Глава 10

После ужина Мила принялась за глажку. Можно было оставить ее до выходных, тогда и Михаил помог бы с пододеяльниками, но ей хотелось побыть наедине с собой. Она машинально водила утюгом по воротничкам и рукавам мужских сорочек и думала, что в жизни торжествует не добро, не зло, а справедливый баланс между ними. И то, чего ты пытаешься избежать, обязательно тебя настигнет. Мила ненавидела гладить рубахи. Настолько, что сама носила большей частью водолазки и футболки, Колька же предпочитал толстовки с надписями. Блузки и сорочки носились и, соответственно, попадали под утюг лишь эпизодически. Зато теперь судьба отыгралась, вывалила ей на голову весь скопившийся долг, да еще с процентами. От троих мужиков ей доставалось пятнадцать рубашек в неделю.

Она забивала себе голову этой ерундой, чтоб не думать о том, что действительно ее тревожило. Несколько дней назад Милу вызвали в реанимацию. Была суббота, без четверти восемь, до конца дежурства пятнадцать минут. Народ уже переоделся и нетерпеливо подрагивал, ожидая смену. Приближался святой момент, когда дежурный врач выходит на крыльцо, вдыхает воздух свободы и начинает наконец свои усеченные пятничным дежурством выходные.

Можно было не идти на вызов, проваландаться до сменщика, но Мила пошла. По просьбе реаниматолога поставила плевральный дренаж – у поступившего в тяжелом состоянии деда обнаружили пневмоторакс. Интуиция подсказывала Миле: останься, разберись, ведь не от пневмоторакса же дед загибается! Здесь что-то твое, не уходи! Но вокруг деда крутились оба реаниматолога, ставили подключичку, интубировали, лаборантка брала анализы – в общем, к пациенту было не подойти.

На Милин вопрос, каково представление о больном, реаниматолог ответил: скорее всего, инфаркт. В истории одинокая запись терапевта утверждала то же самое. Инфаркт так инфаркт.

– Я вам еще нужна? – спросила Мила для очистки совести, но реаниматологи только отмахнулись: иди, не до тебя!

И она ушла. Передала по смене, что в реанимацию поступил неясный больной, но доктора туда не торопились: раз не зовут, нечего на свою голову приключений искать.

Через час дед умер. А на вскрытии выявили огромную язву желудка с кровотечением. Начались разборки. К Миле претензий пока не было, благо она записала в истории не осмотр, а только дренирование плевральной полости.

Но на нее этот случай произвел тягостное впечатление, совесть не давала покоя. «Я же чувствовала! Пусть деда привезли с инфарктом, пусть он давно в маразме и никому не мог сказать, что у него болит! Но интуиция меня не подвела, а я не послушала ее, и не потому, что доводы рассудка оказались весомее, а потому, что просто хотела домой! Какого черта не дождалась хотя бы анализа крови? Не осмотрела пациента, как положено, а тупо сунула плевральный дренаж, будто последний фельдшер. Не захотела пожертвовать несколькими минутами выходного дня, и лишила деда нескольких лет жизни. Чудес не бывает, и он почти наверняка умер бы на вводном наркозе, – возражала себе Мила, остервенело разглаживая кокетку, – но все дело именно в этом «почти». Ведь целый час дед был живым, тот самый час, за который можно было сделать экстренную ФГС и взять его в операционную».

В комнату заглянул Михаил, сказал, что соскучился. Обнял, поцеловал, поинтересовался, почему она такая мрачная. И Мила рассказала ему про деда, хотя обычно не делилась с мужем переживаниями по поводу работы. Она и сейчас не могла рассказать ему всего. Не скажешь же мужу, что, поскольку семейная жизнь не задалась, единственное, в чем она могла находить моральное удовлетворение, это сознание хорошо выполненной работы. А теперь и это может исчезнуть, ведь она поступила как последняя халтурщица. И что ей тогда останется? Ни нормальной семьи, ни яркой карьеры, ни искреннего удовольствия от занятий любимым делом у нее нет. Есть только репутация добросовестного врача, но и она скоро полетит в тартарары.

Михаил ничего не понял. Только пожал плечами: виновата не Мила, а следующая смена. Врачи «Скорой», не собравшие анамнез у родственников. Реаниматологи, которые не почесались, когда из лаборатории пришел низкий гемоглобин. А Мила при чем? Ее вызвали на дренаж, она и поставила дренаж!

