Глава 12
На следующий день Колдунов узнал о ее болезни. Когда она рассказывала, в кабинете присутствовал Громов, но это почему-то нисколько не удивило Яна. Как все оказалось просто, когда Лука был рядом!
«Почему так? – недоумевала Вероника. – Почему, когда я была совершенно одинока, мне казалось стыдным и почти невозможным рассказывать о своей беде? Да потому, что я была никому не нужна! Зачем бороться за жизнь, если не было на свете ни единого человека, которому мой уход причинил бы настоящее, глубокое горе? За такую никчемную жизнь действительно стыдно было цепляться. А теперь у меня есть Лука, и мы будем бороться вместе…»
Колдунов расстроился сильнее, чем предполагала Вероника.
– Прости, но я не могу реагировать только как врач, – глухо сказал он. – Я слишком хорошо отношусь к тебе, чтобы сейчас сохранять спокойствие. Дай мне тайм-аут две минуты.
Он распахнул окно и высунулся на улицу чуть ли не по пояс, угрожая свернуть горшки с цветами.
– Эй, осторожнее с геранью, – предупредил Громов.
– Это не герань, – сказала Вероника.
– Не важно. – Колдунов сел за стол, оставив окно открытым. – Что ж ты сразу не пришла ко мне, балда?
– Ян, не ругай меня. Даже если бы я прибежала к тебе через десять минут после установления диагноза, это мало что изменило бы. Ведь опухоль растет такими бешеными темпами, нож и химия вряд ли сдержали бы ее. Прооперировалась бы я, допустим, а сейчас был бы ранний рецидив. Я же знаю, что рак лечить пока еще не научились.
Колдунов постучал себя по лбу.
– Дорогая Вероника, когда вы говорите, впечатление такое, что вы бредите. Ладно, спишем на нервный шок. Ругать я тебя не собирался. Сейчас мы все немного успокоимся, покурим, а потом я посмотрю тебя и данные компьютера и обязательно что-нибудь придумаю. А уж твой тезис о том, что рак неизлечим, вообще не выдерживает никакой критики. Говорить так на современном этапе развития медицины – все равно что утверждать, будто Земля плоская.
– Ян, ну кому ты это говоришь! Я же сама врач! Этими речами ты мог бы вернуть веру в жизнь какой-нибудь библиотекарше, но уж мне-то…
– А ты хуже библиотекарши! Ты – организатор здравоохранения, следовательно, смыслишь в медицине даже меньше, чем она. Тебе по долгу службы требовалось думать, что рак – абсолютно смертельное заболевание, вот ты и думала. Конечно, лечение злокачественных опухолей – дело затратное. Но эффективное, черт возьми! Знаешь, сколько я оперировал больных с четвертой стадией? С настоящей четверкой, когда и метастазы, и местное распространение? И примерно каждый четвертый из них живет больше пяти лет! Это только после оперативного лечения. А химия, а лучевая терапия, биотерапия! У меня одна пациентка ребенка родила, после того как я ей здоровенный метастаз из печени удалил! Уже десять лет прошло, и она прекрасно себя чувствует. Так что учти, Вероника, рак – это не смертный приговор. Но ты, как бывшая чиновница, привыкла думать иначе. И я объясню тебе почему. Просто наше здравоохранение, черт его дери, сейчас живет по законам военного времени, хотя уже скоро семьдесят лет как мир. Задача здравоохранения – не обеспечить каждого человека необходимой ему медицинской помощью, а вернуть в строй максимальное количество бойцов. Вот тебе и ответ, почему рак у нас до сих пор смертельное заболевание. Просто невыгодно с этими больными возиться. Вбухивать в них кучу денег без гарантий, что потом они эти деньги государству отработают. Да и практические врачи тоже не все хотят с таким контингентом иметь дело. Операции тяжелые, длятся иногда по десять часов, без переливания крови не обойдешься. А послеоперационный период… Антибиотики нужны хорошие, специальное питание, антиоксиданты. В среднем на полторы тысячи в день. Государство ничего нам не дает, все из личных средств больного. И кому охота с этим возиться?
– Колдунов, бедственное положение нашего здравоохранения не отменяет истину, что рак вылечить невозможно.
– Послушай, кто из нас профессор, а? – рявкнул он. – Я тебе ответственно заявляю, что даже четвертая стадия рака – еще не приговор. Ну сама подумай, стал бы я тебя уговаривать на тяжелое и болезненное лечение, если бы не верил в успех?
