Глава пятнадцатая

Все бегали, ругались и доводили друг друга до нервного срыва. Сережа, чувствуя напряженную обстановку в семье, периодически оглашал окрестности басовитым ревом, Алиса летела к нему, брала на руки и трагическим голосом заявляла:

— Никуда не поеду!

Илья Алексеевич выхватывал внука, изо всех сил прижимал к себе и восклицал:

— Нет, ты обязана там появиться!

— Да, Алиса, — вторил ее муж, — ему уже четыре месяца, как-нибудь продержится два дня без мамки!

Алисе неожиданно пришло приглашение на студенческую научную конференцию. Ее работа заняла призовое место, и теперь Алису ждали с докладом.

— Мы за ним приглядим, — горячо убеждал Илья Алексеевич, не замечая, что Сережа с упоением жует его воротник.

— Папа, ну как я его оставлю? Я же кормлю!

— Ничего, денек на смесях посидит. Ты, главное, там сцеживайся, чтобы молоко не пропало, и все будет в порядке.

— Господи, ну что даст эта дурацкая конференция?

— Много что, — заметил Ваня, — ты заявишь о себе, покрутишься перед маститыми профессорами. Это очень важно для карьеры.

— Вот моя карьера. — Алиса театральным жестом указала на ребенка.

— Слушай, тысячи баб успевают и то, и это!

В конце концов был найден компромисс. На всей конференции Алисе быть незачем, она прилетит только на свой доклад, как настоящая звезда науки. После долгих уговоров с ребенком милостиво согласилась посидеть Тамара. Алиса опасалась оставлять сына на мужчин. Она всегда справлялась с Сережей сама, поэтому их навыки по уходу за младенцем оставались весьма скромными.

Не обошлось, конечно, без громкой нотации. Тамара напомнила, что не просила Алису рожать и дочь вполне могла бы потерпеть, если так заинтересована в научной карьере. Словом, обычный репертуар.

Договорились, что две ночи Сережа проведет под надзором Ильи Алексеевича и Вани. Он был спокойным ребенком и мирно спал с десяти вечера до восьми утра — в этом на него можно было положиться. А день, так и быть, посидит бабушка. Правда, она поставила условие — Ильи Алексеевича в это время не должно быть в квартире. «Если он появится, я тут же разворачиваюсь и ухожу, — отчеканила она. Потом подумала и добавила: — А лучше бы и твой придурок погулял где-нибудь. Я и так буду на нервах, чтобы еще лицезреть эти физиономии!»

— Если он вдруг проснется, дай ему бутылочку со смесью. Вы можете не рассчитать, и он будет голодный.

Ваня кивнул. Они ждали Илью Алексеевича, который должен был отвезти Алису в аэропорт на машине своего приятеля. Метро уже не работало.

Алиса в тысячный раз сунулась проверять содержимое своей сумки. Ваня выхватил у нее баул и решительно закрыл молнию.

— Ты уезжаешь на один день. Без чего ты там не обойдешься?

— Господи, как мне не хочется ехать! Зачем я тебя послушала? Какая карьера, я ведь еще сто лет не смогу вернуться к учебе!

Она нервно расхаживала по коридору, бесцельно смотрелась в зеркало и теребила пуговицу на куртке.

— Слушай, еще, наверное, можно сдать билеты?

— Не выдумывай. Триста человек ждут твоего доклада, в том числе известные профессора. Что они подумают, если ты не явишься?

— Да какая разница! Я ведь снова беременна, представляешь?

Он тяжело вздохнул и опустился на корточки.

— Этого не может быть. Ты же кормишь.

— Я была у врача. Что, ты не рад? — выкрикнула она. — Сомневаешься, что ты отец ребенка?

— Нет, не сомневаюсь… Но я просто не думал, что ты можешь забеременеть так скоро.

— И ты не хочешь ребенка! Скажи, ты же его не хочешь!

— Не хочу, — признался Ваня.

— Я так и думала! Ты считаешь, что для твоего ребенка я недостаточно подходящий сосуд, верно? Твой ребенок должен родиться от порядочной женщины, а не от шлюхи, вот как ты думаешь!

Иван впервые видел ее такой взволнованной. Однажды она плакала при нем, но тогда это были слезы бессилия, а сейчас Алиса предстала перед ним разъяренной самкой, готовой до последнего биться за свое дитя.

— Перестань орать. — Он пытался взять ее за руки, но Алиса вырвалась. — Я ничего такого не думаю, просто обалдел от неожиданной новости.

