Оксана Николаевна Обухова
Садовник для дьявола

Часть первая

Профессор Савельев не выносил плавающих в какао молочных пенок.

Не любил всяческих быстрорастворимых новомодностей. Вадим Арнольдович предпочитал «Золотой ярлык» от фабрики «Красный Октябрь» и в этом был консервативен.

Софья Тихоновна, потакая капризам мужа, варила какао по старинке – в эмалированной кастрюльке, процеживая, остужая, следя, чтобы наивреднейшие пенки не попадали в кружку…

Молоко обещало скоро убежать. Белая пена скапливалась вдоль стенок кастрюльки…

Трубка телефона, лежащая на кухонной тумбе, зазвенела в момент, когда Софья Тихоновна уже держала над кастрюлькой полную ложку коричневого порошка.

Вздрогнула. И порошок частично просыпался на плиту.

Схватила телефон и, зажимая его между плечом и ухом, размешивая в молоке то, что осталось после рассыпания, сказала:

– Слушаю! – выключила конфорку и добавила более сердечно: – Алло.

– Доброе утро, – отозвалась трубка смутно узнаваемым голосом. – Софья Тихоновна?

– Да, доброе утро.

– Это Вера Анатольевна Кузнецова… – представился голос, и Софочка машинально кивнула, едва не выронив трубку прямиком в кастрюлю. – Помните меня?

По сути дела, профессорской женой Софья Тихоновна была, прямо скажем, новоиспеченной, в академической среде еще «нераскручен-ной», но седую чопорную вдову то ли архитектора, то ли строителя вспомнила сразу же. Они познакомилась на юбилее одного из коллег Вадима Арнольдовича, потом пару раз встречались в домах общих друзей. Кажется… кажется, к науке как к таковой Вера Анатольевна отношения не имела, ее уважительно рекомендовали бизнес-леди и обращались за советами по вопросам экономики.

…Две пожилые дамы чинно поболтали о друзьях, погоде и ревматизмах – Софья Тихоновна за это время успела отнести какао мужу, – голос Веры Анатольевны звучал как-то нетипично скованно и глухо, она явно выжидала удобного момента. И Софья Тихоновна помогла ей вопросом:

– У вас ко мне какое-то дело, Вера Анатольевна?

Спросила, по сути не надеясь на утвердительный ответ. На памяти Софочки вдова архитектора-стоителя относилась к женщинам, решающим проблемы самостоятельно, и вряд ли ей требовался совет от бывшей библиотекарши, нынче пенсионерки мадам Савельевой.

– Да, – тем не менее прозвучало в трубке. – Софья Тихоновна, в доме у Стельновых Вадим Арнольдович говорил, что на досуге вы небезуспешно занимаетесь расследованием преступлений. Это правда?

Жена профессора как вкопанная остановилась посередине коридора – в этот момент она мчалась на кухню за маслом и ножом – и некоторое время соображала: а в чем подвох?

Примерно месяц назад, на дне рождения господина Стельнова, застольный разговор коснулся необычных хобби. Вадим Арнольдович тогда сразил общество наповал, заявив, что самое нетривиальное хобби имеет его супруга – на досуге она расследует убийства.

Софочка смущенно постаралась свести все к шутке, но кое-кто, по всей видимости, принял заявление подвыпившего профессора всерьез.

– Не совсем так… – промямлила некогда скромная библиотечная мышка.

– Софья Тихоновна, – с напором произнесла Кузнецова, – ответьте прямо: вы уже расследовали убийства?

– Да, но это…

– Мне нужна ваша помощь. Совет, – перебила неловкое блеяние Вера Анатольевна. Еще при первом знакомстве Софья Тихоновна отметила, что дама-бизнесмен не любит экивоков, четко строит фразы, вопросы лепит в лоб, на взгляд тишайшей Софочки, немного по-мужски. По сути. – Три дня назад был убит мой младший сын Геннадий. В убийстве обвинили садовника. Он арестован. Но я не верю, что этот мальчик виновен.

– Но право, я…

– Софья Тихоновна, вы не могли бы ко мне приехать? Мне просто необходим совет сведущего человека.

Софья Тихоновна прижалась спиной к стене коридора, поймала свое отражение в зеркальной дверце огромного шкафа-купе: растерянная, даже обескураженная, глаза блестят серебристыми никелированными пятачками и мысли в них не видно…

– Вера Анатольевна, говоря о том, что я умею распутывать преступления, Вадим Арнольдович несколько преувеличил. Навесил мне чужие доблести. Преступления раскрывает моя ближайшая подруга Надежда Прохоровна, я только оказываю ей посильную помощь…

– Надежда Прохоровна сейчас свободна? – сразу вцепилась в рога бизнес-дама, и Софья Тихоновна невесело усмехнулась. Пожалуй, Вера Анатольевна приняла пенсионерку бабу Надю за славного сыщика из детективного агентства, заваленного предложениями, слезными мольбами клиентов…

– Вера Анатольевна, моя подруга и соседка Надежда Прохоровна Губкина совсем свободна. Она пенсионерка. Работала крановщицей мостового крана на заводе…

Как бы ни любила свою Наденьку Софья Тихоновна, но трезво оценивать обстановку умела всегда: вдова архитектора Кузнецова и вдова работяги Васи – несовместимы вовсе. Представить невозможно больших антиподов! Надежда Прохоровна – очень пожилая любительница криминальных сериалов и книжек в обложках, всю жизнь прожившая бок о бок с Софочкой в коммунальной квартире, – никак не монтировалась со стальной, лощеной Верой Кузнецовой. Тут надо отдавать отчет: умозрительные заключения, высказанные корявеньким языком дражайшей Наденьки, Вера Анатольевна вряд ли воспримет всерьез. От Кузнецовой за версту несет породой, она умна, надменна…

Хотя… о какой надменности может идти речь, когда твой сын убит?

– Хорошо, Вера Анатольевна, я поговорю с Надеждой Прохоровной. Надеюсь, она не откажет.

– Спасибо. Буду ждать вашего звонка.

…Уговаривать Надежду Прохоровну не пришлось совершенно.

Окрыленная недавними сыщицкими успехами, баба Надя выслушала Софу, прямо скажем, с суровым удовольствием на лице. Просьбу восприняла всерьез. И кажется, в отличие от Софьи Тихоновны, нисколечко не сомневалась, что может быть полезной.

Какие сомнения, когда сам – сам! – майор Дулин, глава районного убойного отдела, воспринимает бабу Надю в абсолютнейший серьез!

Надежда Прохоровна надела парадно-выходное платье в желтых лилиях по зеленому полю, мазнула по губам помадой и сменила тапки на удобные матерчатые туфли.

– Готова, поехали, – сказала, оглаживая перед зеркалом платье на крепких пенсионерских боках, и у Софьи Тихоновны тихонько сжалось сердце.

За последнее время Надежда Прохоровна, слов нет, привыкла к обществу ученых гостей Вадима Арнольдовича. Многие из них находили ее трезвой и рассудительной, кое-то – занятной; Надежда Прохоровна, абсолютно чуждая всяческих реверансов, лупила в лоб не хуже Веры Анатольевны.

Как они сойдутся?!

Знаменитый дачный поселок неподалеку от Москвы практически полностью захватила новая бизнес-элита. С хорошо охраняемой территории почти исчезли дощатые заборы – сплошь высоченные да каменные пошли, с виднеющимися из-за них могучими домами под черепичными крышами. Между заборами пролегли отлично ремонтированные дорожки, возле ворот стоят всяческие «мерседесы», дети на великах гоняют такие нарядные…

Надежда Прохоровна крутила головой и сравнивала жилища местных богатеев с коттеджным поселком профессорского племянника Ромки. Еще года полтора назад каменный двухэтажный дом Романа сразил Надежду Прохоровну наповал. Во времена ее молодости самый приличный дачный домик был у завхоза стоматологической клиники Бориса Моисеевича. Тогда его шитый тесом – не фанерой! – домик на фоне остальных «курятников» смотрелся Ливадийским дворцом… Приличный, свежеокрашенный, с флюгером на крыше… Лужайки (!). Два выгоревших шезлонга возле утопленной в землю чугунной ванны. На глади ванны-пруда пластмассовый лебедь с обкусанным собакой алым носом.

Помнится, привезли тогда Надя и Вася Губкины презент завхозу – грампластинку с записью голоса итальянского мальчика Робертино Лоретти. И вечером, когда все шашлыки были съедены, а вино еще не выпито, тек над флюгерной крышей сладкий мальчишеский голосок, и плакал Борис Моисеевич над «соля миа», роняя слезы в миску с огуречным салатом… Говорил о теплом южном море и пылких загорелых красавицах, что ждут не его, не его, не его…

А через год свалил на жаркую историческую родину.

Шикарную дачу с флюгером купил у него директор овощного магазина.

Надю и Васю Губкиных на новоселье, разумеется, не пригласили – не по чину было, господа. Но навсегда тот дачный домик остался в памяти Надежды Прохоровны неким эквивалентом соизмерения богатства…

А тут, а нынче, оно покруче выходило. Тут, в научно-писательском поселке, еще в стародавние времена (когда на Ромкином участке только болотистое поле размещалось да пни произрастали, а Борис Моисеевич только-только успел чугунную ванну в торф участка вкопать) вокруг домов росли березы и елки. Эти елки помнили еще патефоны и папиросы «Герцеговина Флор», керогазы, примусы и дружеские соседские застолья под комариный звон до первых петухов… «Оттепельные» разговоры тоже помнили, еще не забитое «шумелками» заграничное радио…

Нынешние внушительные строения за каменными заборами на примусы и «оттепельные» застолья никак не намекали – внушали робость. А этого чувства Надежда Прохоровна категорически не выносила. Воспитанная в духе строителей коммунизма, Надежда Прохоровна до седых волос верила в гегемонию пролетариата и до сих пор считала, что на подобные дома можно заработать только воровством да ловкостью, а никак не умом и деловой хваткой.

Софья Тихоновна, с трепетом ожидающая знакомства бабы Нади с надменной архитекторской вдовой, торопливо вносила корректировки в бабы-Надино мировоззрение:

– Я тут с Вадимом переговорила… Муж Веры Анатольевны еще в советские времена был очень известным архитектором. Его работы признаны во всем мире, проекты и сейчас в учебниках по архитектуре печатаются…

– Сонь, ты что – переживаешь? – Надежда Прохоровна не зря прославилась, как местная мисс Марпл. Ловкий ум бывшей крановщицы мгновенно вычислил причину суетливого лопотания подруги. Бабушка Губкина тяжело поворочалась на заднем сиденье такси, сложила руки под массивной грудью… – Я, Соня, не тупая, понимаю – кто чего достоин… Не балаболь без толку.

Софья Тихоновна прикрыла глаза — не балаболь без толку…

Несовместимы, нет – несовместимы!

Тут же открыла глаза, покосилась на дорогую Наденьку – никогда и никому Софья Тихоновна не позволит обидеть любимую подругу даже взглядом! Подруга умница и чудо, а некоторую ее бестактность – чего уж душой кривить, имеет место быть – всегда можно смикшировать… У Верочки Анатольевны сын погиб, Надюша в самом деле может быть полезна…

Вера Анатольевна встретила гостей в большой гостиной старого, удивительно обветшалого дома. Проходя по участку в сопровождении горничной, видя два хороших новых дома, Софья Тихоновна никак не ожидала, что жилище успешной бизнес-леди может оказаться таким неухоженным. Дом походил на заблудившегося в запутанном саду старого ловеласа – когда-то красивый и по прежним временам даже кокетливый, он превратился в укоризненный артефакт. Укор новехоньким соседям.

В квадратной гостиной с большим окном и выходом на террасу стояла хорошая мебель – резная, дубовая, прочная. Посудные шкафы ломились от запылившейся дорогой посуды, фарфоровых статуэток, шкатулок. Огромный шелковый ковер почти не вытерся. Совершенно пыли не было только на многочисленных фотографических рамках, стоящих повсюду и развешанных по стенам, и нескольких картинах, писанных акварелью и маслом. Внутри стеклянных горок лежала пыль, пыль, пыль…

Вера Анатольевна, заметив, что Софья Тихоновна разглядывает одну из статуэток, произнесла:

– Это Гарднер. Когда-то у этого бисквитного пастушка была пара. Но наша прислуга так небрежно обошлась с пастушкой… Теперь она дожидается отправки на реставрацию.