– Стал бы… – забормотала Вероника. – Чтобы у меня была надежда на выздоровление… Надежда нужна человеку…
– Ох, как все запущено, если у нас такие безграмотные главврачи.
– Ничего, недолго терпеть осталось!
– Посмотри мне в глаза. – Выйдя из-за стола, Колдунов подошел к Веронике и взял ее за подбородок. – Запомни: когда я говорю, что рак можно вылечить, и ты, если будешь лечиться, проживешь еще лет тридцать, я не лгу и не успокаиваю тебя. Это медицинский факт, объективная реальность, и то, что ты не в курсе современных достижений онкологии, дела не меняет. И вообще, стыдно, Вероника. Главврач должен хоть что-то знать о медицине, кроме средней стоимости койко-дня. Блин, ну ты меня и разозлила! Ладно, давай я тебя посмотрю.
Громов вышел, она легла на диван. Колдунов долго мял ее живот, фыркал, снова мял, потом задумчиво разглядывал томограмму и опять принимался пальпировать живот.
– Странно… Ну-ка, покажи ноги. Отеков нет… Так, повернись на бок.
Вероника повернулась, и докторская рука погрузилась ей глубоко под ребра.
– Теперь на другой бок.
– Ты что, тренируешься на филиппинского медика? – огрызнулась она. – Мне же больно!
– Извини, увлекся. У тебя есть хороший гинеколог?
– Только она в Москве живет. Марьяша, ты ее знаешь.
– Ага. Понимаешь, Вероника, какая странность… Ты не спортсменка, брюшная стеночка у тебя довольно мягкая. Все органы брюшной полости для пальпации доступны, а вот узлов, которые видно на компьютере, я не ощущаю, хотя и должен.
– Но они же не могли рассосаться.
– Всякое в жизни бывает… Скорее всего, они очень мягкие, значит, легко удалимы. Конечно, я возьмусь тебя оперировать, только мне в помощники нужен опытный гинеколог. Уберем всю эту пакость, потом путевую гистологию сделаем, знаешь, теперь операционный материал проводят через специальные тесты и таким образом подбирают нужный вариант химиотерапии. Несколько курсов пройдешь в течение года, и все, ты здоровый человек. Ну что, звоним Марьяше?
– Звоним.
Еще вчера Вероника скорее наложила бы на себя руки, чем призналась Марьяше, что у нее рак яичников. А сейчас она радовалась тому, что есть человек, который наверняка захочет ей помочь.
Колдунов включил на телефоне громкую связь.
– Алло! – раздалось из телефона.
– Марьяша, привет. Это профессор Колдунов из Петербурга.
– Здрасьте, профессор.
– Веронике Смысловской нужна твоя помощь.
– Она что, от тебя залетела? Ну вы даете!
– Нам не до шуток, Марьяша. Вероника серьезно больна.
– Господи…
– Короче, когда ты можешь приехать? Предупреждаю, дело не терпит.
– Ради Вероники я брошу все, – отчеканила Марьяша, – сегодня выезжаю.
– Вот и славно. Учти, тебе придется задержаться дня на четыре. Подробности не хочу по телефону рассказывать. Приедешь, тогда и поговорим.
– Хорошо. А сама Вероника далеко?
– Рядом.
– Вероника, ты, пожалуйста, не волнуйся! – зачастила подруга. – Приеду, и все поправим. Не переживай, прошу тебя.
– Да я особо и не переживаю. Зачем, когда рядом такие люди?
– Умница.
– Марьяша, я все оплачу. Покупай билет на «Сапсан». Ты будешь жить у меня или в гостинице? Скажи, я тогда сниму номер прямо сегодня. И как только купишь билет, позвони, я встречу тебя на вокзале.
Но Марьяша сказала, что в Питер приедет на машине, ее привезет муж, и, если Вероника не против, они вместе поживут у нее.
А вечером ее ждал сюрприз: Громов не только решил переехать к ней, но и привез свою маму. Это была полная женщина лет семидесяти, с надменным лицом, которое, правда, часто озарялось улыбкой. Звали ее Наталья Соломоновна, и она сразу обратилась к Веронике на ты.
Увидев, что квартира толком не убрана после ремонта, Наталья Соломоновна сказала:
– Пока ты будешь в больнице, мы с Лукой наведем тут порядок. Раз вы с ним решили быть вместе, то будет неприлично, если он на это время вернется ко мне. Но кормить-то его надо. Ты не возражаешь, если я тоже пока поживу у тебя?
