Глава одиннадцатая

Анциферов придумывал себе разные занятия, лишь бы только не садиться за статью. Он никогда не был любителем научной работы, а проблемы дифференциальной диагностики острых психотических состояний сейчас вовсе не шли ему в голову, ибо он сам был близок к такому состоянию.

Алиса хочет расторгнуть брак. Намерения у нее серьезные — он понял это, потому что она ни в чем его не убеждала, просто объяснила, почему не может больше жить с ним. Сначала он злился, так злился, что под утро ушел на диван в другую комнату и ворочался там без сна.

Интересное дело — изменяет жена, а виноват он! Любой другой мужчина давно бы бросил ее, причем со скандалом, а он простил, принял чужое дитя. Ваня чуть не плакал от жалости к себе, такому безупречному, благородному и всепрощающему. Но для нее, неверной и лживой жены, он почему-то оказался плох…

Понимая, что все равно не уснет, он поднялся в шесть утра, выпил чаю в одиночестве и отправился на работу. До смерти удивив дежурную смену ранним приходом, он вдумчиво изучил истории болезни, напился кофе и сделал обход в своих палатах. К десяти он покончил с лечебными делами, и можно было смело заняться аспирантскими, но вместо этого Ваня бесцельно слонялся по отделению, ища работу, которую можно было бы сделать без участия мозга.

Больше всего ему хотелось забиться в какой-нибудь тихий уголок, успокоиться и на холодную голову подумать, как жить дальше. Пытаться урезонить Алису или уходить? Идти ему было некуда. Место в общежитии давно заняли, и потребуется много времени и сил, чтобы внедриться туда снова. Придется снимать комнату, а это сожрет изрядную часть его доходов. К тому же расставание с Алисой навсегда испортит его отношения с Ильей Алексеевичем, а значит, и со всеми его старшими товарищами. Иван не ждал от них помощи в карьерном росте, но искренне уважал этих людей и не хотел бы, чтобы они думали о нем плохо. Алисе же наплевать на это, для нее, как и для любой молодой женщины, имеют значение только любовные отношения между мужчиной и женщиной, ради них можно разорвать и родственные, и дружеские связи. Но как остаться с женой, если она этого не хочет?

Он вышел на лестничную клетку покурить. Глубоко и печально затянувшись, извлек из-за батареи майонезную банку-пепельницу, которую сотрудники тщательно прятали от начальства. Предполагалось, что территория больницы — свободная от никотина зона.

Как там говорил Сергей Довлатов: споришь с женщиной, приводишь аргументы, а потом оказывается, что ей противен сам звук твоего голоса.

— Анциферов! — От окрика заведующего Ваня вздрогнул и глупо попытался спрятать сигарету.

— Да, Виктор Васильевич!

— Отравляешь атмосферу? Гаси окурок и пойдем ко мне. Давно хотел с тобой побеседовать.

Ваня покорно поплелся за начальником. Видит Бог, сейчас у него хватало забот и без руководящих разносов.

В кабинете Виктора Васильевича царила совершенно нежилая обстановка, да начальник там почти и не бывал. Рабочее время он проводил с коллективом в ординаторской, а к себе вызывал только провинившихся сотрудников для душеспасительных бесед или жестоких нагоняев.

— Скажи, Иван Сергеевич, мы тебя хоть раз обидели?

— В каком смысле?

— В том смысле, что ты аспирант, а не ординатор. Мы могли бы вообще тебе не отстегивать с платных больных, однако ты получаешь наравне со всеми.

— Спасибо, Виктор Васильевич, я вам очень благодарен.

— В том и дело, что не очень! Ты варвар, Ваня, вот ты кто! Почему ты на все жалобы наших платных пациентов отвечаешь: «Пить надо меньше»? Разве они тебе за это платят?

— Виктор Васильевич, но все ведь правильно. Не хочешь быть алкашом — пей поменьше, — буркнул Ваня, гадая, кто мог заложить его начальству.

— Ты рассуждаешь как неандерталец! Алкоголизм — сложное заболевание, закрепленное на генетическом уровне. Плюс хронические стрессы, особенности метаболизма…

— Виктор Васильевич, пьянство — это нежелание человека терпеть малейшую душевную боль, вот и все. И мы с вами прекрасно это знаем, так что давайте вы не будете мне мозг ковырять.

Заведующий усмехнулся:

— Ваня, чтобы ковырять тебе мозг, нужен электронный микроскоп. Это я как специалист говорю. Раз они платят, нужно относиться к ним соответствующим образом. Ладно, их тебе не жаль, пожалей хоть жен и матерей, которые обычно вносят деньги. Бабы из последних сил бьются, чтобы своего алкаша к нам определить, а тут ты со своим хамством.

— Я жалею женщин, которым приходится жить с этими уродами, — вздохнул Ваня, не к месту вспомнив о собственной жене.

Другие жены расшибаются в лепешку, тянут существо, давно потерявшее человеческий облик, кладут на него всю жизнь, а Алиса выкидывает его потому, что ей, видите ли, не нравится, как он на нее смотрит!

— А жалеешь, так и нечего!

— Виктор Васильевич, при всей моей жалости их действия совершенно бессмысленны. Человека спасти может только он сам, — сказал Иван, отвечая не столько заведующему, сколько собственным мыслям. — Нельзя вытащить человека из болота, если он хотя бы не протянул тебе руку. Так что баб этих мне очень жалко именно потому, что они бьются даже не в запертую дверь, а в бетонную стену. Если они приходят ко мне на беседу, я всегда советую им только одно: забрать у мужа паспорт и поменять замки в квартире. Если же драгоценный супруг приведет ментов, разговаривать с ними через дверь и в первую очередь спросить: «Если я позвоню вам и скажу, что муж меня бьет, вы сразу приедете? Не приедете! Вы отправите меня к участковому на прием, который будет через три дня, а еще через неделю он, может быть, придет к мужу с профилактической беседой, после которой я огребу еще больше. Так что, простите, если вы не можете меня защитить, я защищаю себя сама».

— А паспорт-то зачем забирать? — поинтересовался Виктор Васильевич.

— А чтобы муж не смог вызвать МЧС и взломать дверь в отсутствие хозяйки.

— Так он без МЧС прекрасно ее взломает.