Понятно. Пышное обилие пыли нашло объяснение – хозяйка поссорилась с домработницей, разбившей раритетную пастушку из бисквитного фарфора, теперь, по всей видимости, протирает ценности сама, да руки не всегда доходят…

Надежда Прохоровна, не большая любительница тонкой посуды и прочей дребедени, села в кресло с деревянными подлокотниками, к ней тут же, ковыляя на кривеньких лапках, подошла толстая кудрявая собачка. Упитанное розовое тельце просвечивало сквозь жидкие белые кудряшки, болонка походила на заволосатившийся батон псевдодокторской колбасы с щедрым добавлением красителя.

Вздохнув, как бурлак, сбросивший лямку, болонка села напротив бабы Нади и уставилась на нее выпуклыми слезящимися глазами. Серьезный и грустный взгляд собаки заставил Надежду Прохоровну потянуться за печеньем из вазочки на низком чайном столике, но Вера Анатольевна ее остановила:

– Не надо, Надежда Прохоровна. У Таисии диета. Она об этом знает, так что не обидится.

Собачка, видимо, поняла, о чем разговор. Вздохнула снова по-бурлацки и поплелась на коврик-подушечку, положенный у ножек высокого удобного кресла хозяйки.

Все приветствия были сказаны, ненужности произнесены, а чай предложен. Вера Анатольевна приступила к делу.

Привычно опустив руку вниз и найдя пальцами теплую собачью голову и поглаживая ее, Вера Анатольевна начала рассказ:

– Три дня назад, возле садовой сторожки, мимо которой вы проходили, в шесть часов утра был найден мертвым мой младший сын Геннадий.

Собачка, чувствуя волнение хозяйки, негромко заворчала.

– Ему перерезали горло садовым ножом. Нож потом нашли в бочке, где скапливается дождевая вода. Орудие убийства принадлежит нашему новому садовнику Денису. Он арестован.

Четко выложив факты, Кузнецова замолчала, сделала лицо непроницаемым, и только по глазам, блестящим от подступающих слез, позволила догадаться: ей говорить, вспоминать невыносимо.

Софья Тихоновна беспомощно посмотрела на Надежду. Расспрашивать убитую горем мать неловко… Может быть, Наденька… может быть, найдет…

Но случай, видимо, не тот. Честь начинать расспросы была отдана той, кто более знаком с хозяйкой дома.

– Вера Анатольевна, – неловко вступила Софа, – по телефону вы сказали, что не верите в виновность Дениса… Почему?

Едва владея сведенными в напряжении лицевыми мышцами, вдова архитектора произнесла:

– Этот мальчик не убийца.

– А почему его арестовали?

– Он жил в этой сторожке, ему принадлежит орудие убийства, он первым обнаружил тело.

– А мотив?

Своеобразное хобби любимой Наденьки научило тишайшую Софью Тихоновну некоторым премудростям сыщицкого ремесла: три кита расследования – возможность, орудие, мотив – не плавают отдельно.

– Мотива я не вижу, но он не исключен. Мой сын крайне неприязненно относился к садовнику, могла вспыхнуть какая-то ссора… – Вера Анатольевна запнулась. – И я бы вполне приняла ее как факт, если бы… если бы на руках и теле Геннадия были обнаружены хотя бы малейшие следы завязавшейся потасовки. Их нет. А поверить в то, что Денис просто так, исподтишка, из-за спины мог перерезать горло – не могу. Геннадий крепкий, взрывной мужчина. Он мог полезть в драку первым, и уж поверьте, тогда бы на лице Дениса остались хоть какие-то отметины. Но их нет. И у Геннадия кулаки не сбиты…

– И вы только поэтому не верите в виновность Дениса?

– Нет. – Вера Анатольевна подняла голову, посмотрела на потолок, на большую хрустальную люстру. – Я вообще не верю, что этот мальчик способен на убийство.

– Он давно у вас работает?

– Чуть более двух недель.

– И вы считаете, что успели хорошо его узнать?

Вдова архитектора внимательно посмотрела на гостей:

– Мне кажется, за семьдесят шесть лет я успела научиться понимать в людях. Денис – не убийца.

Вера Анатольевна хорошо помнила то утро. В начале седьмого начала беспокоиться Таисия. Старая, почти глухая собачка поставила передние лапки на кровать хозяйки и стала тыкаться в ее щеку холодным, мокрым носом. Скулить.

Вера Анатольевна подумала, что Тасе срочно нужно выйти в сад «по делам». Накинула халат на пижаму и поспешила на крыльцо. Взяла собачку на руки – болонка уже давно не могла самостоятельно спуститься по ступеням высокого крыльца, – бросила невнимательный взгляд по сторонам…

Вдалеке, почти скрываемый ветвями старых деревьев, из-за сторожки выходил Денис. Что-то в его движениях показалось Вере Анатольевне странным, она задержалась на крыльце, дождалась, пока парень ее заметит и подойдет…

Таисия вырывалась из рук как сумасшедшая! Скулила, рыдала…

– По словам медицинского эксперта, Геннадия убили примерно в половине третьего ночи. Денис нашел тело в шесть. У него было время убежать или как-то изменить картину преступления – избавиться от ножа, от следов крови на одежде… Он этого не сделал. А я поверить не могу, что парень, совершив убийство, чего-то ждал почти четыре часа и лишь потом, в испачканной одежде, «случайно» попался мне на глаза.

Еще Вера Анатольевна могла бы добавить: когда скованного наручниками Дениса проводили мимо нее, парень, остановившись на секунду, сказал: «Вера Анатольевна, вы верите?! Вы верите, что я не убивал вашего сына?!»

Тогда, сраженная горем, она ничего не ответила. Но наверное, навсегда запомнила глаза садовника – он не убийца. Глаза не врали.

И сейчас ничего рассказывать не стала. Симпатии и антипатии не пришивают к делу. Парень попросту напоминал ей старшего сына – такой же увлеченный, такой же вдохновенный, горящий… Вера Анатольевна любила талантливую молодежь и отдавала себе отчет, что она – предвзята. И потому – вступилась. За парня, на которого ополчился весь свет.

– Вера Анатольевна, на ваш участок мог проникнуть посторонний? – воткнулся в думы голос

Софьи Тихоновны. – Может быть, Геннадий наткнулся на грабителя…

– Совершенно исключено. Наш поселок хорошо охраняется. Участок с трех сторон окружают участки соседей, вдоль заборов густые посадки либо клумбы. На них нет следов. Извне никто не проникал.

– А через ворота? Если вор опытный и ловкий?

Кузнецова невесело усмехнулась:

– Опытного и ловкого вора засняли бы камеры наблюдения нашего соседа напротив – газовика Непряхина. У него личная охрана, камеры отслеживают периметр и подъездную дорогу. Милиционеры проверили – все камеры исправны, никаких посторонних людей не засняли.

Поставив увесистую точку в вопросе о посторонних, Вера Анатольевна повернула лицо к окну и замолчала, прокручивая на пальце массивное кольцо с сапфиром.

Тактичная жена профессора смотрела на нее с тревогой – Кузнецова побледнела, под левым глазом билась синяя набрякшая жилка – и никак не могла приступить к следующему напрашивающемуся вопросу. Посмотрела на Наденьку.

Эту постоянную игру в переглядки Вера Анатольевна заметила, едва две непохожие подружки появились в этой гостиной. Изящная, словно акварелью выписанная кудрявенькая Софья Тихоновна нисколько не походила на простонародную, комично серьезную Надежду Прохоровну. (От общих знакомых Вера Анатольевна знала – жена профессора Савельева весьма дворянских кровей будет.) Ширококостная пенсионерка-крановщица, с объемной грудью, крупным носом, сурово поглядывала по сторонам и благосклонностью одаривала только Тасю. Она почти не разговаривала – присматривалась, и полностью передала бразды правления беседой милой Софе.

Но было заметно: каждый вопрос Софья Тихоновна предваряла незаметным, из-под ресниц, взглядом на Надежду Прохоровну. Ждала подсказок. Одобрения.

И вот теперь, подойдя к самой щекотливой теме, беспомощно и откровенно смотрела на подругу.

Та покряхтела чуть слышно, сложила руки под массивной грудью, и Софья Тихоновна, видимо ободренная этим кряхтеньем, произнесла:

– Вера Анатольевна, а кто вообще в ту ночь находился здесь?

– Мои сыновья Геннадий и Павел, – тяжело выговорила вдова архитектора, – мои невестки Елена и Катарина. Дочь Геннадия от первого брака Серафима. Я, Денис.

– Шесть человек, – пробормотала Софья Тихоновна, покосилась на бабу Надю. – Вы кого-нибудь можете подозревать?.. Простите…

– Нет, – четко ответила Кузнецова. – Если бы я кого-то подозревала, то разговаривала бы сейчас со следователем, а не настаивала на вашем приезде.

– Значит, посторонний сюда проникнуть не мог… Были только ваши близкие… А каков мотив мог быть у кого-то из родственников?.. Простите… Кто-нибудь из семьи мог желать смерти Геннадия?

Надежда Прохоровна незаметно дирижировала сгорающей от неловкости Софочкой, Вера Анатольевна внутренне усмехнулась – как, однако, странно у этих сыщиц заведено – и ответила просто, по сути:

– Денежный мотив практически исключен. Из-за денег или наследства могли убить меня или Павла, но не Геннадия.

– Почему? – впервые за разговор подала голос Надежда Прохоровна.

– В финансовом плане Геннадий совершенно безынтересен. Фирма, на которой работают сыновья, до сих пор безраздельно принадлежит мне…

– Почему?

Надежда Прохоровна начала «копать», в ход вступила «тяжелая артиллерия», бомбила прицельно и беспощадно по болевым точкам. Деликатнейшая Софья Тихоновна даже съежилась, но тем не менее отдала разговор в бестрепетные, когда-то мозолистые руки бывшей крановщицы. Она сама сумела б эдак вряд ли…

– Почти четверть века назад я и мой муж Алексей Дмитриевич основали архитектурное бюро. Я, как финансист, взяла на себя вопросы экономики и делопроизводства, не вмешивалась в творческий процесс. После смерти Алексея Дмитриевича фирма полностью перешла ко мне.

– Сыновьям он ничего не оставил?

– Мы купили им по квартире. Еще давно. Единственным владельцем предприятия осталась я.

– Почему?

Услышав в третий раз это назойливое, бьющее по ушам «почему», Софья Тихоновна не просто съежилась, а растворилась в мягком плюшевом кресле без остатка и подняла очи горе. Так упорно ковыряться в семейных спорах она не позволила бы себе никогда! На подобную бестактность способна только ее стенобитная, бронебойная Наденька!..

И в этом ее сила.

И пожалуй, право.

Вера Анатольевна сама вызвалась на этот разговор, сама пригласила пожилую сыщицу в свой дом, значит – должна быть готова к подобного рода бесцеремонности.

– Так решил Алексей Дмитриевич.

– Он не доверял сыновьям?

Ох!

Но Вера Анатольевна впервые улыбнулась. Склонила набок ухоженную голову, то ли кивнула, то ли отрицала.

– Это старая история… Когда родился Геннадий, Павлу было четыре года. Я была занята пеленками-распашонками, Павел везде ездил с отцом… Алексей рано заметил в сыне талант. Он много времени посвятил его раскрытию…

– А Гена?

– Геннадия Бог наградил не так щедро. И может быть… я совсем этого не исключаю… в том была наша вина. Родительская. Алексей слишком увлекся воспитанием старшего сына, они сблизились… Геннадий чувствовал себя обделенным… Наверное. Так получилось, что между нашими сыновьями позже возникло соперничество. Геннадий постоянно рвался что-то доказать отцу… показать, что тоже достоин его фамилии…

– Ревновал? – напрямую врезала баба Надя.

– Да. И иногда это мешало делу. Лет десять назад Павел основал личную мастерскую. Окружил себя талантливой молодежью… Сейчас эта студия приносит едва ли не больший доход, чем семейное предприятие. Павел абсолютно независим финансово. Он развивается, постоянно начинает что-то новое, интересное… Десять лет назад Геннадий его не понял – зачем своими руками воспитывать, продвигать конкурентов? Я в то время уже почти решила переписать предприятие на сыновей, но… – Вера Анатольевна грустно покачала головой, – остереглась. Оставила за собой последнее слово. Иногда и теперь мне приходится разрешать конфликты сыновей практически волевым, приказным порядком… Точнее – приходилось…

Женщины немного помолчали. В полнейшей тишине из-за кресла Веры Анатольевны доносился всхрап-всхлипывание собачки…

– Сыновья совсем рассорились? – тихонько спросила бабушка Губкина.

