Назад: Часть вторая. НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ИЗ ЖИЗНИ КАПИТАНА ТАРАСОВА

Часть третья. ФИНАЛЬНЫЙ АКТ

Капитану Тарасову Михаилу Валерьевичу казалось, что перед ним разыгрывается многоактовый любительский спектакль… С каждым днем это ощущение становилось все более отчетливым. И если раньше он представлялся себе зрителем, то сейчас начинал чувствовать на плечах тяжесть сценического костюма. Тарасов покинул первый ряд партера, шагнул на сцену и стал персонажем. Он бродил в декорациях шикарного офиса, задавал подготовленные вопросы, получал подготовленные ответы, все было отрепетировано, выучено назубок, и Тарасову казалось, что он участвует в последнем прогоне дрянной пьесы а-ля детектив.

Но самым невероятным в этих ощущениях оставался факт — его коллеги-оперативники, следователь и даже старый друг полковник находились в действии. Тарасова не приглашали на оперативные совещания и не давали заданий, кроме одного — держать руку на пульсе «Гелиоса». То есть наблюдать и ничего не делать.

— Валерыч, ты там всех изучил, — пряча глаза, говорил Морозов, — тебе и карты в руки. Постарайся на этот раз ничего не упустить.

Намек на гибель свидетеля обидела капитана до крайности. Валерыч никогда не считал себя самоедом, он признавал себя надежной рабочей лошадкой, но смерть бухгалтера отнес на счет своей невнимательности. Если бы время можно было повернуть вспять!

— Михаил Валерьевич, голубчик, — ухала мудрая сова, «золотая голова» «Гелиоса» Ангелина Ивановна, — мой третий муж, Самуил Яковлевич, всегда говорил: «Геля, не надо усложнять простого, иногда обстоятельствам лучше подчиниться». Кушайте печенье, капитан, голубчик…

Тарасову очень нравилось печенье Лидии Аристарховны, но сидеть целый день в кабинете занятого главбуха и вести ничего не значащие беседы он не мог. Убедившись, что в «Гелиосе» все живы-здоровы (пока), капитан позвонил Синько, узнал, что новостей нет, и отправился в информационный центр. Еще раз пролистать дело семилетней давности и проверить, поступили ли ответы на его запросы. Что-то никак не давало Тарасову покоя и заставляло повторно листать пожелтевшие страницы протоколов, актов изъятия и свидетельских показаний.

Один из ответов, полученных в пятницу вечером по запросу капитана, поразил его настолько, что до темноты пригвоздил Тарасова к жесткому стулу информационного центра. Валерыч листал дело, сверял адреса по банку данных, делал выписки и едва боролся с желанием тут же идти к Морозову с докладом. Зуд в области желудка (Валерыч называл его голодом интуиции) показывал — сыщик на верном пути.

Проверив и перепроверив все еще раз, Тарасов помассировал затылок и набрал номер полковника.

— Николай Иваныч, Тарасов беспокоит. Есть информация.

— Какая? — насторожился Морозов.

— По старому делу семилетней давности. В офисе «Гелиоса» работает родственница девушки, обвиненной в краже оружия и покушении на убийство Гудовина.

— Ну-ну, — приободрил полковник, — интересно.

— Разреши… зайти… — начал Тарасов, но полковник его перебил:

— Миш, это архиважно? Семь лет прошло, до завтра потерпит? У меня совещание…

Совещание в восемь вечера — это действительно важно. Значит, происходит что-то по-настоящему серьезное, решил Тарасов.

— Хорошо. Когда освободишься, когда перезвонить?

— Сегодня вряд ли получится. Давай завтра, после обеда.

— Хорошо, — вздохнул Валерыч и распрощался.

Распрощался почти без сожаления. Несколько раз в сыщицкой практике капитана Тарасова бывали моменты, когда привлекать к ответственности хотелось не обвиняемого, а потерпевшую сторону. И сейчас был как раз такой случай. Тарасов не знал, нашел ли он что-либо важное или просто вынул из шкафа сухой пыльный скелет. Могла ли месть стать мотивом преступления? Если да, то техническое выполнение убийства выглядит абсолютно невероятным, со всех точек зрения.

И отказ Морозова встретиться немедленно Валерыч принял без обиды. «Еще раз все прокручу, продумаю, — решил капитан. — Как бы хуже не вышло. Семь раз проверь, один раз отрежь. Иначе уведу следствие на ложный путь».

Ночью с пятницы на субботу Тарасов почти не спал. Его мучили кошмары: отрезанная голова на куске льда, мертвая собака, к ошейнику которой привязали стеклянный ключ. Тарасов вздрагивал, просыпался, заставлял себя опять вернуться в дремоту, но вместе с ней приходили и кошмары: бледное лицо незнакомой утопленницы всплывало из глубины, синие мертвые губы женщины что-то шептали, гоняя по поверхности воды лопающиеся пузырьки.

В шесть утра, устав бороться с бунтующим, не желающим отдыха мозгом, Валерыч осторожно выполз из-под одеяла, поправил его на спящей Марьюшке и отправился на кухню.

Два с лишним часа он листал свой блокнот, пил крепкий чай и заполнял пепельницу окурками. Около девяти часов утра Тарасову показалось, что он понял, почему и как тело Галины Вяткиной оказалось в петле. Но предположение было столь невероятным, что, прежде чем остановиться на нем, капитан решил сделать один звонок и набрал номер Синько.

— Доброе утро, Гриш. Не разбудил?

— Нет, — ответил бодрый голос. — Доброе утро.

— Гриш, на обеих банках с медом обнаружены следы геля для душа?

— Нет, только на одной.

— А мед в банках абсолютно идентичный?

— А ты откуда знаешь? — удивился Синько.

— Значит, идентичный?

— Не подлежит сомнению. Мед липовый, этого года и отличного качества.

Тарасов поморщился от головной боли и продолжил:

— Надо бы встретиться.

— Миш, давай позже, а? После обеда.

— Договорились. Ты в управлении будешь?

— Угу.

Тарасов сделал себе бутерброд с докторской колбасой, стремительно его прожевал и, быстро одевшись, вышел на улицу. Прежде чем идти в кабинет Морозова и докладывать о своих догадках, Михаил Валерьевич решил нанести еще один утренний визит. Он брел к автобусной остановке, уговаривал себя, что поступает правильно, но в подошедший автобус так и не сел. Его остановил писк мобильного телефона из кармана.

— Тарасов, слушаю.

— Михаил Валерьевич, это Марта Гольдман, — раздалось из трубки. — Мне необходимо с вами встретиться. — В тоне женщины звучали привычно повелевающие нотки.

— Хорошо. Когда и где?

— Вы не могли бы через полчаса подъехать в офис? Я буду там.

— Хорошо, — кивнул Тарасов и перешел на другую сторону улицы, к остановке автобуса, отправляющегося в противоположном направлении.

Почему Марта Игоревна решила поговорить именно с ним, Тарасов старался не думать. Последние несколько дней показали Валерычу, что в женщинах он ни черта не смыслит. Мужчина представляет себе одну плоскость, а у дамочки семь пятниц на неделе. Она может расплакаться из-за сломанного ногтя, прийти в негодование от седого волоса, а ты отнесешь ее реакцию на невесть что серьезное.

Несколько последних дней изменили не только капитана Тарасова. На Марте Игоревне Гольдман они тоже отразились не лучшим образом. Жена хозяина «Гелиоса» осунулась, похудела, под глазами синели не прикрытые пудрой темные пятна, красивые губы, казалось, высохли и превратились в щель, очерченную ядовито-красной помадой.

— Прошу, садитесь, Михаил Валерьевич, — сказала Гольдман и указала на стул через стол от себя. Сама она осталась на хозяйском месте, хмурая и сосредоточенная. — Мне кажется, я знаю, откуда на нашу фирму обрушились неприятности. — Гольдман достала из пачки коричневую сигаретку, прикурила и выпустила струю дыма. — Несколько месяцев назад с дядей моего мужа, живущим в Швейцарии, приключился инсульт, и мы начали подумывать о перемене места жительства. Борис нашел покупателей на наш бизнес, повел переговоры, но… в последний момент, буквально накануне подписания договора, передумал. Окончательный отказ он собирался дать вечером в прошлый четверг.

— Кто покупатель вашей фирмы?

— Акционеры банка «Кредит доверия».

Сильного удивления ответ не вызвал.

— Сегодня утром я обнаружила в почтовом ящике вот это. — Гольдман подтолкнула к Тарасову сложенный листок бумаги.

Капитан развернул бумажку и прочел: «Бюро ритуальных услуг «Последний путь». Работаем круглосуточно. Цены низкие. Огромный выбор гробов, венков и траурных лент. Контактные телефоны…»

— Ну и что? — спокойно спросил Тарасов. — Обыкновенная реклама.

— В нашем городе нет похоронного бюро «Последний путь», — склонившись над столом, прошептала женщина в лицо капитану. — Я позвонила по этим телефонам, — наманикюренный ноготь стукнул в бумажку, — по первому ответил вахтер мясокомбината, по второму я попала в городской тир.

— Н-да, — неловко крякнул Тарасов.

— И это еще не все. — Марта Игоревна откинулась на спинку кресла. — В течение этой недели мне звонили. Дважды.

— Что говорили?

— Предлагали выполнить данное обещание.

— Вы сами обещали кому-то продать бизнес?

— Борис только вел переговоры. Я в них не участвовала. И теперь, — Марта Игоревна встала, подошла к окну и отвернулась от капитана, — я подозреваю, что моего мужа нет в живых.

В кабинете повисло тягостное молчание, плечи женщины опустились, и Тарасову захотелось подойти к ней и успокоить, насколько это возможно.

Но, несмотря на желание, Валерыч остался сидеть и тихо спросил:

— Откуда такие мысли, Марта Игоревна? Раньше вы предполагали, что муж лечится в закрытой клинике.

— Михаил Валерьевич, — Гольдман развернулась, и капитан увидел, что в ее глазах блестят слезы, — так надолго Борис никогда не исчезал! Он мог позволить себе не отвечать два-три дня, максимум четыре! А сейчас ни звонков, ни телеграмм! Где он?!

Больше всего Тарасов не переносил бесед с бьющимися в истерике женщинами.

— Успокойтесь, Марта Игоревна, — попросил он. — Пока нет повода для подобных мыслей. — Сам Валерыч так не думал. Он предполагал, что супруга Гольдмана недалека от истины. Но ради спокойствия постарался перевести разговор в другое русло: — Кстати, Марта Игоревна, почему вы решили сообщить об угрозах именно мне? Не лучше ли было позвонить следователю?

— Ильясов. — Марта Игоревна презрительно махнула рукой. — Самоуверенный, надутый мальчишка!

— Не скажите. Тимур Асланович очень хороший, вдумчивый работник…

— Ах, оставьте! «Вдумчивый»! — фыркнула Гольдман. — Всей его вдумчивости хватает на упаковку снотворного и бутылку шампанского!

