Часть вторая
Свисающие с медных прутьев хрустальные подвески слепили глаза. Сведенные губы немели в презрительной усмешке.
Господи! Как же она их всех ненавидела!
Сидят, манерничают, охают — лицо сохраняют…
Дьявол побери эти семейные ценности, приличия и чинности!
Она ненавидит их всех вместе и по отдельности. Таков ее удел. Давно замечено – все повторяется: никто и никогда не сходит со своего круга, не соскальзывает с вертикали и горизонтали, жизнь циклична и расписывает узаконенные кармой витки и петли. В том же порядке, с той же скоростью. На экзаменах всегда везет с билетами одним и тем же, трамвайные кондукторы проходят мимо одних и тех же безбилетников, зато обязательно хватают тех, кто в кои веки по рассеянности забыл пробить талон. Самые незаурядные девушки почему-то с безжалостной регулярностью теряют кавалеров. Одни и те же болезни хватают одних и тех же людей, один и тот же врач постоянно ставит один и тот же неверный диагноз. Всё циклы и повторы.
Ее повторяющимся циклом была ненависть. Причем чем выше был изначальный градус любви, чем на более жарком градусе начинались отношения, тем больше, несясь по расписанному кармой кругу, любовь остывала до полного, убийственного оледенения.
Иногда хотелось, чтобы лед оборачивался равнодушием.
Но нет. Не ее удел. Чем жарче было обожание, тем злее, яростнее становился холод.
Нет, безусловно, она смогла бы полюбить свекровь! Вначале так и было! Она по-честному хотела!
Если бы в день свадьбы с Геной не услышала, как Вера Анатольевна представляет ее знакомым: «Леночка, конечно, девушка из очень простой семьи. Но.»
Все, что прозвучало после «но», было уже не важно. «Но» тут же встало стеной и привязалось к «конечно». «Конечно» – тоже круг: двух мнений быть не может, естественно и обязательно, все явно и не о чем тут говорить. Это «но» постепенно, день за днем, из кинжальной боли превратилось в жернов. В могучую цепь, привязывающую к кругу. Оно торчало из души крысиным хвостом и мешало жить.
Да что они понимают в семейных ценностях?! Они – рожденные с серебряными ложками во рту! Они – легко порхающие по газетным именам и телевизионным лицам! Они – приблизившие, но не давшие почувствовать родства.
Нет ничего ужасней подчеркнутого равноправия. Самолюбия, ущемленного, как крысиный хвост в мышеловке, – не вырваться, и сыр уже отравлен.
Господи. как же она их всех ненавидела.
Не меньше чем панельную хрущевку с загаженным алкашами и кошками подъездом, с подвалом, вечно затопленным какой-то дрянью. Казалось, все силы юности ушли на то, чтобы избавиться от этого запаха бетонной бедности, не стать такой же серой, унылой, пришибленной. как мама.
Маму она вначале любила. Потом жалела. Потом научилась безмолвно презирать.
Нельзя уважать женщину, шлепающую разношенными, засаленными тапочками по щелястым, давно не крашенным полам квартиры, в застиранном халате, на котором обязательно не хватает пуговицы почему-то на пузе, а под мышкой зияет прореха. Из-под халата свисает ситцевая ночнушка – выходной день. Или, как сейчас принято говорить, уик-энд. Начинающийся в пятницу с бутылки водки, распитой на кухне после работы, и горделивым заявлением отца: «Может рабочий человек расслабиться в конце недели?!»
Каждую неделю круг заканчивался двухдневным, субботне-воскресным питьем пива перед телевизором, над разложенной газеткой с рыбной чешуей.
Каждый выходной день двухкомнатная хрущевка воняла пивом и воблой. Каждое воскресенье отец учил «жизни» маленькую дочь: рабочий человек имеет право расслабиться. Курица не птица, баба не человек.
Хотелось вырваться из этого заколдованного круга уик-эндов. Не видеть отечные рожи, не слышать сальных анекдотов. Отец любил отпустить скабрезную шуточку, любил ткнуть измазанным в рыбе пальцем в мамин бок.
Тошнило. От всего этого. Мать выглядела так несексуально, что оставалось удивляться, как у отца хватало воображения на сальности. В его скабрезностях проглядывало нечто сродни зловредной зависти язвенника к нормальному аппетиту, так насмехается ущербный над здоровым.
И некого винить. Женщина в заношенном драном халате не может вызывать сексуальный аппетит. Мужчина, провонявший потом и похмельем, не заставит жену ходить гоголем.
«У меня все будет не так, – стиснув зубы, зомбировала себя Елена. – Я вырвусь, я смогу!»
И в двадцать лет она влюбилась в хирурга из своей больницы только потому, что тот был полной противоположностью отцу: худ и лыс, неизбывно печален. На улице такого мужика не замечают, проходят мимо.
Но не в больнице, где все поделено на касты, где каждая сестра мечтает о враче. Пусть даже о женатом и много-много-многодетном.
Ее хирург тут не был исключением. И она не стала, поскольку – круг и касты.
Почти десять лет она кружила по этой спирали, однажды попыталась выскользнуть, нашла Сережу.
Полгода они ходили в кино и на дискотеки, целовались в подъездах и валялись на гостеприимных диванах друзей.
В один из уик-эндов отец сказал – пора знакомить.
В субботу над разложенной газеткой сидели уже двое мужчин – Сережа с папой нашли общий язык.
Кошмар, кошмар. Тут, кстати, снова объявился врач, позвал работать вместе в новую частную клинику.
Все снова понеслось по старому проверенному кругу. Случки на жесткой больничной кушетке, «ах, Леночка, ну почему я не свободен?!», и возвращение домой через пропахший кошками подъезд.
До того дня, как в палату номер двадцать не привезли едва живую после инфаркта женщину. Веру Анатольевну Кузнецову.
Первое утро у окна дома в знаменитом дачном поселке она не забудет никогда. Начиналась осень. Сад пах прелой листвой, яблоками и астрами. Холодные утренние туманы покрывали испариной большое окно гостевой спальни на втором этаже, пожухлую листву с нереально загранично-яркого газона собирал граблями пожилой садовник.
Под только что выстроенным стеклянным колпаком в бассейне плавала красивая молодая женщина в голубой купальной шапочке на платиновых волосах. Она только что отправила на машине в школу двоих детей и теперь расслаблялась.
Картинки из кино. Шикарные машины в гаражах, прислуга на кухне, гувернантки у детей, собака ест паштет из гусиной печени.
Каждое следующее утро пахло хорошим кофе, свежим дыханием сада, по дому витал неуловимо дорогой аромат паркетного воска и свежего крахмала простыней.
Постельное белье никогда не сдавали в прачечную. Женщины, живущие в этих домах, просилиприслугу проветривать простыни и наволочки на воздухе в любую погоду. Они были чинны и брезгливы, как кошки Букингемского дворца. «Где ты была сегодня, киска? – У королевы у английской. – Что ты видала при дворе? – Видала мышку на ковре.»
По шелковым коврам загородного дома бродила коротколапая болонка в белейшей кучерявой шерстке. Собачка терпеть не могла невестку Веры Анатольевны – Катарину. Зато легко привыкла к Лене. Хозяйка удерживала собачонку на диете, Елена тайком подпихивала сладкие куски, дружба, завязанная на гастрономических пристрастиях, довольно близорука.
Подобный метод работает и с детьми.
Дети – от младшего Димы тогда еще скрывали гибель мамы в автокатастрофе – частенько приходили проведать бабушку, Елена научилась печь домашнее печенье, научилась готовить затейливое фруктовое желе.
Она так хотела быть полезной!! Каждый вечер, засыпая, она мечтала перед сном: непонятно как, непонятно почему, больная дама объявляет ее единственной наследницей. Оставляет преданной сиделке большой двухэтажный дом в элитном поселке, заполненный хрусталем, фарфором и шелковыми коврами ручной работы. Окружающие признают это справедливым, Елена добивается любви, всеобщего уважения, обожания. Шикарные мужчины из соседних домов добиваются ее внимания, рыдают брошенные жены.
Наверное, подобные мечты невольно возникают в мыслях любой современной Золушки. О чем-то подобном, не исключено, мечтала на ночь и няня двоих осиротевших детей Марина, полногрудая расторопная девица, ставшая в первое время ценнейшим источником информации. В доме младшего сына Веры Анатольевны Марина работала уже несколько лет и знала многое о своих хозяевах, она научила Елену остерегаться Катарины, не лезть с советами по домоводству к тогдашней домработнице Варваре.
Дети Марину обожали, она была бы идеальной няней, если б не одно пристрастие: Мариночка любила «пропустить на сон грядущий». Укладывала детей в кроватки, готовила себе горячую закуску и. «Лен, компанию не составишь?».
Елена составляла. Сидела на уютной кухне большого дома и вечера напролет слушала рассказы няни. «Твоя хозяйка Катьку не выносит, не знаю почему. Павел предпочитает кофе с топленым молоком, Геннадий со сливками, Катька только черный без сахара, не вздумай ложечку положить, может и разораться. Вера Анатольевна любит запах хризантем, будешь ставить ей букетики в комнату – растрогаешь, понятно? Но если попадешься со сладким куском для Таисии, вылетишь с работы в тот же миг – собака любимица, ее еще щенком принес старый хозяин, – недавно у псины заподозрили диабет. И вот еще – хозяйка ненавидит сплетни. Начнешь наушничать – прогонит прочь.»
Последнюю рекомендацию Елена поняла двояко. Решила почему-то, что Марина намекает на собственные слабости, о которых лучше не докладывать начальству. Мол, меньше сплетничай о чужих недостатках – подольше проработаешь.
Недели две Елена приходила на кухню каждый вечер. Растопырив уши, слушала рассказы, потом они иссякли и стали повторяться. Потом Елена съездила по просьбе Веры Анатольевны в больницу к Геннадию. И поняла, что няня больше не нужна.
«Верочка Анатольевна, Геннадию плохо в больнице. Он скучает по дому, по детям. Может быть, вам лучше перевезти его домой? Я смогла бы ухаживать за вами обоими, это не трудно.»Добрая, добрая бессребреница Лена. Щедрая душа, преданная сиделка – цены ей нет.
Геннадия привезли из больницы. Положили в спальню на первом этаже дома из красного кирпича, и работы Елене прибавилось.
То, что произошло спустя несколько дней после его приезда, по правде говоря, Елена до сих понять не в силах.
Какое-то наваждение. Высший промысел, хотелось бы надеяться. Ситуация, когда руки действуют сами собой, не подчиняясь контролю мозга.
Дело было так. Марина очень любила ходить по грибы. Брала с собой детей, учила их отличать поганки, беречь белые нитяные грибницы.
В тот вечер много не набрали. Солюшки, сыроежки, парочка моховиков.
Марина на кухне разбирала скудную добычу.
– Ой, ну сколько им показываю, что брать, что оставлять – все бесполезно! Вон глянь. Опять поганок насобирали.
На кухонном столе стояло блюдо с грибами для жаркого, на табуретке рядом примостилось мусорное ведро с ворохом тонконогих поганочек.
Марина накромсала грибы в сковородку, добавила лучку, картошки, отправилась в свою комнату за чекушкой.
Елена до сих пор не могла понять, почему ее рука потянулась к горке поганок, лежащей под картофельными очистками. Потянулась, взяла две небольшие пластинчатые шляпки и. раскрошила их над клубящейся паром сковородой.
Раскрошила и села обратно на табурет, словно во сне.
– Сегодня я на диете, – сказала через полчаса, – не ем после шести.
