Часть вторая
«От людей на деревне не спрячешься…»
В первый момент Надежде Прохоровне почудилось, что она молодая девчонка, а в Москве опять бомбежка идет. Авиабомба упала рядом или угодила прямо в дом, скоро начнут заваливаться и рушиться толстые стены, на голову посыплются кирпичи и балки…
Неистребимое атавистическое чувство сбросило ее с кровати и заставило закатиться под панцирную сетку. Не проснувшись как следует, таращилась оттуда на чистенькое окошко за прозрачной тюлевой занавеской и очень удивлялась, не находя на стеклах бумажных полосок крест-накрест.
Неужели мама снова окна помыла и не успела полоски наклеить?! Полопаются ведь стекла!
Но за окном ничего больше не взрывалось. Не голосили противные сирены, не сновали по небу лучи прожекторов… На подоконнике благоухала чужая пышная герань.
С улицы неслось истерическое тявканье… Полкана?..
Господи! Да я ж в деревне! У Матрены!
Кто стрелял?!
Выбиралась из-под кровати Надежда Прохоровна уже не так ловко, хотя довольно быстро: подкидывая задом сетку вместе с периной и подушками, сдвигая с дороги свалившееся одеяло.
— Матрена!!! Мотя!!! Что случилось?!
Золовка не отзывалась.
Полная самых мрачных предчувствий, Надежда Прохоровна пробежала горницу, выскочила в сени: в углу, возле распахнутой настежь двери, скорчилась Матрена Пантелеевна.
С ружьем.
Ружье держала на согнутых коленях, дулом на улицу, в дверь сочились густые клубы порохового дыма.
— Матрена, что с тобой?! — спросила баба Надя сипло.
Золовка медленно подняла к родственнице бледное лицо с остановившимися глазами и громко прохрипела:
— Там. Там… Это…
Левая рука Матрены Пантелеевны сделала неопределенный слабый жест, явно привлекая внимание московской родственницы к улице.
Надежда Прохоровна прокралась к дверному косяку, осторожно и пугливо высунула нос за порог: темно и пусто. Если не считать Полкана, что у калитки надрывается.
— Нет никого, — прошептала она. Хотела подальше на крыльцо выдвинуться.
— Ты куда?! — испуганно просипела золовка. — Стой! Там кто-то ходит! Что-то в дом швырнуть хотел!
— Ой, — заробела баба Надя и подалась назад за висящие на крючках у двери плащи и куртки. За Мотей раньше никогда не наблюдалось склонности к глупым розыгрышам и бредовым фантазиям: если сказала — ходит кто-то, в дом кидается, значит, так оно и есть. — А кто там был?
— Мужик. И не один. — Матрена села на низенькую лавочку-подставку для бидона с водой, вытянула ноги далеко вперед, положила на них ружье. Растрепанная, в одной ситцевой рубашке, она сама смотрелась перетрушенным привидением в мелкий цветочек. — Вначале у задней калитки шебуршали, но Полкан их оттуда отогнал… Я проснулась, когда он уже там лаять заканчивал. Поглядела через кухонное окошко — точно, бродит кто-то на задах.
— Сколько их было?
Матрена пожала плечами:
— Далёко, не разобрать. Может, двое, может, трое. Но точно не один. Я ружье схватила…
— А откуда ружье, Матрена? — перебила ее баба Надя.
— А, — отмахнулась та. — На чердаке лежало, дедово. — И, не останавливаясь на факте хранения и стрельбы из незарегистрированного оружия, продолжила страшилки: — Ну, я сюда! Смотрю — точно! Вдоль забора пробирается! Крадется так шустро, между кустами по канаве, Полкан его с этой стороны сопровождает, дружки за околицей упрятались… Ка-а-ак размахнется! Ка-а-ак под луной что-то металлическое в руке блеснет! — Отведя руку далеко назад до упора в стенку, Матрена изобразила отчаянный замах злоумышленника. — Ну, я и стрельнула! Правда, только из одного ствола, со вторым осечка вышла. — И добавила с внушительной гордостью: — Может быть, попала. Раньше, бывало, когда из агрономовой мелкашки по пням палили, я кучнее всех била.
— Так ты, что же, не в воздух палила?! — ужаснулась баба Надя.
— Конечно нет, — бесхитростно фыркнула Матрена и деловито предложила: — Надо милицию, Надька, вызывать. Пускай проверят, кто тут ночами шастает, людей пугает.
Панический испуг у золовки немного схлынул, бледные щеки понемногу розовели. Надежда Прохоровна зажмурила глаза и тихонько прислонилась к вороху курток за спиной: деревня-глушь-Россея-матушка… Страна непуганых сельчан.
Палить из двух стволов незарегистрированного оружия в человека, который за той стороной забора оставался, а потом еще и милицию вызывать могут только у нас!..
— Эй! — донесся окрик от калитки.
Надежда Прохоровна испуганно высунулась в дверь: за штакетником палисадника стоял невысокий крепенький мужик в серых трениках и белой майке — прапорщик Сыч собственной персоной. Голубоватый свет полнолицей луны слабо посверкивал на длинном дуле винтовки с оптическим прицелом, которое Сыч держал перед собой в мозолистых фермерских руках.
Н-да, заигралась деревня в самооборону, с печалью подумала Надежда Прохоровна. Один ночью засаду на вора устраивает (слава богу, только с фотоаппаратом!), другая без предупредительного выстрела в воздух сразу в человека палит… Из двух стволов для верности. А вот и третий подтянулся: человек с ружьем.
— Эй! Как вы там?! Живы?!
— Живы, Тарас, живы!! — завопила Матрена и, кряхтя, опираясь на двустволку, как на посох, встала с низкой лавочки.
— Это вы стреляли?!
— Мы, мы!! — подтвердила Пантелеевна и выбралась на крыльцо. — Баловал кто-то у забора, — проговорила с ложной скромностью человека, только что завалившего свирепого льва.
— Да ну?!
Выстрел, суматошные крики перепуганных сельчан и заливистое тявканье дворовых псов разбудили не всю деревню. Перед единственным фонарем возле Сычова дома собрались: Матрена Пантелеевна в накинутой поверх ночнушки куртке, Надежда Прохоровна в кургузом плащике, мужская составляющая семейства отставного прапорщика (попозже, правда, и баба Галя, обмотанная шалью, пришаркала) и Карпович в полосатых трусах по колено, но зато в пиджаке.
Бабушка малолетних Стечкиных только свет в доме зажгла, но на переполох не вышла. Подозрительный сосед Павлов вообще не проснулся или сидел в потемках.
К словам Матрены Пантелеевны все отнеслись с доверием. Недавние события будоражили воображение парамоновцев, выстрел в ночи послужил последней каплей, переполнившей всегдашнее россейское долготерпение.
— Надо милицию вызывать! — шепеляво восклицала беззубая прапорщикова мать.
Надежда Прохоровна пока не встревала, присматривалась к парамоновцам и старалась держать руку на пульсе событий.
— Лучше сразу в район звонить! — соглашался Суворов. — Пусть наряд присылают, с собаками деревню обойдут! Пантелеевна, ты место собакам укажешь, где злоумышленника засекла?!
