Глава четвертая
Нейман несколько раз набирал номер Доры, но так и не решился нажать кнопку вызова. Обрадуются ли ему после стольких лет разлуки? А вдруг Дора подумает, что он объявился из-за того, что узнал о высоком положении, которое теперь занимает Глеб, и хочет с этого каким-то образом поживиться.
Они подружились в тяжелый для Неймана период: он только оформил развод с женой, она бомбардировала его письмами и звонками, требуя разрешить усыновление Саши. Тогда к нему и подселили молодую семейную пару со странно взрослыми детьми. Мать только окончила институт, а старший мальчик уже готовился идти в школу. Дора была сочная молодая еврейка с пышными формами. Нейману не особенно нравился такой тип, но он признавал, что жена его боевого товарища выглядит привлекательно. Копна черных как смоль вьющихся волос, огромные средиземноморские глаза и пухлые губки с той особой снисходительной складкой, какая бывает только у воспитанных семитских девушек. Глеб как-то терялся на ее фоне – невысокий, сухопарый блондин. Природа, словно спохватившись, что создала ему слишком незначительную физиономию, постаралась украсить его ранними глубокими морщинами. Действительно, резкие гусиные лапки в уголках глаз, точно нанесенные скальпелем времени, очень оживляли лицо Глеба и заставляли подолгу задерживать на нем взгляд, особенно когда Глеб улыбался.
От своих предков Дора унаследовала поистине библейскую энергию и физическую силу. Она была одной из немногих работающих жен в поселке и успевала абсолютно все. И работать на полторы ставки, и вылизывать квартиру так, что Нейману неловко было там находиться, и радовать семью, а заодно и соседа великолепными пирогами, поданными в специальной корзинке, выстланной хрустящей от крахмала салфеткой.
О, это была настоящая женщина, умевшая сочетать в себе несочетаемое: кокетство и верность, деспотизм и мягкость, силу и нежность.
Как-то Нейман встретил Дору, когда та шла с рынка, поигрывая тяжеленным мешком с картошкой, словно дамской сумочкой. Но стоило окликнуть ее и предложить помощь, она тут же изобразила умирающего лебедя. О, какая это была кокетка! Строить глазки было для нее так же естественно, как дышать, и Глеб страшно ревновал свою супругу.
Словом, это была очень дружная, трудолюбивая семья. Они не жалели Неймана, но сочувствовали ему, и очень быстро вовлекли в свою орбиту. Дора сразу заявила, что двум хозяйкам на одной кухне не ужиться, и Нейман стал просто отдавать ей паек и деньги на свое содержание. Если Глеб уходил в автономку, а Нейман оставался на берегу, то полностью принимал на себя заботы о семействе. Он считал себя больше братом, чем соседом, и тепло домашнего очага Комиссаровых не давало ему застыть в своем горе.
Он старался быть деликатным.
За тонкими переборками казенной квартиры ничего не утаишь. Зная это, Нейман старался вечерами пореже бывать дома, ходил в кино на последний сеанс или по крайней мере громко включал телевизор, хоть не любил смотреть его бесцельно. У них без всяких слов, автоматически, установилось джентльменское соглашение – если в комнате супругов работал телик, Нейман врубал свой, а если нет, мирно ложился спать. Сам он никогда не приводил женщин, хоть и знал, что Комиссаровы не выкажут ему даже тени недовольства. Просто у него не было таких отношений, которые достойно бы смотрелись в этом чистом дружном доме.
Так они прожили несколько лет, потом оба дослужились до командиров лодок и получили по отдельной служебной квартире. И, как часто бывает, стали видеться все реже и реже.
Глеб демобилизовался в тридцать восемь, Нейман считал его решение оставить флот ошибкой, но родители Доры состарились, стали нуждаться в постоянной заботе дочери, а Комиссаров не мог отпустить жену от себя.
Друзья уехали и как-то потерялись. Тогда Интернет не был еще доступен каждому, звонить по телефону было дорого, а писать письма – некогда, да и шли они слишком долго.
А потом… Как гласит поговорка, большая ошибка думать, что ты можешь обойтись без людей, но гораздо большая – считать, что люди не могут обойтись без тебя. Он, наверное, был не очень интересен Комиссаровым. Они дружили с ним, но привечали бы и любого другого соседа, для того чтобы дома у них было уютно и радостно.
На самом деле супругам вполне хватало общества друг друга, недаром Дора держалась особняком среди офицерских жен, а Глеб крайне редко оставался на «чисто мужские» посиделки.
Нейман был рад узнать, что эта прекрасная пара по-прежнему живет счастливо. Но стоит ли напоминать им о себе?
На следующий день муж пребывал в великолепном настроении. Нас как раз навестили родители, и они были просто очарованы им и его отношением ко мне. Впрочем, это не было работой на публику, он совершенно искренне радовался жизни.
А я обнаружила в себе задатки великой актрисы. О, как талантливо я изображала счастливую женушку! Как естественно смеялась!
И как, черт возьми, мне хотелось броситься в родительские объятия, плакать и кричать – заберите меня домой!
Но я понимала, что это невозможно. Они решат, что я сошла с ума, любимый зять в три счета объяснит им мою вспышку. Мол, повздорили вчера немножко, вот нашей маленькой неразумной девочке и привиделось бог знает что. Она такая нервная, так остро все воспринимает…
Они не станут сердиться, просто мягко пожурят, напомнят, что я стала замужней женщиной и должна быть сильной и мудрой. Теперь, скажут они, ты уже не можешь делать из мухи слона и впадать в истерики.
Им так приятно наблюдать нашу семейную идиллию, что они возненавидят меня, если я ее разрушу…
И я вдруг поняла, что эта иллюзия счастливого брака теперь составляет стержень моей жизни. Если не быть, то хотя бы выглядеть.
