Глава десятая
В однообразных хлопотах и заботах дни бежали незаметно. В этом году снег долго не сходил, и Нейман привык к зиме. Казалось, она воцарилась навсегда, но вдруг, как-то исподволь, подул влажный ветер, сияющий зимний пейзаж потускнел. Небо висело низкое, серое, как старое серебро, а сугробы хоть и держались высоченные вдоль дорог, но сморщивались потихоньку, покрывались черной вуалью дорожной грязи…
Приближалось Восьмое марта. Владимир Валентинович ждал этот праздник, хотя не понимал и не любил его.
Последний раз он искренне радовался ему в детском саду, когда делал открытку с мимозой для мамы. Они с воспитательницей красили маленькие ватные шарики желтой акварелью, а потом приклеивали на бумагу, где заранее нарисовали ветку. Нейман до сих пор помнил эту открытку – ее признали лучшей! А потом родители объяснили ему, что почитать женщин настоящий мужчина должен не ежегодно, а ежедневно. И Марина полностью разделяла эту концепцию. «Я хочу цветы в любой день, кроме Восьмого марта! – говорила она. – Тогда я буду знать, что ты принес их по зову сердца, а не из-под палки».
После развода Владимир Валентинович много лет праздновал Восьмое марта в одиночестве, и каждый раз этот день наводил на него тоску. Он исправно дарил цветы всем знакомым дамам, но только острее чувствовал, что рядом нет по-настоящему близкого и любимого человека.
В этом году все изменилось. В его жизни появилась Кристина Петровна, и теперь Нейман был благодарен Розе Люксембург и Кларе Цеткин за Международный женский день. Ведь влюбленный мужчина может сделать подарок даме сердца, даже если она не отвечает ему взаимностью.
Они с Кристиной работали накануне, смена заканчивалась восьмого в девять утра, и следовало поздравить ее перед уходом домой. Но Владимир Валентинович придумал коварный план: позвонить ей во второй половине дня и вручить подарок в неформальной обстановке. Вдруг она согласится пойти с ним в кафе, а то и в ресторан? И будет у него первый за много-много лет романтический ужин, спасибо Кларе и Розе.
По всем правилам военного искусства Нейман провел сначала разведку, потом артподготовку. Выяснив, что Кристина собирается в гордом одиночестве отсыпаться дома, Нейман фальшиво погрустил о несовершенстве мира, в котором прекрасной женщине не с кем отметить самый важный праздник в году. Кристина заметила, что к миру у нее никаких претензий нет, просто она не любит ни Восьмое марта, ни мужчин и не видит необходимости совмещать эти два зла.
Ясно было: если пригласить заранее, она откажется, надежда только на фактор внезапности.
В половине четвертого Нейман занял позицию возле Кристининого дома и позвонил ей – в надежде, что она уже отдохнула после суток.
– А я на работе! – весело заявила она в ответ на робкое неймановское «проходя случайно мимо вашего дома, внезапно захотел поздравить».
– Как это? Мы же только оттуда…
– Попросили поработать анестезиологом. Дежурный доктор внезапно заболел, а подмену не нашли. Вот и вспомнили, что я в прошлом анестезиолог-реаниматолог.
– Прямо как нарочно! – в сердцах воскликнул Владимир Валентинович.
– Да-да, – засмеялась Кристина. – Мы больного с утра прооперировали; как увидели черный аппендикс, сразу поняли, что это он нарочно подстроил.
Поздравив девчонок в приемном пышным тортом и бутылкой хорошего крымского вина, Нейман вежливо уклонился от бокала шампанского и поднялся в реанимацию. Сколько раз он возил сюда каталки с больными, но так и не смог привыкнуть к этому холодному, мертвенно-светлому месту. Это было странно, ведь реанимация множеством мониторов, баллонов и магистралей отдаленно напоминала центральный пост. Но когда он смотрел на неподвижные тела, подключенные к аппаратуре, ему становилось не по себе, как не бывало даже на максимальной глубине, когда корпус лодки начинал трещать от давления воды.
И совсем неправильно, что приходится поздравлять Кристину в таком тоскливом месте!
Нейман перехватил тяжелый букет и вошел. Начальница нашлась в ординаторской, она сидела над историями в состоянии крайней усталости, он определил это еще с порога. Тоже полезный навык командира – видеть, способен ли подчиненный еще на что-то или уже нет. Здесь, кажется, была стадия, которую у них называли «повесился на собственном скелете». Еще бы, тянуть вахту вторые сутки подряд… Не всякий мужик выдержит.
Кристина тускло посмотрела на него:
– Здравствуйте, капраз…
Набравшись смелости, Нейман подошел и положил руку как раз туда, где трогательно-тонкая, поникшая Кристинина шея скрывалась под воротником робы:
– Наберут детей во флот…
Ворчливым тоном Владимир Валентинович надеялся скрыть нежность, болезненно пронзившую его сердце, как только он ощутил ладонью ее кожу. Он не верил в экстрасенсов и биополя, но зажмурился и представил, как его энергия перетекает в Кристинино тело.