Но она не слушала его, с ненавистью смотрела в его лицо и кричала:

— Сережа что, он приблудыш, чужой, а твой ребенок — это же совсем другое дело! Он свяжет нас гораздо сильнее, чем твоя дурацкая игра в благородство, и эту нить ты не сможешь разорвать, как только тебе надоест притворяться всепрощающим праведником!

— Так, хватит! — рявкнул он. — Если ты сейчас же не заткнешься, я тебя ударю! Чтобы я больше не слышал, как ты называешь моего сына приблудышем! Он не виноват, что его мать проститутка. Ребенка оставляем. Устраивает это тебя?

Алиса прислонилась к стене и закрыла глаза.

— Тебе плохо? — перепугался Ваня.

— Все в порядке. Посмотри, пожалуйста, не разбудили ли мы Сережу своими воплями. Я не хочу одетая заходить к нему.

Малыш спал, сосредоточенно нахмуря бровки и важно шевеля губами, словно выговаривал родителям за плохое поведение. Иван подумал: как здорово, что скоро в доме появится еще один подобный экземпляр. А потом, может быть, еще, кто знает?

— Спит, как из ружья, — доложил он обстановку.

Алиса вытащила из кармана телефон и проверила, не пропустила ли звонок.

— Да что же папа не едет? Пора бы уж! Я, наверное, спущусь во двор.

— В два часа ночи? Очень остроумно.

— Значит, ребенок будет? — холодно спросила она.

— Ну да. Рожай сколько хочешь, не стесняйся.

Оставив отца в очереди регистрации на рейс в Краснодар, Алиса отправилась пройтись по аэропорту. Вот здесь она провожала Ваню в полярную экспедицию, они стояли, целовались, им было грустно и в то же время очень хорошо, несмотря на предстоящую долгую разлуку. Где теперь этот миг единения? Безвозвратно канул в море мелких обид… Тогда, единственный раз, они смогли найти окно в разделившей их стене недоверия.

Новая беременность, наступившая так быстро и неожиданно, совсем не радовала Алису. Она понимала, что этот ребенок навсегда свяжет ее с человеком, который не просто ее не любит, а не чувствует к ней даже малейшего уважения. Что бы там ни говорил Ваня, она считала Сережу своим собственным, личным ребенком, на которого у него нет особых прав, несмотря на то что и малыш, и сама Алиса жили за его счет. Она старалась, чтобы мужу не приходилось ухаживать за Сережей, его отцовские обязанности сводились к тому, что он ласково подмигивал ребенку перед сном. Несмотря на напряженные отношения, Иван не соглашался на развод, хотя Алиса много раз предлагала ему это. Если же появится еще один малыш, оба будут знать, что Алиса без него не справится, и придется жить прикованными друг к другу железными обручами долга, жить и задыхаться.

Поняв, что Алисе никуда от него не деться, Иван перестанет соблюдать даже то подобие вежливости, которое заставляет себя проявлять сейчас.

Она решила пойти на аборт втайне от мужа, врач в консультации сказала, что за время первой беременности матка у нее окрепла и теперь никаких осложнений не предвидится. Больше того, она даже советовала прервать беременность, поскольку организм еще не восстановился.

Алиса записалась на операцию, но неожиданно поняла, что не сможет уничтожить так некстати зародившееся в ней дитя. Глядя на равнодушное лицо мужа, испытывая по ночам его грубые, враждебные вторжения в собственное тело, она убеждала себя, что этот ребенок является вражеским поселенцем, грозящим уничтожить все ее надежды на благополучную жизнь, но в то же время чувствовала, какая тяжелая, бескрайняя пустота воцарится в ее душе, если она от него избавится.

Измучившись от яростной внутренней борьбы, она рассказала мужу о беременности, и теперь страшно об этом жалела. Обратной дороги нет, они обречены быть вместе, только связала их совсем не любовь.

Алиса подошла к автомату и взяла два стаканчика кофе. Может быть, еще не все потеряно? Вдруг Ваня поразмыслит в спокойной обстановке и сам отведет ее на операцию? Но станет ли ей легче после этого?

Вернувшись в очередь, Алиса нашла своего отца страстно обнимающимся с неизвестной женщиной. Ничего себе! Она остановилась, не зная, как быть дальше. Конечно, после разрыва с матерью отец имел право на личную жизнь, но Алиса никогда не думала, что он станет осуществлять это право, нападая на таинственных незнакомок в общественных местах.