Слушая мужа, Мила почувствовала, что ее сознание становится каким-то двухслойным. Вроде матрешки. Снаружи – понимание, что она успешная женщина, хороший специалист, замужем за приличным человеком, по крайней мере, не алкашом, живет в интеллигентной семье с тактичной свекровью и хорошими племянниками (не наркоманы, уже прекрасно). А внутренняя, спрятанная под нагромождением вымученных мыслей Мила думает совсем иначе. Судьба незаслуженно обделила ее, из всех радостей оставив только радость честно трудиться. А в ответ на мольбы о личном счастье швырнула муженька эконом-класса. Он даже не понимает, о чем она говорит! Глупец и лентяй. Настоящая амеба, просто удивительно, почему он еще не размножается простым делением!

Ведь бывают же мужья, которые скажут в таком случае: да бросай ты вообще на хрен эту каторгу! Сто лет она тебе не сдалась! Будешь еще себе душу травить! Занимайся домом и ни о чем не волнуйся, а если уж не хочешь совсем бросать профессию, оставь себе полставки доцента лекции читать!

Почему ей не достался такой роскошный мужик, как Жене? Чем эта малявка заслужила счастье и все остальное? Тут сознание опять раздвоилось. Верхний слой радовался за племянницу, признавал справедливость такого сказочного брака и желал добра, а в глубине души вдруг заворочалась черная змея зависти…

Прежняя Женя воспринимала большинство окружающих либо как родителей, либо как начальников. Само собой разумелось, что она должна слушаться, быть приятной в общении и производить хорошее впечатление.

И замуж она выходила так же – отдавала себя в распоряжение супруга-руководителя, a priori признав его более умным и опытным. Женя собиралась быть такой, какой ему хотелось бы ее видеть.

Но вечер визита Натальи Павловны послужил началом перелома в отношениях супругов. Как-то неожиданно они с Долгосабуровым оказались равны. Не одинаковы, но одинаково важны, как, например, руки и ноги.

Теперь, вспоминая первые дни брака, Женя думала, какой же она была глупой, сидела, как партизан в засаде, и пыталась быть приятной.

Постепенно выяснилось, что она может возражать мужу, упрямиться и не уступать, и это его вовсе не злит. Но и разозлить его она тоже уже не боялась, просто поводов не было.

Расставание приближалось, ну и что ж? Они вместе, сердца их бьются в унисон, и не так важно, сколько километров их разделяет.

Проезжая недавно мимо сфинксов, Женя вспомнила последнюю встречу с Русланом, но воспоминание не взволновало ее. Эта любовь осталась в прошлом. Даже не в прошлом, а в том населенном призраками мире, где Женя жила раньше. Иллюзия, несбыточная мечта, она теперь хранится в памяти, как засушенный цветок между пожелтевших страниц старой книги. А когда он случайно найдется через много лет, как знать, вспомнится ли тот день, когда он был сорван?

Мила с тяжелым чувством толкнула дверь приемного отделения. Случай с дедом, у которого она не диагностировала язву желудка, сегодня рассматривала КИЛИ.

Строго говоря, ей тоже следовало там быть, но представив, как ее с удовольствием станут стыдить и чехвостить личности типа Побегалова, она трусливо решила не ходить. Деда наверняка передадут на ЛКК, там она и получит свою порцию. А два раза зачем мучиться?

Но беда не приходит одна.

В приемном Миле сообщили, что ночью на столе у Спасского погиб годовалый ребенок. Ребенок выпал с четвертого этажа, Спасский взял его уже в агонии. Тяжелейшая черепно-мозговая травма, разрыв селезенки – ребенок был почти мертв еще до начала операции.

Опять это «почти»! Мила знала, что теперь оно надолго лишит Спасского покоя. Мысли о том, что ты минуту промешкал, недодумал, недопонял – самое страшное в работе хирурга. Эти мысли мучительны, но избавляться от них нельзя, если хочешь остаться человеком.

Спасский пережил стресс, психическую травму. Но главный врач не отправит его к психологу и не даст отгула. Все, что готово предложить начальство, – это выговор, лишение премии или дополнительное дежурство.

Так стоит ли удивляться тому, что доктор отгораживается от больного стеной?