Бойцовский настрой сельчан не оставлял никакого сомнения — милицию они вызовут всенепременно и, возможно, с собаками. Дениска уже к дому за мобильным телефоном побежал, а Надежда Прохоровна все не могла решить — пугать Матрену милицейскими репрессиями или пусть и дальше собой гордится?
Пока бабушка Губкина не вносила смуты в золовкину душу. Помалкивала. И та вышагивала под фонарем героем-гоголем с двустволкой. Чувствовала себя совершенно правой, надёжей, родную деревню отстоявшей…
А как узнает, что нарушила закон, стреляя в человека, даже до калитки не дотронувшегося?!
Да даже если бы дотронулся, раскрыл, проник! Пальни сначала в воздух или хотя бы оружие зарегистрируй!
Вот беда-то… Расстраивать Матрену или нет? Остановить односельчан или пусть в район звонят, собаку вызывают?
По зрелому размышлению из района приедут навряд ли. Отправят близлежащего дядю Диму с пацанами.
(Надежда Прохоровна даже тихонько хмыкнула, представив эту встречу.
Сгоряча могут и Матрену Пантелеевну с ржавым ружьем, и Надежду Прохоровну без паспорта в кутузку увезти…)
Н-да, надо этот деревенский беспредел остановить. Но как бы это сделать половчее, чтобы и овцы целы, и волки были сыты, и «героическая» Мотя с перепугу инфаркт не получила и деревня дров не наломала?
— Сергей Карпыч, — отвлекла тихонько Надежда Прохоровна кроликовода, — ты бы это… не порол горячку. Пойдем в сторонку, пошушукаемся.
Кроликовод, нисколько не смущенный своим внешним видом, важно отошел за куст, прослушал доводы Надежды Прохоровны и поскреб в затылке:
— Думаете, у Матрены неприятности случатся?
— Береженого Бог бережет, — туманно ответила опытная московская сыщица, не одну собаку съевшая в беседах с участковым Бубенцовым, не раз подвергавшим репрессиям граждан за хранение незарегистрированных стволов. Иным и от реальных сроков не удавалось отвертеться. И то, что у Матрены не наган найдут, а всего-то ржавую дедову двустволку, от нервотрепки ее не спасает. Она из этого ружья по человеку выстрелила.
Сергей Карпович все понял правильно. Перехватил несущегося из дома Дениса с мобильником, отвел того за куст и пару минут тихонько что-то ему втолковывал, пока Матрена развлекала остальных парамоновцев пересказом героического эпоса.
Эпос обрастал пугающими подробностями — баба Галя прикрывала рукой разинутый в ужасе беззубый рот: теперь у Моти выходило, что она наверняка рассмотрела в руках злоумышленника бутылку с «коктейлем Молотова», блеснувшую под белым лунным светом.
— Денис! Звони в милицию! — резко приказал прапорщик зятю, появившемуся из-за куста в компании Фельдмаршала.
— Дак это… — смущенно начал парень, покосившись на Надежду Прохоровну, и та, понимая, что получила поддержку в лице двух охолонувших мужиков, вступила в разговор.
— Не надо никуда звонить, — пробасила уверенно. — Никто к вам не приедет, никаких собак не привезет, стреляли-то не в вас, а Матрена в белый свет палила. Надо писать коллективное заявление, завтра я отвезу его в отделение. И позвоню в Москву знакомому подполковнику из МУРа, чтоб, значит, отнеслись с вниманием.
Односельчане переглянулись — каждый россиянин, хотя бы раз сталкивающийся с волокитой органов, понимал важность упредительного звонка оттуда. Фермер Сыч потер ладонью крепкую шею, глубокомысленно крякнул, надул щеки:
— А что… идея. Может, и правда — пусть нашим разгон из Москвы дадут?
— Дадут, дадут! — хитрюще поддержал соседа Карпыч. — Матрена. Мы завтра заявление оформим…
«Завтра, точнее сегодня, — суббота, — подумала Надежда Прохоровна, — скажу, что не смогла до чина дозвониться, а там авось и вовсе страхи схлынут… И я тут просто так сидеть не буду, возьмусь всерьез…»
Труднее всех удалось убедить в необходимости упредительного звонка в Москву героическую Мотю и струхнувшую старуху Сычиху. Одной не терпелось еще раз повторить геройский эпос, теперь перед лицом представителей власти, другая просто беспокоилась за целостность хозяйства и опасалась бутылки с зажигательной смесью, что так и не попала в Матренин дом, а бродит где-то по соседству.
Эта мысль едва не поставила в ряды стихийной самообороны оппортуниста Дениску, но более опытный в сражениях с законом тесть это брожение прервал — взял неугомонную матушку под локоток и позвал с собой задумчивого зятя.
Матрена так ничего и не поняла. Ощущая себя персонажем крутого боевика, отважно помахивала разряженным ружьем и обещала завтра поутру отдраить песочком второе дуло.
«А это фиг тебе, голубушка, — печально говорила про себя Надежда Прохоровна. — Упрячу это ружьишко с глаз долой, пока ты половину деревни со страху не перестреляла…»
Досыпать остаток ночи две бабушки улеглись на Матрениной постели валетом. Перевозбудившаяся золовка долго ерзала, пихала бабу Надю коленями, то и дело проверяя, не делась ли куда заряженная старыми патронами дедовская двустволка, предусмотрительно поставленная в изголовье у подоконника.
Надежда Прохоровна ружье возненавидела.
Лежала долго без сна и все никак не могла понять — в кого палила Мотя? Откуда взялся мужчина у забора и была ли у него действительно бутылка с зажигательной смесью?
Себя чуть-чуть корила. Если не померещилась Матрене «зажигалка», то зря сегодня не оставила Алеше на автоответчике пометку «срочно». Дела в Парамонове лихие закручивались. Опасные.
Поздним утром к невыспавшимся бабушкам пришла свежая, как майская роза, молодая Сычиха.
— Садись, Маринка, с нами чай пить, — радушно предложила Пантелеевна.
— Не, баб Моть, — отказалась соседка. — Пила уже. Все не могу дождаться, пока вы выспитесь… — И так красноречиво поглядела на Надежду Прохоровну, что та моментально вспомнила, о чем вчера договор был: у дома Феди Мухина московскую сыщицу дожидался следственный эксперимент.
Надежда Прохоровна скоренько выхлебала чашку чая, промокнула губы салфеткой и, вставая из-за стола, спросила золовку:
— Мотя, я твой телефон возьму? Мне из Москвы звонить должны.
— Бери, бери, — собирая со стола тарелки, кивнула Пантелеевна, — мне все равно мало звонят.
Перед калиткой заросшего чертополохом палисадника убитого Мухина топталась вся семья Сычей. Дети, правда, не топтались, а играли у канавки, к следственному эксперименту совершенно безучастные.
Дениска нервничал. Прежде чем в дыру в окне сунуться, перекрестился, дунул на ладони и полез на камень, как крестоносец на приступ стен Иерусалима, где сельджуки «гроб господень» прятали.
Застрял в дыре почище Маринки и так обрадовался, что, оставив на гвоздике кусок рубахи, скатился с камня и едва ль не в пляс пустился:
— Видели! Видели! Все видели?! А я что говорил?! Что я вам говорил?! Не виноват!! Не виноват!