Оставшись наедине, мы с мужем переглянулись. Я прочла в его глазах облегчение и поняла, что мы превратились в сообщников, я же не выдала его! Мы словно заключили договор: я храню тайну о том, что он меня бьет, а он – о том, что… меня бьет! Ведь страшнее самих ударов для меня был страх, что «люди узнают». Кстати говоря, он ни разу не нарушил нашего молчаливого договора. В присутствии посторонних это исключительно заботливый супруг… Все, кто нас знает, завидуют моему счастью.
Он повел меня в постель и был даже ласков. Даже погладил мою свежую шишку на затылке и скороговоркой извинился. А заодно и повторил, что я сама виновата. И мне вдруг показалось, что он испытывает удовольствие, вспоминая о своих вчерашних подвигах.
* * *
Их снова вызвали в пригород, но случай оказался спокойным: обычная простуда. На станции тоже ничего срочного не ждало, и Нейман тихонечко себе ехал, наслаждаясь пейзажем. Раннее утро, смена идет к концу, и мечта о собственном уютном диване близка к свершению.
За ночь сильно похолодало, воздух будто смерзся, и теперь все виделось Нейману словно в хрустале. Вдалеке причудливое голубовато-белое кружево леса, из-за которого солнце уже показало золотой краешек. А вокруг нетронутое снежное поле, и домики, домики, все одинаково нарядные в зимнем уборе, с симпатичными, уютными подушками снега на крышах. Из некоторых труб поднимался, совершенно вертикально в безветренной погоде, дым, тоже белый. И он замерзал до неподвижности, как дыхание…
И песня по радио удивительно подходящая: «Серебро господа моего». Нейман не особенно любил Гребенщикова, но признал, что о зимнем пейзаже средней полосы тот выразился точно. «Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?»
Несмотря на душевный подъем, который вызвала в нем красота морозного утра, Владимир Валентинович заметил, что среди обычных дачных домиков совсем не видно коттеджей и дворцов. Он спросил у Кристины, почему так.
– Это вам лучше у своего друга Комиссарова поинтересоваться, – весело ответила она. – Это он отдает земли близ города под садоводства, причем бесплатно. А особо неимущим гражданам, типа медиков и педагогов, даже выделяет средства на освоение участков. Ну, дороги там, электричество, раскорчевка.
– Знаете, ничего другого я и не ждал от Глеба.
– Да, он молодец, но я считаю, он слишком нас разбаловал. У нас же как – если есть халява, нужно ее немедленно превратить в суперхаляву. Граждане встрепенулись – сейчас возьмем по участку, добрый мэр поможет разработать, а мы быстренько приватизируем и продадим! Цены-то по области высокие. Но мэр устроил, что не так это просто сделать. И вот уже начинается недовольство – власть ущемляет мои права собственника! Нет, чтобы вспомнить старую поговорку: подарки не передарки. Ну и, конечно, наши активисты из правления бесятся. Они-то рассчитывали денежки не освоить, а присвоить, но Комиссаров им в доступной форме объяснил, что ответственность за экономические преступления еще никто не отменял. И вот, бедняги, вместо того чтобы строить себе нормальные загородные дома, они вынуждены прокладывать дороги и вырубать лес на участках. Денежки текут, а к рукам не липнут, ужас просто! Я думаю, они себе тяжелейшие неврозы нажили на этом деле.
За разговором подъехали к городской черте. Миновали воинскую часть и автовокзал. Нейман давно заметил особенность: город выглядел чистым, ухоженным, в нем почти не было пустующих построек и брошенных предприятий, но в то же время не было и новых зданий, за исключением жилых домов. Все «присутственные» учреждения располагались в домах, построенных еще в советское время, так же как магазины и кинотеатры. Все они содержались в порядке, но без кричащей современной перестройки, а торгово-развлекательных центров, которыми буквально утыканы все крупные города, здесь не было ни одного. Это нравилось Владимиру Валентиновичу – при всей своей нарядности современные здания производили на него впечатление чего-то мимолетного, недолговечного, даже ненастоящего. Будто декорации устроенной и сытой жизни.
Он культурно затормозил на светофоре. В принципе, застав мигающий зеленый, можно было рявкнуть сиреной и проскочить, но зачем? Во-первых, невежливо, они же не везут тяжелого больного, а главное – чем раньше они вернутся на базу, тем больше вероятность, что придется ехать еще на один вызов. Откровенно говоря, перед концом смены не хотелось.
И тут в окно кабины постучала сухонькая старушка.
– Обождите, капраз. – Кристина открыла свою дверцу. – Что случилось?
– Вы не могли бы моего мужа посмотреть? Ему плохо стало в машине…
– Посмотрим. – Кристина отработанным движением выпрыгнула из кабины. – Берите чемодан, капраз, пошли.
Возле «девятки» стоял растерянный водитель, мужчина средних лет. Он даже не догадался съехать на обочину. Пожилой полный мужчина на переднем сиденье не подавал признаков жизни.
– Вы посмотрите, мне кажется, он неживой уже, – застенчиво предположила старушка.
Едва взглянув на больного, Кристина приказала Нейману:
– Бери мешок, дыши! А ты, – это уже водителю «девятки», – быстро откидывай спинку и снимай подголовник!
Налегая изо всех сил, она начала непрямой массаж сердца. В машине это было очень неудобно, при каждом движении она стукалась затылком о крышу, но, казалось, не замечала этого. Нейман приладил маску к лицу и заработал мешком.
– Валентиныч, ты понял, как качать? Давай, а я интубировать буду.
Они поменялись местами. Кристина устроилась на заднем сиденье, выхватила из чемодана ларингоскоп.
– Ты, – снова водителю, – когда скажу, подашь мне эту трубку. Валентиныч, нежнее, ребра сломаешь.
– Я понял. – Нейман немного умерил усилия.
– Трубка!!! Шприц подай! Все, интубация! Мешок сюда. Теперь ты дыши, я качаю, а ты, Валентиныч, быстро набирай мне три адреналина, три атропина и бегом в машину за дефибриллятором.
