Оксана Николаевна Обухова
Паника, убийство и немного глупости
Вступление. Портрет в интерьере
Виталия Викторовича Мусина очень любили официанты, таксисты и некрасивые женщины.
В определенные вечера Виталий Викторович относился к такой симпатии с взаимностью. Изысканно одетый, слегка надушенный, он прятал в нагрудный карман надоевшие очки с чудовищными линзами и приступал к подслеповатой забаве – «охоте в тумане». Он шел на звук женского голоса, как сеттер, учуявший утку в камышах…
Бормоча стихотворение Заболоцкого, поскольку оно наиболее точно передавало настрой, он шел немного вздернуть нервы: «Ты помнишь, как из тьмы былого, едва закутана в атлас… Ее глаза как два тумана… как два обмана… покрытых мглою неудач…»
Неудачниц на век Виталия Викторовича хватало. Как и их сорокавосьмилетний кавалер, они с наслаждением погружались во «тьму былого», «кутались в атлас»…
А вот профессионалок Виталий Викторович не жаловал. Любил экспромты.
Наслаждался бархатностью собственного голоса, льющего комплименты в туманно-обманную пелену…
На отказы не обижался, так как фиаско лишь обостряло ощущения азарта.
Опытные официанты ловко подсовывали близорукому клиенту фантастические счета – Мусин не глядя их оплачивал; потом (если «охота» выдавалась удачной) садился с дамой в такси и нисколечко не обижался, когда опытный не менее официанта таксист наматывал на счетчик лишние километры. То были вечера туманных обманов и взаимных уловок – порой на задних сиденьях лукавых такси случались такие незабываемо страстные объятия!..
Сегодня был именно такой вечер.
Слегка надушенный и подправленный коньячком Мусин снял очки загодя, дабы не на ткнуться на собственное отражение в огромном зеркале знакомого ресторанного предбанника. (Увы, зрелище самого себя даже надушенного и подправленного обязательно убивало охотничий пыл: большие зеркала и всяческие им подобные полированные поверхности Виталий Викторович не выносил, пожалуй, даже больше очков.) И вышел на покрытый туманом берег озера… пардон, ступил на территорию зала ночного клуба.
Здесь по ушам не била грохочущая музыка электронных тамтамов, не дергались в припадках пароксизма тонконогие малолетки, тут приличные толстосумы и их дамы употребляли коньяки и виски, здесь исполняли джаз.
Пышногрудая певица эротично и тесно общалась со стойкой микрофона, лысоватый дяденька нежно сжимал коленями упругое негритянское тело контрабаса, лаская его смычком и щепотью…
Музыкой в целом и джазом в частности Виталий Викторович не увлекался. Но обожал изысканную салонную атмосферу подобных заведений: под потолком переплетается дым сигарет, сигар и чего-то неуловимо запретного; порочный, с хрипотцой женский голос падает с высот на грешный паркетный пол, булькают струны контрабаса – музыкант щекочет их пальцами, и те заходятся в царапающем нервы хохоте, – все вместе бьет по чреслам и оставляет сладкое покалывание…
Мусин мягко скользнул под туманный свод, знакомый метрдотель приподнял левую бровь, чуть склонил голову в поклоне и без лишней волокиты повел богатого посетителя в уголок, где огромными красновато-бордовыми камышами застыли в неподвижности шторы…
Под шторами сидела дама. Блондинка. Слегка за тридцать. Невзирая на легкомысленную масть шевелюры, с увлечением вслушивалась в запутанные джазовые переборы. В чуть полноватых пальцах дамы скучала дымящаяся сигаретка, как будто забытый фужер с коньяком поджидал на столике своего часа…
Виталий Викторович обогнул диванчик-подкову, прежде чем присесть, спросил: позволите? – и, услышав шелестящий рассеянный ответ «Да… да», по тембру голоса дамы почувствовал, что вечер может быть удачным.