Все эти полчаса и дальше она сидела как сомнамбула – не чувствуя, не думая, не видя, как Маринины пальцы уверенно нанизывают на вилку горячие аппетитные ломтики картошки, подхватывают кусочки грибов. Как льется водочка. Нарезается еще один огурчик. Елена не пускала мысли в голову. Не думала: а вдруг?! а если?! что тогда?!
Она сидела рядом с раскрасневшейся девушкой и не пускала в голову мысли.
Только задержалась на этой кухне дольше обычного. И сама вызвала неотложку, когда Марине стало плохо.
Она ведь не убийца. Она элементарно спасала этот дом от пьющей няньки. Оберегала.
Но ночью не спала. Крутилась на постели, подушку грызла. Не в муках совести! От страха. А вдруг дознаются?! Вдруг попадется?!
Не попалась. Утром Вера Анатольевна, сев прямо на подушках постели, строго посмотрела на сиделку:
– Что вчера произошло, Елена?
Елена опустила глазки долу, вздохнула.
– Почему молчишь? Варвара мне сказала, что Марина отравилась грибами. Я что-то неправильно поняла?
– Как вам сказать, Вера Анатольевна. не хотелось бы сплетничать.
Кухонные уроки не прошли для сиделки даром. В этом доме слово ценилось на вес платины.
Но сплетничать и не пришлось. Вера Анатольевна перевела строгие глаза на окно, нахмурилась:
– Значит, это правда, – сказала едва слышно. – Варвара обнаружила в мусорном ведре бутылку из-под водки.
Еще бы ей чекушку там не обнаружить! Елена положила пустую бутылку поверх очистков! Знала – Варвара обязательно придет проверить дом, лишенный женского пригляда, и сунет нос в ведро! Потом доложит Вере Анатольевне.
Однако как легко просчитываются люди.
– Лена, Марина пьет? – требовательно проговорила Кузнецова.
– Выпивает, – уклончиво ответила сиделка.
– Почему ты молчала?
В ответном взгляде Елены смешались праведное негодование, оскорбленная невинность.
Вера Анатольевна слегка смутилась, но сурового тона не отменила:
– Я не призываю тебя наушничать. Но ты должна была меня предупредить. Обязана. Пьющая няня – угроза для детей. Этими грибами Марина могла накормить моих внуков.
Елена вздохнула, покаянно опустила голову.
– Ладно, не переживай, – пробурчала Вера Анатольевна, – все обошлось. – И снова повернулась к окну. – Где теперь няню искать.
– Не надо! – вскинула повинную голову добрая, добрая Леночка. – Серафима и Димочка чудные, воспитанные дети! Я сама за ними присмотрю! А то ведь пришлют опять кого попало.
Тонкая лесть бабушке, беспокойство за сироток.
– Ты? – удивилась Вера Анатольевна. – А не трудно будет?
– Что вы! – горячо воскликнула сиделка и так истово прижала к груди руки, что чуть от чувств не задохнулась. – Димочка, Симочка, они такие. такие. чудесные, добрые, ласковые! Я с ними давно общий язык нашла!
– Да, – медленно кивнула Вера Анатольевна, – я заметила.
Когда через две недели за вещами приехала осунувшаяся позеленевшая Марина, никаких особенных угрызений совести почему-то в Леночке не оказалось. Только удивление – насколько просто управлять людьми, зная их наклонности и недостатки, и уверенность – у каждого, любого найдется скрытая пружина, секретный механизм, отпирающий защищенную самомнением душу.
Люди же нездоровые такой защитой обладают наиболее слабо. Они цепляются за помощь, за предложенную возможность сосредоточиться на главном, на выздоровлении.
Больной мужчина – нет, МУЖЧИНА – и вовсе беззащитен. Елена отдалась Геннадию с материнской нежностью, оставив в нем вину и ощущение, – использовал ты, Геночка, добрейшую из женщин. ИСПОЛЬЗОВАЛ.
Все было подготовлено, просчитано. Ласковые руки протирают влажной губкой тело больного, но, по сути, полноценного мужика: «Не надо смущаться, Геннадий, я врач, это моя работа.»
Чем заканчивается такая работа, знает любая читающая дамские сказки няня-Золушка.
Дети тоже любят сказки с хорошим концом и пряничными домиками. Общение во многом заменяет телевизор – «Димочка, папа запрещает смотреть два мультика подряд, но мы ведь ему не расскажем?» – культпоходы в кафе-мороженое гораздо интереснее мороженого дома – ребенок счастлив! – книжка на ночь, последнее ласковое слово произносит уже привычный голос доброй тети.
Жаль, Серафиму по настоянию отца отправили в заграничную школу. Не удалось качественно прикормить пряниками девочку, вырвалась на волю. Одичала.
Но это не беда, а лишняя возможность доказать безразмерную широту души: «Глядите, девочка строптива, но я ее люблю, не упрекаю.» Елена становилась образцом добродетели, примером жертвенности и всепрощения.
Как тут не загордиться! Не раздуться!
Ан нет. «Конечно», «но» висели жерновами. Мешали жить спокойно и повторялись. «Конечно», «но» заставили смотреть по сторонам, сравнивать, пыжиться, рваться, вылезать из кожи вон.
И тщетно, тщетно, тщетно. Человек, вечно живущий в сравнениях, обязательно становится желчным завистником. Особенно если сравнения эти всегда перед глазами и не в твою пользу.
Катарина.
Вначале Елену поражало невнимание невестки к больной свекрови и лежачему брату мужа.
Катарина почти не заходила к Вере Анатольевне, практически не проведывала Гену, а если приходила, то старалась не оставаться с ним наедине – Елена это быстро отметила, – всегда бывала при свидетелях.
«Как?! – поражалась первое время сиделка. – Как можно быть такой заледенелой стервой?! Не приходить к больным, почти не помогать осиротевшим детям?!» Потом, с течением времени обратила внимание, как напрягается, мертвеет лицо Веры Анатольевны, едва Катарина появляется поблизости. У этих женщин не могло быть близости. Они два антипода. Земля и небо. Лед и пламя. Тайна. В усадьбе жила какая-то старая тайна, разделившая двух родственниц по лагерям.
Елена попыталась ненавязчиво разгадать эту загадку еще до свадьбы. Спросила Веру Анатольевну, как ей казалось, просто и весьма оправданно:
– Вам чем-то не нравится Катарина?.. Вы всегда так напрягаетесь при ее появлении.
Элементарный вопрос, довольно разумный для бдительной сиделки, заставил Веру Анатольевну заледенеть не хуже Катарины. «В моей семье не сплетничают» – сказали не слова, а взгляд.
И тайна эта раскрылась гораздо позже. К большому сожалению, через несколько лет после женитьбы Елены и Геннадия. Первый год жизни в загородном доме, еще в сиделках, Лена пробежала, как призовая лошадь к финишу, – в шорах, не замечая ничего вокруг, поставив все на карту и выбрав единственную цель – торжественную роспись под звуки Мендельсона. Заставила себя не обращать внимания на отвлекающие от финальной цели мелочи.
А зря. Жизнь состоит из мелочей, призы же редки. Цели единичны. И мелочи, как рытвины, попадают под копыта призовых лошадей и калечат ноги. А в случае Елены – душу.
Однажды на каком-то ненужном, шумном, пьяном банкете Елена вышла из дамской комнаты, заметила в темном углу шушукающуюся парочку, подошла поближе.
– Господи, как долго я тебя не обнимал!
Голос мужа сделал ноги ватными.
– Отстань! – Пьяное хихиканье Катарины. – Ты женатый мужчина, я с такими не целуюсь!
– Не ври, не ври. – Едва слышное бормотание, губы мужа застряли в ямке между обнаженным плечом и шеей Катарины. – Я схожу с ума.
– Нас Лена увидит.
– Пусть! Мне все осточертело!
Тихий голос мужа наждаком прошелся по коже, содрал защитный слой эпидермиса и сделал «осточертевшую жену» чувствительной к каждому звуку: Елена каждой кровоточащей мышцейощутила трение их тел, скользящие мазки губ, влажное дыхание.
Она ушла на шум пьяной вечеринки не замеченной двумя любовниками. Веселый гомон забивал ватой уши, сплетался в дикую издевательскую какофонию. Елена добрела до столика с напитками и, обливая грудь и шею шампанским, выпила залпом фужер.
Потом еще, потом еще…
Геннадий и Катарина появились в зале только спустя час.
Первым желанием было – устроить скандал. Рассказать свекрови, поставить в известность Павла…
Но к счастью, не хватило сил, зато остался разум. Геннадий вернулся к столикам с таким лицом, что не осталось никаких сомнений: она проиграет. Мужчины с такими лицами не идут на попятный, они грызутся за свою женщину до полной победы.
И не важно, что драться придется с родным братом и женой.
Не время.
Елена вспомнила совет из книги, предложенной как-то свекровью для чтения, – Андре Моруа «Письма незнакомке», несколько раз перечитала главу «О другой женщине» и карандашом подчеркнула предложение: «Влюбленного мужчину не оторвать от его избранницы, плохо о ней отзываясь». Подчеркнула жирно, стараясь вбить в голову мысль далекую от реального, домашне-бетонного воспитания. В подъездах ее хрущевки ревнивые бабенки сходились врукопашную, царапали друг другу физиономии и рвали волосы. По крайней мере, громогласно доводили факт до сведения общественности.
В книге Моруа женщина мыслила другими категориями: «.чего я этим добьюсь? В глазах мужа я окажусь тем, чем уже была для него накануне вечером: досадной помехой, докукой, пожалуй, даже мегерой».
Изящные советы французского острослова Елена приняла как рекомендации к действию.
И прежде всего перестала сторониться Катарины. С самых первых дней, учуяв отношение Веры Анатольевны к невестке, она, как ей казалось, мудро выбрала отстраненную позицию. Не набивалась в друзья к женщине, живущей в доме по соседству, – знала, Веру Анатольевну их близость станет раздражать, – не осуждала поведение Катарины, но и не пыталась навязаться в наперсницы потенциальной свекрови. Она во всем держала дистанцию, отмеренную не ею. Подчинялась правилам игры. Катарина встречалась со своими друзьями, ездила с ними в театры и магазины, устраивала приватные вечеринки. Елена жила обособленно, общаясь в основном с друзьями мужа, детьми, свекровью.
Теперь настала пора внимательнее приглядеться к сопернице.
И, упаси боже, начать наушничать! Желание поделиться общей бедой с Павлом Елена удушила в себе нешуточным усилием!
Он, Павел, не поверит! Катарина отопрется! Слезами, истерикой, гневными репликами. Елена останется в этом доме, презираемая всеми. Вера Анатольевна не простит скандала, – «Мудрая женщина, голубушка, никогда не выносит сор из избы, подобные переживания проживают в достойном молчании», – муж возненавидит (возможно, до полного разрыва), Катарина. С Катарины как с гуся вода. Разведя на разговоры пожилую соседку по улице, Елена узнала, что когда-то давно, еще в юности, у Гены и Кати действительно был довольно бурный роман, и, кроме всего прочего, соседка искренне не могла понять, почему Катарина все же остановила выбор на Павле? По ней такие мальчики с ума сходили.
Пожилая кумушка не понимала. Елена тоже не сразу, тоже не вдруг, но догадалась: Катарина сделала сногсшибательно правильный выбор. Выйди она замуж, к примеру, за Геннадия, тот ни за что не позволил бы ей проказничать. Одолевал бы ревностью, следил за расходами, требовал отчета. Неистово влюбленный муж – не радость, наказание!
Другое дело Павел. В привычках, в недостатках Катарины не видит никакой угрозы. Посмеивается над ветреностью жены, не упрекает в мотовстве, он по большому счету — мило невнимателен и щедро близорук. Он – идеальный муж. Он – зрелый выбор молодой распутницы.