— Железную не взломает. Вместо одного курса лечения денег как раз хватит поставить. Вообще странная какая-то ситуация сейчас. Демократия, терпимость… Допивается до свинского состояния, а вроде такой же человек, как и все. Имеет право, демократия у нас! И уважать его нужно, будто он не в животное превратился, а атомную бомбу изобрел. «Каждый человек одинаково ценен для общества», — мерзким голосом процитировал Ванька кусочек статьи из районной газетки, посвященной лично ему.

— Не напоминай, — передернулся заведующий.

Несколько месяцев назад Ваня дежурил по приемному отделению, и к ним обратился пациент с переломом плеча недельной давности. С обстоятельствами травмы история была мутная, товарищ утверждал, что упал. Как бы то ни было, первые три дня после травмы он к врачам не обращался, усердно лечился известным народным средством, которое в изрядных дозах употреблял и до травмы, а потом все-таки пошел в травмпункт, где ему наложили гипс. То ли повязка оказалась неудачной, то ли перелом сложным, но парня мучили боли, которые, учитывая алкогольный стаж, почти не снимались анальгином. Он пришел в приемное отделение вместе с матерью и стал настойчиво требовать госпитализации. Травматолог не хотел класть в дупель пьяного пациента, тот упрямился, мать возмущалась, что сыночку не оказывается немедленная помощь… На подмогу вызвали Анциферова.

Он освидетельствовал парня на предмет опьянения, оценил ситуацию. Получать в отделении острый алкогольный психоз не хотелось ни ему, ни травматологу. Услышав заверения коллеги, что до утра жизни парня ничто не угрожает, со словами: «Иди проспись, утром вернешься» — он выкинул его вместе с мамой на улицу.

Может, они и положили бы мужика, прокапали бы ему что-нибудь от белой горячки, если бы он вел себя прилично, а не как распоясавшийся царь со своими рабами. Изгнание произошло после слов: «…все, заткнитесь и кладите меня в больницу! Вы обязаны, вы давали клятву Гиппократа!» А слова «клятва Гиппократа» вызывают маленькое короткое замыкание в мозгу у любого практикующего врача.

Слегка задрав парню здоровую руку, Иван тащил его к выходу, а мама семенила сзади и вопила: «Как вы можете, у меня диабет!» Ваня предложил положить ее в терапию, но она не захотела.

Через час он забыл об этом инциденте, а через неделю вышла статья, в которой корреспондент с пафосом обличал докторов, не оказавших человеку помощь и выкинувших его на снег помирать. Ну и что, что алкоголик, ну и что, что не работает, жизнь каждого человека бесценна! Ивану пришлось писать объяснительную, остаться без премии, но вся больница поклялась: если когда-нибудь к ним на лечение попадет этот корреспондент, его положат в палату с самыми отборными алкашами и бомжами.

— А мне мамаш этих, кстати сказать, не очень жалко, — вздохнул Виктор Васильевич, противореча своим предыдущим высказываниям. — Сами воспитали…

— Угу. В армию не пускали, от жизни берегли, вот и добереглись, что сыночек в бутылке от жизни спрятался.

По раздраженной гримасе Ваня понял, что наступил на больную мозоль заведующего. В отделении частенько «отмазывали» от армии любимых деток, но сам Анциферов никогда не занимался этим бизнесом, хоть деньги выходили вполне приличные.

— Виктор Васильевич, думаете, моя мама хотела меня в армию отпускать? У меня родители оба врачи, им ничего не стоило соорудить мне диагноз. Но они не стали этого делать, и я очень им благодарен. Родители мне говорили: «Учись хорошо, чтобы преуспеть, нужно иметь знания и навыки, которыми другие не обладают, нужно много трудиться, иначе пропадешь». Но от меня все отскакивало. Я в школе был страшным разгильдяем, закончил с тройками. Мама сказала: «Ладно, не хочешь учиться, иди служить». И все! На третий день в учебке я моментально усвоил то, что они мне пытались вложить в голову восемнадцать лет. «Ах, я так люблю сына, не могу отпустить его к злым дяденькам-командирам!» — сказал он противным голосом.

— Это не любовь, — заметил Виктор Васильевич, — это эгоизм, нежелание переживать и страдать в разлуке с сыном. Но жизнь все равно заставляет платить по счетам, да еще с процентами и штрафами, если ты долго отказывался платить. Ваня, я прекрасно тебя понимаю и в чем-то разделяю твою точку зрения, но работа есть работа. У тебя кончается аспирантура, нужно подумать о трудоустройстве, верно? Ты же хочешь остаться на кафедре?

— В принципе да.

— Вот именно. У тебя жена беременная, как ты ее потащишь, если отправят в какую-нибудь дыру? Она студентка, ей учиться надо, а в Гаджиево пока еще университетов не построили.

Ваня покосился на заведующего. Откуда он знает подробности его жизни? Раз известно про женитьбу и беременность, быстро станет известно и про развод. Виктор Васильевич станет считать его подлецом, а Ваня уважал своего начальника.

— Так что, дорогой мой, веди себя соответственно. Как я могу аттестовать психиатра, который из всех методов лечения алкоголизма знает только «надо меньше пить»?

Ваня заверил руководство, что впредь будет творчески подходить к данной проблеме, и собрался уходить, как вдруг в кабинет влетела постовая медсестра и закричала, что доктора Анциферова срочно требует начальник академии.

— Ого, — сказал Ваня весело, — на таком уровне меня еще не драли.

Штаб академии представлял собой одноэтажное здание с колоннами и маленьким куполом, похожее то ли на Белый дом, то ли на греческий храм. Купол был выкрашен в зеленый цвет и увенчан трогательной золотой шишечкой.

Как Иван ни торопился, по дороге купил газету, предвидя долгое ожидание в приемной. Однако, услышав его фамилию, секретарша сразу провела его в святая святых, он едва успел прочитать на табличке имя и отчество начальника, которые все время забывал.