– Нет, – словно очнулась Кузнецова. – Я бы не сказала. Просто их соперничество могло навредить делу, а это дело для меня дорого. Как память.

– Понятно, – внушительно кивнула Надежда Прохоровна.

– Убийство брата для Павла не аргумент.

– А если бы наоборот?

Ох била баба Надя, ох била! Софья Тихоновна с ужасом ждала отповеди – о чем вы говорите, любезная?!

Не дождалась.

– Отнюдь не аргумент. Не точка в споре, так как это глупо.

Надежда Прохоровна пожевала губами, хмуро поглядела на хозяйку дома:

– Но ведь кто-то же убил. За что?

– Не понимаю. Ни у кого из моей семьи не может быть мотива. Ни финансового, ни личного. Геннадий мог быть вздорным, мог скандалить, у него болезненно ранимое самолюбие… Но… Убивать? Зачем?! Не понимаю…

– А какие отношения у него с женой?

– С Леночкой? Леночка – чудо! Наш ангел-хранитель. Когда в автомобильной аварии погибла первая жена Геннадия – Анечка, он сам сильно пострадал, почти год провел в постели. Я тогда тоже свалилась с инфарктом… Леночка практически выходила нас обоих.

– Они были раньше знакомы?

– Нет. Леночка была моей сиделкой в больнице. После выписки я предложила ей переехать сюда – мы как раз только закончили строительство двух соседних домов, – она полностью взяла на себя все заботы. Ухаживала за мной, за Геной, присматривала за его детьми. Серафиме тогда было одиннадцать лет, Диме шел шестой… Предложение Геннадий сделал уже позже, где-то через год.

– Влюбился?

Вера Анатольевна впервые смутилась от прямого вопроса:

– Не думаю, что Гена был сильно влюблен. Скорее… скорее, Леночка его устраивала. Она девушка из очень простой семьи, работящая, приветливая… Она просто оказалась вдруг необходима, понимаете?

Еще бы. Когда на тебя свалилось разом: смерть жены, больная мать, сам хворый да двое деток – за любую сиделку схватишься.

– А другая невестка что ж – не помогала?

– Катарина? – Вера Анатольевна поморщилась. Имя второй невестки она произносила совсем с другой интонацией, чем когда говорила о Лене. – Катарина не в состоянии приглядывать за собой. Точнее, ее хватает только за собой приглядывать. – Отвернулась к окну, немного помолчала. – Вы обратили внимание, как неравномерно разделен наш участок?.. Еще недавно на месте дома Павла и Кати стоял дом ее родителей – мы были соседями по даче. Ян Вацлович был довольно успешным дипломатом, долгое время работал в Швейцарии, потом во Франции… Там, где сейчас разбиты лужайки с клумбами, когда-то располагался теннисный корт, к соседям приезжали гости – артисты, писатели, дипломаты… Катарина была звездой нашего поселка. По ней сохли все окрестные мальчишки, как же – парижанка. Своими французскими нарядами она сводила их с ума… – Вера Анатольевна взяла со столика чашку, сделала глоток чая. – Я немного дружила с матерью Кати – Эммой. Ян Вацлович был не слишком приятным человеком – заносчивым… Он не сумел вписаться в новую действительность, слишком рьяно поддержал ГКЧП, потом пытался даже застрелиться. В общем – все пошло прахом. Какое-то время Эмма с Катей даже бедствовали. – В тонких морщинистых пальцах Веры Анатольевны дрогнула недопитая чашка, она аккуратно поставила ее на блюдце. – Я очень удивилась, когда Павел объявил, что женится на дочери соседей. Он был немного старше, никогда не входил в круг ее поклонников. Хотя, – Кузнецова повела плечом, – как раз это невнимание с его стороны и могло сыграть решающую роль – из всех навязчивых кавалеров Катарина выбрала моего сына…

– У них есть дети?

– Да, двое. Близнецы Семен и Ян. Мальчики учатся за границей, должны вернуться через две недели. Младший сын Геннадия Дмитрий тоже учится не здесь и тоже приедет в это же время.

– А Серафима где учится?

– Серафима? – У Веры Анатольевны была странная манера повторять вопросы и имена. Складывалось впечатление, будто она с трудом меняет направление мыслей и якорем бросает имена. – Серафима наше наказание. Она нигде не учится. Дважды пыталась поступить в театральное – провалилась. Сейчас несколько раз в неделю ездит на какие-то курсы, берет уроки актерского мастерства, готовится к поступлению на этот год.

Надежда Прохоровна уже некоторое время пристально смотрела в окно, Вера Анатольевна проследила за ее взглядом – в саду, возле плавно изогнутой клумбы, работал невысокий русоволосый мужчина.

– Это Василий, – пояснила Кузнецова, – наш прежний садовник. Он и его жена Лидия работали у Катарины несколько лет, потом произошла какая-то странная история с кражей продуктов, Катарина их уволила и на место Василия взяла Дениса. Домработницей на время была женщина, раньше помогавшая Лидии при большом стечении гостей.

– А что за история с продуктами?

Вера Анатольевна брезгливо сморщилась:

– Я не вникаю в кухонные дрязги. Достоверно знаю только одно: Василий и Лида Игнатенко вернулись сюда за какими-то забытыми вещами тем же утром. Сами они с Украины, на лето для детей и бабушки сняли комнаты в доме у нашей молочницы и, так как деньги были уплачены вперед, остались в Подмосковье. Подыскивали новую работу, случайно заглянули практически в момент ареста Дениса, Катарина взяла их обратно.

– Простила?

– Катарина слишком ленива, чтобы обивать пороги агентств по найму прислуги.

– А где же она нового садовника нашла?

– Еще одна странная история. Запутанная. Почти сразу после смерти Геннадия мне сделалось плохо, хотели даже в больницу увезти, да Лена отстояла. В общем, по сути говоря, я практически не касалась трагического происшествия. Только сегодня почувствовала себя лучше и сразу позвонила вам. Думаю, позже мы вместе попробуем внести ясность в историю найма садовника. Кажется, Лена что-то знает.

– Я могу взглянуть на место преступления?

От слов Надежды Прохоровны плечи архитекторской вдовы передернулись, уголки губ плаксиво поползли вниз, но довольно быстро Вера Анатольевна справилась с волнением:

– Да. Конечно. Вас проводит туда Елена. – Взяла со столика мобильный телефон и набрала номер. – Леночка, ты не могла бы прийти ко мне?.. Да, хорошо, жду. – Положила телефон обратно, молча посмотрела на своих гостей. Замялась. – Софья Тихоновна, Надежда Прохоровна. даже не знаю, как сказать. Вы не могли бы остаться у меня какое-то время? Обе или кто-нибудь.

Софья Тихоновна открыла рот. Но тоже не слишком торопилась со словами.

– Я понимаю! – воскликнула лощеная дама, с которой, по правде сказать, за последние дни лоск немного смылся. Не вовсе, не до конца – такое невозможно, поскольку порода не позволит, – но все же сегодняшняя Вера Анатольевна мало походила на ту невозмутимую мадам, что встретилась когда-то Софе. – Понимаю – ваше расследование может ни к чему не привести! Но дело не в этом, вернее – не только в этом. Сейчас мне необходима компания человека непредвзятого, с трезвым, свежим взглядом. Понимаете?

Софа перевела растерянный взгляд на Наденьку, та с комичной торжественностью закрыла оба глаза.

– Кажется, – разгадала пантомиму профессорская жена, – Наденька не против. Я, простите, не смогу. Вадим Арнольдович на больничном, как все мужчины с насморком, ужасно капризен.

По сути дела, ничего не сваливая на насморк мужа, Софья Тихоновна могла бы сказать прямо: «Профессор меня убьет, если узнает, что ввязалась в новое расследование».

И даже если не убьет, то дома запрет обязательно. Выбросит ключ в унитаз, сольет за ним полный бочок воды и сам займет место охранника у входной двери. Профессор-востоковед категорически не принимал увлечения двух стародавних подружек, считал – любое расследование связано с копанием в грязном белье ближнего и априори признавал данное хобби неуместным. Ворчал, насмешничал – порой пытался привлечь внимание общественности к «смешному» хобби, – пытался увлечь неленивый ум бабы Нади кроссвордами. Но потерпел фиаско: Надежда Прохоровна Губкина никак не выносила проигрывать. В разгадывании кроссвордов она по всем позициям уступала бывшему библиотекарю Софье. Через два дня и три кроссворда Надежда

Прохоровна вернулась к любимым детективным сериалам и книжкам в мягких обложках.

Вот так-то вот.

А если уж сказать о профессоре Савельеве начистоту: Вадим Арнольдович элементарно боялся за жену, ввязывающуюся в криминальные разборки.

– Вы останетесь, Надежда Прохоровна? – с надеждой проговорила Кузнецова.

– Чего же не остаться. – Мадам Губкина поворочалась в кресле с грацией бегемота, прислушалась к легкому топотку, донесшемуся из прихожей.

– Знакомьтесь – Леночка, – представила входящую стройную, миловидную женщину Вера Анатольевна. – Леночка, это мои старинные приятельницы – Софья Тихоновна и Надежда Прохоровна. Я пригласила Надежду Прохоровну пожить у нас какое-то время, Надежда Прохоровна любезно согласилась.

Елена, не сказать чтобы с огромной радостью, оглядела суровую крупноносую бабушку в цветастом платье, пожалуй, с рынка. Мазнула взглядом по улыбчивой Софье Тихоновне.

– Кстати, Леночка. Наденька еще в школьные времена славилась умением распутывать самые странные загадки. – Прищурилась, посмотрела на недоуменно застывшую невестку. – Даже преступления. Ты ведь тоже не веришь, что Геннадия убил Денис?

Неожиданность всего, внезапность вопроса совсем сбили с толку симпатичную шатенку в темном, цвета горького шоколада платье. Елена подняла оба плеча высоко вверх, помотала головой:

– В уме не укладывается.

– И у меня, – проявила согласие свекровь. – Поможешь Надежде Прохоровне разобраться?

– С чем?! – Недоумение Елены возрастало.

– Отведи ее к сторожке, покажи то место. В общем – сама понимаешь.

– Ну-у-у… Как скажете, – обескураженно промямлила невестка. Не исключено, подумала: свекровь тихонько тронулась. Пока без буйства, но лиха беда начало… Приглашает в дом каких-то школьных Сонь и Надь, намекает на детективные способности нелепой бабки с поджатыми губами…

– Сделай, пожалуйста, как я прошу.

– Пойдемте, – не скрывая удивления, сказала Лена и, не дожидаясь «школьниц», пошла на выход.

С вершины высокого, с белеными каменными перилами крыльца открывался вид практически на весь участок. Сквозь не слишком густые ветви старых деревьев проглядывали оба новых дома, сторожка садовника неподалеку от гаража и ворот.

Софья Тихоновна легонько подтолкнула Наденьку в спину:

– Пойдем?

– Идите, я сейчас. Очечницу на столе оставила.

Неловко повернувшись, – колено хрустнуло, заныло! – Надежда Прохоровна заковыляла обратно в дом. Медленно прошла прихожую: Вера Анатольевна, сгорбившись, упирая локти в живот и поджав ноги, скорчилась в кресле.

– Э! Анатольевна! Тебе чего – плохо?! – забеспокоилась Надежда Прохоровна. Заторопилась, ходко подбежала к хозяйке.

Не разгибая спины, Вера Анатольевна повернула к гостье лицо.

Едва только попав в этот дом и увидев архитекторскую вдову, Надежда Прохоровна сразу нашла объяснение всем намекам и неловким лепетаниям Софочки.

Надежда Прохоровна не боялась – и Софа об этом знала – ни Бога, ни черта, ни милиционера, ни троллейбусного кондуктора.

Она сама мало кому спуску не давала!

Но вот в присутствии эдаких вот дамочек на Надю нападала непривычная немота. Язык лежал во рту – ни тпру ни ну. Валялся обморочным студнем, шепелявил, в лучшем случае косноязычно мямлил. Стыдобушка.

И главное – перед кем?! Надежда Губкина таких вот дамочек, что онеметь заставят, на дух не выносила!!

Сидят, понимаешь ли, в заводоуправлениях, – фу-ты ну-ты, ножки гнуты! – бумажки невесомые перебирают, а перед рабочим человеком нос дерут!

Белоручки!