Как жаль, что он достался Катарине…
Несколько недель понадобилось бывшей сиделке, чтобы сделаться подругой. Немного лести сквозь стиснутые от ненависти зубы: «Ах, Катарина, твоя прическа – просто чудо! Твои духи, помада, платья. А где ты покупаешь обувь? А можно записаться к твоему парикмахеру?..»
По правде говоря, было заметно, что вначале Катарина чуть ли не опешила. Родственница – синий чулок и аптекарская клизма – вдруг начала рассыпаться в комплиментах. С чего-то вдругоценила и начала просить советов.
(Вряд ли, конечно, Катарине требовалось одобрение аптекарской клизмы, но все-таки приятно. Умелая лесть творит чудеса с самыми завзятыми гордячками.)
Примерно через месяц Елену допустили в ближний круг. Начали приглашать на те самые приватные девичники и вечеринки. Брать в гости и на выезды.
Какой сюрприз там ожидал «бетонную» сиделку! На выездах девичник отрывался по полной программе! Мужской стриптиз – лучший подарок подруге в день рождения!
Слегка обалдевшая от атмосферы стрип-бара аптекарская клизма сидела, зажатая разгоряченными бабенками, мечтала: сюда бы мужа Пашу, посмотреть, как его жена запихивает в потные мужские трусы стодолларовые бумажки! Как визжит, когда ее лапает какой-то перекачанный бугай. Вернувшись с вечеринки, Елена ощутила нечто сродни радостной брезгливости: подумать только, Катюша – стерва надменная – превращается в очумевшую самку, срывает трусы с облитого шампанским негра!
Кошмар.
На следующее утро после «выездной сессии» не удержалась от сарказма. Надулась немного от осознания «непорочности», добавила в речь укоризны. И получила в ответ словесную оплеуху:
– Дура. Что ты понимаешь?
(Надо сказать, только в отношении Елены Катарина допускала это уничижительное ругательство – дура. Своих «девчонок» она могла припечатать как угодно, но более изобретательно, Елене доставалось безыскусно и просто – дура.)
– Тут есть что понимать? – высокомерно, еще не оставляя надежду на хотя бы моральный реванш, сказала Лена.
Катарина сыто потянулась на пляжном лежаке, огладила ладонями бока:
– Гормоны, дурочка, гормоны. В стрип-баре я получаю такой выброс гормонов, что утром встаю – посмотри, словно девочка. Ни одной морщинки! – И с горечью добавила: – Эх, видела б ты кекса Милки! Такой розанчик – зубы сводит!
– У Милы есть любовник-стриптизер? – искренне удивилась собеседница. Высохшая на бизнесе, накачанная ботоксом и миллионами Людмила, по мнению Елены, никак не сочеталась с обнаженной грудой проплаченного «мяса».
– Тарзан Наташи Королевой нервно курит взатяжку! Не мальчик – свежая конфетка. Девятнадцать лет, в голове – баран чихнул, зато тело, потенция-а-а-а. – И приуныла: – Н-да. на такого денег немерено надо. Милка на него состояние угрохала. Зато как выглядит – на десять лет помолодела.
– И что, – тихонько вопрошала Лена, – на содержание стриптизера так много денег надо?..
– Квартира. Машина. Подарки. Суточные, – лениво цедила московская Мессалина.
– Ого!
Катарина развернулась к бассейну, печально поглядела на лазоревую воду:
– А ты как думала? За удовольствия надо платить.
– А у тебя. – неловко замямлила Елена.
– А у меня на такую «игрушку» денег не хватит, – чуть ли зубами не скрипнула Мессалина и разинула пасть в нервном зевке.
На следующий девичник Елена прихватила крошечную кинокамеру (сотовые телефоны в то время еще не обладали данной функцией), попробовала снять «половецкие пляски», чтобы попозже порадовать любителей клубнички в Интернете, но ничего толкового не получилось. Недостаток света и неудобный ракурс делали фигуры и лица совершенно неузнаваемыми, сиречь – бесполезными.
А жаль, а жаль. Вот вышел бы сюрприз для Гены и для Паши, когда Москва заговорила б…
Наушничать в открытую Елена так и не решилась: с достоинством переносила свой позор.Читала умные – сплошь печальные – книжки и набиралась опыта, терпения и мудрости.
Примерно через полгода, уже будучи вполне доверенным Катькиным лицом, узнала – та крутит по соседству роман с женатым мебельным магнатом. Высоким, слегка пузатым дяденькой слегка за сорок. У дяденьки был «бентли», мощные волосатые запястья и хорошо поставленный удар на теннисном корте. Кажется, именно среди поставленных подач все и закрутилось.
(И чего было, спрашивается, врать про гормоны и молодых жеребцов, а? Вон пузан с теннисной ракеткой и «бентли» под боком обозначился, так сразу же был к делу приставлен!)
Но вроде бы – шанс. Вроде бы – надежда на скандал. Тем более если все сделать по-умному, изящно, не высовываясь, как учили умные книжки и телевизионные сериалы.
На привокзальной площади Елена купила у хитрого ларечника-узбека мобильный телефон с активной сим-картой, дождалась, пока жена и дочь магната-теннисиста уедут на концерт, а Катарина юркнет на улицу через калитку, и отправила на телефон жены послание: «Сейчас ваш муж встречается у вас дома с любовницей».
Жена, естественно, вернулась.
Но оказалась умной, «не бетонной» женщиной. Ничего не сказав дочери, она приехала одна, нашла в своей постели растрепанную, зацелованную соседку и молча выставила вон: соседку, мужа, чемоданы. Именно в этой последовательности. (Муж и чемоданы через месяц были приняты обратно.)
Фиаско. Надежда показать всему свету, что представляет собой красотка Катарина, не оправдалась вовсе.
И даже больше: лишившись мебельного любовника, Катарина вновь обратила взоры к Гене. А ведь казалось бы. После того как две невестки «подружились», Катарина – неужто совесть проснулась? – стала избегать Геннадия. (Тот, кстати, рвал и метал! И было это видеть больно, ноприятно. Садистское, жестокое удовольствие видеть, как ты, своими руками, руководишь его романом, наносишь укол за уколом, порой даже позволяешь себе немного с «искренностью» поюродствовать: «Ах, милый, у тебя опять головка болит? Может быть, тебе таблеточку, массаж, чайку…»)
Свое нервическое, даже болезненное состояние Елена додумалась оправдывать неуправляемостью Серафимы. Отвлекая себя от ревности, спасаясь от желания прокричать всему миру: «Катарина – гадина, гадина, гадина!!!» – очень вовремя вспомнила советы психологов: не можешь справиться с проблемой, направь силы в другую сторону, найди замену, – она оттачивала зубы в травле Серафимы. Оставаясь внешне все той же доброй всепрощающей мачехой, третировала гордую девчонку с изобретательностью иезуита. Не получилось доказать всему миру, что Катарина – гадина, распутная дрянь! – она успешно, пожалуй, где-то даже развлекаясь, доказала: Серафима неблагодарная девчонка, распустеха, бестолочь и наркоманка.
Подслушала телефонный разговор падчерицы с подружкой – девчонки собирались встретиться в ночном клубе и договаривались, кто «притаранит косячок», достала из обувной коробки тот самый узбекский мобильник и позвонила по телефону доверия МВД: сегодня вечером в таком-то ночном клубе будет произведена продажа крупной партии наркотиков.
Тем же вечером в клуб нагрянула облава «маски-шоу». Все сумочки проверили, карманы обшарили, «детишек» с расширенными зрачками увезли в кутузку.
Геннадий приехал за шкодливой дочерью в милицию и посадил ее под домашний арест на целый месяц.
Спустя который, так же «случайно», девушку, выпившую банку пива, задержал на посту инспектор ГИБДД. (Отдельное мерси тому же узбекскому мобильнику.)
Как просто управлять людьми, зная их наклонности и недостатки…
Примерно года полтора — прилюдно воюя с неуправляемой девчонкой! – Елена провела под сочувственные вздохи со всех сторон. Ее жалели и понимали, ею восхищались и приводили в пример. Казалось бы, еще немного, и Геннадий поймет, какое сокровище ему досталось в жены!.. Прислушается к мнению окружающих, придет в разум, остепенится – как можно променятьсвятую женщину на распутную Мессалину?!
Все эти годы Елена бдительно приглядывала за каждым шагом мужа. Поднаторела в слежке и прослушивании телефона. Набила руку на «невинных» фразах, собаку съела на мелких пакостях: подкинутых под кровать Катарины Гениных носках, «случайно» забытых в ее спальне его же галстуках и запонках. (Кстати, совершенно напрасно старалась. Павел принимал Генины носки и запонки за собственные.) По изменению тембра голоса мужа моментально вычисляла, на каком градусе находится его роман и будет ли свидание.
Однажды дождалась. Субботним днем в середине мая оставила Катарину и Геннадия возле мангала, спряталась за углом дома, уже зная, как не попасться, привычно присматривая за остальными домочадцами.
– Я больше так не могу, – донесся голос мужа. – Я разведусь с Еленой и расскажу обо всем Павлу.
– Господи, не начинай все заново!
Елена будто воочию увидела, как брезгливо скривились губы Катарины при этих словах. Как наморщился безмятежно гладкий лоб, раздулись ноздри.
– Она настаивает на ребенке! Если появится ребенок, я от нее уже никогда не избавлюсь!
– Так и не избавляйся, – лениво протянула Катарина. – Ленка нам не мешает. Что тебя не устраивает?
– Все! Я устал скрываться, устал обдумывать каждое слово. Я хочу каждый день быть с тобой.
– Ты и так каждый день.
– Только вижу тебя! – перебил Геннадий. – Мне этого мало!
– А мне – достаточно, – обрезала Мессалина, и краешек ее платья поплыл к углу дома.
Елена едва успела отпрыгнуть в сторону крыльца.
* * *
Многие женщины живут, зная об изменах мужа. Многие даже знакомы с особой, подменившей их в постели. Но только редкие умеют молчать абсолютно – не жаловаться, например, какой-нибудь подвыпившей подружке на «тяготы судьбы» и использовать ситуацию не без выгоды для себя. Прощать все молча способна только любящая женщина, спокойно дожидаться окончания романа на стороне может женщина неординарная или равнодушная.
Елене хотелось бы признать себя неординарной, поскольку равнодушие и хладнокровие закончились уже давно. Не получалось у нее бесстрастно наблюдать за шашнями любовников, не удавалось сохранять лицо, его порой корежило от одного лишь звука голоса ненавистной соперницы.
Но выдюжила. Грызла по ночам подушку – и это не фигура речи, – тайком портила любимые Катькины цветы на клумбах (двум соседским девочкам порой ни за что доставалось от няни Жени), вымещала злобу, как могла. Голову сломала над задачей: как доказать дражайшим родственникам, что Катарина сволочь?!
Разговор любовников у мангала показал, что времени осталось мало. И голова уже гудела.
Примерно через неделю поехала Елена в супермаркет за провизией, остановилась на парковке и несколько минут сидела в машине, копошась в сумочке в поисках запропавшей кредитки.
Возле ее машины остановился шикарный кабриолет. С кожаных сидений легко спорхнули две разнаряженные дамочки, поправили растрепанные ветром прически.
– Пойдем, – сказала та, что чуть постарше, – не пожалеешь.
Через приоткрытое окно Елена слышала каждое слово женщин.
– Давай сначала в магазин зайдем, – насмешливо фыркнула вторая. – У меня абсент закончился.
– Успеется твой абсент, – оборвала подруга. – Он как раз сейчас по газону ползает, я, проезжая, глянула. Так эротично попкой двигает!
Перешучиваясь и хихикая, дамочки направились в сторону недавно открытого ресторанчика. Елена, заинтригованная донельзя, вышла из машины и потопала за ними следом.