Кристина прикрыла глаза:
– Капраз, а вы можете еще так подержать? Я прямо чувствую, как оживаю.
– Сколько угодно.
– Вы уж простите, что я не принимаю ваше поздравление должным образом. – Она легонько провела пальцем по бутону розы. – Это очень трогательно, что вы нашли время сделать мне сюрприз, но…
– Не оправдывайтесь, Кристина Петровна. Какие счеты между товарищами по оружию?
– Нет, сегодня на редкость сумасшедший день!
Я-то надеялась, что праздник, народ отдыхает и нам даст отдохнуть, так нет же! Сначала наш доктор с аппендицитом, потом без антракта – ущемленная грыжа! Главное, двадцать лет мужик с ней ходил и все нормально было, и вот, пожалуйста, ни раньше, ни позже… Только вышли, чаю попить не успели – алкоголика везут! Белая горячка сделала свое черное дело. Друган покойный ему звонит прямо на мозг и советует выброситься из окна. Разумный, в общем, совет, если масштабно мыслить. Потом инфаркт, отек легких и прочая рутина. Одна надежда: что должно было сегодня случиться, уже случилось. Иначе я до утра не дотяну.
Она тактично вынырнула из-под его руки, якобы поставить цветы. «Да, наверное, неловко, что я так долго касался Кристины, – кисло подумал он, – хотя она сама попросила не отпускать… С женской логикой не соскучишься». Он достал из кармана основной подарок:
– Примите, пожалуйста. Как говорится, с наилучшими пожеланиями и от чистого сердца.
– О?..
– Я знаю, что духи дарить невежливо, – буркнул Нейман, – но мне очень хотелось вас порадовать.
Она засмеялась:
– И вам это в полной мере удалось, дорогой Владимир Валентинович! Это мои духи, как только вы догадались?
– У меня чрезвычайно тонкое обоняние.
– Лариса сказала?
– Да…
Они расхохотались, и Нейман почувствовал, что Кристина потянулась к нему… Нет, она по-прежнему стояла возле раковины, но он вдруг ясно ощутил, как душа ее открывается ему навстречу. Они сейчас были как две лодки в глубоких водах, слепые, затаившиеся, но жадно ловящие малейшее движение друг друга.
И тут вошел Холмогоров! Нейман и раньше недолюбливал этого молодого человека, но сейчас просто возненавидел.
– Ты жива еще, моя старушка? Жив и я, привет тебе, привет! – Поэтический экскурс предварил довольно пошлое, на взгляд Неймана, объятие. – Посмотри, моя лапочка, что я принес! Как говорится в наших научных кругах, кофеус натуралис.
– Какая прелесть! – Стряхнув руку Холмогорова со своей талии, Кристина подмигнула Нейману: мол, ничего личного.
Да, наверное… Владимир Валентинович стал привыкать к медицинскому этикету, хоть после аскетической службы на лодке это давалось нелегко. Тут были в ходу такие приветствия, после которых в поселке подводников или получали по физиономии, или делали предложение.
– Сей бодрящий порошок я выклянчил в терапии, – гордясь собой, продолжал Холмогоров. – За консультацию одной старушки. Думаю, он поможет тебе продержаться до утра, моя кошечка.
– Что тебе надо, Холмогоров?
– В смысле?
– В смысле, что ты сам добровольно пришел в реанимацию, куда тебя калачом не заманишь, да еще не с пустыми руками. В чем подвох?
– Тут, Кристина, одна неувязочка вышла… Я по ошибке в чужую историю констатацию смерти записал. Что делать?
– Что делать? Ну не историю же переписывать!
– Да я уже все исправил! Глупо так получилось, карта поступившей больной прилипла к карте умершей. Я не проверил, что мне сестра подала, и записал: так, мол, и так… Я вот что переживаю, Кристина: девчонка молодая, могла бы и амбулаторно лечиться, я больше для плана ее положил, и тут такие дела. Как бы беды не вышло.
– Да все нормально будет! Меня один раз тоже в покойники записали, и ничего.
– Когда это?
– Сто лет назад уже. Вызвали меня как-то подежурить в реанимации, подменить доктора, у которого вышла срочная транспортировка в областную больницу. Он неожиданно быстро обернулся, и в три часа ночи я была уже свободна. Зашла в приемник, говорю: отметьте меня в журнале экстренных вызовов. А девчонки замотанные… В общем, берет одна журнал и пишет: Бондаренко Кристина Петровна, ля-ля, тополя. В то время у нас еще работал доктор Немчинов, и у него был ритуал: приходя на работу, он первым делом брал журнал регистрации трупов и выяснял, кто из постоянных клиентов перестал нуждаться в его услугах. Тем утром он, как обычно, схватил талмуд и обалдел. А потом как закричит на всю больницу: люди, Кристина сегодня ночью умерла! Ему говорят, посмотри внимательно, может, однофамилица? А он – нет, тут написано: врач «Скорой помощи». Нет бы сообразить, что профессию в трупном журнале не пишут!
