Глава тринадцатая
Вике было очень страшно, но на пути к Петропавловску-Камчатскому никаких препятствий им не встретилось. Перестраховываясь, Дайнега взял билеты до Владивостока, оттуда они ехали уже на машине. Он купил подержанную «тойоту» с правым рулем и автоматической коробкой передач.
Вика смотрела в окно на незнакомый край с бледным небом, на ломаные линии горных цепей и думала, как ее угораздило попасть сюда.
Казалось бы, тот же разломанный асфальт дорог, те же чахлые луга с немногочисленными коровами, но стоит поднять взгляд, и видишь голубые вершины вулканов. И Тихий океан бьет волной в подножия гор совсем не так, как прирученный Финский залив.
Приживется ли она в этом суровом и свободном краю?
Оказалось, Сергей живет не в самом Петропавловске, а в поселке Рыбачий, в служебной квартире. А в Петропавловске у него со времен интернатуры оставалась комната в офицерском общежитии. Дайнега против правил удерживал ее за собой, но не для наживы, а по просьбе соседа. Тому, человеку уже немолодому, не хотелось делить с кем-то двухкомнатный блок.
Теперь комната пригодилась Вике. Не имело смысла гадать, почему Сергей поселил ее отдельно: боялся снова влюбиться или просто тяготился ее обществом. В Рыбачий Вику все равно бы не пустили, там был строгий пропускной режим.
Устроив Вику, Дайнега сразу отозвался из отпуска. Он служил в Рыбачьем, но проведывал ее почти каждый день, правда, ни разу не остался на ночь. Такое отношение к невесте – а Сергей представлял ее всем именно так – вызвало восхищение соседа, человека старой закалки.
Владимир Валентинович Нейман, пожилой подтянутый здоровяк, несмотря на богатырскую стать, стремительный в движениях и речи, жил в общежитии третий год. Он двадцать пять лет отслужил на флоте, окончив службу командиром подводного крейсера. С началом армейской реформы его сократили, забрали служебную квартиру, но уволить в запас не могли, так как ему полагалось жилье. Свободных апартаментов для Неймана все не находилось, и он пребывал в состоянии, которое называлось странным словом «распоряжение».
Владимир Валентинович в компании таких же бедолаг, как он сам, безуспешно пытался выбить у командования полагающиеся ему метры, и временами маленький блок напоминал штаб-квартиру общественной организации.
По отношению к Вике моряки проявляли удивительную деликатность, старались особенно не шуметь, и вопреки расхожему мнению она ни разу не видела, чтобы кто-то из них бывал пьян.
Они строго соблюдали дистанцию с ней, как с чужой невестой, но в то же время подчеркивали, что раз она девушка подводника, то среди них своя. Сергей зачем-то сказал, что она учительница русского языка, и теперь Вике приходилось проверять рапорты и исковые заявления на предмет ошибок. За эту маленькую услугу Нейман позволял ей пользоваться своим ноутбуком с Интернетом.
Скайп – вот самый удобный вид связи для беглецов! По нему невозможно вычислить местонахождение человека, и она свободно разговаривала с родителями и Балахоновым, который зарегистрировался в скайпе специально, чтобы сообщать Вике о ходе ее дела. В конспиративном порыве Алексей взял себе имя Перископ.
Вика была в бегах уже две недели, но пока ни Алексей, ни Викины родители не почувствовали на себе внимания правоохранительных органов. Администрация больницы уволила Вику за прогул, однако никто ее не разыскивал. Наверное, у следователя появились дела поважнее. Вика даже ощутила легкую досаду от того, что живет в стране, в которой так легко сбежать от правосудия.
Единственным человеком, кого интересовало, где она находится, был свекор. Он звонил Викиным родителям и с угрозами требовал выдать дочь. Родители, конечно, ее не выдали, но за учиненный в доме погром осудили. Отец считал, что Вике следует извиниться перед Николаем Петровичем.
Теперь она сидела перед ноутбуком и набиралась духу перед неприятным разговором. Просить прощения она не собиралась, но родителей надо было вывести из-под удара.
– Давай я сам с ним побеседую, – предложил Сергей.