Впрочем, дама не обладала внешностью, способной спровоцировать мужчину на подобные эскапады. Это была очень полная женщина средних лет, тщательно ухоженная и дорого одетая. Подобно многим дородным дамам, она следила за собой не для того, чтобы быть привлекательной для мужчин, а чтобы подчеркнуть свое благополучие и высокое общественное положение. Отлично прокрашенные волосы были взбиты в пышную прическу, на лице — тщательный макияж, куртка с норковым воротником и черные брючки с идеальными стрелками. На шее дамы гордо лежало несколько толстых золотых цепей, а мочки ушей оттягивали серьги с крупными камнями. Алисе, хоть она была много моложе и килограммов на шестьдесят стройнее, внезапно стало неловко за свой куцый вид и дурацкий детский хвостик, из которого наверняка выбилась половина прядей.

— Алиса, это Ольга, — радостно сказал отец и замолчал, будто это все объясняло.

— Мы с вашим папой учились вместе, — улыбнулась Ольга, — вас я тоже знаю. Правда, только во внутриутробном состоянии.

Как-то сразу стало понятно, что это очень добрая и приятная женщина.

Алиса протянула им кофе.

— О, спасибо. — Ольга, не чинясь, взяла стаканчик. — А как же ты?

— Ничего, если захочу, куплю еще в автомате. Я, наверное, не буду мешать вашей встрече?

— Что ты, что ты! — Ольга притянула ее к себе. — Мне так приятно с тобой познакомиться! Надо же, как время летит! Помню, мы с девчонками все приставали к твоей маме, чтобы она дала нам потрогать, как ты шевелишься у нее в животе, а теперь ты вон какая!

— Алиса сама уже мама, — гордо заметил отец, подтягивая к себе Ольгин чемодан.

— Ну! — восхитилась та. — Везет тебе, от своих-то обормотов я когда еще дождусь!

Она подробно стала выспрашивать, сколько ребенку, как родился, да как ест, да как молодая мать чувствует себя, и с таким живым интересом, словно сама Алиса была ее однокурсницей, а вовсе не Илья Алексеевич.

Она летела в Тюмень проведать сына, на обоих рейсах регистрация только началась, времени поболтать было достаточно, и Алиса, хоть всегда трудно сходилась с людьми, вдруг почувствовала, что проникается симпатией к этой шумной женщине.

Достав телефон, Алиса показала несколько снимков Сережи и Вани.

— Славный малыш, — сказала Ольга, — а это муж твой? Шикарный мужик, черт побери! Ты с ним, смотри, осторожно, красавцы — они такие.

— Оля, что ты говоришь! Иван — самый порядочный человек из всех, кого я знаю, — вступился Илья Алексеевич за любимого зятя.

— Ладно тебе! Я тоже кое-что знаю, сама с красавчиком всю жизнь прожила. Мой-то — это вообще у-у-у! Блядовитый океан! — В голосе Ольги явственно слышалась гордость за мужа. — Гонялся за каждой юбкой, — весело продолжала она, — даже сейчас еще не успокоился. Впрочем, бабы всю жизнь сами к нему липли, да и на твоего наверняка летят как мухи на мед. Но для семейного счастья все это фигня, я тебя сейчас научу, как с этим бороться. Ты, Алиса, главное, не принимай всерьез его походы. А то я тут недавно фильм смотрела, там мужик свернул налево, а жена его со слезой спрашивает: «Ты влюбился?» Я думаю, люди добрые, чему это учат нашу молодежь! Разве можно так с мужьями обращаться? Они ж как дети! Скажешь ему: «Ты влюбился», — он и думает: «Ах да, я влюбился! Как сложен этот мир, как велика моя любовь!» И начинается. А на самом деле к мужу нужно относиться не как к тонко чувствующей личности, а как к собаке, то есть хорошо кормить и вовремя выпускать погулять. Позволь ему чуть-чуть побегать, а потом скажи: «Дорогой, давай-ка завязывай с блядством». Сразу опомнится — чем это я занимался? — и вернется в лоно семьи.

Алиса улыбнулась. Совет, возможно, был дельным, но в ее ситуации не подходил. Именно она считалась в семье источником древнего зла, с которым так успешно боролась Ольга.

— Точно тебе говорю, методика отработана. Моего всю жизнь бабы на части рвали, но фиг им что обломилось. Хотя их тоже можно понять: муж у меня такой, что Бандерас просто отдыхает. Да я тебе сейчас покажу, чего попусту хвастаться.

