Глава 11
Оказавшись одна в пустом доме, она побродила по комнатам, потом заварила кофе и уселась в гостиной перед плазменной панелью. Пощелкала пультом, но по всем каналам шли или нудные политические дискуссии, или спорт. Розенберг не любил смотреть телевизор, поэтому пренебрег спутниковой антенной, и у них было только пять основных каналов. Как-то он обмолвился, что отказался от спутникового телевидения из-за младших девочек, не желая подвергать их соблазнам круглосуточных мультиковых каналов. Теперь девочки в Англии, и бог знает, вернутся ли когда-нибудь. А вдруг Розенберг больше не захочет их видеть? Чужая кровь, постоянное напоминание о неверности любимой жены. Мила – другое дело, она родилась задолго до знакомства Розенберга с Ольгой. В год ее рождения Розенберг сам был еще подростком. С помощью пальцев Диана вычислила, что ему тогда было пятнадцать лет! Да, за Милу он мог не обижаться на жену, а вот младшие…
Ее вдруг пронзила острая жалость к этим девочкам, которых она никогда не видела. Мать умерла, отец узнал, что на самом деле он не отец. Розенберг порядочный человек, девочек он не бросит, но теперь все изменится. Сначала он перестанет летать к ним раз в месяц, потом найдет предлог, чтобы не брать их на каникулы. Сейчас за ними присматривает его живущий в Англии брат, вот он постепенно и спихнет детей на этого брата. Будет оплачивать учебу, потом найдет для них работу и посчитает свой долг выполненным. «Еще и скажет, как мой папаша: я даю вам возможность жить самостоятельно, и это лучшее, что я могу для вас сделать», – зло подумала Диана. Счастье еще, что Яша – богатый человек, а был бы он бюджетником? Страшно подумать, что могло бы ждать девочек в этом случае. Или, не дай бог, у него бы родился ребенок от Дианы…
«Как это – не дай бог?» – изумленно остановила она себя. Разве это не она всего несколько дней назад заводила разговор о ребенке?
В этот момент в замке заскрежетал ключ. Розенберг или воры? Она осторожно выглянула в холл, лихорадочно вспоминая, где расположена тревожная кнопка.
Розенберг вошел, резко распахнув дверь, бросил связку ключей на крючок, не попал и выругался. Потом снял ботинки, не развязывая шнурков, и в одних носках отправился на поиски жены.
– Диана! – громко позвал он. – Ты где, Диана?
Она прошмыгнула в кухню и замерла там за холодильником. Ей надо было додумать очень важную мысль.
– Ну что за прятки, – сказал ее муж абсолютно трезвым голосом. – Выходи, я знаю, что ты дома. Я был у твоих родителей, пришлось наврать, почему мы потерялись…
– Я им сказала, что ты готовишь доклад и у тебя нет для меня времени, – сообщила она, не покидая убежища за холодильником.
– Выходи! Хватит уже! Аспекты моей жизни с Ольгой тебя не касаются. Я был прав, когда хотел осмыслить их в одиночестве.
Диана вышла из-за холодильника.
– Я в твою жизнь, Яша, не лезу. Ни в прошлую, ни в настоящую, ни в будущую. Если бы ты сказал, что хочешь пожить один на Крестовском, я не издала бы ни звука и даже ни о чем бы тебя не спросила. Может быть, звонила бы тебе время от времени, чтобы узнать, как ты питаешься. И все. Но ты уехал, не предупредив, и я волновалась.
Не дожидаясь ответа, она ушла к себе наверх. Приняла душ, расчесала и заплела косу, выщипала несколько волосков из бровей… Сон не шел, несмотря на поздний час. Только что додуманная ею мысль была ужасно безнадежной, и требовалось уснуть, чтобы от нее избавиться. Но ничего не получалось…
Розенберг появился в ее комнате в махровом халате и с бутылкой вина, которую он нес за горлышко, как гранату. Вытащив пробку, он подал бутылку Диане, а сам развалился на кровати и смотрел, как Диана, забыв про хорошие манеры, пьет из горлышка дорогое французское вино.
Она пила, и темно-красная струйка текла по подбородку, капала на белоснежную пижаму, оставляя пятна затейливой формы… Но Диане было все равно.
– Ты сердишься? – спросил Розенберг и осторожно отобрал у нее бутылку.
– За что я могу на тебя сердиться?
– Огласить весь список?
– Не надо. Я ведь не сержусь.
– Я подумал и понял: ты права, нам нужно идти к врачу. Ты скорее всего репродуктивно здорова. А у меня, вполне возможно, обратимая форма бесплодия…
Слезы с такой силой подступили к глазам, что Диана уже не могла их контролировать. Она зарыдала.
Господи, вдруг и правда Розенбергу удастся вылечиться? И она забеременеет, будет ходить, как утка, придерживая большой живот, а муж будет исполнять малейшие ее прихоти? А потом появится малыш… Ее малыш… Ее собственный ребенок!
– Но ты же понимаешь, нам теперь нельзя! – прорыдала Диана и уткнулась лбом в плечо мужа. – Никак нельзя!
– Почему же, зайчик?
– Слава богу, что у нас до сих пор не завелся ребенок, ведь мне пришлось бы делать аборт!
– Диана, что ты несешь? Ты в своем уме?