Нейман поежился:
– Что ж вы чувствовали, Кристина Петровна?
– Да ничего! Я же точно знала, что жива. Так что с твоей девчонкой, Холмогоров, ничего не случится. Наоборот, сто лет проживет.
– Думаешь?
– Примета верная! Мы не так давно с Владимиром Валентиновичем клиническую смерть привозили, помните?
– Рад бы забыть, – буркнул Нейман.
– Мы ее в адресе откачали, привезли, а она в приемнике опять – брык! Мы давай снова качать! Владимир Валентинович у меня реанимацию делает не хуже любого фельдшера. Вышел дежурный анестезиолог, полюбовался на нас и говорит: если она сейчас оживет, это будет уже не реанимация, а реинкарнация. Давайте сворачивайтесь и пишем смерть за приемным отделением. Мы с капразом: ах так! Вот тебе ЭКГ с комплексами, получи, фашист! Пришлось ему забирать больную к себе, а она возьми да снова остановись. Все чин по чину, на мониторе изолиния, третья остановка, куда там дальше бороться? Смерть констатировали, во все журналы записали, труп выкатили в коридор. А ночью он взял и сел, как в фильме ужасов.
– Кошмар какой! – поразился Нейман.
– Ну, для доктора кошмар был не в том, что покойник сел, а в том, что документация уже заполнена! Но врачебная совесть победила, и он старушку не придушил окончательно, чтоб не нарушать отчетности. Она через неделю домой выписалась в хорошем состоянии. Кстати, Холмогоров, ты неправильную смерть исправил, а правильную-то записал?
– Ой… Побегу! Спасибо, Кристина, ты меня успокоила.
Прикрыв за ним дверь, Кристина покачала головой:
– Все же нет людей суевернее докторов…
– Да. Подводники если только, – кивнул Нейман.
Настроение испортилось, в душе зашевелилась ревность. Зеленоглазое чудовище, если верить Шекспиру. Вдруг у Холмогорова с Кристиной роман? И она вовсе не мужененавистница, а банально любовница женатого человека? Хотя парень жидковат. С другой стороны, она согласилась дежурить вторые сутки подряд. Уж не для того ли, чтобы провести праздник вместе с любимым? А тут он со своими дурацкими поздравлениями.
Нейман поднялся.
– Прошу вас, посидите еще. – Кристина улыбнулась. – Кофе попьем.
– С удовольствием. Но я боюсь, что мешаю вам работать.
– Что вы! Вы просто вернули меня к жизни. И я еще не насладилась вашим подарком. Какая прелесть все-таки! – Она вдруг кинула на него озорной взгляд. – В нашем парфюмерном бутике покупали?
– Да… – Нейман был слегка шокирован нескромным вопросом.
Кристина засмеялась:
– Мы уж наслышаны о ваших приключениях!
– Боже, откуда?
– Привыкайте, что вы популярная личность, так сказать, медийное лицо. Сейчас это сплетня номер один в городе. Вы хоть расскажите из первых уст, как все было.
Владимир Валентинович смутился:
– Ничего особенного. Пока выбирал подарки, познакомился с одной дамой. Она мне подсказывала, я ей духи с верхних полок доставал, в общем, взаимовыгодное сотрудничество. А на кассе она мне предложила воспользоваться своей дисконтной карточкой. Я согласился, все же десять процентов скидки…
Тут он замолчал, почти физически чувствуя, как падает его престиж в глазах Кристины. Настоящие рыцари жертвуют всем ради любимой, на все сто процентов! «Эх, Нейман, Нейман, старый ты жлоб», – выругал он себя.
– Дальше.
– Дальше там, оказывается, была лотерея для тех, кто с картами. И я выиграл главный приз. Здоровенный такой мешок с косметикой, они даже директора магазина вызвали в зал, чтобы мне его вручить.
– А вы, значит, отдали приз владелице карточки?
– Как же иначе?
– Могли бы себе оставить, – улыбнулась Кристина.
– Но карточка-то ее!
– А рука ваша билетик тащила! Всех бы знакомых женщин поздравили, не тратясь на подарки, разве плохо?
Нейману стало неуютно. На Камчатке он привык к публичности, но, перебравшись в этот город, думал, что ведет тихую жизнь незаметного труженика.
– Эта дама до сих пор убеждена, что встретилась с инопланетянином, – смеясь, продолжала Кристина. – Но если честно, мне было очень приятно узнать такое про вас. Она сказала, что получила на Восьмое марта самый лучший подарок – веру в человечество.
– Допустим. Но как она догадалась, что это был я?