Ругалась, кипятилась, но все в душе, но все в душе. Могла отчитать вслух где-нибудь в безликой очереди за дефицитной банкой лосося в томате, в заводоуправлениях не успевала конфузливый пот со лба утирать. Робела перед белоручками до полной омерзительной немоты, до немочи в ногах.

Такая вот напасть. Проклятие какое-то.

И получается, как ни крути, хозяйка дома Вера Анатольевна относилась к типу женщин, перед которыми Надежда Губкина смущалась исключительно. Не просто белоручка (секретарша с десятилеткой) – образованная начальница. Взглядом высечет похуже розги.

И потому первые полчаса молчала. Выкать привычки не было, тыкать смелости не хватало, сидела обвыкала – как тут примут?

Сейчас вошла в комнату и увидела не гордую начальницу, а женщину, убитую горем. Навзничь распаханную.

Положила ладонь на спину Веры Анатольевны, погладила:

– Ты это, Анатольевна. Держись. Так уж случилось. Тебе теперь о живых думать надо, вон их сколько вокруг тебя.

Вера Анатольевна сухими, невыплаканными глазами смотрела на пенсионерку-крановщицу и ничего не говорила. Даже не моргала.

– Держись, Вера, ты молодец. Я вот и представить не могу, кто бы еще так поступить смог.

– В смысле? – немного разогнулась Кузнецова.

– Ну. ты вот нас вызвала. Разобраться хочешь. А кто тебе садовник? Увезли, и ладно – родных не тронули, живи себе дальше.

– Дальше? – усмехнулась вдова архитектора, выпрямилась. – Надежда Прохоровна, в нашем возрасте, когда начинаешь задумываться о том, что тебя ждет на Небесах, нельзя держать на сердце неподъемный груз. С подобной тяжестью до Бога не взлетают. Назад, под землю, утянет.

– Так на то она правда-то и существует. Чтоб душа, значит, чистая была да легкая.

– Думаете?

– Да.

– А я вот думаю наоборот. Что, если мое решение эгоистично? Беспокоясь о собственной душе, я гублю земное существование кого-то из моих близких? Это ли не эгоизм? Не смертный грех гордыни?

– Эко тебя завернуло-то, – пробормотала баба Надя. – Справедливость, она ведь не выбирает, она для всех одна. Как искупление. Правда, Вера, она завсегда наружу выплывет. Если ее в себе прятать, только хуже будет – душу искалечишь да испоганишь.

Вера Анатольевна совсем расправила сведенные горем плечи, посмотрела в сочувственное, строгое лицо старой крановщицы:

– Спасибо, Надежда Прохоровна. Спасибо, вы очень хорошо меня поняли.

Словно заново приглядываясь к серьезной – совершенной ровеснице! – Вера Анатольевна подумала, что та невероятно похожа на ее любимую актрису – Фаину Георгиевну Раневскую. И голосом, и статью.

– Ты, Вера, это. Выкать перестань. Мы вроде как теперь две школьные подружки.

– Хорошо, – улыбнулась бизнес-дама. – Мне будет тяжело, но я постараюсь, Надежда Прохоровна.

Фу-ты ну-ты, ножки гнуты! Воспитанная. Как Софа. Та тоже не сразу к нормальному общению переходит.

У дальнего угла торца стороны сторожки стояла большая крашенная зеленой краской бочка для сбора дождевой воды, которую так любят комнатные растения.

Елена, обогнув домик, осталась на углу, лишь протянула руку вперед:

– Там. Гену нашли там, между бочкой и окном, – приложила согнутый указательный палец под нос – как будто от промытой дождя – ми газонной травы все еще шел запах крови ее мужа – и осталась стоять на плиточном пятачке у крыльца сторожки.

Софья Тихоновна опасливо вытянула шею и тоже дальше не пошла.

Надежда Прохоровна осторожно обогнула бочку: почти к самым ее бокам подступали колючие кусты крыжовника, высаженного вдоль забора, что отделял участок от соседских территорий. В образованном посадками уголке росла уже довольно высокая молодая вишня; как Денис разглядел лежащее за углом, за бочкой, тело – совершенно непонятно.

Наверное, этот же вопрос задали себе и милиционеры: что в шестом часу утра понадобилось садовнику за домом? Почему он за угол свернул? Зачем?

Скорее всего, он ответил что-то маловразумительное. Милиционеры словам не поверили и увезли садовника с собой.

Аккуратно обходя участок дерна, где три дня назад лежало окровавленное тело, Надежда Прохоровна прогулялась вдоль дома, заглянула в окно.

Сквозь чисто вымытые стекла виднелась комната, где теперь жили Вася и Лида Игнатенко. Их вещи лежали и висели повсюду – на стульях, на одежных плечиках, – в углу возле кухонной перегородки скучал приличный новенький телевизор.

– Интересно, – пробормотала баба Надя и повернулась к замершей Елене, к молчаливой Соне, – что здесь делал Гена? Ночью.

– Сама не понимаю, – оторвав палец от верхней губы, призналась новая архитекторская вдова. – У нас разные спальни – Гена храпит, – я не слышала, чтобы он выходил. Меня и утром-то еле разбудили.

– Еле разбудили? – попросила уточнить сыщица Губкина.

– Да. Я никогда так крепко не сплю, обычно просыпаюсь от малейшего шороха.

– А остальные?

– Вера Анатольевна тоже спала крепче обычного. Таисия ее носом в щеку растолкала, раньше только тявкнуть хватало.

– Сима, Катя, Павел? – четко, одними именами оформила вопросы сыщица.

– Надежда Прохоровна, – неожиданно улыбнулась Елена, – упаси вас бог назвать в лицо Катарину Катей. Она укороченного обращения терпеть не может!

– Да ну? – не слишком озаботясь, пробурчала бабушка.

– Не надо обострять. Пожалуйста. Мы тут и так на нервах все.

– Хорошо. Так когда проснулись остальные?

– Первой, как вы поняли, встала Вера Анатольевна. Потом, к счастью, Денис догадался разбудить меня. Я сразу измерила Вере Анатольевне давление, дала лекарство. Потом уже я сама вызывала милицию и будила Катарину и Павла.

– Они спали крепко?

Елена отвела глаза:

– По большому счету я разбудила только Пашу. Дальше он уж сам.

– У них тоже разные спальни? – подняла брови вверх бабушка Губкина, всю жизнь проспавшая с храпящим Васей на одной панцирной кровати.

– У них разный режим дня, – уклончиво произнесла Елена. – Катарина выходит из своей комнаты не раньше одиннадцати. Павел Алексеевич в это время уже давно на работе. Серафима поднялась сама, наверное, услышала, как я бегаю по дому с аптечкой, как вызываю милицию.

– Нож в этой бочке нашла милиция?

– Конечно. Они приехали с собакой. У нас за этим забором крайне нервный депутат живет, – усмехнулась Лена, – такой шум поднял, репортеров вызвал – это, мол, на него, бедняжечку, охотились, но домом промахнулись.

– Понятно. А что-нибудь еще, кроме садового ножа, нашли?

Вопросы бабы Нади производили на Елену странное впечатление – как будто прокурорский следователь сызнова заехал. Она закусила нижнюю губу, покрутила шеей, словно та закостенела.

– Леночка, – подстегнула странная гостья, – свекровь тебя помочь просила.

– Ну я не знаю, – плечи Лены описали два неопределенных полукруга, – имеет ли это отношение к делу. У нас в семье не принято сплетничать…

– Лен, ты говори, а я уж сама решу – что сплетни, что по делу.

– На ветке шиповника возле ворот нашли обрывок прозрачной белой ткани. Похожий на кусочек пеньюара или ночной рубашки. Под камнем возле нашего дома собака унюхала папиросный окурок с марихуаной, – быстро, словно боясь, что решимость сплетничать вот-вот иссякнет, заговорила Лена.

– Так-так, – нахмурилась Надежда Прохоровна. – Окурок – чей?

Елена отвела взгляд, вздохнула:

– Симин. Свежий.

– Она у вас что ж, наркотиками балуется?

Новоиспеченная вдова выдержала испытывающий прямой взгляд, но не ответила.

– Понятно, – кивнула баба Надя. – И давно с ней это?

– Я не нарколог.

– Отец знал?

– Конечно. – Елена встала полубоком, снова стала смотреть в сторону. – Несколько раз Серафиму сажали под домашний арест.

– Проблемная девочка? – негромко вставила слово Софья Тихоновна.

Елена развернулась к ней и фыркнула так, что стало совершенно ясно: «проблемная девочка» – щадящая формулировка.

– Понятно, – вновь, уже с сочувствием, пробасила бабушка Губкина. – Досталось тебе с ней?

– Да нет, ну что вы! – неожиданно и горячо воскликнула Елена, приложив обе ладони к груди. – Сима чудная девочка! Возраст!.. Когда я только приехала сюда, ей было одиннадцать лет. Мама погибла, отец лежачий – Геннадий год провел в постели на вытяжке! – бабушка едва жива. Ребенку досталось, понимаете! Вначале у нас были замечательные отношения! Ей, наверное, попросту не к кому было приткнуться. Потом. Геннадий отправил ее учиться за границу. Девочка приезжает домой – бац! – новая мачеха. Представляете? Уезжала – я сиделка, возвращается – новая мама. – Выпалила все это быстро, задохнулась. – У девочки был трудный возраст. И жизнь не сахар.

– Что-то затянулся у нее трудный возраст, – пробурчала баба Надя, обошла бочку, заковыляла к воротам.

– Ну зачем вы так! – в спину ей выкрикнула Елена. – В том, что девочка так себя ведет, есть и моя вина! Я не смогла полноценно заменить ей мать!

– А тетка? – резко развернулась Надежда Прохоровна.

– Катарина? – опешила от неожиданного перехода мачеха, забегала глазами. – У нее своих детей двое. Роды были трудные.

– В то время сколько лет близнецам было?

– Десять, – чуть слышно пролепетала бывшая сиделка.

– И при чем здесь трудные роды? – сама себя спросила баба Надя и пошла вперед.

Софья Тихоновна, желая сгладить негатив и резкость подруги, бросилась за ней следом.

– Наденька! – прошептала ей в спину. – Ну нельзя же так! Здесь действительно все на нервах, а ты.

– Ага, – мотнула затылком Наденька. – На нервах все. А как вопросы задавать? Без тревоги даже от пчелы меду не добьешься.

– Но не такими же приемами! – возмутилась профессорская жена.

– Какие есть, – остановилась баба Надя, оглянулась кругом. – Пойду по участку прогуляюсь. Ты со мной?

– Пожалуй, нет. – смутилась Софья Тихоновна. – Пока ты в Верочкином доме была, Вадим звонил, спросил, когда я вернусь.

– Тогда езжай.

– Только с Верой Анатольевной попрощаюсь.

*** * ***

Когда Надежда Прохоровна вернулась с кругового обхода территории, у ворот, провожая Софью Тихоновну, стояла уже не только Елена, но новообретенная «школьная подруга» Вера. Дамы церемонно прощались, Софья Тихоновна обещала заглядывать.

– Наденька, я пришлю тебе с Романом вещи. Составь список, позвони.

Надежда Прохоровна пообещала, проводила подругу до такси и вернулась к двум родственницам. Елена приобнимала за плечи свекровь, шептала ей на ухо что-то ободряющее.

– Надежда Прохоровна, Верочка Анатольевна, пойдемте ко мне? Я сегодня утром творожную запеканку испекла. – Поежилась. – Никак не могу привыкнуть. что некому готовить завтрак. Сима не завтракает, только йогурт выпивает.

– Конечно, девочка. – Свекровь чмокнула невестку в висок. – Пойдем. Побалуешь Наденьку своими разносолами.

Когда Вера Анатольевна и Лена, обнимаясь за талии, словно близкие подружки, взошли на крыльцо, Надежда Прохоровна поднялась следом, оглянулась: из застекленной пристройки-бассейна на полукруглый каменный пятачок с лежанками вышла высокая, с нежным загаром блондинка в купальнике. Протирая на ходу полотенцем грудь и плечи, села на лежак, расслабленно откинулась и подставила почти скрытому облаками солнцу стройное тело.

Катька, вредно подумала Надежда Прохоровна и пошла в дом.

По большой уютной кухне витало напряжение, хоть ножом его режь. Елена стояла спиной к огромному двухдверному холодильнику, прижимала к груди банку с вареньем, Вера Анатольевна смотрела на нее так, словно невестка призналась, будто банку эту она украла из подпола голодающей старушки. А банка была последней – на поминки самолично приготовленной.