– Конечно, нет.
– Скажу тебе по секрету, что мне тоже делали такую операцию. Первые дни после операции, конечно, было тяжело… Но с тех пор прошло двадцать лет, а я, как видишь, жива и здорова!
Глядя на то, как Наталья Соломоновна тут же начала суетиться по хозяйству, Вероника подумала: до чего же странная женщина! Сын нашел себе умирающую бабу, которая никогда, даже если вдруг и вылечится от рака, не подарит ему наследника, а она, вместо того чтобы вопить «Выбрось эту дурь из головы!», принимается невозмутимо готовить ужин.
А на следующий день приехали Марьяша с мужем, и Вероника ощутила себя в центре внимания… Так хорошо ей было среди близких, переживающих за нее людей! Жаль только, что эта идиллия продлится совсем недолго, скоро ей придется ложиться на операцию… Но все равно, уезжая в больницу, она не запрет пустой дом, нет, в квартире останутся люди, которые будут гладить для нее свежий комплект белья, варить клюквенный морс и готовить паровые котлеты – Вероника знала предстоящее ей меню, поскольку слышала, как Наталья Соломоновна обсуждала его с Марьяшей. А Марьяшин муж был твердо убежден, что лучшее лекарство на все случаи жизни – красное вино, и обещал обеспечить Веронике бесперебойные поставки.
Вообще-то Вероника была уверена, что не перенесет операцию. Но это будет смерть без мучений, под наркозом. К тому же она, пусть в самом конце жизни, пусть всего несколько дней, но успеет побыть счастливой!..
В эти дни она часто вспоминала Костю. Он умер, будучи гораздо моложе ее нынешней, и умер в муках. Правда, он не знал, что смертельно болен, но разве двадцатилетний человек может поверить в свою скорую смерть?..
За два дня до операции она уехала из дома – ей захотелось погулять в окрестностях Военно-медицинской академии. Общежитие, где они с Костей были так счастливы, давно снесли. Зато учебный класс, где они впервые были вместе, остался почти таким же, как тогда, и Вероника долго сидела за партой, вспоминая свою первую ночь любви… А потом она пошла в бар гостиницы «Санкт-Петербург», заказала бокал вина и кофе…
Наверное, виновато было вино, но она вдруг отчетливо увидела на соседнем стуле Костю.
– Скоро мы встретимся, – еле слышно прошептала она, – и больше никогда уже не расстанемся.
Костя улыбнулся, но покачал головой отрицательно.
Галлюцинация исчезла.
– Вдобавок к онкологии я еще сошла с ума, – весело сказала Вероника вслух.
Официант, решив, что она зовет его, подошел к столику.
– А не так уж плохо все и было! – сказала она ему и попросила принести еще вина.
За дверью, кажется, ругались. Она прислушалась.
– Ты не будешь сидеть с Вероникой! – кричал Громов. – Выкинь эту блажь из головы, ты же сама больная женщина.
– Я? Больная? Спасибо, сынок!
– У тебя желчный пузырь вырезан!
– Вот без тебя наука не знала, какую важную роль играет желчный пузырь в нашем организме! Без него, оказывается, ни в магазин сходить, ни занавески повесить, ни с невесткой посидеть!
– С Вероникой буду сидеть я.
– Но как же… Она ведь женщина.
– И что дальше?
– Она будет стесняться тебя.
– Ой, мама! Думаю, не будет.
Вероника хихикнула и поскорее нажала на кнопку звонка. Это тоже было новым ощущением – звонить в собственную квартиру.
– Наконец-то! Где тебя носит, интересно знать? – накинулся на нее Громов. – Ужин давно готов.
Наталья Соломоновна захлопотала, Вероника пошла мыть руки и присела на край ванны – от счастья у нее внезапно закружилась голова.
Эсфирь Давыдовна говорила: если хочешь быть счастливой в браке, запомни – мужчина не добыча, а друг! Но слова «брак» и «семья» всегда были для Вероники синонимами. Строить семью значило для нее строить отношения с мужчиной. Свое совместное существование с Надей и отцом она никогда не считала семьей. Она была сама по себе, а Надя с отцом – по другую сторону баррикад, хотя оба любили порассуждать о семейных ценностях. Впрочем, возможно, они-то как раз и были семьей. Но Вероника к их семье не принадлежала.