Наказания врачей, вплоть до уголовных, сослужили больным плохую службу. Получился обратный эффект, наподобие рикошета. До двадцатых годов прошлого века докторов не привлекали к уголовной ответственности – считалось, что они всегда действуют из лучших побуждений, их деятельность всегда гуманна. Оступившегося врача осуждали коллеги, но главным наказанием для него было остаться наедине со своей совестью.

Не то теперь. Постоянная угроза наказания со стороны начальства привела к тому, что врач работает не за совесть, а за страх. Чем больше наказывает начальство, тем меньше – собственная совесть и тем легче доктор находит оправдание своим ошибкам.

И может наступить момент, когда он начнет видеть в пациенте не страдающего человека, а лишь потенциальный источник собственных неприятностей. И станет думать уже не о том, как вылечить, а как сделать, «чтобы страховая не прикопалась и чтобы премии не лишили».

Мила отправилась на поиски Спасского. Помочь в такой ситуации невозможно, чем тут поможешь? Пусть хоть расскажет, сбросит самое тяжелое, а не потащит домой…

Но в ординаторской сообщили, что, сдав смену, Спасский сразу уехал.

«Позвонить ему?» – сомневалась Мила. А вдруг Спасский решил напиться? Тогда она только помешает.

Ничего не оставалось, как сидеть в ординаторской и ждать решения собственной участи. Мила посмотрела на часы, по ее расчетам, комиссия уже отзаседалась, и Волчеткин должен был вот-вот появиться…

Но вместо него в ординаторскую вошел ее муж.

– Все нормально, – сказал он, – дело закрыто.

– А ты откуда знаешь? – буркнула она.

– Ходил на КИЛИ. Хотел защищать тебя, но это не понадобилось. Списали на позднее обращение. Так что ни ты, ни кто другой не виноват.

Мила вздохнула:

– Еще б кто с моей совести списал!

Муж почесал в затылке.

– Знаешь, когда врач долго работает без проколов, это тоже опасно, ибо порождает ложное ощущение всемогущества. Я далек от клиники, но даже мне ясно, что деда операция бы не спасла. Зато теперь ты будешь начеку и больше уже не прошляпишь хирургического больного. И обязательно спасешь того, кого можно спасти. Обрати угрызения своей совести на пользу людям, и они перестанут тебя терзать.

Это была, конечно, полная чушь. Наивность пополам с цинизмом. Но Миле вдруг полегчало.

Михаил не гигант мысли и не бизнесмен, как Женин муж. Но пошел на КИЛИ защищать ее, а потом утешил. Он сделал все, что мог. И никто не мог сделать больше.

Женя с мужем, сопровождаемые бойкой риелторшей, посмотрели уже несколько квартир, но ничего не выбрали. Все квартиры были отремонтированными, но Женя чувствовала, что в каждой из этих бывших коммуналок раньше жили тяжело, нечисто, и ее тревожила эта прежняя жизнь, осевшая на стенах невидимой копотью, против которой бессилен любой ремонт.

Женина душа противилась и новостройкам. Красивые новые дома всегда казались ей декорацией, в которой люди не живут, а разыгрывают представление, наподобие телевизионной рекламы.

Константин посмеивался над ее фантазиями, но не возражал.

День его отъезда приближался, и близкое расставание обостряло Женины чувства. Вечерами, оставшись наедине с мужем в гостиничном номере, она зажигала ночник, устраивалась на коленях Константина и слушала биение его сердца. А город с его мрачными квартирами становился древним каменным драконом, свернувшимся в клубок вокруг уютного очага.

В такие минуты ей было абсолютно все равно, где жить, лишь бы рядом с любимым.

Она очень расцвела в последнее время, временами с трудом узнавала себя в зеркале. Неужели это у нее так задорно блестят глаза, так мягко и загадочно улыбаются губы? Она не меняла прически после замужества, так и скручивала узел на затылке, но даже волосы теперь ложились как-то по-другому, веселее, что ли…

Эти перемены были, конечно, заметны не только ей. В институте сокурсники стали поглядывать на нее иначе, а научная руководительница, типичная окололитературная дама (юбка балахоном, жакет ручной вязки крючком и россыпь самоцветов), вдруг начала ее жалеть. Видно, счастливое Женино лицо было для нее слишком суровым испытанием. Или главным испытанием было обручальное кольцо с россыпью брильянтов на пальце студентки?