У бабы Нади сложилось впечатление, что в семье Сычей не все свято верили в непричастность к злодейству зятя. Кое-кто (скорее всего, полногрудая краснощекая теща) подозревал и сомневался. Но до поры помалкивал. Приберегал как контраргумент в обязательном противостоянии отцов и деток.
А Дениска недоверие это чувствовал. На добродушие и забывчивость тещи рассчитывал не слишком. Вот и выплясывал теперь в разорванной рубахе.
Теща Татьяна Валерьевна скривила лицо, поздравлять зятя не стала и потопала к улице. Отставной прапорщик солидно пожал оправданному Дениске руку:
— Я всегда тебе, парень, верил.
На душе у бабы Нади запорхали бабочки. Как приятно, когда на твоих глазах, твоими, можно сказать, усилиями восстанавливается мир в семье! Маринка висла на ободранном мужнином плече, счастливо улыбаясь, тесть-фермер доброжелательно на молодежь поглядывал, баба Галя благожелательно жмурилась.
— Это дело надо отметить! — провозгласил оправданный Дениска и, задрав палец вверх, прислушался. — О! Зулька затявкала. Значит, тетя Таня печную заслонку отодвинула. — И, смешно морща конопатый нос, объяснил Надежде Прохоровне: — У Зульки условный рефлекс на отодвигание печной заслонки. Знает собачина, что кое-что вкусненькое из печки достали и ей косточки перепадут. Пойдемте к нам, Надежда Прохоровна, тетя Таня с вечера на всю ночь в печку чугунок с бараниной поставила — томиться, сейчас достанет — вкуснотища-а-а! Пойдемте, в городе такого не попробуете! Она баранину с луковицами, с морковками и травками делает…
Счастливая Маринка не сводила с мужа сияющих глаз, довольный прапорщик басил «Пойдемте, пойдемте, и Матрену с Карпычем позовем, работы все равно сегодня не будет», Надежда Прохоровна стояла под окошком Феди и не могла сдвинуться с места.
«Условный рефлекс», «собаки», «академик»… Павлов!
Разве можно быть такой бестолковой?! Вчера у «санатория» все разгадки были сказаны! Как можно было не соединить слова в единую цепочку, ведущую к дому в глубине улицы?!
Раззява.
Ушибленная догадкой, баба Надя развернулась и, ни слова не говоря сельчанам, медленно потопала к калитке, настолько погруженная в мысли, что не сразу расслышала удивленный возглас Дениса:
— Надежда Прохоровна, вы куда?
— А? — обернулась бабушка Губкина. — К Павлову.
— Зачем?! — Широкая ладонь Дениса стискивала мягкое женино плечо, радость просто распирала говорливого конопатого парня.
— Так это… надо. И кстати… не мог бы ты, Дениска, со мной дотуда прогуляться…
— Поговорить хотите со мной о чем-то? — сразу напрягся только что оправданный прапорщиков зять, сдвинул к переносице рыжеватые брови.
— Не беспокойся, с тобой вопрос решен, — успокоила Надежда Прохоровна. — Просто компанию составь, пожалуйста. Минут на несколько.
— Хорошо, — расслабился Денис. Нежно похлопал жену пониже широкой спины и отправился вслед за задумчивой московской бабушкой.
Высокие ворота коричневого дома стояли крепко запертые. По тщательно выкошенной полянке перед забором прогуливались чужие куры. Надежда Прохоровна уверенно нажала на кнопочку звонка. За спиной ее беспечно прохаживался прапорщиков зять, приглашенный на прогулку в качестве охраны «на всякий случай», давить на кнопочку пришлось еще два раза, пока калитка в воротах не приоткрылась и не показался застегнутый на все пуговицы Герман Аркадьевич.
Рубашку он, судя по наполовину просунутой в верхнюю петельку пуговке, застегнул только что, услышав звонок от двери. Иначе уже давно обязательно выскочила бы пуговица при малейшем движении…
Все это Надежда Прохоровна отметила совершенно автоматически: Черный смотрел на гостей неулыбчиво и строго, не раскрывая дверцу шире, чем это необходимо для слабого кивка лобастой головы.
— Добрый день, чему обязан?
Надежда Прохоровна посмотрела на прохладно настроенного хозяина и, недолго думая, «включила Софью Тихоновну». (Тут следует объяснить, что стародавняя подружка бабы Нади — дворянка и просто хорошо воспитанная дама — умела одним только величественным взглядом приводить в чувство невежественных людей. Умела Софа эдак вот взглянуть на зарвавшегося невежу и сразу показать, что ей грубить не стоит.)
Сыщица сухо поздоровалась с Павловым и, несколько невежливо отвернувшись от него, проговорила зятю фермера:
— Спасибо, Денис. Можете идти.
Дениска сконфуженно кивнул соседу и, оглядываясь на странную парочку — чудаковатого Черного и хитроумную москвичку, пошел по тропинке к улице.
Надежда Прохоровна проводила его взглядом и повернулась к Павлову:
— Нам надо поговорить, Герман Аркадьевич.
Павлов смутился — «Софа сработала» на всю катушку! — посторонился, пропуская гостью во двор, и захлопнул дверь.
Надежда Прохоровна вошла в соседские владения полководцем, ожидающим преподношения ключей от завоеванного города.
Во внутреннем дворике ничто не изменилось. Две перевернутые трехлитровые банки по-прежнему пылились на штакетнике крошечного палисадника под окнами, сосед Матрены все так же не желал пускать гостей в свой дом. Смотрел на бабу Надю отчужденно, к разговорам не располагающе.
Надежда Прохоровна усмехнулась:
— Ну что, Академик, пришла пора потолковать о приматах.
Узкие «чекистские» глаза деревенского отшельника слегка расширились, но в них мелькнул совсем не страх. Скорее, досада проскочила в зеленоватых радужках. Досада и расстройство человека, встретившего на пути немного огорчительное, досужее препятствие.
Пока «академик» не опомнился, Надежда Прохоровна высоко вздернула подбородок:
— Может быть, пригласите в дом?
Павлов огорченно цыкнул зубом, наклонил голову набок, оглядывая бабушку в нарядном платье, и решился. Взошел на крыльцо, распахнул толстую, обитую железом дверь и несколько ернически поклонился:
— Прошу!
От наклонного движения головы верхняя пуговица черной рубашки выскочила из петельки, в раскрытом вороте показалась стянутая, сморщенная старым ожогом кожа.
Бедняга.
Надежда Прохоровна вначале собралась бочком протиснуться мимо стоявшего в дверях хозяина, но вспомнила, что сейчас она немного «Софа», и прошла в дверь невозмутимой походкой аристократки старой закалки.
Сени дома Павлова ничего особенного собой не представляли: традиционный бидон с водой, пустые ящики под урожай яблок и слив — в верхнем ящике еще сохранились прошлогодние пожухлые листочки, обычный набор обуви на полу и верхней одежды на крючках…
«Академик» обогнал гостью у порога внутренней двери, галантно распахнул ее:
— Прошу.