– Ты знаешь, что заявила мне эта негодница?! – встретила Кузнецова бабу Надю негодующим возгласом. – Достает из холодильника варенье – королевское крыжовенное, заметь! – и говорит: «Вот я уеду, вы только про мои припасы не забудьте, пропадут ведь»! Каково, а?!

Надежда Прохоровна моментально отметила, как легко дался архитекторше переход на «ты» в запале. Кивнула. (Кажется, от нее ожидали именно этого.)

– Куда это ты, голубушка, собралась?! – кипятилась Вера Анатольевна.

Елена, видимо никак не ожидавшая подобного эмоционального взрыва, испуганно пожала плечами:

– К себе.

– Куда – к себе?!

Вера Анатольевна откинулась на спинку новомодного хромированного стула, невестка тут же подлетела к ней и, чуть ли не швырнув пресловутую банку, схватила запястье свекрови. Прикусила губу, послушала пульс.

– Ну, Лена, – запричитала гордая «начальница», – куда я без тебя?! Что ты придумала?!

– Верочка Анатольевна, не волнуйтесь. Я уезжаю не сегод.

– Ты вообще никуда не уезжаешь! – перебила Кузнецова. – Пока я жива! И после!

– Надежда Прохоровна, – беспомощно пролепетала Елена. По ее перепуганному взгляду было понятно, что встревожилась опытная сиделка не на шутку и теперь торопливо гасит взрыв негодования. – Верочка Анатольевна, успокойтесь, пожалуйста. Я сейчас! Мигом!

Суматошно выбежала из кухни, в дверях чуть не поскользнулась – так натурально испугалась за свекровь, что баба Надя уже держала в руках мобильный телефон, собираясь вызывать скорую помощь, да адреса точного не знала! – обратно вернулась уже с аптечкой и долго не могла совладать с руками: из трясущихся пальцев то груша тонометра вываливалась, то ампула выскальзывала.

– Знаешь, Наденька, как хорошо Леночка уколы делает? – желая приободрить невестку, посчитавшую себя причиной едва не случившегося гипертонического криза, сказала Вера Анатольевна. – Никогда не бывает ни синяков, ни желваков.

– У меня племянница Настенька на «скорой» работает, – поддержала отвлеченную тему Надежда Прохоровна, – уколы ставит – как комарик укусил. К ней весь подъезд обращается – легкая рука у девочки.

Елена повернула к свекрови почти спокойное лицо:

– Сожмите кулак, Вера Анатольевна.

Вдову архитектора уложили отдохнуть в доме Елены. Молодая женщина настояла, чтобы баба Надя отведала ее стряпню, положила на тарелку щедрый кусок нежнейшей запеканки из деревенского творога, для подливки три сорта варенья на стол выставила. Заварила чай, накрыла его полотенцем.

Села на стул и закрыла лицо руками. Надежде Прохоровне показалось – сейчас заплачет.

– Господи, какая же я дура! – донеслось из-под ладоней. – Истеричка ненормальная!

– Почему? – спокойно облизав ложечку, поинтересовалась баба Надя.

Очень она не любили такого поведения. Называла его «старушечьи хитрости». «Вот я помру, вы мое варенье не выкидывайте, дедушкину могилку поправляйте, котика маво не забижайте.» А сама и котика переживет, и прапраправнуков дождется.

Дети малые так вот тоже: «Вот я умру, мамочка, в этом углу, тогда поплачешь!..»

Не любила баба Надя этих хитростей с вареньями, котами и могилками. Всему свое время, считала, – уезжать и помирать. А людям на жалость давить нечего. Или бесполезно это, или вредно, так как обратный эффект получается.

Но Елена и вправду плакала: щеки под ладонями оказались мокрыми и красными.

– Я вечно все порчу, – сказала, впрочем, почти спокойно. – Говорю что не следует, суюсь к тем, кто не просит. – Встала, подошла к чайнику, наполнила две чашки чаем и немного заискивающе улыбнулась гостье. – Простите меня, Надежда Прохоровна. Я в последнее время что-то совсем ненормальная стала. А поговорить не с кем.

– А ты со мной поговори, – невозмутимо предложила пожилая сыщица.

– Все три дня в себе держу. – Зябко, нервно потирая руки, Елена села на краешек стула. – Потому и получилось так – открыла холодильник, глянула на полные полки и ляпнула первое, что в голову пришло: «Проследите, чтобы не пропало.» Симочке ведь все равно – что магазинное, что свое, домашнее.

– Бывает, – примирительно сказала бабушка Губкина. – Скажешь вслух, что думаешь, а люди переживают.

Елена перекрутила шею, повернулась к окну, скособочилась вся.

– Да ты сама-то не убивайся лишнего. Встанет Верочка, скажешь ей, что никуда уезжать не собираешься.

– Да при чем здесь это, – невесело отмахнулась молодая вдова. – Я тут, похоже, такую тему подняла. Не ко времени.

– Какую это?

Елена подогнула ноги, зажала ладони между колен и, приблизив лицо к Надежде Прохоровне, зашептала:

– Я боюсь, что Вера Анатольевна лишнего сейчас наговорила. Мне надо было выдержать положенное время, потерпеть. Дней сорок или когда ее здоровье совсем поправится. А я с этой банкой чертовой вылезла!

– Про банку я уже все поняла, – кивнула баба Надя. – Что Вера лишнего сказала?

Елена чуть-чуть отстранилась, пытливо, испытующе посмотрела на гостью:

– Вы давно не виделись с Верой Анатольевной?

– Да как сказать, – вильнула баба Надя.

– Для Веры Анатольевны всегда было важным сохранить лицо. Таким людям лучше жить, не давая обещаний впопыхах. Теперь ситуация может стать мучительной и для нее, и для меня. Понимаете?

– Нет.

Елена села прямо, побарабанила пальцами по столешнице:

– Тут так все запутано.

Она никак не могла решиться начать разговор. Правило семьи — у нас не посвящают в тайны посторонних – давило на нее многолетней привычкой, заставляло нервно покусывать губы – слова рвались с языка! – прокручивать в голове множество мыслей. Елена никак осмеливалась на откровенность.

Но необходимость выговориться оказалась важнее наработанных установок.

– Мне противно чувствовать себя приживалкой! – выпалила она вдруг. – Теперь я тут никто, ничто и звать никак!

– Ой ли? – совершенно искренне изумилась Надежда Прохоровна. На ее памяти овдовевших невесток из дому никогда силком не выгоняли. Не положено так, не по-людски, не по-божески.

Или времена так изменились, что вместе с сыном похоронят и все родственные привязанности?..

На глазах Елены показались слезы.

– Да! Я – никто! И я не хочу из-за себя сталкивать Веру Анатольевну и Катарину лбами!

– А Катя-то тут при чем? – продолжала изумляться баба Надя.

– При том, – горько усмехнулась Лена, – что Вера Анатольевна не может в чем-то выделитьтолько одну невестку. Теперь мое пребывание в доме станет нелепым.

– Чего-то я не понимаю.

Но Лена вдруг махнула рукой – ах, оставьте, Надежда Прохоровна! – встала и вышла из кухни.

Обескураженная баба Надя еще раздумывала, как ей быть – уйти или дождаться возвращения хозяйки? – но Лена снова появилась на кухне уже с несколькими листами бумаги, утянутыми в прозрачный файл.

– Вот. – Положила документы на стол и с горечью добавила: – Вера Анатольевна еще не знает.

– Что это? – Надежда Прохоровна близоруко прищурилась, нашарила в кармане очечницу.

– Это договор купли-продажи квартиры на мое имя, – невесело пояснила вдовица. – Она предназначалась Костику, но теперь там, видимо, буду жить я.

– Костик – это кто?

– Ах да. Костя мой родной брат. Через месяц у него день рождения, Геннадий купил ему квартиру. – И заломила руки. – Все прахом, все прахом, вся жизнь насмарку!

– Ух ты. – Надежда Прохоровна уважительно покрутила головой. – Это Гена твоему брату такой подарок сделал?!

– Не ему – мне. – Собрав подбородок, Елена печально посмотрела на бабушку. – Он устал смотреть, как я, расстроенная, возвращаюсь от родителей. Папа с Костей вместе каждый вечер выпивать стали, мама переживает. Вот Гена и решил купить квартиру поблизости от родителей – мама же все равно к сыну мотаться будет – стирать, готовить. И оформил покупку на мое имя, чтобы я, значит, на брата влияние имела.

– Понятно. – Впечатленная шикарным подарком, баба Надя взяла документы в руки, прищурилась. – Не каждый муж такой подарок сделает.

– Еще бы! – горько усмехнулась Лена. – Геннадий чуде. был чудесным человеком.

Надежда Прохоровна вернула бумаги на стол, сочувственно взглянула на молодую вдову.

Наверное, нелегко вписывалась «девушка из очень простой семьи» в архитекторской клан. Родитель себе выпить позволяет, братишка по стопам пошел. Стыдилась, наверное. Старалась.

– Ты Гену-то сильно любила? – спросила тихонько, увидев в молодой женщине родную,рабочую кровь.

Елена не ответила. Села напротив, сгорбилась. Ответила чуть позже:

– Вначале я его жалела. Сильный мужчина, лежит бревном, медленно с ума сходит. Я его просто пожалела.

Надежда Прохоровна вздохнула: обычная история врача и пациента. Один беспомощен, другой умел и добр.

– Гена в тебя первый влюбился?

Елена снова помолчала и ответила не прямо:

– Первое время я была ему необходима. Потом – удобна. Вела дом, приглядывала за детьми, мамой.

– Так что же получается – без любви жили?

Елена печально улыбнулась:

– Геннадий относится. относился к мужчинам, которые прекрасно обходятся без слов любви. Доказывают делом. – Глаза женщины остановились на документах, лежащих на столе. – Ему не надо объяснять, что брат спивается. Что Костику некуда девушку привести. Он все доказывал делом. – Подняла глаза на бабу Надю. – А ведь я его об этом даже не просила! Не намекала!

– Молодец какой.

– Да – молодец! Да – пожалел. Меня и маму. – Елена всхлипнула, отпила чаю и посмотрела на пожилую гостью широко распахнутыми глазами. – Как можно быть неблагодарной такому человеку?! Любовь, знаете ли, проходит. Благодарность, близость – остаются. Геннадий берег меня от переживаний, хотел, чтобы я была счастлива. – По Лениной щеке сползла слеза, она яростно схватила со стола салфетку и, сердясь на свою слабость, утерлась, высморкалась. – Как я буду без него?! Кому я нужна?! Тридцать шесть лет – ни детей, ни работы!.. Квалификацию совсем потеряла.

– Ты Верочке нужна, – совсем-совсем проникнувшись сочувствием и абсолютно веря в слезы, тихонько проговорила баба Надя.

– Вы только не говорите Вере Анатольевне про квартиру, – утирая щеки, сказала вдруг Лена. – Я хочу теперь обменять две двухкомнатные хрущевки на три однокомнатные в одном районе – денег немного скопила, на доплату хватит.

– Тьфу ты! – огорчилась Надежда Прохоровна. – Вот заладила! Чего ты все телегу поперед лошади ставишь?! Верочка же сказала – нужна ты ей!

Елена покрутила головой:

– Неужели вы думаете, что остаться тут приживалкой предел моих мечтаний? Со смертью Гены, Надежда Прохоровна, моя жизнь тут закончилась. И вообще-то, – Елена махнула рукой, – рухнула. Его дети выросли, я им не родная, не нужная. – Посмотрела вокруг себя красными от слез глазами. – Кому я тут нужна? – словно простилась уже с уютной кухней, с холодильником, забитым припасами, приготовленными собственными руками.

– Н-да, – неловко крякнула Надежда Прохоровна. – А наследство, прости, Гена тебе какое-нибудь оставил?

Лена бережно сложила измочаленную салфетку, положила ее на стол.

– Надежда Прохоровна, кто думает о смерти мужа в двадцать восемь лет? Когда я замуж выходила, не глядя подписала брачный договор – не претендую на наследство, он выплачивает мне месячное содержание. – Усмехнулась горько. – Представляете – платил жене, как домработнице. Я здесь ведь даже не прописана.

– А что же ты на такое согласилась?

Елена посмотрела в сторону, но бабе Наде показалось – в прошлое:

– Тогда я впервые почувствовала себя кому-то очень нужной. Разве в такой момент о наследстве и прописках думают? Мне его детей поднимать надо было!