Молниеносно набрав лекарства, Нейман рванул к своему автомобилю. Никогда он так быстро не бегал на короткие дистанции. По собственной инициативе прихватил еще кислород.
– Давай! – Кристина занялась дефибриллятором, Нейман – массажем сердца.
Всем своим нутром он желал, чтобы его жизненная энергия здорового мужика перешла в тело этого человека! Это было какое-то животное, до стыда азартное чувство… На старушку он старался не смотреть. Как в тумане, словно из другого мира услышал вой спецсигнала – кто-то догадался вызвать им подмогу.
– Отошли! – закричала Кристина и приставила «утюжки» к груди пациента. – Все отошли, быстро.
Нейман услышал глухой хлопок, тело мужчины дернулось.
– Еще адреналин! Преднизолон сто пятьдесят! – скомандовала сама себе Кристина.
«Какая же она молодец! – мимоходом подумал Владимир Валентинович. – Как умело она нас организовала! Вон, парень, ни разу не медик, а дышит мешком, и хоть бы что. И как она приятно командует, четко, властно, без истерики. Она так уверена в своих силах, что одно удовольствие ей подчиняться».
– Отойди, капраз, буду внутрисердечно вводить. Бабку заслони, чтоб не видела.
Нейман обнял старушку, потерянно стоявшую возле машины, и отвернулся сам.
Краем глаза он увидел, что к ним спешит помощь – их «скорая» и машина с пациентом успели создать на перекрестке затор, второй «скорой» через него было не пробиться, поэтому Филатов с Наташей бежали к ним, нагруженные медицинской амуницией.
Кристина снова взяла дефибриллятор и скомандовала отойти. Нейман как-то отстраненно подумал, что это очень опасно – работать с током высокого напряжения в машине – не в специально оборудованном автомобиле «скорой помощи», а в обычной легковушке. Сколько там железа! Можно получить страшный, даже смертельный удар электричеством. А Кристина делает свое дело, хотя наверняка знает, чем это может кончиться.
– Пошло, – осторожно сказала она. – Валентиныч, миленький, вроде пошло… Посмотри, на сонных пульс появился, или мне кажется?
Он приложил пальцы к сонной артерии и ощутил толчки. Слабые, вялые, но они, черт побери, были! Да и больной уже не смотрелся трупом. Нейман ни за что не смог бы объяснить, в чем тут разница, но выглядел дед по-другому.
– Тащи носилки, попробуем переложить. Только чуть-чуть стабилизируем.
Подоспели медики, и Нейман с радостью передал им полномочия реаниматора. Спросил старушку, не нужна ли помощь, и, получив отрицательный ответ, приступил к своим прямым обязанностям: оценил дорожную обстановку. Она не радовала. Не поделив перекрестка, две красивые иномарки стукнулись, как пасхальные яички, и теперь ждали комиссара. Миновать перекресток быстро было нереально. Он посмотрел назад, где застряла вторая «скорая», – пожалуй, вариант. Встречка из-за пробки пустая, можно развернуться и объехать затор. К счастью, здесь двойная сплошная, иначе все пути были бы закрыты. Но вторая «скорая» далековато… Ничего, та же встречка нам поможет. А чтобы никто не полез…
Машина Неймана стояла в левом ряду. Вскочив за руль, он переставил ее на встречную полосу, поперек движения. Включил все сигналы и позвонил водителю второй машины на мобильный. Тот только выругался – он был заперт в правом ряду. Пришлось бежать, уговаривать водителей сделать коридор.
Осторожно перегрузили пациента в «скорую», и Филатов с Наташей умчались с ним в приемное отделение. Старушку забрали с собой.
Нейман подошел к шоферу «девятки» и пожал ему руку:
– Спасибо.
– Да, без вас мы бы не справились. Вы кто, родственник, знакомый? – спросила Кристина.
Парень покачал головой:
– Просто подвозил.
– Вы очень грамотно помогали. Не медик, случайно?
– Нет. Таксист.
Нейман посмотрел внимательно. Так… черные штаны со стрелками, непринужденно прямая спина, а на ногах у нас что? Флотские ботинки! И усатая физиономия, не слишком обезображенная интеллектом. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы сказать: перед нами демобилизованный морской офицер в поисках работы, подрабатывающий частным извозом. Наверное, получил квартиру в том же доме, что и Нейман. Будут теперь здороваться, встречаясь во дворе… Парень вдруг улыбнулся, кажется, тоже разглядел на Владимире Валентиновиче особую печать. Хорошо бы поговорить по душам, но некогда. Нужно срочно убирать машину с дороги. А все же приятно, что морской офицер оказался на высоте.
Он подмигнул парню:
– Спасибо, брат!
Они с Кристиной пошли к машине.
– А мы не на базу, – «обрадовала» начальница. – Эти ушлые ребята слили нам свой вызов. Едем… – Она назвала адрес. – Неожиданностей там не предвидится. Милиция вызывает констатировать смерть. Чистая формальность. Так что скоро вернемся смену сдавать.
Нейман вздохнул. Он с чувством исполненного долга пойдет домой, а Кристине придется отработать еще целый день как заведующей. Он решил подняться «в адрес», чтобы ей не было так грустно одной среди милиционеров.
Они вошли. В квартире царила та запущенная бедность, которая вызывает чувство отвращения пополам с жалостью. Труп женщины лежал прямо в прихожей, и, прежде чем отвести взгляд, как подобает скромному человеку, Нейман понял, что женщина ему знакома.
Да, верно… Кристина, как положено по протоколу, стала проверять реакцию зрачков на свет, и Нейман увидел лицо. Та самая несчастная, за которую он вступился перед травматологом.
Из разговоров сотрудников милиции он понял, что женщину забил до смерти муж в приступе белой горячки. Его уже увезли.
