.

Он положил трубку и швырнул телефон обратно, на столик. Потом прополз по кровати, и уселся сзади, схватив мою раскачивающую ногу.

— Мне не показалось? Один, два, — он начал пересчитывать мои пальцы, — Три, четыре… — пауза, — Срань Господня, — наконец — то выдохнул он.

— Да, я мутант, — хмыкнула я, поморщившись от щекотки, которую вызвали его прикосновения

— Ты шутишь? Это так необычно и красиво, чёрт возьми. — воскликнул он.

Артур провёл губами по каждому пальцу, а потом медленно лизнул мизинец. Я дёрнулась, но он крепко схватил меня за ногу и не отпускал. Проведя языком по подъёму, он по очереди поцеловал все шесть моих пальцев на ноге, а потом просто засунул их в рот, нежно посасывая.

Я застонала. Он отозвался тихим рыком, и отпустил мою ступню, чтобы провести горячей ладонью по всей ноге. Моё тело сразу затрепетало, отзываясь на его прикосновения, и я опустила голову на матрас.

— Я могу тебя сфотографировать? — попросил он, прижавшись лбом к моей ноге.

— Без лица, — разрешила я, зарывшись поглубже в простыни.

Его руки исчезли, а потом матрас снова прогнулся. Он прикоснулся к моим ногам, и скрестил их, выставив вперёд правую.

— Замри, — шепнул он.

Я замерла. Послышался щелчок затвора. Потом ещё один и ещё. Артур переместился на кровати, и снова защёлкала камера. Я лежала, не двигаясь, спрятав голову, чтобы моё лицо случайно не попало в кадр.

Он отодвинул одеяло, обнажив меня полностью, и снова начал снимать. Мелкими, частыми щелчками камера говорила мне о том, что Артур фотографирует. Я чувствовала, как шевелиться матрас, когда он меняет позу, двигается вокруг меня, надо мной, и рядом со мной. Потом его ладонь легла мне на ягодицу, сжала её, и снова послышался щелчок. Ещё один, и его рука опускается ниже. Щёлк, и тёплые пальцы пробираются мне между ног. Щёлк, один из них осторожно погружается в меня. Щёлк, я приглушённо застонала.

— Тихо, — рыкнул Артур, и судя по голосу, он сидел рядом со мной, — Мне очень трудно сдерживаться. Пожалуйста, не издавай ни звука.

Он медленно вводил в меня палец, накрыв мою попу ладонью, а я вцепилась руками в простыни, и закусила губу, чтобы молчать. Камера щёлкнула совсем рядом с моей головой, и я напряглась. Артур пояснил:

— Я снимаю руки, а не лицо. Расслабься.

Я поверила ему и расслабилась. Нет ничего плохого в том, что он меня фотографирует вот так, голой, с его рукой между моих ног. В этом нет ничего постыдного, отвратительного или ужасного. Это просто секс, близость между двумя людьми. Никто никогда не узнает, что именно я изображена на этих снимках.

Щелчки прекратились и в комнате повисла тишина. Артур убрал руку и провёл ей по моей спине, оставляя влажный след на коже.

— Я закончил, — хрипло сказал он.

Я снова поверила, и повернулась. Камера лежала на кровати, отвёрнутым объективом от меня. Экран был чёрным, значит, скорее всего, он её выключил; хотя может быть он снимает через видоискатель…

— Всё в порядке, — Артур наклонился и поцеловал меня в плечо, — Если модель не хочет, чтобы на снимках было её лицо, я понимаю.

Он улыбнулся, и я невольно улыбнулась в ответ. Перевернувшись, я притянула его ближе и поцеловала в уголок мягких губ.

— Сейчас принесут завтрак, — прошептал он, закрыв глаза, — Нам нужно поесть.

— Угу, — промычала я, и отпустила его.

Артур поднялся с кровати и залез в небольшой шкаф в углу комнаты. Достав рубашку, он бросил её мне, а сам подобрал брюки с пола и скользнул в них одним ловким движением. Удивительно, как такой высокий мужчина может двигаться так грациозно.

В дверь постучали, и он пошёл открывать. Я накинула рубашку и прикрыла голые ноги одеялом. В комнату въехал столик с двумя металлическими полусферами, прямо такими, как показывают в кино. Артур закрыл дверь и подкатил его к окну. Поставив стул, до этого момента задвинутый за консоль, он жестом пригласил меня в кресло, сидя в котором я встречала свой первый и второй рассвет в этом номере.

Сегодня мы встречали его вдвоём.

Я знала, что он должен быть последним. Я надеялась, что он будет таким и запомнится мне улыбкой на губах; жареными шампиньонами, пышными пшеничными булочками и терпким горьковатым привкусом крепкого — крепкого кофе.

Если бы я знала, что всё станет по — другому, я бы не осталась этой ночью вместе с тобой. Я хотела, чтобы мои воспоминания о тебе были хорошими. Лишёнными чувства горечи или обиды. Чтобы я знала о твоём существовании, но догадывалась о том, что ты забыл меня; и забыл этот город с его красными черепичными крышами; крошечными флюгерами на шпилях старинных католических церквей.

— Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго преставльшагося раба Твоего, брата нашего Максима, и яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи, и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная…

На кладбище было тихо и пусто, как, наверное, всегда бывает. Батюшка, которому нам с Джексоном пришлось заплатить за отпевание, стоял с каменным лицом и читал быстро и без всякого выражения. Несмотря на это, я была ему благодарна, потому что кроме него никто больше не согласился молиться за самоубийцу.

— Избави его вечныя муки и огня геенскаго, и даруй ему причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящым Тя: аще бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа, Бога Тя в Троице славимаго, верова, и Единицу в Троице и Троицу во Единстве, православно даже до последняго своего издыхания исповеда.

Джексон держит мою руку так крепко, что, кажется, мои пальцы вот — вот треснут. Его челюсти сжаты, белки глаз красные от полопавшихся капилляров — сказываются бессонные ночи.

Он не спит, потому что я могу уснуть только, когда он держит меня на руках и поёт. Неважно что, просто я не могу спать в полной тишине — сразу просыпаюсь.

— Темже милостив тому буди, и веру, яже в Тя вместо дел вмени, и со святыми Твоими яко Щедр упокой: несть бо человека, иже поживёт и не согрешит. Но Ты Един еси кроме всякаго греха, и правда Твоя, правда во веки, и Ты еси Един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Джексон смотрит на меня и убирает свою руку из моей ладони, прижимая меня к себе.

Я должна держаться, но я рассыпаюсь на части; и с первыми словами напева слёзы льются по моим щекам. Это мои первые слёзы после его смерти.

— Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

Где — то вдалеке каркает ворона. Голос Батюшки монотонный и звонкий. Он разносится по холодному кладбищу, эхом гудит в высоких соснах и пробегает между надгробиями и крестами. Когда к нему присоединяется голос Джексона, я вздрагиваю.

— Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

Я знаю, что я должна спеть. Я знаю, что я должна открыть рот и сделать это. Но я не могу. Я просто плачу, пока они поют и смотрю на гору земли и цветы, которые накрыли деревянный гроб, закопанный на глубине полтора метра.

Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный…

— Помилуй нас, — со свистом срывается с моих губ, когда открываю глаза.

— Что? — доноситься откуда — то из моих ног.

Я села на кровати и уставилась на Артура, сидящего за рабочим столом.

— Сколько я спала? — спросила я, опуская босые ноги на деревянный пол.

— Часа четыре, — тихо ответил он, отворачиваясь к монитору ноутбука, — Поспи ещё.

— Не могу, — прошептала я, поднимаясь.

Оглядев номер, я нашла платье. Вид у него был плачевный. У входа валялись туфли, которые уцелели только потому, что я несла их в руках. Бельё, судя по ошмёткам возле зеркала, восстановлению не подлежит. Ну и ладно.

Взяв свою одежду, я направилась в ванную; стряхивая прилипшие к пяткам обертки от презервативов. Быстро надев платье, я посмотрела на своё отражение в зеркале и сморщилась, прикидывая, сколько придётся распутывать колтун на голове. Не спрашивая разрешения, я схватила расчёску Артура и начала дёргать ей волосы, не обращая внимания на боль от резких движений. Когда я закончила, и мои непривычно — тёмные пряди ровно лежали на плечах, я отложила расчёску и попыталась унять дрожащие пальцы, опустив руки под тёплую воду.

Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

Я крепко зажмурилась и стиснула зубы до боли.

Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

Монотонный двухголосый гул разрастается в моей голове, и я не выдерживаю этого. Где — то в дальних закоулках моего мозга каркает ворона, и её карканье разноситься эхом по моему телу, вызывая ещё большую дрожь. Стуча ладонью по лбу, я выплёвываю эти слова, в надежде, что гул прекратиться, но ничего не выходит.

— Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас. Помилуй, помилуй, помилуй нас, — шепчу я, пытаясь рукой выбить это из своей головы.

— Кира? — произносит Артур где — то рядом.

Я вытягиваю вперёд руку, не давая ему приблизиться. Его это не останавливает, и он пытается что — то сделать, как — то помочь, но и у него не получается. Я отталкиваю Артура, и выбегаю из ванной, а потом и из номера.

Лестница, мне нужна лестница.

Сбегая вниз по ступенькам, я продолжаю шептать проклятое трисвятое, и трясу головой в разные стороны. Слёз нет, их вообще никогда нет, только холод, какой — то неестественный холод, окутывающий меня, как покрывало.

Я не знаю, как я добежала домой. Я не помню, как открыла подъезд и влетела вверх по ступенькам. Я помню только руки Джексона, его раскрытые объятия в которые я упала, продолжая шептать:

— Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

Мой голос охрип и сел, в горле пересохло, но я повторяла снова и снова, без остановки, не прерываясь. Джексон уже видел меня в таком состоянии, поэтому он без слов поставил меня под тёплый душ и снял моё платье. Сквозь шум льющейся воды и свой свистящий шёпот я смогла расслышать:

— Мать твою.

Я не знаю, о чём он думал, когда увидел последствия игры с Артуром. Мне даже трудно представить, о чём он подумал. Мне было так холодно; пальцы на руках и ногах онемели настолько, что я просто их не чувствовала; я тряслась даже тогда, когда Джексон дал практически кипяток. Намыливая моё тело, он начинает петь дрожащим голосом:

На волоске судьба твоя,

Враги полны отваги,

Но слава Богу есть друзья,

И слава Богу у друзей есть шпаги.