Надежда Прохоровна покачала головой: Елена говорила сущую правду – при всех обстоятельствах ее размеренная, устоявшаяся жизнь рухнула со смертью мужа. Она теряла ВСЕ. Уютный загородный дом меняла на однокомнатную хрущобу, довольно непростой архитекторский клан на вечную тревогу за спивающихся родственников, на борьбу за хлеб.

Лена взяла чистую салфетку, еще раз высморкалась:

– Спасибо, Надежда Прохоровна. – Попытка улыбнуться выглядела жалкой. – Я выговорилась. Теперь мне легче.

– Не за что, доченька. Крепись. Такая наша доля – вдовья. – Вздохнула. – Но ты молодая, все поправится. Работа у тебя хорошая, людям нужная.

По мере того как лилась размеренная утешительная речь Надежды Прохоровны, голос ее все затихал, затихал: взгляд Елены напряженно остановился на ком-то за ее спиной.

Надежда Прохоровна обернулась: в дверях, налегая плечом на косяк, стояла Смерть. Ну чистая вылитая смертушка – в черном наряде, с угольно подведенными глазами и губами.

Без косы, правда. И то слава богу.

Предупреждать надо.

Такие вот явления, без подготовки, да когда о покойном только что говорили, да бабушка пожилая спиной сидит.

Предупреждать надо.

– Симочка, познакомься, – затараторила, залебезила Лена, – это Надежда Прохоровна, школьная подруга твоей бабушки. Надежда Прохоровна, моя падчерица – Сима.

Девушка мазнула по гостье невнимательными глазами.

– Обедать будешь?

– Сыта, – равнодушно ответила девица, отлепилась от косяка. – Иди конвой отпускай. – И скрылась в коридоре.

Елена вспорхнула со стула – минуточку, Надежда Прохоровна, – умчалась из кухни. Надежда Прохоровна укоризненно покачала головой: приметливая столичная старушка таких вот «черненьких» на улицах встречала. Особо не пугалась, не подпрыгивала от неожиданности, если нос к носу сталкивалась. Сегодня нервишки подвели – вон аж мороз по коже проскочил!

– Какой конвой ты отпускать бегала? – спросила, когда Лена вернулась на кухню.

Женщина запустила пальцы под волосы, помассировала затылок, словно его заломило, едва падчерица появилась в доме.

– Шофера фирмы. Серафиму этой весной прав лишили, теперь она – безлошадная. Раньше на учебу и обратно отец возил, теперь. – Елена развела руками.

– А почему конвой-то? – не унималась цепкая старушка.

Вдовица оглянулась на коридор, где скрылась Серафима, села поближе и зашептала:

– Серафиму посадили под арест после того, как милиция нашла окурок с марихуаной.

– Слушай-ка, – также склонившись, шепотом спросила баба Надя, – ты тут сказала, что окурок-то свежий был?

– Какая у вас память на всякие пустяки, – с легкой досадой вымолвила Лена и подтвердила: – Да, свежий. Тогда весь вечер шел дождь, прекратился где-то только в полночь. Так вот окурок почти не размок.

– Понятно. – Протяжно выдавая любимое словцо, Надежда Прохоровна села прямо. – Сложная тебе девочка досталась. А одевается-то она так всегда?

– Полный гардероб черных тряпок.

– И ничего цветного нет?!

– Да разве в одежде дело? – отмахнулась Лена. – Одежда сути не меняет.

– Не скажи, – не согласилась баба Надя, большая любительница не только криминальных сериалов, но и всяческих ток-шоу с умными психологами. – Одежда, она суть подчеркивает.

– Сказки, – отмахнулась Лена. – Никакая одежда не превратит за одну ночь демона в ангела. Только в сказках чумазая Золушка становится принцессой на три часа, надевая хрустальные туфельки. А в жизни-то как, представьте? Руки в цыпках, ногти в траурных каемках обломаны. Жуть! Какой принц такую ручку поцелует и предложение сделает?!

– Если только сам недавно лягушкой был, – хмыкнула Надежда Прохоровна, повернула голову на легкий шорох и увидела в дверях старшую Кузнецову.

– Верочка Анатольевна! – всполошилась невестка. – Зачем вы встали?! Вам нужно поспать!

– Не могу, – устало проговорила та. – Не спится, и с Тасей надо погулять. Я слышала, Сима приехала? Как она?

– Все так же, – помрачнела мачеха. – Не говорит, не ест.

– Господи, когда же это кончится.

Надежда Прохоровна с сочувствием смотрела на двух вдов, – пожалуй, с такой «трудной девочкой» в одиночку Анатольевне и впрямь будет нелегко справиться.

Спущенная с крыльца «на ручках» Тася лениво делала под смородиновым кустом собачьи дела. Дамы тактично смотрели в сторону, не отвлекали собачку от процесса разговорами.

– Анатольевна, – услышав за спиной шуршание-царапанье, проговорила баба Надя, – а чего Леночка так расстроилась из-за твоих слов? Говорит, зря ты какое-то обещание дала.

– Расстроилась? – вздохнула архитекторша, посмотрела на бассейн, где снова плескалась Катарина. – Леночка чуткий и добрый человек. Она не хочет создавать мне проблемы, кого-то обижать.

– Ты Катю имеешь в виду?

– Да. Это не обсуждается, но все знают: я разделила свое состояние поровну между сыновьями и каждым из внуков. Невесток не упоминала, хотя Лену хотела бы.

– Так в чем же дело?

– Это щепетильный вопрос. Я не могу упомянуть в завещании, чем-то выделить одну из невесток. Это выглядело бы как вызов.

– Так право-то твое.

– А внуки? Мальчики Павла и Катарины. Как они восприняли бы подобный демарш? Это несправедливо. И я не хотела бы отвечать на их вопрос, почему обделила чем-то только их мать. Понимаешь?

– Понимаю. Внуки – это важно.

Таисия выбралась из-под куста, повиливая куцым бубликом хвоста, подошла к хозяйке и весело затрясла розовой долькой докторской колбасы – языком.

– Ты бы поговорила с Леночкой. Она ведь не знает, как себя вести, – чужой, думает, стала.

– Выдумки! – сызнова, как тогда на кухне, вспыхнула Кузнецова. – Она здесь – своя!

– А Катя? Чем Катя тебя обидела?

Вера Анатольевна, судя по всем обычаям семьи, не привыкшая к вопросам личного свойства, не любившая давать отчета, вначале гневно подняла брови. Потом, посмотрев на внимательно-серьезную «мисс Марпл», внезапно фыркнула – сменила гнев на милость.

– Катя? Меня обидела? – Усмехнулась. – Тася, пошли домой. Катарина холодный циник, таким, как она, душу не пробить. На циников не обижаются – они как непогода, как стихия – имеют место быть. Кто обижается на ледяной дождь, на снег, на ветер?.. Пошли, Таисия! Я не хочу о Катарине говорить.

«Придется, – про себя проговорила баба Надя, – раз меня сюда для дела вызвала. Оно без разговоров не складывается». Но пока оставила расспросы, почему-то вспомнила Ромкину жену Марию, однажды заявившую: «Люблю врачей – они веселые циники».

А Катарина, значит, циник холодный – бездушный…

Это плохо.

Вечером за длинным деревянным столом под яблонями накрыли чай. Елена привезла из магазина большой нарядный торт со взбитыми сливками, конфеты, фрукты – словно для праздника хорошей погоды и доброго самочувствия свекрови. Чуть позже пришли гости: соседские девочки с бонной – что за «бонна» эдакая, всегда таких теток няньками называли! – пятилетняя Майя и восьмилетняя, «совсем взрослая» Анфиса с большим, наряженным во всамделишный памперс пупсом. Остальное тельце у пупса было голеньким, памперс разрисован фломастером – нарядно. Бонна Женя, круглолицая и строгая, в очках с сильными линзами, принесла корзиночку с ранней клубникой.

Надежда Прохоровна, улучив минутку, пошла с Еленой на кухню старого дома и, пока там закипала в чайнике вторая порция кипятка, спросила:

– Леночка, а как Денис у вас в садовниках образовался? Вера сказала – какая-то запутанная история, спроси, мол, об этом сама.

– Это Вера Анатольевна вам так сказала? – отвернувшись к чайнику, зачем-то поправляя крышку, спросила молодая женщина.

Традиция хранить семейные секреты накрепко завязывала языки в узел. Надежде Прохоровне пришлось подтвердить рекомендацию кивком.

– Катарина увидела Дениса возле ресторана, что открылся рядом с нашим супермаркетом. Он оформлял газон. Увидела и решила, что нашла замену Василию, – в тот день она в пух и прах разругалась с его женой Лидией.

– Вот так просто, без этих. как их.

– Рекомендаций? – улыбнулась, подсказала Лена.

– Да.

– Вот так вот просто, без рекомендаций. Он ей понравился.

– Он понравился? Не клумбы и работа?

Елена поняла, что ляпнула лишнего, вытаращила глаза:

– Ох, Надежда Прохоровна. С вами ухо востро.

– Так как? Ты не крути. Погуливает Катарина? Садовник ей понравился?

Елена снова отвернулась к чайнику:

– Это вас тоже попросила Вера Анатольевна узнать?

– Да нет, но.

– Спросите об этом, пожалуйста, кого-нибудь другого. – Взяла булькнувший свистком чайник и, не поворачиваясь, вышла из кухни.

Пожалуй, спрашивать уже больше никого не надо, подумала Надежда Прохоровна. Гуляет Катька. Иногда отказ отвечать побольше долгих разъяснений стоит. Не зря Вера старшую невестку из наследства выключила, не зря.

И потопала из дома в сад.

У самого крыльца Елену поджидала Майя.

– Тетенька Лена, – молитвенно приложив кулачки к груди, залепетала девочка, – попросите, пожалуйста, Верочку Анатольевну дать нам с Клавой поиграть!

Тетенька Лена со смехом выполнила просьбу и вынесла из дома большую, прямо-таки огромную куклу с широкополой шляпой на кучерявой фарфоровой голове, в нарядном длинном платье с передником, с разноцветными нитками бус.

Девчонки просто обмирали от эдакого великолепия и пышности.

Куда там голый пупс при памперсе?! Разве сравнится его лысая голова и «всамделишный» пупок с ласковыми Клавиными локонами?!

(Потом, правда, устав спорить с сестрой по поводу чести подержать Клаву на коленях, Анфиса приблизилась к Надежде Прохоровне и гордо заявила: «А Саша писает зато. Вот, видите? У него тут дырочка и тут. В него настоящая водичка из настоящей бутылки с соской заливается, а потом отсюда выходит.»)

Бонна Евгения, обеспокоенная целостностью фарфоровой головы коллекционной Клавы, бдительно твердила девочкам:

– Анфиса, Майя, осторожней!

– Да знаем, знаем, – отмахивались девчонки и любовались кружевными кукольными панталонами, поражавшими их, кажется, наиболее всего.

Чуть позже к традиционному летнему чаепитию присоединились Катарина и приехавший с работы Павел. Семья, несмотря на заметное преобладание траурных цветов в одежде – мягкий загар Катарины выгодно оттеняло черное платье на тонких бретельках, – старалась не касаться недавней трагедии. Никто, конечно, не шутил, но темы были отвлеченные, старательно неумолчные, взгляды домочадцев нет-нет да и скрещивались обеспокоенно на матери.

Вера Анатольевна выглядела утомленной, но не больной. Надежда Прохоровна отметила, что если бы уже не знала об истинных чувствах свекрови к старшей невестке, то ни за что не догадалась бы о них.

Клан архитекторов умел хранить лицо.

И Катарина, как выразилась бы культурная Софа, была – обворожительна. Красивая, холеная блондинка с льдистыми глазами – в жизни больше тридцати не дашь! – умело и ловко направляя разговор, вытягивала из Надежды Прохоровны подробности школьных лет «дражайшей Веры Анатольевны».

Семиклассного образования бабы Нади на этот разговор, признаем сразу, не хватало. В особенности когда Катарина посетовала:

– Жаль, в мое время астрономию уже вывели из школьной программы. Вот Вера Анатольевна до сих пор созвездия на небе находит. А вы, Надежда Прохоровна?

Надежда Прохоровна с уверенностью могла показать пару Медведиц. Когда-то Вася, большой любитель ночных прогулок с тогда еще невестой Надей – а куда в те времена еще целоваться ходить, как не под звездное небо?! – показывал ей те созвездия, учил находить Полярную звезду.