– Ни в коем случае! Он сразу распустит слухи, что я, не успев развестись, уже нового мужика себе нашла.
Да и чего ей бояться, спрашивается? Свекор в десяти тысячах километрах от нее, и она может послать его еще подальше! Что он ей сделает?
Вика решительно набрала в скайпе номер его мобильного.
– Это Вика.
Она ждала криков, отборной ругани, но их не последовало.
– Ну что, довольна? Посмеялась? – ледяным тоном поинтересовался бывший свекор.
– Да, мне кажется, неплохо получилось.
– Молодец. Теперь я посмеюсь. Я даже в суд на тебя подавать не стану. Я просто приеду в дом, вызову милицию, и на тебя заведут второе уголовное дело. За хулиганство.
– Да мне уже все равно. Одним больше, одним меньше. Но разве забрать половину собственного имущества, причем с вашего личного разрешения, – это хулиганство?
Сергей одобрительно кивнул. Он сидел рядом и слышал весь разговор, включая реплики Викиного собеседника.
– Собственное имущество? Не смеши меня! Ты, как пиявка, присосалась к нашей семье, пила нашу кровь, а напоследок устроила погром в нашем доме! Теперь будешь в тюрьме сидеть, даже не мечтай условным сроком отделаться! Таких тварей, как ты, надо учить. Сколько с нас денег вытянула на свои прихоти, мерзавка! А сама жила как хотела! Я не удивлюсь, если узнаю, что ты держала любовников!
Сергей дернулся было к микрофону, но Вика приложила палец к губам. Не стоит давать Николаю Петровичу быстрое и убедительное подтверждение его последней догадки.
– Я не одобрял ваш брак, но терпел, – продолжал он. – Однако есть границы любому терпению. Ты в своей неуемной жадности наплевала на мою репутацию, на честь семьи! Ни ума, ни фантазии, а туда же! Взятки решила брать! Неужели мало было того, что мы тебе давали?
– Вы, Николай Петрович, мне ничего не давали! – решительно возразила Вика. – Дом от фундамента до крыши построен на мои собственные средства.
– Мне-то зачем врешь, мерзавка? Неужели я не знаю, на что ушли мои деньги?
– Видимо, не знаете. – Вика растерялась. По тону свекра она чувствовала, что тот говорит искренне. Но и она, черт возьми, помнит, откуда взялась каждая копейка, потраченная на дом! – Повторяю: дом я построила на свои деньги. Как вы могли этого не знать? Вы знали и то, откуда эти деньги у меня берутся. И вас все устраивало, пока я не попалась. По справедливости вы должны были оставить дом мне. Да, земля под ним ваша, но я ведь предлагала вам за нее машину, купленную, кстати, тоже на мои средства. И кредит я была готова выплатить.
Свекор молчал, и Вика решилась, раз уж пошел такой откровенный разговор, задать свой главный вопрос:
– Я вот думаю, может, вы сами инспирировали мое дело? Ведь все началось, как только Андрей сообщил вам, что переезжает ко мне. Неужели вы не нашли менее кровожадного способа удержать сына возле мамочкиной юбки?
– О каком переезде ты говоришь? – спросил Николай Петрович неожиданно человеческим тоном.
– Вы прекрасно знаете о каком. Мы с Андреем решили, что он будет жить не с вами, а со мной. Он вам об этом сказал. А вы с Эльвирой Семеновной хотели, чтобы сынок остался с вами, вот и приняли меры.
– Андрей никогда не говорил, что собирается куда-то переезжать, – сказал Николай Петрович.
И Вика сразу ему поверила.
Ну конечно! Андрей и не собирался к ней переезжать. Просто говорил ей то, что она хотела услышать…
Господи, а ведь свекор искренне верил, что дом строился на его средства! Поэтому он и замолчал, не стал продолжать эту тему… Получается, Андрей постоянно тянул из него деньги.
Какая тоска узнать, что твой муж – мошенник, обманывающий собственного отца! У Вики даже голова закружилась. Да, все сходится. Ведь Андрей настаивал, чтобы она никогда не заводила с Николаем Петровичем разговоров о деньгах. Он объяснял это тем, что в их семье не принято, чтобы денежные вопросы решали женщины. А на самом деле просто боялся, что вскроется его обман. Вика никогда не сомневалась, что родители мужа знают об ее вкладе в семейный бюджет. Но если они не знали, сколько денег ей приносит работа и что именно из-за этой работы она живет за городом… тогда, конечно, они могли строить самые дикие предположения по поводу ее проживания отдельно от мужа.