Так что же такое семья? Это содружество людей, готовых утешать и поддерживать друг друга. Наталья Соломоновна так деликатно заботилась о ней, что Вероника думала: интересно, почему считается, что детям лучше жить отдельно от родителей? «Допустим, сейчас она возится со мной, потому что я больна. Интересно, а если бы я была здорова, она что, придиралась бы ко мне, требовала готовить только те блюда, которые любит ее сын, и заставляла бы класть полотенца в строго отведенные для них места? А даже если и так! Главное не это, а то, что в трудную минуту я могу на нее положиться… Для того чтобы жить мирно, нужны всего-то две вещи – уступать и заботиться друг о друге. Ну пожалуй, еще одна – не вести счет своим уступкам. Все. Этого достаточно, чтобы людям всегда хотелось домой. В свою семью».
Вероника вспомнила, как однажды Катя Колдунова разоткровенничалась с ней о сложных отношениях со своей матерью.
– Представляешь, я как-то заехала к ней, а у нее на столе лежит книга «Психопатический круг в семье».
– С подзаголовком «Как его создать и поддерживать»? – засмеялась Вероника.
– Типа того. И знаешь, я так ярко себе представила – вот семья сидит за столом, а над ней такой круг, вроде нимба, и он весь гудит от напряжения. Но ведь надо очень много злой энергии, чтобы питать этот психопатический круг! А выключи питание, и он сам собой погаснет…
«Если я вдруг выживу, то никогда не буду питать своей энергией психопатический круг, – пообещала себе Вероника. – Я найду для нее лучшее применение».
По молчаливому соглашению никто не напоминал ей о предстоящей операции, но срок ее неумолимо приближался. Благодаря тому, что рядом с Вероникой постоянно находилась Марьяша, ей разрешили беспрецедентное – ночевать накануне операции дома. А еще днем к ней заехала Саня, любимый анестезиолог Колдунова и Миллера. Саня оказалась в Питере по важному делу – ей не терпелось показать отцу недавно родившегося внука. Веронике неловко было отвлекать ее от семейных забот, но, узнав, что Смысловской требуется помощь, Саня безапелляционно заявила, что наркоз даст она, и никто другой.
– Но ты же кормишь грудью, – возражала Вероника. – А препараты для наркоза попадают в молоко. Это может повредить ребенку.
– Ты отстала от жизни! – смеялась Саня. – Я дам такой наркоз, который не повредит ни моему ребенку, ни тебе.
Она оставила ей таблетки и объяснила, как их принимать. В восемь утра Вероника должна была приехать в больницу, где для нее приготовили отдельную палату.
Следуя своим принципам, Смысловская не хотела использовать служебное положение и пыталась требовать, чтобы ее, как обычную больную, поместили в общую палату хирургического отделения. Но Колдунов жестко пресек эти порывы.
– Что за легкомыслие? – возмутился он. – Тебе предстоит серьезная операция, и послеоперационный период будет тяжелым. Считай, что отдельная палата необходима тебе по медицинским показаниям.
«Он не хочет, чтобы я умирала на глазах у других пациентов, – догадалась Вероника. – И он, конечно же, прав».
…А пока она не могла надышаться неожиданно свалившимся на нее счастьем и смаковала каждую его секунду.
* * *
Марьяша, объявив, что ей надо отдохнуть перед завтрашней операцией, вместе с мужем удалилась к себе в комнату, захватив горку оладий с яблоками, приготовленных Натальей Соломоновной. Сама Наталья Соломоновна уехала домой, в сотый раз напомнив Веронике, где лежат вещи, которые завтра надо взять в больницу.
Вероника с Громовым сидели на кухне, курили и беззаботно болтали о разной ерунде.
Внезапно раздался звонок в дверь.
– Кто бы это мог быть? – спросил Громов.
– Думаю, это моя сестрица, – предположила Вероника и не ошиблась.
В последнее время Надя перестала мучить Веронику своими визитами, довольствуясь разговорами по телефону. После того как стали известны результаты компьютерной томографии и выяснилось, что время для операции упущено, она продолжала настаивать на химиотерапии. Разговоры неизменно заканчивались вопросом, встала ли Вероника на учет у районного онколога, и Вероника каждый раз обещала сделать это при первой же возможности. О предстоящей операции она не сообщила Наде из суеверия. Кроме того, она сама считала операцию авантюрой и знала, что Надя, конечно же, не может ее одобрить.
«А если я умру, никто не помешает ей написать на Колдунова жалобу! – вдруг сообразила Вероника. – И еще неизвестно, чем это для него закончится. Нет, пожалуй, мне умирать нельзя».