Я замолкаю, вслушиваясь в каждое слово, и облизываю пересохшие губы. Джексон поднимает мою руку, и проводит мыльной рукой от плеча до запястья, растирая кожу тёплыми прикосновениями. Холод постепенно отступает, и я начинаю несвязно подпевать, всхлипывая от острых слов, которые я не могла выдерживать:

Когда твой друг в крови,

А la guerre comma а la guerre

Когда твой друг в крови

Будь рядом до конца.

Детское мыло со сладковатым запахом успокаивает меня, и я начинаю медленно сползать по стенке душевой. Джексон успевает подхватить меня, крепко обнимает своими руками, не давая снова сорваться в пропасть. Я вцепилась в его футболку, которая насквозь промокла, и мы продолжаем петь, пытаясь изобразить веселье и радость:

И мы горды, и враг наш горд,

Рука забудь о лени.

Посмотрим, кто у чьих ботфорт

Посмотрим, кто у чьих ботфорт,

В конце — концов согнёт свои колени.

Боль затапливает меня волной, сжимая сердце в тиски; я рыдаю и стону от отчаяния; а Джексон просто поёт до тех пор, пока не засыпаю у него на руках.

Когда твой друг в крови,

На войне, как на войне

Когда твой друг в крови,

Будь рядом до конца.

Но другом не зови,

А la guerre comma а la guerre

Но другом не зови…

Ни труса, ни лжеца.

— Натали просила подстричь её, — сказал Джексон на следующий день, сметая состриженные волосы в совок, — Пойдёшь со мной?

Я кивнула, и направила длинную ножку вентилятора на себя. После трёх работающих фенов в помещении салона было невыносимо душно, а на мне была закрытая кофта и узкие джинсы. Синяки расцветали фиолетовым цветом по всему моему телу; и я решила не пугать клиентов и не расстраивать Джексона лишний раз.

— Она говорила мне, что хочет перекраситься, — говорю я, наслаждаясь потоками воздуха, бьющими в моё лицо.

— Да? — Джексон воодушевился, — В какой цвет?

— Не знаю, — я облизнула пересохшие губы и почесала подбородок, — Но говорила о кардинальных переменах.

— Так, я просто обязан ей позвонить, чтобы узнать, — прокудахтал он за моей спиной.

Хлопнула крышка мусорного ведра, в которое полетели волосы. За стенкой включился солярий, громко загудела вентиляция. Джексон появился в поле моего зрения и поморщился:

— На улице двадцать семь, а они под лампы прут. Где логика?

— Не знаю, — промычала я, — Духота невыносимая.

— Тебе только паранджи не хватает, — фыркнул Джексон, — Что за херня с тобой приключилась?

— Неважно, — лениво пробормотала я, разлепив один глаз, — И не начинай, пожалуйста.

— Ладно, ладно. Я не твоя мамочка, — он нахмурился и посмотрел в журнал, — Больше никого не записано. Давай закругляться.

— Ещё час до закрытия, — я устало потёрла шею.

— Ну и что? Больше никто не придёт, — Джексон пожал плечами и сложил руки на стойке. Толкнув меня плечом, он подёргал бровями, — Пошли. Я помогу с уборкой.

— Валяй. Пылесос в подсобке, — я махнула рукой и невольно улыбнулась, — Я солярии помою и кабинеты.

— Опять на меня общий зал спихиваешь? — прищурился он.

— Ты сам вызвался, — фыркнула я в ответ на его недовольное лицо, — Пока убираемся, полчаса пройдёт, и закрою кассу. А то меня уволят.

— Не уволят, — Джексон потрепал меня по макушке, взъерошив мою чёлку, — Хозяйка меня любит. Да и ты ей нравишься.

— Это пока я работаю до закрытия, — я встала с высокого стула, и направилась в маникюрный кабинет, — А если я буду уходить на час раньше, она мигом найдёт мне замену.

— Блин, открыть бы своё дело, — вздохнул Джей — Джей, — Чтобы приходить, когда захочешь; уходить, когда захочешь.

— Тогда ты ни хрена не заработае — е — ешь, — крикнула я, вытирая пыль со стола и собирая мусор.

Пока я ходила между кабинетами, протирая полки и столики; заменяя мусорные мешки в вёдрах и расставляя на место косметику; Джексон пылесосил общий зал и подсобку. Набрав воды, я прошлась влажной тряпкой по полу и оставила её ему, ехидно усмехнувшись. Солярии я протёрла быстро, параллельно сняв показания и записав их в блокнот. Пока Джексон намывал каменную плитку на полу, я внесла все данные в журнал; закрыла кассу и убрала чек в ящик.

Оглянув довольными взглядами чистый зал, мы выключили свет и поставили дверь на сигнализацию. Джексон потянул меня в сторону центра, решив подышать свежим воздухом и пройтись пешком.

— Будешь хот — дог? — спросил он у очередного киоска, который мы почти прошли мимо.

— Нет, — проскулила я, — Мороженое давай. Я сейчас расплавлюсь.

Моя одежда прилипла к телу; а чёлка начала раздражать без меры. Если бы я знала, что под ней лоб обливается потом, я бы сделала её зимой, а не летом. Или вообще бы не сделала.

— Окей, жди здесь, — Джексон нырнул под козырёк, оставив меня стоять на тротуаре в гордом одиночестве.

Я глубоко вздохнула и вытянула руки вперёд, разминая затёкшую спину; и заодно освежая потные подмышки дуновением воздуха. Мне посигналила проезжающая мимо машина, и я вскинула голову, чтобы посмотреть ей вслед. Она показалась мне подозрительно знакомой, но разглядеть её я не успела.

Мой мобильник взвизгнул, и я наклонилась к сумочке, чтобы найти его в её недрах. Уколовшись о спицу, я чертыхнулась; но всё — таки вытащила телефон, который продолжал разрываться на всю улицу дикими воплями.

На экране высветился номер Артура. Мне пришлось сделать успокаивающий вдох, перед тем, как снять трубку:

— Да.

— Привет.

— Привет, — ответила я, разглядывая подходящего ко мне Джексона.

Он протянул мне стаканчик ванильного мороженого, покрытого шоколадной глазурью, и желудок скрутило тугим узлом. Я толком не ела за день, перехватив только бутерброд с утра, и выпив около десяти чашек кофе.

— Хорошо выглядишь, — донеслось из телефона.

Так неожиданно, что я чуть не выронила трубку. Я залюбовалась пальцами Джексона, которыми от обхватил свой хот — дог; а затем его губами, на которых осталась горчица, когда он откусил приличный кусок хрустящей булки с сосиской.

— Спасибо. Это ты сигналил?

— Да. Куда идёшь? — спросил Артур.

— С каких пор я должна перед тобой отчитываться? — прижав динамик к груди, я тихо сказала Джексону, — Иди вперёд, я догоню.

Он стянул сумку с моего плеча и закинул её на своё. Развернувшись, он зашагал уверенной походкой впереди; периодически наклоняя голову с длинными прядями, связанными в огромный тугой узел, чтобы откусить хот — дог.

— Кира? — донеслось из трубки, когда я поднесла её к своему уху.

— Да, я здесь.

— Я тебя отвлекаю?

— Не то, чтобы да, — я запнулась, глядя на удаляющуюся спину Джексона, — Есть немного. Так что ты хотел?

— Просто увидел тебя и позвонил.

— Это странно, не находишь?

— Нет. Я не могу тебе звонить?

— У нас была договорённость, — я откусила верхушку мороженого, и мои слова получились невнятными.

— Я не могу передумать? — произнёс Артур со смешком, — Что кушаешь?

— Мороженое, — ответила я, впиваясь зубами в спасительный холод.

— Вкусно?

— Очень.

Он снова замолчал. Я тоже не нашла никаких слов для поддержания беседы, поэтому просто облизывала свой стаканчик, ожидая, что он заговорит снова.

— Какой — то глупый у нас разговор, — вздохнул наконец — то Артур, — Как будто подростки.

Я фыркнула в трубку, и снова лизнула пломбир.

— Ты издаёшь сексуальные звуки, ты в курсе? — насмешливость в его тоне заставила меня улыбнуться.

— Я не менее сексуально облизываю этот стаканчик, ты знаешь.

— Ну почему ты такая вредина? — простонал Артур, и мои щёки чуть не треснули, — Зачем ты издеваешься?

— Я вообще ничего не делаю, это ты мне позвонил.

— Не хочешь, не буду звонить, — буркнул он недовольно.

— Не хочу.

— Ну и ладно, — Артур повесил трубку.

Я покачала головой, и ускорила шаг, чтобы догнать Джексона, но мой телефон завизжал снова. Машинально сняв трубку, я протянула:

— Да — а — а?

— Я передумал. Я буду тебе звонить, — злобно произнёс глубокий голос.

Я, не выдержав, расхохоталась:

— Ты ведёшь себя, как мальчишка. Чего ты хочешь?

— Тебя, — спокойно ответил он, хлопнув дверцей машины на заднем фоне.

— А из доступного?

— А ты недоступна?

— Ты обещал, что ты отвалишь, — я начала раздражаться, и это засквозило в моём голосе.

— Я не из тех, кто держит свои обещания, — бросил Артур, — Я позвоню позже.

Он отключился в тот момент, когда рядом с ним раздались голоса и женский смех. Я удивлённо посмотрела на телефон, и приподняла брови.

Что он вообще о себе думает?

Выключив мобильник, я засунула его в карман джинсов и поджала губы.

— Кто звонил? — спросил Джексон, когда я поравнялась с ним.

— Неважно.

— Твой музейный экспонат? — не унимался он, комкая бумагу от хот — дога, и бросая её в урну на нашем пути.

— Неважно, — резко сказала я.

— Фу, ты чего такая злая?

— Просто… — я перевела дыхание и мысленно посчитала до пяти, — Он меня бесит.

— Почему?

— Просто бесит. Он обещал, что не будет звонить; и звонит. Говорит гадости, а потом извиняется. Бесит, — в сердцах выпалила я, выбросив недоеденное мороженое прямо на тротуар.

Оно мгновенно растеклось белой лужей на раскалённый асфальт. Прохожие одарили меня осуждающими взглядами.

— Ему сколько лет? — серьёзно спросил Джексон, когда мы снова зашагали по улице, после моего небольшого выступления.

— Не знаю. Лет тридцать, наверное.

— Судя по описанию — тринадцать, — он звонко рассмеялся, а потом обхватил меня свободной рукой за плечи, — Хочешь, мы с ребятами набьём ему морду? Уверен, он не сможет долго отмахиваться от толпы голубых мальчиков, — прижав меня к себе, пропел Женька.