Но на что же Андрей тратил деньги, которые давал ему отец? Ведь это большие суммы, если свекор считает, что на них она построила дом. Вкладывал в свой бизнес? Да, наверное. Скорее всего его дела шли далеко не так успешно, как он рассказывал. Вика вспомнила унылый коридор его клиники. Но Андрею было стыдно признаться отцу в том, что он плохой бизнесмен. В том, что не унаследовал деловых качеств Николая Петровича. Хотя что в этом постыдного? Врачом-то Андрей был хорошим…
Пауза затягивалась. Пытаясь осмыслить то, что она только что услышала, Вика чуть не забыла, что разговаривает со свекром. Но тут он напомнил о себе:
– Ты хочешь сказать, что сама заработала столько, что смогла построить двухэтажный дом?
– Именно это я и говорю. Я работала по десять-двенадцать часов в сутки, но мне нравилось. Да и больные были мной довольны. Так что я свои гонорары честно отрабатывала…
Николай Петрович молчал. И вдруг Вике стало его жалко. Узнать такое о собственном сыне!
Она принужденно засмеялась:
– Поверили, Николай Петрович? Зря. На свои заработки я бы только собачью будку построила. Это я уж так… куражусь. Простите женщину, которую бросил муж. В моем положении чего только не сделаешь – и дом разломаешь, и соврешь.
Сергей молча положил руку поверх Викиной и пожал.
– Вот что я скажу тебе, Вика, – после очередной долгой паузы она снова услышала голос свекра, – бегать – это не выход. Закрыть дело я не могу, но об оправдательном приговоре похлопочу.
Дальше пошли короткие гудки.
– Добре, – сказал Дайнега. – О бывшем муже либо хорошо, либо ничего. Но ты же не послушаешь этого старого крокодила и не вернешься?
Вика покачала головой. Она не собиралась верить обещаниям свекра. Он никогда ее не любил, а после сегодняшнего разговора должен был просто возненавидеть. Ведь хуже всего люди относятся к свидетелям своей слабости и позора.
А еще Вике было очень стыдно перед Сергеем…
– Как я могла выйти за него замуж, – буркнула она.
Сергей многозначительно шевельнул бровью. Мол, он сделал все, что мог, чтобы этого не случилось.
– Бог с ним… Я буду за него молиться. Если он раскается, бог его простит, а если нет – жестоко накажет.
Дайнега улыбнулся:
– Вика, да бог его уже наказал!
– Как это, интересно?
– Он же без тебя остался. Такую женщину потерять!
Вика открыла хилую фанерную дверь и остановилась на пороге. Прихожая блока была завалена мешками и свертками.
Нейман обернулся, держа в каждой руке по кульку – один большой, другой маленький:
– Вика, подожди немного! Я паек получил, сейчас все разгребу и освобожу тебе пространство для готовки.
– Да-да, спасибо, – процедила она.
Может быть, Нейман и расходился с Серегой в политических или каких-нибудь иных взглядах, но в одном они были единодушны. Мы говорим – женщина, подразумеваем – кухня. И наоборот. Каждый день, освободив кухонный плацдарм, Нейман стучался в ее комнату: «Я закончил, можешь идти готовить». После таких слов неудобно было лежать на диване, и Вика, проклиная мужской шовинизм, занималась обедом, хотя прекрасно обошлась бы йогуртом и бутербродом. Кухня у них была «диффузного типа», как выражался Нейман, то есть помещение кухни как таковое отсутствовало, а функции пищеблока были справедливо поделены между комнатами, ванной и прихожей, где стояла электрическая двухконфорочная плитка.
– Не спешите, Владимир Валентинович, – буркнула она.
– Посмотри, может, что для себя возьмешь? Гречки или мяса? А то консерву какую-нибудь?
Она покачала головой.