С плохо скрываемым любопытством Надежда Прохоровна перешагнула высокий порог… И как будто очутилась в дальней комнате своей московской квартиры в гостях у соседа — профессора Соловьева. Острейшее чувство дежавю накатило на бабушку Губкину. Комната оказалась так похожа на жилище ученого соседа даже в мелочах, что баба Надя растерялась.
На длинном столе, стоявшем под двумя окнами, выходящими на поле и лес, стоял раскрытый, работающий ноутбук, лежали подключенные к нему наушники. Слегка сдвинутые стопки книг, ворохи бумаг и кипы газетных подшивок окружали компьютер. На уголке стола сиротливо примостились пустой стакан в простом почерневшем подстаканнике и тарелочка с подсохшим кусочком серого хлеба и огрызком яблока.
Вдоль самой длинной стены без окон расположились открытые книжные полки, в углу, неподалеку от письменного стола, стояла заправленная серым верблюжьим одеялом узкая кушетка — ее вид, до спазм в горле, отдавал казармой и аскезой.
Телевизора в огромной, пожалуй, единственной комнате дома не было. Здесь ел, спал и работал ученый. Человек, далекий от развлекательных телешоу, вереницы сериалов и веселеньких реклам про пенные шампуни и надежные памперсы. Для связи с внешним миром отшельнику хватало, скорее всего, Всемирной паутины… Как и Арнольдовичу в былые, холостые времена, вспомнила сыщица, — тарелка китайского вермишелевого супа у включенного компьютера, плохо помытое яблоко в зубах за книжкой, зеленый чай четвертой заварки…
Даже легкий производственный бардак был в точности такой, как в комнате Арнольдовича!
И запах! Бумажный, книжный запах ученого-отшельника, по совести сказать — увлеченного работой бесхозного мужика.
Но окончательно погрузила Надежду Прохоровну в атмосферу комнаты Вадима Арнольдовича картина, что висела на стене у двери. Надежда Прохоровна повернулась к стоящему в дверях хозяину, увидела репродукцию и машинально отметила:
— «Гималаи. Закат солнца». Рерих. — Точно такая же картина, почти на том же месте — справа от косяка! — висела в комнате Арнольдовича.
Павлов удивленно поднял брови, несколько по-новому оглядел назойливую бабушку, и Надежде Прохоровне показалось, что между ней и «академиком» протянулась тонюсенькая, едва наметившаяся ниточка взаимопонимания.
Вот как бывает! Можно каждый день встречать на улице странноватого человека, думать о нем черт-те чего, а попади к нему в дом — сразу все станет понятно.
Существуют такие говорящие комнаты, которые скажут о человеке лучше всяких слов. Войди к нему домой, оглянись по сторонам, и рассказывать хозяин ничего не должен: вот он весь, как на ладошке! Сидит день и ночь за компьютером, яблоками завтракает, хлебом с чаем обедает.
И нет ему дела до выстрелов в деревне, до убитых сельчан, до бабушек с курями и Фельдмаршалов с кроликами.
Бойцовый полководческий настрой схлынул с Надежды Прохоровны, как и не было.
Немного смущенная, она дошла до письменного стола, бросила взгляд на корешки книг, лежащих возле компьютера: сплошь психология с уклоном в детско-подростковые проблемы. Поглядела на работающий монитор — график с циферками…
Усмехающийся Павлов, сложив руки на груди и опираясь плечом на дверной косяк, наблюдал за бабушкой.
— Удовлетворили любопытство, Надежда Прохоровна?
— Удовлетворила, — не стала лукавить, попросту согласилась бабушка Губкина.
— О чем вы хотели со мной поговорить? — Взгляд «академика» стал серьезен, Павлов отошел от двери, предложил гостье сесть на небольшой диванчик, притулившийся в ногах кровати. Сам убрал с него ворох бумаг и сел во вращающееся небольшое креслице у стола, повернув его к гостье.
Надежда Прохоровна опустилась на краешек дивана, пожамкала губами и начала почему-то совсем не с того, с чего хотела:
— Ты, Герман, выстрел сегодня ночью слышал?
Надо отметить, что, приступая к следственным мероприятиям, сыщица-любительница всегда переходила с опрашиваемыми на ты. Отчего-то ей это ловчее казалось, проще, ближе. (Софья Тихоновна в тот момент «выключалась» категорически, поскольку аристократические манеры дамы с пустопорожним любопытством и лихими сыщицкими приемами бабы Нади монтировались плохо.)
— Выстрел? — удивленно переспросил Павлов. — Когда?
— Да около трех ночи.
— Трех ночи… трех ночи… — задумчиво забормотал ученый-отшельник. — Нет, не слышал. Почти до половины четвертого, кажется… я работал за компьютером. — Павлов вместе со стулом повернулся к письменному столу. — Вон, видите, наушники лежат? Я всегда их за работой одеваю… Привык. Музыка, знаете ли, помогает мне не отвлекаться.
Надежда Прохоровна задумчиво поглядела на нетипичного сельчанина — вроде бы не врет. Арнольдович, когда работает, пушечного выстрела под ухом не расслышит, не то что грохота двустволки через четыре дома.
— А о парнях в лесу что скажешь? Твои ребята?
Герман Аркадьевич смутился, потеребил двумя пальцами нижнюю губу…
— Мои, — признался спустя секунд двадцать. — Три года назад я был директором детского дома, ребята — мои воспитанники. Они что — натворили что-то? Набедокурили? — Взгляд Павлова посуровел.
— Даже не знаю… — пробормотала баба Надя. — Может, и натворили, может, и не они вовсе…
Рассказывать о своих лесных похождениях в этой истинно научной обстановке бабе Наде показалось диким. Придуманным, как мыльный сериал.
Ну, испугалась старая бабка четырех парней в лесу! Ну, расслышала, как они вроде как блатные клички упоминали, и в бега бросилась! В трубу сдуру полезла, через поля удирала…
Смешно ведь. Не догнали же, словом худым не обидели. Сама себя перепугала, сама черт-те чего вообразила…
Чего тут скажешь? Доказательств — ноль, предположения одни, на пятнистых штанах и высоких ботиках основанные…
Матрена вообще непонятно в кого палила…
— Надежда Прохоровна, — твердым преподавательским голосом проговорил Герман Аркадьевич, — что произошло? Расскажите толком.
— Ну-у-у… — протянула бабушка Губкина.
И в десятке предложений (не касаясь подслушивания, ползанья и трубы) выложила суть происшествий в лесу, в поселке и в деревне ночью.
Когда рассказ коснулся штанов с ботинками, на «дзержинских» скулах Павлова заходили желваки под тонкой желтоватой кожей. Глаза бывшего директора детского дома превратились в колючие льдистые щелки, но бабушку он ни разу не перебил.
Когда та закончила смущенным «Вот так все оно и было», Павлов взял со стола мобильный телефон, недовольно щурясь, набрал номер и, дождавшись ответа, рыкнул:
— Иван? Быстро ко мне!.. Нет! Быстро! Можно на машине, бери всех! Жду. — Отбросил телефон на мягкую стопку бумаг, положил ладонь на голову и помассировал макушку. — Чертенята! Чтоб их…
— Балуют? — сочувственно спросила баба Надя.