Через секунду Алисе показалось, что ее ударили по лицу. С экранчика мобильного телефона на нее, весело улыбаясь, смотрел Васильев…

Чтобы не стеснять Тамару Константиновну своим присутствием, после работы Анциферов поехал на кладбище. Несколько дней шли сильные дожди с ветром, на могилу нападало много веток, и вся она была покрыта облетевшей листвой. Ваня занялся уборкой. По привычке разговаривал с Зоей.

— Так и живем, — вздохнул он, утрамбовывая листья в пакет, — скоро у нас еще ребенок родится. Ну как скоро, месяцев через восемь. Хорошо бы девочка, мы ее в твою честь назовем. Живем, конечно, трудно, но я все равно рад. Знаешь, я в последнее время реже о тебе вспоминаю… Но ты не сердишься и не ревнуешь, правда?

Он расчистил себе уголок и сел передохнуть.

— Я люблю тебя, Зоя, но теперь наша любовь стала моим прошлым. Прости. Все осталось как было, ведь в прошлом ничего изменить нельзя, ни хорошего, ни плохого, но я живу дальше. Слушай, я стал таким семейным человеком… — он улыбнулся, — мне даже странно, ведь год назад я чувствовал себя одиноким скитальцем. Тут дело не в любви, нет! После твоей смерти я совсем не думаю о ней, просто я как бы перестал быть сам по себе. Мы теперь — и Алиса, и Сергей, и Илья Алексеевич, и даже теща — вроде как единая биомасса. Ты понимаешь, о чем я говорю?

На дерево села ворона, его старая знакомая, и громко каркнула.

— Я так и знал, что понимаешь. — Ваня вернулся к своим трудам. — И ты, Зоя, тоже входишь в нашу теплую компанию. Ты же часть меня, притом, кажется, лучшая часть. Как же мне трудно было с тобой расстаться!

Пакет, куда Ваня запихивал листья, переполнился и треснул по шву. Для вторичного использования он уже не годится, а мусора еще много. Ваня поискал глазами: может быть, найдется что-нибудь пригодное?

Он заметил под оградкой небольшое углубление, из которого торчала ручка полиэтиленового мешка. Ваня дернул за нее, думая, что, наверное, забыл этот пакет в прошлый раз.

Но в пакете обнаружился целый набор полезных вещей: большой кусок материи, лейка, резиновые перчатки и старая детская лопаточка. Кто мог оставить здесь эти приспособления для ухода за могилой? Вдруг Ваня понял, что веселенькая расцветка ситца кажется ему странно знакомой. Ну да, именно под таким пододеяльником он спал не так давно, а потом Алиса пустила его на тряпки. А вот и пятно — это он пролил крепкий чай, который любил пить в постели. Именно потому, что чай не удалось отстирать никакими порошками, пододеяльник и был разжалован в хозяйственную ветошь.

Так вот кто содержал в порядке Зоину могилу все это время! Вот кто мыл памятник и сажал цветы и развел такой красивый плющ вокруг оградки…

Он комкал в руках кусок пододеяльника, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Он так давно не плакал, последний раз, кажется, в детском саду… Когда умерла Зоя, он оказался на самом дне отчаяния, но глаза его оставались сухими — горе было слишком глубоким, слишком беспросветным, он хотел избыть его до конца и не собирался облегчать себе душу слезами.

«Мужчины не плачут», — всегда говорил отец. Ваня был с ним согласен, полагая жалким любого рыдающего мужика, но сейчас он сидел на корточках, обнимал Зоин памятник и всхлипывал самым недостойным образом. При этом он чувствовал, как в душе воцаряется ощущение светлого, спокойного, почти детского счастья и благодарности судьбе.

Раньше он не испытывал ничего подобного. Она ходит сюда давно, еще с тех пор, когда он был для нее только приятелем и ничто не предвещало их будущего союза. Зачем она это делала? Да просто знала, что Зоя была одиноким человеком и некому смотреть за ее могилой. А потом, глупая, ничего не сказала ему… Стеснялась? Или боялась, что он решит, будто она делает это специально, чтобы сблизиться с ним?

Он зарыдал в голос, благо в этот поздний час на кладбище никого не было. За многие годы в нем много накопилось слез…

— Молодой человек! — вдруг услышал он.

Размашисто вытерев глаза рукой и шмыгнув носом, Ваня поднял голову. На дорожке стояла пожилая пара: маленькая старушка в темном прямом пальто и круглой шляпке-таблетке и осанистый бородатый дед. Держась за руки, они с тревогой смотрели на него.

«Выгляжу как идиот», — с веселой злостью подумал Ваня.