– В своем. – Она провела рукой по лицу, пытаясь успокоиться. – У тебя есть дети, две дочки… Пару часов назад ты сказал мне: они не мои. Но они ни в чем перед тобой не провинились! Они не украли и не убили, не сделали ничего такого, за что можно было бы от них отречься. Просто они, возможно, родились от другого мужчины. И вот они уже не нужны тебе… А если у нас с тобой родится ребенок? И ты точно будешь уверен, что он твой? – Диана всхлипнула, снова схватила бутылку, отпила из нее в надежде успокоиться, но поперхнулась. – Я очень хочу маленького, – сказала она, откашлявшись. – Хочу испытать, что такое быть беременной. Хочу кормить грудью и пеленать своего ребенка! Ужасно хочу! Но не могу. Я просто не смогу вынашивать ребенка, зная, что из-за него двое других детей могут оказаться брошенными на произвол судьбы. Если у нас будет малыш, ты забудешь про девочек. Они станут не нужны тебе.
– Диана, ты говоришь глупости! Я люблю девочек, как прежде. Просто мне тяжело смириться с мыслью, что Ольга… что она так со мной поступила.
– Ольга подарила тебе двух здоровых детей единственно возможным для вашей семьи способом, – сказала Диана. – А ведь у нее уже была дочка, и она вполне могла на этом остановиться. Выяснилось бы, что ты бесплоден, и жили бы вы себе спокойно, воспитывали бы Милу. Но твоя жена решила родить еще, наверняка только ради тебя! Чтобы ты никогда не узнал, что не можешь иметь детей. Ты должен на колени встать перед ее могилой, поблагодарить за то, что она дала тебе испытать счастье отцовства! Ты понял меня? – Последние слова она уже прокричала.
Розенберг надолго застыл с трубкой в одной руке и зажигалкой в другой…
Потом сунул трубку в рот, но не раскурил, а лишь задумчиво грыз мундштук.
– Ты права, – произнес он озадаченно. – Боюсь, Диана, что ты совершенно права.
Утром она обнаружила на кухонном столе записку: «Лечу к детям. Хотел с тобой, но вспомнил, что у тебя нет загранпаспорта. Позвони по этому номеру, пусть сделают поскорее. Я вернусь через неделю. Целую тебя везде, ты ведь взрослая уже!»
Диана улыбнулась, на душе стало хорошо и радостно. Она принесла мир и покой мятущейся душе, сохранила любовь отца к детям! Даже мысль о том, что у нее не будет своих детей, не погасила радости. Да ладно, младенческий период быстро проходит, и большую часть жизни человек нянчится со своими взрослыми детьми, которые не всегда становятся такими, как хотелось бы родителям.
Она познакомится с младшими дочерьми мужа и постарается… нет, не заменить им мать, она просто будет девочкам старшей подругой. Бездетный брак – не такая уж редкость. В позапрошлом веке разводы были запрещены. Если пара не давала потомства, никому и в голову не приходило считать ее неполноценной, такой брак не считался чем-то несерьезным, что обязательно скоро разрушится. Повенчались – все! Живите до смерти, а благословит ли Бог ваш союз детьми, дело десятое. Или взять старых дев. Если почитать английские романы Викторианской эпохи, эта категория женщин составляла чуть ли не половину женского населения. Все они ужасно расстраивались, что не могут выйти замуж, но никому не приходила в голову идея родить ребеночка «для себя». Может, и хотели, но страх неминуемого позора пересиливал жажду материнства. Любили племянников, кошечек, собачек…
А она, Диана, может заняться учебой, изнурить себя историей, русским и английским языками. Если позаниматься плотно, можно штурмовать университет. Розенберг обещал договориться, но нельзя же выглядеть на экзаменах абсолютной дурой.
К вечеру она поняла, что очень скучает по мужу. Ей хотелось говорить с ним или просто сидеть вместе на балконе, смотреть на залив. И не надо больше этих рвущих душу бесед, этих страстей. Обычная жизнь, скрепленная теперь общей тайной…
И она никогда не напомнит мужу, что только благодаря ей он не утратил любви к первой жене и младшим девочкам, то есть фактически сохранил свою душу. А он никогда не скажет, что теперь Диана стала ему самым верным другом. Но будет знать, что больше не одинок.
– No more lonely nights! – пропела она во все горло и вприпрыжку побежала на кухню пить кофе с печеньем. Дом остался без хозяина, значит, готовить не надо, и она удовольствуется сухим пайком. Ведь что может быть тоскливее, чем готовить самой себе? Это что-то вроде мастурбации.
В дверь позвонили.
Родители? Решили проверить, все ли у нее в порядке?
Она посмотрела на экран видеофона: возле ворот топтался щуплый незнакомый парень.
– Вы, наверное, ошиблись, – сказала она в трубку.
– Вы Диана Розенберг?
– Да, но я вас не знаю.
– Разумеется, не знаете. Я от Якова Михайловича.
– Он уехал. Будет через неделю.
Парень полез в карман, достал оттуда какой-то маленький предмет и помахал им перед камерой. Похоже, это был ключ от машины.
– Я сказал не «к», а «от». Мне нужен не сам Розенберг, а вы. Он сегодня купил вам машину.
– Что вы говорите! – Ей уже ясно стало, что парень – мошенник. – Муж не собирался покупать мне машину. Думаю, это ошибка.
– Нет, сюрприз. Если не хотите меня в дом пускать, дайте я хоть машину во двор загоню. Ворота откройте. Я серьезно, ваш муж купил вам машину, хотите, документы покажу?
– И он попросил перегнать эту машину первого встречного?
Парень явно не знал, что в доме видеофон, а не просто переговорное устройство, потому что произвел серию энергичных, но не принятых в обществе движений и жестов.
– Я не первый встречный. Я инструктор по вождению, а с Яковом Михайловичем мы знакомы давно. Он позвонил мне сегодня рано утром и попросил приехать в салон, мы выбрали машину, и ваш муж оформил мне доверенность на месяц. Я буду учить вас ездить. Неужели не знаете?
– Нет. Хорошо, заезжайте во двор и поднимайтесь ко мне. Обсудим детали за кофе.