Кристина засмеялась:
– Элементарно, Ватсон! Если даже отбросить тот очевидный факт, что благородство является вашей визитной карточкой, вас выдала канадка. Только у нас с вами есть эта роскошь.
«Друзья, просто друзья», – повторял про себя Нейман, заглядевшись на ее улыбку. И нельзя подойти и сжать ее в объятиях. Нельзя прижать ее к себе изо всех сил.
В последние дни со мной происходит что-то странное. Такое неуловимо-незаметное и непонятное даже мне самой. Подобное ощущение я испытала, когда бросала курить. Несколько дней после последней сигареты мир представлялся мне очень ярким, я все воспринимала гораздо острее. Вот и сейчас я чувствую, словно из меня уходит какая-то отрава. В старину, кажется, говорили: рассеялся дурман.
Не мне судить, так ли это на самом деле, или я выхожу на новый виток душевного расстройства. В конце концов, совершенно новое для меня чувство уверенности в себе – довольно характерный симптом шизофрении. Тем более что это чувство я обрела без всякой видимой причины.
Я пошла в магазин. В супермаркете возле нашего дома принимают только наличные, а банкомат не работал. Пришлось бежать в отделение Сбербанка. Я не люблю этот банк: несмотря на дань времени в виде глянцевых буклетиков и зеленых галстучков персонала, он твердо придерживается старых советских традиций, я имею в виду очереди и хамское обслуживание.
Там меня постигло очередное разочарование: здешний банкомат тоже не работал. Я встала в очередь. Ожидание заняло около двадцати минут, но девушка, когда я попросила выдать мне наличные, дико возмутилась и заявила, что на линии ведутся работы! Что я должна понимать всю неуместность своего требования! И разве это единственное отделение Сбербанка, где можно снять деньги?
Не такая уж уникальная ситуация. И раньше, поверьте, я извинилась бы (да, извинилась бы за беспокойство, и больше того, на самом деле почувствовала себя неловко). Вздохнув, я бы побрела по всей России в поисках того единственного банкомата, где можно снять деньги. Стыдясь, что не разобралась в ситуации и потребовала у девушки больше того, что она должна сделать.
Клянусь, так бывало тысячи раз. «Мне надо!» – никогда не было аргументом даже для меня самой, что уж говорить о других. Зато «обойдешься!» я понимала с полуслова.
Но сегодня я не сдалась. Изумившим меня саму склочным тоном я заявила, что никуда не уйду, пока мне не дадут денег. А ежели девушка профессионально несостоятельна, пусть позовет более опытного специалиста. Ибо обязана. И не волнует.
Через минуту деньги были у меня в руках. Из банка я вышла бодрая и свежая, как после морского купания. Запоздало сообразила, что, затевая склоку, не подумала о людях, стоящих за мной в очереди. Я их задержала, ну и что? Судьба такая! Между тем еще вчера я отказывалась от покупки, если кассирша не могла сразу пробить чек. Мне казалось невозможным заставлять людей ждать.
Неужели я меняюсь? Вопреки известной истине, что личность человека формируется к пяти годам и потом бесполезно пытаться его переделать?
Черт возьми! Превращение интеллигентной женщины в наглую бабу меня очень вдохновляет! Рано обольщаться, пока на этом пути сделан лишь крохотный шаг, но все впереди! Все впереди!
Полаяться с кассиршей – явление рутинное для большинства людей! И совершенно невозможное в моей семье. Узнай мама об этом прискорбном эпизоде, она заявила бы, что я опустилась, превратилась в быдло, в такой же тупой пролетариат, с которым мне приходится, увы, контактировать на работе. Возможно, она была бы права. Я опустилась. Но первый раз за… да, наверное, за всю жизнь я чувствую уверенность в себе. И знаете, что еще? Мне было весело. Я как девчонка, первый раз в жизни пригубившая шампанское.
Я радуюсь переменам во мне, хотя и понимаю, что происходят они помимо моей воли. Словно тектонические плиты смещаются в моем сознании, и я не могу управлять этим процессом. Наверное, психиатры хлопают в ладоши, читая мои откровения…
Я помню, что, начиная эту интернет-исповедь, преследовала цель помочь таким же, как я. Ведь ошибки тоже благо, если на них кто-то учится. Поэтому я тщательно проанализировала все, что со мной происходило последнее время, чтобы найти, образно говоря, толчок, приведший к сдвигам в моем самосознании.
Но в моей жизни ничего не менялось. Абсолютно ничего: дом – работа. Последние два месяца муж меня даже не бил. Разве только… Да нет, не может быть, впрочем, судите сами: я стала свидетельницей победы над мужем-беспредельщиком. Чужим мужем, конечно. Есть, оказывается, люди, готовые заступиться за женщину. И это так замечательно!
– Артур, свари, пожалуйста, супчик на завтра, – попросил Нейман, – а я на занятия по самообороне.