В прихожей Надя разделась и пошла на кухню, где мирно дымил в форточку Громов.
– Будем знакомы. Меня зовут Лука Ильич, – вежливо представился он. – Вы будете пить чай?
– Вероника, объясни мне, что здесь происходит! – В голосе сестры моментально зазвенел металл. – Почему на кухне посторонний мужчина? Ты что, вместо того чтобы лечиться, ударилась в разврат?
– Это моя кухня, Надя, а это мой муж. И я не должна ничего тебе объяснять.
– Что значит – муж? По-моему, совсем недавно ты собиралась замуж за другого!
– Собиралась за другого, а вышла за этого! – Вероника опасливо покосилась на Громова, но, кажется, упоминание «другого» не произвело на него никакого впечатления.
– Но как ты не понимаешь, в твоем положении нельзя выходить замуж! Тебе надо лечиться! Я надеюсь, что ты одумаешься…
– Поздно, – улыбнулась Вероника и наступила под столом на громовскую ногу.
Надя внезапно побелела как полотно.
– Что значит – поздно? Может, ты скажешь, что вы официально расписались?
– Да, именно это я и скажу. – На всякий случай она еще и ущипнула бедного Громова, чтоб он не вздумал опровергать ее слова.
– Это правда? – строго спросила у него Надя и получила подтверждение, что да, правда. – Ты с ума сошла! – заорала она на Веронику. – Ты хоть понимаешь, что натворила? Ты ему-то сказала, что у тебя рак яичников в последней стадии?
– А вот это уже криминал, дорогая. Разглашение врачебной тайны. Но мой муж все знает.
– Еще бы! Поэтому он на тебе и женился. Неужели ты не видишь, что это проходимец, охотник за приданым! Что ты наделала!
– Надя, остановись. По-моему, это ты сошла с ума. Ничего плохого я не сделала.
– Не сделала? Конечно, ты всегда думала только о себе! Паразитка, ты готова на все, лишь бы удовлетворить свои желания. А ты подумала, что теперь этот мужик будет претендовать на квартиру и на все? Да какого черта! Нет уж, ничего у вас не выйдет! – Надя повернулась к Громову, и Веронике показалось, что она готова вцепиться ему в волосы. – Хозяином этой квартиры вы не будете. Я обращусь в суд, ваш брак признают недействительным…
– Вы как-то упускаете тот момент, что Вероника жива, – сказал Громов. – И я надеюсь, проживет еще много лет. Мы с вами несколько преждевременно вступаем в борьбу за ее имущество.
– Вот именно, не надо со мной бороться! Вам ничего не достанется!
– Слушайте, перестаньте наконец кричать. – Громов все еще сохранял завидное спокойствие.
Зато Вероника уже начала выходить из себя.
«Нет, ни в коем случае не нервничать, а то таблетки не подействуют и наркоз пройдет плохо. В сущности, что нового я сейчас узнала? Что она спит и видит, когда я умру и можно будет прибрать к рукам мое имущество? Мне это давно известно. Она еще не знает о завещании, бедная женщина».
– Как же ты, дрянь, посмела так поступить со мной! – надрывалась Надя. – Но ничего, Бог тебя накажет!
После этой фразы Громов решил, что время светских разговоров прошло. Он аккуратно взял Надю за талию и без видимых усилий вынес на лестничную клетку. Вслед за ней отправились ботинки и пальто.
Некоторое время звонил звонок, потом раздавались удары в дверь… Наконец наступила тишина.
– Что это было? – В прихожую выглянула Марьяша. – Прибежала, разоралась… Слушай, а что же ты мне не сказала, что вы поженились?
– На самом деле мы еще не успели пожениться… – смутилась Вероника и посмотрела на Громова: неизвестно, как он отреагирует на эти слова. Да, он говорил, что они будут вместе, даже привез свою маму. Но ведь он так и не сделал официального предложения.
– Мы поженимся, как только Вероника выпишется из больницы, – пообещал он Марьяше.
– Понятно. А что это за тетка?
– Моя сестра.
– И она, значит, расстроилась, что наследства не получит. Дело, конечно, житейское, но, надеюсь, ей еще долго придется ждать… О, уже десятый час. Давай-ка, Вероника, принимай таблеточки, и спать. Завтра трудный день.
…Проснувшись в палате, Вероника прислушалась к себе. Ее не тошнило, не знобило, голова не болела. При этом она понимала, где находится, и помнила, что с ней произошло.