– Посмотри, посмотри хозяйским взглядом. Бакалею мне просто девать некуда… Ого! – Владимир Валентинович выудил из груды мешков маленький пакетик. – Поневоле возникает вопрос: зачем людям, у которых в хозяйстве нет духовки, выдают столько сахару и дрожжей?
Вика засмеялась. Она по-прежнему стояла в дверном проеме, ожидая, пока Нейман расчистит ей путь.
– Как прошло ваше собрание очередников? – вежливо поинтересовалась она.
Нейман досадливо махнул рукой:
– Не спрашивай! Собрали, пересчитали, с тоской убедились, что мы никуда не исчезли, и распустили по домам. Сказали заново все справки делать – вдруг найдется какой-нибудь предлог выкинуть из очереди.
– А что слышно в кулуарах?
– Глухо. За последний год никто из наших квартиру не получал. Правда, суды мы пока выигрываем, но толку-то… Одно моральное удовлетворение. Командование смотрит круглыми глазами: «Ах, действительно, вам положена квартира. Ладно, сидите и ждите».
– Сколько вы уже ждете? Три года?
Нейман засмеялся:
– Просто надо горячо любить свою Родину. – Ногой он сдвинул мешки поближе к своей двери. – Проходи, дорогая.
Было ясно, что сосед не знает, как быть со свалившимся на него продуктовым богатством. Она вызвалась помочь, все-таки здесь нужна женская рука, даже такая неумелая, как у нее. Вместе они быстро распихали мясо по морозилкам и засыпали крупы в пятилитровые бутыли из-под воды, которые Нейман, к счастью, ленился выбрасывать.
О личной жизни соседа Вика ничего не знала. Сугубо холостяцкая обстановка комнаты говорила о том, что у него нет не только жены, но и постоянной дамы сердца. Вечера он всегда проводил дома, один или в компании друзей. Лишь из случайных оговорок Вика заключила, что Нейман разведен, имеет взрослого сына, но сам Владимир Валентинович, обычно человек открытый, эту тему обходил глухим молчанием. Знакомясь с его гостями и друзьями Сергея, она обратила внимание, что многие из них одиноки. Биографии как под копирку: ранняя женитьба и скорый развод. Расспрашивая Сергея о судьбах его знакомых, она узнала о том, о чем раньше никогда не задумывалась, – о женских изменах. Для себя Вика считала абсолютно невозможным изменить мужу. Но здесь ситуация «прихожу я с моря, смотрю в окошко, а моя жена…» не была чем-то исключительным.
«Что заставляет жен изменять? – думала она. – Прекрасные же мужики, у нас в Питере таких днем с огнем не найдешь. Неужели зов плоти может завести так далеко? Неужели бывает, что терпеть невозможно?»
Она прислушалась к себе. Два с лишним месяца у нее никого нет, и это после шести лет супружеской жизни. А она ничего не чувствует, почти забыла о том, что у жизни есть интимная сторона. Это потому, что рядом Сергей, и если думать о сексе, то думать и о том, как она была близка с ним. А это нельзя. Это – табу.
Ну хорошо, Сергей – табу, но вот она живет бок о бок с немолодым, но полным сил мужчиной, чья мужественность не только в суровом профиле и широких плечах, но и в том, что он двадцать пять лет занимался самым мужским трудом. И занимался достойно. Однажды Вика попросила его похвастаться наградами, Нейман достал из шкафа мундир с орденами и медалями, но при этом отшутился старой флотской поговоркой: «Служи, дурачок, получишь значок». Но ни этот мундир, ни богатырская стать его хозяина не вызывали у нее даже крохотной искры женского интереса. И другие Серегины друзья… Разумеется, она не может ни с кем кокетничать, раз считается невестой Дайнеги, но ведь ей и не хочется. Какой симпатичный парень, замечает она отстраненно, будто семидесятилетняя старушка с внучками на выданье! Неужели предательство мужа и развод убили в ней женщину?
– Спасибо, Вика, ты настоящий друг, – прочувствованно сказал Нейман. – Слушай, а давай я блины зае… то есть натворю? Хочешь?
Она пожала плечами.
– Давай! Серега сегодня приедет?
– Не знаю. Он никогда не предупреждает.