Она наблюдала в окно, как в ворота въехала красная «Мазда». Эти забавные машинки с фарами, напоминающими клыки кабана, очень нравились Диане. Что же она не радуется, получив такую в подарок?
Но от хорошего настроения почему-то не осталось и следа.
«Он в очередной раз от меня откупился. Духовная близость со мной ему и на фиг не нужна. С призраком первой жены ему лучше, чем со мной! А тачку он мне купил, чтоб я знала свое место. Я не жена, а наемная работница, взятая на роль жены. Хорошо поработала – получай премию. Очень хорошо поработала – получай большую премию. Он убежден, что главное для меня именно это – деньги, цацки, машины… И вчера я целый вечер прочищала ему мозги не потому, что у меня сердце болело за него и за девочек, и даже за эту его первую жену, Клеопатру недоделанную, Мессалину хренову! Розенберг уверен, что я просто хотела подлизаться к нему и получить за это награду. Потому и рванул в автосалон. А я-то, дура, решила, что между нами возникла близость! Как бы не так! Просто к обязанностям любовницы, кухарки, горничной и экономки добавились еще обязанности психотерапевта. Теперь он запросто сможет сливать на меня весь свой негатив, ведь в мое искреннее сочувствие он не верит! Да и не нужно ему, он в гробу его видал! Раньше если заговаривал о первой жене, то хоть смущался, а теперь она станет главной темой наших разговоров. Интересно, а в постели он будет говорить: моей жене нравилось так-то, она делала мне то-то и то-то? С него ведь станется!..»
Разозлившись, Диана чуть не упустила кофе. С кофемашиной она до сих пор не научилась обращаться, поэтому пользовалась туркой. Поспешно выключив газ, она осадила пенку ложечкой и накрыла турку перевернутой чашкой – пусть кофе дойдет.
Инструктор по вождению тем временем грыз печенье. Симпатичный парень, открытое бесхитростное лицо… Говорят: кто сладкое любит, тот добрый. Значит, парень добрый, но и у него, наверное, есть женщина, которую он обижает и мучит…
«А самое смешное во всей этой истории, – сказала себе Диана, – что она развивается в точности так, как ты мечтала. Безбедное существование в обмен на добросовестное исполнение роли жены – именно такая форма жизни казалась тебе единственно правильной. На самом деле ты не знала жизни, гонялась за химерами, а когда поняла, что такое настоящее счастье, оказалось, что ты не можешь его взять. Как бы ты ни старалась, что бы ни делала, твой муж будет думать, что ты продалась ему за толстый кошелек».
Инструктора звали Иваном Николаевичем, но через пару занятий они перешли на «ты», и он стал для Дианы просто Ванечкой. Но надо заметить, никакого панибратства Ванечка не допускал. Он был непосредствен без нахальства, строг без грубости и настойчив без занудства. Кроме того, Ванечка умел объяснять, и правила дорожного движения из хаотического собрания указаний и запретов очень быстро превратились для Дианы в стройную логическую систему, где одно плавно вытекает из другого и подтверждается третьим. Они занимались каждый день, по два часа вождением, по часу теорией, и под руководством автодорожного самородка Ванечки Диана легко осваивала шоферское мастерство. Впрочем, особого удовольствия от своих успехов она не испытывала.
«Такая уж, видно, у меня фригидная натура, ни от чего я не получаю радости», – уныло думала Диана, наблюдая, как по-детски ликует Ванечка от ее филигранного заезда под арку задним ходом.
Инструктор признался, что она – первая в его практике женщина, у которой нет трудностей с парковкой, и называл ее «королева разворота». Прохладное отношение к занятиям своей ученицы Ванечка списывал на то, что пока приходится ездить слишком медленно. Он был уверен, что вскоре Диана получит настоящий кайф.
Но и лихо разогнав машину на Гостилицком шоссе, она опять не испытала ничего особенного. Скорость не испугала, но и не возбудила. Ездить в маршрутке, почитывая книжку, все-таки нравилось ей гораздо больше.
Раньше для нее было очень важно, что о ней думают люди. Даже о свадьбе со Стасовым она мечтала не только потому, что любила его и хотела за него замуж. Было ужасно приятно представлять себе такую картину: Володя на руках несет ее, облаченную в белое платье и фату, а все вокруг смотрят и завидуют.
Но теперь ей стало наплевать на мнение окружающих. В норковой шубке она сидела за рулем дорогого автомобиля, но… Теперь Диана уже готова была хоть всю жизнь ездить на муниципальном транспорте и донашивать свои старые куртки, лишь бы только Розенберг поверил, что она относится к нему с искренним уважением и нежностью.
«Нужно было выходить за Мишку Демченко, – с усмешкой подумала она. – Мише и в голову бы не пришло, что я вышла за него из-за денег. Потому что их у него просто нет».
Как и обещал, Розенберг вернулся через неделю, и жизнь потекла как прежде.
Диана сто раз просила мужа повесить за домом гамак, но у него, как водится, находились более важные дела.
Вытащив конструкцию из чулана, она разложила ее на веранде – может, удастся справиться самой? В разгар работы инженерной мысли на веранде появился Розенберг – он был уже не в своем любимом махровом халате, а в джинсах и футболке.
– Зайчик, отвезешь меня к Колдунову на работу?
– Я?!
– Ты, ты. Сколько ты уже занимаешься – три недели? Ванька очень тобой доволен, вот я и подумал: тебе практика, а я бы с мужиками выпил. Пообщаешься со своими прежними сотрудниками, пока я проблемы решаю. С Ладой поговоришь.
– Но это далеко. Я и дороги-то не знаю… – растерялась Диана.
– Ничего, я покажу. И вообще я ведь буду рядом!
– А на обратном пути?