Марта Игоревна разозлилась и забыла про слезы. Впечатления от бесед с «надутым мальчишкой» в кабинете следователя она получила сильнейшие. Несмотря на видимую тревогу за жизнь мужа и свою собственную, идти на контакт со следователем Гольдман не собиралась. Искала помощи у капитана Тарасова.

«Бывает и такое, — со вздохом подумал Валерыч. — Когда человеческие отношения, такие как симпатия и антипатия, вмешиваются в следственный процесс, добра не жди. Может исчезнуть объективность. О худшем даже думать не хочется — в результате личных отношений преступник может уйти от ответственности и, что еще хуже, обвинение получит пусть даже противный и злобный, но невиновный человек. Примеры тому существуют».

— Чем конкретно я могу вам помочь? — спросил Тарасов.

— Я не знаю, куда мне с этим пойти, — выдохнула женщина.

— В прокуратуру.

— Не хочу, — капризно надулась Гольдман. — Этот мальчишка полагает, что я могла быть причастна к убийству лучшей и единственной подруги. Да, да, Михаил Валерьевич! Лучшей и единственной! В последнее время нас развел Галин недуг. — Марта Игоревна тактично назвала алкоголизм «недугом». — Но бог свят! Более верного друга из числа женщин у меня не было. Я продолжала ее любить, несмотря ни на что.

Этому Тарасов поверил сразу. В отличие от Ильясова Валерыч успел достаточно пообщаться с сотрудниками «Гелиоса», и каждый из них признавал — Марта Игоревна держит на месте с хорошей зарплатой пьющего бухгалтера, невзирая на ставшую в последнее время явной неприязнь Вяткиной.

— К Ильясову я не пойду, — твердо заявила Гольдман.

— Придется, Марта Игоревна. — Тарасов развел руками. — Следствие поручено ему, и вряд ли дело об исчезновении вашего мужа выведут в отдельное производство.

— Точно?

— Точнее не бывает. Общения с Тимуром Аслановичем вам не избежать.

— Жаль, — нахмурилась Гольдман. Подумав секунду, она взяла трубку телефона и набрала номер. — Алло, Иван Наумович? Здравствуйте, это Гольдман… Сама здорова, и вам не хворать. Вы сегодня свободны?.. Когда — не знаю, но понадобитесь точно.

Марта Игоревна положила трубку, и Тарасов спросил:

— Адвокат?

— Да, — мрачно кивнула женщина. — Без него я в прокуратуру ни шагу. — Потом она посмотрела на часы и вздохнула. — Кофейку со мной перед дорогой не выпьете, Михаил Валерьевич?

— Можно, — согласился Тарасов.

Марта Игоревна потянулась к кнопке селектора, но вспомнила, что сегодня суббота и секретарши нет, попросила Валерыча обождать пять минут и отправилась на кухню к кофейному аппарату.

Тарасов вынул из кармана блокнот и чиркнул в нем несколько строк. Сообщение Гольдман об угрозах в свой адрес изменило взгляд капитана на последние события. Марта Игоревна была явно напугана, и Тарасов хорошо понимал причину ее нервического состояния. Начинать открытую борьбу с таким соперником, как банк «Кредит доверия», было бы тяжело и при поддержке мужа. А сегодня за плечами Марты Игоревны остались только несколько проверенных сотрудников, пара адвокатов, в затылок дышит усердный Тимур Асланович, а могущественный дядюшка лежит бревном где-то в Швейцарии. Не сладко придется Марте Игоревне.

— Вы пьете с сахаром или без? — внося в кабинет сервированный поднос, спросила Гольдман.

Тарасов рассеянно кивнул:

— С сахаром. Марта Игоревна, я советую вам позвонить Ильясову и сообщить о своем визите.

Расставляя приборы, Гольдман слабо улыбнулась:

— А нельзя сразу к прокурору?

— Можно. Но зачем вам повторять свою историю дважды? Идите сразу к Ильясову. — Крошечная чашечка дрогнула в руке женщины, и капитан с сочувствием спросил: — Боитесь?

— Очень, — призналась Марта Игоревна.

— Кого? Следователя?

— Нет. Тех, кто прислал телефоны городского тира и мясокомбината. Я боюсь, что угрозы не фикция. Налаженный крупный бизнес стоит дорого, Михаил Валерьевич, и давление на меня будет соответственным…

Марта Игоревна не успела договорить. Дверь кабинета распахнулась, и в комнату быстрым шагом вошли два крепких парня. Следом за ними, не обращая внимания на капитана, выдвинулся следователь Ильясов. Прошагали парни по кабинету как к себе домой, их шествие напомнило Тарасову «психическую атаку» из кинофильма «Чапаев». Там белогвардейцы вышагивали медленно, с папиросками в зубах. Ильясов ворвался стремительно, но результат тот же. Враг морально раздавлен.

— Гражданка Гольдман, — произнес следователь, — вы подозреваетесь в организации покушения на убийство гражданина Гудовина Владимира Александровича. — Один из парней вынул кофейную чашечку из пальцев Марты Игоревны, второй защелкнул на ее запястьях наручники. Ильясов достал из папки какую-то бумагу. — Вот ордер на ваше задержание…

Тарасов, сотни раз присутствовавший при подобной процедуре, буквально окаменел. Он смотрел на Гольдман — ее лицо покрывалось синюшной бледностью, губы беззвучно шевелились, наконец, сделав над собой усилие, Марта Игоревна извлекла звук:

— Мне нужен адвокат… немедленно…

— Конечно, Марта Игоревна. Можете известить Ивана Наумовича.

Тарасову показалось, что в тоне следователя прозвучала скрытая издевка. И часть ее капитан отнес на свой счет. Выглядеть абсолютным болваном Валерычу еще не приходилось никогда.

Он стиснул зубы, встал, одернул пиджак и молча направился к выходу из кабинета. Его никто не остановил. Парни занимались делом, как стая хищных рыб крутились вокруг Гольдман и нагоняли на нее страх умелыми, уверенными движениями. Марта Игоревна втиснулась в кресло и побелевшими от ужаса глазами смотрела, как извлекаются из ящика документы, как колдует у раскрытого сейфа молодой следователь Ильясов…

От обиды и злости капитан никого не видел перед собой, он шагал по коридору, натыкался на каких-то людей (среди них были и парни в бронежилетах с автоматами наперевес), и было у него такое ощущение, что приехали задерживать не хрупкую женщину, а банду обкуренных отморозков и коррумпированного капитана Тарасова с полным боезапасом в карманах. «Цирк, — билось в голове Тарасова. — Цирк шапито. И я заместо дрессированной мартышки…»

На спуске с лестницы он едва не сбил с ног Морозова.

— Стой, Миша, — попытался тот остановить старого приятеля, придерживая за рукав пиджака.

Валерыч дернул плечом, толстая ткань выскользнула из пальцев полковника, и Николаю Ивановичу пришлось догонять капитана на улице.

— Миша, стой!

Тарасов остановился, вздохнул глубоко-глубоко и долго не выпускал воздух из легких. Полковник подошел сзади и опустил руку на плечо капитана.

— Не сердись, Миша. Так было надо.

— «По щелям проползти»?! — зло бросил Валерыч. — Да?!

— Прости.

Тарасов развернулся и пристально взглянул на друга.

— Значит, из своих орлов ты мартышек делать не захотел… я на эту роль больше подхожу…

— Ну хватит, Миша, давай сядем и поговорим спокойно.

Где-то глубоко внутри Тарасов понимал — начальник Управления внутренних дел города приехал на задержание Гольдман исключительно ради старого друга. Знал, как почувствует себя Тарасов, когда при нем произведут задержание, о котором он ни сном ни духом. Но обида и унижение, испытанные только что, не позволяли Валерычу оценить этот жест.

Приятели подошли к лавочке, сели, сгорбились и какое-то время молчали. Полковник дал капитану пару минут на восстановление порядка в мыслях и утряску взбаламученных обидой нервов.

— Миша, прежде чем остановить свой выбор на тебе, я много думал. Если бы на твое место я поставил кого-то из своих ребят, операция могла бы сорваться.

— Операция? — зацепился за слово Тарасов и левой рукой, держа ее ладонью вверх, очертил полукруг по направлению к «Гелиосу». — Это, что ли, твоя операция? Задержание перепуганной бабы?! А почему я ничего не знаю?! — Валерыч никак не мог успокоиться.

— Да не мог я, Миша! Не мог!! Я дело спасал, людей подвести не мог! Ты же ничего не знаешь!

— Точно, — без всякого ехидства согласился капитан, — в точку попал, я ничего не знаю.

— Ну, так дай тебе рассказать! Не сиди, как красна девица…

Тарасов повернулся к приятелю и посмотрел на него долгим, пронзительным взглядом. Полковник смутился и дернул щекой:

— Прости, Миша. Так надо было. Уж больно круто дело было замешено с самого начала… Мы, Валерыч, полчаса назад, можно считать, киллерскую сеть накрыли…

Если полковник хотел отвлечь Михаила Валерьевича от грустных мыслей, то получилось у него вполне. На пять с минусом.

Тарасов хлопнул глазами и выдал на лице гамму чувств: от «Простите… мне не послышалось?» до «Совершенно не может быть!» и в итоге «Боженька мой… неужели я такой болван, что прошляпил в «Гелиосе» банду наемных убийц?!».

«Банда наемников во главе с милейшей Мартой Игоревной — занимательное предприятие», — подумал полковник и поспешил утешить друга:

— На киллеров, честно говоря, мы только с подачи «Кредита доверия» вышли. Да и они их случайно нащупали…

— Когда?!

— Примерно две недели назад.

Тарасов покрутил головой, достал из кармана «Золотую Яву» и, разломив крышечку, машинально протянул открытую пачку Николаю Ивановичу. Полковник нахмурился сначала, потом махнул рукой и взял сигарету.

Посидели опера, как встарь, подымили, Морозов немного покашлял. Но с удовольствием. И произнес:

— Я, Миша, сейчас перед тобой виниться буду, так что слушай внимательно. Ситуацию обрисую в полном объеме, чтобы ты, так сказать, на нее моими глазами взглянул. — Забросил окурок в урну и начал повествование: — Вот представь. К некоему банку обращается крупный клиент с предложением выкупить у него бизнес. Предложение заманчивое — денег нынче в государстве хоть запруды из них складывай, а куда капиталы вложить… головы у бизнесменов от мыслей трещат. Так что такое предложение — налаженный крупный бизнес, за реальную цену, от надежного партнера, дела которого ты знаешь, так как финансовые потоки частично идут через твой банк, — это, можно сказать, царский подарок. В общем, вцепились банкиры в Гольдмана всеми зубами. Но соглашаясь, в принципе, с условиями сделки, окончательного ответа клиент не давал и просил некоторое время на улаживание семейных проблем. Так как продавать фирму и уезжать потом в Швейцарию Борис Аркадьевич хотел один — без законной супруги.