– На запах подтянется. Сейчас я тесто наведу, а ты пока сочини начинку какую-нибудь. Я хорошо умею блины делать, набил руку, когда нам по полгода получку не давали. – Нейман погрустнел. – Вот время было. Ходил в море на перловке с тушенкой, а дома сидела голодная семья.
– А сейчас где ваша семья? – не утерпела Вика.
– Известно где. В Москве. Очень тяжко было здесь. Мы, офицеры, как в море идти, мясо с маслом оставляли семьям, но на одном пайке не выжить, а денег нет. Я и отправил жену с сыном к родителям – уходя в автономку, как-то спокойнее знать, что они под защитой родных, а не одни. А там… – Владимир Валентинович вздохнул. – Ладно, что говорить. Как сложилось, так сложилось.
Он быстро развел тесто и поставил подниматься. Вика приготовила несколько заправок для блинов – сыр с чесноком, селедку с луком и ветчину с помидорами.
– Сейчас-то мужики живут нормально. – Нейман сообразил, что делает плохую рекламу Дайнеге как Викиному будущему мужу. – Получают по сто тысяч, и вовремя. А мы… Эх! Двадцать пять лет я честно служил, а теперь Родина делает из меня попрошайку. Будто я эту квартиру не честно заработал, а вымаливаю из милости. Клянусь тебе, если бы не сын, которому это жилье после моей смерти достанется, я бы плюнул и ушел. А так сижу, словно нищий убогий.
– Да, трудно вам приходится.
– Ничего. Как говорил адмирал Нахимов, у русского моряка нет легкого или трудного пути. Есть только один путь – славный. Так-то, дорогая.
– Наверное, вам скоро дадут жилье. – Вике захотелось приободрить соседа. – Президент обещал решить вопрос, и вообще он о военных заботится. Вот зарплаты поднял, пенсии обещал повысить…
Нейман ожесточенно натер раскаленную сковородку маслом:
– Конечно, поднял! Так жутко армию сократить, грех не поднять!
Вика промямлила, что армия теперь станет более профессиональной и мобильной.
– Да? – Нейман уставился на нее, поигрывая сковородкой. Вика поежилась. – Может, скажешь еще, что народ должен держать такую армию, которую он может себе позволить?
Она опустила глаза.
– Так вот! Заруби себе на носу, – двумя точными движениями он распределил тесто по сковородке, – народ должен держать не ту армию, которую может себе позволить, а ту, которая способна его защитить! Зачем тебе пистолет, который не стреляет? Только карман тянет, и разумнее всего выбросить его вообще.
Владимир Валентинович сделал неуловимое движение рукой, блин перевернулся в воздухе и упал на сковородку. Вика вздохнула. Да, в этом деле он изрядно навострился.
– Они и начали платить военнослужащим не потому, что в результате сокращения появились свободные деньги. С гораздо большим удовольствием они положили бы их в собственный карман. Но приходится, чтобы люди не задавали лишних вопросов. Чтобы не понимали – армия разрушена. Ладно, мы бы с кем-то воевали и потерпели поражение, тут все ясно. Проиграли войну, ничего не поделаешь. Контрибуции, внешний долг… Но чтобы так, в мирное время, свои же руководители с нами так поступили…
Вика не впервые слышала эти речи. Моряки, бывавшие в доме, только и делали, что ругали реформу армии, но она приписывала им личное неудовольствие, раздражение от того, что из-за сокращения они вынуждены резко изменить планы на будущее.
– Говорили, не будет сокращений, ребята вздохнули свободно, а сейчас вдруг раз – четыреста человек под нож! – продолжал Нейман. – Скоро останется одна бомба и при ней три солдата обслуги. Вот и вся ядерная держава. Денег у них, видишь ли, нету. Распродали военные городки в Московской области – куда бабки дели, непонятно. Все производство разрушили, теперь будем вертолетоносцы во Франции покупать. Правильно, там откаты поинтереснее.