Как говорилось выше, профессионалок Мусин не любил (все халдеи в знакомых заведениях об этом знали и в расчете на чаевые не подстраивали каверз). Виталий Викторович вообще не любил ничего общественного, предпочитал труднодоступное и сожалел порою, что времена тотального дефицита скончались от зависти к переполненным магазинным полкам.
Чудесный вечер середины ноября куртуазно и неторопливо набирал обороты. По окнам лупил снег с дождем, в уютном полумраке официант выставлял на столик всяческие яства, дама уже успела прослушать пару четверостиший Бодлера и Бродского…
Очень не вовремя в кармане Виталия Викторовича запиликал мобильный телефон. Мусин глянул на дисплей – звонил Петруша. Младший брат, но главный.
Пробормотав соседке: «Простите великодушно», Виталий Викторович отозвался на звонок:
– Да, Петя.
– Здорово, Маргадон. Чем занят? Мусин плутовато скосил глазки на утянутую в гипюр грудь визави, пожал плечами:
– Да так… ничем.
– Кажется, понял. Слушай сюда. У меня для тебя сюрприз. Встречаемся завтра в три у Подольского, я отправлю за тобой машину, пакуй чемоданы для жаркого отдыха, не забудь загранпаспорт…
Петруша четко отдавал команды, подбородок Виталия Викторовича в кивке отмечал каждую запятую в монологе брата, дама уже слегка рассеянно слушала что-то из Луи Армстронга, и вечер переставал быть куртуазным и плавным. Примерно в пяти кварталах от джазового вертепа Виталия Викторовича ждали незаполненные для жаркого отдыха чемоданы.
А впрочем…
Нет. Чемоданы важнее. Сюрпризы от Петруши частенько случались такими длинноногими и дивными, что встретить их желательно во всеоружии: с не забытым впопыхах дезодорантом и солнцезащитным кремом, в плавках под тон шейного платочка, с проверенными таблетками от диареи и общей вялости мужского организма.
В общем – куча дел!
Виталий Викторович расплатился по счету, невнимательно накидал даме что-то из Есенина и погреб к берегу, обозначенному квадратной прорезью гардеробной.
* * *
В 14.51 разъездной представительский «мерседес» компании подвез Виталия Викторовича к крыльцу нотариальной конторы. Поток машин, текущий по узкому переулку центра Москвы, не позволил шоферу мгновенно выскочить и раскрыть заднюю пассажирскую дверцу – Виталий Викторович любил подобное к себе внимание. Пыхтя и оглядываясь в поисках младшего брата, Мусин стал выбираться из кожаного салона и сразу попал начищенной туфлей в кучку жидкой черной грязи у парапета.
Втянулся обратно и, выдыхая сквозь зубы вполне литературные ругательства, оттер белоснежным платочком с носка ботинка жижу, мало похожую на снег.
Платочек, брезгливо, двумя пальцами, закинул в выемку-кармашек на двери.
Вот так всегда. Настроишься на праздник – и тут же ногой в дерьмо. Москва, Москва…
Но ладно.
Смешно раскорячившись, Виталий Викторович высунул ногу далеко вперед, установил ее на тротуаре и довольно ловко проскочил над кучкой.
…В просторном, намеренно чопорном холле Петруши тоже не было. Только охранник и отражение Виталия Викторовича в огромном, почти старинном зеркале: низкорослый пухлощекий господинчик в отличном костюме, расстегнутой нежнейшей дубленке и ботинках, один из которых мерцал, второй сверкал.
Виталий Викторович поджал губы и отвернулся.
«Натюрморт».
Обидное прозвище из школьных времен. В четвертом классе, когда учитель физкультуры попросил всех мальчиков подтянуться на турнике, пузатый, похожий на переспелую мягкую грушу Виталик Мусин повис на перекладине на долю секунды, сорвался вниз и смачно шлепнулся на мат.
– Ну точно – груша, – обреченно махнул рукой физкультурник. – Вставай, натюрморт.