И помимо прочего, как бы невзначай, в деловых разговорах, Гольдман также поинтересовался, нет ли у банкиров на примете надежного детективного агентства? У банкиров, естественно, имеется все, адресок сыщиков они сообщали, и вот тут-то начинается самое интересное…

— Подожди! — перебил Тарасов. — Детективов Борису Аркадьевичу Фельдман посоветовал!

— Да, не перебивай. Я же говорю, начинается самое интересное. К сыщикам, которых предложил банк, Борис Аркадьевич не пошел, он обратился в агентство, рекомендованное своим юристом…

— Думаю, поступил так из осторожности, — вставил совсем уж заинтересованный Тарасов и развил тему: — Не хотел рисковать перед крупной сделкой и обращаться к «прикормленным» сыщикам «Кредита». Сыщики случайно могли выяснить что-то помимо личных дел супругов Гольдман, и отношения продавец — покупатель вступили бы в иную фазу. Не стал компрометировать себя перед сделкой Борис Аркадьевич, так?

— Вероятно, причина была примерно такой, — согласился Морозов. — Но иду дальше. Пока Борис Аркадьевич улаживал семейные проблемы, прохождение подготовки сделки он начал тормозить. Совсем от договоренностей не отказывался, но что-то там начал выкраивать. Банкиры, Миша, естественно, насторожились. На такой кусок, как «Гелиос», желающих много найдется. И поступили банкиры, Валерыч, просто — поставили офис «Гелиоса» на прослушку. Факт прискорбный, законопослушность — вещь хорошая, но шубы из нее не сошьешь. Экономическим шпионажем сейчас даже девочку Машу из первого «Б» не удивишь… На прослушку поставили только прямую телефонную линию, — чтобы узнать, не связывался ли Гольдман с другим покупателем, одних телефонных разговоров, в принципе, достаточно, догадаться можно, — и два кабинета супругов Гольдман. Так как понимали, что у Марты Игоревны могли иметься свои козыри и свой обратный интерес.

И все, понимаешь ли, до прошлого четверга у них — я имею в виду банкиров и Гольдмана — полюбовно складывалось. Борис Аркадьевич уже согласился, уже сказал, что остались какие-то последние детали, а бумаги и вовсе готовы… И вдруг — в четверг вечером он пропадает. А на утро пятницы, надо сказать, в банке было назначено подписание договора купли-продажи. То есть в четверг ребята из «Кредита» должны были получить от Гольдмана обязательный телефонный звонок с подтверждением встречи и договориться о конкретном времени… но Гольдман на связь не вышел и на звонки не отвечал.

В пятницу утром забили тревогу. А вечером в пятницу появился труп собаки Гольдмана.

— Кто сообщил о собаке в холодильнике? Кирилл?

— Да. Удобный парнишка. Всегда под рукой, всегда на работе…

— Когда надо, — закончил Валерыч.

— Ты его вычислил? — улыбнулся Морозов.

— Если бы я его не вычислил, посоветовал бы тебе отправить меня на пенсию, — вздохнул капитан. — Ты мне вот на что ответь, Иваныч: ребята из службы безопасности банка следили за дачей Гольдмана? Как получилось, что они прошляпили убийство?

— Банкиры следили только за офисом, так как опасались лишь за срыв сделки. Убийства никто не предполагал, а для рабочих моментов достаточно прослушки кабинетов офиса и телефонной линии. Если бы появился другой покупатель, они бы мигом его выловили, и это все, что им было нужно. Но идем дальше.

Потеряв Гольдмана, банкиры собирают данные прослушки за все время в одну кучу и засаживают за их обработку аналитический отдел. Задача простая — выяснить, куда мог отправиться Борис Аркадьевич? Шуршали крепкие головы извилинами до утра прошлой субботы и выловили то, чего уж вовсе не ожидали. По недомолвкам и междометиям в разговорах Марты Игоревны и Саши Васнецова получалось, что дней десять назад они сделали заказ на убийство. Знаешь ли, такие общие фразочки проскакивали вроде «как там с нашим делом?», «когда ждать?» и так далее. Реальная жизнь, Валерыч, сам знаешь, не кино. Это только в сериалах сидят два негодяя за рюмкой чая перед камином и план убийства обсуждают. Открытым текстом. В реальной жизни все не так. Если бы не исчезновение Гольдмана, за хитрые фразочки ни одно ухо не зацепилось бы.

— Получается, что Гольдмана убили профессионалы? — поразился Михаил Валерьевич и покачал головой. Хлипкий нынче профессионал пошел, подумал Валерыч, пятна от черничного мороженого на ковре не замечает, речным песочком следит, чемоданы жертвы собирает как откровенный недоумок…

Морозов выдержал театральную паузу, насладился мыслительным процессом, отпечатавшимся на лице капитана, и сказал:

— А с чего ты, Миша, взял, что заказ был сделан на Гольдмана, а? Заказ, Миша, прошел на Вову Гудвина!

— Иди ты!! А Вова-то тут с какого припеку?!

— На Вову, на Вову, — усмехнулся полковник. — Марта Игоревна через Сашу Васнецова сделала заказ на Гудовина.

— Зачем? — тихо выдохнул Валерыч и покачал головой. — Точнее, за что?

— Хочешь верь, хочешь нет, до сих пор не знаем, какая кошка между ними пробежала. Если бы Гольдман задумала убить мужа руками Гудовина, а потом убрать исполнителя как связующее звено, это было бы понятно. Но заказ-то прошел за неделю до убийства Гольдмана! Получается, готовилась Марта Игоревна к убийству супруга? Но нет, по результатам той же прослушки установлено, что на мужа Марта Игоревна ополчилась только после разговора за обедом в ресторане в четверг днем. Именно тогда Гольдман показал ей результаты работы детективного агентства — она и Васнецов в нежных объятиях, — сказал, что подает на развод, и она даже по совести, а не то что по брачному договору, не может рассчитывать на свою долю от продажи бизнеса.

— А мне она при первой встрече сказала, что размолвка в ресторане произошла из-за лишнего веса Бориса Аркадьевича, — покачал головой Тарасов.

— Марта Игоревна невероятно ловкая женщина, Валерыч. Их ссору видели официанты, а она из плохой ситуации такой кульбит сделать может, что только аплодировать остается — все с ног на голову переставит. Да, ссорились, да, ругались, скорее всего, именно поэтому муж уехал куда-то не попрощавшись и, скорее всего, лег в клинику на пластическую операцию. Все. Доказывайте, уважаемые господа, обратное. Я же говорю — невероятно ловкая баба.

— Н-да, умеет голову заморочить. Гольдмана она убила с помощью Вовы или Саша Васнецов тоже участие принимал?

— Валерыч, — прежде чем ответить на вопрос, сказал Морозов, — у меня такое ощущение, что ты и так все знаешь. Мог бы хотя бы для проформы спросить: может быть, жив Гольдман Борис Аркадьевич?

— А чего спрашивать-то? — пожал плечами Тарасов. — Ковер в его доме переворачивали, вещи он не сам в поездку собирал…

— Но признайся, — усмехнулся Морозов, — когда Марта Игоревна тебе бумаженцию из почтового ящика показала и про мясокомбинат жаловалась, — дрогнул? Поверил хоть на секундочку?

— Было дело, — улыбнулся Валерыч, — пожалел бедняжку.

— То-то и оно, Валерыч. Если бы не переполох, который банк «Кредит доверия» в прошлую субботу утром устроил, можешь мне поверить — вывернулась бы Марта Игоревна. Ушла. В тот момент, когда она тебе на тяжелую жизнь жаловалась, Саша Васнецов Гудовина под выстрел снайпера выводил. Мы киллера с винтовкой взяли на чердаке дома напротив кафе, куда Васнецов Гудовина для разговора вызвал…

— Сам вызвал? Зачем? — перебил Тарасов. — Не слишком ли грубая работа?

— Отнюдь, — покачал головой полковник. — Думаю, стреляли бы не только в Гудовина. Сначала бы уложили Вову наповал, потом и на Саше Васнецове отметочку оставили. Или хотя бы обстреляли как следует, доказывайте потом, что не случайно увернулся, увидев дырку в голове Гудвина. Это, Миша, первостатейное алиби — Марта Игоревна с тобой под белы ручки в прокуратуру топает, а там глядь, — батюшки, вот оно, началось уже! — и доказывать ничего не надо. Двух руководителей высшего звена «Гелиоса» только что обстреляли! Спасите, помогите, негодяи одолели, заставляют бизнес продавать и так далее в том же духе. Свалила бы все убийства на конкурентов или тот же «Кредит доверия», пока суд да дело, спихнула бы бизнес по-быстрому — и адью, господа. Кстати, рекламное объявление похоронного бюро Марта Игоревна сама на компьютере состряпала. Впечатляющая бумажка получилась, правда? Если бы не «Кредит доверия» со своим шпионажем, вывернулась бы дамочка, ей-же-ей, вывернулась бы.

— А «Кредит» за шпионаж под статью попадает? — озаботился вдруг Валерыч «добровольными помощниками следствия». Морозов не ответил, и Валерыч понял это молчание так: «Никуда банкиры не попадают, мы им за сотрудничество спасибо в письменной форме оформим». — А откуда Гольдман знала выход на киллерскую сеть?

— Думаю, еще со времен Ивана Платоновича Князева телефончик оставался. Или выход на человека, способного этот телефончик добыть.

— Понятно-о-о, — протянул Тарасов и посмотрел на здание офиса «Гелиоса».

Из офиса, в сопровождении двух оперативников и следователя, вышла Марта Гольдман в наручниках. Женщину мотало из стороны в сторону, ноги подгибались, за полчаса обычный лоск сполз с нее, как чужая шкура. Неожиданность, толпа вооруженных мужчин сломили ее окончательно? Или на какое-то время?

Зная Марту Игоревну, однозначного ответа дать невозможно. Видимо, на это и делался расчет — только неожиданность ареста могла дать результаты.

— Иваныч, — тихо сказал Тарасов, — а задержать всю компанию в прошлую субботу вы не могли? — Капитан хотел добавить: «Вяткина тогда осталась бы жива», но Морозов о подоплеке вопроса догадался сам и расстроился необычайно.

— А основания, Миша, основания?! — воскликнул и добавил горько: — Это сейчас мы такие молодцы… А в прошлую субботу?.. Ну вот представь, вызывают меня с дачи, и сутки напролет группа из пятнадцати человек — наши и банковские — сидит над записями, заметь, нелегальными записями, спасибо, банкиры не сдрейфили, голову под топор отдали… Так вот, сидят и думают: Марта Игоревна заказ на убийство сделала или ковер в химчистку отдала? Там же одни междометия и намеки! И что было делать?! Являться с ордером «объясните суть этой фразы»?! Да она бы нас на смех подняла и в тину юркнула, ищи потом ветра в поле…

— Проще было найти мальчика для битья, у которого на лбу крупными буквами написано «болван», и послать его кур смешить, убийство собаки расследовать. Так, что ли?