— А? Что?.. Да нет, не балуют, сюрпризы преподносят. — Герман Аркадьевич встал с вращающегося кресла, отвернувшись от Надежды Прохоровны, зачем-то переворошил бумаги… — Я понимаю, — резко обернулся к гостье, — в глазах деревни я выгляжу эдаким нонконформистом, анахоретом…
Надежда Прохоровна очень не любила, когда при ней непонятными словечками бросаются, с толку сбивают и мысли этим путают. Она перебила огорченное бормотание «нон…кон…», «ана… хоте…хорета» строгой отповедью:
— Ты, Герман, говори попроще, не юли.
— Да я и не юлю, — искренне поразился тот и почему-то покосился на Рериха. — Я просто хочу объяснить вам свою позицию! — Прижал обе ладони к обожженной груди. — Я элементарно хочу делать здесь свою работу! Воспитывать детей, помогать им готовиться к нормальной, взрослой жизни!
— Это каких же детей? — прищурилась Надежда Прохоровна, вспоминая великовозрастных оболтусов в лесу.
Павлов опустился в кресло на колесиках, сгорбился, зажимая ладони между острыми коленями.
— Три года назад закрыли мой детский дом, — начал он, раскачиваясь в такт словам, — почти всех ребят отдали в приемные семьи, нескольких оставшихся отправили в другой детдом в соседнем районе… Я мог бы уже выйти на пенсию, педагогический стаж позволяет. Но, Надежда Прохоровна, не могу. Не могу, не хочу и не буду! — разгорячился отставной директор. — Я очень хорошо знаю свою работу. Я отлично знаю и люблю детей — они моя семья. — Сел прямо, открыто посмотрел в глаза бабушки. — За озером находится заброшенный военный санаторий. Мой одноклассник, полковник в отставке, сейчас занимается оформлением бумаг в Министерстве обороны, мы хотим открыть здесь интернат для трудновоспитуемых подростков. Поскольку территория бывшего санатория принадлежит Минобороны, продвигаем мысль придать интернату статус кадетского корпуса — это сейчас модно или хотя бы…
Речь бывшего директора прервал звонок мобильного телефона, Павлов быстро схватил трубку, послушал буквально секунду.
— Какие грибы в это время?! — зашелся в крике. — Куда он пошел?! Я сказал — всех, значит, всех! Берите Мишку — и ко мне! — Повернулся к бабе Наде и сказал почти плаксиво: — Ну, что с ними поделаешь? Грибы. Тоже выдумали… Какие сейчас грибы?! Ни одного дождя за две недели!
— Ты, Герман не расстраивайся, не кипятись, — с мягким укором проговорила бабушка. — Ты лучше вот скажи — почему не стал в деревне открываться? Они ж непонятно чего о тебе навоображали, а ты хорошим делом занимаешься. Божьим.
«Академик» хмыкнул, медленно покачал головой:
— Не все так думают, Надежда Прохоровна. А даже если думают, то сразу меняют свое мнение, как только узнают, что интернат для трудных подростков будет открыт возле их домов. Знаете, с каким противостоянием местных жителей приходится сталкиваться руководству подобных заведений? Тонны возмущенных петиций во все инстанции летят! ТОННЫ! КИПЫ! Замучаешься с комиссиями разбираться. А у нас еще даже решение министерства толком не сформировано…
— Да ну, — не слишком уверенно отмахнулась баба Надя.
— Точно, точно! Я с этим сталкивался. Мамаши и папаши собирают конференции, сажают обласканных отпрысков в первый ряд, кулаками потрясают… — Павлов огорченно скривился, опустил плечи. — Я, как только здесь поселился, в первую очередь к Глафире Терентьевне зашел — ее порекомендовали как здравомыслящую, трезвую женщину… — Герман Аркадьевич посмотрел на гостью глазами измученной кусачими блохами собаки. — И знаете, что получилось? — усмехнулся он горько. — Как только я завел разговор о детдомовцах, то получил такой ответ…
— От Глафиры? — удивилась баба Надя. — Чего она с детдомовцами не поделила?
— Не она. Ее племянник учился вместе с детьми из интерната. Что-то там они не поделили, цапались постоянно, на кулаках сходились… Глафира Терентьевна, понятно, винила во всем интернатских детей.
— То есть ты таился, чтобы палки в колеса не вставляли?
— Конечно! Мы только документы стали собирать, во властные кабинеты протискиваться, а тут — коллективный вопль из деревни Парамоново! Оно нам нужно?.. И так преград хватает. Я вот, — Герман Аркадьевич развернулся вместе со стулом к столу, — пока суд да дело, второе высшее образование заочно получаю — психологическое, коррекционное. Думаю — поможет, для решения проблемы.
— И много у тебя проблем с ребятишками? — осторожно вернулась бабушка Надя к первопричине визита.
— С этими? — понятливо усмехнулся Павлов. — С этими не слишком, эта четверка — мои верные помощники. Надеюсь, когда получат образование, станут настоящей опорой. Иван, которому я сейчас звонил, учится на физфаке, хочет стать преподавателем физкультуры. Максим — историк. Володя уже классный автослесарь, учится в дорожном техникуме. Мишка Примаков… — тут Аркадич усмехнулся, — Мишка — артист. Особый случай. Сейчас второй курс культпросветучилища закончил, но на следующий год собирается в Москву, в театральный поступать. Думаю — получится. Театр его дело. — Павлов подумал немного, пожал плечами. — А не получится, так и ладно. Будет у меня художественной самодеятельностью руководить.
— Дружные ребята, — похвалила бывших детдомовцев бабушка.
— А то! Они, знаете, что удумали, когда после выхода из интерната квартиры от государства получили? Я, кстати, за этим особенно следил, чтоб не обидели ребят… Так вот. Эти чертенята сдают две из этих квартир внаем, сами живут по двое. Дельцы.
С воодушевлением рассказывая о любимых воспитанниках, Герман Аркадьевич откинулся на стул, расслабился, ворот рубашки разошелся, и Надежда Прохоровна хорошенько разглядела над ключицами Павлова ужасные пятнистые шрамы от ожогов.
— Где обжегся-то? — спросила, сочувственно пощелкивая языком.
Герман Аркадьевич автоматически схватился за распахнутый воротничок, но, подумав, застегивать верхнюю пуговку не стал.
— Восемь лет назад ездил с ребятами в летний лагерь на море, — суховато начал он. — В корпусе, где жили девочки, случился пожар. Две мои шестиклассницы — Танечка и Ира — забились под кровать. Я их оттуда вытащил.
— Обгорели девочки?
— Нет. Девочки остались невредимыми.
Было заметно, что бывший директор детского дома не любит вспоминать эту историю. Тон, которым он произнес последние слова, не оставил сомнения — больше он на эту тему разговаривать не будет.
А впрочем, о чем тут разговаривать? Шрамы на груди помогли дорисовать остальную картину: девочек директор спас, а сам, по всей видимости, долго потом лечился.
Баба Надя снова вздохнула: вон как бывает. Носит человек из скромности одежду, на все пуговицы застегнутую, а деревня думает — мода такая сектантская. Христопродавец в деревне объявился.