— С вами все в порядке? — спросила старушка, участливо наклоняясь к нему.

— Да, абсолютно!

— Вы уверены? Может быть, нужна помощь?

— Нет, спасибо, все хорошо. — Он поднялся и развел руками, чтобы они в этом убедились.

Заняв место в самолете, Алиса отвернулась от соседа и зажмурилась. Она сама не знала, как удалось сохранять лицо весь этот кошмарный час, пока Ольга была с ними, как хватало сил мило улыбаться ей, сжимая кулаки и вонзая ногти в ладони, молясь только об одном — лишь бы скорее кончилась эта пытка.

Хотелось убежать, забиться в угол и выть, но пришлось вести себя как ни в чем не бывало, чтобы Ольга не догадалась, кого видит перед собой.

В одночасье рухнули картонные стены ее иллюзорного мира, кривые зеркала, в которые она привыкла смотреться, и открылась такая бездна, что захотелось немедленно исчезнуть, перестать быть, лишь бы не падать туда.

Она никогда не видела раньше жены Виталия, но всегда считала, что это холодная эгоистичная стерва, у которой нет с Виталием ничего общего. Но Ольга — такая женщина, рядом с которой мужчина просто не может чувствовать себя одиноким и несчастным, даже если ее формы и далеки от совершенства. Да она перестала беречь фигуру только потому, что знает — он в любом виде любит ее и не может без нее жить!

Но дело совсем не в том, что Виталий счастлив в браке, его семейные дела не имеют никакого отношения к ней. Вся беда в ней самой! Это она взяла то, что ей не принадлежало и не могло принадлежать. Она украла свою любовь, и ребенок у нее тоже краденый! И пусть это была великая любовь, пусть Виталий — лучший из мужчин, но он чужой. Разве чистота и размер бриллианта когда-нибудь служили оправданием вору, позарившемуся на сокровище?

А она почему-то решила, что ее горячее желание похитить чужую драгоценность является священной волей, позволяющей все… Как она могла не знать, что любовь — это соблазн, а вовсе не индульгенция?

Она была воровкой, но считала себя несчастной жертвой и требовала, чтобы к ней относились именно так.

Алиса почувствовала, как из сердца уходит обида на Виталия, черная злость, которую она испытывала всякий раз, когда вспоминала о его поведении во время ее родов. Эта болезненная рана, много времени не дававшая ей покоя, вдруг зажила без следа, потому что Алиса поняла — она в полной мере это заслужила. Она воровка, и Виталий просто не мог думать о ней иначе.

Но самое страшное даже не это. Страшно не то, что она воровала Виталия у его жены, воровала себя у собственного мужа, а то, что при этом она продолжала считать себя честной и порядочной женщиной, которой просто не повезло.

Она громоздила в своем сознании страшные иллюзии, возводила стены, в которых пыталась укрыться от заслуженного наказания, боялась признать свою вину и раскаяться, зная, как это больно. Она хотела быть счастливой, не расплатившись по счетам…

Отец с Ваней уберегли ее от позора. И она малодушно уцепилась за возможность избежать наказания. Как вор, в последнюю минуту оторвавшийся от преследования и ловко сбывший добычу, она думала: «Удачно я вывернулась!»

Но вор знает, что он вор, а она про себя не хотела этого знать!

Она хотела стать хорошей женщиной, не признав вину и не пережив раскаяние.

Все это время она брела как слепая, ей казалось, будто она в прекрасных садах своей души, а на самом деле она шла по самому краю пропасти, и только Ванина рука не дала ей свалиться вниз…

Алиса отбарабанила свой доклад, как заводная кукла, поприсутствовала на дискуссии, но, как только позволили приличия, улизнула и отправилась бродить по Краснодару. Ей нужно было побыть одной.

Алиса не оправдывала себя, она уже не пыталась объяснить свое поведение ни силой любви, ни обаянием Васильева, ни равнодушием мужа. Инстинктивно она понимала: чем глубже она чувствует свою вину сейчас, тем легче будет ей потом.

Она яростно сражалась с самой собой, хотя та, другая, Алиса все время пыталась проникнуть в нее, снова завладеть ею. Она нашептывала, что вполне естественно влюбиться без памяти в девятнадцать лет, что Алиса ни в чем не виновата, ибо не собиралась отбить Васильева у жены. Не собиралась, потому что знала, что он на это не пойдет, сурово отвечала новая Алиса.