— Миш, ну что ты опять, в самом деле! — огорчился Морозов. — Какого мальчика?! Мне нужен был хороший, отличный профессионал, не задействованный в деле. Вот скажи: ты Марту Игоревну хорошо успел узнать? Хорошо, а? Она же на ходу подметки режет! Если бы явился человек хоть чуть-чуть знакомый с подоплекой дела, она бы мигом подвох учуяла! Учуяла и свернула бы дела. Мне нужен был человек, который спокойно, без лишнего рвения, способен распутать клубок, намотавшийся на тело собаки. Мы все чуть головы не сломали — откуда эта собака появилась?! Кто еще замешан?! Ведь, судя по прослушке разговоров прошлой пятницы, ни Гудовин, ни Гольдман к появлению собаки в морозильнике отношения не имели. Они чуть до смерти не перегрызлись, выясняя, кто под кого яму роет.

— Ну так пришли бы им помочь! Если запись выяснения их отношений уже существовала…

— Да не было там ничего конкретного!! — почти закричал Морозов. — Понимаешь ты, не было! Только «это не я, это ты, падла, меня сплавить хочешь». Куда сплавить?! За что?! О чем вообще разговор?! Но и оставить без внимания такой факт мы тоже не могли, — собака в холодильнике появилась, следовало проверить, кто еще в деле замешан. И осторожно, не вспугнув.

Вот скажи мне, Миша, если бы я сразу, в понедельник, тебе рассказал, какая ситуация в «Гелиосе» складывается, как бы ты тогда за расследование взялся, а? — Когда Тарасов не ответил, полковник подождал немного и закончил сам: — Вот именно. Думаю, с бо-о-о-ольшим энтузиазмом за работу бы взялся. А труп собаки в холодильнике энтузиазма вызывать не должен. В этом случае мы лишь насторожили бы Марту Игоревну с компанией лишним вниманием…

— Конечно, — вздохнул Тарасов, — вы киллерскую цепь выслеживали. Это другой полет, за это ордена дают…

— Ну перестань ты, в самом деле! Ты же профессионал и должен понимать: существуют ситуации, когда полная откровенность может только навредить и…

— Проехали, — перебил Тарасов. — Саша Васнецов в убийстве Гольдмана принимал участие?

— Дался тебе этот Васнецов, — поморщился полковник и произнес по слогам: — Не знаю. Вроде бы как нет… Но точно сказать не могу. Они ж перед камином убийство не обсуждали… Вот пройдут допросы — звони, тогда скажу точно. Но пока мы даже не знаем, как в точности был убит Гольдман. Одни догадки и надежда, что Марта Игоревна сдаст Гудвина со всеми потрохами.

— Думаешь, сдаст? — поднял брови Валерыч.

— А куда ей еще деваться? — усмехнулся полковник. — Мне эта дамочка уже ночами снится, я ее манеру неплохо изучил. Убийство мужа она обязательно свалит на Гудовина…

— Каким образом? — перебил Тарасов. — У Вовы нет мотива, а у нее как раз наоборот. Может быть, это Гудвин ее паровозом пустит?

— А вот пусть оба постараются, — усмехнулся Николай Иванович, — а мы послушаем. Но мотив, Миша, у Вовы был. И большой. Если бы Гольдман продавал фирму и уезжал в Швейцарию, Гудвин оставался бы совсем без кормушки. Жене хоть какие-то крохи отламывались, а он… вообще с лысой попкой… так-то вот. И думаю, Марта Игоревна жадностью Вовы воспользуется. Уверен просто. Скажет, Гудовин убил ее мужа, ее, бедолагу, запугал-запутал, и только после этого она, бедняжечка, решила от него избавиться.

— Так ведь заказ на убийство Вовы прошел примерно две недели назад…

— А откуда Марта знает, что мы об этом знаем? Она ведь думает, что слежка за ней началась только после исчезновения Бориса Аркадьевича. — Морозов лукаво прищурился. — Пусть поет, а мы послушаем, как она будет оправдываться. Как будет объяснять, что только от страха за свою жизнь убийство Гудовина заказала, как подлый Вова Гудвин на ее глазах мужа прикончил, потом ее запугал-запутал и молчать заставил… Только сдав нам Гудвина, Марта Гольдман сможет оправдать заказ на убийство реальным страхом за свою жизнь. Мужа-то и в самом деле на ее глазах убили.

— Если только она сама ему яду не налила, — хмуро вставил Тарасов.

— Может быть, и так, — согласился полковник. — И считай, если бы не случай, не результаты прослушки «Кредита», вывернулась бы наша Марта Игоревна. «Простите, господа присяжные, боялась очень». Так-то вот, у нее на каждый наш ход — свой противоход имеется.

— А что такого произошло между Гудовиным и Мартой, что она его под пулю выводила?

— Не знаю, Валерыч, честное слово, не знаю. Много еще тайн в этом деле осталось. Кто подбросил собаку? Почему убили Галину Вяткину? И главное — как? Ведь получается, что словно привидение в офисе побывало… Явилось, наделало дел и растаяло… А ведь представь, во вторник с офиса уже глаз не спускали! Каждый шаг, каждого в отдельности человека фиксировали! — Морозов расстроенно помотал головой: — Эх, знали бы заранее, по всему бы офису кинокамер понатыкали! А то, понимаешь ли, получается ерунда какая-то. Судя по времени и появлению людей из офиса, убийца Вяткиной — Фельдман. Каково, а? Шестидесятилетний адвокат-ревматик тело Вяткиной к потоку подвесил. Да он тяжелее мороженой курицы ничего поднять не может! — Морозова так расстраивало собственное головотяпство, что он совсем не обратил внимания на то, что Валерыч уже пару минут слушает его молча, смотрит вдаль и вопросов не задает. — И собаку он не мог подбросить, в отпуске был… — уже медленнее проговорил полковник, словно бы сам себе, но на самом деле пристально всматриваясь в выражение лица старого приятеля. — Миш, а ты, случайно, не знаешь, кто собаку подкинул?

— Знаю, — просто ответил Тарасов.

— Кто?

— Тебе необходимо знать ответ прямо сейчас?

Морозов чуть не задохнулся.

— Конечно! Как давно ты об этом знаешь?!

— Со вчерашнего дня. Помнишь, я тебе вчера звонил, но ты занят оказался? Как я теперь понимаю, вы сегодняшнюю операцию готовили и приехавшего киллера по городу водили?

— Водили, водили, — отмахнулся полковник. — Кто собаку подбросил?

Тарасов сосредоточенно о чем-то подумал, нахмурился и, сев к полковнику лицом, сказал:

— Николай, можно попросить тебя об услуге?

— Ну, — нетерпеливо кивнул Морозов.

— Дай мне пару часиков, свидетель сам к тебе придет.

— Какой свидетель?

— Да есть один человек. Я думаю, ни в чем он не виноват и помочь следствию может добровольно… Потерпи до вечера.

Секунд пятнадцать Морозов безмолвно разглядывал старого приятеля.

Тарасов не был врединой, но искреннее уважение, с которым смотрел на него в тот момент старинный друг Колька Морозов, послужило наградой за несколько минут унижения, пережитого капитаном в кабинете Марты Игоревны при ее аресте. Не был Валерыч врединой, но, положа руку на сердце, нечто подобное все же испытывал. Не очень приятно убедиться, что тебя водил за нос лучший друг.

И Николай Иванович, видимо, уловил отголосок обиды в старинном приятеле.

— Хорошо, — сказал, — подожду. А ты уверен, что свидетель сам придет?

— Уверен.

Полковник потер затылок пятерней и совсем другим, отличным от всего прежнего разговора тоном спросил:

— Может быть, ты также знаешь, кто Вяткину убил?

— Может быть, — уклончиво ответил Валерыч и снова повернулся лицом во двор.

— И кто? — тихо поинтересовался начальник.

— Иваныч, дай мне пару часиков на проверку данных, мне самому еще не все понятно. Пусть твои орлы пока на Гольдман и компанию как следует насядут и крутят их по полной на все. Мне почему-то кажется, что от убийства Вяткиной они так открещиваться будут, что все другое легче на себя возьмут. Нажмите на них через Вяткину.

— Спасибо за совет, Миша, — задумчиво проговорил полковник. — А ты сам-то знаешь, что делаешь?

— Знаю, — кивнул Тарасов и посмотрел в глубь двора, где за кустами акации стоял черный джип с тонированными стеклами. Машина появилась во дворе почти в тот момент, когда из офиса выводили Марту Гольдман в наручниках. Появилась и осталась стоять на мертвом приколе. Только сигаретный дым безостановочно струился из едва приоткрытого окна. — Но пока боюсь всех запутать, не ко времени тебе сейчас догадками голову забивать. Вдруг я ошибся? Дай мне два часа.

— Уверен?

— Уверен. — Два недостающих, центральных куска мозаики сложились за это утро, к тому же Валерыч на самом деле не хотел путать следствие своими непроверенными и в чем-то невероятными догадками. Иногда лучше перестраховаться, чем торопиться. Ребятам сейчас и без него работы выше крыши хватит.

В кармане Морозова запиликал сотовый телефон.

— Да! — резко ответил полковник. — Уже выезжаю. — И поднялся с лавочки: — Ну, Валерыч, не прощаюсь. Жду твоего свидетеля. Хоть намекнуть-то можешь, свидетель чего — убийства Гольдмана, Вяткиной или всего вместе? — спросил на ходу.

— Сам не уверен, — покачал головой Тарасов. Капитан нисколько не лукавил, он действительно только догадывался.

— Ну, тогда жду. — Полковник сел в служебную «Волгу», и машина быстро выехала на проезжую часть.

Тарасов развернулся лицом во двор и какое-то время просто смотрел на черный, теперь уже наглухо закрытый джип. Словно огромный кусок блестящего гранита, этакий монолит, намек на чей-то надгробный памятник появился во дворе. Водитель не мог не видеть внимания к себе Валерыча, знал, что разглядывающий его человек только что разговаривал с начальником городского управления МВД, но не трогал машину с места.

Тарасов засунул руки в карман пиджака и медленно потопал к джипу. Через небольшой газончик с выгоревшей травкой, детскую площадку с ярким грибком над песочницей и бревенчатой избушкой в тон…

Он даже не удивился, когда передняя дверь с другой стороны от водителя раскрылась. Тарасова приглашали внутрь.

Капитан неловко забрался на высокое сиденье (навыка не было, в отделениях все больше низкорослые «жигули» попадаются), оглядел просторный салон — профиль Сережи Нервного четко смотрелся на зеленоватом фоне затемненного окна — и поздоровался:

— Здравствуй, Сергей.

Вор в законе кивнул сыщику, и длинное, тягучее мгновение оба сидели молча.

— За что ее взяли? — спросил наконец Нервный.

— За убийство, — без обиняков ответил Валерыч. Делать тайну из происшествия, о котором через сутки весь город говорить станет, было глупо.

— Повязали надежно?

— Иначе нельзя.

— Везучая сучка, — хрипло усмехнулся Тихомиров.