Эх, дремучесть непролазная… Извечная деревенская подозрительность к пришлому люду.
Но, впрочем, Герман сам виноват — доверять побольше надо соседям. Не изображать таинственность, не напускать туману. А то засел, понимаешь ли, за учебу, двери на все запоры запер… Конечно, обижается деревня! Конечно, судачит — на то она и деревня. Людям вообще свойственно обижаться на непонятное, бояться его…
Как в песне из кинофильма поется, «от людей на деревне не спрячешься». Ни за какой оградой, ни за какими замками! Пукнешь, пардон, два раза за своим забором, а по селу слушок пошел — дизентерия, скоро все поляжем.
Так-то вот.
Герман Аркадьевич предложил гостье чаю, Надежда Прохоровна отказалась — пила уже. Во входную дверь негромко постучали.
— Можно, Герман Аркадьевич? — донесся голос из сеней.
— Заходите, Иван, — посуровевшим голосом, не обещающим воспитанникам приятного свидания, сказал бывший и потенциальный директор.
В дверь комнаты просунулась розовощекая, ушастая голова давешнего бугая с ножом. Собираясь поздороваться, он уже рот раскрыл, но, увидев Надежду Прохоровну, чинно сидящую на диванчике, отпрянул так, что столкнулся спиной с кем-то в полутемном предбаннике. И наверное, ногу там кому-то отдавил, поскольку из сеней раздался придушенный вопль:
— Ой! Ты чё, Ванька, на любимый на мозоль!
— Хватит там возмущаться! — прикрикнул воспитатель. — Заходите.
О том, как вообще и в принципе «академик» Павлов обращается со своими недорослями, Надежда Прохоровна судить не могла, поскольку находилась в их обществе впервые. Может быть, порол «академик» «приматов» для профилактики по четвергам. Может быть, в лобики целовал, укладывая на ночь…
В горнице троица парней предстала перед Павловым сущими ангелами в майках и шортах. Глазки незамутненные честнейше хлопают, ротики «здрасте» дружно лепечут — ну, благородные девицы из пансиона, а не парни, что за старушкой по лесу носились!
Надежда Прохоровна приняла любимую позу: высоко сложила руки под грудью. Выпрямила спину и встретила парней взглядом главного инспектора богоугодных заведений.
Высокорослые бугаи «безмятежно» таращились на бабушку и «академика».
— Где Примаков? — пересчитал парней директор.
— Машину караулит, — не моргнув, отрапортовал «физкультурник» Ваня, бывший, судя по всему, в компании за главного.
— Не выдумывайте, пусть заходит. — И коротко отдал команду: — Максим.
Синеглазый понятливый паренек моментально исчез за дверью, Павлов, собрав на животе пальцы в замок, мрачно разглядывал оставшуюся парочку в линялых, но чистых майках. Молчал.
Парнишки делали вид, что их интересуют пейзажи за окном, и тоже помалкивали. Переминались только.
В комнату, нагибая голову под низковатой притолокой, зашел тот самый парнишка с постирушками. В отличие от своих приятелей, он был одет в мастерски прорезанные на коленках, обмахрившиеся джинсы и пятнистую курточку военного образца поверх футболки с профилем гламурного розового кролика. Курточка явно была с чужого плеча и вольно болталась на худосочном, высоком «артисте».
— Соизволил почтить присутствием? — язвительно приступил к разгону Павлов. — Прошу любить и жаловать — Надежда Прохоровна. — Молодые люди воспитанно мотнули стрижеными головами и были перечислены поименно. — Иван, Максим, Володя, Миша. Наши мушкетеры. Любить их не прошу…
— Подожди, Аркадич, — перебила его баба Надя. Встала с дивана, подошла к Михаилу, стоявшему за спинами приятелей.
Возможно, приемная комиссия театрального училища и даже хорошо знакомый с будущей звездой подмостков «академик» Павлов поверили бы искренней прозрачности светлого мальчишеского взгляда. Открытости и честности лица с пушистыми ресницами…
Но тут — не повезло. Нарвался новоявленный талант на бабу Надю, которую не удавалось провести ни одному сопливому курильщику в подъезде собственного дома, ни одному пьянчуге, намедни стащившему с чердака сушившееся белье.
Надежда Прохоровна осторожно положила руку немного повыше локтя паренька… Давить необходимости не было, под ладонью и так свободно угадывалась толстая повязка.
— Болит? — спросила бабушка сочувственно с толикой ехидства. — Перевязали хорошо? Матрена завсегда по пням палила ровно…
Мишка немного отпрянул, в его глазах отчетливо промелькнули несколько вариантов ответа:
а) о чем вы говорите, какие пни?!
б) болит немножко, бабушка, пожалейте, о сучок поцарапался.
в) (хамский вариант) какое ваше дело?!
Склониться в пользу хамства не позволил воспитатель.
— Примаков, ты ранен?! — Голос бывшего директора сорвался, он поперхнулся, но, даже заходясь в кашле, Павлов стремглав бросился к раненому Матреной воспитаннику.
А баба Надя подумала, что если в лобики шалопаев директор целовал навряд ли, то пару раз в виде поощрения пропеть под гитару колыбельную «Спокойной ночи, малыши» вполне мог. Кутерьма, последовавшая за паническим воплем «академика», прекрасно показала, каким заботливым наставником был Герман Аркадьевич. На диван полетели бинты и мази, коробочки с антибиотиками, шприц, какие-то ампулы, вынутые из тумбочки.
Примаков играл роль терпеливого и скромного героя, живым вернувшегося с передовой.
— Да не надо, Герман Аркадьевич, царапина… Не больно.
Чем заработал подзатыльник и сиплый вопль:
— Балбес! Это я тебе сейчас больно сделаю! Не можешь жить спокойно, неприятности ищешь себе и людям?!
На выручку балбесу пришли три друга.
— Герман Аркадьевич, Герман Аркадьевич, — встревали юношескими басками, — там правда только задело чуть-чуть! Мы рану обработали, антибиотиками Мишку накормили, повязку наложили…
Надежда Прохоровна повидала на своем веку достаточно ранений. Еще совсем маленькой девчонкой бегала к маме в соседнюю школу, что отдали в войну под госпиталь, помогала санитаркам, писала за раненых письма домой, судна выносить не брезговала…
Иногда, если не прогоняли, одним глазком заглядывала в перевязочную…
(Сейчас, видя себя как будто со стороны, вспоминала маленькую девчонку с ранцем за спиной, несущуюся к госпиталю через посадки юных тополей.
Наверное, не красивую. Худую, бледненькую, с носом по форме напоминающим картофелину и заботливо заплетенными мамой тощими косицами, в которые были вплетены заштопанные ленточки.
Прибегая, она садилась на табуретку перед раненым, клала на колени учебник и долго, высовывая кончик языка, выводила округлым детским почерком аккуратные завитушки: «Как вы там поживаете, драгоценная моя Арина Марковна? Не хворают ли детки, жива ли матушка…»
Старалась. По себе знала, как ждут родные эти небольшие письма-треугольники от пап, мужей, отцов и братьев… Сама ждала. Сама надеялась, что, если ранят папку, сядет возле него вот такая девочка и напишет за него письмо. И чаю принесет, газету почитает…)
Рана Мишки Примакова Надежде Прохоровна понравилась. Приличная царапина с ровными, не набухающими кровью краями — сухая.