Как теперь жить? Как жить, зная, что ты воровка и шлюха? А ведь муж говорил, кто она такая, но она, вместо того чтобы прислушаться, обижалась, подсовывала ему свои кривые зеркала, злясь, что он не хочет в них смотреть. Он взывал к тому хорошему, что в ней оставалось, он хотел, чтобы она очнулась…

Как теперь с ним быть? Как сделать, чтобы он был счастлив? Хватит уже пользоваться его добротой и порядочностью. Придется искупать свою вину, и искупать тяжело. Слишком долго она от нее отрекалась.

Она соврет, что из-за перелета у нее был выкидыш, и отпустит мужа на свободу. А если будет упираться, она скажет, что Васильев хочет уйти от жены к ней, Ваня проверять не станет.

В семь утра Анциферова разбудил телефонный звонок. Он помчался к телефону, сердце нехорошо колотилось. Вдруг что-то с Алисой?

В двери соседней комнаты возник Илья Алексеевич.

— Да! — обреченно крикнул Ваня.

— Что ты орешь как ненормальный? — ответила трубка голосом Тамары Константиновны.

— Что случилось? — От волнения Ваня даже не подумал сбавить тон.

— Случилось то, что мне только что звонила Алиса. — От сердца немного отлегло. Теща, конечно, была та еще змея, но даже она не стала бы сообщать таким ядовитым тоном о настоящем несчастье. — Ее самолет задерживают на неопределенное время. Там то ли туман, то ли буря.

— А нам она не сообщила…

— Конечно! Ваш сон она бережет. — Слово «ваш» Тамара Константиновна прошипела особенно зловеще.

Ваня подмигнул Илье Алексеевичу и помахал рукой: мол, ничего страшного.

— Она просила меня и сегодня посидеть с ребенком. — В голосе тещи сквозила убежденность, что Алиса имеет власть над силами природы и специально наслала на Краснодар стихийное бедствие, чтобы еще денек отдохнуть от сына.

— Хорошо, Тамара Константиновна.

— Что хорошо? Я не собираюсь превращаться для вас в прислугу! Если ей хочется, задравши хвост, бегать по тусовкам, нечего было рожать! Вы должны считаться со мной хоть немножко! Один день я выкроила, хоть никто из вас не поинтересовался, чего мне это стоило, но больше — извините! Разбирайтесь сами! — И она бросила трубку.

— Н-да. — Почесав в затылке, Ваня отправился варить кофе. Илья Алексеевич присоединился к нему, и пока Ваня следил за туркой, поджарил яичницу.

— Что делать будем?

— Вань, не знаю. У меня сегодня, как назло, важное совещание. Прямо с утра.

Покрутив ложечкой, чтобы осела пена, Ваня разлил кофе по чашкам.

— Новый костюм наденьте, — посоветовал он.

По расписанию, Алиса должна была прилететь в семь тридцать, оказаться дома не позднее девяти и отпустить мужчин на работу.

— Нам даже попросить некого, — растерянно сказал тесть, — даже бабушек знакомых не осталось.

— Я сам посижу. Отзвонюсь на кафедру, скажу, что в библиотеку пошел. Никто, конечно, не поверит, но это не важно.

— А ты справишься?

— Ой, подумаешь! Я же врач все-таки! Смеси наболтаю, подгузник поменяю, что там еще?

— Кусочек яблока ему дай. Воду в рожок наливай только из этой бутылки, ни в коем случае не из чайника.

— Понял.

— Если гулять пойдешь, комбинезон и шапочка в коляске. Что не ясно — звони, я на телефоне.

Побрившись, Ваня вошел в комнату и обнаружил, что Сережа проснулся и играет с погремушками, весело напевая себе под нос.

— Привет, — сказал Ваня, — сейчас переоденемся и поедим. Где там твои кальсоны?

Алиса надевала на малыша памперсы только на прогулку, дома обходясь обычными пеленками, и ночью вставала несколько раз, чтобы переодеть малыша. Действовала она таким образом не из экономии, а из убеждения, что парниковый эффект памперса нанесет урон репродуктивной сфере сына.

Соблазн натянуть на ребенка бумажный подгузник и до возвращения жены забыть о переодеваниях был велик.

— Нет, — успокоил Ваня малыша, — такой подлянки я тебе не устрою, можешь на меня рассчитывать.

Он развел смесь, строго следуя инструкции, взял Сережу на руки и дал бутылочку. Ребенок энергично зачмокал. Тяжесть маленького тельца на руке была приятной, успокаивающей.