Начальник, плотный мужчина лет пятидесяти, бродил по периметру стола для заседаний, на котором ворохом были навалены папки личных дел. В углу кабинета Анциферов увидел профессора Колдунова. Тот безмятежно сидел под фикусом, курил и стряхивал пепел в цветочный горшок. Иван растерялся. Начальство в форме, он — в ситцевых штанах небесно-голубого цвета и в халате. Как рапортовать, как отдавать честь, непонятно. Нужно было переодеться, запоздало сообразил он и доложил, что капитан Анциферов прибыл, но не вытянулся по стойке «смирно» и не отдал честь, помня железное правило — к пустой голове руку не прикладывают. Пустая голова на языке военных означает, что на ней всего лишь нет фуражки, иначе многим невозможно было бы отдавать честь, даже надев пять головных уборов.

— Здравствуйте, капитан, — дружелюбно сказал начальник. — Садитесь. Кофе не желаете?

Ваня отказался так бурно, словно начальник предложил ему яду. Он ждал приветствия типа: «Анциферов! Какого рожна!..» — поэтому был ошарашен такими церемониями.

— У меня к вам есть предложение, — продолжал начальник. — Сразу оговорюсь, принуждать вас никто не будет. Мы с пониманием отнесемся к отказу.

Ваня только глазами хлопал. «С пониманием относиться к отказу» начальству запрещено Уставом Вооруженных сил!

— Да не тяните же! — подал голос Колдунов. — Парень думает, вы его на амбразуру немецкого дота послать хотите. Все гораздо проще, Ваня. И безопаснее.

— Действительно, не будем ходить вокруг да около. Итак, мы имеем полярную станцию. Там сейчас работает двенадцать человек. Условия трудные и в связи с таянием льдов весьма опасные. Но исследования прекращать нельзя, поэтому станцию сворачивать не будут. И вот вчера у них утонул врач.

Начальник сделал эффектную паузу, и Ваня глупо пробормотал:

— Мне очень жаль.

— К нам обратились с просьбой срочно найти замену. Сами понимаете, без врача в таких условиях никак. Капитан, вы согласны отправиться на эту станцию?

Анциферов замялся.

— Благодарю за доверие, но я психиатр. Зачем я там нужен? Полярники — люди солидные, вряд ли у них начнется белая горячка или истерические припадки.

— Ваня! — из-под фикуса окликнул Колдунов. — Соберись! Ты думаешь, мы не понимаем, что творим? Там сейчас такие метеоусловия, что доставка грузов и людей возможна только из пролетающего мимо самолета. Если очень попросишь, тебе, может быть, еще парашют дадут.

— Да, капитан, увы, другого способа попасть туда нет и в ближайшую неделю не предвидится. А оставлять людей без медицинской помощи на неопределенный срок мы права не имеем. Мы перелопатили гору досье. Если бы нашелся хоть один хирург, обладающий навыками парашютного спорта, мы бы вас не побеспокоили. А вы, как видно из личного дела, еще в школе прыгали с парашютом, потом служили в ВДВ. Так что, капитан, согласны?

— Я даже не знаю… — совсем по-граждански ответил Ваня.

— В деле не указана степень вашей подготовки. Вы считаете, что не способны на прыжок в неблагоприятных условиях?

Ваня фыркнул:

— Да нет, с парашютом-то я прыгну. Хоть сто раз! А вот аппендицит вырезать или там рану зашить, тут я сильно сомневаюсь.

— Чему тебя шесть лет учили? — вздохнул Колдунов. — Разберешься как-нибудь, а нет, так меня на радиосвязь вызовешь. Тебя никто там не попросит операции на сердце проводить! Дам тебе справочник по неотложным состояниям, и все! Ты царь и бог! — Ян Александрович встал и ободряюще похлопал его по плечу. — Если же придется сложную рану зашивать, возьмешь учебник по оперативной хирургии Островерхова. В нем есть все необходимые инструкции.

— Но я три года уже одной психиатрией занимаюсь! А в полку когда работал, тоже практики почти не имел.

— Захочешь — сделаешь! Или ты не хочешь жену оставлять? — вдруг серьезно спросил Колдунов. — У него, — пояснил он начальнику, — жена через два месяца родить должна.

Тот понимающе вздохнул:

— Да, дело серьезное. Через два месяца ты еще там будешь, экспедиция на три рассчитана.

— Она и без меня родит, — сказал Ваня. — Дело женское.

Начальник прошелся по кабинету, сокрушаясь, что отрывать мужа от жены накануне родов как-то не по-людски.

— Я же не в лесу ее оставляю, — возразил Анциферов. — Родители тут, помогут.

— Какой сейчас срок? — деловито спросил Ян Александрович. — Тридцать две недели? Тогда к родам ты точно не успеешь.

— Не страшно. Хуже, когда муж к зачатию не успевает.

Колдунов посмотрел на него строго:

— Такие шутки не делают тебе чести. Так едешь или нет?

— Еду.

Начальник сразу успокоился и сел в свое кресло.

— Слушай мою команду, капитан. Сразу после нашего разговора следуйте домой, собирайте вещи, прощайтесь с супругой и отбывайте в аэропорт на мурманский рейс в двадцать один тридцать. Билет получите в воинской кассе. В Мурманске вас встретят, экипируют и доставят к месту назначения. С кафедральным начальством мы все уладим, никаких проблем с задержкой диссертации не будет.

— Простите, но я подрабатываю еще в гражданской больнице…

— Оставьте номер завотделением и главврача, я все улажу.

Поблагодарив и неловко вякнув «служу России», Иван покинул кабинет, прижимая к себе справочники, выданные Колдуновым.

Итак, проблема развода отложена по крайней мере на три месяца. Ребенок, этот чужой ребенок, родится без него, ему не придется изображать волнение и радость. Все складывается как нельзя лучше. Маловероятно, что у него будет там много работы, всего двенадцать человек, и сомнительно, что этих полярников подбирали из хронических больных.

Он будет читать, приведет в порядок свою чертову диссертацию, да просто будет три месяца жить на свежем воздухе и заниматься физическим трудом!

Дома никого не было, и он расстроился. Ему хотелось повидаться с Алисой перед долгой разлукой, вдруг она передумала разводиться? Он кидал в сумку белье, носки и свитера, делал в дорогу бутерброды и чутко прислушивался, не стукнет ли входная дверь. Увы, жена решила отсидеть все лекции, а ехать к ней в институт уже не было времени. Ваня обладал одной типично женской чертой: он всегда боялся опоздать на поезд или самолет. Даже к электричке он, зная, что через полчаса будет следующая, приходил заранее. А тут такое ответственное дело, все службы, и военные и гражданские, работают на то, чтобы доставить доктора Анциферова на полярную станцию, а доктор Анциферов возьмет и опоздает на самолет! Очень смешно!