— Дельно обработали, — похвалила парней, когда, отогнав «академика» с трясущимися руками, умело перебинтовала морщившегося от боли «героя».
Павлов сел в кресло спиной к окну. Оглядел вытянувшуюся в струнку четверку парней, набрал воздуха в легкие и грозно распахнул глаза. Мушкетеры струхнули, Надежда Прохоровна, не скрывая ехидства, уселась на диван, — все сразу поняли, что вводно-лечебная часть окончена, сейчас последует разгон.
— Герман Аркадьевич, — поспешно вставил Иван, — можно, Максим с Володей выйдут? Они ни в чем не виноваты.
— А-а-а? — заинтересованно наклонил голову вбок преподаватель. — А как же девиз «Один за всех и все за одного»?
— Сегодня «один за всех», — опустил крупную бритую голову «физкультурник». — Точнее — двое.
— Ага, — констатировал Павлов, — эти, значит, с головами дружат, в дерьмо не лезут, а Примаков с Посольцевым…
— Герман Аркадьевич, Ванька тоже ни при чем! — храбро, но слегка пискляво (от волнения) воскликнул будущий артист. — Это все я! Один — я!
— Цыц! — взревел директор. — Отставить круговую поруку! Посольцев говорит за всех, остальные сидят на диване и реплик не вставляют, пока не спросят!
Три мушкетера слетелись на диван, аки легкокрылые голуби на подоконник, сложили ручки на коленях и изобразили на лицах послушание.
В центре просторной комнаты остался стоять могучий широкоплечий Ванька, с выражением нашкодившего котенка на физиономии. Надежда Прохоровна оглядела дружную четверку и подумала: «И чего я так этих мальчишек перепугалась? Нормальные ребята. Послушные даже.
Не иначе сама себя накрутила — лес, палка, ножик… Фотографии убитого Федьки перед глазами стоят…»
Примаков начал доклад издалека и путано. Речь повел с событий с позапрошлого четверга, с дискотеки на турбазе возле бетонки, со стычки с местными парнями из-за девчонок…
Германа Аркадьевича эти мелочи, может быть, и занимали. Судя по его недовольству, начальник строго-настрого приказывал воспитанникам не ввязываться в распри с окрестными жителями — не привлекать ненужного внимания к будущему интернату, не дразнить судьбу! Надежда Прохоровна слушала вполуха и все никак не могла дождаться существа вопроса — эти вертопрахи или нет отняли у нее сумочку в поселке? Лишили связи и документов.
Но Ванька медлил. Ходил вокруг да около, с подозрением косился на бабушку, возможно не решаясь взять на себя лишнее. А вдруг старушка не грешит на мушкетеров?!
Надежда Прохоровна очень даже грешила.
— В поселке вы на меня напали? — не дождавшись добровольного признания, спросила строго. Парни опустили головы. — Зачем?
Иван исподлобья посмотрел на любимого преподавателя, понял, что отвечать придется, и выдохнул:
— Мы это… в лесу вас засекли. Видели, как вы через поле к деревне удираете.
— Убегаете, — жестко поправил Павлов.
— Ну, убегаете.
— И что?
— А то! Мишка потом к своей девчонке в поселок поехал…
— Я тоже с ним был, — правдиво признался «историк» Максимка.
— Да. Девчонка в панельном доме на третьем этаже живет, окно в ее комнате на площадь выходит. Максим посмотрел в окно и увидел, как… э-э-э… Надежда Прохоровна на крыльцо милиции поднимается. Решил — на нас стучать пришла.
— А чего бы это Надежде Прохоровне на вас стучать? — нахмурился Герман Аркадьевич.
— А мы знаем? — пожал плечами Ванька. — Мы когда в лесу шорох в кустах услышали, вообще подумали — деревенские пришли за дискотеку отомстить, окружают… Потом Надежду Прохоровну увидели и решили — она родственница кого-то из тех парней, в милицию пошла, чтоб, значит, нас сдать.
— А зачем ей вас сдавать?! — все еще не мог разобраться в ситуации Аркадич.
— Да мы на дискотеке в четверг подрались! Галька сказала — директор турбазы хочет заяву на вас в ментуру накатать!
— Та-а-ак, — багровея, набычился Павлов. — Какие еще сюрпризы меня ожидают?! Вы на дискотеке кому-то ребра переломали?!
— Нет! Только два зуба выбили, честное слово! Но они первые начали!!
Герман Аркадьевич закрыл лицо руками, сгорбился, поставив локти на колени, и застыл в кресле, представляя собой изваяние всех скорбящих директоров.
Нашкодившая четверка пристыженно молчала.
Что говорить? Сорвались парни. В штопор ушли.
А ведь просили их, как взрослых, — не нагнетайте напряжения в округе, не демонстрируйте лучших детдомовских традиций…
— Герман Аркадьевич, — неожиданно нарушил молчание «классный автослесарь» Володя, — если нас закроют, возьмите к себе собаку.
— Какую собаку? — убирая руки от лица, удивленно спросил директор.
— Мы ее в лесу подобрали. Щенок. Куцым зовут, у него хвост короткий.
Павлов обвел глазами мушкетерскую компанию, превратившуюся в «четырех танкистов и собаку», поглядел на бабу Надю и вдруг — захохотал. Скорчился в кресле и несколько минут утирал слезы.
— Нет, вы видели, Надежда Прохоровна, обжились! Собаку полка усыновили!.. Теперь мне ее сватают…
— Хороший пес, — солидно докладывал Посольцев. — В машине сидит, ни разу не намочил…
— Это вы у меня сейчас обмочитесь!! — резко оборвав хохот, пообещал бывший директор. — А ну — говорите, кто придумал на бабуш… на Надежду Прохоровну напасть?!
— Я, — четко ответил, поднявшись с дивана, Михаил. — Во всем виноват один я. Можете везти меня в милицию, я сопротивляться не буду, все сам напишу.
Надежде Прохоровне показалось, что из тела Германа внезапно исчезли все до единой косточки. Плечи его безвольно опустились, расслабленно повисли руки.
— Зачем, Миша? Зачем? — Преподаватель смотрел на ученика все еще слезящимися от недавнего смеха глазами — устало и недоуменно.
— Да дурак он! — вызвал на себя огонь Максим и тоже встал. Вслед за ним поднялся с дивана и Володя. Четверка встала плечом к плечу. — Решил поселковых наказать! Отобрать сумку, подбросить ее за магазин — пусть с ними менты разбираются! Он в окно увидел, как Надежда Прохоровна их обругала, те что-то ответили, и решил — найдут возле магазина украденную сумку, возьмутся за них, ментам не до нас станет!
— Идиот, — тихонько произнес воспитатель.
— Конечно идиот! — легко согласился Иван. — Хоть бы мне прежде позвонил, я б ему башку прочистил! Зачем с милицией лишний раз связываться? Они тут все заодно, своим поверят, на нас наедут. Так?