– Во-первых, обратную дорогу ты уже будешь знать, – засмеялся Розенберг, – да и напиваться до изумления я не собираюсь. Так, пару стаканчиков. Напомнить тебе включить поворотник всяко смогу.
Ну вот, ее превращают еще и в личного шофера! Хотят, чтобы КПД жены приближался к 100 %. Она и оглянуться не успеет, как начнет развозить мужа по всевозможным пьянкам. А вот будет ли он брать ее с собой на эти самые пьянки или заставит дожидаться на улице, еще большой вопрос.
От расстройства Диана даже покраснела и, чтобы скрыть это, принялась изучать крепление гамака.
– Давай, давай! – поторопил ее Розенберг. – Все интереснее, чем в гамаке валяться. Если ты в себе не уверена, давай на моей старой машине поедем. Ее, даже если побьешь, не жалко.
– И посадим туда старых самих себя, – буркнула Диана, – чтобы тоже не жалко.
– По статистике, новички редко попадают в серьезные аварии, потому что ездят медленно и внимательно. Самый риск – после трех лет водительского стажа, когда появляется ложная уверенность в себе, ощущение, что ты на дороге царь и бог. А ты на своих сорока километрах в час в худшем случае крыло помнешь.
– Хорошо, поедем. Только давай все-таки на «Мазде». В твоей машине я ни разу не сидела за рулем, буду на каждом светофоре глохнуть.
– Конечно, зайчик, как тебе удобнее.
Когда они выехали на трассу, Розенберг сказал:
– Хорошо, что ты поехала. Не хотелось мне сегодня разлучаться с тобой.
Но это было, конечно же, вранье…
В больнице царила знакомая атмосфера деловитого хаоса, чуть-чуть приправленного абсурдом. Они сразу направились в комнату дежурных, где обнаружились и Лада Николаевна, и Колдунов, и начмед Илья Алексеевич по прозвищу Всадник. Поприветствовав супругов, Колдунов повернулся к начмеду.
– Ну заплати-и-и! – заныл он голосом детсадовца, которому не покупают мороженое. – Ну хоть пятьсот рублей!
– Отвяжись! Из каких закромов я тебе достану? У меня такой статьи расхода нету! – отбивался начмед. – Не хочешь бесплатно оперировать – иди домой, пусть дед помирает.
– Ты знаешь, что я останусь, и пользуешься! Я обещал жене отпустить ее на концерт в консерваторию, и она ужасно расстроится, что не попадет туда. Ну да ладно, она поймет. Но я хоть принесу ей за это денежную компенсацию. Выпиши мне какую-нибудь специальную премию. Ладно, четыреста рублей, и я останусь!
– «Если хочешь остаться, останься просто так», – довольно верно пропел Илья Алексеевич хит «Дискотеки Авария» и нежно обнял Колдунова за талию, – сделай это ради меня.
– Противный, ты вьешь из меня веревки! Только из любви к тебе я остаюсь часов на шесть сверхурочно. И совершенно бесплатно…
– Я тоже останусь, – улыбнулась Лада, – дам сама дедушке наркоз, а то сегодня смена не очень… Как бы они не обнулили все ваши, Ян Александрович, титанические усилия. Заодно будете знать, что не вы один такой дурак бесплатно работать. Все полегчает.
– Ладушка, вы настоящая фея! – Колдунов припал к ее руке и несколько раз страстно чмокнул.
– А я за это уничтожу половину написанных на тебя жалоб, – пообещал начмед.
Колдунов посмотрел на него презрительно:
– Разодолжили, отец родной! Конечно, уничтожишь, куда ж ты денешься?
Начмед повернулся к Розенбергу.
– Может быть, вы, дорогой Яков Михайлович, объясните товарищу Колдунову, что хамить больным нехорошо. Наверняка в вашей клинике это не принято.
– В любой ситуации нужно оставаться корректным, – сказал Розенберг и достал свои курительные принадлежности.
Колдунов посмотрел на часы и резко переменил тему:
– Лада, так мы работаем? Давай деда в операционную, начинай наркоз, я сейчас одну проблемку с Розенбергом решу и тоже приду.
– Терапевта ждем.
– А зачем? Даже если терапевт кучу противопоказаний найдет, все равно надо оперировать, иначе смерть неизбежна. Расслаивающая аневризма аорты сама не рассосется. И без терапевта понятно, что в нашем случае аневризма развивается на фоне мощного атеросклероза, когда и мозги уже никуда не годятся, и сердце. Чем раньше начнем, тем меньше крови потеряем.
Диана вдруг остро пожалела, что уволилась с работы. Сейчас могла бы готовить пациента к операции, и Ян Александрович восхищался бы, какая она ловкая и расторопная… Кофе, что ли, им всем приготовить? Она взялась за дело.
– Не хочу каркать, но при аневризмах сами знаете, какая статистика. А уж при расслаивающих и говорить нечего… Если неблагоприятный исход, первым делом вас вздернут за отсутствие записи терапевта. Затевая рискованную операцию, самое главное оформить историю как следует, ибо человек приходит в этот мир и уходит, а история болезни остается, – заметил Илья Алексеевич. – Сейчас позвоню этим курицам, простимулирую. А то наши терапевты, пока восемнадцать чашек чаю с вареньем не выхлебают, с места не сдвинутся. Кого вызвали, Касьянову?
Он решительно подвинул к себе красный пластмассовый телефон с отбитыми углами и набрал номер.
– Елену Филипповну позовите… Добрый день, Елена Филипповна! Какого хрена ты там сидишь, корова?! – вдруг гаркнул он. – Тебя когда в реанимацию позвали?.. Вот десять минут назад надо было жопу поднять и бежать! Через тридцать секунд чтоб тут была, я время засекаю!
– И этот человек призывает к вежливости! – фыркнул Колдунов.