Я вспомнила несколько фраз, брошенных Артуром; то ли ненароком, то ли специально. Потом вспомнила его лицо, перекошенное от ярости, когда он бил того парня из клуба. Отрицательно помотала головой и ответила:

— Неважно.

Натали ждала нас, растянувшись на диване и расписывая свой гипс чёрным маркером.

— Привет, — задумчиво произнесла она, старательно выводя какие — то каракули на бинтах.

— Чем занимаешься? — спросили мы одновременно.

— Пишу автографы. Хотите? — подняв голову, она протянула маркер, — Я попрошу, чтобы его сняли аккуратно, и оставлю на память.

— Давай, — Джексон подпрыгнул к дивану и перехватил у неё маркер.

Подняв ногу, Ната позволила ему сесть на диван. Джексон обхватил несчастную конечность Наташки рукой, и начал старательно выводить что — то на гипсе, высунув язык и ехидно ухмыляясь.

— Что ты пишешь? — вырвалось у меня, пока я вытаскивала из сумки краску для волос и футляр с инструментами Джексона.

Посмотрев на недовязанную шапку, я вытащила и её вместе с клубком ниток, решив воспользоваться возможностью её доделать; всё равно они будут заняты.

— Увидишь, — голос Жени был полон энтузиазма, пока он карябал что — то на Наташкиной ноге.

Плюхнувшись в бабушкино кресло, я вытянула ноги и начала обмахиваться рукой:

— Боже, эта жара невыносима.

— Возьми у меня халат, — сказала Натали, с интересом наблюдая, за действиями Джексона, — В ванной.

Я покачала головой и продолжила сидеть, развалившись на кресле.

— Готово, — взвизгнул Женька.

Натали приподнялась на руках, чтобы разглядеть его творение.

— Ну ты и скотина, — прошипела она, — Всю задумку испортил. Я вазу хотела сделать, — проскулила она.

Поднявшись, я подошла к дивану и наклонилась над гипсом, чтобы прочитать надпись. Мне пришлось извернуться, ведь распознавать текст вверх тормашками я не умею.

«Самая сладкая киска на свете;)».

— Браво, Джексон, — вырвалось у меня, — Ты — гений.

Джексон расхохотался, и ущипнул Наташку за бедро. Она взвизгнула и пихнула его в плечо, отчего он рассмеялся ещё громче.

— Жень, а ты вообще знаешь, какие киски на вкус? — вдруг спросила я, усаживаясь на кресло.

— Неа, — протянул он, вытирая слёзы смеха, — Зато я знаю на вкус кое — что другое.

— Фу, — поморщились мы с Наташкой одновременно.

— Оставим эту тему, — промямлила я, — Ничего личного, Джей — Джей, но слеш меня не интересует.

Он пожал плечами и запрокинул голову на спинку дивана. Потом он усмехнулся, и снова посмотрел на меня; а затем на Наташку.

— Что делать будем? Я взял краску.

— Ммм, — промычала та, подпирая подбородок указательным пальцем, — Давай красный?

— Красный? — воскликнула я.

— Да. Вырви глаз.

— Ой, замучаешься ты с ним, — поморщился Джексон, — Но сделать могу. Тащи стул, — он кивнул в мою сторону; и я послушно поднялась с кресла, чтобы пойти на кухню.

Пока Натали восседала, как статуя, на высокой барной табуретке, а Джексон наносил краску на её белоснежные локоны; я довязывала свою шапку. Закончив последний ряд, я порылась в сумочке и вытащила со дна бамбуковый крючок, чтобы закрыть петли и стянуть их на макушке.

— Неплохо получилось. Цвет убийственный, — молвила Наташка, заставив меня посмотреть на неё.

— Ага, — ответила я, пожав плечами.

Глянув на оставшийся клубок, я решила начать ещё один головной убор. Всё равно в беседе Джексона и Натали я особого участия не принимала, а занять себя чем — то нужно. Полностью погрузившись в лицевые и изнаночные петли, я связала почти половину, когда услышала:

— Пошли смывать.

Зажмурившись, я потёрла глаза и откинулась на спинку кресла. Наташка начала сыпать проклятиями на сломанную ногу; а Джексон хихикал, пока помогал ей дойти до ванной. Сквозь шум включившейся воды, я могла расслышать короткие смешки; а потом Наташка простонала:

— Боже, Джексон, ну стань натуралом. Я хочу узнать, что ещё ты можешь делать своими пальцами.

Наверное, он намыливал её волосы шампунем, делая лёгкий массаж головы. Сколько раз я сама ловила себя на этой мысли, не сосчитать; но почему — то я никогда не набиралась смелости озвучить её вслух.

Открыв глаза, я посмотрела на потолочную лепнину. Потом подняла голову и взглянула на раскрытую сумку. Вытащив сигареты, встала с кресла и пошла к винтовой лестнице, ведущей на второй этаж.

Пройдя мимо кровати, я открыла балконную дверь и вышла на крышу. Взяв подушку из — под навеса, я положила её на плетёное кресло и села на него, поджав под себя ноги. Мобильник в заднем кармане джинсов неудачно врезался в мою пятую точку, и я вытащила его, разглядывая задумчивым взглядом. Нажав на кнопку включения, я положила его себе на колени и вытащила из пачки сигарету. Едва я прикурила, раздался женский визг.

— Слушаю, — сказала я с улыбкой, когда ответила на вызов.

— На хрен ты телефон выключила? — прогромыхал гробовой голос.

— Захотелось, — ответила я с сарказмом.

— Кира, — выдохнул Артур, — Не делай так больше. Никогда. Ни за что.

— Ладно, — пообещала я без особого энтузиазма.

— Что делаешь?

— Курю.

— Где куришь?

— На крыше.

— На какой крыше?

— У подруги я, в гостях. У неё есть выход на крышу, — я вздохнула, закрывая глаза, — Допрос окончен?

— Да, спасибо за разъяснения, мне стало легче, — фыркнул Артур, — Как твои дела?

— Нормально. А твои?

— Тоже ничего.

Мы снова замолчали. Я продолжила затягиваться и выдыхать дым в прохладный вечерний воздух.

— Сколько тебе лет? — спросила я.

— Тридцать два. А что?

— Да, ничего.

— А тебе?

— Двадцать два.

— Ты на десять лет младше меня? — удивлённо спросил он.

— Садись, пять по математике, — я криво усмехнулась, туша сигарету в пепельнице.

— Я не думал, — Артур запнулся, — То есть, ты молодо выглядишь; но говоришь так, как будто ты старше.

— Я даже не знаю, как расценивать твои слова; как комплимент, или как оскорбление, — едко бросила я, зажмуриваясь от его голоса.

Он был такой… Не знаю. Артуров? Глубокий; с какими — то тёмными нотками; почти порочный. Без роковой хрипотцы, но, тем не менее, загадочный.

— Вот — вот, я об этом.

— Возраст — это всего лишь цифра, Артур, — вздохнула я, поёжившись от холодного ветра, долетевшего до меня из — за скошенной черепичной крыши.

— Согласен. Я увижу тебя снова?

— Странный вопрос.

— Почему?

— Я поняла, что тебе плевать на моё мнение. Какая разница, что я отвечу: да или нет? Ты всё равно сделаешь по — своему.

— Тоже верно, — хмыкнул Артур в трубке.

— Почему ты такой циник?

— Жизнь. Или люди, меня окружающие. Это сложный вопрос, — он глубоко вздохнул, и на заднем плане у него что — то зашуршало.

— Скорее всего, люди, — констатировала я.

— Ты думаешь?

— Уверена. Жизнь не откладывает на нас свой отпечаток; это делают люди, — я посмотрела на пачку сигарет, которую я бросила на столик и нахмурилась.

Может, стоит завязать с курением? Вредно, да и дорого. Я курю по пачке в день, а это почти три евро. В месяц получается сотня, плюс — минус. От этих подсчётов я чуть не присвистнула, но вспомнила, что разговариваю по телефону:

— Вовремя оказанная помощь, или, напротив, безразличие. Доброе слово в нужный момент, или брань, — договорила я.

— В мыслях этой женщины, на удивление, есть логика, — сказал он, и я буквально услышала, как он улыбается.

— А то.

— Значит, люди?

— Люди.

— И что мне делать, чтобы перестать быть циником? — серьёзно сказал он.

— Ничего не делай. Живи с этим дальше, — я пожала плечами в подтверждение своих слов; пожалуй, больше для себя, чем для него.

— Тебе же не нравится?

— Ты же не собрался жить со мной.

— А вдруг?

Я рассмеялась, и увидела краем глаза, что за стеклом показался силуэт Джексона. Махнув ему рукой, я сказала в трубку:

— Не говори глупости, Артур. Я не лучший аксессуар для твоей жизни.

— Ты не вещь; зачем ты так говоришь? — в его интонациях послышались холодные нотки, и я чуть было не заскулила от разочарования.

— Ты сам не один раз назвал меня вещью, — спокойно ответила я, разглядывая свои пальцы на ногах.

Он замолчал, наверное, обдумывая мои слова или подыскивая очередные извинения. Джексон открыл дверь и высунул голову.

— Кофе будешь? — спросил он.

Я коротко кивнула.

— Подруга? — ехидно бросил Артур в телефоне.

— Джексон, мы с ним вместе. Мне пора идти.

— Иди, — мягко сказал его голос.

— Пока.

Я отключилась, и покрутила телефон в руке, который нагрелся и стал горячим, пока мы беседовали. Таким горячим, что это напомнило мне его прикосновения.

Стряхнув с себя это странное наваждение, я натянула на себя улыбку; и спустилась вниз, чтобы насладиться обществом друзей и выкинуть Артура из головы. Выкинуть, как назло не получалось; я гадала — что это? Просто похоть; или первые зачатки глупой влюблённости в совершенно незнакомого человека? Чем всё закончится, когда он уедет: мы будем созваниваться по несколько раз на дню; пока эти звонки не начнут надоедать нам обоим и мы просто… Перестанем звонить? Что будет, если я решу сесть на поезд и приехать в Москву, к нему? Он встретит меня, мы проведём вместе неделю, или две; давая этому возможность вылиться во что — то большее; или, напротив, убивая это своей неосторожностью.

«Стоп, Кира» — подумала я. «Этого нет. Ты не можешь об этом думать, потому что это…»

Это — ничто.