– Давай-давай, педагог, – донеслось из комнаты.
– Не понял сарказма. Думаешь, ты один на всей планете владеешь навыками рукопашного боя?
Многозначительное молчание было ему ответом.
– Нет уж, ты скажи. – Разгорячившись, Владимир Валентинович прямо в ботинках прошел к Артуру. – По-твоему, я не могу научить женщин приемам самообороны?
– По-моему, нет, – протянул Старобинец, не отрываясь от ноутбука. – И не обижайся. Если бы я открыл кружок по аварийному погружению и всплытию, кем бы ты меня назвал?
– Логично. Но с другой стороны, я не готовлю из них головорезов вроде тебя. Просто учу, как сопротивляться, если на тебя напали.
Артур зевнул слишком длинно, чтобы это выглядело натурально, и захлопнул компьютер.
– Ладно, так и быть, – проворчал он. – Пойдем в твое общество сопротивления злу насилием имени Льва Толстого. Посмотрим, что можно сделать в этой богадельне.
Только в раздевалке, увидев Артура, невыносимо прекрасного в черных морпеховских штанах и тельняшке, Нейман раскусил коварство друга.
– Ах ты, гад! Узнал, что Лариса занимается в моей группе, и внедрился! Обучать женщин, щас! Хвост перед ней распускать собрался, павлин хренов!
Старобинец расхохотался.
– Только попробуй к ней приставать! Братик, ей нравится заниматься в моей группе, и я очень обижусь, если ты вынудишь ее уйти.
Нейман думал, что услышит в ответ шутку или грубость, но Артур неожиданно серьезно посмотрел на него:
– Володя, зачем ты так? Ты сам влюблен, почему же не веришь мне, что я хочу только иногда быть с ней рядом? Поверь, я могу позволить себе безнадежность.
В зале Старобинец моментально захватил власть. Не успел Нейман договорить: «любезно согласился провести занятие», как был не очень-то любезно препровожден в последний ряд.
Но и из этой обидной позиции пришлось признать, что Артур ведет занятие гораздо лучше его самого.
Бедные женщины так выложились! Нейман тоже притомился и, тяжело дыша, с ненавистью смотрел на свеженького Артура. Тот даже не запыхался, хоть бегал, прыгал и отжимался больше всех.
– Так, дамочки! – начал он зычным командирским голосом. – Запомните: единственное ваше оружие – это ноги! Ноги и горло!
– Мы ноги еще не проходили, – засмеялась Дора.
– А-а-тставить разговоры! С этой минуты забудьте о приемах самообороны! Вам они не помогут! С вашим уровнем подготовки от приемов столько же пользы, сколько от незаряженного пистолета. Если на вас напали, – заложив руки за спину, Артур промаршировал перед строем в зловещем молчании, – повторяю, если на вас напали, у вас есть только два пути: бежать или убить. В драке вы обречены. Убить вам нечем, поэтому развернулись и побежали в людное место. Кричите все, что угодно, кроме «помогите»! Лучше всего – «пожар»!
– А если мы не успеем убежать? – застенчиво улыбаясь, спросила Лариса.
И Артур поплыл! Моментально забыв свою роль жестокого командира, он смотрел на нее и глупо улыбался.
Она действительно была очень хороша, румяная и слегка растрепанная после интенсивной нагрузки. Под строгим спортивным костюмом угадывались немного тяжеловатые бедра, но это была полнота, приятная мужскому глазу.
– Следующее занятие начнем с кросса, – наконец опомнился Артур.
– Хорошо. Но если на меня нападет кто-то вроде вас и я не смогу убежать, что делать? Сдаваться сразу?
Старобинец задумался, а вернее, просто выдержал эффектную паузу.
– Смотрите на меня. Представьте, что я напал на каждую из вас. Какое мое самое опасное оружие?
Женщины загомонили, как дети, отвечающие на вопрос с подвохом:
– Физическая сила?
– Владение боевыми искусствами?
– У вас с собой нож?
– Пистолет?
Потом раздалось хихиканье, ясно свидетельствующее, что если не слова, то мысли некоторых дам вышли за рамки пристойности.
Артур покраснел и рявкнул:
– Отставить разговоры! Запомните раз и навсегда: мое самое опасное оружие – это ваш страх передо мной! Вы сами даете его в мои руки! И вам решать, что вы мне дадите! Все остальное – вторично! Побеждает всегда дух!
Лариса подняла руку, как школьница:
– Можно спросить?
Артур благосклонно кивнул.
– Допустим, я вас не боюсь, – сказала она с той же застенчивой улыбкой. – Но вы же не станете от этого слабее, верно?