Рейс в половине десятого, значит, нужно быть в аэропорту самое позднее в девятнадцать тридцать, а лучше в девятнадцать. Еще час на воинскую кассу — вдруг там очередь, а его крики о важном правительственном задании вряд ли разжалобят циничных военных. Час на метро плюс автобус. И где гарантия, что на Пулковском шоссе не будет пробки?

Назначив старт в шестнадцать часов, Ваня принял душ, вяло пожевал ленивых голубцов и сел за письмо Алисе.

«Меня срочно отправляют в командировку на три месяца, — писал он, — это не из-за нашего разговора, просто совпало. Подробности тебе расскажет Ян Александрович, я сам не в курсе, куда еду, знаю только, что на полярную станцию. Береги себя и ребенка. Оставляю карточку, мой пинкод ты знаешь, на всякий случай напоминаю. Пожалуйста, пользуйся ею, хоть там не так уж много денег. Правда, мне обещали перевести за командировку, и аспирантская стипендия тоже будет поступать. Обо мне не беспокойся, как только будет возможность, я дам о себе знать. — Тут Ваня задумался. У него оставалось еще немножко времени, чтобы написать, как он не хочет разводиться, как ему важно знать, что Алиса его ждет, но он не смог найти подходящих слов и закончил письмо скупо: — Я хотел бы вернуться к тебе».

Пробок не было, девушка в воинской кассе скучала без клиентов и обрадовалась ему как родному, так что Ваня оказался в аэропорту за полтора часа до начала регистрации. Он побродил по залу ожидания, зашел в книжный магазинчик и принялся увлеченно перебирать яркие томики. Сейчас наберет литературы, а потом будет на станции валяться в спальном мешке (Ваня плохо представлял себе быт полярников) и перечитывать любимые произведения.

В юности он очень любил читать, причем не только фантастику и «про войну», как все мальчики, но и серьезные классические романы. Он честно проштудировал всю школьную программу, даже «Войну и мир» одолел от корки до корки. Ему по-женски нравилось следить за переживаниями героев, за их любовными историями.

Вдруг среди современных пестроцветных романчиков ему попался томик «Анны Карениной».

Ваня полистал его. Любя Толстого, любя Голсуорси, он все же не понимал, почему Анна Каренина и Ирэн не вернулись к своим мужьям, людям в высшей степени надежным и положительным, к тому же простившим измену, а продолжали хороводиться с какими-то сомнительными мужиками. «Вот дуры», — думал шестнадцатилетний Ваня с прямотой юности, а сейчас вдруг понял почему.

Дело совсем не в любви. Просто им было стыдно, а от прощения мужей еще стыднее. Слишком велика оказывалась пропасть между ними — падшей, унизившей себя грехом женщиной и благородным мужчиной, простившим этот грех и оттого ставшим еще благороднее. Наверное, если бы Каренин с Сомсом оскорбляли их и били по физиономии, неверные жены вернулись бы домой, но они-то их жалели! А жалость унижает человека, унижает, что бы там ни утверждали великие гуманисты. И дело не в презрении жалеющего, он как раз может быть искренен в своем душевном порыве, а в чувствах того, кого жалеют. Ведь от глагола жалеть происходит прилагательное «жалок»…

Когда на человека обрушиваются бедствия, в которых он неповинен, то есть, говоря юридическим языком, форсмажорные обстоятельства, ему сочувствуют. А жалеть — значит прощать человеку его преступления и грехи. Анна Каренина не смогла жить униженной, не смогла перешагнуть эту пропасть между собой и мужем, понять, насколько она виновата, и возвыситься искренним раскаянием. Все пыталась найти другого виноватого, кроме себя…

Он хотел купить книжку, но подумал и отложил. Не нужно ему три месяца растравлять себе душу, лучше возьмет звездные дневники Ийона Тихого.

Ваня вздохнул. Алиса устала от его жалости, но беда в том, что он ничего не в состоянии изменить. Как бы он себя ни вел, она будет чувствовать его снисхождение и думать, что он ее презирает. Чтобы жить с ним на равных, ей нужно понять и простить себя, и никто вместо нее не сможет сделать эту работу. Как бы он ни хотел помочь, как бы ни желал ей добра…

Он расплатился с симпатичной продавшицей, немножко поболтал с ней о литературных новинках, но оказалось, что прошло всего двадцать минут. Время тянулось как резиновое. Ваня задумался, чем бы себя занять. Если он сейчас сядет с книжкой, в самолете читать будет уже нечего. Поднявшись на второй этаж, он полюбовался на летное поле, на пузатые тупоносые аэробусы и на то, как между ними снуют разнообразные машинки. Это зрелище быстро наскучило ему. Взгляд упал на стойку кафе. «Напьюсь-ка я кофе, ведь целых три месяца его не увижу!»

«Такого кофе век бы не видеть», — через минуту мрачно думал он, с отвращением прихлебывая кисловато-горькую, еле теплую жидкость. Настроение было одновременно приподнятым и ужасным. Предстоящее приключение будоражило, Иван рвался в бой и радостно думал о прыжке с парашютом в тяжелых погодных условиях. «Главное, не промахнуться мимо этой долбаной станции, а то в снегах заплутаю. Компас, кажется, на полюсе не работает… Впрочем, меня будут встречать. И еще важно не плюхнуться в какую-нибудь лужу, в ледяной воде очень противно! Я не прыгал восемь лет, интересно, конструкция парашютов сильно изменилась? Наверное, такие прибамбасы появились, о которых я знать не знаю. Ладно, попрошу обычный армейский парашют, в нашей системе обновления происходят раз в пятьдесят лет».

Он прикрыл глаза и стал мысленно прокручивать в памяти алгоритм прыжка. Кажется, ничего не забылось.

До места он, Бог даст, доберется, а там, может быть, никто и не заболеет. Здоровые мужики, что им болеть!