Ставя салон на сигнализацию, я ругалась благим матом, потому что мой мобильник в сумке продолжать вопить нечеловеческим женским криком.

— Да, чтоб тебя, — в сердцах выпалила я, промазав по кнопкам в очередной раз.

Сделав глубокий вдох, я снова набрала код; и панель просигналила мне красным огоньком включённой охраны.

— Ура, — вырвалось из меня с придыханием.

Захлопнув железную дверь, я прислонилась к ней спиной и начала искать телефон. Вытащив его, я невольно закатила глаза.

Как вы думаете, кто мне звонил? Да, угадали.

— Артур, — вздохнула я, — Мы разговаривали с тобой утром, пока я шла на работу. Потом в мой обеденный перерыв. У меня ухо расплавиться скоро, — жалобно пропищала я, надеясь внять голосу его разума.

— Серый или коричневый?

— Что? — я удивлённо моргнула, шагнув по Крейцвальди в сторону дома.

— Серый или коричневый? Я пуховик выбираю. У вас хорошие цены на зимнюю одежду, — промурлыкал Артур.

— Бери коричневый, — ответила я, — Он практичнее.

— Почему?

— Грязь не видно, — вздохнув, я посмотрела на свои белые тенниски, которые из — за тротуарной пыли стали серыми.

— Куда идёшь? — спросил Артур, звонко застёгивая молнию, по всей видимости того самого пуховика.

— Домой.

— У тебя усталый голос, — его тон стал мягче, в нём отчётливо послышалась улыбка.

— Это потому что я устала, — я вздохнула, и повернула голову, чтобы посмотреть на дорогу.

Перебежав на другую сторону улицы, я свернула направо, и поморщилась от духоты.

— Знаешь, что я поняла? — вырвалось у меня, — Я ненавижу лето.

— Почему?

— Потому что жарко, а я сижу в полуподвальном помещении по десять часов. У нас даже кондиционера нет, — проскулила я, — Боже, я за это лето ещё ни разу в море не искупалась.

— Поехали, искупаемся. Я тоже ещё не был на ваших пляжах.

— Если куда и ехать, то на дикий пляж. Далеко, — впереди замаячили голубые доски моего дома, и я невольно ускорила шаг.

— Ты забыла, что я на машине?

— Твоя машина застрянет в песке, — я вздохнула и прижала трубку плечом к уху, чтобы найти свои ключи в сумке освободившейся рукой, — Можно, конечно бросить её у обочины…

— Короче, не морочь мне голову, — перебил меня Артур, — Собирайся, я буду через полчаса. Не забудь купальник.

И отключился.

От удивления я выронила ключи, они упали с громким звяканьем на тротуар. За ними последовала моя трубка, но я успела её подхватить на лету, как женщина — кошка.

Джексона дома не было, он уехал после обеда на какой — то мастер — класс по покраскам. Бросила сумку на пол; и оглядела беспорядок, который оставили мы с утра, проспав на работу. Убрав одеяло Джексона с пола, я положила его на диван; невольно вдохнув запах детского мыла, которым пропиталась ткань. На обеденном столе остались наши кружки и тарелка с хлебными крошками; поставила их в раковину, и пошла в свою комнату, чтобы провести ревизию гардероба на предмет купальника. Оный был найден, старенький правда, но по — прежнему актуальный благодаря яркому неоновому оранжевому цвету и жёлтым завязкам.

Пришлось быстро бежать в душ, чтобы побрить ноги и подмышки; щетинка стала наклёвываться, и совсем не мягкая; как у Артура. Едва мысль о нём мелькнула в моём мозгу, я снова схватилась за станок и побрила сами — знаете — что. Промокнув кожу полотенцем, надела купальник и поморщилась от того, как свободно он стал на мне сидеть. Видимо, с прошлого года я схуднула; вдобавок потеряв немного в груди. Затянув завязки на бёдрах и на шее потуже, я вернулась в спальню. Взяв белое платье на тонких бретельках, я просунула его через голову; и в этот момент под окнами раздалось громкое «Би — Би».

Недолго думая, я впрыгнула в свои тенниски и водрузила сумку обратно на плечо, бросая туда мобильник и ключи. Захлопнув дверь, я быстро сбежала по ступенькам вниз, навстречу жаре и уже знакомой чёрной иномарке.

— Привет, — сказал Артур, едва я устроилась на кожаном сиденье.

— Привет, — щёлкнув ремнём безопасности, я улыбнулась ему и бросила взгляд на заднее сиденье машины, — Ты что, половину Таллинна скупил?

Пакеты и коробки лежали друг на друге одной большой кучей. Bastion, Sportland, F.S.O.P, Timberland и ещё парочка названий подсказали мне, что Артур, похоже, оставил нехилую сумму в центре города.

— Нет, но у вас на самом деле всё дёшево.

— Это потому что твой средний доход явно выше семи сотен евро, — протянула я, отворачиваясь к нему, — О Боже, только не говори, что ты в шароварах, — я внимательнее присмотрелась к его наряду.

Артур хрипло рассмеялся и тронулся с места; а я осталась сидеть с открытым ртом, потому что одет он был в белую футболку и чёрные свободные брюки, очень напоминающие шаровары.

— А что?! — он фальшиво возмутился, — Почему коротконогим низкосраким дамам носить такие можно, а мне нельзя? Между прочим — удобно. Ничего не жмёт.

— Нет, — выдохнула я, — Нет, нет, нет. Их носят только геи, Артур, — я покачала головой и хлопнула себя по губам, — Как ты мог.

— Ну, я не гей, в любом случае, — он подмигнул мне, и выехал на дорогу, — Давай, штурман, веди меня.

Я указывала ему до тех пор, пока мы не выехали на Питерское шоссе. Расслабившись, я откинулась на сиденье и опустила солнцезащитный козырёк.

— Где ты работаешь? — спросил Артур, когда я почти привыкла к его присутствию и, что было самым трудным — запаху рядом.

Не поворачиваясь, я широко улыбнулась:

— Путаной, ты разве не понял?

Он замолчал. Я улыбнулась ещё шире, и, прищурившись от солнца, посмотрела на него.

— О, Господи, да шучу я! — вырвалось у меня при виде его нахмуренного лица, — Администратором работаю, в салоне красоты. Ты бы видел свою рожу, — я звонко рассмеялась.

Артур всё — таки выдавил вымученную улыбку и одарил меня жарким взглядом.

— А как ты оказалась в службе эскорта?

— Я тебе говорила. Натали сломала ногу, и попросила её заменить, — я вздохнула, отворачиваясь, — Я никогда не работала в службе эскорта. И не собираюсь, — поспешно добавила я, — Сейчас направо.

Машина послушно перестроилась и съехала с главной трассы. Я прикрыла глаза, отчаянно борясь с дрёмой, которая начала атаковать меня, едва я села в салон авто. Недолго думая, я зарылась в свою сумку в поисках пачки сигарет и зажигалки. Пришлось вытащить половину содержимого себе на колени, но я всё — таки нашла свою отраву.

— А вот и нитки, — пробубнил Артур, следя краем глаза за моими действиями, — Всё — таки, ты вяжешь.

— Да, вяжу. Хочешь шапочку? — я подняла один головной убор кислотного цвета и растянула его двумя руками, — Тебе пойдёт.

Он как — то странно хмыкнул и покосился на мои руки. А потом улыбнулся и сказал:

— А, давай. Мне ещё никто не вязал шапок.

— Ну у тебя и самомнение, — натянув ему на голову творение моих рук, я фыркнула, — Я не вязала тебе шапку.

— Ты разбила моё сердце, — искусственное разочарование в голосе Артура заставило меня улыбнуться, — А я — то надеялся. Куда дальше?

Если бы он не спросил, мы бы, пожалуй, уехали бы в какую — нибудь глушь. Так что я стянула с него головной убор растрепав его длинные волосы; и остаток пути я указывала дорогу; до тех пор, пока Артур не припарковал машину на обочине.

Сквозь стволы сосен отчётливо виднелось побережье и светлый песок. Я выползла из прохлады кондиционируемого салона авто, и тут же захотела залезть обратно. Но едва до моих ноздрей донёсся лёгкий морской ветер, я улыбнулась и сняла тенниски, бросив их в сумку.

— Матерь Божья, как же красиво, — глубоко вздохнув, протянул Артур, — Ты не против, если я возьму камеру?

— Не против, если ты меня не будешь снимать, — переминаясь с ноги на ногу, чтобы стряхнуть сосновые иголки, ответила я.

— Я постараюсь, — он широко улыбнулся и пошёл вперёд, явно демонстрируя мне шаровары, — Ты идёшь? — крикнул, отойдя от меня на приличное расстояние.

Я поплелась за ним следом, качая головой.

Спустившись к воде, я нашла более — менее приличный камень, не обгаженный бакланами; и пристроила рядом с ним свою сумку. Артур отвлёкся на фотографирование всего и вся вокруг (кроме меня); а я, пользуясь моментом, быстро стянула с себя платье.

У вас бывало такое? Когда испытываешь неловкость, раздеваясь перед человеком, который видел тебя голой? Когда чувствуешь, что краснеешь, если в момент твоего раздевания на тебя пристально смотрит пара глаз? Начинаешь думать о том, так ли изящно ты сняла платье; или расстегнула юбку. А если это джинсы, то вообще засада — снять красиво штанины? Мне кажется, это невозможно. Интересно, откуда берётся такая неловкость и застенчивость; что ей движет и какой отдел мозга за неё вообще отвечает? Если кто — нибудь когда — нибудь узнает; напишите мне e — mail, я серьёзно.

Промаршировав мимо него, я ступила на влажный песок и поджала пальцы, едва первая волна коснулась моих ног. Первый шаг в холодную воду всегда даётся мне тяжело; как и последующие. Я из тех людей, которые заходят на глубину медленно; постепенно привыкая к воде. Я из тех людей, чьи губы скорее посинеют от холода; а ноги закоченеют, чем я вообще доберусь на глубину в Балтийском заливе.

Но я шагала. Шагала, вставая на цыпочки и крепко сжимая кулаки; зажмуриваясь перед наступлением новой волны. Шагала, ощущая спасительную прохладу и пощипывание на свежевыбритых ногах.

Позади меня раздался плеск воды, и я обернулась.

— Только не брыз… — крикнула я, но было поздно.

Меня накрыло крошечными, почти ледяными брызгами, и я громко завизжала. Артур расхохотался, подбираясь ко мне ближе с явным намерением кинуть в воду.