Повисла неловкая пауза. Артур старался держать себя в руках, но влюбленность как дым – ее не спрячешь. Все давно заметили, как он смотрит на Ларису. Теперь наконец это стало ясно и Ларисе. Растерянная, она отступила, опустив глаза. Да, верно говорят, что чужая любовь заметна еще до того, как ее осознали сами влюбленные. Вдруг и Неймана давно вычислили? И смеются над его запоздалой любовью к Кристине, может быть, даже вместе с самой Кристиной…
– Всем сесть, – скомандовал Артур.
Нейман послушно опустился на низкую скамейку рядом с Дорой и подмигнул ей. После того как Глеб отказался помочь Насте, Дора боялась, что многолетняя дружба даст трещину. Но Владимир Валентинович на принцип не пошел. Да, он разочаровался в Комиссарове, но Дора была ему дорога, пожалуй, не меньше Глеба.
Без видимых усилий Артур стащил верхний мат с высокой стопки и постелил его в центре зала.
– Лариса, подойдите сюда.
Она встала рядом с ним, слегка сутулясь от смущения. Заложила прядь волос за ухо.
– Посмотрите на меня, – попросил Артур. – Вы меня боитесь?
Она улыбнулась.
– Я спрашиваю, вы меня боитесь?
– Нет.
– Вы верите, что я не причиню вам вреда?
Она кивнула, по-прежнему улыбаясь.
– Тогда скажите вот что: Владимир Валентинович ставил вам удар?
– Ну, в общем…
– Короче, про корпус говорил?
– Да, говорил.
– Хорошо. Я сейчас нападу на вас, а вы меня ударите так, как он учил. Договорились?
Артур изобразил что-то вроде танца влюбленного шимпанзе. Нейман подумал: если бы гопники нападали именно так, преступность стремилась бы к нулю. Единственное, чем рисковала возможная жертва, – умереть от смеха.
Встречный тычок Ларисы полностью дискредитировал Владимира Валентиновича как педагога.
– Не годится! Никуда не годится! Лариса, вы боитесь сделать мне больно. Это тоже страх!
– Да, Лариса, не стесняйтесь, – заметил Нейман, поудобнее вытягивая ноги. – Майора Старобинца пытались уложить на лопатки гораздо более подготовленные люди, чем вы. Как видите, безуспешно.
– Я один говорю! – рявкнул Артур. – На будущее: за выкрики с мест десять отжиманий. Итак, Лариса, вы меня не боитесь. Вы знаете, что победить вас я не смогу ни при каких обстоятельствах. Но я на вас напал! Я хочу вам зла! Защищайтесь изо всех сил!
Этот удар был получше! Настолько получше, что Артур отлетел и приземлился спиной на мат. Шокированная собственной силой, Лариса бросилась поднимать его, лепеча извинения. А негодяй Артур, вне всяких сомнений разыгравший это падение, лежал и наслаждался.
Остальные спортсменки веселились, в руках у некоторых Нейман заметил мобильники. Наверное, завтра эпизод пойдет в Сеть. Черт, ну и жизнь настала, живешь как голый! Никакой приватности. Мало того что тебя снимают во всех общественных местах, ты в любую минуту можешь стать героем интернет-ролика, сам того не желая. Парадокс, но при такой открытости люди ухитряются совершать не меньше грязных делишек, чем во времена неймановской юности.
Наконец Артур вскочил, выгнув спину эффектной дугой.
– Видите? Лариса не испугалась и победила меня! Запомните, нападающий может быть в сто раз сильнее вас! Но тот, кто нападает на слабого, всегда будет побежден! У него нет духа! Он гнил! Ну, то есть гнилой, – пояснил Артур, на секунду сбившись с пафосного тона. – И, как гнилой орех, расколется от первого ответного удара!
Да, я меняюсь. Так странно и так смешно, но, кажется, переходный возраст настиг меня только сейчас. Я могу ошибаться, но всю жизнь я помню себя такой, как была до недавнего времени. Рассудительным и ответственным существом. Не помню, чтобы я когда-нибудь верила в Деда Мороза, всегда знала, что подарки – дело рук родителей. Я даже в куклы не играла, с юных лет понимая, что это всего лишь куски пластмассы (большей частью ядовитой, как говорила мама). Пожалуй, прощание с детством для меня заключалось в прощании с книгами. Точнее, не с самими книгами, а со способностью погружаться в создаваемый ими волшебный мир. Сначала это чудесное свойство утратили картинки. Они перестали быть воротами в страну моих фантазий. Я стала видеть просто рисунки, часто не самого лучшего качества. У меня отличный глазомер, я мгновенно определяю нарушение пропорций в фигуре, и если художник случайно нарисовал одну руку чуть длиннее другой, мне сразу это становится ясно. Да, с натяжкой я могла поверить в существование волшебника, но волшебник с руками разной длины – такого точно не бывает. Чтение же еще долго оставалось моей страстью. Утратив способность погружаться в мир книги, я до сих пор помню это захватывающее чувство. Стоит снять с полки томик, как ты становишься влюбленной в лучшего мужчину на земле. Или распутываешь запутанное дело. Или терпишь лишения в какой-нибудь сточной канаве, смутно догадываясь, что в конце концов все будет хорошо. Ты ведь уже читала эту книгу раньше… Но в глубине души ты веришь, что в этот раз она может кончиться иначе.