Кристина подтвердила факт смерти, быстро написала заключение и мрачно простилась с милиционерами.
– Снова скажете, что она сама виновата? – спросил Нейман, когда они сели в машину.
Этот вызов начисто убил легкую эйфорию, в которой оба пребывали, вернув человека к жизни.
– В каком-то смысле да. Нужно было вовремя разводиться.
Владимир Валентинович покачал головой. Он не мог понять женщину, которая позволяет над собой издеваться, но женщину, желающую всеми силами сохранить свой семейный очаг и готовую ради этого на жертвы, презирать тоже не мог. Может быть, ей нужно было активнее бороться с пьянством мужа? Хотя на его памяти ни одной жене не удалось победить этот недуг в своем супруге.
– Как-то нужно помогать таким женщинам, – сказал он. – Защита какая-то у них должна быть, чтобы до убийства не доходило. В городе есть кризисный центр?
– Прекрасно! – эмоционально воскликнула Кристина. – Меня в моем собственном доме бьют по голове, а я должна бежать в кризисный центр к бомжихам и проституткам! Камера предварительного заключения для мужа – вот наилучший кризисный центр в таком случае!
– Вы совершенно правы.
– Права-то права, но на самом деле правы вы!
От удивления Нейман чуть не съехал на обочину.
– Женщина действительно беззащитна перед семейным насилием, – продолжала Кристина, – и не только из-за психологической зависимости от мужа. Даже если она решает бороться, закон не становится на ее сторону. У нас в городе еще хорошая ситуация, милиция реально заботится о гражданах, и посадить такого мужа на пятнадцать суток, если жена в последний момент не идет на попятный, вполне возможно. А вообще, общество поворачивается к пострадавшей женщине спиной. Она абсолютно одна и в своем терпении, и в своей борьбе.
– Да, видел в нашем приемном отделении…
– При чем тут мы? Запись травматолога все равно не имеет юридической силы. Но у нас хотя бы милиция принимает заявления без вопросов, а в других городах начинается медико-милицейский футбол.
– Что за спорт такой?
– Обычно бывает так. Женщина идет в милицию, в дежурную часть, например. Помогите, муж избил. Никому не охота этим заниматься, и ей говорят: очень хорошо, идите в травмпункт, снимайте побои, оттуда нам передадут телефонограмму, и мы немедленно начнем расследование вашего дела. Женщина обращается в травмпункт, но она человек наивный, поэтому честно признается, что ей надо снять побои. И медики говорят ей то, что вы слышали из уст нашего травматолога. Получается, и там послали, и тут послали. Женщина понимает, что идти ей на самом деле некуда. Если она очень упорная, возвращается в дежурную часть. Там ее отправляют к участковому милиционеру. Даже сообщают приемные часы, мол, завтра с одиннадцати до пятнадцати. Она спрашивает: а если я не доживу до завтра? В ответ слышит хрестоматийное уже выражение: вот когда не доживете, тогда и приходите.
Нейман покачал головой:
– Видите…
– Но я же сказала, – перебила его Кристина, – что у нас в городе в отличие от других заявления принимают! А вообще, есть одна маленькая тонкость, которая может разорвать замкнутый круг. Если вам когда-нибудь потребуется снять побои, а в милиции вас пошлют, не говорите в травмпункте, что пришли фиксировать повреждения. Сначала просто жалуйтесь на здоровье: тошнит, голова болит. А обстоятельства травмы вверните между делом, тогда телефонограмму передадут и без ваших просьб.
– Спасибо за науку, – засмеялся Нейман, не способный представить себя в роли жертвы.
– И вот она, несолоно хлебавши, возвращается домой. Скорее всего до утра ей ничто не угрожает, муж выпустил пар и мирно спит. Допустим, она полна решимости, с одиннадцати до пятнадцати идет к участковому и говорит: помогите, муж бьет. Тот: не волнуйтесь, женщина, я с ним разберусь. Зайду к вам домой и проведу профилактическую беседу. Потом ему лень, потом мужа дома не оказывается, потом участковому снова лень, потом женщина опять приходит: где же вы? Он: ладно-ладно, иду. Доползает, говорит мужу: слушай, ты давай потише, не порти мне показатели. Как только за участковым закрывается дверь, в муже вскипает чувство собственного достоинства: ах ты, предательница! Родного мужа заложила! Получи же, Павлик Морозов в юбке! Возможно, эта женщина как раз стала жертвой подобной беседы.
– Жалко ее…
– Да. Но помочь ей было невозможно.
Нейман вздохнул. Пробка, устроенная ими утром, разбухла, путь к станции «Скорой помощи» был почти блокирован. Ладно, подождем, неизвестно ведь, что на других дорогах.
И кажется, ему приятнее сидеть в неудобной кабине с Кристиной, чем отдыхать дома одному…
– Даже у нас, при том что милиция при Комиссарове стала работать гораздо лучше, изолировать драчливого мужа совсем не просто. Если он просто слегка побил жену, не причинив вреда здоровью, то это относится к административному правонарушению. А административное правонарушение – это у нас что?
– Что?
– Это, капраз, причинение вреда охраняемым законом общественным отношениям. Понятно? Общественным, а не личным. То есть у него больше шансов загреметь на нары, если он ругается матом возле пивного ларька, чем если бьет дома жену, ведь при этом он не нарушает общественного порядка. А про сексуальное насилие я вообще молчу. Если женщина обратится с заявлением, что ее изнасиловал собственный муж, над ней просто посмеются. И это еще будет самая доброжелательная реакция, а могут ведь и сказать: психопатка, сумасшедшая!
– Но это действительно странная ситуация. Есть, в конце концов, такое понятие, как супружеский долг…
– Знаете что? – перебила его Кристина. – Ну вас к черту! – И резко отвернулась.
– Не сердитесь. Пожалуйста! Кристина Петровна, простите негодяя.