Надежда Прохоровна суматошно вспоминала те прогулки, память услужливо подпихивала всякую чепуху из детских фильмов про НЛО и зеленых человечков. Про астрономию Надежда Прохоровна с Верой Анатольевной как-то не договорились. Условились: «Ты, Надя, вспоминай каких-то своих Валь и Тань, я буду говорить о своих одноклассниках, авось без фамилий никто не разберет.»

Подвоха с астрономией никто не ожидал. Вера Анатольевна больше переживала за вопросы о нескольких знаменитых одноклассниках, учившихся в ее не простой, престижной школе.

Спас ситуацию истерический возглас бонны Жени:

– Анфиса! Не носи Клаву на крыльцо! У нее голова фарфоровая!

Все тут же позабыли про созвездия, Елена едва успела предотвратить встречу коллекционной головы с каменными ступенями.

Катарина лениво посмотрела на возникшую кутерьму, лениво взяла из вазы две конфетки, утешила готовых разреветься девочек.

– А Серафима все в затворницах? – потянулась плавно, спросила вернувшуюся за стол Елену.

– Сказала – голова болит, – уклонилась от прямого ответа Симина мачеха.

Вера Анатольевна встала, пошла к дому, Катя, глядя ей вслед, пробормотала:

– Переживает Сима. Интересно, из-за кого больше?..

Леночка, с укором посмотрев на родственницу, демонстративно резко встала, отправилась вслед за свекровью. Надежда Прохоровна строго посмотрела на старшую невестку:

– Что ты имеешь в виду, Катарина?

– А? Что? – словно бы опомнилась та. – Так, ерунда. Паша, ты не принесешь мне сигареты? Они в сумочке.

Почему-то Надежде Прохоровне показалось, что Катя намеренно отправляет мужа в дом, что эффектной блондинке тоже не с кем тут поговорить. Распирает ее. А подходящих ушей поблизости не находится. Родня не сплетничает.

Она поерзала на лавке, нерешительно посмотрела на гостью.

– Вы хотите сказать, Катарина, что Серафима переживает не только из-за смерти отца, но и.

Не до конца оформленный вопрос подстегнул красотку.

– Она была влюблена в садовника, как кошка! – выпалила Катарина, кокетливо закусила нижнюю губу белыми зубками, красноречиво посмотрела на бабушку, мол – какова? – Обхаживала Дениса со всех сторон. Бедный мальчик.

– Ты тоже не веришь, что он убийца?

– Не знаю, не знаю, – многозначительно пропела старшая невестка. – У него мог быть мотив.

– Какой?

Катарина вольно откинулась на спинку лавки, посмотрела на фиолетовое небо:

– А что, если Гена заметил, как садовник его дочурку клеит?.. Он вряд ли бы эту симпатию одобрил. Вы ведь знаете, Надежда Прохоровна, что возле сторожки нашли вырванный клочок белой ткани?

Сыщица Губкина глубокомысленно кивнула.

– Он был сухой. А весь вечер тогда шел дождь. То есть, – Катарина, протянув тонкую обнаженную руку вдоль спинки лавочки, склонилась ближе к бабе Наде, – он был оставлен тойночью. Милиционеры все шкафы мне перевернули, искали порванный пеньюар. – Катарина замолчала, пристально глядя на бабушку, которую ее свекровь уже отрекомендовала как необычайно ловкую специалистку по распутыванию всяческих загадок. Усмехнулась. – Но я чиста как снег. У меня в жизни не было белого пеньюара или ночной рубашки. – Отвернулась в сторону. – Я вообще белых одежд не ношу, они меня обкрадывают.

– А кого не обкрадывают?

– Только Веру Анатольевну не подозревайте! – фыркнула весело. – У нее все – хлопок, хлопок, а там ткань тонкая была – секси. Понимаете?

– Нет.

– Ну – секси. Прозрачная. Милиционеры садовнику всю постель перевернули – искали следы женского присутствия. Не нашли.

– Но кто-то ведь бродил в прозрачной ночнушке вокруг его сторожки?

– Если бы она была черной, я бы даже могла сказать кто, – усмехнулась Катарина. – А так. Ленкины шкафы тоже обшарили. Но нашли только два халатика – синий и сиреневый. Она у нас.

Чего там «у них» Ленка, Надежде Прохоровне прослушать не удалось: к столу, медленно возвращаясь от своего дома напрямик через газон, брел Павел Алексеевич.

– Какие они похожие и все-таки разные. Уже были, – с внезапной грустью проговорила Катарина. – Если бы к темпераменту Геннадия добавить голову Павла – цены бы такому мужику не было. – Взяла протянутые мужем сигареты. – Спасибо, дорогой.

Надежда Прохоровна неторопливо прихлебывала чай и думала: насколько можно верить Катарине? Час назад Елена сказала: «мальчик ей понравился». Теперь в симпатиях к садовнику обвиняют ее падчерицу. Что за клубочек здесь завился? Хорошо бы поговорить с подозреваемым. Хорошо бы. Да Вера Анатольевна сказала, что все беседы попусту, Денис твердит: спал крепко, проснулся рано, хотел набрать дождевой воды для умывания, увидел тело Геннадия Алексеевича.

Может, так оно и было. Может.

В пользу парня говорит почти четырехчасовой перерыв между временем убийства и обнаружением тела: Денис вполне успевал сменить одежду, нож через забор перекинуть или в любом углу сада в землю забить.

По мнению Елены, садовника арестовали только потому, что нервный сосед-депутат больно уж орал, больно разорялся. Милиционерам легче было парня увезти, чем вопли про теракт слушать. А так ведь получается, и до суда парнишку могут довести. Милицейские парни висяков с кричащими депутатами не любят. Уши, нервы и погоны берегут.

Возле крыльца, под громкий рев, малышка Майя расставалась с фарфоровоголовой Клавой. «Совсем взрослая» Анфиса тихонько шмыгала носом и плелась за суровой нянькой Женей, уносящей под мышками пупса и младшую сестру. Девочек успокаивали конфетами и обещаниями дать завтра поиграть с Клавой, Тосей и даже тетей Леной.

– Минимум раз в неделю такой концерт, – недовольно поморщилась от детских криков Катарина. – У девчонок таких кукол полный шкаф, но наша Клава.

– Клава недостижима и потому желанна, – покладисто вступил ее муж и обратился к Надежде Прохоровне: – Эту куклу подарила маме еще бабушка, наша Клава – старушка.

– Антиквариат, уже весь измазанный конфетами, – фыркнула Катарина и отвернулась.

Елена убирала со стола посуду, Вера Анатольевна вышла из дому и огорченно объявила:

– У нас все тот же катаклизм. В туалете опять забился канализационный сток. Леночка, на завтра нужно вызывать сантехника.

– Ремонтную бригаду надо вызывать! – тоном, позволяющим предположить, что разыгрывается какой-то давний спор, воскликнул Павел. – Слив надо перебрать уже давно! Скоро весь дом по фекалиям поплывет.

Его матушка спокойно обошла стол, пристроилась рядом с Надеждой Прохоровной и, с тихой печалью глядя на старый дом, произнесла:

– Завтра мы снова вызовем сантехника. Мы с этим домом старимся вместе, вровень, – негромко, скорее всего только для Надежды Прохоровны, проговорила Кузнецова. – Мы вместе ветшаем, храним нашу память, противостоим невзгодам. Эти ступени ремонтировал еще Алеша, наличники мы красили вместе.

– Мама!

– Да, Паша, да. Благородно стареть, не теряя памяти, – это тоже искусство. Не все в мире подвержено реставрации.

– А при чем здесь канализационный слив? – с едва слышимой язвительностью проговорила Катарина, поднялась с лавки. – Спокойной ночи. Пошли, Паша, становится прохладно.

– Доброй ночи, – хором отозвались две «школьные подружки», сын чмокнул маму в макушку и отправился следом за женой к своему дому.

Вера Анатольевна смущенно посмотрела на гостью:

– Увы, Надежда, но теперь мы лишены некоторых удобств.

– Только на эту ночь, – быстро добавила Елена. – Завтра все починят, а пока придется вам бегать к нам. Ни я, ни Катарина никогда не запираем на ночь входные двери.

– У меня есть ночная ваза, – деликатно вставила старшая Кузнецова, – если хочешь, Наденька, Леночка поставит рядом с твоей спальней ведро.

– Вера, дорогая, – усмехнулась Надежда Прохоровна, – я всю жизнь прожила в коммунальной квартире с одним сортиром, так что уж чего-чего, а терпеть привыкла. Добегу как-нибудь до Леночки. Не барыня.

На том и порешили.

Поздним вечером Надежда Прохоровна позвонила Софе. Поблагодарила за присланные с Ромой вещи, рассказала, как прошел день, как обустроилась в спальне – кровать удобная, комната большая, в шкафу три толстяка уместятся.

– Как тебе показались близкие Веры Анатольевны? – спросила Софочка.

– Даже не пойму, – призналась баба Надя. – Такое ощущение, что все чего-то недоговаривают. Кто-то кого-то топит, кое-кто наоборот – прикрывает, выгораживает. Не пойму пока, выводы делать рано – один день прошел. Да и мотива ни у кого нет.

– А ты попробуй как в детективах, – вроде бы в шутку предложила Софья Тихоновна, – присмотрись к тому, кто менее подозрителен. Там так всегда – убийца самый невиновный на первый взгляд человек. Кто у тебя меньше всех подозрений вызывает?

– Вера, – почти не раздумывая, ответила сыщица Губкина.

– Вера Анатольевна?.. Ты это в порядке бреда выдвинула? Она же нас пригласила!

– Но ты же просила наименее подозрительного указать.

– Но Вера – мать!

– А сын разваливал ее любимое детище – архитекторскую фирму. Она за память о муже во всем цепляется. Дом ремонтировать не дает – там крыльцо Алеша поправлял, наличники красил. Она и фирму-то на детей до сих пор не оформляла, мол, Геннадий больно строптив, делу это мешало.

– Ты бредишь, Надя, – тихо выговорила Софа.

– Да нет. Вслух думаю. Тут, Софочка, такой клубок. Вера старшую невестку на дух не переносит, а лицо приятное делает – лицемерит. Не люблю я этого. Ужимочки, улыбочки.

– Хорошее воспитание, – в тон ввернула жена профессора. – Я тут поговорила с Вадимом, он хорошо знал покойного Алексея Дмитриевича. И могу сказать – антагонизм Веры Анатольевны имеет определенные исторические корни. В советские времена Алексей Дмитриевич относился к так называемым «подписантам». Помнишь? Так называли людей, подписывающих петиции в защиту инакомыслящих, диссидентов, протестовавших против ввода войск в Афгани – стан. Его чудом тогда не лишили гражданства, архитектура и так все советские времена в загоне была. Но началась перестройка, Алексей Дмитриевич одним из первых ушел в частное предпринимательство. Причем – успешно. Он был талантлив.

Отца же Катарины можно назвать эдаким «красным барином». Он жил на широкую ногу, водил знакомства со знаменитостями, жил за границей. По слухам – постукивал. Но кто тогда в дипломатической среде не грешил «сотрудничеством»? Оно было платой за выезд за кордон.

И вот инфаркт, убивший Алексея Дмитриевича, случился как раз после какой-то ссоры с Катариной. Никто не знает, о чем тогда вышел спор, но факт остается фактом – умер Алексей Дмитриевич после разговора с невесткой. Внезапно.

– Надо же, – пробормотала баба Надя.

– Да, Наденька. Ради сына и внуков Верочка старается забыть эту историю, Вадим ни за что не стал бы мне этого рассказывать, если бы не обстоятельства – убийство в доме Веры Анатольевны. Ты уж прости, Надежда, но я рассказала Вадиму о том, зачем ты осталась в доме Кузнецовых. Ромочка ведь тебе одежду повез по этому адресу. Так что думай, Наденька, может быть, сумеешь чем-нибудь Вере Анатольевне помочь.

Надежда Прохоровна поразмыслила, но на ум почему-то пришел давно читанный иностранный детектив, где убийца, не найдя отваги признаться в совершенном, нанял для расследования частного сыщика, чтобы тот его поймал. И наказал, соответственно.

Под утро Надежда Прохоровна проснулась от резкой боли в животе – невероятно, жутко приспичило по-маленькому!