– Я просто строгий руководитель.
– Ян Александрович, – не выдержал Розенберг, – вы сейчас оперировать уйдете, и мы поговорить не успеем.
– Ах да. Но пока терапевт смотрит больного, пока Лада наркоз дает, у нас еще полчаса есть. Честно говоря, я иначе представлял нашу встречу. Думал, мы спокойно проконсультируем больную, а потом посидим за чашкой доброго сакэ. Но объективная реальность в виде деда с аневризмой перечеркнула все мои творческие планы. Илья Алексеевич! – воззвал он к начмеду. – Неужели я не заслуживаю денежного поощрения хотя бы за то, что не выпью с уважаемым коллегой?
– Иди оперируй, я сам с ним выпью. – Илья Алексеевич принял из рук Дианы чашку кофе.
Колдунов окинул начальника ядовитым взором и принялся рыться в ящике с рентгенограммами.
– Вот, полюбуйся, – он вынул из ящика конверт и протянул Розенбергу, – тут рентген, компьютер, магнитный резонанс. И фотография опухоли, только это зрелище не для слабонервных.
Розенберг достал фотографию, присвистнул и поспешно засунул обратно в конверт. Подошел к окну и стал разглядывать пленки компьютерного и магниторезонансного исследований.
– Страшное поражение, – сказал он после долгой паузы, – похоже, затронуты сосуды шеи, и вена, и артерия. Хочешь сказать, что ты готов протезировать? Бессмысленно, вся левая половина шеи практически замещена опухолью.
– Да, но позвоночник-то цел! – Колдунов резко встал, расплескав свой кофе, и подошел к Розенбергу. – Вот смотри. – Он обвел границы опухоли черенком чайной ложки.
– А чем ты собираешься закрывать кость, нервные пучки и свои сосудистые протезы?
– Об этом я хотел спросить у тебя. Взять кожно-мышечный лоскут на ножке, развернуть, пришить аккуратно, если на всю раневую поверхность не хватит, хотя бы центр закрыть. По краям потом можно островковую пластику сделать, но это уже детали.
Розенберг отложил трубку, прижал снимки к стеклу и стал рассматривать их более внимательно.
– Идеи ваши, товарищ Колдунов, попахивают маразмом, – наконец резюмировал он.
– Маразм у тех, кто считает, что с такой опухолью можно жить! – парировал Ян Александрович. – Во-первых, она постоянно кровоточит, во-вторых, давит на сосуды, пищевод и трахею. Бабушка не может ни дышать, ни есть нормально, а от нарушения кровообращения в мозгу испытывает постоянные головные боли. Эта чертова опухоль весит килограмма четыре, больше, чем новорожденный ребенок, потаскай-ка такое на шее! Не говоря уже о том, что это фабрика разных токсинов и дурных гормонов. И ты только представь, что будет, когда опухоль проест сонную артерию! Бабушка же в собственной крови утонет!
Розенберг кивнул и приступил к изучению следующего снимка.
– Давайте не будем бросаться словами, – мягко сказал начмед. – Можно ли, нет ли жить с такой опухолью, должна решать сама пациентка. Это ее выбор: ходить с опухолью или подвергнуться риску операции.
– В том-то и дело, что она не может больше терпеть! – сказал Колдунов. – Год уже по врачам ходит, просит прооперировать, а в ответ слышит только невразумительные отмазки. Якобы на химии все должно рассосаться, потом на лучевой терапии. Я почти уверен: если бы она пришла ко мне год назад, опухоль можно было бы убрать без сложного протезирования и пластики. Но для этого ребятам из онкологической службы должно было хватить честности признаться: опухоль неоперабельна только потому, что мы не умеем оперировать! Сказали бы ей: ищите другого хирурга, и она бы в конце концов нашла. Но нет, разве могут наши ведущие онкологи признаться в своей некомпетентности! Зачем, лучше они станут травить человека химией, долбить лучами, авось, помрет по-быстрому и не будет им глаза мозолить.
– Вот после чего она действительно помрет, так это после нашей операции. То, что ты предлагаешь, это хирургический метод эвтаназии, ничего больше, – высказал свое мнение Розенберг.
Колдунов ответил, что, если бабушка и погибнет во время операции, входить в наркоз она будет с надеждой. Эвтаназия – признанное поражение, а рискованная операция – борьба, так что разница принципиальная. Пусть шансы на благополучный исход операции невелики, но без нее их вообще нет.
Розенберг еще раз внимательно просмотрел все данные обследования, вздохнул и мрачно поинтересовался:
– А как она вообще, эта бабушка?
– Нормально. Метастазов нет, тяжелых сопутствующих заболеваний тоже. Семьдесят пять лет, закаленные организмы таких бабушек обычно хорошо переносят тяжелые операции. Раз организм протянул семьдесят пять лет без капремонта, значит, запас прочности имеется.
– Тут ведь в чем сложность? Если начнем оперировать, остановиться не сможем. Это тебе не живот – открыл, в брюшной полости сориентировался: ага, неоперабельно, и быстренько зашиваешь. Здесь мы пока всю опухоль не уберем, истинных границ ее не узнаем. Кровить будет очень сильно, а лигировать сосуды по ходу операции мы не сможем, опухоль нам весь обзор закроет. Я уже не говорю про всякие там нервные стволы, за которые если дергать, можно остановки сердца добиться. Это ладно, анестезиолог подстрахует. Но остальное…
– Да знаю я, что это не Рио-де-Жанейро и даже не Копенгаген, – вздохнул Ян Александрович.
Тут в дежурку зашла недовольная терапевт. Судя по всему, она хотела высказаться, но, увидев грозную, несмотря на маленький рост, фигуру Ильи Алексеевича, молча шлепнула на стол перед Ладой историю болезни и ушла.