– Не хочу я больше с вами разговаривать!
– Ну простите. Нехорошо сказал, не подумал.
– А вы вообще не думаете, когда дело доходит до секса!
– Вы – это вообще «вы», или я конкретно? – на всякий случай уточнил Нейман.
– И вообще, и скорее всего вы конкретно тоже. – Кристина изо всех сил старалась сохранить сердитое лицо, но краешек рта все же выдал ее улыбку. – Вы, мужчины, можете насильно принуждать женщину делать то, что ей противно и больно, лишь бы получить от ее тела максимум удовольствия.
– Боже сохрани! Там, где боль, секса нет. – Неймана даже передернуло.
– Короче! – Она вдруг заговорила горячо и быстро: – Как вы думаете, если женщину использовали в противоестественной форме, сломив ее сопротивление, причинив боль и унизив, имеет она право на возмездие, пусть даже это сделал законный супруг?
– Безусловно.
– А над ней все ржут! Она не вызывает ни сочувствия, ни жалости, только презрение. И мужик прекрасно знает о своей безнаказанности. Как волк, раз попробовав свежатины, никогда не перестанет убивать, так и мужик, подняв руку на женщину, никогда не остановится. Он скорее бросит пить, но избивать жену не перестанет. Поэтому развод – единственный выход. Но и он иногда не помогает.
– Почему?
– Элементарно некуда идти. Не у всех есть собственное жилье, а одинокой женщине, как правило, с ребенком, взять его негде. Даже квартиру не снимешь, тут дай бог, чтобы на еду хватило, ведь такой мужик будет всеми правдами и неправдами уклоняться от алиментов. Бывает, разведенным супругам по многу лет приходится жить в одной квартире. Вот женщина и думает: а стоит ли огород городить? Что этот развод изменит? И тут есть резон – если они не разведены, она по крайней мере имеет официальное основание не пускать в дом посторонних баб. К тому же развод – процедура непростая и, главное, небыстрая. За время, которое судья дает на примирение, муж успевает сломить волю жены. Что-то вроде стокгольмского синдрома. Нет, если вы хотите защитить женщину от семейного насилия, нужно менять законы!
Нейман хмыкнул. Ему-то законы казались нормальными, ненормальным было их исполнение. Но поток машин двигался медленно, на перекресток они попадут еще не скоро, почему бы не послушать мнение начальницы?
– Конфетку будете? – Он достал из кармана леденец.
Кристина Петровна очень детским движением положила в рот желтый шарик и продолжала:
– Беда в том, что у нас равенство полов. В том числе в имущественных правах. Между тем если для мужчины развод всего-навсего возможность создать новую семью, то для женщины он зачастую становится крушением всей жизни, в том числе ее материальной составляющей. Если она добросовестная мать семейства, то неизбежно приносит в жертву карьерные интересы. Пусть она работает, пусть даже хороший специалист, все равно – декретные отпуска, больничные по уходу за детьми. Она не торчит на службе допоздна и дома занимается хозяйством, а не пишет доклады и научные статьи. Ее материальное положение – это прежде всего заработки мужа, который целиком посвятил себя службе. И вот они через двадцать лет совместной жизни расходятся. Суд делит все совместно нажитое пополам. Как будто бы правильно, но после развода муж остается со своей должностью и соответствующей зарплатой, а она со своим окладом библиотекарши или медсестры… Пока она была жена, заботы о муже выглядели совершенно естественно, но из суда она выходит с пониманием того, что последние двадцать лет была бесплатной прислугой чужого человека. Это я еще беру цивилизованный вариант с приличными людьми. Что говорить о маргинальной ситуации, когда самыми существенными приобретениями женщины в браке становятся синяк под глазом и парочка сотрясений мозга? Поэтому необходимы такие законы: во-первых, жена с пятнадцатилетним стажем имеет право на алименты. Или, по согласованию, забирает себе все совместно нажитое. Если же жена подает на развод в связи с насилием, муж обязан обеспечить ее жильем. И никакие, – Кристина энергично провела пальцем перед носом Неймана, – повторяю, никакие отмазки, что квартира принадлежит мужу, не играют роли. Бьешь жену – собирай манатки и отправляйся на все четыре стороны, хоть даже в этой квартире жили все твои предки до Ивана Грозного. Нет своего жилья – бери где хочешь. Вступай в ипотеку, оплачивай жене съемное… Нет денег – иди работай. Нет работы – тебя найдут судебные исполнители. И под белы ручки отведут, и в ручки эти лопату вложат.
– Послушайте, при таких законах в суды выстроится длиннейшая очередь побитых жен. Кто откажется от шанса получить лишнюю жилплощадь?
– А кто откажется от хорошего мужа? Если вы счастливы в браке, то ни при каких условиях не променяете его на одиночество.
– Кристина Петровна, бывает же, что человек просто хочет развестись? Полюбила другого, например. Почему бы не воспользоваться шансом хапнуть квартиру мужа?
– Вы как маленький, капраз. Шила в мешке не утаишь, систематическое насилие всегда можно доказать.
– Насилие-то можно, а вот как докажешь, что его не было?
Кристина вздохнула:
– Да, тут надо поработать над регламентом. Хотя… На самом деле это тоже полумера. Единственный закон, который реально может спасти нацию, – это освобождение жены от уголовной ответственности за убийство мужа.
– О господи! – Нейман даже подскочил на сиденье. Он быстро подсчитал, что, будь у Кристины Петровны верховная власть, лично он уже пятнадцать лет как лежал бы в могиле. Он старался быть Марине хорошим супругом, но когда дело касается любви, женщины безжалостны. – Что вы говорите!
– Прежде чем возмущаться, вы бы посмотрели статистику, капраз! В результате семейного насилия каждые три минуты гибнет женщина. Сколько мы стоим в пробке? Пятнадцать минут? Подсчитайте-ка! В бою, наверное, меньшие потери. А раз бой, мы имеем право защищаться, верно?