Поев, Сережа выплюнул рожок и занялся более интересным делом — исследованием существа, в чьей власти он в данный момент находился. Улыбаясь, он потрогал Ваню за футболку, поиграл с его крестиком, а когда Ваня вытер ему рот, крепко ухватил ручкой за палец. Ваня потянул к себе — сын не отпускал, только с неожиданной силой потряс, видно, проверяя, не будет ли он звенеть, как погремушка. Потом стал деловито искать на Ване грудь.

— Извини, дружище, чего нет, того нет, — с сожалением признал отец.

Потом он немного покорчил ребенку рожи, но Сережа смотрел на него с такой снисходительной улыбкой, что Ваня смутился — взрослый человек, а творит такую ерунду.

«Почему я раньше так мало занимался тобой?» — спросил он и почувствовал, что его коварным образом описали.

«Так мне и надо», — решил он весело. Алиса носила подмывать ребенка в ванную, но Ваня вдруг испугался, что уронит или даст неподходящую воду, поэтому просто обтер Сережу влажным полотенцем. Насыпал чуть-чуть присыпки, не будучи уверен, что поступает правильно. Он думал, что привыкший к материнским рукам Сережа будет бояться его и плакать, но ребенок переносил его неумелую заботу с полным пониманием.

«Он не ждет от меня ничего плохого, — подумал Ваня, — и совсем не хочет знать, что я не настоящий его отец. Он думает, я тот, кто надежно защитит его от всех напастей мира, и так оно и будет. Именно мне придется оберегать его, а потом научить, чтобы он мог защищаться сам. Я отвечаю за то, каким станет этот маленький человечек. От того, что я вложу ему в голову, будет зависеть вся его жизнь. Страшно подумать, что я могу не справиться с этой задачей. Женщинам хорошо, у них ответственность за ребенка на биологическом уровне, она не страшит их так сильно, как меня сейчас. Как хорошо, что теща отказалась приехать, иначе я мог ничего этого так и не понять!»

Он подхватил Сережу на руки. Тот притих и мирно засопел. Ваня кругами расхаживал по комнате и думал, что нелепые обиды, глупые, недостойные чувства могли бы помешать ему понять свой долг заботиться о сыне. «Я ведь так нужен ему сейчас! Я думал, раз мать кормит его и ухаживает, этого достаточно. Я отстранился, видя в нем плод чужой любви и думая, что не имею на него прав. А ему наплевать на все права, ему так нужна моя сила, спокойствие и уверенность, чтобы он сам потом стал сильным!»

Алиса позвонила в десять, сказала, что объявили посадку. Значит, дома она будет около часу.

За это время Ваня с Сережей успели пожевать яблоко, поспать, еще раз поесть и изучить все погремушки, а также модель танка, подаренную Ильей Алексеевичем на вырост.

— А пойдем-ка мы нашу маму встретим? — предложил Ваня.

С коляской ему возиться не хотелось, но у Алисы было некое приспособление, похожее на парашют. Оно называлось «кенгуру», и с его помощью можно было пристегивать ребенка к животу. Алиса пользовалась им редко, а Ваня решил — дойти до метро будет в самый раз.

Он тщательно проверил лямки на отрыв, снарядил ребенка и отправился встречать жену. Сережа, наблюдая мир не из коляски, а как взрослый человек, из вертикального положения, крутил головой и активно изумлялся.

Ваня расположился возле выхода, чуть в стороне, чтобы не толкали, и принялся ждать.

Она появилась минут через пятнадцать, и какая-то другая, он еле узнал ее. Подстриглась, сообразил Ваня. Короткие легкие волосы трепал ветер, а Алиса бежала домой, ничего и никого не замечая. Губы ее были тревожно сомкнуты, и вообще она изменилась за эти сутки с небольшим. Под глазами залегли круги, она осунулась и даже, кажется, похудела, но Ваня вдруг понял — не имеет никакого значения, как она выглядит. Она его жена.

— Эй, — крикнул он, — куда ты, мы здесь!

Он догнал ее, Сережа тут же потянулся к матери, закричал. Алиса хотела взять его на руки, но Ваня не дал.

— Зачем ты сюда пришел? — спросила она, оторвавшись от ребенка.

— Не терпелось тебя увидеть.

Она грустно посмотрела на него, словно знала какую-то печальную тайну.

Пока Алиса кормила и укачивала Сережу, Ваня соорудил обед. Все, что Алиса наготовила впрок, уже было съедено. В доме остались только макароны и несколько банок консервов. Ваня сварил толстые спиральки, открыл банки и, понимая, что стол получается скудным, добавил к пиршеству яичницу с колбасой.