Валерыч подумал, что ослышался, и удивленно

покосился на собеседника.

— Кто везучий? — уточнил на всякий случай.

— Домино. Марта.

Валерыч задумчиво поджал губы и покрутил головой. Чего угодно ожидал услышать капитан — вопросов о Гудвине, о бухгалтерше Ляпуновой и предположительной растрате, о том, «что здесь вообще произошло», — но совершенно определенного «за что ее взяли?» и аттестации Марты Игоревны как «везучей», простите, самки собаки не ожидал совершенно.

В чем, скажите на милость, повезло Марте Гольдман? В том, что ее за убийство мужа и подготовку покушения арестовали?! Странная манера изъясняться у гражданина Тихомирова… И чего, интересно знать, Марта Игоревна с этим Тихомировым не поделила… что он на нее так взъелся?! Вопросы рвались с языка, но Валерыч, осторожный тертый мент, придержал их на поводке и спросил совсем другое:

— Давно знакомы?

— Было дело, — немного покачиваясь, словно в растерянности, ответил Нервный.

— По временам Князя? — На этот раз Сережа не стал давать очевидного ответа. Сидел и слепо таращился в окно. — И в чем же ей повезло?

Нервный неспешно повернулся к Тарасову и так посмотрел тому в глаза, что капитана мороз по коже пробрал. Прищуренные глаза голодного зимнего волка смотрели на капитана Тарасова. И тосковали. И было в той тоске что-то от ледяного ветра, черного вечера и снежного савана.

Валерыч прочистил осипшее в одно мгновение горло легким покашливанием и выдавил:

— Гольдман повезло, что ее арестовали? Я правильно понял?

— Ничего ты, мент, не понял, — проговорил Сережа и отвернулся к лобовому стеклу. — И не лезь.

«А вот это фигушки, — подумал про себя Тарасов. — Где я тебя еще укараулю?» Посидел пару минут и двинул дальше:

— Сергей, с Ириной Ляпуновой тебя Гудвин познакомил?

Пергаментная кожа на скулах Нервного натянулась до желтого зеркального блеска, четко проступившие желваки угрожающе задвигались…

— Ты, мент, Ирину не трогай… Она здесь ни при чем.

— Да я спросил только, — пожал плечами Валерыч. Пожалуй, молодую коллегу Анечку можно будет обрадовать звонком. Сережа Нервный, конечно, далеко не подарок, тот еще фрукт, но обижать мышастую бухгалтершу явно не намерен. Вроде как влюблен Сережа Нервный, подумал Тарасов и удивленно покрутил головой. Надо же, как на защиту кинулся, чуть не загрыз…

Нервный дотянулся до кнопки DVD-проигры-вателя, включил музыку — естественно, надрывный шансон — и, заводя двигатель, спросил:

— Тебе куда, мент?

«А почему бы нет?» — подумал Валерыч и назвал адрес.

Причудливый поворот судьбы. В огромной черной машине по улицам города ехали не милиционер Тарасов и рецидивист Тихомиров, а два немолодых человека, и каждый думал о своем и одновременно об одном и том же. Тарасов не лез с вопросами, понимая, что ответов не получит, Нервного ситуация, в которой он подвозит легавого по адресу, тоже не шибко удивляла.

Ехали два мужика по улицам города — и все.

Почему Валерыч не показал полковнику на машину Тихомирова, когда та появилась во дворе напротив офиса «Гелиоса»? Так исключительно ради пользы дела. Сейчас в нескольких кабинетах идет допрос подозреваемых. Этот допрос выверен по-секундно, ребята разрабатывали сценарий до мелочей и трудились над его детальной подготовкой, скорее всего, не одни сутки. Каждый знает свою роль, свою реплику, свой фронт работы…

Что бы изменилось, скажи Тарасов полковнику: «Вон, Иваныч, машина Нервного подкатила»?

Ничего. Отвлек бы Валерыч занятого человека, и так приехавшего на задержание Гольдман только из-за чувства вины перед старым приятелем. Полковник небось вторую неделю в кабинете на диване спит, сейчас у них там «момент истины» наступает, фигурантов на все дела разводят…

Так до Нервного ли Иванычу?.. Не до Нервного. И не до дела семилетней давности, которое раскрыл капитан Тарасов. Что мог Валерыч сказать полковнику на лавочке перед офисом «Гелиоса»: «Я, кажется, докопался до правды, зарытой семь лет назад, и вроде бы знаю, кто два года назад увел из «Гелиоса» пятьдесят восемь тысяч»?

Боже, какая чепуха! Кого в данный момент интересуют давно пропавшие деньги фармацевтов?! Они и о пропаже-то не заявляли…

Зато за сетью наемных убийц стоят такие дела, что ни у одного полковника голова кружится! Такая удача раз в жизни дается — задержание конкретного заказчика убийства, задержание непосредственного исполнителя на месте преступления с оружием в руках, выход на всю сеть и… конечно, предотвращение убийства Вовы Гудвина. Какие тут пятьдесят восемь тысяч, какие стародавние преступления?! Все потом, все завтра, на сегодня сценарий уже расписан…

…Когда машина остановилась на тихой улочке, капитан выбрался из джипа, и Нервный, не поворачивая головы, бросил:

— Стой.

Валерыч оперся о дверцу и свесил голову в салон.

— Ирину не трогай, я с ней случайно познакомился, — тяжело вытягивая из себя слова, произнес вор в законе.

Даже тень, даже капля признания давались отказнику и беспредельщику Сереже Нервному тяжелой пыткой. Но видимо, обстоятельства заставили. Или любовь.

— Хорошо, — просто ответил Тарасов и захлопнул дверцу.

В старом саду с деревьев облетали листья. Они кружили над землей серой стаей, яблони выглядели дряхлыми корявыми старухами, небольшая кучка собранной листвы дымилась у крыльца.

— Здравствуйте, Ангелина Ивановна.

Главный бухгалтер «Гелиоса» распахнула ворота шире и, опираясь на грабли, пропустила капитана во двор.

— Я ждала вас, Михаил Валерьевич.

Нисколько не удивленный, Тарасов кивнул и услышал, как за его спиной грохнула о засов железная щеколда.

— Только что была задержана ваша начальница Марта Игоревна Гольдман, — произнес капитан, тяжело опустился на яркую, в сине-розовую полоску, скамейку у крыльца и посмотрел на Троицкую. Обвязанная лиловым платком, она перестала напоминать ему мудрую сову, предводительницу птичьего вольера «Уголка Дурова».

— Ее арестовали за убийство Гали?

— Нет.

Тарасову показалось, что в глазах Троицкой мелькнуло облегчение.

— Кудрявцева Ольга Владимировна ваша внучка? — глядя в сторону, проговорил капитан. — А Катенька…

— Моя правнучка, Михаил Валерьевич. Моя внучка Ольга умерла в больнице женской колонии. — Брови Троицкой сдвинулись к переносице. — Ее сначала изнасиловали Гудовин и Гольдман, а потом обвинили в краже пистолета и попытке убийства Гудовина…

— Я знаю, Ангелина Ивановна, — тихо произнес Тарасов.

Троицкая села рядом с Валерычем, сгорбилась устало и, подбирая слова, произнесла:

— Я очень виновата перед ними. Перед Ольгой, Катенькой, своей дочерью Лидией… Знаете, Михаил Валерьевич, я живу давно и успела убедиться — если мать невнимательна к своему дитя, то, как правило, происходит следующее: вырастая, ребенок мстит своей родительнице. К сожалению, в большинстве случаев — своей неудавшейся судьбой…

— У вашей дочери не сложилась судьба?

Ангелина Ивановна сняла с головы платок, деревенским, старушечьим жестом обтерла уголки губ и сказала:

— Меня не было рядом, когда с Лидией и Ольгой случилась беда. После моего ухода от Аристарха я почти не видела дочь, Лида даже на его похороны меня не вызвала… И когда Оленьку арестовали, решила, что снова может обойтись без помощи матери. Она меня так и не простила…

— А сейчас?

— Сейчас? — Троицкая задумалась и обвела невидящим взором старый сад. — Мы стоим плечом к плечу, как два покосившихся дерева, поддерживаем друг друга… Если обида и осталась, то где-то очень глубоко, Лида не пускает ее наружу. Я ей благодарна за это.

— Лидия сама сообщила вам о смерти Ольги? Или вы как-то узнали?

— Когда Оленька умерла от родовой горячки в больнице женской колонии, у Лиды случился второй инфаркт. Она нашла меня, — Троицкая усмехнулась, — вдову уже третьего мужа. Позвонила и попросила забрать из колонии правнучку и тело Ольги. — Ангелина Ивановна прерывисто вздохнула. — Если бы я только знала!

— Ваш муж был еще жив, когда арестовали Ольгу?

— Нет, Самуил уже умер. Но я бы нашла хорошего адвоката.

— И он посадил бы не вашу внучку, а двух насильников — Гудовина и Гольдмана.

— Да.

— Вы сильно их ненавидите?

— Ненависть разрушающее чувство, Михаил Валерьевич. Я просто не могу позволить себе эту роскошь. У меня есть Катенька и Лида, я нужна им крепкая и здоровая.

— Деньги, пятьдесят восемь тысяч, взяли вы?

Томительно долго Троицкая молчала и теребила в руках лиловый платок. Капитан не подгонял ее в раздумьях.

— Вы пришли меня арестовывать, Михаил Валерьевич?

Тарасов не ответил.

— За две кардиологические операции, проведенные Катеньке в западногерманской клинике, мы заплатили семьдесят четыре тысячи евро. Мы отдали все, Михаил Валерьевич. Мои накопления (московскую квартиру я оставила детям Самуила Яковлевича от первого брака), деньги от продажи квартиры Аристарха и Лидии… и все равно не хватало… Как бы на моем месте поступили вы, капитан? Ведь кто-то из двоих насильников — отец Катеньки…

Капитан покрутил головой и честно признался:

— Не знаю. Возможно, так же.

— Вот видите, — вздохнула Троицкая.

«Как нелепо и страшно сложилась судьба когда-то успешной и красивой девушки с ангельским именем — Ангелина, — подумал Тарасов. — Сорок с лишним лет назад она влюбилась, оставила дочь пожилому мужу, сама окунулась в новую жизнь и теперь платит по счетам. За невнимание, беспечность… глупость, в конце концов».

Словно подслушав его мысли, Ангелина Ивановна произнесла:

— Дом, машина и некоторая сумма денег оформлены на Лидию. Если меня арестуют, какое-то время они смогут жить безбедно.

— Ждали и подготовились? — покачал головой Тарасов.

— Да. Ответ буду держать одна я. Они ни в чем не виноваты.

— Четыре года назад Вяткина прикрыла вашу кражу? — Капитан посмотрел на главбуха и встретил такой изумленный взгляд, что невольно похвалил себя, умного.

— Да… Откуда вы… откуда вы знаете?