Лада с сожалением отложила едва начатый шоколадный батончик.
– Жду вас в операционной минут через двадцать, Ян Александрович, не раньше. Хочу эпидуральный катетер поставить. Процедура отнимает время, но зато снижается дозировка токсичных препаратов и хорошо помогает против пареза кишечника после операции.
– Делай как нужно, Лада. Ты же знаешь, я тебе на сто процентов доверяю.
– Не забудьте, дорогой товарищ Колдунов, жене позвонить, предупредить, чтоб не ждала, – уходя, заметила реаниматолог. – А то она на концерт соберется, оденется, накрасится…
Громко проклиная собственный склероз, Ян Александрович схватил телефон.
– Катя, – промямлил он, – тут такие обстоятельства, понимаешь… Ты уже знаешь?.. Откуда?.. Сама догадалась?.. Нет, неправда, один раз мы с тобой ходили в филармонию! Тебе кажется, я специально вызываю больных на операцию в те дни, когда мы куда-то собираемся?.. Не кажется?.. Ах, ты уверена… Ты моя умница! И насчет денег тоже догадайся… Что ты говоришь? Рада, что все в нашей жизни идет как всегда? – И Колдунов беззаботно расхохотался.
Диана вспомнила мамины наставления: пожалей мужчину, если он виноват перед тобой. Жена Колдунова рассчитывала пойти на концерт и теперь имеет полное право обижаться на мужа, который остался на бесплатную операцию, хотя вовсе не обязан был это делать. Выражение недовольства или даже скандал выглядели бы вполне естественно. Но вместо этого Катя ободрила мужа. Теперь, ожидая его с работы, она может рассчитывать на его хорошее настроение. Правда, только в том случае, если операция пройдет нормально…
– Катя, а может, Оля с Леной посидят с младшими? – продолжал Колдунов телефонный разговор. – Они еще в школе? Почему?.. За что наказали?.. Блин, Катя, все нормальные люди списывают математику на уроке музыки! Поверяют алгеброй гармонию, что здесь такого? Так, а кто же их заберет? Они не могут в десятом часу ехать одни через весь центр.
– Я могу забрать, – предложил Розенберг.
Колдунов благодарно похлопал его по плечу, заручился обещанием, что, если в машине будут дети, он не пустит за руль Диану, и, нежно простившись с женой, вновь уставился на друга нетерпеливыми глазами:
– Ну так что? Оперируем?
– Если подумать, можно рискнуть…
Илья Алексеевич ухмыльнулся:
– Как говорилось в известном фильме про гусаров, тут либо думать, либо рисковать. Я вот чем больше смотрю на эти снимки, тем мне страшнее становится.
– Оно, конечно, так… – Розенберг снова закурил свою трубку. – Но если разработать стратегию, сначала выделить пищевод с трахеей, сосуды выше и ниже опухоли, быстро ее удалить, остановить кровотечение и заняться пластикой, операция может получиться. – Он придвинул к себе заключение компьютерной томографии и стал рисовать прямо на его обороте: – Вот, нижний полюс примерно на этом уровне, а чтобы надежно взять сосуды, придется пересечь ключицу. Но основные проблемы ждут нас при выделении вышележащих артерий. Опухоль-то почти у основания черепа заканчивается. Знаешь, Ян, давай сделаем ей ангиографию и дуплекс. Вдруг там сосуды давно тромбированы и протезировать не надо? И вообще у тебя всего десять минут осталось, давай посмотрим больную, а детали завтра обговорим по телефону.
– А ее здесь нет. – Колдунов с вызовом посмотрел на начмеда.
Тот смутился и закурил.
– Я отказал ей в госпитализации, – сообщил он Розенбергу, – но другого выхода у меня не было. Вы представляете себе, сколько стоит эта операция? Тут одной крови уйдет литров пять, а каждый флакон донорской эритромассы стоит около двух тысяч рублей. Тысяч пятнадцать на операцию, да и в рамках предоперационной подготовки хоть две дозы перелить надо. Итого двадцать тысяч рублей только на кровь. Это как минимум. А наш дорогой начальник донорского пункта бесплатно выдает продукты для переливания только при непосредственной угрозе жизни. А при наличии онкологического заболевания не надейтесь получить у него бесплатно хотя бы один эритроцит. Дальше, вы хотите протезировать сосуды. Чем? Хорошую подкожную вену вы у бабульки не найдете, значит, остается синтетика. Закрывать протезы вам будет особо нечем, кроме перемещенного лоскута, а он далеко не факт, что приживется. Значит, нужно брать хорошие протезы, то есть еще около штуки баксов. А то и больше, мы давно не закупали. Про нитки я уже не вспоминаю, пара тысяч рублей погоды не делает. Антибиотики, средства, улучшающие микроциркуляцию, барокамера, питательные смеси, ибо для заживления такой огромной раны необходима тройная норма калорий, белков и витаминов. И это еще далеко не полный перечень необходимого для выживания бабульки. Но если не запастись всем этим, получится операция ради операции.
– Видишь, Яша, как нам повезло с начмедом? – сказал Колдунов. – Илья Алексеевич невропатолог, а все наши хирургические проблемы понимает. Илюша, но можно же положить бабушку по «Скорой помощи». Вот я сейчас пойду оперировать деда, думаешь, его операция дешевле обойдется? Ведь все то же самое потребуется.
– Маленький нюанс. Ваша бабушка иногородняя, полис у нее здесь не действует. Это первая позиция. И второе: на лечение распространенных форм рака у нашей больницы нет лицензии, поэтому страховая компания этот случай не оплатит, даже будь у бабушки пять полисов. Такие уникальные операции должны делаться в научных учреждениях федерального уровня, там и оборудование, и финансирование, квоты федеральные выделяют.