Но сердце грызла тревога. С Алисой они не простились, и кто он теперь? Счастливый муж или неприкаянный одиночка? Есть ли женщина, которая его ждет? Куда он вернется, в уютный родной дом или…

Вдруг он увидел, как, придерживая рукой большой живот, к нему спешит Алиса. Иван ринулся навстречу и поскорее обнял, пока она не сказала какой-нибудь глупости. Они стояли, крепко держась друг за друга, а люди равнодушно проходили мимо: ничего не поделаешь, аэропорт, место встреч и разлук.

Так хорошо было чувствовать ее руки на своих плечах, ее голову, которую она так удобно поместила на его груди. Пушистые легкие волосы щекотали ему подбородок, а от макушки приятно пахло свежестью и детством. Она сутулилась, чтобы не сильно прижимать к нему живот, но он все равно чувствовал телом, как ворочается ребенок, разбуженный пробежкой матери. Один раз малыш как будто пихнул его то ли пяткой, то ли кулаком, и Ваня мог поклясться, что это дружеский тычок: мол, не трусь, прорвемся!

Алиса вдруг попыталась вырваться.

— Нет-нет, — шепнул он, — постоим так. Мы слишком много разговаривали с тобой последнее время, и говорили то, чего нет.

«Все говорили и говорили, — брюзгливо подумал он, тихонько поглаживая ее по попе, — искали слова, зачем? Есть руки и есть тела, которые скажут в тысячу раз больше. А главное, они скажут правду».

— Думала, не успею, — пробормотала Алиса, — до Яна Александровича еле дозвонилась. Почему ты мне номер рейса не написал?

Иван вздохнул. «Дурак потому что», — сказала его рука, скользя по ее животу.

— Пирожки я, конечно, не успела. Взяла три блока сигарет и три бутылки коньяку. Коньяк, чтобы не побился, я упаковала в носки.

— Ага. Носки мне там тоже пригодятся.

Он впился в ее губы почти неприличным поцелуем. Пусть люди смотрят, ничего, в аэропорту можно.

— Возьми пакет, — сказала Алиса.

Он принял тяжелую пластиковую сумку, попеняв, зачем она, беременная, такое носит. Крепко обнявшись, они пошли к терминалу занимать очередь на регистрацию.

— Ни о чем не беспокойся, — сказала Алиса деловито, — я рожать не боюсь. Папа все устроит, приданое мы с ним купим. Продержимся как-нибудь. В общем, я буду тебя ждать, а ты сам решай, вернешься ко мне или нет.

— Алиса, я вернусь, не сомневайся.

— Ну и все тогда. Ты там, главное, делай все, как надо, а тут уж мы справимся.

— Я в тебя верю.

— И я в тебя, — Алиса крепко прижималась к нему, — ты, главное, будь там осторожен. Ян Александрович сказал, тебе придется прыгать с парашютом.

— Алиса, в этом ничего страшного нет. Спущусь с неба с чемоданчиком, как Айболит малахольный, и все. Главная опасность угрожает тем полярникам, которые вздумают заболеть. Гораздо больше я за тебя переживаю. Ты скоро будешь рожать, а это ничуть не проще, чем прыгать с парашютом.

Объявили регистрацию, деловитые девушки стали проверять у первых пассажиров билеты. Ваня встал в конце очереди, чтобы подольше побыть с Алисой.

— Ты будешь меня ждать? — спросил он тихо.

Алиса молча кивнула и осторожно провела по его щеке кончиками пальцев. Потом как-то виновато, криво улыбнулась, понимая, что сейчас он не может полностью доверять ей.

— Алиса, прошу, жди меня, это очень важно. Мне нужно знать, что ты ждешь меня, хранишь мою любовь и оберегаешь ребенка, что ты хранишь тот мир, ради которого я иду на риск. Понимаешь, любому мужику нужно знать, что ему есть что защищать, иначе он просто головорез и наемник.

История превращения скромного терапевта в выдающегося бизнесмена была в целом обычной для перестройки и всего последующего. Почувствовав, что его могучему уму стало тесно в узких рамках терапии, Аркадий Семенович огляделся вокруг и обратил свой взор в сторону такого малоизученного в Советском Союзе явления, как бизнес. Любопытно, подумал он, надо исследовать это дело. Стартом для научных изысканий послужили некоторые полезные связи его матери и продажа дачи в Солнечном. Линцов вел дела, интересуясь не столько сиюминутной выгодой, сколько стратегическими комбинациями, деньги сами по себе волновали его мало и поэтому не замедлили появиться. Известно же, легче всего нам достается то, что меньше всего нужно. Из-за чахлой внешности и робкой манеры поведения конкуренты, так же как и сотрудники мединститута, не воспринимали Линцова всерьез, а рэкетирам, наверное, было просто смешно вымогать дань у этого человечка. А потом этот человечек стал поставщиком медикаментов в госпитали МВД, и многие вопросы к нему сразу отпали. Стоит ли говорить, что среди финансовых воротил и бандитов того времени Аркадий Семенович фигурировал под кличкой Терапевт, поэтому его фирма и получила такое странное название. Все же Линцов был человеком с юмором.

Через несколько лет он, оставаясь телом маленьким и щуплым, превратился в крупную фигуру в финансовой жизни региона, и Жанна, услышав повесть его жизни при первой встрече, решила, что Аркадий Семенович наверняка обзавелся семьей.

Она ошибалась. Линцов жил с мамой, которой Жанна с Верой были представлены очень скоро.

Аркадий Семенович ухаживал пылко и стремительно. Моментально напросился в гости и следующим вечером сидел у нее на кухне, расспрашивал, как она жила все эти годы. Жанна неохотно рассказывала, стыдясь своей женской неустроенности, а он вдруг сказал: «Я так рад, что вы не замужем, Жанна! Значит, вы можете выйти за меня».

Так она и поступила. Жанна стеснялась его богатства, стеснялась не только перед Линцовым и его мамой, но и перед самой собой. Неужели она продает себя за деньги? Ей казалось, всем очевидны корыстные мотивы этого брака, ведь Линцов такой страшненький, что влюбиться в него просто невозможно! Да, она его не любит, но она так устала быть одна, а Аркадий Семенович хороший и порядочный человек и прекрасно к ней относится. Она надеялась, что эти мысли искренние, а не попытка замаскировать от себя самой пошлое стремление завладеть чужими деньгами.