«А меня хотят судить за взятку, – усмехнулась Вика своим мыслям. – Правильно сказал Балахонов – если ты пятьсот рублей попросил, то ты негодяй и взяточник, а если три миллиона – умный человек, можешь баллотироваться в депутаты. Я по крайней мере не нанесла ущерба обороноспособности страны, и нечего терзаться угрызениями совести». И нечего упрекать себя, что сбежала из-под следствия, любой суд над ней несправедлив хотя бы потому, что столько настоящих негодяев находится не только на свободе, но и при высоких должностях. По сравнению с ними она чиста, как горный снег.
– Хорошо, армию сократили, где молодые люди служить будут? – строго спросил Нейман. – Да и сейчас-то, боже мой! Чему армия может их за год научить? В первую очередь они должны освоить технику, а техника ржавеет. Приходят к нам после учебки, болтаются по кораблю, а мы в море не идем.
– А по-моему, было бы лучше, если бы ребят перестали в армию забирать, – храбро заявила Вика. – Какой смысл терять целый год жизни на глупую муштру?
Нейман взглянул на нее так, словно Вика была змеей, которую он внезапно обнаружил на собственной подушке.
– Да что ты говоришь!
Положение спас Дайнега, появившийся как нельзя более кстати. Войдя, он ласково обнял Вику. Обычный ритуал, работа на публику. Ничего личного.
– Валентиныч, ты что кричишь, на вахте слышно? Як з ланцюга зирвався.
– Невеста твоя меня расстроила.
– Чем же?
– Говорит, нечего мужикам в армию ходить. Да когда я призывался, ни у кого даже мысли такой возникнуть не могло! У нас позором считалось, если тебя в армию не берут. Не служил, так тебя всю жизнь за человека не считали, кем бы ты ни был.
Сергей улыбнулся. Его рука продолжала лежать на Викиной талии. Наверное, по рассеянности.
– Ты, Валентиныч, когда призывался, еще динозавры на земле водились.
– Что это за неуставняк? Дерзить старшему по званию! – грозно сдвинул брови Нейман. – Мой руки и садись за стол, будем ужинать. А даме сердца твоей я сейчас мозги вправлю. Тоже еще, гуманистка выискалась! Наслушалась солдатских матерей. «Ах, как же мой мальчик пойдет в эту ужасную армию!» Жалко ей своего мальчика. А мальчик давно уже спит с девочкой. А раз так, он обязан уметь эту девочку защитить! Мамам мальчиков своих деточек в армию на год отдавать жалко, а мамам девочек? Им не жалко свою девочку на всю жизнь отдавать придурку, который убежден, что это его все защищать должны? Армия – бесценный, важнейший инструмент в воспитании молодежи. Это школа жизни, и если она не пройдена, то следующей ступенькой частенько оказывается тюрьма.
– Ну все, ховайся в бульбу! Валентиныч разбушевался.
Нейман проворчал, что Вике просто попался в жизни хороший мужик, а вот если бы она вышла за жалкого гражданского, еще, не дай бог, интеллигента, необходимость поголовного призыва на военную службу стала бы ей очевидной.
Этими неосторожными словами Нейман причинил ей боль.
Сергей почувствовал это и крепче прижал ее к себе.
– Забудь, – шепнул на ухо.
Она мягко сняла его руку со своей талии. Он искренне хочет ей помочь, не понимая, что его дружеская поддержка только уязвляет ее. Лучше бы он вообще не прикасался к ней, чем вот так – с нежностью и заботой. Тогда была бы надежда, что он ее любит. Ладно, не любит, но, может быть, способен полюбить вновь?
После ужина деликатный Нейман ушел к себе, оставив молодым людям ноутбук. Глядя, как Вика устраивается за столом и надевает наушники, Дайнега расхохотался и сказал, что она похожа на радистку Кэт, выходящую на связь с Центром.
– Ты специально меня увез, чтобы забавляться моим нелегальным положением? – огрызнулась она.
Он молча покачал головой.
– Конечно! Это ты подбил меня бежать, сама бы я ни за что не додумалась. А теперь веселишься, зная, что если меня поймают, тебе ничего не грозит. Вы с Балахоновым поиграете в шпионов, а я сяду в результате.
– Слухай мене, тюрьма не мине, – засмеялся Дайнега. – Так, что ли?
– Именно. Логика простая – раз сбежала, значит, виновата.
– Так ты и виновата.