Владимир Валентинович неопределенно пожал плечами. Хороший бизнес для красивой женщины, однако… Если разумно подойти, к тридцати годам можно полностью обеспечить свою будущность. Два-три мужа, и дело в шляпе!
– Этот закон реально оздоровит нацию. Поверьте, при нынешнем дефиците мужиков уничтожать будут только самое распоследнее чмо. Которое вообще никуда не годно. Да и мужики станут более ответственно подходить к выбору спутницы жизни. Во всяком случае, у состоятельных бизнесменов поубавится пыла бросать жену ради молодой красотки.
– Вы плохо знаете мужчин, – мстительно заметил Нейман. – От молодой красотки нас ничто удержать не может. Даже перспектива пасть от ее руки.
После скандала муж был очень мил, и я воспрянула духом. Я поверила, что это была случайная вспышка, мимолетный визит демона. И демона накликала именно я, собственным поведением. Я вспоминала все свои огрехи, самым тяжелым из которых была чашка кофе, оставленная возле компьютера, и повторяла как заклинание: такое и святому не выдержать. Почему мне так хотелось знать, что я сама «довела» мужа? Почему мне приятнее было считать себя лентяйкой и неряхой, чем признать его жестоким психопатом? И я ходила по струнке, выверяя каждый шаг, пуще смерти опасаясь вызвать его раздражение. Я боялась не физической боли, я была в ужасе от того, что расправа повторится. И придется снова безропотно перенести экзекуцию. Я прекрасно понимала, что это будет мое окончательное посвящение в ранг жертвы.
И я старалась угождать ему, лишь бы не разозлить, лишь бы продлить момент, когда побои можно еще считать досадной, нелепой случайностью, а меня – полноценной женщиной с незапятнанным чувством собственного достоинства, которая способна извинить вспышку гнева и исправить собственные недостатки.
Но с каждым днем он становился мрачнее и мрачнее. Самое страшное, что мое безупречное поведение больше всего его бесило, он почти маниакально искал повод придраться. Но у меня на все был ответ: прости, дорогой.
Держаться, держаться, говорила я себе. Нервы звенели от напряжения, но я терпела. Как мне хотелось схватить его за волосы и окунуть головой в унитаз (да, именно эту упоительную картину я представляла себе в самые критические моменты), потом врезать острым носком туфли под копчик и уйти навсегда, громко хлопнув дверью! Но вместо этого я складывала губы в милой улыбке и выполняла очередной его каприз. Мне казалось – нужно еще потерпеть, и он переломается, как наркоман. А если сорвусь, то после минуты торжества мне уготована горькая жизнь одинокой женщины.
Наверное, меня подвела привычка судить о людях по себе. Я же тоже хочу ударить его, но терплю, значит, будет терпеть и он. Хотя бы пока я не дам повода, а я его не дам.
Свою ошибку я поняла, когда мне в лицо полетела тарелка с супом. Довольно горячим, но не настолько, чтобы оставить ожоги. Будь температура хоть на пару градусов выше, он кинул бы в меня что-нибудь другое. Ведь ожоги – это следы преступления, а он не хотел оставлять следов. «Сколько раз повторять тебе, что нельзя три дня кормить мужа одним и тем же супом!» – эта претензия явно была придумана наспех, уже после броска. Я открыла рот для оправданий (дура! какая дура!!!) – мы ведь утром обсуждали меню обеда, но получила затрещину.
Не дай бог никому почувствовать этот сухой жар сердца, этот огонь без пламени, когда ты твердо знаешь, что правда на твоей стороне, но ты никогда не найдешь слов, чтобы убедить человека, а если и найдешь, он все равно не станет тебя слушать!
Я только хватала воздух ртом как рыба, а он грубо дернул меня за футболку, порвав ворот. «Приведи себя в порядок! Смотреть противно!»
Самое отвратительное, что я не просто пошла в ванную и переоделась, но еще и прихорошилась, чтоб ему не противно было смотреть! Как не вовремя проснулось во мне женское кокетство!
Прекрасно понимая, что это гораздо страшнее первого избиения, эмоционально я переживала гораздо легче. Появилось чувство облегчения: ну вот, наконец случилось. Отмучилась. До следующего раза. Я понимала, что окончательно простилась со свободой и чувством собственного достоинства, но это казалось мне ценой, которую еще можно заплатить.
Я ждала… не извинений, но хоть какой-то компенсации за то, что позволила выместить на себе зло. И не дождалась.
Муж подошел ко мне, потерянно стоявшей в коридоре. Я думала, он обнимет меня, приласкает, пусть небрежно, пусть нехотя… Я же честно вытерпела его гнев, помогла ему выплеснуть агрессию, неужели не заслуживаю награды?
Верните мне хоть крошку самоуважения!
Вместо этого он грубо сгреб мое лицо в ладонь и толкнул:
– Иди приберись, корова!
Это была новая ступень моего унижения. Как в компьютерной игре – переход на следующий уровень.
– Сам приберись, – ответила я.
Тогда я еще не знала, что нельзя быть жертвой наполовину. Не знала правил этой игры – когда ты набираешь достаточно очков, попадаешь на новый уровень автоматически.
Муж взял меня за волосы и потащил в кухню.
– Возомнила себя женой, будь любезна содержать дом в порядке! – отчеканил он. – Пока все не уберешь, не выйдешь.
Почему-то жестокие и эгоистичные люди тяготеют к высокопарному слогу…
И все же я упрямилась. Глухое пассивное сопротивление, рассчитанное, конечно, не на победу, но хотя бы на достойное поражение.
Я молча сидела, глядя на осколки тарелки, на разводы супа на полу, на жалкие ошметки гущи, прилипшие к дверце пенала. Было совершенно ясно: нечего и пытаться выйти, если я не хочу новых ударов. Так мы, в тяжелом молчании, провели минут двадцать. Потом он заговорил.