— Ну, нетрудно было догадаться. Пока Галина лечилась от алкоголизма, вы ее замещали. Получили доступ и информацию по всем счетам «Гелиоса», а после возвращения Вяткиной на работу осуществили перевод денег. Так, да? Но следы остались, и Вяткина, скорее всего, их заметила. Заметила, но прикрыла?

Дождавшись кивка Троицкой, капитан достал сигареты и закурил.

— Вы знаете, почему она это сделала?

— Теперь знаю.

— Только теперь? — удивился Тарасов.

— Сегодня я получила от нее письмо.

Сигарета чуть не выпала из раскрытого рта Валерыча.

— Письмо от покойницы?!

— Да. — Троицкая встала, поднялась на крыльцо, но, открыв дверь, не вошла в дом. Остановилась на пороге и сказала Тарасову: — Раньше, полчаса назад, я сомневалась, стоит ли показывать его вам, Михаил Валерьевич. Но сейчас мне почему-то кажется, что вы не сделаете вреда моим близким.

А капитан сомневался. И видимо, пожилой главбух была умнее его. Вернее сказать так: неким шестым чувством Ангелина Ивановна разглядела в Тарасове мужское благородство, на которое так чутки женщины, вне зависимости от возраста и жизненного опыта.

Письмо состояло из нескольких частей. Ангелина Ивановна протянула Тарасову одну из них, остальные оставила в конверте. Михаил Валерьевич повертел в руках четыре сложенных листа бумаги, посмотрел, как горят серые яблоневые листья, и тихо произнес:

— Ангелина Ивановна, вы понимаете, что, прочитав это послание, я буду вынужден доложить о нем начальству. Сокрытие важной информации — должностное преступление.

— Я понимаю, Михаил Валерьевич. Читайте.

Тарасов вздохнул и развернул письмо.

«Ангелина Ивановна, вина не позволяет мне обратиться к Вам со словами «уважаемая» или «дорогая». Я очень виновата перед Вами. Я знаю, кто Вы. Я видела Вашу дочь на суде и узнала ее, встретив вас всех вместе на детском празднике в городском саду.

ПРОСТИТЕ.

Сама я знаю: ни на этом, ни на том свете мне не будет прощения. Даже раскаявшиеся преступники, совершив самоубийство, не попадают на Небо. Они горят в аду. Но ад, которым стало мое земное существование, ничто в сравнении с вечными муками. Я устала. И моя смерть должна послужить наказанием негодяям.

Много лет назад я была влюблена. До одури, до обморока. Ответную любовь я решила получить любым путем. Своей ложью я уничтожила чужую жизнь. Жизнь Ольги, Вашей внучки.

Этим посланием, любой его частью, Вы, Ангелина Ивановна, можете распорядиться по своему усмотрению.

Прощайте.

Галина Вяткина».

На этих словах, не закончив полуисписанный листок бумаги, Галина оставила вступление к первой части. Несколько удивленный, Тарасов отложил бумагу в сторону и начал читать вторую страницу.

«4 августа … года мне на мобильный телефон позвонила подруга Марта Игоревна Потапова (теперь Гольдман) и попросила обеспечить алиби Гудовину Владимиру Александровичу. В то время я и Гудовин находились в любовной связи.

5 августа, в годовщину смерти моей матери, я объявила родственникам, что Гудовин мой жених и мы прибыли в Кашин вместе, вечером 4 августа…»

На трех страницах, очень подробно, Галина описала события семилетней давности. За годы службы в органах Михаил Валерьевич повидал достаточно, чтобы полагать — удивить его практически невозможно. Но то, что придумала и, главное, воплотила Марта Игоревна Гольдман, поразило капитана до глубины души. Невероятная, изощренная жестокость помогла женщине добиться цели — штампа в паспорте на страничке «семейное положение».

Дважды перечитал капитан три листа бумаги, мысленно сравнил прочитанное с результатами следствия, сданного в архив, и вздохнул: «Кому-то нагорит по шапке. Впрочем, за дело».

Троицкая не отвлекала капитана от чтения, она надела рукавицы и пошла в сад, сгребать под яблонями опавшую листву.

— Ангелина Ивановна, — позвал Тарасов.

Женщина подошла.

— Вы показывали это письмо Лидии?

— Нет. К счастью, сегодня не Катенька, а я вынимала почту, и Лидия ничего не знает о письме.

— Дайте, пожалуйста, вторую часть.

Троицкая достала из кармана рабочего халата

конверт и отдала его капитану.

— Вторая часть письма адресована не только мне, Михаил Валерьевич, но и вам, — сказала она и ушла к деревьям.

Тарасов закурил и достал из конверта сложенный листок бумаги. Когда он его разворачивал, увидел, что внутрь вложена еще одна небольшая полоска бумаги, исписанная мелким убористым почерком.

«Ангелина Ивановна, — значилось на ней, — я не знаю, как Вы поступите с этим признанием. Я отправляю его с единственной целью — я не хочу, чтобы в моей смерти обвинили невиновного, постороннего человека. Я хорошо знаю свою «подругу» Марту Гольдман. Она может устроить невероятную гадость, а моя смерть должна послужить одному — я хочу заставить «дорогую подругу» испытать то, что испытывает человек, обвиненный в преступлении, которого не совершал.

Признаюсь честно, мне бы очень хотелось пропустить ее через ВЕСЬ кошмар, который она уготовила для Вашей внучки, но, увы, это вряд ли получится. Для того чтобы быть осужденной, Гольдман слишком умна. Она может найти еще одного козла отпущения и обвинить в моей смерти хорошего человека. Если так случится, обязательно покажите это письмо следователю.

Впрочем, есть надежда, что два старых сообщника — Марта и Гудовин — и без следствия перегрызутся до смерти…»

Капитан вернул записку в конверт и принялся за чтение последнего, пятого листа послания.

«Капитану Тарасову, — стояло в уголке страницы. — Михаил Валерьевич, если Вы читаете это письмо, значит, меня уже нет в живых. На случай, если у меня не хватит духу завершить начатое, я пересылаю его Вам через Ангелину Ивановну. Мотивы своего поступка я объяснять не стану. Можете считать это местью человеку, много лет назад сломавшему мою жизнь и жизнь многих.

7 сентября сего года я дождусь, пока сотрудники покинут офис фирмы «Гелиос», выну из морозильника брусок льда, замороженного в пустом ведерке из-под мороженого. Возьму бутылку шампанского брют «Абрау-Дюрсо» и пойду в сауну.

Шампанское я перелью в чашки сервиза с ветряными мельницами, потом оботру бутылку от отпечатков пальцев, обрывок фольги спрячу за диванную подушку и вынесу пустую бутылку в мусорный контейнер соседнего двора. Надеюсь, Вы ее уже нашли.

Далее, я запру изнутри дверь и ключ, дубликат которого я изготовила два дня назад в киоске у рынка, растворю в полулитровой банке с кислотой, которую принесу с собой. Спустив кислоту с растворенным железом в канализацию, я тщательно, очень тщательно вымою банку и перелью в нее часть меда из банки, стоящей в шкафчике за зеркалом.

Да, кстати, прежде чем уничтожать ключ, я привяжу его на конец шнура и, используя в качестве груза, перекину через водопроводную трубу. Подобные манипуляции — последний привет высокорослому Владимиру Александровичу.

Надеюсь, запертая дверь, бутылка шампанского и снотворное, которое я украла из сумочки Марты Гольдман месяца два назад, растворенное в нем, заставят Марту Гольдман испытать несколько неприятных часов.

Далее, я принесу из сауны скамеечку, поставлю на нее брусок льда и, выпив последний стакан шампанского со снотворным, быстро вымою посуду, встану на лед и буду ждать, пока подействует лекарство. Через какое-то время я усну, брусок льда выскользнет из-под моих ног и… очень хочется думать, что смерти я не почувствую.

Лед растает к утру, два месяца назад я уже делала эксперимент с бруском такого же размера. Но рисковать я не стану. Я включу обогрев сауны и раскрою дверь в душевую. Вероятно, высокая температура спутает время смерти, но это уже не важно.

Надеюсь, моя кончина заставит Вас задуматься о многом и послужит первым поводом для разбирательств с госпожой Гольдман.

Почему первым? А потому, что я абсолютно уверена — Борис Аркадьевич Гольдман никуда не уезжал и не исчезал. Его убила жена. Борис не меньше моего ненавидит свою супругу. Она сломала и его жизнь. Думаю, в убийстве Бориса Аркадьевича Марте помогал Гудовин Владимир Александрович.

Ищите, Михаил Валерьевич. Доказывайте, и Бог Вам в помощь. Негодяи должны быть наказаны.

Прощайте.

Галина Вяткина.

Понедельник, 6 сентября … года. 22 часа 45 минут. Иду отправлять это письмо.

P. S. Хочу признаться еще в одном грехе. В 2001 году я перевела со счетов «Гелиоса» 58 тысяч долларов. Деньги пожертвовала на благотворительность.

Теперь действительно все. Прощайте».

Тарасов сложил в конверт все бумажки, подождал, пока Ангелина Ивановна сядет с ним рядом, и тихо сказал:

— Очень осторожное послание…

— Да, — кивнула Троицкая.

— Галина разделила его на несколько частей и дала вам право распорядиться каждым фрагментом по своему усмотрению. Почему вы показали мне все?

— Потому что я хочу снять с внучки все обвинения, — медленно произнесла Троицкая. — Как вы думаете, Михаил Валерьевич, признания Галины будет для этого достаточно?

— Не знаю, — честно ответил капитан.

— Значит, все напрасно? Очень жаль…

— Уже жалеете о сделанном, Ангелина Ивановна?

— Нет. Пусть все будет как будет. Вы назвали письмо Галины осторожным, Михаил Валерьевич, но вы даже представить не можете, насколько оно осторожно в действительности…

— Вы имеете в виду труп собаки, — усмехнулся Тарасов. — И звонок Гольдмана в офис?

— Да. — Троицкая с удивлением посмотрела на капитана. — Вы догадались?

— Это было нетрудно, Ангелина Ивановна. Слишком рьяно Вяткина бросилась на вашу защиту, когда я спросил, кто последним разговаривал с Борисом Аркадьевичем. Не дожидаясь вопроса, адресованного вам, она сказала, что вы обе в тот момент проверяли какой-то баланс. И каждый раз, когда разговор мог коснуться вас, Вяткина бросалась в бой. Она чувствовала себя очень виноватой перед вами, Ангелина Ивановна, но именно этим навела меня на определенные мысли. Ко всему остальному она была равнодушна, и, когда я вынул из архива дело вашей внучки, все стало на свои места. Борис Аркадьевич разговаривал с вами по телефону в четверг, в шесть вечера, и просил приехать к нему?