– А знаешь, сколько туда в очереди стоять? – Колдунов выругался.
– Да у тебя же основное место работы – академия, – сказал начмед. – Туда и клади бабульку.
– Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем нищему гражданскому лицу попасть в академию. У самой бабушки денег – то, что с пенсии скопила, а родственнички ее, странные люди, говорят: гарантий нет, так нечего и заводиться. Илюша, давай что-нибудь придумаем, а?
– «Что-нибудь» – это объяснение прокурору, почему мы потратили сто тысяч больничных денег на лечение заболевания, которое не имеем права лечить. А если она умрет, у нас даже спрашивать ничего не будут. Тебе – преступная халатность, мне – превышение полномочий. Тем более, сам говоришь, у нее такие родственники.
– Это закон жизни, – Диана встала помыть чашки, напоминая, что Колдунову пора в операционную. – Чем меньше родственники ухаживают за живым, тем с большим пылом строчат жалобы, когда он умер.
Розенберг строго посмотрел на жену и шевельнул бровью.
– Ты хочешь сказать, человеку надо отказать в шансе на жизнь потому, что у него такая семейка?
– Нет. Просто все надо сделать так, чтобы родственникам было не к чему придраться.
– А я не представляю себе, как это сделать, – веско произнес начмед. – Я даже в управлении советовался, там такая симпатичная девушка есть… Рассказал ей о ситуации, мол, профессор Колдунов планирует в нашем скромном заведении уникальную операцию с привлечением известного доктора Розенберга. Говорю, если все получится, это будет нам такой пиар! Помогите, говорю, оформить. Девушка обещала подумать, но что-то не звонит.
Колдунов поднялся, откусил на дорожку с другого конца Ладиного батончика и стал прилаживать на шевелюру хирургический колпак. Тщательность в надевании головного убора объяснялась не повышенным интересом к собственной внешности, а необходимостью: сложно выдержать шесть часов напряженной работы, если колпак давит голову, прижимает ухо или сползает на глаза. Поправлять его во время операции нельзя – стерильными руками можно прикасаться только к ране и инструментам.
Розенберг убрал в кисет табак и трубку.
– В принципе я согласен, – сообщил он. – Но мы не можем ее оперировать на улице. Хоть в какой-то стационар надо оформить.
* * *
Диана предполагала, что в ожидании наказанных колдуновских девочек придется гулять по центру, но Розенберг, оставив ее в машине, поднялся наверх и быстро решил вопрос: через пятнадцать минут он вышел из школы в сопровождении довольных Оли и Лены.
Диана была с ними знакома, они иногда заходили к Колдунову на работу. Она потребовала, чтобы Розенберг накормил их мороженым, и оценила его деликатность, когда они отправились не в дорогой ресторан, а в демократичное кафе.
– Вот видишь, – назидательно сказала она, когда Оля с Леной были сданы на руки Кате, – Колдуновы даже не вспоминают, что это их приемные дети.
– А ну закрыла тему! – вдруг заорал ее муж.
Диана решила обидеться.
Она дулась почти до одиннадцати вечера. Но потом ей надоело сидеть в одиночестве в своей комнате и, сменив халат на джинсы и футболку, она спустилась вниз. В гостиной она пощелкала пультом, не нашла ничего интересного и вдруг поняла, что проголодалась: из-за обиды она не стала ужинать.
В кухне Розенберг ел столовой ложкой торт со взбитыми сливками и одновременно разговаривал по телефону. Увидев Диану, он затряс головой и энергично потыкал ложкой в торт.
«Наверное, предлагает разделить трапезу», – догадалась Диана, налила себе зеленого чаю и примостилась рядом с мужем.
– Не сдается начмед? Что ж, по должности он обязан интересы больницы ставить выше дружбы с тобой… – Диана поняла, что Розенберг разговаривает с Колдуновым и обсуждается все та же иногородняя бабушка с опухолью. – И в академию никак? Сколько?! И это только за то, чтоб положили? Совсем обалдели, даже у меня расценки меньше. Обидно, слушай, я уже загорелся… Атлас полистал, прикинул, как дефект мышц замещать буду… Слушай, а давай я ее к себе положу! Формально это почти что пластическая операция, только сложная и нестандартная… Да, можно сказать, и эстетическая хирургия, – он засмеялся. – Ведь трудно представить себе что-то более неэстетичное, чем распадающаяся раковая опухоль. Все, я решил, положим ко мне в клинику. Я бухгалтеру скажу, пусть проведут ее как-нибудь, типа благотворительности… – Слушая возражения Колдунова, он активно работал ложкой. – А что кровь? Вызову трансфизиологическую бригаду, как обычно. Сколько там твой начмед насчитал денег? Сотню тысяч? Не обеднею. Родственники пусть ко мне зайдут только на беседу, пусть видят нашу доброту, но надеюсь, они тебе гонорар заплатят и часть лекарств купят. Благотворительность благотворительностью, но полными лохами ощущать себя тоже не хочется. Договорились?
Попрощавшись, он небрежно бросил трубку на окно.
– А где мой торт?
– Я его в холодильник убрала, ты же почти половину съел, это вредно.
– Ну, если меня ничем другим не кормят…
– Сейчас пожарю котлеты.
– Не надо, я уже не хочу, давай просто чаю выпьем.
Диана включила чайник.
– Ты собираешься положить эту бабушку с опухолью к себе в клинику? – уточнила она.
– Да! Могу я за десять лет сделать хоть одну полезную операцию?
– Колдунов говорил, что там вредные родственники… Скажут потом, что ты под видом благотворительности из них последние деньги вытряс. Кроме того, насколько мне известно, у твоей клиники нет лицензии на онкологические операции.