– Между прочим, если по закону, я никаких взяток никогда не брала. Мне всегда платили после операции, это называется благодарность и уголовному наказанию не подлежит.
– Ты хочешь сказать, каждый раз конверт с деньгами являлся для тебя приятной неожиданностью?
– Нет, ну и что? Пусть я обговаривала условия операции заранее, но пациенты были в более выгодном положении, чем я. Они ведь могли не платить, и я ничего бы им не сделала. Я ни разу не взяла деньги до операции, эта сука Гинзбург подло меня подставила.
– Но и ты с ней жестоко обошлась.
– Знаешь, она могла ко мне нормально подойти. Могла сказать: «Виктория Александровна, если вы откажетесь делать мои вены по полису, я обращусь в прокуратуру». Могла?
– Вика, она поступила правильно. Она знает правило оружия: если достаешь пистолет, стреляй на поражение. А если не уверен, что выстрелишь – держи оружие в кармане. Она достала. И выстрелила. Вы с Балахоновым можете хоть до старости видеть тут зловещую тень заговора, но она поступила как цивилизованный человек, чьи права на медицинское обслуживание незаконно ущемлены.
– Да? А мои права никого не волнуют? Я тоже имею право на нормальную жизнь!
– Ну, поехало, – вздохнул Сергей. – Ту саме тетерю и на вечерю! Низкие зарплаты, коррупция власти! Тоже хочешь быть коррупционером?
– Да нет, не особенно…
– А як не коваль, то и рук не погань!
– Вся страна ворует, а ты для меня пятнадцать тысяч честно заработанных денег пожалел!
Он криво усмехнулся:
– Солнышко, воровство всей страны – это личное дело всей страны.
Солнышко! И он еще смеет так ее называть! Это слово, которое значило для них так много в былые времена, должно быть под запретом! Неужели он все забыл?
Ладно, она напомнит. Вика взяла со стола любимую кружку Дайнеги и с расчетливой злостью швырнула ее на пол. Кружка не разбилась, глухо ударилась о линолеум без ущерба для себя.
– Охо-хо. – Старчески вздыхая, Сергей ее поднял. – Вижу, есть еще порох в пороховницах, а ягоды в я… В общем, круто. Наконец-то ты становишься прежней Витькой. Я же помню, какая ты была. Огонь! Я только успевал уворачиваться от тяжелых предметов, летевших мне в голову.
Вика хихикнула. Запустить в Сергея учебником, когда он не желал заниматься или упорно не понимал тему, было ее обычной практикой. Так же как порвать билеты в кино или сломать розу, купленную им за три дня до стипендии на последние деньги.
Однажды он преподнес ей пластмассовые бусики. Дешевая вещь выглядела тем не менее элегантно, Вика обратила бы на нее внимание, увидев в магазине, и, может быть, даже купила. Но в качестве подарка любимого человека бусики показались ей оскорбительны. «Я тебе не папуаска, радоваться такой фигне», – процедила она и вышвырнула их в форточку. Сергей обиделся, сказал: «Звиняйте, мамо, бриллиантов нема», – и ушел, хлопнув дверью. Около часа Вика распаляла в себе праведное негодование. В голове крутились обычные женские лозунги «подумаешь, какой гордый», «сначала заработай денег, потом выпендривайся» и тому подобная чушь. Но злость быстро испарялась, уступая место сначала удивлению – ведь Дайнега первый раз ответил на ее выходку, а потом чувству стыда. Только женщина может одновременно стыдиться своего поступка и оставаться в полной уверенности, что была совершенно права. В итоге она, твердо зная, что Сергей наказан справедливо, разревелась и побежала во двор – искать злосчастное украшение. Дело было снежной зимой, Вика проваливалась в сугробы, понимая, что ничего не найдет в тусклом свете фонаря над дверью подъезда, и рыдала в голос, страшно жалея себя. «Ты не это ищешь?» – Дайнега протянул ей бусы. Она схватила их, молча сунула в карман и уставилась на него исподлобья. Ей хотелось уничтожить его взглядом, но великолепная пауза неожиданно прервалась детским горестным всхлипом. Он молча притянул ее к себе. Холодная щека прильнула к ее мокрому от слез лицу. Мягкие осторожные губы бережно убрали слезы с ее глаз…
Она хлопнула ладонью по столу. «Я сойду с ума, если вспомню, что было дальше!»