Плюнув на халат и едва попадая в тапочки, баба Надя спросонья ринулась к удобствам, опомнилась – куда?! бежать-то через весь участок! – накинула халат и опрометью понеслась на улицу. Быстрее, до туалета ближайшего дома! На ходу ругала себя за опрометчиво выпитый на ночь литр чая, за деликатный отказ от ведра, скатилась по лестнице на первый этаж, прострелила до крыльца…

Поставила ногу на верхнюю ступень и…

Тапка уехала вперед по собственной воле, нога задралась чуть ли не до носа…

Теряя равновесие, Надежда Прохоровна схватилась за перила, попыталась установить вторую ногу и…

Та же история – тапка уехала вперед. Бабушка в ночной рубашке и расхристанном халате, наподобие бобслейного болида на ледовой трассе, улетела с крыльца почти в кусты, попутно приложившись со всего размаха о ступени!

Кусты, по счастью, оказались очень близко и не шибко колючие. Конфуза не вышло. А в остальном, когда природа свое берет, – не до приличий.

Надежда Прохоровна отдышалась. Стыдливо оглянулась по сторонам…

С крыльца, недоумевая, что понадобилось человеку в ее кустах, за бабой Надей наблюдала Тася.

– А что? – сказала бабушка болонке. – Тебя небось сюда на ручках носят.

Таисия негодующе тявкнула, а может быть – сочувствие выразила.

Проверяя руками каждое ребро, стеная и охая, Надежда Прохоровна выбралась из-под смородины. Встала прямо: покрутила поясницей, обшарила копчик и локти.

Вроде бы ушибов хватает, но кости целы, спасибо таблеткам с кальцием.

Припадая на больную ногу, добрела до крыльца, присела на вторую ступень и тяжело перетащила толстую Таисию на землю. – диету надо соблюдать, диету. – гуляй, толстушка.

И только тут заметила рассыпанные по верхним ступеням поблескивающие бежевые бусины. Точь-в-точь такие, как были вчера на фарфоровой Клавдии.

Они усыпали ровным слоем три верхние ступени. Надежда Прохоровна, недоуменно щурясь, собрала их в горсть – откуда они тут? – припомнила вчерашний вечер, самое его окончание. Куклу Клавдию припомнила.

Игрушечную Клаву в дом уносила Вера Анатольевна. Когда уже спать направлялись.

Она медленно несла куклу под мышкой поперек туловища, тяжело опиралась на каменный поручень лестницы, разговаривала на ходу.

Могла Верочка не заметить, что нитка порвалась и бусины рассыпаются под ноги?

Могла. Куклу держала, не обращая на нее внимания, – Катарина права, раритет давно превратился в обычную игрушку, – бусины могли скатиться незаметно.

Надежда Прохоровна, скрипя каждым перепуганным суставом, поднялась наверх, дошла до гостиной и сняла Клаву с этажерки: бежевой нитки бус на кукле не хватало. А ведь вчера, когда

Майя пришла похвастаться шикарной Клавой перед новой гостьей, Надежда Прохоровна отлично запомнила эту нитку – почти такая же хранилась в ее шкатулке с незапамятных времен: подарок мужского коллектива родимого завода на Восьмое марта.

Раздумывая над задачей, Надежда Прохоровна потеребила остальные украшения, пригляделась: все бусины нанизаны на крепчайшие шелковистые нитки.

А где еще одна? Порванная.

Исследуя каждый сантиметр пола, ковер, прихожую, только что носом не упираясь в ступени, Надежда Прохоровна дошла до деревянного стола под яблонями.

Потом вернулась: если бусины ссыпались на крыльцо, нитка может быть или на нем, или в доме, или за кукольное платье зацепилась.

А может быть, ее на своем платье перетащила в спальню Верочка? На платье или на тапочках?

Половицы старого дома повизгивали в тишине, Надежда Прохоровна кралась к вешалке с одеждой в спальне Веры Анатольевны. И чувствовала себя почти воришкой, пробирающимся за семейными ценностями архитекторской вдовы.

Дай боже, не проснется. Не хватит паралич с испугу: кто тут шарит в полутьме, крадется?!

Бог миловал. Хозяйка не проснулась. Даже удивительно. Ведь говорила – привыкла просыпаться от малейшего поскуливания Таси. Мысли Надежды Прохоровны прыгали под черепушкой в ритме шага, тихое пение половиц довело ее до вешалки с одеждой, до тапочек у самой кровати.

Ни на платье, ни на полу, ни где-либо еще не было желтоватой тонкой нитки.

Да и вряд ли она могла за гладкую ткань платья зацепиться. Вон какой материальчик ровненький, ни катышков, ни ворса.

Надежда Прохоровна сходила в свою спальню за вставной челюстью. (Попутно, налаживая во рту протез, оглядела пол и собственные тапки.) Надела теплые носочки и вышла на крыльцо – подумать. Таисию компанией порадовать.

Зачем подумать?..

А вот за тем, что если бы сегодня утром по этим ступеням скатилась не крепкая отставная крановщица, а тощая Вера Анатольевна с болонкой на руках, то полетом до кустов дело вряд ли обошлось бы. Убилась бы Веруня. Это баба Надя хоть немного, но за перила придерживалась, а Верочка каждое утро тяжелую болонку на двух руках перетаскивает. Ей держаться нечем, центр тяжести смещен.

И вообще. Надо хорошо знать женщин, несущих на руках детей или любимых собачек. Они на них в жизни не рухнут! Сами извернутся, спиной приложатся, но то, что на руках – уберегут.

Потому что – природа. Потому что – берегини.

Надежда Прохоровна вытащила под утреннее солнце удобное Верочкино кресло, села – отбитая попа отозвалась гудящей болью! – и строго посмотрела на тихие дома: не ладно что-то в этом королевстве. Потерла отшибленный падением локоть – не ладно. Вчера Верочка сказала, что убить из-за выгоды могли ее или Павла. Сегодня – бусы на крыльце.

И нитки нигде нет…

Из-за кустов, вздыхая так, словно до Москвы только что сбегала, выбралась Таисия.

Посмотрела с укоризной – куда ты, тетка, в хозяйское кресло уселась? Потом подумала, подошла и, вытянув шею, вздохнув всем толстым тельцем, положила кучерявую голову на обе сразу бабы-Надиных тапки.

Шея у собаки была теплая, мягонькая, согревающая, мысли у бабы Нади сплошь черные да ледяные. Не верилось Надежде Прохоровне, что бусы так вот, падая сверху ровненько, ступени засыпали. Не застучали громким горохом, не привлекли внимания.

Тут кто-то поработал. И нитку, разрезанную ножницами, прибрал.

Желтое утреннее солнце пробиралось над крышами, собачка грела ноги. Надежда Прохоровна перебирала в уме каждую минуту вчерашнего вечера, пыталась представить, кто, когда и как мог срезать или снять с фарфоровой Клавиной шеи нитку бус.

И получалось – каждый. После того как соседские девочки ушли, кукла стояла на лавке до самой последней минуты. Любой из домочадцев мог стащить те бусы.

И даже домработница Лидия могла. Она ненадолго приходила к Катарине, просила уточнить список покупок на завтра. Стояла как раз возле Клавы, ждала, пока хозяйка сверит список, а Елена кусок торта отрежет.

На Лиду тогда никто не смотрел. Пожалуй, сегодня стоит познакомиться с поварихой поближе: чего это она вдруг на ночь глядя к хозяевам приперлась? Неужто дело такое важное – список покупок уточнить?

Хотя. Елена говорила, что Катарина встает не раньше одиннадцати. А Лида в это время уже, наверное, успевает из магазина вернуться.

И вообще, почем знать, как здесь заведено? Может, Лида каждый раз к хозяйскому столу является за сладким куском? Может, сели они с Васей чайку попить, вспомнили, что Лена большущий торт привезла, – Лидия и направилась за угощением. Пришла якобы по делу, но так-то знала – обломится кусочек.

Как знать, как знать. Но больно уж подозрительно вовремя два прежних работника на старое место возвратились. Они тут каждую тропинку знают, каждый уголок. Вдруг как соседскую собаку все четыре года через забор подкармливали? Вдруг пригодилась эта дружба?

Василий ведь садовник. Он каждый метр посадок вдоль заборов знает. Мог исхитриться, найти местечко, через ограду перемахнуть, а потом следочки прибрать?

Садовник Вася опытный. Наверняка бы смог.

Но вот зачем им Гену убивать? Младший Кузнецов им даже не хозяин.

Неужто из-за того, чтобы нового садовника подставить и на прежнее хлебное место возвернуться?!

Да нет. Куда там. Больно уж мудрено. Убивать брата хозяина, на нового работника все валить. Тут дело не в работе, а в семье.

И как ни думай, Веру Анатольевну на это время надо из дому увезти. Уж коли так все лихо закрутилось – убрать подальше. Сегодня у кого-то злодейство не получилось, завтра, не ровен час, может все сложиться.

Но вот куда и, главное, как? – вопрос вопросов. Пугать пожилую инфарктницу – дело распоследнее. Тут надо изловчиться, выкрутиться. Ведь гордая, скажи: опасно в доме оставаться, так нос задерет, заявит: не поеду! Не связывать же строптивицу, право слово.

Дождавшись положенного часа, Надежда Прохоровна позвонила Софье Тихоновне. Повествовала вкратце об утреннем происшествии, напуская туману и страху. Софа на том конце провода чуть в обморок от жути не свалилась и в итоге заявила:

– Веру бы, Софа, надо на время из дома убрать. Пугать ее не хочу – незачем. На нее и так много чего свалилось. Придумала я вот что. Скажу Вере, что ты и Вадик вчера с духами общались, тарелочку крутили, и те категорически предупредили: пора ложиться Вере Кузнецовой в больницу на обследование.

– ЧТО?!

– Что слышала. Убьют тут Веру.

– Надя, как ты могла такое придумать?! – перебивая, завопила профессорская жена. – Какие духи?! Какой Вадик?! Ты что – хочешь профессора Савельевна на всю Москву ославить?! «Профессор-востоковед грешит спиритизмом»?!

– А что? – безмятежно поинтересовалась баба Надя. – Вы стол вертели? А?

– Ну. это было один раз.

– Два.

– Ну два! Но в шутку!

– Но ведь вертели?

– Надя, я тебя умоляю, скажи, что ты пошутила!

– Софа, какие тут шутки, когда людей убивают, – вздохнула баба Надя. – Иди лучше к нашему соседу доктору Матвееву, скажи, что я сегодня в его клинику новую пациентку привезу.

– И ты думаешь, Вера Анатольевна согласится?

– А куда она денется, раз духи посоветовали.

Вера Анатольевна согласилась. И разговаривать с ней бабе Наде было легче, чем со старинной подругой.

Архитекторская вдова спокойно выслушала курьезное заявление от имени души Александра Сергеевича в интерпретации Надежды Губкиной, нисколько не коснулась больше темы спиритизма, серьезно поглядела той в глаза:

– Вы думаете, мне стоит уехать из дома?

Надежда Прохоровна весомо мотнула подбородком.

Ох, как она недооценила проницательность вдовы! Вера Анатольевна мгновенно поняла: совет от духа прозвучал завязкой в разговоре, к коему ее гостья не знала, как приступить.

– Вы не хотите меня чем-то пугать? Вас что-то беспокоит?

Надежда Прохоровна промолчала и на этот раз. Лишь плечами невразумительно пожала.

– Хорошо. Я в самом деле давно собиралась лечь на обследование, но не люблю больниц, тянула. А относительно вашего пребывания. – задумалась Кузнецова. – Давайте скажем моим родным, что у вас дома ремонт, запах краски и на время моего отсутствия вы останетесь здесь? Годится?

Годится. О том, как объяснить свое житье-бытье в чужом доме в отсутствие «школьной подружки», Надежда Прохоровна как-то не подумала: в кругах, близких бывшей крановщице, если уж приглашали погостить, то ждали, пока гость сам восвояси не соберется. Но тут, видать, порядки другие.

А перед Софой, пожалуй, надо извиниться. И впредь не накручивать на пустом месте всяческих нелепиц, не изображать перед умным человеком не пойми чего.

Доверять надо, Надя, человеческим мозгам! Доверять. А то загордилась, понимаешь ли, недавними успехами, как будто одна умная голова по Москве осталась.

Софу глупо выставила.

Да-а-а, век живи и век учись!

Дальше: Часть вторая

Оксана Николаевна Обухова Садовник для дьявола

Часть первая

* * *

Оксана Николаевна Обухова
Садовник для дьявола

*** * ***