Я помню свой книжный шкаф. Очень простой стеллаж с половиной стеклянных, половиной открытых полок. Стекла были на кулисках, без ручек, с такой впадинкой посередине, стандартный советский минимализм. Разумеется, никто не утруждался попадать пальцем во впадинку, двигали стекла всей пятерней, оставляя великолепнейшие отпечатки. Я каждый день дышала на них и протирала газеткой, но следы тут же появлялись вновь, почти как пятно перед камином в «Кентервильском привидении». Ведь там, на полках, стояли не книги. Стояли миры…
Поэтому я никогда не смотрю экранизации. Кино – это мир теней, мертвый мир. Книга – живая. Настоящий Пьер Безухов живет в сердце школьницы, читающей «Войну и мир», а актер на экране – всего лишь его призрак.
Утрата пылкого воображения – единственная потеря, с которой я пришла во взрослый мир. Не помню никаких переломов сознания, никаких открытий – все, что нужно знать, узналось как-то само собой. Я будто родилась тридцатилетней. Но сейчас я чувствую, как что-то проклевывается сквозь ту оболочку, которую я всегда считала своей сутью. Может быть, ответ прост? Может быть, я ребенок, заигравшийся во взрослую жизнь? И сейчас выхожу из игры в реальность?
Или, что вернее, просто схожу с ума. Мозг осознал вдруг, что находится под влиянием длительного психотравмирующего фактора, и решил строить защиту? Интересно, какую модель выберет мое подсознание? Раздвоение личности?
Я становлюсь спокойнее. Простите за каламбур, но тревоги меня больше не тревожат. Это удивительно, ибо всю сознательную жизнь я, при внешней безмятежности, мучилась дурными предчувствиями. Каждый день представлялся мне последним днем спокойствия, мне казалось, что в будущем меня поджидает неисчислимое число бед, они просто притаились за углом, выжидая момент, чтобы напасть. А теперь мне стало казаться, что я перенесла достаточно несчастий, и у моей злой судьбы в рукаве больше не осталось козырей. Против моей воли в душе оживает надежда, и впервые будущее меня привлекает. Разумеется, я не жду, что оно будет счастливым, но, черт возьми, оно представляется мне интересным! Привыкнув жить в унынии и страхе, я пытаюсь надежду эту затоптать. Я убеждаю себя, что это ложное ощущение, злодейка-судьба специально дает мне расслабиться, чтобы нанести удар побольнее. Я убеждаю себя выкорчевать ростки надежды в моей душе, снова запорошить себе глаза серым пеплом уныния, чтобы не провоцировать судьбу. Но ничего не получается. Я перестала чувствовать себя несчастной!
И как-то вдруг оказалось, что в этой жизни я обязана далеко не всем людям…
Я никогда не была подхалимкой. Угождать начальству – это не мое. Дело в том, что на карьеру я никогда не замахивалась, во-первых, семья, а во-вторых, комплекс неполноценности. Одобрение и признание мне нужно было от тех, кто рядом, а наши люди не любят подхалимов. Вот поневоле и приходилось иногда спорить с руководством. Но я всегда держалась безукоризненно вежливо, особенно когда муж занял высокий пост. А уж о коллегах нечего и говорить! Я могу посмеяться с ними, пошутить, иногда грубовато, но все распоряжения отдаю в форме просьбы, будто они делают не свою работу, а личное одолжение мне.
Если коллега адекватен и думает о том, как помочь больному, то мы приходим к единому мнению, которое, как правило, оказывается верным. Но я пасую перед откровенной наглостью и хамством.
Нынешняя система беспощадна и к больным, и к докторам. Беспощадна даже не скудостью финансирования, а именно утратой душевного доверия, сострадания, если хотите. Не только у нас, во всем мире.
Штрафные санкции за высокую летальность, за перерасход лекарств, за большой койко-день из любого гуманиста сделают черствого человека.
Поэтому очень часто у нас проводятся сеансы «спихотерапии», когда мы жарко спорим над несчастной бабушкой-диабетиком. Никто не жаждет видеть ее в своем отделении, все кричат: это не мое! Инфаркта нет, инсульта нет, сахар нормальный, и старушка достается мне. Я не могу заявить – не мое, мне жалко бабушку, поэтому я ее оформляю к нам, попутно пытаясь объяснить, что это не имеет ни логики, ни смысла, но меня никто уже не слушает. Цель достигнута, от бесперспективной больной избавились. Черт возьми, я всегда была так вежлива, что никто из них не вспомнил ни разу о высоком положении моего мужа! Ни один терапевт, кидая мне историю очередной бабульки, не подумал, что я могу пожаловаться супругу. Вот какой хорошей меня считают!