— Нет! — заорала я, разрываемая новым противоречием: бежать в сторону, или бежать к глубине.

В любом случае, я не успела что — то решить, потому что мои ноги оторвались от дна. Мой живот плюхнулся со звонким шлепком на плечо Артура, а нос уткнулся в его спину, пахнущую солью и терпким ароматом мужского тела.

— Так ты до заката не дойдёшь, — прогремел Артур, шлёпнув меня по заднице.

Я снова взвизгнула, и обмякла, ощутив горячее тепло, растекающееся по моей ягодице.

— Сволочь, — промямлила я, — Весь кайф испортил.

Мои руки повисли, кончики пальцев начали касаться воды; а затем руки погрузились в неё почти по локоть. Волосы я предусмотрительно собрала в пучок, но это не помогло оставить их сухими, когда я полетела в холодную воду.

Задержав дыхание и зажмурившись, я оттолкнулась от дна ногами и вынырнула на поверхность. Подавив очередной визг; от контраста разгорячённой солнцем кожи и морской воды, которая поначалу показалась ледяной; занырнула ещё раз и проплыла приличное расстояние, забираясь на глубину. Выплыв на поверхность, я перевернулась на спину и закрыла глаза, подставив лицо под яркое солнце. Рядом со мной плескались волны, и не было ничего кроме этого звука, ласкающего слух.

Меня накрыла тень, и я открыла один глаз.

— Хорошо? — спросил он, отжимая влажные волосы.

Они стали тёмно — коричневыми, кончики забавно начали закручиваться от солёной воды. Никогда бы не подумала, что мужчина с длинными волосами может быть таким привлекательным.

— Да, — ответила я, отвлекаясь от его волос на загорелую кожу, которую покрывали капельки воды, сверкающие в солнечных лучах, как бриллианты, — Хорошо.

Он обхватил мои лодыжки под водой, и дёрнул меня на себя. Я обвила его бёдра ногами, и распахнула глаза, чтобы попытаться разгадать, что он задумал. Его планы отразились в короткой ухмылке и янтарном блеске глаз, когда он наклонился ко мне, чтобы прикусить мой сосок сквозь ткань купальника. Я зашипела, сквозь стиснутые зубы и запустила пальцы в его мокрые волосы, которые на ощупь были похожи на чистый шёлк.

— Здесь вода чистая? — шепнул он мне в ухо, когда поднял меня из воды, обхватив мою спину горячими ладонями.

— Не вздумай, — я улыбнулась от покалывающих ощущений, которые подарили его губы, блуждающие по моей скуле, щеке, а потом и шее, — Я не буду заниматься сексом в воде.

— На песке? — с надеждой прошептал Артур, вскинув голову и посмотрев на меня.

— Тем более, — поморщив нос, я добавила, — Он забивается куда не надо.

Чуть улыбнувшись, он наклонил голову и поцеловал меня, без намёка на пошлость и продолжение. Просто короткий, нежный, мягкий поцелуй; не обещающий ничего запретного. Неожиданный и очень приятный. Страсть вспыхнула во мне, как подожжённый бенгальский огонёк, и растеклась по телу; оставив в животе томящее тепло и лёгкую, ненавязчивую боль.

Мне захотелось прикоснуться к нему, и я обвила его плечи руками. Моя грудь прижалась к его груди, и он вздрогнул от резкого контраста моей холодной кожи на его — нагретой солнцем и успевшей высохнуть, пока он стоял в воде. Его ладони переместились мне на ягодицы, прямо под купальник и с силой сжали их, прижимая меня ещё теснее.

Его тело было привычно горячим и мягким, и я снова невольно задумалась: давно ли оно стало для меня привычным?

— Надо тормознуть, — прохрипел Артур в мои губы, когда я ненароком потёрлась о его живот.

— Да, надо, — отозвалась я, отстраняясь.

— Ты замёрзла, у тебя губы синие, — улыбнулся он, развернувшись к берегу.

— Я могу и сама пойти, не маленькая, — хмыкнула я, уткнувшись носом ему в шею.

— Маленькая, — Артур хмыкнул и погладил большими пальцами впадинки над моими ягодицами, — Ты как пушинка. Сколько в тебе роста?

— Метр с кепкой, — я улыбнулась, и лёгкая щетина пощекотала мои губы, — А в тебе?

— Метр девяносто пять, — вздохнул он, шагая по песчаному дну.

— Я думала метра два, не меньше.

— Просто ты — коротышка. Я вообще не знал, что на свете существуют дюймовочки.

— С шестью пальцами на ноге, — я посмотрела ему через плечо на свои ступни, — Поставь меня.

Артур опустил меня со вздохом разочарования, и я погрузилась по колено в воду. Дойдя до берега и ступив на горячий песок, я зажмурилась от удовольствия.

— Теперь обсыхать придётся, — вздохнула я.

— Зачем? Просто сними купальник, — хмыкнул Артур позади меня, — Я могу помочь.

— Отстань, озабоченный, — я хлопнула его по руке, которая потянулась к моим завязкам на купальнике.

В моей сумке завизжал мобильник, и я осторожно раскрыла её, чтобы не намочить содержимое. Номер Джексона высветился на экране; я села на горячий камень и сняла трубку:

— Привет.

— Привет. Я не вернусь сегодня, — его голос перешёл на шёпот, — Я тут с таким парнем познакомился, и он по моей части. Своих клиентов я обзвонил и перенёс, но тех, кто записывался через тебя надо куда — нибудь перекинуть. Справишься?

— Да, хорошо, — говорю я, но мой голос предательски дрогнул, — Перекину девочкам, — добавила я чуть спокойнее.

— Ты в порядке?

— Да, я просто, — я покосилась на Артура, который сидел на песке и пропускал его через пальцы на ногах, — Устала. Тяжёлый день был.

— Отдыхаешь? — у него на фоне послышались приглушённые голоса и мужской смех, а потом звуки прекратились.

— Есть немного, — я притянула колени к груди и усмехнулась, — Помнишь, как мы ездили автостопом на Кабернееме?

Джексон замолчал ненадолго, обдумывая мой вопрос. Потом он осторожно ответил:

— Помню.

— Красиво, — посмотрев на залив и одинокие острова впереди, я улыбнулась, — Там было.

— Да, красиво, — мечтательно протянул Джексон, — Где — то в альбоме есть фотография, которую мы сделали. Мыльницей на таймере, помнишь?

— Да, мы её ещё на какой — то камень поставили, — я коротко рассмеялась, — Конечно помню. На следующий день я была красная, как рак

— Да — да. А Макс тогда активно жестикулировал и пытался нам рассказать о тех островах. Как их?

Зажмурившись, я попыталась вспомнить знаки, которые показывал мне Макс. С улыбкой я проговорила:

— Р, о, х… Рохуси и… — зажмурилась еще сильнее, — Педа…

— Педассаар! — сказали мы хором, — Я тогда посмеялся, что на этом острове надо открыть гей — клуб, — Продолжил с энтузиазмом Джексон, — а Макс сказал, что там…

— Заповедник, — выдохнула я.

Улыбка сползла с моего лица, глаза защипало от воспоминаний о том времени, когда мы… Были счастливы. Когда мы — были.

— Ладно, киса, мне пора идти. Люблю тебя. Не скучай.

— Я тоже тебя люблю, — успела сказать я перед тем, как он положил трубку.

Сжав телефон в ладони, я обхватила ноги руками и положила подбородок на колени. Волны набегали одна за одной; мягкие, прозрачные, они превращались в пушистую белую пену на берегу. Поискав глазами Артура, я нашла его в воде, совершающего очередной заплыв.

Пока его силуэт приближался ко мне, я поймала себя на мысли, что я устала. Не от работы или тяжёлого дня; а просто устала от этой тупой боли, от тяжести, которая постоянно присутствует в моей груди. От вранья, от недосказанности. Устала от того, что мне не с кем поговорить, чтобы унять эту боль. Устала от того, что мне не на кого переложить вину.

Я поняла, что я хочу испытать облегчение, но у меня не получается. Ничего не помогает; ни сигареты, ни алкоголь, ни бездумный секс — ничего. Странно, раньше от такой терапии становилось легче, на какое — то время; но теперь и это прошло. Как будто жизнь вытекала из меня тонкой струйкой с каждой стопкой; с каждым новым мужчиной и с каждым новым днём.

Может быть, это и есть расплата за ошибки? Может быть, так и должно быть; я буду медленно увядать, теряя душу по кусочкам; до тех пор, пока внутри не останется ничего, кроме боли? До тех пор, пока эта боль не убьёт меня окончательно.

Войдя в квартиру, я подошла к окну и посмотрела на чёрную БМВ, которая до сих пор стояла возле подъезда. Я задёрнула шторы с коротким смешком, и пошла к секции, в поисках старенького фотоальбома.

Он был спрятан между романами Дюма «Три мушкетёра» и «Чёрный тюльпан». Это символично; потому что Джексон больше всего любил первый; а Макс зачитывался вторым. Чуть сдвинув обе книги, я вытащила альбом и пригладила шуршащую обложку с изображением нашего семейного дома. Такие выдавали всем выпускникам, но у нас был один — на троих. Прижав его к груди, я посеменила в свою комнату, где меня ждала холодная кровать и мобильник с наушниками.

Включив музыку, я начала перелистывать тонкие страницы, улыбаясь нашим фотографиям. Когда я дошла до середины, и нашла наш последний совместный снимок, я вытащила его из кармашка и поднесла к лицу, чтобы разглядеть внимательнее.

Три силуэта на фоне ярко — красного заходящего солнца. Две оголённые мужские спины; одна из которых покрыта длинными спутанными прядями. И одна женская, с ярко — жёлтыми завязками купальника на золотистой коже.

Это были мы, и мы были счастливы в тот день. Когда ставили палатку; и разжигали небольшой мангал, чтобы пожарить картошку в мундире и сосиски. Когда отбивались от комаров в три пары рук. Когда насвистывали ночью мотивы песен из «Трёх мушкетёров»; и когда уснули втроём в большом двуспальном мешке.

Откинувшись на спину, я крепко зажмурилась. В наушниках заиграло что — то старое и давно позабытое от Тату:

Никому никто не виноват,

Каждой луже по своей луне.

Только больше нет координат,

На которых ты найдёшься мне.

Я начала насвистывать мотив, наблюдая за покачивающимся деревянным кругом балдахина. Я хотела бы спеть, но я не обладаю великолепным голосом; и уж тем более, музыкальным слухом. Поэтому, я просто закрыла глаза, ощущая, как слёзы катятся к моим вискам.