Женщины сели за столик на террасе ресторана, заказали соки. Жена младшего архитектора Кузнецова медленно, посматривая, кто там эротично по газону может ползать, прошла по дорожке до той же террасы, поднялась по ступенькам и села за столик неподалеку от шушукающихся подружек.
По раскатанным рулонам газонного дерна, оглаживая стыки, действительно ползал молодой загорелый парень в джинсовом комбинезоне. Под гладкой кожей садовника перекатывались нешуточные бицепсы, бугрились мышцы на спине.
– Знаешь, Полли, кого он мне напоминает? – донесся до Елены голос одной из дамочек. – Того артиста из «Газонокосильщика». Помнишь? Эдакая растрепанная лапочка в комбинезоне.
– Угу, – кивнула приятельница и натурально застонала. – Какой типа-а-аж. Может, предложить ему мой запущенный садик в порядок привести?..
Подруга рассмеялась:
– Тоже мне леди Чаттерлей. Тебя Борис за эдакое приобретение вместе с приобретением в бараний рог согнет!
– Пожалуй, да, – опечалилась еще одна московская Мессалина, собравшаяся переквалифицироваться в леди. – А жаль.
Подружки еще немного позубоскалили, попредставляли, как дивно смотрелся бы этот кексик на фоне их лужаек и клумб. Елена, уже совершенно не прислушиваясь к разговору за соседним столиком, незряче смотрела на парня.
Не слишком молод. Лет двадцать пять или чуть больше. До Милкиного атлета с бараньим чихом в голове ему, конечно, вряд ли дотянуть. Хотя, хотя. Как знать. Атлет с видимой печатью интеллекта на лице – неужели иной работы, кроме вспахивания скудной московской землицы, не нашлось?! С таким-то личиком, с такой фигурой. может фору дать любому чиху.
Примерно час сидела Елена на террасе. Уравнение, куда игреком включился молодой садовник, постепенно начинало выписываться. Составляя прежде всевозможные умозрительные комбинации, Елена всегда ощущала недостаток аргументов, нехватку функций. Все данные известны, все функции уравновешены, все разности давно, не ею, упорядочены. Ей не хватало неизвестной функции, способной взорвать упорядоченное равновесие, превратить эквивалентность в ХАОС!
Теперь она нашла. Воочию увидела тот самый раскаленный жупел, что вонзится в тишайший муравейник, разворошит его и – полыхнет! Заполыхает муравейник жарким пламенем.
Как?
Не важно.
Кто первым ощутит пожар: Геннадий или Павел? (А может быть, дражайшая свекровь?..)
Не стоит думать, все равно равновесие будет нарушено. Геночка с ума сойдет, когда увидит Катарину, пускающую слюни на молодого бугая! Его тряхнет, протащит, разорвет! Он учинит скандал – к гадалке не ходи! Катька в ответ пошлет его на фиг.
Боже! Что за день! Что за везение!
С нескромным обожанием смотрела Лена на невозмутимого загорелого парня, почти глазами ела, представляя, какое впечатление тот произведет на Катарину. Едва удержалась, чтобы сразу, в ту же минуту не побежать к садовнику, не «застолбить» паренька, пока какая-нибудь шустрая дамочка не пригласила его привести в порядок ее запущенный садик…
Нельзя. И совсем не потому, что еще оставалась проблема – нынешний, успешно работающий садовник Вася, а потому, что пригласить молодого красавчика должна была сама Катарина.Только так и не иначе. Катька сама должна сделать стойку и попасться в расставленную ловушку, чтобы после не предъявлять претензий к родственнице. Она, Еленочка, чиста. Она достойна. У нее и мысли о молодых красавчиках в жизни не возникало.
Все Катька, все Катька, все Катька. Своими руками, своими куриными мозгами.
Елена стремительно подсунула под недопитую чашечку с кофе достаточную купюру, спустилась с крыльца ресторана и быстро, забыв о походе в магазин, помчалась к дому. Судя по раскатанному газону, возле этого ресторанчика садовник проползает недолго. Еще день, максимум два, и ищи ветра в поле. Оформит клумбы лежащей на газоне бордюрной лентой и переедет на новое место.
Машина резво уминала асфальт летними шинами, динамики проливали в салон нечто релаксирующее и плавное. Елена мчалась к дому. План, как избавиться от Васи и его жены-кухарки, возник будто сам собой, легко и просто.
«Сегодня мой день», – поняла Елена. Загнала автомобиль в гараж и сразу же, не размышляя и не сомневаясь ни секунды, пошла к дому Катарины.
К счастью, на кухне не оказалось ни хозяйки, ни кухарки. Лена вихрем метнулась к холодильнику, распахнула дверцу и схватила с полки тяжеленькую баночку черной икры. (Послезавтра ожидался «невыездной» девичник, икорку распутницы предпочитали исключительно черную, и Леночка об этом знала.) Положила банку в сумочку и пошла в спальню хозяйки на втором этаже. Там разыскала на замусоренном косметикой туалетном столике шкатулку с «незначительными» драгоценностями, внимательно и быстро выбрала несколько колечек и пару сережек.
Соперница лежала в тени зонтика на шезлонге и лениво листала глянцевый журнал.
– Доброе утро, Катарина, – елейно поздоровалась соседка-родственница.
– Салют, – отозвалась неверная жена, не отрывая глаз от разворота с выставкой последних достижений «Ролекса».
– Представляешь, поехала в магазин без кошелька, – вздохнула Лена. – Надо было кое-что купить, Верочка Анатольевна неважно себя чувствует.
– Да? – без особенной печали, листая журнальчик, пробормотала Катька.
– Катарина, ты не могла бы мне одолжить немного черной икры? Боюсь, у нашей свекрови гемоглобин понизился, хочу ее подкормить.
– Возьми на кухне в холодильнике, там пара баночек лежит.
«Уже не пара», – подумала Елена, а вслух сказала:
– Я еще хотела с тобой посоветоваться. Может быть, пойдем в дом, кофейку сварим.
Катарина подняла лицо к родственнице, прищурилась, глаза сказали: «А почему бы тебе кофе не сделать и сюда его не принести?» Мессалина вообще часто разговаривала с Леной одними глазами, не утруждаясь.
Сглотнув комок раздражения, пропихнув его в горло, тем не менее довольно сипло Елена попросила:
– Тут жарко, пойдем в дом, пожалуйста.
Какая уж тут гордость. Необходимо, важно —
пропажу банки с черной икрой должна обнаружить сама хозяйка!
– Ну ладно, – проворчала Катька. – Только, чур, кофе варишь ты.
Бесподобная леность. Засыпать в кофеварку молотого порошка, налить воды, нажать на кнопочку.
– Конечно сварю! И даже в турке!
Не передать, с какой ненавистью Елена смотрела на плавные движения поднимающейся с лежака Катарины. Наблюдала, как та обматывает бедра прозрачным парео, как привычно, одним движением взбивает пышные космы на затылке.
Убила бы! Прямо тут, сейчас, огрела бы камнем по голове и утопила бассейне!
Но не-е-ет. нельзя. Месть – холодное блюдо для терпеливых. Его следует вкушать медленно, неторопливо, наслаждаясь по отдельности каждым куском.
Первый кусок был съеден – с неописуемым удовольствием! – когда Катька, нахмурив лоб, попыталась вспомнить, куда вдруг задевалась одна из банок с черной икрой.
– Странно, – бормотала, – только вчера проверяла – стояло две. – Довольно беспомощно посмотрела на родственницу: – Ты не знаешь, мы вчера-позавчера икру не ели?
Удовольствие сменилось горечью. Только этого не хватало! Бестолковая курица в купальнике не знает, что ела, а что в холодильнике осталось! Ведь пропала же не банка варенья, не полкило огурцов!
Хотя откуда Катьке знать про огурцы. Елена намеренно выбрала самый дорогой продукт в надежде, что хоть белужью икру хозяйка знает наперечет. И вот – наморщенные ум и лоб, недоуменные глаза.
– Ты вроде бы говорила, что Лидия должна купить для вечеринки пару банок.
– Да. Пару банок, – рассеянно прокудахтала беспамятная курица.
– Сейчас мы все выясним, – успокаивая, проговорила Лена и выдвинула верхний ящик кухонной тумбы.
Не раз и не два она видела, как Лидия, скалывая скрепкой длиннющие магазинные чеки, бормотала: «У чужих людей работаю, во всем порядок должен быть» – и упрятывала стопочку в этот самый ящик. И ни разу не наблюдала Катарину, эти самые счета проверяющую.
Присмотрелась к числу на верхнем чеке, не хуже Катарины наморщила лоб.
– Странно. Посему получается, что Лидия позавчера купила две банки икры.
– Вот! – победно воскликнула разуверившаяся в своей памяти курица. – А я о чем! Две.
– И вряд ли вы ее ели. Может быть, Павлу позвонить?
Смешно получится, однако. Жена не помнит, когда и что ела, на работу мужу звонит, справляется.
– Не надо, – не поведясь на предложение, отмахнулась Катька. – Что я, совсем, что ли, чокнутая? Не ели мы икру. Я ее для девочек купила.
Жаль, жаль. Действительно, забавно б получилось.
– Катарина, – многозначительно округляя глаза, сказала родственница, – а у тебя как. Ты вообще. вещи, драгоценности проверяешь?
– Да не было нужды, – задумчиво проблеяла Катя.
– Сходи. Проверь.
Глаза Мессалины бестолково выпучились.
– Думаешь, Лидия могла узнать код сейфа?
– Не обязательно. В доме других ценностей хватает.
Выбрасывая длинные ноги на три ступени вверх, Мессалина порысила в спальню – Елена, пряча усмешку, шагала сзади, – схватила с тумбочки шкатулку, вытряхнула ее на покрывало кровати.
– Вот это да, – прошептала через какое-то время, озабоченно переворошив колечки-перстеньки. – Маминого кольца нет. Я его терпеть не могу, никогда не надеваю, но все же память. Сережки вроде бы пропали.
«Ну ты и бестолочь! Свои собственные колечки не запомнишь!»
Елена подошла поближе, поворошила горку «незначительных» ценностей.
– Нет твоего кольца с розовым жемчугом в пару к серьгам.
Еще бы ему там быть! Оно уже двадцать минут отдыхает в сумочке Елены.
– И агатовый перстень вправду пропал.
Катарина буквально рухнула на уголок кровати:
– Поверить не могу. Пропало то, на что бы я внимания не обратила долго.
– Вот так оно бывает, – назидательно сказала родственница. – Ты доверяешь прислуге. Не проверяешь даже магазинные счета.
– Ну я ей сейчас устрою! – взметнулась Катарина. – Ну я ей покажу!!!
Теряя на ступенях шлепанцы, хозяйка понеслась к входной двери.
– Стой! – крикнула Елена. – Подожди!
– Чего тут ждать?! – уже почти с крыльца прорычала Катька.
– Такие вещи так не делаются! Лида скажет, что оплатила банку в магазине, но промахнулась мимо сумочки, когда ее туда укладывала. Или у кассы забыла.
– А серьги?! А перстень?!
– Скажет – соседские девочки «заиграли».
– Они сюда не ходят!
– Уверена? – усмехнулась Елена. – Женечка за всем не уследит.
Катарина зло топталась на пороге дома, все же не решаясь бежать скандалить, понимала – в словах Елены рационального зерна навалом.
– Что ты предлагаешь?
– Возьмем чек, поедем в магазин и попросим предоставить запись с камеры наблюдений у касс. На чеке есть число и время, думаю, тяжело это охранникам не покажется. Если на записи видно, что Лидия покупала две банки, переснимем кадры на флешку и ткнем твою кухарку носом – не отопрется. А дальше и про колечки-сережки легче будет разговаривать.