— За что мне это наказание? — поднимая голову вверх, спросил небеса преподаватель с почти двумя высшими образованиями. — Бьюсь с вами, бьюсь… как горох об стену. Пустой и чистый звон.
— Сумка — где? — грозно поинтересовалась баба Надя.
— В машине, мы ее даже не раскрывали, там все цело, — потупился «физкультурник». — Хотели сегодня ночью к дому подкинуть… Мы же видели, куда вы от нас из леса убегали. Пришли к забору, там собака — не пройти. Пошли в обход, решили через забор на крыльцо забросить…
— Понятно, — кивнула бабушка Губкина. — А там не только Полкан, но и Матрена Пантелеевна с двустволкой.
— А чего она палить начала?! — жалобно воскликнул раненый «артист». — Я ж ничего не делал! Я только хотел сумку через забор перекинуть!
— Мал ты еще, чтоб об этом судить, — сурово обрезала Надежда Прохоровна. — В деревне недавно мужика зарезали, а тут вы ночами шастаете. Поставьте в церкви свечку, что Матрена промахнулась, могла и голову снести. — А сама подумала, что, наверное, под лунным светом блеснула крупная железная пряжка на сумке и этот блик подслеповатая Пантелеевна приняла за блеск бутылки с «коктейлем Молотова».
Чудо, что живот «артисту» не прострелила! Дед с этой двустволкой на медведя ходил!
…Мушкетеры пристыженно и малость испуганно переглядывались, Иван повел бровью, и Максим выбежал на улицу к машине за сумкой.
Вернулся быстро, положил «пропажу» аккуратно Надежде Прохоровне на колени и вернулся в строй. Теперь вся четверка стояла навытяжку и преданно таращилась на обожаемого наставника, предусмотрительно адресуя толику любви и «обворованной» старушке.
— А на речке из ивняка — вы за мной подглядывали? — не давая поблажек, пробасила Надежда Прохоровна, на что «артист» Мишка так картинно вздернул брови, что бабушка поняла — с формулировкой «подглядывали» она себе польстила.
Хмыкнула — удалось проказнику ее расслабить — и оформила вопрос иначе:
— Вы в кустах сидели?
— Мы, — в два голоса согласились Мишка и Максим. — Шли из поселка обратно, — продолжил уже солировать «историк», — увидели вас на речке, решили прямо тогда сумку на берег подложить, но не успели. Вы так погребли…
— Не успели они, — вспоминая олимпийский истерический заплыв, проворчала бабушка-рекордсменка. — Идите лучше с глаз долой!
— Пока, — с оттяжкой добавил Аркадич.
— Пока ваш Куцый в машине лужу не наделал, — усмехнулась Надежда Прохоровна и повернулась к бывшему директору, показывая парням, что разговор с ними окончен.
Танкистов-мушкетеров дважды просить не потребовалось, прочитав на лице обожаемого наставника, что он их тоже не задерживает, выкатились за дверь и даже сильно не топали — на цыпочках с крыльца спустились.
Павлов сумрачно откинулся на спинку кресла, сложил пальцы в замок и выжидательно поглядел на гостью.
Пожалуй, во взгляде мужчины не было мольбы или просьбы. Пожалуй, он уже понял, что в дом его зашла не тривиальная пенсионерка, которой надо все на пальцах еще раз объяснить, а особа вдумчивая, с зорким взглядом и пытливым разумом. Подобным людям не надо бестолково объяснять, подобные особы сами делают выводы из увиденного и торопить их не стоит.
Надежда Прохоровна молчала минуты две, задумчиво гоняя по лбу морщины. Потом наконец спросила:
— Когда думаешь детский дом за озером открывать?
Павлов повращал большие пальцы внутри ладоней.
— Пока не могу сказать точно. Нам помогает один хороший человек — генерал-лейтенант в отставке, сам бывший детдомовец, суворовец… Если все пройдет как надо, в начале августа надеемся начать внешние работы, зимой провести внутренние… Хотелось бы надеяться, что к следующему учебному году главный корпус будет готов. Если, конечно, Министерство обороны подключится и направит стройбатовцев…
— Бог тебе в помощь, Герман Аркадьевич, — сказала баба Надя и поднялась с дивана. — Пойду я. Матрена небось совсем меня потеряла…
— Спасибо, — одним словом поблагодарил преподаватель, но, уже стоя в сенях, замялся перед дверью. — Надежда Прохоровна, я ведь не могу отправить мальчишек в город… Просто — некуда. Эти чертенята удумали остальные две квартиры на лето тоже сдать, на вторую машину деньги копят… Днем на прополке в совхозе работают, стараются… Они сюда приехали мне помогать! Я им рад и…
— Да ладно тебе, Аркадич, — оборвала его Надежда Прохоровна. — Считай — забыли.
И вот ей-богу! Говоря «забыли», Надежда Прохоровна совсем не думала о «Ворошиловском стрелке» Матрене с незарегистрированным дедовым ружьем! О двустволке она вспомнила, только когда вошла к золовке и застала ту в горнице за столом. Матрена любовно полировала стволы двустволки.
«Наверное, зря ночью пожалела, пугать не стала, — расстроилась Надежда Прохоровна. — Придется вечером потолковать…»
— Оставляй-ка, Мотя, вооружение, — сказала вслух, — и пойдем к Сычам. Те на обед позвали.
— По-городскому? — любознательно прищурилась Пантелеевна. Почему-то обеды под рюмочку завсегда в Парамонове «по-городскому» прозывались.
— А как же — все чин чином. И Карпычу звони, пусть тоже присоединяется.
Пока Пантелеевна убирала двустволку и ветошь, Надежда Прохоровна подключила разрядившийся мобильник к розетке и позвонила Алешке, собираясь обрадовать старшего лейтенанта — не волнуйтесь, мол, жива, здорова, телефон нашелся…
Но никто, оказывается, и не собирался волноваться. «Безлошадный» профессор Савельев уговорил автовладельца Бубенцова поехать на дачу к знакомому доценту, где все выходные близкие Надежды Прохоровны купались и ловили рыбу, загорали и шашлыки жарили. Отрывались, одним словом.
Надежда Прохоровна порадовалась за друзей и никакими заданиями Алешку нагружать не стала, спросила только как бы невзначай:
— Твой Дулин вроде в отпуск собирался?
— Угу, — ответил новоявленный оперативник. — В Анталию с семьей уехал, просил звонить только в крайнем случае. У вас к нему какое-то дело?
— Нет, так спросила…
Баба Надя попрощалась с Алексеем, подумала секунд пятнадцать и решила — случай у нее, может быть, и крайний, но разговор-то долгий. Вдруг разорится майор на роуминге? И если уж палить из пушек по воробьям, то лучше всего пригодится муровский Суворин.
Надежда Прохоровна набрала номер Сергея Михайловича, прослушала вежливое сообщение о том, что телефон абонента находится вне зоны досягаемости, и решила — увидит подполковник оставшийся без ответа вызов заслуженной старушки Губкиной — сам отзовется.
А не отзовется — Бог ему судья. Сама как-нибудь с местными властями управится, не впервой. Паспорт теперь на месте, Матрена с Карпычем под боком, никто заместо Розы Романовой в кутузку не упрячет…