– Не называй меня больше солнышком. Пожалуйста.
– Добре.
Сергей вернулся на диван, а Вика запустила скайп. Пока компьютер размышлял, она тоже задумалась.
Почему она никогда не позволяла себе подобных выходок с Андреем? С ним она всегда была мила и корректна. Она думала, что такая разница в ее поведении была связана с тем, что Сергей бесил ее своей бедностью, простотой, украинскими прибаутками, что он ей просто не подходил. Но вот она нашла парня, в котором ее все устраивало, и для жестоких выходок просто не стало повода. Так ли это? Наверное, на самом деле это была всего лишь ширма, чтобы не видеть истину: Дайнеге она была мила любая, а Андрею – только в роли ласковой и послушной жены. Разве ей, будучи замужем, не хотелось капризничать, настаивать на своем? Хотелось. Но инстинктивно она понимала, что Андрей терпеть этого не будет, и быстро убеждала себя, что хочет того же, что и он.
В результате с Сергеем она могла позволить себе роскошь быть самой собой, а с мужем лишь вела партию жены. Она не знала Андрея, но и он не знал ее, живя не с Викой, а с собственным представлением о хорошей супруге.
Дайнега разломал дом по своей инициативе. Но на самом деле это сделала она. Настоящая Вика, не одурманенная иллюзией спокойной жизни в достатке. Если бы не шесть лет притворства, она бы именно так и поступила. Причем сразу и без помощи таджиков. Сергей придумал и осуществил этот план, потому что он знает ее лучше, чем она знает себя сама.
Так, скайп заработал. Родители в Сети, они всегда в это время ждут ее звонка. Балахонова нет. Тосе сделали операцию, ему сейчас не до Вики.
Она поговорила с мамой. Ничего нового, из милиции к родителям так и не приходили. Мама внимательно изучает газеты и смотрит телевизор – о Викином деле нигде ни слова. Будто и не было ничего. Зато Николай Петрович звонил не далее как вчера. Говорил, что Вике следует вернуться.
– Зачем?
– Понятия не имею. Обещал устроить тебе оправдательный приговор. В крайнем случае условный срок. Может быть, подумаешь над его предложением?
– Я у врагов одалживаться не собираюсь.
– Оно так, дочка, но вечно скрываться невозможно. Сколько ты еще продержишься? Вы даже не можете с Сергеем расписаться, пока ты бегаешь от правосудия. И знаешь, у меня создалось впечатление, что Николай Петрович заинтересован, чтобы с тобой все было в порядке. Мне кажется, ты могла бы ему довериться.
– Я не хочу иметь с ним дела.
– Папа говорит то же самое. Когда Николай Петрович звонит, он бросает трубку.
– Правильно делает.
– Но я-то с ним поговорила. Из его намеков я поняла, что твое дело получило огласку среди его знакомых и общественное мнение не в его пользу. Он должен вытащить тебя, чтобы реабилитироваться, так я это поняла.
– Но я не собираюсь строить свои планы, исходя из удобства Николая Петровича. У него был шанс помочь мне, он им не воспользовался.
– Викуля, подумай еще. Позвони ему сама. Я уверена, он организует суд в твою пользу, только это невозможно, пока ты в бегах.
Они еще немного поговорили и распрощались. В Петербурге восемь утра, маме пора на работу.
Оказывается, у ее бывшего свекра есть совесть! Он поверил, что Вика заработала на дом и машину сама, и ужаснулся несправедливости развода.
Но все же что-то удерживало Вику от того, чтобы вернуться и принять его помощь. Она не боялась обмана с его стороны. За шесть лет брака с Андреем она убедилась, что слово свекра крепкое.
Но она живет не в лесу. Не в Средневековье. Ее судьба должна быть в руках закона, а не зависеть от прихоти власть имущих. Она не доверяет закону, поэтому в бегах. Но будь она проклята, если сдастся на милость людей, не имеющих права ее судить.
Без надежды на справедливый суд ей пришлось судить себя самой. Она себя оправдала. Но больше она никому не позволит этого делать.