Ни слова не говоря (очень не любила Катенька признавать чье-то превосходство в соображалке), Мессалина потопала к платьевым шкафам и выбрала для визита в охранные службы дорогущего супермаркета достойную визита одежду. (Это тоже было Еленой просчитано.Нанимать в садовники молодого красавчика стоит в приличной одежде, а не обычных для летней Кати полупрозрачных тряпках. Иначе будет выглядеть — мой личный сад давно запущен. А неизвестно пока, специализируется ли красавчик на прополке скромных дамских огородов?)
Всю дрогу до супермаркета Катарина хранила гневно-гордое молчание. Иногда вздыхала про себя и фыркала, похоже было, сочиняла обличительную речь для вороватой домработницы. И в охранные службы попала в самом что ни на есть требуемом распорядке духа: хороший костюм в английском стиле подчеркнул настроение и произвел на работников супермаркета должное впечатление, даже начальника охраны вызывать не потребовалось.
Парнишка в черной спецовке быстро нашел дату и время, Катька быстро опознала повари – ху – та, разумеется, укладывала в сумочку две банки, по чеку расплатилась сполна и вышла вон, ничего не потеряв на дороге.
– Убью, – сказала Катька.
– Остынь, – сказала Лена. – Банка икры – не повод убивать прислугу. Подумай лучше, стоит ли без садовника с кухаркой оставаться?
– Проблема, – проблеяла, наморщив лобик, Катя.
– Пойдем на улицу, неподалеку ресторанчик есть, я кофе так и не выпила, а голова совсем раскалывается.
По совести сказать, на уминающего газон садовника Катарина внимания обратила меньше, чем на ползающую по столику жирную муху.
– Гадость, – сказала и смахнула насекомое картой вин. Достала сигареты и разозленно задымила, пуская тоненькие струйки дыма чуть ли не в лицо Елены. – Как думаешь, может, Павлу пожаловаться? Пусть он с прислугой разбирается.
Извечная лень московской Мессалины потихонечку выступала на передний край. Катарина не любила утруждать себя разборками с прислугой, предпочитала не связываться с проверками счетов, нагоняи давала без всякого старания, скорее для проформы – нервотрепка портит цвет лица и сон.
– Как знаешь, – пожала плечами Елена. – В домработницы можно пригласить и Ларису, ту, что иногда на подмогу Лиде приходит. А вот садовник. Не брать же в самом деле любого с улицы. – И сделала пренебрежительный жест в сторону молодого парня в джинсовом комбинезоне.
Если выражение «сделать стойку» использовать не по отношению к легавой, учуявшей дичь в камышах, а представить на месте вытянувшейся в струнку, поджавшей переднюю лапу собаки женщину, узревшую объект, то данное словосочетание в некоторой степени способно передать метаморфозу, произошедшую с Катариной.
Еще недавно Мессалина сидела на плетеном ресторанном кресле расслабленно, рука с окурком безвольно свисала с подлокотника, ноги, пожалуй, расставлены гораздо шире, чем предписывают приличия. На личике гримаса – как все достали!..
И вдруг понурая спина, на которую свалилось столько бед, обретает твердость, шея вытягивается совсем как у востронюхой легавой собаки, рука резко уходит вперед, жестко ломает в пепельнице недокуренную сигарету.
– Вот это да, – шевелятся губы. – Лен, глянь.
– А? Что?
– Нет, нет, ты посмотри, какой экземпляр! – Катарина всем телом наклоняется вперед, потрясенно крутит головой.
– Садовник, что ли? – Изображая недоумение, Елена поправляет на носу солнцезащитные очки.
– Садовник, – заторможенно кивая, лепечет визави.
– На мой взгляд, слишком много тела, – провокационно морщится родственница. – Ты же знаешь, я не люблю бугаев.
– Бугаев, – все так же еле слышно вторит угодившая всеми лапами в ловушку столичная нимфоманка. – Лен! Ты посмотри! Что он тут делает?!
– По-моему, трудится, – недовольно бурчит Елена.
– Он?! Тут?! – Катарина облизала губы, казалось бы распухающие на глазах, поерзала в кресле. – Ну надо же. С таким телом косить газоны.
– Ну не всем же в стриптиз идти, – только что не зевая, равнодушно отзывается «синий чулок».
– Дура! Что ты понимаешь! – И вдруг, раскачиваясь, застонала. – Представь, у тебя каждое утро по лужайкам вот эдакий бычок пасется. Девчонки сдохнут! Я бы. – И далее по тексту.
Наживка была заглочена до самого грузила. Просчитывая в принципе, представляя реакцию
Катарины на молодого садовника, такого неприкрытого восторга, вожделения Елена все-таки не ожидала. Человеку, привыкшему скрывать эмоции, невозможно представить столь обнаженноежелание: Катарину даже испарина пробила. В мечтах она уже лицезрела красавчика каждое утро – когда мужчины на работе! – в своем саду. Уже, пожалуй, стягивала пальчиками джинсовые лямки с его плеч.
– Остынь, – не отходя от роли, проворчала Лена. – У тебя Вася на лужайках пасется, а не.
– Отстань! – перебила Катька. Провела ставшими вдруг влажными ладонями по бедрам, прочертила кончиком языка по губам. – Вася – муж воровки. Они оба сегодня же вылетят вон.
– Ну, Катарина. Зачем ты так.
– Отстать, говорю. Как я выгляжу? – слепо глянула на родственницу, потом, не доверяя ее мнению, нашарила в сумочке пудреницу, посмотрелась в зеркальце. – Порядок.
– Катарина, сядь! – Елена перепуганно схватила родственницу за запястье, удерживая за столиком. – Ты выглядишь как блудливая кошка в марте, что о тебе подумает мальчик! Он – работяга! Хотел бы ублажать дамочек, не ходил бы сейчас по жаре, окучивая клумбы, а устроился в стриптиз!
Изображать испуг Елене не потребовалось совершенно. Она на самом деле переживала за дело. Если эта чертова нимфоманка сей же час бросится со всех ног к работяге, тот, только взгляд на Катю кинув, поймет — какую работу ему предлагают. Какие услуги войдут в реестр.
– Думаешь? – не глядя на Елену, остановилась размечтавшаяся Мессалина.
– Конечно! Парень работает! Ему нужна работа, а не приключения!
– Думаешь? – тупо заладила распутница.
– Уверена! Я больше знаю о работающих пареньках! Это — мой круг!
Слова подействовали. (Не лишним будет позже напомнить — а я тебя предупреждала.)Катарина откинулась на спинку кресла, задумчиво закусила нижнюю губу.
– Лен, может быть, ты к нему сходишь. Пригласишь на работу, оставишь визитку.
– Была нужда! – фыркнула та. – Это ты у нас жена знаменитого архитектора…
Кажется, все нужные слова были произнесены. Только самая тупая из женщин не просчитает связку: садовник, работающий за копейки у придорожного ресторана, и архитектор, известный всей Москве. Паренек в комбинезоне тупицей не выглядел.
В отличие от Катарины.
Но все-таки ухватила Катька ниточку чужой мысли, приняла идею.
– Так-так-так, – закопошилась в сумке, – где-то тут у меня была Пашина визитка.
– Ты все-таки решила пригласить его на работу? – недовольно сказала Елена. – Подумай. Вася.
– Пошла к черту, – не отвлекаясь от сумки, оборвала Катарина.
– А как же Вася? Как ты объяснишь Павлу появление этого. этого. – Елена сделала неопределенный жест.
Катарина разыскала визитку, повертела ее в пальцах:
– Лен, а тебе самой не приятно будет каждое утро, потягивая кофеек, смотреть на этогокрасавца? Нет, ну правда, скажи честно, неужели все равно: пузатый Вася с граблями расхаживает или красивый паренек старается?
– Мне все равно.
– Ну и дура, – хищно поглядывая на садовника, припечатала родственница. – Себя надо в тонусе держать. – И усмехнулась. – Милка с ума сойдет. Она к своему не каждый день таскается – работа, работа, – а у меня под боком.
– За зарплату, – вредно вставила Елена, – которую Паша будет выплачивать.
– А как же, – уже совсем раскованно разулыбалась Катарина. – Не использовать такой момент – в жизни себе не прощу! Каждое утро из окна – прекрасный вид. Посмотришь – и в крови один тестостерон. Доходит? – Катарина встала из-за стола, огладила ладонями бока. – Расплатишься? Иду на приступ.
Все-таки абсолютной дурой Катарина не была. Елена видела, с каким достоинством она повела разговор с парнем, каким царственным, небрежным жестом протянула визитку, и поставила себе оценку пять с плюсом за старание и изобретательность. Все получилось, ни на йоту не отходя от задуманного. Парнишка визитку рассмотрел, с террасы было видно —проникся, кивнул и крикнул Катьке вслед «спасибо».
Уже через несколько дней после того, как новый садовник приступил к работе, четко выстроенная конструкция начала разрушаться на глазах: в садовника влюбилась Серафима.
Посаженная папой под домашний арест негодная девчонка первые дни провела сидя у бассейна, делая вид, что читает книжку. Позже вызвалась помогать Денису в переустройстве каменного водопада – держала рулетку, даже колышки вбивала.
Бабушка приязненно посматривала на взявшуюся за ум внучку – физический труд любую дурь из головы выбивает! – Елена и Катарина в унисон скрипели зубами и вмешивались в зачинающийся роман каждая со своим интересом. Катарина не могла строить куры на виду вездесущей племянницы, Елена, переживая, что так удачно объявившийся красавчик уйдет на сторону, тоже старалась изо всех сил, со всей возможной изобретательностью.
Не помогало. Влюбленная Серафима оглохла и ослепла. Язвительные замечания пропускала мимо ушей, с мачехой была тиха и послушна, словно овечка с затуманенными очами.
В день, когда Елена уже собралась наябедничать мужу: «Твоя дочь совсем умом тронулась, садовнику проходу не дает», Геннадий перешагнул порог дома в совершенно разъяренном состоянии.
– Откуда взялся этот Денис?! – завопил чуть ли не в истерике.
Елена аж присела испуганно на стул.
– Откуда вы его выкопали?!
– Почему – мы? – осторожно уточнила жена.
– Катарина сказала – вы вместе его нашли!
Давно уже Елена не видела супруга в столь
взбешенном состоянии. И пока не знала, как обернуть ситуацию с выгодой.
– Она сказала неправду, – ответила тихонько, на ощупь.
– Неправду?! – еще пуще раскипятился, видно, отвергнутый любовник. Похоже, пытался приставать к Катарине с теми же вопросами, но та умело вывернулась: «Дениса пригласили я и Лена».
– Да, я. я отговаривала ее приглашать Дениса. Можешь сам спросить.
– Значит, – нахмурился Гена, – ты отговаривала? А она. – Муж вопросительно изогнул брови.
– Ты знаешь Катарину, – жестко отчеканила Елена. – Если она чего-то хочет, то обязательно это получает.
– Получает, значит, – ядовито просипел Геннадий. – Ну ладно. Посмотрим. Надо с Пашей об этом садовнике потолковать. – И, хлопнув дверью, вышел из дому.
«Вот это да-а-а, – глядя в спину разъяренного мужа, усмехнулась Елена. – По всему выходит, не Серафиме, Катьке голову снесло. Считая Дениса своим приобретением, она получила облом в лице молоденькой соперницы и теперь срывает зло на бывшем(?) любовнике. Вот это да-а-а.»