По-человечески это понятно. Кристина всегда меня утешает, когда привозит больного к терапевту, а тот перекидывает мне. Она говорит: человек с совестью и состраданием всегда проигрывает.
Есть у нас одна терапевт, когда я узнаю, что придется с ней дежурить, у меня сразу портится настроение. Она относится к многочисленной категории людей, маскирующих свою некомпетентность грубостью и безапелляционностью суждений. Гордо поднятая голова, высокомерный взгляд, презрительная усмешка – вот ее визитная карточка. Это наглая и бесцеремонная тварь, которая ходит на работу с единственной целью – показать миру и себе самой, что она великий врач. Кажется, она до сих пор не свыклась с мыслью, что имеет высшее медицинское образование, и всякий день заново осознает этот радостный для нее и прискорбный для всех остальных факт.
Помню, как мы пересеклись впервые. Я только пришла в эту больницу, обо мне ничего не знали, да и муж еще не занимал важного поста. Я была обычной врачишкой. Она – уже тогда статусная дама, с фигурой директорских пропорций, вся в блеске золота и лака для волос.
Схлестнулись мы из-за больного циррозом печени в последней стадии. Он умирал, это было понятно всем, неясным оставалось только, есть у него кровотечение из вен пищевода или нет. Вопрос этот, хоть абсолютно ничего не менял в судьбе больного, все же требовал решения. От этого зависело, за каким отделением пойдет пациент. Естественно, ни я, ни она не жаждали вешать на себя такого «перспективного» больного, и в палате реанимации разгорелась жаркая дискуссия.
Я утверждала, что не нахожу клинических признаков кровотечения, она упирала на низкий гемоглобин.
Я высказалась в том духе, что при циррозе увеличена селезенка, а это, как известно, кладбище эритроцитов.
– Гм-гм, – сказала терапевт, нехорошо ухмыляясь, и подмигнула реаниматологу: мол, сейчас будет смешно! – Если его селезенка кладбище эритроцитов, то ваша голова, доктор, видимо, кладбище мозга.
Так, походя обидев меня, она принялась рассказывать, почему при циррозе без кровотечения никак не может быть анемии. В итоге, деморализованная ее хамством, я записала больного на себя.
Так продолжалось много лет. Во всех дискуссиях единственный и любимый аргумент – «а ты тупая идиотка», более или менее завуалированный. С ней никогда невозможно было просто обсудить больного. Формальная консультация перед операцией – да, пожалуйста, но вопрос «как вы думаете?» всегда вызывает в ней агрессию. Инфаркта нет – все, до свидания! Разбирайтесь сами! Исключайте свое!
Недавно нам привезли совершенно неясную больную. Понятно было только одно – хирургу тут делать нечего. Но наша мадам в своей излюбленной манере принялась швыряться историей, кричать, что я невнимательна и пропускаю свое. Уцепившись за нехороший анализ мочи, она решила, что это пиелонефрит, и я должна положить пациентку в урологию. Я не видела клинических признаков воспаления почек, но, поскольку больная действительно была неясна, я осмотрела ее очень вдумчиво и предположила инфекционный эндокардит. Ответом мне был язвительный смех: мол, мозгов не хватает оценить простой анализ мочи, а я еще имею наглость фантазировать в сфере терапии. Поняв, что сопротивление не сломить, тем более что пациентка была довольно хорошенькой девчонкой и мадам сразу ее невзлюбила, я решила положить ее хоть в урологию до утра, а там, как говорится, будет видно. Но мать девушки, видя мое замешательство и хамство терапевта, решила забрать своего ребенка домой. Доверия мы ей не внушили. А утром девчонку притащили сразу в реанимацию, где мой диагноз эндокардита подтвердился. Начался разбор полетов.
Раньше я сделала бы все, чтобы покрыть мадам перед начальством. Чувство корпоративной солидарности и врожденное отвращение к стукачеству заставили бы меня извернуться и написать обеляющий терапевта рапорт. Но сейчас я вдруг подумала: какого черта? Взаимовыручка – это, конечно, хорошо, но где я видела от мадам это «взаимо»? И я накатала абсолютно честный рапорт. Я подумала: почему ради спокойствия и безнаказанности какой-то сволочи я не могу показать себя в глазах руководства грамотным клиницистом?
И мне стало ясно, что укоренившаяся во мне привычка жертвовать своими интересами ради чужого удобства – всего лишь дурная привычка, от которой возможно избавиться.
Разнос мадам давали в моем присутствии. Так уж получилось. Я слушала гневную речь, в которой каждое слово было к месту и справедливо, с доселе неведомым мне злорадством.
Не представляю, что со мной будет дальше, но пока следует признать, что меняюсь я в худшую сторону. Наглость, мстительность и эгоизм поселились в моей душе. И принесли с собой радость…