У него сложная, ответственная работа. Связанная с риском для жизни. Он устает, и никому не позволит дополнительно мотать себе нервы. Он имеет право на уютную атмосферу дома, которую мне никак не удается создать. Поэтому совершенно естественно, что иногда он срывается. Я должна уважать его. Он вещал (да, именно так!) вполне мирным, даже вкрадчивым тоном, как бы соболезнуя моей тупости и неумелости. Даже перечислил некоторые мои огрехи, чтобы не выглядеть голословным. И как-то у него получилось убедительно! По крайней мере возмущение в моей душе уступило место жгучему чувству стыда. «Поэтому давай успокоимся и забудем об этой стычке», – великодушно предложил он.
Я убрала осколки и отмыла кухню. С чувством победителя – как-никак он первый предложил мировую. О, я ошибалась, приняв за победу еще более сокрушительное поражение! Я вложила в его руки еще одно оружие против себя и показала его эффективность! Дала ему понять, что на меня действует не только кнут, но и пряник…
Итак, я безропотно ликвидировала последствия выходки мужа. А потом села и задумалась. Он накинулся на меня в кухне, на моей территории. Под рукой у меня была куча всякой утвари, в одну секунду превращающейся в опасное оружие. Что стоило огреть его по черепу сковородкой? Шесть кило чугуна на удобной ручке… Или нож для разделки мяса: он сам его точил!
Но он чувствовал себя в полной безопасности, зная, что я не отвечу ему силой. А вообще, подумала я, до свадьбы ничего такого не было. Он не проверял меня на прочность, ухаживал, как нормальный человек. За все время жениховства не дал даже легонького пинка – стерплю или нет. Неужели не знал, что будет меня бить? А поднимая на меня руку, неужели не думал, чем это может кончиться? Как он мог заранее предвидеть, что я приму это покорно? Что не подниму шум, не обращусь в милицию, не опозорю его, а заодно всю его семью? Ведь он не был сыном дяди Васи – алкоголика и тети Маши – уборщицы, для которых семейная драка всего лишь способ разнообразить скучный досуг. Его родители очень приличные люди, думаю, они были бы шокированы, узнав, что сынок практикует каноны домостроя. Да и сам он готовился к эффектной карьере, которая невозможна для психопата, избивающего жену. При любых родственных связях. Почему он был так уверен во мне?
Тогда я так и не нашла ответа. Зато знаю его теперь. Он увидел во мне жертву. Это не сложно, со временем я сама научилась узнавать таких же, как я. Потенциальных и состоявшихся. Нас много, мужчин и женщин. Тихие алкоголики, неудачники, всю жизнь просидевшие на одной должности, проститутки, одинокие любовницы женатых мужчин… Имя нам – легион. Тут нет никакого благородства, жертва не жертвует, жертвуют – ею.
Самое смешное, что все мои товарищи по несчастью не признают меня своей. Наоборот, они отчаянно мне завидуют: успешная женщина в счастливом браке. И не догадываются, что я – просто жертва, нашедшая своего палача…
* * *
Владимир Валентинович с шиком вкатил коляску с пациентом в смотровую.
– Перелом голени, – провозгласила Кристина, бросив сопроводительный лист на стол. – Зовите специалиста по опорно-двигательному аппарату.
– По какому? Порно-двигательному? – засмеялась женщина, и по этому раскатистому грубоватому смеху Нейман без колебаний опознал Дору Иосифовну.
– Дорик, рада тебя видеть! Какие вести с операционных полей? – спросила Кристина.
– В полном разгаре страда деревенская…
– Полюбуйся, кого я тебе привезла. – Кристина повела рукой в сторону Неймана, словно он был щедрым новогодним подарком.
Дора сразу его узнала, заулыбалась и, расписываясь в талоне, жестом показала, что сию секунду им займется. Нейман с удовольствием разглядывал ее: почти не изменилась, годы лишь прибавили немного полноты, но от этого Дора, пожалуй, только выиграла. Как говорится, дама в теле, но в упругом и энергичном. От всей ее фигуры, от скупых, но точных движений веяло особой женской силой. Похоже, она до сих пор не бросила занятий спортом. А если кратко, он описал бы Дору так: монументальная пышечка.
– Ах ты, старый иудей! – Она сердечно обняла его. – Что ж ты включил режим радиомолчания?
– Да неудобно как-то было… – смутился Владимир Валентинович.
Из-за фамилии Дора считала его евреем, а он, наполовину немец, наполовину эстонец, никогда с ней не спорил. Все же ее соплеменников на Камчатке было негусто, а приятно иметь рядом хоть одну родственную душу…
– Ладно, ладно! Так и скажи, что мы с Глебом тебе осточертели на двести лет вперед.
Он широко улыбнулся.
– И не вздумай оправдываться, Нейман!
– Не собираюсь даже. – Теперь, глядя на ее радостную физиономию, Владимир Валентинович сам не понимал, почему стеснялся звонить старым друзьям.
Дора пригласила его и Кристину на чашку кофе. Из окна приемного покоя было видно, что две машины стоят на приколе возле станции, значит, небольшая передышка вполне допустима.
– Вот и встретились, – приговаривала Дора, готовя кофе. Нейман привычно восхищался красотой ее движений: в сноровке Дориных рук была какая-то задорная поэзия. – Надеюсь, ты понимаешь, что это так, брифинг? В самые ближайшие дни ты должен прийти к нам в гости и все подробно рассказать!
– Дора, ты удивишься, как мало мне придется рассказывать! Служил-служил, потом демобилизовался. А вот одиссею твоего мужа я послушал бы с огромным удовольствием!
– Это обязательно! У нас такие приключения и интриги, что Дюма отдыхает! – Она поставила на стол тарелку с бутербродами, банку кофе и сахарницу. – Берите сами по вкусу, вот черная смерть, вот белая смерть. А вот и контрольный выстрел! – Она достала их кармана пачку тоненьких сигарет с пугающей надписью «Курение убивает» и задымила.