Троицкая кивнула:

— Около шести вечера Борис Аркадьевич позвонил в офис и попросил меня завезти ему домой некоторые бумаги. Я всегда за рулем, ехать до его дачи не более десяти минут, и я согласилась. Но предупредила, что освобожусь не раньше восьми вечера, так как нужно было свезти Катеньку к зубному врачу. В половине девятого я подъехала к дому Гольдмана и очень удивилась, когда на звонок мне не открыли ворота. Я подумала, что Борис Аркадьевич спустился к реке, обошла участок и увидела, что задняя калитка распахнута, лодочный сарай стоит открытым, на причале валяется небольшой овальный коврик. Я прошла через калитку к дому, постучала в дверь, но мне никто не открыл. Кстати, судя по отпечаткам шин, в подвальный гараж дома въезжала какая-то машина. Но кому она принадлежит, сказать не могу, дверь гаража была опущена вниз. — Троицкая замолчала, потом вдруг дотянулась до пачки сигарет, лежащей на лавочке между ней и Тарасовым, и спросила: — Можно? — Капитан кивнул. — Я курю очень редко, но сейчас ужас как захотелось подымить. — Ангелина Ивановна умело и глубоко затянулась и продолжила рассказ: — У клумбы рядом с крыльцом лежал Тяпа. Собачке было очень плохо. Я взяла ее на руки и поняла, что она умирает. Бориса Аркадьевича нигде не было видно, я покричала, позвала и поехала домой. Рядом с нами, на соседней улице, живет ветеринар, я повезла Тяпу к нему. Но по дороге собачка умерла. Возвращаться к Гольдману было уже поздно, и я решила позвонить ему из дома и сообщить о смерти собаки. Но по приезде увидела, что у Катеньки разболелся запломбированный зуб, мы всю ночь не спали, Лидия переволновалась, в общем, закрутилась я, Михаил Валерьевич, только утром вспомнила о Тяпе. Звонить Гольдману было уже некогда, я замотала тельце собаки в полиэтилен и повезла на работу. Остальное вы знаете. — Троицкая швырнула окурок в кучу дымящейся листвы.

— Но почему вы все-таки положили труп собаки в морозильник?

— Потому что первым делом, придя на работу, Марта Игоревна попросила меня принести ей бумаги, которые я возила Борису Аркадьевичу в четверг. Это был оценочный акт «Гелиоса». И, судя по некоторым замечаниям, сделанным по сути документа, я поняла — Гольдманы отчего-то вдруг передумали избавляться от фирмы. Причем в последний момент. А насколько мне известно, Борис Аркадьевич до того был настроен весьма решительно. Мнение супруги было противоположным, но его это волновало мало.

— То есть вы знали о продаже бизнеса?

— Михаил Валерьевич, я главный бухгалтер «Гелиоса». Некоторые вопросы невозможно решить без моего участия. Конечно, я знала.

— То есть… собака оказалась в морозильнике только потому, что вас удивила резкая перемена планов Гольдманов?

— Да. Я начала что-то подозревать, но бежать куда-то с этими подозрениями я не решилась.

— Почему?

— Михаил Валерьевич, Марта Гольдман очень опасная женщина, вести с ней открытую борьбу я бы не советовала никому. Моя семья уже достаточно пострадала от ее изобретательности. Я положила собаку на коробку с тортом и, — Троицкая усмехнулась, — стала ждать вашего появления.

— Но тем не менее помогать мне не стали, — упрекнул капитан.

— Михаил Валерьевич, а вы считаете недостаточным то, что я не стала прятать труп собаки, а выложила его на видное место? Ведь я намеренно привлекла внимание к «Гелиосу»! Иначе вы не явились бы в наш офис. И потом, моих сил едва хватает на Лидию с Катенькой. Я боялась, что начнут ворошить прошлое и…

— Вас обвинят в краже денег, — закончил за нее Тарасов.

Троицкая не стала ничего отрицать. Лишь взяла вторую сигарету и долго мяла ее в пальцах.

— Ангелина Ивановна, можно я задам вам два личных и, скорее всего, неприятных вопроса?

— Спрашивайте, Михаил Валерьевич.

— Во-первых… извините, но мне непонятно, почему ваша внучка Ольга решила оставить ребенка насильника? Вам понятна суть вопроса, Ангелина Ивановна?

— Понятна, Михаил Валерьевич. Вы хотите знать, почему Ольга не сделала аборт. Все просто. После всего, что с ней произошло, девочка была в таком шоке, что догадалась о беременности, только когда ребенок начал шевелиться. Уже в колонии…

— Понятно, простите. Но вот еще один вопрос: вы так ненавидели Гольдманов… и Марту и Бориса, но все же работали у них…

— Вы мне нравитесь, Михаил Валерьевич. И поэтому, несмотря на то что мой ответ может лишить вас симпатии ко мне, скажу честно. — Троицкая посмотрела в глаза капитану, встретила открытый, сочувствующий взгляд и тихо проговорила: — Я шла к ним украсть деньги. Я шла работать туда, где без угрызений совести могла достать денег на операцию Кати. По-моему, это справедливо. Я очень хороший бухгалтер, Михаил Валерьевич, — женщина горько усмехнулась, — и считаю, что каждый должен платить за свои прегрешения. Себе я тоже скидок не делаю…

Много раз и от многих слышал капитан подобные признания и редко находил «робингудство» оправданным. Но слова Троицкой он признал справедливыми.

— Тяжело было, Ангелина Ивановна?

— Воровать?

— Нет, работать у негодяев, убивших вашу внучку.

— Работать тяжело, зато воровать легко, — улыбнулась главбух. Казалось, что признания освобождают ее от груза.

— Много увели? — Тарасов невольно растянул губы в ответной улыбке.

— Жалею, что не слишком. Если сейчас вы заберете меня с собой, долго мои девочки не протянут. Хотя… Лидия экономна, надеюсь, лет на десять хватит.

Странный разговор и странные отношения сложились между капитаном милиции и главным бухгалтером «Гелиоса». Два немолодых человека сидели на лавочке у кучи тлеющей листвы, курили сигареты из одной пачки и смотрели, как сигаретный дым смешивается с дымом тлеющих серых листьев и уносится в небо. Милиционер Тарасов не видел в главбухе преступника, главбух не видела в милиционере стража порядка. Просто два немолодых человека сидели на лавочке, курили и разговаривали о жизни.

— Вы заберете меня с собой, Михаил Валерьевич?

— Смотря куда, Ангелина Ивановна, и что вы подразумеваете под словом «заберу».

Женщина дотянулась до ведра с яблоками, стоящего у ее ног, взяла два желто-розовых плода и, обтерев их полой халата, один протянула капитану.

— Плохая я мать, Михаил Валерьевич, — катая яркое яблоко по ладони, сказала Троицкая. — И бабка никудышная. Вот опять поступила неправильно. Прежде чем показывать письмо вам, следовало с дочерью посоветоваться…

— А где Лидия и Катя?

— Поехали в город, на катере кататься.

— Лида водит машину?

— Да, — усмехнулась Ангелина Ивановна, — и неплохо. Хоть что-то ей моего передалось.

Тарасов быстро съел яблоко до крошечного огрызка, достал из кармана сотовый телефон и, близоруко щурясь, набрал номер мобильного телефона Морозова.

— Николай Иваныч, говорить можешь? — спросил после басистого «да, слушаю», раздавшегося в трубке.

— Ну.

— Мои два часа закончились, кто может моего свидетеля опросить? Куда подъехать?

— Давай сюда.

— Прямо сейчас? А как у вас дела?

— Как и ожидалось, фифти-фифти.

— Иваныч, Саша Васнецов…

— Подожди, — перебил Морозов, — ты перезвонить по городскому можешь? Минут через несколько?.. Я сейчас в свободный кабинет перейду…

— Могу.

— Запоминай номер…

Тарасов сложил трубочку мобильного телефона и повернулся к Ангелине Ивановне:

— Ангелина Ивановна, я могу воспользоваться вашим домашним телефоном?

— Конечно. Идите в дом, — Троицкая махнула рукой по направлению к крыльцу, — как войдете, налево тумба, на ней база и трубка. — Ангелина Ивановна понимала, что разговор капитана не предназначен для ее ушей, и осталась на улице.

Валерыч прошел пахнущую травами и яблоками террасу и сразу увидел тумбу с телефоном. Набирая на переносной трубке номер полковника, он оглядел обстановку прихожей, сунул нос в комнаты и увидел — в этом доме живет маленькая девочка и только потом две ее бабушки. Везде стояли, сидели, пили чай из кукольных чашечек мишки, зайцы, Барби, пупсы. У окна гостиной замерла лошадка-качалка с гривой, разделенной на косы…

Первое, что услышал капитан Тарасов от полковника Морозова по телефону, был протяжный вздох:

— Ох, ну и устал. На одном адреналине держусь, давно такого переполоха не было…

— Коль, что там Васнецов? — напомнил Валерыч.

— Плохо твой Васнецов, — буркнул полковник, — все на себя берет.

— Что «все»?

— Заказ на Гудовина. По его словам, он один решил убрать Гудовина из-за личной неприязни. Все. Гольдман ни при чем.

— Зачем ему это надо? — тихо спросил Валерыч.

— Любовь, Миша, любовь. Он еще не знает, что Марта нам полное признание подписала. Сразу и конкретно. По ее словам, она попросила Васнецова найти надежных людей для устранения Гудовина, так как сильно опасалась за свою жизнь. Не договорились ребята. Все как и ожидалось.

— А что по убийству Гольдмана?

— Тут Марта Игоревна все валит на Гудвина. Мол, в четверг вечером они оба приехали на дачу

Бориса Аркадьевича, там поругались, и Гудовин незаметно добавил в вазочку с мороженым ее мужа крысиного яду. Она, мол, ни сном ни духом. Все он, все Гудовин. Потом он угрозами заставил ее собрать чемодан мужа, якобы для отъезда, заставил помочь перетащить тело из гостиной до лодочной пристани, — тащили, кстати, на ковре, это мы правильно угадали, — и, отплыв на километр вниз по течению, эта парочка утопила труп вместе с набитым камнями чемоданом.

— А собаку? Тоже намеренно отравили?

— Нет. Пса они вообще потеряли. Сначала Тяпа облизал губы Гольдмана (видимо, для его крошечного веса яду и на губах хватило) и потащился вслед за ними на улицу. Но когда эта парочка загрузила тело и чемодан в лодку, собаки уже рядом не было. Искать не стали, торопились и решили, что пес куда-то заполз и там издох. А потом Тяпа обнаружился уже в морозильнике офиса. Чуть не рехнулись ребята, чуть не прибили друг друга от подозрительности… Кстати, о собаке.

— Это уже моя история, — согласился Тарасов.

— И убийство Вяткиной, — напомнил Николай Иванович.

— Самоубийство, — поправил капитан.

— Какое еще самоубийство? — переспросил Морозов.

— Вяткина покончила жизнь самоубийством. Сегодня мой свидетель получил по почте ее посмертное письмо с полным признанием.

— Иди ты! — удивился Морозов и замолчал.

Тарасов знал, о чем сейчас думает его старый приятель, и не вставлял в его мысли реплик. Он очень надеялся, что Николай Иванович правильно поймет ситуацию и примет верное решение. Так и получилось.