Тут Серафиму не ругать, благодарить придется. Стараниями этой влюбленной дурочки уже не надо упражняться в остроте ума, вытаскивая наружу шашни осторожной, опытной в адюльтерах Катьки, не надо «засвечивать» ситуацию перед Геннадием (и Павлом, что немаловажно), доказывать на пальцах, что его любовница распутная дрянь, путающаяся с прислугой. Не надо ждать момента, не надо следить, подслушивать – Катька сама потеряла от ревности голову и осторожность, уже выставилась так, что даже влюбленный Генка все просек: у него появился соперник. Прислуга.
Удачно. Останется с удовольствием понаблюдать развитие событий. Вряд ли Геннадию удастся уговорить брата уволить садовника, Павел почему-то проникся симпатией к Денису, а наймом прислуги в их доме всегда занималась лежебока Катарина – она с работниками целый день один на один, ей и выбирать.
Удачно. Еще неделя, десять дней – и бывшие любовники разругаются в пух и прах из-за садовника. Катарина не привыкла уступать. Ни Геннадию, ни молодой сопернице.
Забавно будет наблюдать. Приятно будет проявить «сочувствие», когда униженный, отвергнутый муженек приползет под женино крылышко. Пылая от злобы и ревности, Катарина Геночку растопчет! Проедется катком по каждой кости…
Тогда и пожалеем… Со всем старанием.
Но, как известно, интрига, хоть немного соскочившая с проложенного рельса, и дальше начинает вести себя непредсказуемо. Казалось бы, тихонько подпаленный муравейник уже готов был вспыхнуть сам собой: ненормальная нимфоманка почти не скрывала интереса ксвоему садовнику, Серафима готовилась выцарапать тетушке глаза. (Только Вера Анатольевна – наверное, от недостатка зрения – пребывала в неведении, да Павел, как всегда, был мило близорук.) Еще немного, и сойдутся соперницы в рукопашной не хуже бывших соседок по хрущевке.
Ан не срослось. И вероятно, не хватило совсем чуть-чуть, малейшего нажима, вспышки: последние несколько дней Геннадий ходил задумчивый, чего-то решивший, Елена даже подумала: сломался! Любовники разругались окончательно, неверный муж прозрел.
«Прозревший» муж приехал с работы раньше обычного, шмякнул на стол пачку документов, утянутых в прозрачный файл.
– Вот посмотри, – сказал.
– Что это?
– Я купил тебе двухкомнатную квартиру неподалеку от родителей. Хочу развода. По-моему, все честно.
Елена взяла бумаги дрожащей рукой, просмотрела «шапку». Муж нависал над ней удушающим постаментом, онемевший язык лежал во рту холодным студнем. Молчание стояло в комнате минуту с лишним.
В их доме было не принято «выяснять отношения». С российским трезвым мужиком вообще не проходит чисто американский финт типа «Давай об этом поговорим». (Мы все-таки, как ни крути, внутренне направленный Восток и скрытная Азия.) С пьяным российским мужиком, если судить по папаше, возможны варианты: он может рвануть на груди рубаху: «Чего ты мне, падла, в душу лезешь?!», может налить жене второй стакан и до первых петухов объяснять супружнице: «Все люди сволочи, начальство сплошь козлы, я один такой нормальный.»
В тот день Геннадий ждал каких-то слов. Хотя бы относительно дележа имущества, возможно, даже приготовил отповедь-напоминание: «У нас, голубушка, есть брачный договор.»
Елена промолчала. Сидела оледеневшим каменным истуканом, в висках пульсировала шоковая мысль: «Я все теряю, все напрасно, я – недооценила». Не просчитала, не внесла в формулу геометрически прогрессирующую страсть мужа к любовнице. Самонадеянно слепила простейшее арифметическое уравнение, а надо было вспомнить физику: подкидывая в топку дровишки, не забывайте о повышении температуры и давлении пара. Накал страстей взорвал Геннадия изнутри. Разметал в клочья, почти уничтожил рассудок. Любовница отдалялась, и он нашел единственно возможный способ как-то ее удержать.
Жестко. И все Елена подготовила своими руками.
– Я не хочу, чтобы ты уезжала немедленно.
Голос мужа доносился как сквозь слой ваты, и ноток сочувствия в нем не проскальзывало. Геннадий выносил приговор с безжалостной монотонностью прокурора.
Сказал:
– Но не затягивай все слишком, – и вышел вон.
Елена смотрела в спину мужа и думала о том, что теперь ей недостаточно его унижения, она хочет его смерти. Немедленно. И по возможности, в ответ, жестоко.
Жестоко, жестоко, жестоко! От страшных мыслей ее тошнило и корежило, суставы выворачивались и ныли, кулаки сжимались в жутком желании схватить кухонный нож, тесак, сковородку, разбить ею голову неверного урода или хотя бы грохнуть стакан об стену – и будь что будет. Нельзя прощать.
«А может, убить Катарину? – пришла осторожная, рассудочная мысль. – Насыпать гадине какой-нибудь отравы в кофе. Пусть сдохнет от поноса!»
Елена медленно встала, свернула рулоном договор купли-продажи квартиры, засунула его под мышку. Нет, она убьет его. Не знает как, не важно где, но жить он не останется.
В ее мыслях не было жгучей фразы Карандышева из «Бесприданницы» Островского: «Так не доставайся же ты никому!» По сути дела, терять было жалко не Геночку, не обручальное кольцо на пальце и статус замужней дамы, было жаль расстаться с этой жизнью. С домом и садом, с неспешными домашними хлопотами без волнения о куске хлеба на черный день.
«Не уступлю! Тюрьма ничем не хуже жизни за забором с той стороны!»
Елена сходила в свою – боже, надолго ли?! – спальню, спрятала документы под стопкой постельного белья, спустилась на первый этаж и возле лестницы столкнулась с Серафимой.
Вид у девчонки был донельзя довольный и таинственный. Она вообще в последние дни вела себя примерно, желала мачехе спокойной ночи и доброго утра, предпочитая не портить счастливый влюбленный настрой мелкими домашними распрями.
Серафима улыбнулась Леночке загадочно и туманно, смущенно и быстро забросила за спину какие-то магазинные пакеты и юркнула по коридору к своей комнате.
Наверное, впервые за восемь лет добрая, добрая Леночка не крикнула падчерице вслед: «Серафима, кушать будешь?!» Жизнь рушилась, и притворяться благодушной не было причины. Все скоро и так – прахом, прахом.
Серафима снова появилась в коридоре, выбежала на улицу: Елена посмотрела в окно: под мелким, накрапывающим дождиком по лужайкам бродил садовник. На ковре в коридоре валялся белый бумажный прямоугольник. По-хозяйски, на автомате, Елена подобрала его с пола, машинально глянула – чек из дорогого бутика, торгующего дамскими приятностями. Он, вероятно, вывалился из пакета, когда девчонка суматошно закидывала его за спину.
Елена наморщила лоб, попыталась сосредоточиться – мысли постоянно убегали по одному-единственному направлению: «Убить, убить, прикончить негодяя!» Нешуточная сумма на чеке говорила о том, что очень скоро Серафима перестанет крутить роман платонически и переведет его в активную фазу.
Елена сходила в спальню падчерицы, сунула нос в пакеты: дорогое белоснежное (!) белье, чулочки с подвязками и даже блондинистый парик. Девчонка затарилась на славу. И если бы не недавний разговор с Геннадием, сегодня можно было бы отлично повеселиться (навряд ли девушка, накупившая столько дорогого белья, удержится и будет ждать до завтра). Намекнуть бы Катьке, что соперница форсирует события, подпоить ее немного, вытащить к сторожке.
Так. Мысль. А почему вытаскивать к сторожке надо Катарину? Ну подерутся девочки, ну волосы друг другу повыдергивают. Елене-то от этого какая выгода?
Вытаскивать к сторожке надо Геннадия.
Серафима – к ворожее ходить не надо! – отправится на свиданку сегодня ночью. Не утерпит… Геннадий.
Геннадий сегодня умрет.
Раздумывать и ждать нельзя. Вряд ли муж рассказал любовнице, что уже купил квартиру и готов к разводу, – не те у них нынче отношения, Катька на нервах пребывает, может и скандал устроить, сорвать на Гене злобушку, – но вскоре он поставит всех в известность. Вероятно, в ближайшее время. Так что поторопиться стоит.
Представляя в ярости, как и чем она может – хочет! – убить мужа, Елена воображала несколько вариантов, наиболее подходящих для опытного медработника: насыпать в чай какой-нибудь отравы, одним движением перерезать горло скальпелем, завалявшимся в аптечке с давних времен. (Уж как-никак, а сонную артерию медичка завсегда найдет!) Кухонно-бытовые разборки с привлечением сковороды, по зрелом размышлении, отвергались абсолютно за их бетонной пошлостью.
Елена накинула дождевик, быстро выскочила на улицу и добежала до сторожки, благо Денис и Серафима любезничали под яблонями на другом конце участка. Нашла на верстаке сумку-патронташ с садовыми ножами. Выбрала небольшой и искривленный, отменно острый нож и несколько минут, уже на крыльце сторожки, раздумывала, куда его припрятать до поры до времени.
Так: Геннадий сразу не пойдет в комнату садовника. Воспитание не позволит ломиться ночью в чужую спальню без достаточного повода. Вначале он проверит.
То есть пойдет к окну. Шторы в этом домике короткие, окно выходит на глухой забор и заросли крыжовника. Немного наклонится к шелке между занавеской и подоконником. Ей надо встать чуть сзади и правее.
Елена провела подушечкой большого пальца по лезвийно острой заточке ножа и представила, с какой легкостью этот сучкорез вопьется в горло, перережет артерию. Кровь брызнет фонтаном.
Надо подобрать немаркую одежду.
Готовая ко всему убийца положила нож за бочку для набора дождевой воды, закуталась плотнее в плащ – то ли свежий ветерок, то ли нервы пробирали до озноба – и отправилась в свой – надолго ли? – уютный дом. Сварила крепчайший кофе и села перед включенным телевизором – не видя и не слыша – рассуждать: сумеет ли она так просто, как воображалось, перерезать горло человеку? Провести острым лезвием по живой плоти, выпустить кровь. Хватит ли отваги?!
Сегодня – хватит. Завтра – неизвестно. Сегодня ее кровь кипит, взбаламученная ненавистью, завтра градус может понизиться до температуры нерешительности.
Ждать нельзя.
И Серафима очень вовремя приехала с покупками. Ведь непонятно, как воспримет Денис ее появление у своей сторожки в дезабилье. Парнишка он порядочный, может и прогнать.
Но все-таки не сразу. Какое-то время, есть надежда, будет забавляться моралите. Сразу же за порог девчушку в пеньюаре не выкинет. Сначала мозги ей прочистит.
* * *
Ежевечернее летнее чаепитие под яблонями едва совсем не отменили из-за дождя. Но Елена намариновала мяса для шашлыка, шепнула мужу: «Прощальный ужин, ты не возражаешь?» – и пригласила всех к себе.
Не стоит говорить, каких трудов ей стоили усилия изображать беспечность. Как удавалось контролировать тембр голоса, тремор пальцев, порхать от кухни до стола.
Но результат усилий требовал. В аптечке Веры Анатольевны всегда хранился клофелин: любимое лекарство гипертоника. (Свекровь совершенно искренне не понимала, почему такое великолепное средство вдруг предали анафеме?! Оно отлично понижало давление, давало легкий сон; того же мнения, что характерно, придерживались и многие знакомые врачи Елены.) В последнюю порцию ромашкового чая для Веры Анатольевны, Катарины и Павла хозяйка «праздника» добавила умело выверенную дозу «лекарства». Сегодня ей бессонные свидетели никак не кстати. Жаль только Павел свою чашку чуть пригубил.