Рядом с ее кроватью сидел Громов в белом халате.
Она не спешила признаваться, что проснулась. Сквозь ресницы она видела, как он напряженно наблюдает за капельницей, видимо, боясь пропустить момент, когда ее следует перекрыть. Живот почти не болел, а за окном был светлый солнечный день. Окно палаты выходило на ту же сторону, что и окна ее кабинета. По положению солнца Вероника сообразила, что было часов двенадцать, не больше…
«Значит, не получилось, – поняла она. – Открыли и зашили, поражение оказалось таким большим, что они не стали рисковать. Теперь одна надежда – на химию. Что ж? Если бы рискнули, я умерла бы на операционном столе, а так у меня будет еще несколько недель, и я проведу их с Громовым».
– Привет! – Она открыла глаза и улыбнулась.
– Привет… – Громов не улыбнулся ей, посмотрел сосредоточенно и строго. – Как ты себя чувствуешь?
– Нормально.
– А голова? Ты хорошо соображаешь?
– Прекрасно.
Еще некоторое время он вел с ней разговор на тему самочувствия, и ей это надоело.
– Ты меня утомил! Давай-ка лучше покурим.
– Успеем накуриться, – зловеще пообещал Громов и достал из кармана мобильник. – Она проснулась, – мрачным тоном сообщил он кому-то.
Через минуту в палате появились Колдунов, Марьяша и доктор, делавшая Веронике лапароскопию в Надиной больнице. Лица у всех были самые серьезные.
– Ладно, не трудитесь подбирать слова. – Вероника попыталась улыбнуться, но поняла, что улыбка получилась не очень. – Я знаю, что большая операция не могла закончиться так быстро. И дренажей у меня нет. Слишком поздно, да?
Доктора переглянулись.
– Вероника, дело не в этом… – начал Колдунов.
– Конечно, не в этом! – перебила она и улыбнулась почти нормально. – Ведь я еще жива, и это – тоже жизнь. Мне осталось мало, значит, теперь я буду ценить каждую секунду. И давайте не будем омрачать все бесполезными разговорами.
– Омрачить все-таки придется! – жестко сказала Марьяша. – Потому что мы должны разобраться в ситуации и выяснить истину.
– Ох, ну что тут еще выяснять? – Забыв, что только что перенесла хирургическое вмешательство, Вероника попыталась сесть, но тут же ойкнула от боли.
Вокруг нее немедленно засуетился Громов – стал поправлять постель, взбивать подушку.
На правах смертельно больной Вероника решила покапризничать и потребовала, чтобы ей дали сигарету.
Колдунов протянул ей пачку и щелкнул зажигалкой.
– Может, потом поговорим? – спросил он у коллег. – Дело-то серьезное, а она еще от наркоза не отошла.
– Прекрасно отошла! Но еще раз прошу, не надо больше о моей болезни. Ведь это еще не финал, правда же? Я пройду мощную химию, узлы уменьшатся в размерах и станут операбельными. Тогда вы мне все удалите, и я буду здорова.
– Дело совсем не в этом, Вероника, – сказала Марьяша. – Мы столкнулись с такой странной ситуацией… Ян считает, что это досадная случайность, а мы с Галиной Антоновной думаем – криминал.
Она попыталась сесть на Вероникину постель, но Громов не позволил. Он с важным видом закрутил колесико у системы для внутривенного вливания и пошел звать сестру. Пока та меняла бутылку, в палате висело тяжелое молчание. Поведение коллег казалось Веронике совершенно непонятным, и она никак не могла сообразить, при чем тут криминал. Медсестра уходить не торопилась: она проверила, как закреплена игла в вене, и сделала Веронике замечание за курение. «А еще главный врач», – сказала наглая девчонка и попросила Громова проветрить палату.
Наконец она удалилась.
– Короче, Смысловская, ты, кажется, никогда не болела раком, – с заметным усилием выговорила Марьяша.
– Вот только этого не надо, а? – Вероника не на шутку рассердилась. – Если вы считаете, что никакое лечение мне уже не поможет, так и скажите! Я все уже пережила, со всем свыклась. А вы мне ложные надежды пытаетесь навязать.
– Произошла чудовищная ошибка, Вероника, – тихо сказал Колдунов. – Когда мы сделали тебе лапаротомию, то при ревизии не обнаружили ничего похожего на опухоль. Вообще ничего, понимаешь? У тебя абсолютно здоровый организм.