Нейман вспомнил, что Дора периодически попадала во власть этой вредной привычки. Курила несколько лет и помногу, потом резко и надолго бросала. Он покосился на Кристину. Начальница, кажется, чувствовала себя неловко, полагая, что мешает их беседе. Нейман подмигнул ей.
– Дорочка, я так рад, что мы снова встретились! Мне просто не терпится к вам в гости! А потом ко мне – посмотрите, как я устроился.
– Я надеюсь, мы не станем считаться визитами, будем запросто навещать друг друга.
– Ко мне – в любую секунду! А к мэру в дом, наверное, запросто не попадешь…
– Да ты что? – Дора, кажется, обиделась. – Чтобы Глеб охрану завел… Он у меня типа Цезаря, тот тоже не держал секьюрити.
«И чем это кончилось?» – вдруг подумал Владимир Валентинович и сразу прогнал противную мысль.
– А если ты думаешь, что мы купаемся в роскоши, так нет, – весело продолжала Дора.
– Не сомневался. – Поколебавшись, Нейман взял сигарету из Дориной пачки. – Людей честнее я не встречал.
Заметив, что кофе почти выпит, Дора поднялась вскипятить еще воды. Только сейчас Владимир Валентинович заметил, что она немного прихрамывает.
– Что с тобой?
– Да ерунда. Споткнулась на улице, связки потянула.
Он улыбнулся: Дора в своем репертуаре. Она постоянно ходила с травмами, сколько он ее помнил. Способная сосредоточиться на деле и выполнить его ловко, быстро и точно, порой она могла так погрузиться в свои мысли, что не видела на пути препятствий. Иногда даже проезжала нужную остановку. Уходя в поход, все напутствовали жен: не изменяй, не трать много денег, береги себя и детей, а Глеб просил только: Дора, смотри под ноги!
– А что ты на больничный не пошла? – спросила Кристина. – Если сейчас не разгрузить ногу, потом долго будет болеть.
– Еще не хватало! – фыркнула Дора, энергично размешивая сахар. – Никогда в жизни не брала больничный, и не собираюсь.
– Ты как Наполеон…
– Почему?
– У него на теле нашли то ли двадцать, то ли сорок ран, о которых никто не знал. Тоже никогда не брал больничный.
Да, люди не меняются. Владимир Валентинович вспомнил, что никакая хворь не могла уложить Дору в постель. А лекарств она боялась пуще болезней. Глеб же, наоборот, любил полечиться. В его экипаже, как на грех, служил доктор, такой же доверчивый фанат медицины, как сам Глеб. Он с удовольствием находил у своих подопечных разные болячки и недрогнувшей рукой выписывал рецепты. Препараты были безобидные, в основном витамины и ноотропы, Глеб добросовестно их принимал. Дора сердилась, но переубедить его не могла. Она же хирург, ничего не понимает в терапии!
Нейман тоже считал, что здоровому мужику нечего глотать пилюли, особенно не верил он в препараты, улучшающие мозговую деятельность. Что бог вложил в голову, тем и приходится пользоваться.
Они с Дорой нещадно издевались над манией Глеба. «Ты наш самый ценный ум, – говорила Дора, а когда Глеб расцветал от похвалы, безжалостно заканчивала: – Уже пятьсот рублей вложено в твои мозги. Правда, экономический эффект очень низкий».
Как-то за ужином, когда дети Комиссаровых ушли спать, беседа неожиданно перешла на грустные темы. Весь поселок обсуждал тогда смерть одного адмирала и скандал, связанный с дележом его наследства.
– Вот когда я умру… – начал Глеб.
– Должна тебя разочаровать, – перебила Дора. – Ты пьешь столько таблеток, что не умрешь никогда!
С тех пор увлечение Глеба медициной сошло на нет.
Когда Нейман учился в школе, он однажды услышал от исторички, что Надежда Константиновна Крупская вышла замуж за Ленина потому, что ей оказалась близка его политическая платформа. Она (Крупская) никогда бы не смогла связать судьбу с человеком, не разделяющим ее взглядов! Почему-то это заявление задело юную неймановскую душу, и потом он долго размышлял, нужны ли в браке общие интересы, или главное, чтобы человек был хороший. В итоге он решил (не последнюю роль сыграла фотография бедной Надежды Константиновны), что привлекательные девушки больше думают о стройности фигуры, чем обо всяких там «платформах», и с удовольствием расстанутся с любой идеей ради хорошего мужа. То есть уже в четырнадцать лет в нем проснулся мужской шовинист.
Чета Комиссаровых была ярким примером, как могут уживаться люди не просто разные, а диаметрально противоположные во всем. Глеб был убежденным социал-демократом, а Дора… Если бы она, как Крупская, ждала мужа-единомышленника, круг соискателей ограничился бы князем Кропоткиным и батькой Махно. Глеб тяготел к классике и мемуарам, Дора читала только детективы. Он любил образовательные программы и новости, она – комедии. Глеб предпочитал сладкое, Дора – острое и соленое. Муж желал, чтобы дома было тепло, и пуще смерти боялся сквозняков, жена могла в тридцатиградусный мороз сутки жить с открытой форточкой.
При этом они никогда не ссорились. Спорили, да, но только потому, что Дора любила шумно поспорить. Однажды Глеб поинтересовался, отдохнула ли жена после смены. «Как я могла отдохнуть, если ни на кого еще не наорала?» – этот ответ стал хрестоматийным.
– Завтра приходи обязательно, – приказала она Нейману. – Часам к восьми, раньше Глеб дома не появляется. Кристиночка, извини, что тебя не приглашаю, но тебе будет скучно на нашем вечере воспоминаний.
– О чем речь! – отмахнулась начальница.