Опасаясь оставлять мужа наедине с Катариной, боясь, что тот расскажет ей о квартире и решенном разводе, пошла провожать гостей до их домов. Расцеловалась с Верой Анатольевной – «Ах, Леночка, твои шашлыки, как всегда, на уровне!» – прошлась до крыльца Катарины.
И как только та скрылась в недрах дома, быстро вошла в прихожую и цапнула с обувной полки первые попавшиеся комнатные туфельки.
Почему комнатные?
Да потому, что разгневанная женщина не будет переодевать тапки, меняя их на резиновые сапоги! Она побежит на разборки как есть – в ночной рубашке и домашних тапках!
Зачем вообще понадобились тапки?
Ненависть заела. Пусть пиком убийственной интриги станет арест соперницы, обвиненной в смерти любовника!
Тапочки, обернутые в полиэтиленовый пакет, упрятались за бочку неподалеку от ножа.
Дождь закончился задолго до полуночи. Елена сидела на террасе, плотно завернутая в большой махровый халат, подобрав под себя ноги в шерстяных носках, грела ладони на чашке с чаем и ждала: по сути дела, когда погаснет свет в кабинете Павла. Геннадий уже давно храпел в комнате на втором этаже, Серафима могла выйти из дому в любую минуту, но вряд ли отважится на это, пока дядя в доме напротив сторожки не погасит в окнах свет.
О том, что предстоит сделать, почти не думала. Не терзала воображение кровавыми картинками, держала их в прохладной стороне, не опаляя мозг кошмарами. Настанет время, и руки сами сделают все, что нужно. Елену больше волновало то, что она получит в результате преступления.
Она останется вдовой. Без денег, без прописки по этому адресу, один на один с неуправляемой девчонкой. Вступится ли за нее свекровь? Оставит ли рядом?..
Скорее да, чем нет. Смерть сына скажется на самочувствии Веры Анатольевны, без верной сиделки ей придется тяжело. Почти наверняка она удержит овдовевшую невестку рядом с собой. Последние годы Елена была наиболее близким ей человеком – уж постаралась как-никак! – таких не выставляют за порог.
Серафима…
Серафиму можно не брать в расчет. Глупая девчонка не выстоит против изобретательной мачехи. У Симы непростые отношения с домашними, родственники больше сочувствуют Елене, чем оправдывают негодницу. Раз-другой подстроить ей какие-нибудь неприятности, и бабушка, того и гляди, лишит наследства.
Но об этом стоит подумать позже.
Как, кстати, и о Павле. Уже не единожды Елена представляла: как жаль, что восемь с половиной лет назад в аварии разбилась не Катарина, а жена Геннадия! Как было бы замечательно занять место старшей невестки. Павел такой милый, порядочный, тактичный. Она бы стала ему прекрасной, преданной женой! Воспитывала бы его умненьких мальчишек – а не эту строптивую девчонку! – вела бы дом без всякой прислуги. Старалась.
Как жаль. Если бы верила в Бога, молилась бы сейчас, чтоб в смерти Гены обвинили Катарину. Но вряд ли Небеса потворствуют убийцам, даже если те молитвы знают.
Остается надежда на подзабывшую ее Фортуну. И на людей, ведущих следствие.
Возможно, Вере Анатольевне и Павлу будет достаточно одного лишь подозрения в адрес Катарины. Если еще постараться и вытащить наружу шашни Катьки с Геной, потрясти перед всеми грязным бельишком. Следователь – не председатель благородного собрания, ему нет дела до устоев архитекторской семьи, ему важны лишь факты, факты, факты. А фактов этих наберется воз с маленькой тележкой. Уж надо постараться. Помочь немного следствию.Подтолкнуть неповоротливую колымагу Фемиды в нужном направлении.
И самой под ее колеса не угодить.
Елена поворочалась в узком плетеном кресле, подоткнула под озябшие ступни полу халата. Не попасться под раздачу архиважно. В кармане лежат присыпанные изнутри тальком медицинские перчатки, в прихожей наготове стоят пластмассовые шлепанцы из дома Веры Анатольевны, на вешалке висит прозрачный длинный плащик а-ля дачница.
Все это легко отмыть или уничтожить. Елену больше волновало время: Денис, парнишка работящий, порядочный и с головой, может тут же выставить безбашенную девчонку, едва та появится в прозрачном пеньюаре на пороге сторожки. Может поболтать немного и выставить ее в момент, когда за домом с окровавленным ножом в руках будет стоять мачеха собственной пер соной.
Вот это жутко. Попасться над окровавленным телом своей персоной.
Но будь что будет. Жалеть ни о чем не станет. Попадется, так попадется. Как фишка ляжет. Фортуна дама с юмором, предпочитает решительных, а под лежачий камень даже вода не течет.
В конце концов, стоять с окровавленным ножом в руках Елена будет не на пороге сторожки, а за углом дома, откуда потом легко ускользнуть. Авось ребятишки разойдутся по постелям, не бегая взапуски по лужайкам да вокруг сторожки.
Так что как карта ляжет. Пан или пропал.
Через открытую форточку террасы потянуло легким сладковатым дымком. Елена поднялась с кресла, прижалась щекой к стеклу.
Черт! Едва не пропустила!
Под распахнутым настежь окном своей спальни стояла Серафима. В почти прозрачном белом пеньюаре, в белом парике, стояла, обнимая себя одной рукой за талию, и осторожно, двумя пальцами держала почти докуренный косячок.
Девчонка не пошла через входную дверь! Вылезла через окно.
Елена отпрянула от стекла. Ноги задрожали. Плечи заходили ходуном.
Пора…
Не дожидаясь, пока Серафима пойдет к сторожке, не сомневаясь в ее намерениях, Елена побежала на второй этаж. Будить лежебоку папеньку, расталкивать, тормошить, заставлять. Та еще забота! Соня Гена может не поверить или послать к дьяволу – «Отстань, я спать хочу!» – может брести нога за ногу, а времени категорически нет.
– Гена. Вставай, – сказала, сдернув одеяло на пол. – Твоя дочь пошла к любовнику.
– А? – Очумевшие спросонья глаза мужа уставились на Лену. – Что?
– Вставай, говорю. Серафима пошла к садовнику.
– Что?!
Упоминание заклятого садовника подбросило Кузнецова с постели пушечным ядром.
– Она?! К нему?!
– Она. К нему, – раздельно подтвердила мачеха. – Я сама видела – Сима шастнула в сторожку.
– Ну я ему, им.
«Еще бы нет. Денис у тебя, дорогой, костью в горле стоит».
Скрывая нервную усмешку, Елена наблюдала, как суматошно муж нашаривает шлепанцы, хватает перекинутый через подлокотник кресла халат, бежит к лестнице, приглаживая на ходу взлохмаченную шевелюру.
Не о дочери он думает, прыгая через несколько ступенек вниз, не о дочери. Он думает о любовнице, променявшей его на смазливого работника. Наказывать торопится. Своей рукой.
И этого позволить никак нельзя. В таком состоянии муж может сразу ворваться в сторожку, учинить скандал.
– Геннадий, подожди. – Елена догнала супруга уже на крыльце, придержала за рукав халата. – Сначала надо посмотреть в окно. Серафима была вся в белом.
– И что?! – Геннадий рванул рукав.
– Я могла ошибиться. Вдруг это не Серафима.
– А кт.
Муж не договорил, застыл разинув рот, нахмурился.
– В белом, говоришь? – переспросил, поглядывая хмуро на сторожку.
– Да. Вдруг я перепутала в темноте?
– Сейчас проверим, – строго выговорил ревнивец. Затянул потуже поясок и, шаркая шлепанцами, решительно пошел к сторожке.
Елена шагала следом. Натягивала на ходу теплые, согревшиеся у тела перчатки, прятала руки в карманах.
Когда Геннадий нагнулся к щелке между шторой и подоконником, его шея, будто нарочно напрашиваясь под удар лезвия, вытянулась вперед. Он замер.
Одним четким, мысленно выверенным до сантиметра жестом Елена чиркнула ножом по подставленному горлу и рассекла не только артерию, но и трахею. Кровь брызнула струей.
Скорчившийся в неудобном, согнутом положении муж рухнул на траву, даже не успев поднести к перерезанному горлу ладони. Кровь извергалась из раны мощными толчками, пузырилась на месте разорванной трахеи. Пальцы Геннадия сгребали траву, скребли по земле, ноги дернулись в последних конвульсиях.
Затих.
Обойдя большую лужу крови, Елена подошла к окну – надо будет завтра, до приезда милиции, наоставлять тут следов этими же шлепанцами, на них, по счастью, не попало ни единой капли крови, – заглянула в щелку.
Ребятишки расположились в комнате со всем удобством. Серафима с пристыженным лицом сидела на табурете, Денис в уютном домашнем костюме расхаживал перед ней, почесывая в затылке, похоже было – отчитывал.
И расставаться голуби пока не торопились.
Прежде чем выбросить нож в бочку с водой, Елена достала из-за нее завернутые в пакетик тапки Катарины, поставила их на землю и, резко взмахнув рукой, забрызгала помпоны и мыски капельками крови с лезвия.
Красиво получилось. Доходчиво.
Нож, булькнув, исчез под толщей воды. Не теряя больше ни секунды, Елена побежала к дому Катарины. (Ребятки вроде бы устроились в сторожке надолго, но береженого, как известно, и Бог охраняет.) Окна сторожки – рабочее и жилое – предусмотрительно поглядывают на забор и ворота (какие хозяева допустят, чтоб из окошек дома прислуги открывался обзор на бассейн, лужайки и окна их домов?), опасаться быть увиденной двумя голубками не стоит. Остальные свидетели спят.
Елена быстро засунула испачканные тапки в хозяйственный шкафчик под новую насадку для швабры. (На виду оставлять нельзя, убийца так ни за что бы не поступила.) Тихонько закрыла за собой дверь и отправилась уничтожать реальные улики.
Порезала на мелкие кусочки медицинские перчатки – спустила в унитаз. Сложила несколько раз плащ и произвела над ним схожую процедуру.
Вряд ли милицейские ищейки сподобятся выкачивать дерьмо из выгребной ямы, процеживать, выуживая мелкие частицы. Вряд ли.
Промыла все-таки пластмассовые шлепанцы свекрови под струей холодной воды, намылила их качественно туалетным средством с хлором, ополоснула, высушила феном.
Налила себе вчерашнего чая, добавила в него четко выверенную порцию клофелина и легла спать.
Назавтра, ежели что, у нескольких родственников обнаружат следы этого самого снадобья. Его не будет только у Серафимы, но тапки, комнатные тапки со следами крови, лежат под шваброй Катарины.
А впрочем, коли что не сложится, и Симке в тюрьме поприсутствовать не грех. Поправить мозги, разума набраться.
Милицейская бригада вела себя шумно и беспардонно. Хмурые мужики копались в платьевых шкафах, ворошили дамское белье, вытряхивали корзины с одеждой, приготовленной для стирок, и мусорные ведра. Тактичная милицейская собака осторожно совала нос в каждый угол, деликат8 О. Обухова «Садовник для дьявола» но обнюхивала ноги перепуганных хозяев; на возбужденную людской суетой старушку Тасю не обращала ни малейшего внимания, хотя та всячески изобретательно порывалась дружить. Даже косточку – древнюю и черную, наверняка припрятанную еще в бытность свою щенком, – раскопала где-то и принесла «откушать».
Но больше всех шумел и волновался депутат за соседним забором.
Не упуская возможности задешево пропиариться, сосед Константин Борисович уверял следователя, что это на него, родимого, могло готовиться покушение. Показывал какие-то подметные письма, тряс кучерявыми бумажками и лихо названивал сразу по трем мобильным телефонам: жаловался во все инстанции, готовил пресс-конференцию и увеличивал штат бодигардов.