Она говорила, что Женя должна быть очень осторожной, ведь богатые бизнесмены – это тебе не простые молодые люди. В любую секунду изменят, разведутся и выгонят босой на мороз. Жизнь, а тем более литература, знает множество трагических примеров неравных браков. Если бы Женя была из «той среды» (на лице руководительницы появлялась презрительная гримаска), с деньгами и связями, еще можно было бы на что-то надеяться, а так… Разумеется, неохотно спохватывалась руководительница, бывают исключения… Из эффектной паузы Жене следовало заключить, что не в ее ситуации.

Словом, руководительница теперь относилась к ней так, как учительницы в школе к красивым Жениным одноклассницам. Те тоже постоянно каркали, что красота обманчива и ничего, кроме бед, в жизни не приносит.

Женя вспоминала Милины слова: самый верный способ вызвать к себе ненависть – стать счастливой. Наверное, многие женщины идут в педагоги лишь затем, чтобы высказывать ученицам то, что не смеют сказать в глаза подругам.

Она молча слушала пророчества и тихонько пододвигала к руководительнице папку с текстом диплома. Но сегодня руководительница была в особенном ударе, и ей удалось испортить Женино настроение…

После занятий Женя отправилась на Петроградскую. Квартира встретила ее пустотой. Она выпила чаю и принялась гладить. Только расправилась с пододеяльниками, как пришла Мила, расцеловалась с ней и растянулась на диване с чашкой кофе.

– А Наталья Павловна скоро вернется? – спросила Женя.

– Вряд ли… Она гостит у подружки, обычно они сидят допоздна.

– Это хорошо. – Женя усердно разглаживала плечо Вовиной сорочки. – Не знаю, как оправдаться перед ней, ведь квартиру мы до сих пор не выбрали.

– Она по три дня морковь на суп выбирает, – усмехнулась Мила. – Так что поймет.

– Ума не приложу, что делать, если мы не найдем квартиру до Костиного отъезда. Ведь в таком случае Наталья Павловна действительно переедет ко мне, верно?

В ответ тетушка вкусно рассмеялась:

– Не бойся, никуда она отсюда не двинется! А угрожает, чтобы вы не очень-то расслаблялись. Думаю, того, что вы ищете квартиру, для соблюдения ее правил приличия вполне достаточно.

– Но если вдруг…

Мила покачала головой:

– Не беспокойся. В гостинице ей придется жить на твой счет, а на роль приживалки она не согласится. Но, знаешь, в целом она права. Женщина должна быть хозяйкой в своем доме. И прекрасно, что ты можешь себе это позволить. Не отмахивайся от возможностей, которые дает твой брак.

Женя кивнула и активнее налегла на утюг. Так хорошо с тетушкой, уютно… С ней она без колебаний согласилась бы коротать время в отсутствие мужа.

– Быть хозяйкой дома – это правильно, но, с другой стороны, иногда, – Мила поискала слово, – иногда очень неправильно. Допустим, она успешная женщина, много работает, хорошо зарабатывает, а мужик у нее алкаш и лодырь. Но все ее достижения не имеют ни малейшего значения, если она не сварила суп. Ткнет он ее носом в пустую кастрюлю, и она никто. И чем человек ничтожнее, тем он сильнее ее этими супами и неубранными квартирами донимает, ведь ему надо хоть над женой чувствовать себя королем. Нет-нет, боже сохрани, – перебила она сама себя, поймав Женин взгляд, – я Михаила Васильевича не имею в виду. Медсестры просто мне вечно душу изливают, вот и сложился собирательный образ. Как их послушаешь, так понимаешь, что мой дорогой супруг – просто идеал. Мало того что никогда не придирается, так еще сам помогает, а это теперь редкость.

Женя кивнула и заметила, что Михаил Васильевич и до свадьбы с Милой не уклонялся от домашних дел.

– Как говорится, респект Наталье Павловне за воспитание сына. И ты, когда купите квартиру, тоже мужа к хозяйству приобщай. Практической пользы от этого никакой, зато здорово укрепляет семью. Хотя и требует колоссальных нервных затрат. Первая фаза – самая сложная. Может растянуться на годы, а то и навсегда. На этой стадии нужно как-то убедить мужа, что он тоже тут живет, соответственно, ест и наоборот, а зарабатывает в семье не один. – Сидя на диване, Мила тем не менее по-лекторски приосанилась, перевела дух и продолжала: – Штурмовать бастион его сознания – та еще задача, но, если удается его форсировать, пусть и ценой потерь, дальше дело идет быстрее. На второй стадии муж теоретически признает, что должен, но думает, что все рано или поздно сделается само собой.