Вероника переводила взгляд с одного лица на другое. Врачи смотрели на нее очень серьезно, только побледневший Громов опустил глаза и глядел в пол.
Наконец до нее дошло, что только что сказал Колдунов.
– Но почему вы называете эту ошибку чудовищной? – пробормотала она. – Если все так, как вы говорите, ее надо назвать прекрасной.
– Ян, давай я расскажу, – вмешалась Марьяша и все-таки уселась на кровать.
* * *
Посоветовавшись, Марьяша с Колдуновым пригласили на операцию гинеколога из Надиной больницы, Галину Антоновну. План вмешательства был им в общих чертах ясен, но с помощью Галины Антоновны они собирались уточнить темпы роста опухоли. При лапароскопии она могла не заметить измененных лимфоузлов, приняв их за анатомические особенности, и теперь должна была оценить, сильно ли изменилась картина.
Пока открывали живот, Галина Антоновна все сокрушалась, как это она могла пропустить такую серьезную патологию. Ведь она провела очень тщательный осмотр, и состояние брюшной полости не вызвало у нее ни малейших подозрений.
Компьютерные томограммы прикрепили к окну пластырем, она то и дело косилась на них, тяжело вздыхала и называла Колдунова с Марьяшей авантюристами. И это было справедливо: никто другой не взялся бы оперировать такое огромное поражение.
А потом они увидели совершенно здоровый живот!..
Колдунов долго пальпировал забрюшинное пространство в поисках патологии, несколько раз пересмотрел все органы, но так ничего и не нашел. Марьяша, с трудом сохраняя хладнокровие, подошла к окну и стала внимательно изучать снимки.
– Ребята, это не ее компьютер! – сказала она наконец. – Просто подсунули снимки другой женщины.
– Не может быть! – ахнули Колдунов с Галиной Антоновной.
– Смотрите сами. Здесь редкий вариант развития желчного пузыря – внутрипеченочное расположение, а у Вероники он совершенно обыкновенный. Или вот мечевидный отросток. У Вероники вон какой большой, а здесь, наоборот, маленький. Как в детской игре – найдите пять отличий… Допустим, узлы могли рассосаться, но желчный пузырь не мог же у нее забраться в печенку? Если приглядеться, то брюшные полости совершенно разные.
– А гистология? – воскликнула Галина Антоновна. – Ведь я, когда получила ответ, своим глазам не поверила. Может быть, ее тоже перепутали?
– Не слишком ли много ошибок для одной пациентки? – возразил Колдунов.
Началась жаркая дискуссия над раскрытой брюшной полостью. Если гистологический диагноз был верным, то все медицинские каноны требовали удалить матку с придатками.
– Я не верю этому диагнозу! – категорически заявила Галина Антоновна.
Марьяша с сомнением качала головой.
– Хотел бы я знать, какая сволочь так напортачила с томографией! – Колдунов грубо выругался, а Галина Антоновна вдруг удивленно уставилась на него.
Несмотря на остроту ситуации, Марьяша хихикнула – она решила, что на докторшу так подействовал колдуновский мат.
На самом деле та вспомнила, что Надин муж делал Веронике УЗИ и выявил кисту яичника. Надя настояла на лапароскопии, Галина Антоновна никакой кисты не обнаружила, но взяла биопсию. А гистологический анализ показал рак. Теперь все это казалось ей очень странным, и она поделилась своими пока неясными подозрениями с коллегами.
Услышав имя Нади и вспомнив, как та вчера орала на Веронику, Марьяша быстро сложила два и два и предложила Колдунову зашивать брюшную полость.
– Я уверена, что она хотела тебя уморить, – говорила Марьяша. – Недаром же она так бесилась, узнав, что ты вышла замуж. Столько трудов псу под хвост! А план вообще-то был гениальный. Сначала подменила препарат, ей, патологоанатому, это было раз плюнуть, а дальше, как говорится, были возможны варианты. Допустим, ты сразу начала бы лечиться и прооперировалась. Пусть в операционном материале ничего бы не нашли, но тогда решили бы, что повезло, захватили рак в самой начальной стадии, и принялись бы тебя химией долбать. Ну а дальше, я думаю, сестрица бы тебе помогла: инсулинчик бы вколола или хлористый калий струйно ввела. Если человек с такой историей болезни умирает дома, то вскрытие не назначают, а если в стационаре, то она отказ бы написала, как родственница.
Громов смотрел на Марьяшу с ужасом.