Потом, по совету пресс-атташе (по совместительству имиджмейкера), летучку с корреспондентами стремительно перенаправил в Думу, чьи антуражи более соответствуют облику народного избранника, чего нельзя сказать о трехэтажном доме с бассейном, теннисным кортом и гаражом на пять машин. Пошумел немного и отъехал – готовить гневную отповедь по адресу министра МВД.
Нож в бочке для воды разыскали довольно быстро. Денис признал себя его владельцем и был задержан.
Тапки Катарины не нашли, и Елена голову сломала: почему так получилось?!
Нельзя сказать, что обувку она запрятала очень уж тщательно. В самый раз, чтоб подозрений в чужом умысле не вызвать. Дом Катарины перевернули вроде бы вверх дном, когда на колючей ветке шиповника обнаружили сухой обрывок прозрачной ткани… Обшарили каждый шкаф, сунули нос везде, где только можно…
Но тапки так и не нашли.
Вечером, когда Катарина и Павел сидели у Веры Анатольевны, Елена прошла в их дом, раскрыла хозяйственный шкафчик и испытала сильнейший шок: под связкой рыхлых веревочек швабры не было никакого пакета с Катиными тапками. Пустой угол. И куча химии на полках.
Она чуть в обморок не грохнулась, сидя на корточках перед шкафом. Первой мыслью было: «Катарина меня видела! Видела, как я пробралась в ее дом, положила что-то в шкаф под лестницей, проверила его и перепрятала улику. А это значит, она видела ВСЕ. Из окна ее мансарды открывается прелестный вид на водяную бочку.
Неужели Катька, заподозрив, что Серафима отправится на приступ Дениса, сидела в мансарде и подглядывала?!
Неужели видела ВСЕ?!
Невероятно.
Невозможно.
Денис молчит о свидании с Серафимой, поскольку умный мальчик: дочь хозяина в домике молодого холостого работника – мотив. У Катарины нет такого повода, она должна была растрезвонить всему свету: тишайшая больничная мышь зарезала супруга!
Но она молчит.
И это неправильно.
Тапки обнаружил Павел? Испугался, что жену могут обвинить в убийстве брата, и перепрятал тапки, испачканные кровью?
Но куда?! И почему сидит сейчас у постели матери вместе с убийцей и ведет себя так, словно Катенька огорчена наравне со всеми? Мило и обходительно успокаивает женщин, потягивает коньячок.
Получается – не Павел.
Получается – Лидия.
Только она могла полезть в хозяйственный шкафчик, сразу же, как хозяйка приняла обратно ее и Васю. Только она могла, проверки ради, пересчитать все порошки, сантехнические гели и швабры. (А вдруг зараза Ларка что-то прихватила из ее арсеналов?) Только она могла найти повод для молчания.
Шантаж.
Так-так. Лидочка у нас решила подработать?
Или к хозяйке подлизаться? «Катариночка, я тут ваши окровавленные тапочки нашла. Но как преданная домработница решила их в милицию не сдавать.»
Может быть, может быть. И даже наверняка. Лидку недавно вышибли из этого дома, так что теперь она сто раз подумает, прежде чем сделает.
Интересно другое: всплывут ли эти тапки вообще когда-нибудь? Лидка их предложит выкупить, тихонько выбросит или оставит до поры до времени, как аргумент давления на сумасбродную хозяйку?
Задача. И о тапках, пожалуй, лучше временно забыть. Успокоиться, подождать развития событий и не терять надежды: хохлушка Лида шантажист неопытный, может проколоться. Катарина дамочка с фанабериями, такая шантажистку-поломойку с землей сровняет, могилы не оставит.
Как в этом случае поведет себя кухарка?
Неизвестно. Может утереться, а может и дел наворотить – «обидно, да?».
Так что подождем. Торопиться некуда. В убийстве заподозрен садовник. Никаких улик против настоящего убийцы нет. Пожалуй, наиболее здраво будет сейчас заняться Верой Анатольевной».
Особенной жалости к сраженной горем матери у Лены не было. Чуть-чуть рассудочного сочувствия, не более: уход за приболевшей свекровью надлежит соблюсти на высочайшем уровне. Угрызений совести не наблюдалось вовсе: каждый получает по заслугам. Жаль, что Катарине пока удается ускользнуть от подозрений, но лиха беда начало. Лида все же не гений интриги, не гигант интеллекта. Так – поварешка при фартуке.
Все усилия Елена направила на заботу о свекрови. Дневала и ночевала в старом доме, вела себя как преданная дочь, кормила с ложечки.
Оказывается – зря.
Три дня спустя, едва немного оправившись, Вера Анатольевна вызвала к себе старинную приятельницу по школьным временам. Крепкую ширококостную бабку с цепким взглядом и умением задавать пренеприятнейшие вопросы. Звали бабку Надежда Прохоровна, и, в отличие от Веры Анатольевны, на звание постаревшей городской элиты старуха не тянула абсолютно. Простонародная заносчивая бабка с манерами фабричного завхоза.
Но появление этой простецкой старухи вызвало шок почище запропавших тапок.
Елене показалось — ей нашли замену. Надутая и важная Надежда Прохоровна хозяйкой прогуливалась по территории, шушукалась с Верочкой и совала крупный ноздреватый нос в каждую щелку. В первую же минуту знакомства с вредной бабкой Елена узнала: свекровь пригласила старую подругу пожить немного на природе. И посчитала этот факт предвестием ОТСТАВКИ.
Совсем не случайно свекровь поселила Наденьку в той самой комнате на втором этаже, с которой началось восхождение Елены. Совсем не просто так приказала быть откровенной и любезной с потенциальной приживалкой. Вера Анатольевна вызвала ровесницу. Наперсницу. Подругу по юным дням и общим воспоминаниям. Решила доживать век с однолеткой.
Кошмар! Сказать по совести, последний вечер с Геной на шашлыках дался Елене легче, чем первые часы с носатой бабкой. Каждой клеточкой тела, каждой порой она чувствовала опасность, исходившую от хитроумной грымзы. Любое ее слово взвешивала и перепроверяла – искала подвох, подсказку, намек на предстоящую отставку.
И потеряла голову.
Несколько дней готовила тишайше въедливую речь: «Ах, Вера Анатольевна, прощайте, я больше не нужна. Зачем я вам? Я вам никто». Продумывала каждую фразу, готовила слезные реплики.
И сорвалась. На нервах выпалила Вере Анатольевне какую-то глупость про варенье, в результате получила скачок давления свекрови и хитроумный намек простонародной бабки:моя племянница так хорошо уколы ставит.
Вот это неожиданность.
Неужто сверстницы уже решили доживать век вместе?! Старуха даже собирается какую-то племянницу на место Лены вызвать?!
Неужто все, все, все напрасно?!
Страх лишиться дома и кормушки заставил действовать решительно.
Так просто женщину, убившую собственного мужа, им не взять.
Елена съездила в супермаркет, купила огромный нарядный торт и подгадала время так, чтобы ее возвращение увидели девочки из соседнего дома. (Старшая из сестер Анфиса каждый вечер, примерно в семь тридцать, висела на чугунных завитках ворот, поджидая возвращения с работы матери.) Красноречиво покачала перед непоседой прозрачной коробкой с кремовыми завитками и осталась в уверенности: сегодня вечером Анфиса, Майя и Женя придут на чаепитие к дому Веры Анатольевны.
На них можно будет привычно свалить все предстоящие «неприятности»: забитый чем-нибудь тряпичным канализационный сток, рассыпанные по ступеням бусины.
Для новой приживалки Елена приготовила сюрприз. Приличную порцию мочегонного чая с капелькой клофелина, чтобы проснулась не от смутного желания пописать, а понеслась до туалета сломя голову. (Кстати, если не проснется, надует в постель – тоже неплохо. Такоконфузившись в первый же день, авось уберется сама восвояси подобру-поздорову, сгорая от стыдобушки. Пожилая подружка с энурезом вряд ли Вере Анатольевне в приживалках надобна.) Забитый канализационный сток и бусины на ступенях. Это чтобы неслась до туалета соседнего дома, не глядя под ноги, стрелой, умоляя мочевой пузырь потерпеть.
Вере Анатольевне привычно вымерила порцию ее любимого лекарства. Чтоб не проснулась раньше подружки и не угодила тапками, с Таисией на руках, на те же бусины. Верочка Анатольевна еще не доиграла предназначенную роль.
Продумала Елена вроде бы каждую мелочь. Загодя, пока никто не видит, стянула с куклы Клавы наиболее незаметные на древних ступенях коричневые бусы, в полночь аккуратно разложила их на лестнице и легла спать, уверенная, что либо конфуз, либо машина с белым крестом на бортах ожидают наутро бабушку. Бабулька и так заметно прихрамывала, колено то и дело потирала, то есть на ногах держалась не твердо. Ей лишь немного подсобить споткнуться, и костей не соберет.
Ан собрала. И даже не поморщилась. На ступенях не осталось ни одной бусины. Бабка, живая и здоровая, встретила Елену утром и ни слова не сказала о рассыпанных Клавиных украшениях.
Не проста Надежда Прохоровна оказалась, ох как не проста.
И кажется, с ее подачи Вера Анатольевна отправилась в больницу. Елена почти полгода уговаривала свекровь пройти обследование, приехала носатая «подружка», и свекровь отправилась в чужую лечебницу. Надежда Прохоровна и в этом проявила свое влияние, нашла каких-то новых докторов.
Она во всем решила заменить Елену?! Она уже и лекарей для Веры Анатольевны выбирает?!
Чудны дела Твои, Господи. Старуха промолчала о рассыпанных бусах. Решила быть во всем приятной, не доставлять хозяйке дома неприятных минут?..
Достойная на этот раз попалась Лене соперница. Разумная. На два шага уже опережает.
После отъезда Веры Анатольевны в клинику Елена устроила, как ей казалось, показательный демарш. Уехала в город и пропадала там до вечера, потом, намекая бабке, что не все ей здесь и рады, не просто отменила традиционное летнее чаепитие, но даже спокойной ночи потенциальной приживалке не пожелала!
Пусть знает свое место. Ее здесь только терпят.
И утром совершенно не удивилась, увидев Надежду Прохоровну сидящей в прихожей с растерянным лицом. Старуха попросила измерить ей давление, на чашку чая напросилась.
Что ж. Чаю нам не жалко. Но дальше – простите, тороплюсь в судебный морг, адью, адью. Валите за порог, Надежда Прохоровна.
Вечером совершенно неожиданно из больницы вернулась Вера Анатольевна.
И в этом Лена усмотрела добрый знак.
Свекрови не понравилась больница по выбору «подружки». (Еще бы! Надо знать свекровь!) Привередливая Вера Анатольевна выдержала там чуть больше суток и возвратилась восвояси с непонятным, издерганным лицом.
И это тоже был хороший знак. Хороший. На школьную приятельницу Вера Анатольевна поглядывала немного исподлобья, испытующе, вроде бы чего-то выжидала.
Хотелось думать – подбирала удобный момент отправить неудавшуюся приживалку домой. Тем более что почуявшая неладное Надежда Прохоровна старалась вовсю: сыпала комплиментами направо и налево, рассматривала фотографии, хвалила всех подряд.
Почуяла! Почуяла отставку!
Елена принесла свой свадебный фотоальбом, села рядом с надоедливой бабкой – Вера Анатольевна была заметно напряжена и недовольна! – с улыбкой (а как же еще, мы тут вседобрые и хорошо воспитанные) листала страницы, комментировала снимки…
Старуха проявляла все старание! Любезничала, сюсюкала, выкладывалась.
Елену чуть смех не разобрал! Такой надоедливой тетушки она давно не видела!
Расслабилась.
И тут. И вдруг…