Женя подумала, что эта лекция не для нее. Требовать от Долгосабурова, чтобы он забивал гвозди – абсурд и самодурство. Просто Мила в общительном настроении, не было бы Жени рядом, она бы гладила и болтала с утюгом.

– Если у жены хватает выдержки, – продолжала разглагольствовать Мила, – и само собой ничего не делается, наступает третья фаза – поиск инструмента. Тут либо скупается полмагазина бытовой техники, либо идет яростное прочесывание оных в поисках редчайшей, но совершенно необходимой штуки, без которой любые действия обречены на провал. Эту фазу нужно сразу пресечь, она грозит большой потерей времени и денег.

Тут щелкнул замок: это вернулся Михаил Васильевич. Он повозился в прихожей, вошел в комнату и, увидев племянницу за гладильной доской, просиял. Мила быстро приготовила ему кофе, и теперь супруги сидели рядышком на диване, с умилением глядя на Женю.

– Хорошо бы изобрести гибрид утюга и кофеварки, – мечтательно сказал Михаил. – Ты гладишь, а одновременно тебе варится эспрессо. Как готово – перерыв. Попил – и снова за работу. Вы секретничаете или как? Я не мешаю?

– Нет, что ты, – Мила погладила его по плечу. – Я рассказываю Жене, какие стадии проходит хороший муж.

– Любопытно! На какой остановились?

– Самая интересная. Стадия спасения человечества. Ведь раньше оно не умело правильно ни окно помыть, ни картошку почистить. Пока не явился он, – Мила молитвенно сложила руки и возвела глаза. – Гуру уборки и кулинарии.

Оторвавшись от глажки, Женя улыбнулась.

– Зря смеешься! Объяснив urbi et orbi, как все надо делать, наш герой незаметно для себя переходит к следующей фазе – фазе деструкции. Ибо косное человечество не зря упорствовало в своей ереси. И теперь в том, что разбита посуда, засорена раковина и так далее, виновата жена, она же и должна ликвидировать последствия.

– Точно-точно! – Михаил с улыбкой притулился к Милиному боку.

Женя тоже улыбнулась и сделала вид, будто целиком поглощена глажкой. Ей всегда нравилось, как дядя с теткой относятся друг к другу, но сегодня между ними чувствовалась особенная нежность.

– Многие жены отступались на этой стадии!

– Только не ты, солнышко.

– Только не я, – согласно вздохнула Мила. – А ты, девочка, забудь мои алгоритмы. Сама разберешься, что к чему.

– И квартиру ищи активнее, – добавил Михаил Васильевич. – Как бы жизнь ни сложилась, она лишней не будет.

От этих слов Женя почувствовала на сердце неприятный холодок. Получается, не только научная руководительница, но и любящие родственники допускают, что ее брак с Константином – ненадолго?

Вдруг ее уверенность в муже – иллюзия, сладкий бред девицы «не от мира сего»?

Когда ей случалось в чем-то ошибаться, разочаровываться, она часто слышала: «Ты не знаешь жизни», «это, дорогая, жизнь, а не роман».

Неужели так оно и есть?

Женя попыталась представить себе, как Константин разводится с ней, и ее зазнобило. Уютный разговор больше не доставлял удовольствия, в каждой фразе теперь слышался намек на непрочность ее брака. Она поспешила распрощаться.

Вернувшись в гостиницу, приготовила себе ванну – озноб все не проходил. Погрузившись в облако лавандовой пены, Женя задумалась. Как ни старалась, она не могла представить себе развода. Как это они с Костей будут ходить по земле отдельно друг от друга? Невозможно, немыслимо… Но, похоже, немыслимо только для нее. Игрушка в чужих руках, золотая клетка… Какие пошлые штампы, но не потому ли они так живучи, что верно отражают действительность?

Наталья Павловна и Мила – опытные и умные женщины, разбираются в людях. Неужели они не остановили бы ее, будь с женихом что-то не так? Или им просто хотелось сбыть ее с рук?

От этих мыслей Женя нырнула с головой. «Ты становишься циничной, – строго сказала она себе под водой. – Так думать нельзя!»