– А даже если бы и сделали вскрытие, она ничем не рисковала, – продолжала Марьяша. – Да, следы инъекций, но их бы у тебя столько уже накопилось… Опухоли не обнаружили? Так это химиотерапия помогла! Прекрасно подобрали препарат, только, вот беда, сердце не выдержало. Ты, Вероника, продлила себе жизнь тем, что отказалась вставать на учет и лечиться! Во-первых, ты не получала химиопрепаратов, действием которых можно было объяснить твою кончину, во-вторых, у тебя не было путевых документов, на основании которых можно было выписать свидетельство о смерти.
– Не продлила жизнь, а, можно сказать, спасла, – мрачно сказал Колдунов. – Но какая же ты все-таки балда, Вероника! – неожиданно взорвался он. – Ну почему, почему ты сразу не пришла ко мне?!
– В следующий раз буду умнее, – смущенно пробормотала она. – Хотя, конечно, лучше бы следующего раза не было… Слушайте, а зачем она мне эту липовую компьютерную томограмму впаривала, что-то я не поняла.
– Прав Колдунов: ты действительно балда! – сердито сказала Марьяша. – Ты не соглашалась лечиться, но твое самочувствие не ухудшалось. Конечно, ты не практический врач, – при этих Марьяшиных словах Колдунов хихикнул, – но в конце концов даже ты могла бы заподозрить ошибку, пройти обследование в другом месте, и тогда бы все Надины планы рухнули. Но она сделала очень умный ход! С одной стороны, данные компьютера сразу отменяли операцию. Без ложной скромности скажу, что только такие придурки, как мы с Колдуновым, ввязываются в подобные авантюры. С другой стороны, при таких данных твою смерть прекрасно можно было бы объяснить раковой интоксикацией.
– Господи! – прошептала Галина Антоновна и закрыла лицо руками.
Колдунов молча смотрел в окно.
В лице Громова не было ни кровинки.
– Слушайте, так это что, я не больна? – вдруг спросила Вероника. – Неужели у меня впереди долгая жизнь?
Громов взял ее за свободную от капельницы руку.
– И надеюсь, счастливая жизнь. Во всяком случае, я буду стараться сделать ее такой.
– Но этого не может быть! – жалобно сказала она. – Со мной никогда так не бывало, чтобы все оказывалось лучше, чем я ждала. Вы разыгрываете меня, да, Марьяша? Ты вчера оказалась свидетельницей Надиного визита, вот и придумала сказочку, чтобы меня успокоить?
– Неужели я похожа на человека с настолько извращенной фантазией? – возмутилась подруга. – Но чем больше я думаю об этом диком нагромождении событий, тем больше убеждаюсь, что другого объяснения твоему чудесному исцелению нет. Главное, у твоей сестрицы все бы получилось, если бы ты не доверилась Яну.
– Да уж, одну бы меня она одолела…
– Поэтому, как ни банально это звучит, дамы и господа, люди должны держаться вместе, – нарочито высокопарным тоном произнес Колдунов. – А что касается меня, то я, пожалуй, съезжу вечерком к твоей сестрице. Ну очень хочется потолковать с ней и ее муженьком. Дам ему в глаз, то-се…
– Готова оказать тебе моральную поддержку, – сказала Марьяша. – Потому что официальным путем действовать бесполезно. Никогда не докажешь, что она собиралась тебя убить.
– Охота вам с ними разговаривать? – задумчиво протянула Вероника. – Нет, мы пойдем другим путем. Лука, дай-ка мне твой мобильник.
– Зачем?
– Сейчас узнаешь… – Она быстро набрала номер. – Надя? Это я, здравствуй. Знаешь, я решила подарить тебе квартиру. В ближайшее время я оформлю все бумаги, и ты сможешь переехать. Нет, не надо меня благодарить.
Щелкнув крышкой мобильника, она обвела взглядом изумленные лица друзей. Галина Антоновна вытирала слезы.
– Люди должны получать то, что они хотят, – весело объявила Вероника в звенящей тишине палаты. – А уж будут ли они счастливы, получив желаемое, зависит только от них.
– Я восхищен, – тихо сказал Громов, крепко сжал Вероникину руку и вдруг засмеялся. – Правильно, ну ее на фиг, эту квартиру, в ней даже рояля нет! Переедешь ко мне, у нас с мамой пятикомнатная на Петроградской стороне, от тесноты страдать не будем. Даже когда пойдут дети.