Честных психов можно не лечить

Не отпустит ни тебе, ни мне

С этой грусти нам не соскочить

Обезьянки будут жить в тюрьме

Всем любовь, а обезьянкам грусть

Обезьянка, ты приснишься мне

Обезьянка, я тебе приснюсь

Вернувшись с работы после очередного рабочего дня, я поставила мобильник на зарядку и поплелась на кухню, чтобы включить чайник. В дверь громко постучали, и я застыла; гадая, кого могло принести.

На пороге стоял Артур собственной персоной.

Мои брови удивлённо поползли вверх; как раз перед тем, как мой голос с особым энтузиазмом крякнул:

— Привет.

— У тебя опять мобильник выключен, — прогремел Артур, скрестив руки.

— Если бы ты мне не названивал весь день, его батарея продержалась бы дольше, — я невольно улыбнулась, прижимаясь виском к двери.

— Понятно, — буркнул он, повторив мою позу, устроив свою голову на дверном косяке, — Я уезжаю в воскресенье.

Я хмыкнула и посмотрела на своего гостя:

— Как ты узнал номер квартиры?

— Милая соседка с собачкой, — Артур ухмыльнулся, — Беленькая такая, маленькая.

— Соседка? — я его не поняла.

— Собачка, — сказал Артур и прыснул, — Может, впустишь? — он кивнул в глубь квартиры.

Я отрицательно покачала головой и поморщилась.

— Послезавтра ты уезжаешь, — вспомнила я, с чего он начал, — И?

— Поужинаешь со мной? — он изогнул бровь и улыбнулся.

Я молча смотрела на него и пыталась понять, чего он от меня хочет. Смутная догадка пронзила мой мозг, и я улыбнулась:

— Может, сразу в номера?

Теперь замолчал Артур; улыбка медленно сползла с его лица. Он сверлил меня взглядом, и клянусь, мне даже показалось, что во лбу у меня начала появляться дырка.

— Просто ужин, — наконец — то отрезал он, — Собирайся.

Серьёзно?

Я скрестила руки на груди.

— Это приказ? — сорвалось у меня с издёвкой.

— Я могу вынести тебя и в таком, — он махнул на меня рукой, — Виде.

— Нет уж, спасибо, — буркнула я, поморщившись от несвежей рабочей одежды, — Пятнадцать минут. Жди внизу.

Теперь он удивился, и уголок его губ дрогнул в ухмылке.

— Внизу?

— Да, внизу. Пятнадцать минут.

Кивнув на лестницу, я выжидающе посмотрела на него. Артур вздохнул и выпрямился.

— Жду внизу, — бросил он через плечо, спускаясь по ступенькам.

Когда дверь за ним захлопнулась, я глубоко вздохнула. Посеменив в ванную, я встала под прохладный душ и щедро намылила голову, заодно разводя шампунь по телу для экономии времени. Освежившись, я почувствовала себя человеком; усталость стекла с меня мыльной пеной прямо в слив и скрылась в канализации. Убрав влажные волосы в высокий хвост, я надела светлые джинсы и простую белую футболку с длинным рукавом. Артур не изъявил никаких пожеланий к моему внешнему виду, а сам он тоже был одет достаточно просто: бежевые слаксы и серая футболка. Впрочем, ему и этого было достаточно, чтобы выглядеть сногсшибательно. Я на его фоне — бледная мышь.

Оглядев своё отражение критическим взглядом, я махнула на него рукой; запихнула недозаряженный мобильник в задний карман джинсов, схватила кошелёк и солнечные очки с комода в прихожей. Выйдя из квартиры, я захлопнула дверь и спустилась вниз.

Артур ждал меня, облокотившись на капот своей БМВ и полируя ноготь большого пальца краем своей футболки. Из — под неё выглядывал кусочек загорелой кожи живота, и мне пришлось подавить в себе желание облизнуться. Подойдя к машине, я надела солнечные очки, сморщившись от яркого вечернего солнца.

— Ну? — вырвалось у меня.

Он поднял голову и ухмыльнулся:

— А ты быстро.

— Я же сказала пятнадцать минут, — пожала плечами я.

— Я по привычке прибавил к ним ещё полчаса, — он повторил мой жест и оттолкнулся от машины, — Садись.

Я возмущённо втянула воздух, но он этого не заметил. Открыв дверь, я села в прохладу кондиционируемого салона и расслабленно откинулась на сиденье, пристёгивая ремень безопасности.

— Куда едем? — вопрошает Артур.

— Ты сказал ужинать, — ответила я.

— Есть предпочтения? — он тоже надел солнечные очки с зеркальными стёклами, и тронулся с места.

— Удиви меня, — ответила я, залюбовавшись его профилем.

Надо будет спросить у него, достался ли ему от природы такой идеальный нос.

Не поймите меня неправильно, но он явно следит за собой, да и волосы у него на вид очень холёные. И длинные. Опять собранные в хвост, перетянутый прозрачной резинкой. Я не удивлюсь, если он был клиентом пластического хирурга. В конце концов, в наше — то время… Я лично записывала в солярий парней с коллагеновыми губами, так что меня уже ничем не удивишь.

Он привёз меня не в старый город, и не в ресторан гостиницы. Нет, его машина притормозила напротив одного необычного места, которое называется «Перевёрнутая лодка». Необычное оно, потому что сам ресторан собственно и выглядит, как перевёрнутая лодка; а ещё потому, что находится он на самом берегу, практически у кромки воды.

Перейдя дорогу, я направилась ко входу, но Артур потянул меня к столикам на улице.

— Вряд ли сейчас есть свободные места, — сказала я, упираясь.

— Я забронировал, — отозвался он с усмешкой.

Молодец, что я могу сказать.

Нас разместили за большим столом с двумя скамейками напротив друг друга. Милый официант Эркки принёс два пледа, хотя они были и не нужны: погода была отличная, к тому же эти столы закрыты от морского ветра стеклом. Взяв в руки меню, я по привычке начала искать раздел с вегетарианскими блюдами.

— Ты ешь сыр? — спросил мой спутник, пока я решалась на рыбу.

Овощного, как назло, не оказалось.

— Ем, — я подняла на него глаза, — А что?

— Предлагаю на закуску итальянскую ветчину с сыром, — улыбнулся он, — Мне мясное.

— Идёт.

Пока мы ждали основной заказ, я потягивала любимую минералку с газами, а Артур наслаждался кофе и видом за стеклом. Мы перебрасывались короткими фразами, и почему — то в воздухе витала какая — то непривычная неловкость. У меня было такое ощущение, что он хочет о чём — то меня спросить, но никак не решается.

— Как твоя выставка? — поинтересовалась я, жуя крошечный кусочек сыра с голубой плесенью.

— Я подарил картины музею, хотя пара идиотов приобрела несколько полотен, — небрежно бросил он.

Сыр встал у меня в горле, и я закашлялась.

— Ты как — то жёстко о ценителях твоего таланта, — наконец — то выговорила я, когда восстановила дыхание.

— Ты назвала мои картины шедевральным дерьмом в день нашего знакомства, — мягко и с улыбкой парировал он.

Перед глазами невольно всплыли образы с той ночи, и я почувствовала, как щёки и шея заливаются румянцем. Артур отметил это и его глаза сверкнули, а венка на лбу увеличилась и начала пульсировать. Сделав глоток моей воды, он сказал:

— Я нарисовал их за четыре дня перед выставкой. Приехать решил спонтанно, хотя звали давно.

— Тогда я не удивлена, — я невольно фыркнула, — Либо страдает скорость, либо — качество.

— В точку. В следующий раз будут фотографии.

— Собираешься приезжать снова? — вкрадчиво спросила я, переводя взгляд на почти опустевшую тарелку с закуской.

— Скорее всего, — так же вкрадчиво ответил он.

— Понятно.

Я замолчала, обдумывая его слова. Что — то подсказывало мне, что сказал он это не просто так, а для того, чтобы я знала — он уедет не навсегда. Не взаправду. Понарошку.

И что — то подсказывало мне, что в глубине души, я обрадовалась.

Мы провели в «Перевёрнутой лодке» весь вечер, любуясь медленно заходящим солнцем; и волнами, бьющимися о каменный берег. Я попробовала почти все десерты из меню, а Артур озадачил официанта просьбой приготовить стейк средней прожаренности. С кровью. И зачем — то, он предварительно спросил моего разрешения.

Когда немного стемнело и похолодало, он расплатился и оставил щедрые чаевые персоналу. Поколесив по полуострову на окраине города, он привёз меня к дому и сухо попрощался со мной; подарив последний нежный поцелуй мягких губ у двери подъезда.

Стоя на пороге квартиры, я медленно повернула ключ в замке и вошла прихожую. Прислонившись лбом к холодному металлу, глубоко вздохнула. Не включая света, я прошла в свою комнату и сняла с себя одежду, натянув футболку Джексона, которую он одолжил мне для сна на этой неделе.

В дверь постучали, и я узнала уверенные и размеренные удары. Выглянув в окно, я убедилась, что чёрная семёрка БМВ стоит под окнами, так и не отъехав с того места, где она остановилась, когда я уходила.

— Правда или действие? — спросил Артур, входя в прихожую; заставив меня попятиться к ближайшей стене.

— Зачем ты? — я не успела озвучить свой вопрос, потому что он зажал меня в углу между ванной и гостиной.

— Ты когда — нибудь любила?

— Да, — не задумываясь ответила я.

— Ты сейчас любишь? — его губы прошелестели по моей щеке, горячие пальцы дотронулись до плеч.

— Да, — снова ответила я, вдыхая запах его тела.

Амбра и что — то сладкое. Определённо — ваниль. Странное сочетание для мужчины. Сладковатое и терпкое на вкус.

— Ты его любишь? — Артур посмотрел мне в глаза, и дёрнул край футболки, которая не принадлежала мне.

И он это знал.

Я зависла, как старый компьютер, обдумывая его вопрос. Выражение его глаз стало жёстким, и они пожелтели.

Люблю ли я его?

Что — то давно забытое выплыло из недр моей души. Что — то всколыхнуло подавленные чувства.

Ревность. Обида. Это любовь?

Вместо ответа, я просто поцеловала тебя, так и не решившись на это признание. Не тебе — себе.

Ты ответил, впиваясь своими губами в мои, опуская руки на мои бёдра, которые до сих пор хранят следы от твоих пальцев. Мне захотелось прижаться к тебе всем телом. Ощутить твоё тепло; почувствовать твою силу и энергию, которая бьёт в тебе через край.