Розенберг выпрямился и бросил на нее недобрый взгляд.
– Я буду благодарен тебе, Диана, – ледяным тоном отчеканил он, – если ты станешь высказывать свое мнение и давать мне советы только тогда, когда я попрошу об этом. Если ты хочешь жить со мной дружно, не суйся в мои дела. Я не собираюсь искать в собственном доме углы, где я мог бы говорить по телефону, не опасаясь быть услышанным. Переносить деловые встречи на нейтральную территорию для того, чтобы избежать твоих комментариев, я тоже не собираюсь. И главное, не заводи со мной задушевных разговоров! Если я захочу с тобой чем-то поделиться, то сделаю это без принуждения. Ты меня поняла?
– Да. Обещаю, что больше никогда не заговорю с тобой первой.
Диана встала и вышла из кухни, еле удержавшись, чтоб не хлопнуть дверью.
«Ничего, в сущности, не случилось, – уговаривала она себя. – Ты ничего не потеряла, потому что ничего и не было. Никакой близости. Зато есть крыша над головой, автомобиль, подарки, деньги… Тебе скучно и одиноко? Готовься к экзаменам в университет, твой муж уже договорился с репетиторами, и они ждут твоего звонка, чтобы начать занятия. Ты просто замкнулась на Розенберге, и это понятно, поскольку он единственный человек, которого ты видишь более или менее регулярно. Ты полностью вырвана из социальной жизни, поэтому его фигура стала для тебя такой значимой, ведь только через него ты общаешься с реальным миром. Ничего, вот поступишь на исторический, появятся новые интересы и знакомства, и плевать тебе будет на его проблемы. Пусть живет как хочет!..»
То ли педагоги попались хорошие, то ли Диана за десять лет достаточно однообразной работы ухитрилась не лишиться сообразительности и хорошей памяти, но наука давалась ей легко. За два месяца занятий она освоила программу и на экзаменах отвечала вполне прилично.
Розенберг радовался ее поступлению так, словно это случилось только благодаря Дианиным личным усилиям, а не его деньгам. В подарок студентке он купил изящный портфель и настоящий «паркер». Портфель выглядел вызывающе дорого, и Диана решила пока не ходить с ним на занятия, а присмотреться сначала к однокурсникам, есть ли у них такие вещи. Ей и так будет трудно найти себе друзей, ведь она лет на семь-восемь старше остальных студентов, а если еще начать демонстрировать свое богатство…
Из этих же соображений, а вовсе не из-за пробок, она решила ездить на учебу в метро, хотя к началу осени уже вполне уверенно управляла своей красной «Маздой». Розенберг больше не смеялся над тем, как робко она перестраивается из ряда в ряд, как при малейших признаках опасности сразу жмет на гудок и как бормочет молитвы, обгоняя старенькие «Жигули». Теперь ему даже нравилось, когда жена его возила.
После того как он отчитал ее за вмешательство в его дела, Диана держала слово и не задавала ему никаких вопросов, кроме «что приготовить на ужин?». За едой они вели легкие, ни к чему не обязывающие разговоры да иногда обсуждали вопросы домашнего хозяйства.
Интимная жизнь супругов тоже не таила никаких сюрпризов. Диана знала: если Розенберг два дня не приходил к ней, то на третий скорее всего придет. Она уже знала его привычки, всю обязательную программу ласк, которую он считал нужным выполнить перед тем, как заняться собственно сексом. Оргазма она не испытывала, но по этому поводу не грустила и на вопрос мужа: «Тебе было хорошо, зайчик?» – всегда отвечала утвердительно.
Она играла роль, назначенную ей мужем, зная, что любые попытки выйти за ее рамки могут вызвать у него раздражение и агрессию.
Однажды он после секса дольше обычного не уходил к себе, лежал в ее кровати, и Диане захотелось приласкать его. Она осторожно погладила Розенберга по голове, поцеловала в макушку – в ее движениях не было ничего сексуального, только нежность. Но муж тотчас же вскочил с постели, пробормотал: «Ну, спокойной ночи, зайчик», – и убежал.
Больше она не пыталась его приголубить, но было очень обидно, что ее нежность и участие и искреннее желание помочь – словом, все то, ради чего люди и соединяются в семьи, – не только не нужны ему, но и вызывают неприязнь.
«Уж конечно, он не стал бы убегать от ласки своей Ольги Алексеевны, – желчно думала Диана. – И пусть она целовала его, а потом неслась на свидание с профессором Дороховым, это не важно! Да все мы, люди, такие! От одного человека нам достаточно мимолетного взгляда, а другой нам жизнь свою под ноги бросит, так мы наступим и дальше пойдем. Любовь – что это, как не оправдание несправедливости и неблагодарности? Наверное, Розенберг считает, что не обязан отвечать на мою нежность, поскольку меня не любит. Он не хочет привязываться ко мне сильно, чтобы не предавать первую жену. Точнее, свою любовь к ней. Ему важно знать, что у него было великое чувство. Мне тоже много лет важно было думать, что я любила Стасова с нечеловеческой силой, так, как не любили до меня и не будут любить после. До чего же хотелось исключительности и трагичности своей судьбы! У него, наверное, то же самое. А если он сблизится со мной, значит, с Ольгой Алексеевной у него все было как у всех, и со мной тоже все как у всех. Скука, рутина…»
В отпуск Розенберг уехал без нее. Целый месяц болтался по Европе с младшими девочками, а потом они втроем навестили в Магадане Милу. Диане так и не удалось познакомиться с падчерицами.
Желание изолировать ее от семьи было непонятным и очень обидным.
Вдруг он вообще скрыл от младших, что женился? Вдруг собирается развестись с ней? Но зачем? Где он найдет себе более покладистую жену?..