Жанна поделилась своими сомнениями с Линцовым. Он сказал: «Мне жаль, что мы с тобой так глупо расстались тогда, в молодости. Ты на самом деле очень нравилась мне, я мечтал, что ты будешь со мной, но ты исчезла раньше, чем я набрался смелости признаться тебе в любви. Мне нужно было искать тебя, а я чего-то испугался и до сих пор жалею об этом. Мы много лет шли каждый своим путем, но теперь, слава Богу, встретились, и кто виноват, что на своем пути я нажил богатство?»

Жанна думала, что соединение старого холостяка и женщины, привыкшей к одиночеству, будет очень трудным. У каждого свои привычки, устоявшиеся характеры, а тут еще мама… Она предвидела бурные ссоры и скандалы, быстрое взаимное разочарование, но действительность развеяла ее страхи.

Мама, образ которой преследовал Жанну в ночных кошмарах, оказалась милейшей женщиной, безоговорочно принявшей невестку. С Верой они сразу нашли общий язык и упоенно обсуждали ее отношения с Германом. Правда, иногда Жанну одолевали сомнения — мама Аркадия Семеновича была интеллигентной женщиной, и ее доброжелательная манера поведения могла быть следствием хорошего воспитания, а не благоприятного мнения о невестке. Жанна старалась вести себя как можно скромнее.

До женитьбы Линцов мирно жил с мамой в старой квартире на Васильевском и даже не делал там шикарного ремонта. Оба, страстно увлеченные работой (мама преподавала в школе математику), совершенно не тяготились скромным бытом.

С приходом Жанны все изменилось. Линцов настоял, чтобы она уволилась с работы и занималась только семьей. Ему, много лет проведшему в одиночестве, теперь хотелось иметь образцово-показательное семейство, с просторным домом, совместными трапезами и милой хлопотливой женушкой.

Что ж, она хотела того же и не видела причин, которые помешали бы им претворить свои мечты в реальность.

Первый год замужества она строила загородный дом. Аркадий Семенович только оплачивал счета. Жанна пыталась привлечь к этому мероприятию свекровь, но та категорически отказалась. Жанна переживала — ей не хотелось выглядеть своенравной невесткой, поэтому она ныла, что очень нерешительная, так что свекрови обязательно нужно поехать с ней в магазин или хотя бы посмотреть каталоги. Свекровь добродушно отмахивалась, а когда Жанна становилась настойчивой, применяла запрещенные приемы: мол, я уже старая, сколько я проживу в новом доме, год, два, не больше, глупо считаться с моим мнением.

Жанне, напротив, очень нравилось придумывать интерьеры, рыскать по магазинам и ругаться со строителями. Она не стала нанимать дизайнера, все делала сама, и через год семья переехала в уютный дом.

Конечно, ее интересы крутились не только вокруг строительства. Как и прежде, Вера оставалась главным человеком в ее жизни. Теперь, став старшеклассницей, дочь требовала пристального внимания, ведь она совмещала учебу с работой на телевидении. Нужно было помогать ей везде успевать. Поначалу Жанна боялась, что Вера, с детства привыкшая, что мать безраздельно находится в ее пользовании, не примет этот брак, но все обошлось. Даже непрезентабельная внешность жениха, на которую так остро реагируют подростки, не помешала Вере проникнуться к Линцову симпатией.

Аркадий Семенович всячески баловал приемную дочь. Когда Вера окончила школу, он устроил ее в театральный институт и специально под нее финансировал новый проект. Это снова оказался комедийный сериал про девушку-инопланетянку, которой приходится жить в обычной семье и притворяться обычным человеком. Вера сама выбрала этот сценарий, хотя в ее распоряжении было множество проектов мелодраматического и даже трагического свойства. Спокойная, открытая, она любила цитировать великого комика Георгия Вицина: «Нет ничего страшнее трагедии на пустом месте» — и предпочитала смешные роли, хотя в мелодрамах могла бы выигрышнее подать свою удивительную красоту.

Достроив дом и переселив семейство, Жанна растерялась. Неожиданно оказалось, что Аркадий Семенович с помощью своего состояния лишил ее многих хлопот, в которых она привыкла проводить дни. У Веры теперь были профессиональный агент и так называемая помощница, тоже профессиональная, которая лучше Жанны умела составить расписание и утрясти график со съемочной группой.

В доме царствовала монументальная дама, руководившая прислугой — горничной, кухаркой, садовником и шофером. Сначала Жанна пыталась протестовать, но быстро поняла, что содержать в порядке большой дом и сад одна не сможет. И уж конечно, не сможет муштровать прислугу. Отказавшись от услуг домоправительницы, она быстро станет своим подопечным не хозяйкой, а подружкой, но ведь известно, что излишне дружелюбное отношение к прислуге вызывает в ней не ответное дружелюбие, а уверенность, что хозяйка придурковата, и жгучее желание обратить эту придурковатость в свою пользу.

Итак, в дружной семье трудоголиков Жанне отвели роль бездельницы и потребительницы, роль, с которой она совершенно не была знакома. «Отдыхай и занимайся домом», — говорил Аркадий Семенович.

«Занимайся домом»! Ну проверила она качество уборки. Ну заказала меню. Ну посчитала текущие расходы. Съездила за продуктами. Разметила клумбы. Дальше что?

Шопинг, этот целительный бальзам для многих и многих женщин, приелся ей очень быстро. Вещи, которые она не могла рассматривать как законную награду за собственный труд, были ей неинтересны.

Она честно пыталась вести образ жизни праздной состоятельной дамы, ежедневно посещала спортклуб и салон красоты и даже весьма преуспела в занятиях аэробикой, но не смогла воспринимать эти занятия в качестве смысла жизни.

От скуки Жанна попробовала вращаться в свете, супруга влиятельного бизнесмена везде была желанной гостьей. Аркадий Семенович дал понять, что ее светские знакомства могут оказаться полезными для дела. Она ходила на разнообразные приемы, вечеринки и прочие сборища, наносила частные визиты и принимала у себя по четвергам. Раз надо — значит, надо. Поначалу она боялась, жены крупных бизнесменов казались ей небожительницами, принадлежащими совершенно к другому биологическому виду, но все обошлось. Жанна не пыталась делать вид, что искушена в гламуре, представлялась тем, кем и была на самом деле, — скромной женщиной средних лет, которой неожиданно повезло стать женой состоятельного человека.