— Миш, ты мне своего свидетеля на завтра оставь. Ни к чему мне сейчас это самоубийство. Обвинения в убийстве, — Морозов подчеркнул последнее слово, — Вяткиной так на Марту Гольдман действуют, что она по другим моментам очень сговорчивой становится. Очень, понимаешь ли, оскорбляют ее намеки на причастность к убийству единственной подруги… Прямо зеленеет вся.

— И я о том же, — вставил Тарасов. — А Гудовин как реагирует?

— Гудовин и его несостоявшийся убийца с чердака вообще молчат. Я же говорил — фифти-фифти. Двое болтают без умолку, двое молчат как воды в рот набрали. Если сейчас появятся новые сведения о самоубийстве Вяткиной, во-первых, силы распылять придется, а во-вторых, переписывать сценарий допросов… Ты мне в трех словах обскажи, как дело было, а официальные показания Ильясов завтра снимет. Ему сейчас, честное слово, и без твоего свидетеля работы выше крыши…

— У меня свидетельница, Иваныч. В «Гелиосе» работает родная бабушка Ольги Кудрявцевой, той, которую Гольдманы в хищении оружия и покушении на убийство Гудовина обвинили. Помнишь?

— Смутно, — признался Николай Иванович. — Так что там по самоубийству Вяткиной?

Тарасов вкратце, буквально в три предложения, изложил суть дела.

— Кусок льда? — хмыкнул Морозов. — Прям детектив. Такого у нас еще не было…

— Не буду дальше тебя отвлекать… — собрался откланяться капитан.

— Эй, Валерыч, стой! — остановил его полковник. — В понедельник зайди за путевкой! Как и обещал, санаторий МВД, море, пляж.

— Спасибо, — поблагодарил Тарасов и, попрощавшись, положил трубку.

Прежде чем выйти к Ангелине Ивановне, Валерыч какое-то время стоял у окна террасы и думал. Он ничего не сказал полковнику о хищении пятидесяти восьми тысяч долларов и до сих пор не знал, как с этим поступить.

На его, Валерыча, взгляд, обвинять Троицкую в нечестности трудно. Но Уголовный кодекс Валерычевы взгляды не интересуют. Деньги госпоже Троицкой никто дарить не собирался. В этом деле вообще без определенной отваги свидетелей не обошлось — «Кредит доверия» крупно рискнул, предъявив записи нелегальной прослушки, и еще неизвестно, чем для них эта храбрость обернется. Троицкая тоже руки не умыла, не выбросила труп собаки, а подложила его в морозильник. А ведь она не знала, что за «Гольдман и компания» уже наблюдают, она вызывала огонь на «Гелиос». То есть на себя.

Ангелина Ивановна сидела на лавочке, крутила в ладони желто-розовое яблоко и ждала капитана. Тарасов спустился с крыльца и сел рядом.

— Ангелина Ивановна, завтра вам будет нужно дать официальные показания. Вы готовы?

— Да. Куда мне прийти?

— В прокуратуру, следователя вы знаете, его фамилия Ильясов. Кстати, вы уже решили, какую часть послания вы отдадите?

Женщина тяжело вздохнула и произнесла:

— Чем бы мне это ни грозило, я отдам все полностью. Меня арестуют?

Тарасов вздохнул и наконец принял правильное решение.

— За что вас арестовывать, Ангелина Ивановна? Как мы уже говорили, послание Галины составлено очень осторожно. Где-нибудь, хоть намеком, упоминается о вашей причастности к краже денег? В письме говорится, что деньги взяла Галина.

Яблоко выкатилось из круглой ладошки, упало на землю и скрылось под лавочкой.

— Так вы… Михаил Валерьевич, вы меня отпускаете?!

— А я вас никуда и не забирал, Ангелина Ивановна, — буркнул Тарасов. — Лучше скажите, ваша дочь знает, откуда взялись деньги на операции?

— Что вы, Михаил Валерьевич, голубчик, как можно! У Лидочки слабое здоровье, ей противопоказаны любые волнения! Она уверена — эти деньги из наследства Самуила Яковлевича.

— Вот и ладушки. — Тарасов встал, направился к воротам, но, не доходя до них, вдруг остановился, оглянулся на застывшую хозяйку и быстро вернулся к ней. — Ангелина Ивановна, скоро в наш город приедет одна очень несчастная женщина. Мать Бориса Аркадьевича. Я советую вам поговорить с ней. Если хотите, я даже помогу вам в этом.

— Зачем мне с ней встречаться? — хмуро спросила Троицкая.

— У нее никого не осталось на этом свете, — тихо произнес капитан. — Только что она потеряла сына, родной брат при смерти, и, возможно, Ка-тенька ее единственная родственница.

— Но… ведь и Гудовин…

— Может оказаться ее отцом? — закончил начатую женщиной фразу капитан. — Может, конечно. Но существует генетическая экспертиза… хотя… я почти уверен, Сара Моисеевна откажется ее проводить…

— Почему?

— Ну, во-первых, она предпочтет думать, что у нее все-таки есть внучка. А во-вторых… мне кажется, она порядочный человек. Помните письмо Галины? В нем говорилось, что только из-за боязни огорчить мать Борис Аркадьевич согласился обвинить Ольгу в краже оружия. Если Сара Моисеевна прочитает это письмо…

— Мне заранее ее жаль, — бросила Троицкая. — Несчастная мать…

— Да. Я помогу ей ознакомиться с посланием Галины и делом вашей внучки. Она все поймет. Думаю, вы поможете другу другу пережить все несчастья. И кстати, Ангелина Ивановна, в Швейцарии хорошие врачи, а Сара Моисеевна богатая и великодушная женщина.

Тарасов возвращался домой в почти пустом автобусе. Валерыч любил такие спокойные, длинные поездки по городу. Когда едешь тихонечко, все у тебя сделано, никуда не надо торопиться, в окно светит мягкое осеннее солнце, дома ждет Марьюшка с обедом…

Наступало бабье лето, впереди ждал отпуск на море, бархатный сезон Черноморского побережья, арбузы и персики… Чувство выполненного долга добавляло к отпускному настроению душевного покоя, но все же что-то неуловимое и непонятное продолжало свербеть где-то под ложечкой. Что-то он сделал не так, что-то упустил… Но что?

Вроде бы все правильно. Все расставлено по своим местам, все понятно, а что не понятно, объяснится в ходе следствия…

Тогда — что? Что не давало ему покоя?..

Ни капитан Тарасов, ни следствие, ни даже Марта Гольдман так никогда и не узнают, что арест спас Домино от страшной смерти. Несколько часов назад, шагая через пустынный двор к черному джипу, капитан шел к самой страшной тайне Марты Гольдман и не знал, что эта тайна, этот старый скелет никогда не позволил бы стать Домино богатой женщиной. И главное — живой…

…На следующий день после убийства Гольдмана Гудовин встретился в ресторане с Нервным и принес ему долгожданное известие. Гудвин сказал, кто десять лет назад подложил в карман Сережи коробку с кокаином.

— Почему не сказал тогда? — хмуро спросил Нервный.

— Князь запретил, — соврал Гудвин. — А конкретных доказательств не было.

— Не верю.

— Как хочешь, дело твое, — беспечно пожал плечами Гудвин. — Но то, что кокаин тебе подложила Марта, это точно.

— А какой твой интерес, почему сейчас пришел? — недоверчиво спросил Нервный.

— Интерес, Сергей Андреевич, надеюсь, у нас обоюдный будет. Вчера Марта стала богатой вдовой. Там есть кое-какие юридические нюансы, брачный договор, то да се, но главное — у родственников ее мужа нет других наследников. Сечешь? Через год-другой, а может, и раньше наша Домино станет ох какой богатой теткой. Надо бы помочь ей поделиться, а?.. Поможем?

Гудвин не просто так остановил свой выбор на Нервном как на потенциальном компаньоне. Во-первых, был у них однажды заговор против Марты, залетные уральцы не без ведома Гудвина появились в городе. А во-вторых, опасался Вова, выбери он любого другого мужика, не будет полной уверенности в том, что Марта этого мужика не окрутит (Домино баба ушлая, кобели от нее просто столбенеют).

Но Сережа Нервный… Это другой коленкор. Он Марту десять лет ищет и пощады не даст. Прежде чем все деньги до последнего гроша отнять, он ее со вкусом на ленточки для бескозырок порежет. Хотя бы для того, чтобы убедиться — она ли, Марта, с ним такое сотворила. Выберет подвал с крепкими стенами — и порежет.

Но Марта тоже знала, что Нервный в городе. И помнила, как несколько лет назад совершенно пьяный Гудвин на каком-то банкете напомнил ей о прошлом:

— Что, Домино, делать будешь, когда Сережа Нервный за ответом придет? — скривил лицо, сделал жалобную гримасу и, изображая нищего калеку с протянутой рукой, проскулил: — Вот так, вот так прощения просить будешь?.. Может, на коленках поползаешь, а, Домино?

Вся злоба Гудвина выразилась в этом выступлении. Они недолго были любовниками, общая постель только добавила им ненависти. И Марта поняла: когда Сережа Нервный вернется с зоны, Гудвин ее сдаст. С удовольствием.

Как он догадался о старой проделке Домино, было уже не важно. Гудвин был ближе всех к дому Князя, знал Марту и ее повадки лучше остальных. И позже видел, как изобретательна и беспощадна бывает Марта…

Не важно, как и почему догадался о проделке Марты Гудвин, итог был убийственный — смог Вова узнать, чья шаловливая рука отправила Нервного на зону…

И когда показалось ей, что перед окнами стало мелькать лицо из прошлого, Домино достала потайную записную книжку, разыскала в ней секретный номер и дала приказ Васнецову — оформить заказ на отстрел Гудвина. Убрать последнего свидетеля ее преступлений.

Своему любовнику Саше Васнецову Марта доверяла как себе, была уверена: любит он ее до безумия. Но когда узнала о предстоящем разводе с Гольдманом и скорой нищете, убивать мужа на даче поехала все же с Гудовиным. Любовь любовью, но Вова — человек кровью проверенный и вообще расходный материал. Через неделю сам на тот свет отправится. Зачем же лишнего свидетеля на дело брать? Даже влюбленного… От любви до ненависти, как известно, один шаг.

Ни капитан Тарасов, ни следствие, ни даже Марта Гольдман так никогда и не узнают, что арест спас Домино от страшной смерти. Десять лет ждал

Сережа Нервный, что выйдет на волю и найдет своего врага. Долгими, бессонными, бесконечными лагерными ночами он бредил, представляя, что и как сделает с этим человеком, питался ненавистью, жил ею…

Только чудо спасло Домино.

Хотя неизвестно… Может быть, через одиннадцать лет будет ждать Марту эта ненависть за воротами женской колонии… Для скелетов нет срока давности…

Назад: Часть вторая. НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ИЗ ЖИЗНИ КАПИТАНА ТАРАСОВА

На главную: Предисловие