Ты не позволил мне повести, толкая меня вглубь комнаты. Cам снял с меня чужую футболку, которая пахла другим мужчиной. Потом, ты бережно усадил меня на диван, на котором спит этот мужчина. Все мысли из моей головы вдруг исчезли, испарились, оставив только пустоту и стук сердца, который эхом отдавался в моей голове.

Что — то в твоих движениях насторожило меня. Они были такими же грациозными и плавными, что редкость для высокого мужчины. Но в них было что — то другое, только я не могла понять, что.

Ты медленно опустился на колени передо мной, и стянул свою футболку через голову. В тусклом вечернем свете, льющемся из окна, я всё равно могла разглядеть ровный золотистый оттенок твоей кожи. Руки медленно погладили меня по ступням; пальцы пробежались по каждому моему пальцу на ноге; а потом ты повёл ладонями выше — от лодыжек к бёдрам.

Было что — то странное в твоих движениях. В твоих прикосновениях не было прошлой уверенности, которая так меня притягивала. Ты словно изучал меня, но разве такое возможно?

Твои руки продолжали своё движение, и подвинули меня к краю. Твоя голова очутилась у меня между ног, и я невольно напряглась, не понимая, что происходит. Ещё до того, как я смогла что — то сказать, ты прикоснулся ко мне ртом, заставляя дыхание прерваться.

Из меня вырвался хриплый стон, и ты застонал в ответ; смакуя меня на вкус. В движениях твоего языка не было напора или жёсткости, ты просто пробовал. Словно я — угощение, а ты — дегустатор.

— Сладкая, — шепнул ты во внутреннюю сторону моего бёдра, — Какая же ты сладкая, Кира.

Что — то в твоих действиях насторожило меня. Было в них что — то…

— Не надо, — сказала я, отталкивая твою голову, — Не здесь

Ты отстранился, прислонившись спиной к журнальному столику, и посмотрел на меня так пристально; словно пытался запомнить каждую деталь моего тела и лица.

Смогу ли я когда — нибудь разгадать цвет твоих глаз; или он так и останется для меня загадкой?

Я встала с дивана, и протянула тебе руку. Кивнув направо, я тихо сказала:

— Моя комната там.

Ты понял меня и быстрым движением поднялся на ноги, позволяя повести тебя за руку.

Мне хотелось запомнить тебя таким; с мягкой горячей кожей, осторожными движениями и мимолётными прикосновениями губ к моему телу. Мне хотелось, чтобы наш последний раз был как в первый; чтобы мы изучали друг друга так, как будто никогда не встречались раньше.

Мне хотелось запомнить тебя; и забыть всё, что было со мной раньше. Мне хотелось утонуть в твоём запахе; в твоих шелковистых волосах; раствориться в мягких интонациях твоего голоса. Я хотела, чтобы ты оставил на мне свой отпечаток; и я надеялась, что этот отпечаток поможет мне излечится и заглушит боль, которая засыпала, когда ты ко мне прикасался.

— Что за херня? — проорал голос Джексона у меня над головой.

Я открыла глаза и села на кровати, уставившись на него.

— Кира, я же просил, — простонал он, схватившись за свои дреды.

Джексон пулей вылетел из моей комнаты, а я подскочила, хватаясь за первую одежду, которая попалась мне под руку. Обнаружив на полу брюки Артура и его футболку, я подняла их и швырнула ему на кровать.

— Одевайся, — сказала я, натягивая футболку, — Женя!

Он стоял на кухне, раскачивая головой в разные стороны.

— Женя, прости. Он сейчас уйдёт.

— Я просил тебя, Кира, — натянутым голосом сказал он, — Я молчал всё это время; я молчал, когда ты исчезла после его смерти; молчал, когда ты появилась как снег на голову.

— Женя. Он. Уйдёт.

— И что мне с этого? — заорал Джексон, поворачиваясь и впиваясь в меня обезумевшими глазами, — Ты думаешь полгода достаточно для того, чтобы застать девушку своего брата в постели с другим мужиком?

— Его больше нет Женя, — выдавила из себя я, делая шаг к нему навстречу, — Мне тоже больно, но его нет.

— Тебе больно, Кира? — его взгляд, его стальные глаза впивались в пеня, как иголки, причиняя физическую боль, — Он был моим братом!

— Я тоже любила его, — выдохнула я, ощущая, как слёзы подкатываются к глазам.

— Ты его любила, а теперь прыгаешь из койки в койку, — выплюнул Джексон.

Наверное, лучше бы он меня ударил.

Да, определённо, лучше бы он меня ударил.

— Не говори так, Жень, — проскулила я.

— Он был моим братом. Моим близнецом. Ты можешь найти ему замену. А я не могу, — сказал он ледяным голосом.

Я ничего не ответила. Он не знает, как всё произошло; он не знает, что случилось той ночью; ночами ранее; ночами позже. Он ничего не знает, а я не могу рассказать, потому что это разобьёт ему сердце. Он думает, что я ищу замену Максу; но разве это возможно? Разве кто — либо сможет заменить его, кроме самого Жени?

Молча развернувшись, я вышла из квартиры и сбежала вниз по ступенькам. На улице я перевела дыхание и пошла на автобусную остановку, по пути зайдя в цветочный и купив огромный букет белых лилий.

Ты шёл рядом. Ты вошёл вместе со мной в автобус, молча встал справа от меня; заполняя собой пустоту, которая присутствовала с этой стороны последние полгода. Ты проехал со мной всю дорогу до кладбища и тихо следовал за моей спиной, пока я шла между надгробиями и крестами к нужной мне могиле.

Положив цветы на земляной холм, я подошла к маленькой гранитной табличке с выгравированным именем и короткой эпитафией.

«Maksim Danilov, 1990–2012

Fora do comum, nгo posso te esquecer»

Его не стало в конце января; и я помню его обиду на то, что я не приехала на рождество в Таллинн. Я сказала ему, что завалила экзамены, и готовилась к пересдаче; но, на самом деле, ехать не хотелось, потому что Женька в декабре уехал в Египет.

— Ну здравствуй, Максюша, — тихо сказала я, погладив неглубокие буквы, — Прости, что давно не приходила.

Что — то солёное коснулось моих губ, и я смахнула это рукой. Наверное, это слёзы, такие запоздалые и уже никому не нужные.

— Мне тебя не хватает, — говорю я чёрному граниту, — Я так хочу всё исправить, но я не могу, не могу, не могу, — мой голос срывается на шёпот, и я бью себя по губам давно забытым жестом.

— Кира, — звучит твой голос где — то позади меня, — Расскажи, что произошло.

Выпрямившись, я поправляю цветы на могиле. Убираю высохшие букеты. Ты снова следуешь за мной по пятам, помогая мне выбросить засохшие ветки лилий в мусорку у входа на кладбище. Ничего не говоря, я иду обратно на остановку, чтобы вернуться в город.

Там я покупаю бутылку водки, и иду на Горхолл, чтобы посмотреть на ту часть города, которая всегда остаётся неизменной. Сев на тёплый от солнечного света бетон, я делаю свой первый глоток и начинаю свой рассказ:

— Нас всегда было трое. Женя, Макс и я, — слова начали срываться с моих губ так быстро, что я даже не успевала их обдумывать, — Они были разными и одинаковыми одновременно. Близнецами, если быть точной.

Их привезли в детдом, когда мне было шестнадцать. Им было по столько же, мать — наркоманка всё — таки не рассчитала дозу и отошла в мир иной. Макс переживал, а вот Женька, казалось, испытал облегчение. Тогда у него были длинные волосы, почти до лопаток, иногда немного сальные, но красивые. Глаза… Глаза такие чистые, ясные, как вода. Искрящиеся. Они у него светились. Мы сразу сдружились, Женя знал, как заставить меня смеяться. Макс молчал, он всегда молчал; и смотрел на меня немного странно, из — под бровей.

Прошёл год, и мы с Максом впервые остались наедине. Тогда — то он и начал говорить, медленно показывая жесты, обдумывая каждое слово. Мне понравились движения его рук, и я поцеловала его. Макс ответил на мой наивный поцелуй. Так и завертелось. Он был моим первым, и я не жалею, что выбрала именно его. Я до сих пор вспоминаю, каким он был осторожным, ласковым, нежным. Он держал меня в своих руках так, как будто я была хрустальным сосудом и от одного неловкого движения могу разбиться на мелкие осколки. Мы стали встречаться, иногда выгоняя Женьку из их общей спальни. Он не возражал, а потом признался мне, что никогда не видел Макса таким счастливым.

Я перевела дыхание, чтобы продолжить. Качнув головой, я сказала то, в чём боялась признаться себе последние несколько лет:

— Во мне ещё тогда шевельнулось что — то не приятное, но я не смогла распознать это чувство. Сейчас я понимаю, что это была обида. Я хотела, чтобы он меня ревновал, но он этого не сделал. «Вы — отличная пара» нараспев повторял Женя, а я думала, как же так; ну как мы можем быть отличной парой; мы же такие разные, и вы с ним такие разные.

Артур молчал, просто слушал, периодически перехватывая у меня бутылку с огненной водой, которая совсем не обжигала мои внутренности. Я даже вкуса её не чувствовала.

— Шли годы. Мы выпустились из детдома. Я поступила в Тарту, на бесплатное обучение, что вообще было фантастикой. Училась прилежно, Женя с Максом устраивались здесь, в Таллинне. Я моталась туда — сюда, как неприкаянная; каждые выходные приезжала к ним. Макс хотел оставаться наедине, а я не могла оторваться от Женьки, — я натянуто улыбнулась, вздохнула и продолжила, — Мы смотрели фильмы, втроём гуляли по городу, втроём готовили и ужинали, мы практически всё делали втроём. Он учился на парикмахера и решился на дреды, волосы у него отросли до талии на тот момент. Я помню, как помогала ему спутывать пряди, и натирала их воском. Когда я прикасалась к нему, ненароком задевая его кожу, мне казалось это правильным, и я не замечала, что Макс с каждым моим приездом становится всё мрачнее и мрачнее.

— Потом он снял квартиру. Однушку в хрущёвке, простенькую, с ковром на стене и раскладным диваном — книжкой, как в старых советских фильмах. Необходимость видеть Женю отпала, и мы встречались реже. Макс потихоньку оттаял, и снова раскрылся.