Все-таки она очень тосковала без работы. Больше того, ей казалось, что бездельное и безмятежное существование отдаляет ее от дочери. Что она, праздная дама, могла посоветовать вечно занятой, активно работающей девушке? Жанна надеялась забеременеть, тогда проблема свободного времени надолго потеряла бы актуальность, но время шло, а ничего не получалось. К врачам супруги по обоюдному согласию решили не обращаться, а положиться в этом деликатном вопросе на судьбу.

Промаявшись полгода, она категорически потребовала у Аркадия Семеновича предоставить ей свободу для общественно полезных действий. В медицину Жанна не вернулась. Она восстановилась бы на прежней должности старшего рентген-лаборанта, чтобы заниматься администрированием, к чему у нее всегда лежала душа, но подходящей вакансии не нашлось. А просто штамповать рентгенограммы было скучно, тем более в большинстве стационаров поставили современные аппараты и проявочные машины, и ее искусство делать великолепные рентгенограммы оказалось ненужным. Так, наверное, чувствуют себя знаменитые фотографы-художники в эпоху фотошопа.

Поразмыслив, Жанна напросилась на работу к мужу, путем слезных увещеваний и разумных доводов выбив себе должность главного менеджера по персоналу. Так это называлось в ее трудовом договоре, а на самом деле Жанна была чем-то вроде профсоюза. Она вникала в условия и систему оплаты труда, личные обстоятельства сотрудников и прочие мелочи. Усмехаясь в душе, Жанна думала, что наконец стала похожа на кумира своей юности — профорга Екатерину Михайловну. Да, она достигла цели, но не тем путем, которым хотела к ней прийти.

Жанна носила строгие деловые костюмы, но никогда не надевала на работу бриллианты, которые дарил ей Аркадий Семенович, предпочитая им бижутерию из дерева или самоцветов, больше достойную непризнанных художниц и продвинутых сотрудниц библиотек, чем настоящей бизнеследи. Сотрудники не должны ее бояться, а, наоборот, доверять.

Она устраивала для детей сотрудников льготные путевки, намекала мужу, что фирме неплохо открыть собственный детский сад. Заботилась о беременных, тщательно оберегая их от немотивированных увольнений и невыплаты детских пособий. Производственные травмы, конфликты — все это было теперь в ее ведении. А сотрудников у Аркадия Семеновича было ой как много, кроме сети аптек и гипермаркетов, еще и завод! И далеко не все руководители подразделений стремились соблюдать права подчиненных!

Но несмотря на гигантскую работу, которую она проводила, несмотря на уважение всех сотрудников, Жанна чувствовала себя неловко. Будто она не заслужила это уважение честным трудом, а получила его с помощью неблаговидных махинаций. Словно победительница конкурса красоты, которой точно известно, что ее победа оплачена щедрыми спонсорами.

Из-за этой неловкости Жанна трудилась еще больше. Она крутилась как белка в колесе, так что иногда Аркадий Семенович с усмешкой напоминал, что в некотором роде тоже является сотрудником компании «Тера», а значит, тоже имеет право на ее участие.

Жанна отвечала, что для него она отработает столько сверхурочных часов, сколько он пожелает.

За четыре без малого года совместной жизни супруги ни разу не поссорились всерьез. И дело было не в деньгах, которые служат превосходной смазкой для семейных отношений, обеспечивая варианты отступления и хорошие контрибуции в случае обострения на любовном фронте. Наверное, останься Линцов скромным терапевтом, их жизнь текла бы точно так же. Оба слишком долго шли к счастью, чтобы теперь не беречь и не ценить его. Оба понимали, что с неба никогда ничего не падает и все по-настоящему хорошее достается только трудом и сознательным отказом от разных приятных мелочей. Оба знали, что никогда не получишь больше того, что дашь.

Жанна ни разу не пожалела о своем браке. Она быстро притерпелась к внешности Линцова, а его душевные качества вызывали в ней только уважение. Даже его занудливость теперь нравилась ей.

«Как хорошо, что мы поженились только сейчас, — иногда думала она, глядя на мужа. — Как славно получилось, что Тамара подстроила мое увольнение и я не смогла захомутать его тогда! Кто я была? Идиотка, жадная до любви, искренне уверенная, что все, кому я нравлюсь, обязаны делать меня счастливой! О, я бы считала, что оказала Аркадию невиданную честь, снизойдя до него! Да я бы просто возненавидела его за то, что на мне женился он, а не Илья! Нет, если бы не годы мытарств и одиночества, я никогда не оценила бы доставшееся мне счастье».

И снова Жанна лукавила. Да, она стала спокойной, уверенной женщиной, но счастливой — нет, не стала. Она считала себя счастливой, но не чувствовала этого. Ведь она не любила Аркадия ни одной минуты. Душа ее не тянулась к нему.

В постели он был так неловок, что Жанна сомневалась, были ли у него женщины до нее. Он проявлял завидную для сорокалетнего мужчины активность, старался доставить жене удовольствие, но она оставалась равнодушной. Для нее супружеская жизнь была чем-то вроде неутомительных парных занятий в фитнес-клубе. Лежа рядом с Аркадием, рассеянно гладя его по голове, она вспоминала Илью. С ним было совсем иначе! С Ильей они соединялись в мощном взрыве, как водород и кислород, тянулись друг к другу, как магнит и кусок железа. Силы, связавшие их, подчинялись самым опасным законам физики. Не холодное, рассудочное желание быть вместе соединяло их, а могучий зов природы, на который тело Жанны откликалось радостным согласием и восторгом. До сих пор, вспоминая об Илье, она ощущала слабые отзвуки этого восторга.

«Что было, то было, — строго говорила она себе, — а теперь другое».

Отпустив шофера, Жанна вошла в холл. Вера, полностью одетая для выхода, крутилась у зеркала, пытаясь придать максимум шарма своему беретику. Жанна невольно залюбовалась дочерью. В черном берете и приталенном пальто в крупную клетку, задрапированная большим шарфом, Вера напоминала француженку из кинофильма пятидесятых годов.