– Женюта, ты здесь? – раздался из-за двери голос мужа.

– Да!

Дверь приоткрылась:

– Можно войти? Я тебя не потревожу, просто посижу рядом.

Он устроился на бортике, посмотрел на Женю, потыкал пальцем в пенное облако.

– Тебе нездоровится? Или просто плохое настроение?

– Почему ты так решил?

– Не замечал у тебя раньше привычки кайфовать в ванне.

Женя пожала плечами. Трудно приобрести такую привычку, если живешь в большой семье на положении воспитанницы.

– Все в порядке, Костя.

– А я вижу, тебя что-то тревожит. Скажи мне.

Он нашарил под водой ее щиколотку и погладил ее.

– Я думаю о том, что будет, когда ты со мной разведешься, – честно призналась Женя.

– Разведусь? С какой стати?

– Ты разведешься со мной рано или поздно. Когда я надоем тебе.

– Я идиот, по-твоему? Зачем же я на тебе женился?

Женя почувствовала, что рассердила его, и замолчала, боясь расплакаться.

– Венчался зачем? Ведь мог бы и не венчаться!

– Я нравлюсь тебе. Сейчас. Но пройдет время, я увяну…

Долгосабуров расхохотался и бросил в Женю комочек пены.

– Милая, когда ты увянешь, я уже буду гнить в могилке. Ты забыла, что я старше тебя на двадцать лет?

Женя упрямо поджала губы:

– Кроме молодости, есть и другие достоинства… – Образ Малевской возник на краю ее сознания. – Вдруг тебе захочется длинноногую блондинку с пышным бюстом?

Константин молча поднялся и вышел, оставив дверь в ванную открытой. Женя услышала гудение кофемашины.

Вода в ванне остыла, нужно вылезать.

Но тут ее муж вернулся с двумя дымящимися чашками в руках, осторожно поставил их на край ванны, наклонился и поцеловал Женю в нос.

– Раз и навсегда выкинь эту чушь из головы, – сказал он серьезно. – Мне никто не нужен, кроме тебя. Сейчас и до конца жизни.

– Ты не можешь знать, что будет потом.

Он взял чашку и сделал глоток.

– Во-первых, я знаю, что будет потом. Иначе я не занимался бы тем, чем занимаюсь. Во-вторых, допустим, что на старости лет я сойду с ума и чей-то пышный бюст покажется мне прекрасным. Ну и что дальше? Неужели ты думаешь, что ради бюста я способен предать тебя, мою жену?

– Но ведь так бывает… Все говорят…

– А я говорю, что ты упряма, как ослица.

Женя невольно фыркнула.

– Отвернись, я буду выходить.

Он послушно ушел, вместе со своей чашкой.

Смыв пену, она завернулась в халат и вышла в гостиную. Ее муж стоял с чашкой у окна, сердито вглядываясь в ночные огни.

Она подошла и коснулась его плеча:

– Прости. Я верю тебе.

– Надеюсь. – Он спрятал улыбку, но Женя ее заметила.

Да что ж это такое? Муж приехал с работы, и он наверняка голоден. А ей не нужно готовить, подавать, а после мыть посуду. Достаточно рука об руку с ним спуститься в ресторан. Но вместо этого она, как последняя истеричка, валяется в ванной и закатывает сцены! Видно, Наталья Павловна недостаточно часто повторяла «держи себя в руках, Евгения!» и «учитесь властвовать собой». Всего лишь по десять раз на дню, а надо бы десять раз в час!

– Прости, пожалуйста, – снова пробормотала она. – Сейчас быстро оденусь, и пойдем ужинать.

Женя распахнула шкаф. После допущенной слабости хотелось выглядеть красиво и бодро.

– Я верю, что мы никогда не разведемся, – весело говорила она, обращаясь к ровному ряду одежды. – Будем жить долго и счастливо и умрем в один день. А если ты все-таки меня разлюбишь… Тогда я просто не смогу жить, и тебе придется меня убить!

Она услышала звон и обернулась. Долгосабуров уронил чашку, по паркету разлетелись осколки и брызги кофейной гущи.

– Сейчас уберу. – Женя уже натягивала юбку. – Какая же я дура! Ты устал, голодный, а я тут со своими дурацкими шутками…

– Нормальная шутка… Но я действительно хочу есть. Пойдем скорее. Потом позвоню, скажу, чтоб убрали.