— В тот вечер мы смотрели какую — то дурацкую комедию, и Макс постоянно комментировал происходящее на экране. Он не слышал, но видел и показывал жестами свою версию озвучки, хотя отлично читал по губам. Я хохотала, как одержимая, а потом из меня вырвалось: «Женя, перестань». Макс посмотрел на меня, пристально, холодными серыми глазами. Я отшутилась, сказав, что вечно их путаю, но мы оба знали — это невозможно. Несмотря на общие черты лица, одинаковый цвет глаз — они были разные. Джексон с длинными волосами, Макс с короткой стрижкой. Уже поэтому их нельзя было перепутать. Но они были разными и в духовном смысле. Джексон всегда смеялся и шутил, придумывал какие — то приключения, а Макс… Макс был старше на семь минут и старше почти на целую жизнь. Он хотел семью, настоящую, которой у них с Джексоном не было. Он хотел спокойной жизни, — я сделала паузу, а затем продолжила, — Я извинилась, поцеловала его и сказала, чтобы не брал в голову. Он выдавил из себя улыбку, мы в полной тишине досмотрели фильм, и я легла спать.

— Ночью проснулась от холода. Какого — то странного, неестественного. Это был не сквозняк, гуляющий по комнате; а реальный холод. Не знаю, как его описать. Повернулась. Макса на диване не было. Тонкая полоска света горела из ванной. Я отвернулась и снова уснула.

— Утром встала и пошла в ванную, чтобы умыться. Макс встретил меня сидящим на полу, привалившись спиной к унитазу. Глаза уже были стеклянные. По три пореза на запястьях, вдоль вен, — я провела пальцами по рукам, и передёрнулась, — Левая рука меньше пострадала, а вот правой досталось; он был левшой. Я помню это зрелище, никогда не забуду. Кожа, как будто вывернутая наизнанку. Я увидела сухожилия и кусок белой кости внутри. Мясо на человеческих руках, розовое мясо… — я запнулась, потому что к горлу поступила тошнота, а потом перед глазами замелькали воспоминания, воспоминания, воспоминания…

— Что же ты наделал, Максюша, — шепнула я, рухнув на колени, прямо в лужу крови.

— Нет, нет, нет, — срывались слова с моих проклятых губ, — Только не это, нет.

Кровь была густой, липкой, как вишнёвый сироп. В крохотной ванной стоял солоноватый запах смерти.

— Макс, проснись, пожалуйста, проснись, — я подползла к нему, поскальзываясь на липком полу, и потрясла за плечо.

Он не шевелился, был холодным и каменным. Каким же холодным он был…

— Макс… — горло сдавило в стальных тисках, и мой голос куда — то исчез, испарился.

Я открывала рот, но не произносила ни звука. Как будто я внезапно потеряла дар речи и стала немой. Я пыталась сказать ему жестами те слова, которые он должен был от меня услышать, но не успел.

«Макс, мне очень жаль»

«Прости меня»

«Я люблю тебя»

Но он не слышал. Макс смотрел на меня невидящими глазами. В них уже не было ни огня жизни, ни тепла любви. Его взгляд стал пустым и безжизненным, лицо — белая маска с синими губами. Я пробралась к нему под руку и свернулась в калачик возле него. Его ладонь была холодной, и его пальцы не обхватили меня, как обычно. Его руки, такие тёплые и нежные, исчезли вместе с ним. Больше не было осторожных прикосновений, неловкого поглаживания. Ничего больше не было. И слёз не было, только пустота и зудящее чувство вины внутри.

Проглотив комок, вставший в горле, я вытерла щёки ладонью и продолжила:

— Нас нашёл Джексон, который забеспокоился, почему мы не берём трубку полдня. Вызвал скорую, меня почти час оттирал от крови в душе. Я вся была в крови, меня пропитало ей насквозь, — я зашептала, — Я до сих пор чувствую её на своём теле. И вкус во рту — вкус железа и соли. Женя, — прочистив горло, я продолжила нормальным голосом, — держался изо всех сил, но огоньки в его серебристых глазах погасли. Как будто вместе с Максом умерло что — то и в нём. Наверное, у близнецов, и правда, сильная связь.

— Ты не виновата, Кира, — сказал Артур, прикладываясь к бутылке.

Я повернула голову на звук его голоса, а потом снова посмотрела на засыпающий город. Вздохнув, я медленно поднялась на ноги.

— Вскрытие показало, что Макс умер в четыре утра, — сказала я, — Я проснулась среди ночи в три. Если бы я встала и пошла в ванную, я бы спасла его.

— Кира… — спокойно сказал он, повторяя мои действия.

— Но я не сделала этого. Он умирал, а я спала безмятежным сном. Возможно, он беззвучно звал меня на помощь; но я не услышала этого.

— Это не так, — снова сказал Артур, подойдя ко мне вплотную.

Я подняла голову, чтобы заглянуть в глаза. Такие странные, то ли зелёные, то ли жёлтые.

— Он знал, — сорвался с моих губ шёпот, — Он знал, что я никогда его не любила. Это я виновата. Я его убила.

Артур смотрел на меня, не отрываясь. Что — то промелькнуло в его лице, но я не смогла распознать что. Я разучилась читать людей в тот момент, когда Макс посмотрел на меня пустым взглядом из ванной.

Начало смеркаться, закат медленно накрывал город. Я почувствовала, что больше не хочу… Не хочу быть вместе с ним; не хочу его прикосновений; ничего не хочу. Я была одноразовой. Максимум, двухразовой.

— Мне пора, — сухо сказала я, и шагнула в сторону лестницы, ведущей вниз.

— Останься. Уезжай со мной, — Артур перехватил моё запястье и попытался меня остановить.

Я выдернула руку, и не оборачиваясь сказала:

— Я выполнила условия договора. Это ничего для меня не значит. Это… — я отвернулась, и тихо бросила из — за спины, боясь посмотреть в его странные глаза, — Это — ничто.

С Джексоном мы не разговаривали с того дня. Я переехала жить к Наташке, благо размеры её квартиры позволяли. Она одолжила мне свой компьютер и диван на первом этаже в гостиной.

Артур уехал в воскресенье, как и говорил. На прощание он оставил мне рисунок, который я видела в его номере; передав его через агентство, где работала Натали. Я смотрела на девушку с портрета и разглядывала своё отражение в зеркале, понимая, что незнакомка с тёмными глазами, оттенёнными густыми ресницами и бровями — это я. Пухлые, приоткрытые губы, чуть влажные, как будто их только что облизали. Слегка вздёрнутый нос и ямочка на щеке. Я смотрела на девушку с портрета, и поразилась тому, с какой точностью прорисована каждая деталь: крошечные, тонкие волоски на щеках; узор радужки; складки на губах; мимические морщинки в уголках глаз и вокруг носа; тени и полутени. Потом я смяла рисунок, и сожгла его в пепельнице на балконе у Натали, вместе с очередной сигаретой.

Я не знала, чем занять себя в неожиданно появившееся свободное время, поэтому начала писать.

Первым я написала письмо, которое стало прологом этой книги. Я не знала адреса или фамилии, поэтому письмо было написано в воздух. Я просто написала всё, что было у меня на душе в тот момент; те слова, которые я бы сказала Артуру, если бы ещё раз его увидела.

Потом, как — то случайно и нелепо я написала первую главу. Затем вторую, третью. Я по кирпичикам собирала фундамент этого произведения; слова собирались в предложения; предложения в строки; строки в абзацы. Я не указала имён, обозначив героев простыми буквами: К., А., и Ж. Выдумать чужие у меня не получилось, а писать настоящие я не смогла.

Я выложила несколько первых глав в электронной библиотеке и там познакомилась с девушкой, Юлей. Она тоже писала, и меня зацепил её рассказ о странной любви, которая вспыхнула во время глупой, нелепой гражданской войны. Мы проговорили с ней несколько часов, обмениваясь сообщениями. Делились творческими планами, идеями, ощущениями. Странно, но когда я читала те строчки, которые она писала мне, у меня было такое ощущение, как будто я смотрю в зеркало и моё отражение улыбается мне, искренне и по — настоящему; так, как не улыбалось многие месяцы. Кусочек моей души печатал мне из Мариуполя, и это так странно, волнующе и прекрасно одновременно.

Через три месяца я, практически не питаясь и литрами поглощая по ночам кофе, закончила книгу. Я не хотела публиковать её, я даже не знала, выкладывать ли оставшееся в сеть, даже несмотря на просьбы небольшого количества читателей, которые появились у меня на сайте. Но мне на электронную почту пришло письмо:

Рукопись <[email protected]>

Кому: мне

От: Андреева Марина

Дата: 18 октября 2012 г., 09:13

Тема: Рукопись

«Здравствуйте, Кира!

Меня зовут Марина Андреева, я — главный редактор московского издательства „Медиа“. Я прочитала отрывки Вашего произведения, опубликованные в одной из электронных библиотек, и хочу предложить Вам сотрудничество.

Если Вы заинтересованы, мои контакты:

[email protected]

+7 (495) 432–33–99

С уважением, Марина»

Я посоветовалась с Юлей, и она пообещала мне, что приедет и побреет меня налысо, если я не сделаю этого. Я сделала. Через полгода, я держала свою рукопись в руках — белые листки с чёрными буквами, и стояла напротив двери подъезда голубого деревянного дома на улице Вильмси.

Я позвонила в домофон, и он ответил мне хриплым голосом Джексона:

— Да.

— Привет. Это Кира. Открой, пожалуйста, я хочу тебе кое — что отдать, — сказала я запинаясь.

Джексон не открыл и повесил трубку. Я позвонила ещё раз. Он поднял домофон и помолчал несколько секунд. Дверь всё — таки зажужжала и открылась.

Я быстро поднялась на третий этаж. Джексон стоял в дверях, скрестив руки на груди. Его лицо было хмурым, но не злобным. Он не умел долго злиться или обижаться. Я протянула ему книгу, и тихо сказала:

— Это тебе. Я прошу тебя прочитать первую страницу, а потом можешь делать с ней, что захочешь. Сожги, порви на кусочки, просто выброси. Но, прошу, прочитай первую страницу.

Он, молча, кивнул и взял у меня книгу с простым названием «3». Я развернулась, и спустилась по лестнице, морщась от скрипа деревянных ступенек. На улице начался моросящий дождь; я зарылась в пальто поглубже, и пошла по знакомой улице, ощущая навязчивую пустоту по обе стороны от себя.

Назад: Часть первая

Дальше: Постскриптум