— Мама, привет! — улыбнулась Вера и совершила поворот кругом, как солдат, на одном каблуке, только с распахнутыми руками. — Как я тебе?

— Отвал башки! — Жанна бросила портфель под зеркало и принялась вылезать из узкой куртки. — А куда это ты собралась? Герман приехал?

— Ребята с курса пригласили в клуб, — пропела Вера.

— Какой еще клуб?

— Пока не знаю. Встречаемся группой у метро, и Стасик нас поведет.

— Стасик! А ты подумала, что будет, если Герман узнает, что ты шатаешься по клубам?

Жанна заняла стратегическую позицию в дверях. Несчастный Герман окончил Суворовское училище так хорошо, что его направили учиться в Москву, и теперь Вере удавалось видеться с ним не чаще раза в месяц.

Вера пожала плечами:

— Мама, ну откуда он узнает? А если и узнает, то что? Я же не собираюсь там ничего такого делать.

— Ты должна помнить, что ты общественная личность. — Жанна чуть было не сказала «публичная девушка», но вовремя вспомнила о классической трактовке этого выражения. — Может быть, завтра в «желтой прессе» появится множество статей про то, как ты оттягивалась в ночном клубе. С каким-то Стасиком. И знай, дело не в том, поверит тебе Герман или не поверит, а в том, что ты дала повод!

— Герман — взрослый человек и понимает, что иногда девушке нужно развлечься. Он там тоже, я думаю, не сидит в библиотеке. Зажигает будь здоров!

— Это его дело, — отрезала Жанна, — а ты должна думать о том, что ты — невеста офицера, и вести себя соответственно. Что, в этом клубе такое уж веселье?

— Я не знаю, я там еще не была, — рассмеялась Вера. — Вернусь — расскажу.

— Никуда ты не пойдешь! Послушай, я не спрашиваю, было у вас что-нибудь с Германом или нет, но если было, то я очень советую тебе запереться у себя в комнате и выходить только до института и обратно. Потому что в случае чего доказать ему свою верность тебе будет нечем!

— Ну, мама!

— Никаких мам! Если тебе так скучно, я могу сходить с тобой в кино. Хочешь? Мы даже успеем в ресторанчике посидеть. Аркадия Семеновича с собой возьмем, он с тобой потанцует. Но с посторонними парнями я тебя не отпущу!

Вера засмеялась:

— Ты говоришь, будто ты мама Германа, а не моя!

— Дорогая, если бы я была мамой Германа, то сказала бы тебе: «Да-да, деточка, иди повеселись, ни в чем себе не отказывай», — а как только за тобой захлопнулась бы дверь, тут же позвонила бы сыночку и доложила о похождениях его невесты!

— Клянусь тебе, я не собираюсь делать ничего плохого! Мама, ты же меня знаешь, как ты можешь думать, что я с кем-то загуляю!

— Сейчас главное, чтобы Герман так не думал, а мое мнение можно не учитывать, — фыркнула Жанна.

Вера стала нерешительно теребить концы шарфа. То ли послушаться мать, то ли настоять на своем…

— Но я обещала ребятам, что приду, — сказала она задумчиво. — Они и так думают, что я строю из себя звезду.

— Вера, единственное обещание, о котором ты должна помнить, — это обещание Герману! — торжественно заявила Жанна. — Остальное — мелкие детали. Позвонишь, скажешь, что плохо себя чувствуешь. Извинишься. Все.

— Они обидятся.

— Ну и что?

— Мама, в конце концов, я свободный человек!

— Свободный, никто не спорит. Пока свободный. Только вот какое дело, Верочка. Свобода, она ведь не «от чего», а «для чего». Хорошо, я скажу: иди, делай что хочешь. На что ты эту свою свободу употребишь? Может статься, ты быстро снова окажешься в рабстве, только уже не у меня, а у собственного прошлого. Таких Стасиков у тебя будет миллион, как только пожелаешь, а Герман — один. Оттолкнешь его, вернуть не сможешь.

— Да я не собираюсь его отталкивать, ты что, с ума сошла?

— Вера, пойми, сейчас твои вопли о свободе напоминают мне требования ученика в цеху, чтобы ему разрешили засовывать руки в токарный станок. «Я, — говорит он, — хочу делать все, что захочу, и плевал я на вашу дурацкую технику безопасности!» Потом он убедится, что руки под нож пихать не стоит, но много ли он наделает того, что хочет, с отрубленными пальцами?

Вера поморщилась:

— Что ты такое говоришь?

— Правду жизни, — отрезала Жанна и размотала живописно уложенный шарф. — Береги то, что у тебя есть. Герман — золото, а ты хочешь его променять на какие-то побрякушки. Как индеец, честное слово.

Вера сняла пальто. Под ним обнаружилась вполне скромная блузка и нейтральная юбка-карандашик. Глядя на этот целомудренный наряд, сразу становилось ясно, что Вера идет не завлекать мужчин, а общаться с друзьями. В общем, Жанна и так была уверена в дочери, но рисковать нельзя. Она знала Германа почти как собственного сына и была уверена, что он не бросит Веру, даже узнав про ее светские развлечения, но зачем это нужно? Мальчик один в чужом городе, тоскует в казарме, мучается от разлуки с любимой девушкой, зачем добавлять к этому жгучие сомнения в верности невесты? Стоят ли того несколько часов легкого времяпрепровождения в ночном клубе?

— Вот я тут сижу как в монастыре, — сказала Вера сварливо, пристраивая пальто на вешалку. — А он там небось давно с цепи сорвался! Ты же знаешь, мама, как ведут себя курсанты. А Герман у нас неформальный лидер, он ни в чем не может быть хуже других!

Жанна засмеялась. Она-то была твердо убеждена, что лидер сидит сейчас на своей койке, вперив тоскующий взор в Верочкину фотографию. Получается, невеста относится к жениху хуже будущей тещи! Что ж, идеальная основа для прочного брака.

— Вера, вам нужно немедленно пожениться! — сказала она азартно. — Пока вы не намутили ерунды со своим лидерством и беспочвенными подозрениями. Мы вот что сделаем — поедем к нему, все обсудим и начнем интенсивно готовиться к свадьбе.