— Ваня, — жена появилась на пороге кухни, странно взволнованная, — я должна поговорить с тобой!

— Я сделал что-то не так?

— Нет, все правильно. Ваня! — Губы ее задрожали, и он понял, что Алиса сейчас расплачется. — Ты сможешь когда-нибудь простить меня?

Он вскочил и крепко прижал ее к себе. Макушка оказалась прямо под носом, и он подул, шевеля тонкие волоски.

— Передо мной ты ни в чем не виновата. А ты чего постриглась-то?

— Не знаю, — всхлипнула она, — в аэропорту от безделья пошла в парикмахерскую.

— Тебе идет.

— Ваня, послушай! Я поняла, что все это время была такой гадиной…

— Тихо! — прикрикнул он. — Я муж тебе, а не исповедник.

— Ваня, так нельзя. Ты мучаешься со мной…

Он взял ее голову в ладони и быстро поцеловал в заплаканные глаза.

— Все позади, любимая. — Он удивился, как легко, само собой, выговорилось у него это слово. — Любовь моя, — с удовольствием повторил он, — ты справилась с тем, в чем я никак не мог тебе помочь, а все остальное решим в рабочем порядке.

— Ваня, но…

Он обнял ее так крепко, чтобы чувствовать стук ее сердца.

— Все плохое кончилось, — прошептал он, — ничего не бойся.

Илья Алексеевич переживал: вдруг малыш скучает по маме и ревет, а зять не знает, чем его успокоить? Или неправильно развел смесь, и теперь Сережу будет мучить животик. «Зачем только я сказал ему про яблоко? — терзался несчастный дед. — Нужно чуть-чуть, на кончике ложки, а Ванька накормит его до отвала, да еще вместе с кожурой!»

Эти мысли не давали сосредоточиться, Илья Алексеевич плохо понимал, что ему говорят, поэтому на всякий случай обругал всех заведующих.

Потом в кабинет ворвалась Валентина Михайловна познакомить его с горячей десяткой ошибок в историях болезней. Теперь благодаря Колдунову ее визиты стали гораздо реже, но во сто крат содержательнее и экспрессивнее.

— Да, разумеется, — механически кивал он, гадая, скоро ли иссякнет фонтан ее обвинений.

Извинившись, он позвонил домой и строго-настрого наказал зятю, чтобы, если пойдет гулять, надел Сереже под шапку фланелевый чепчик. «А то бы я сам не дошурупил!» — ответил Ванька вместо благодарности.

— С маленьким ребенком очень много хлопот, — посочувствовала Валентина Михайловна и вернулась к своей теме.

«Хоть бы Колдунов пришел, что ли!» — тосковал Илья Алексеевич.

Вдруг на его столе ожил селектор.

— Да! — крикнул осажденный главврач.

— Илья Алексеевич, к вам посетительница. Жанна Игоревна Линцова.

Забыв обо всем, он вылетел в приемную. Жанна, улыбаясь, стояла возле стола секретарши.

— Жанна! Ты здесь!

Он увлек ее к себе, осторожно коснувшись плеч, чувствуя, что она не отшатывается от него, как раньше.

— Жанна, Жанна! — Как во сне он усадил ее на диван и стоял рядом, боясь, что это и есть сон.

Все кружилось вокруг нее: и окно с багряным осенним кленом, и переходящее знамя, много лет пылящееся в углу кабинета, и Валентина Михайловна, крадущаяся к выходу с историями под мышкой…

— Кофе? Вина? — бормотал он.

— Нет, спасибо.

Она потянула его за руку, усадила рядом, и он сидел, как школьник, вытянувшись и сложив руки на коленях, боясь, что оттолкнет ее неосторожным движением.

— Как ты? — спросила она тихо. — Вернулся к жене?

— Нет. Мы официально развелись. Тамара сама подала документы.

— Илья, я подумала… Мы ведь еще не старые, правда?

— Ты-то нет, а я уже дедушка.

— Ну, дедушка, вдруг у нас есть шанс?

Илья Алексеевич привлек ее к себе. «Как я двадцать лет жил без этих губ, без этой чуткой и сильной нежности? Как я мог дышать, зная, что ее нет рядом?»

— Значит, попробуем? — сказала Жанна, отдышавшись.

— Черта с два — попробуем! Я теперь тебя никуда не отпущу!

— Хочется верить. Мне ведь очень плохо было без тебя все эти годы.

— А уж мне-то! — начал Илья Алексеевич и вдруг осекся. — А знаешь, ты всегда была рядом со мной…