По правде говоря, голова Виталика походила именно на этот плод – удлиненный череп с круглыми, румяными щеками при практически полном отсутствии подбородка. Покоилась вся эта грушевая прелесть на иксообразной подставке из двух коротких пухленьких ножек. И в самом деле натюрморт – два фрукта на подставке-вазе.
Петруша, учившийся в той же школе тремя классами младше, пытался ввести в обиход – иногда кулаками – другое, домашнее прозвище Маргадон, но получалось плохо. До выпускного вечера Виталик так и оставался рохля-натюрморт-слюнтяй, за которого вступается младший брат.
Тьфу! Припомнится же эдакая гадость…
Виталий Викторович одернул лацканы пиджака и поднялся по лестнице, ведущей на второй этаж, к двери с табличкой «Нотариус Борис Альбертович Подольский».
В заполненном антикварной мебелью солидном кабинете нотариуса царил приятный осенний полумрак, слегка рассеянный зеленолицей бронзовой лампой на письменном столе. Борис Альбертович помог посетителю избавиться от дубленки – как уже упоминалось, Виталий Викторович ценил подобное обхождение, а нотариус всегда был мудро обходителен с богатыми клиентами – и в который раз удивился нелепости бытия: брутальный, могучий Петр Афанасьевич всего лишь гендиректор у этого манерного щекастого тюфяка…
– Виталий Викторович, всегда рад вас видеть! Как здоровье, как настроение?.. Чай, кофе, коньячку?..
– Нет-нет, благодарю. – Свое поведение Виталий Викторович считал старомодно-галантным и очень удивился бы, узнав, что кое-кто признает его слащавой манерностью. – А где Петруша… Петр Афанасьевич?
Борис Альбертович сделал изумленное лицо:
– А разве Петр Афанасьевич вас не предупредил? Сегодня вы будете тут один.
– Один? Совсем?
– Да. Все документы готовы, ожидают только вашей подписи.
– Ну что ж… Тогда приступим, Борис Альбертович.
Все документы, подписываемые в присутствии брата, Виталий Викторович подмахивал не глядя. Сегодня же решил вчитаться и… обомлел.
– Борис Альбертович… Что это?! – сказал, отпихивая от себя бумажки.
Нотариус смутился:
– А разве брат вам вообще ничего не сказал?
– Нет! Я Петю восемь дней не видел!
– Ах вот как, – пробормотал поверенный.
– Я сейчас! – воскликнул Мусин, выхватил из кармана пиджака сотовый телефон и стремительно заелозил коротким пальчиком по кнопкам. – Алло! Петруша! Где ты?!
– Я здесь, – невнятно ответил младший брат.
– Где здесь?! Ты видел, что мне предлагают подписать?!
– Видел.
– Мне предлагают лишить тебя поста генерального директора и аннулировать доверенность на управление имуществом!
– Я знаю. Все правильно, – в том же четком ритме отозвался Петр. – Подписывай. Я уже возле конторы на улице, перенес твой чемодан к себе в машину, жду.
– Ждешь? – опешил Мусин, но в трубке уже зазвучали гудки отбоя. Виталий Викторович беспомощно взглянул на Бориса Альбертовича – от волнения толстые линзы очков запотели, и смутно угадываемая сквозь них фигура нотариуса ободряюще покивала.
По улице летали огромные хлопья снега. Втянув непокрытую голову в плечи, Виталий Викторович поискал глазами машину брата с высоты крыльца: знакомый «бентли», «порше» или хотя бы «мерседес» компании…
Какое-то непонятное серое чудовище с покореженными боками со скрипом отворило дверцу, из машины, перевешиваясь через пассажирское сиденье, показался Петр:
– Эй, Маргадон!
Виталий Викторович оторопел и машинально снял очки, протер их очередным белоснежным платочком: не показалось ли? Петруша в этом чудище?!
Неуверенно перебирая ножками, Мусин приблизился к автомобилю: Петруша. Никаких сомнений. Сидит и улыбается. Доволен.
– Хватит таращиться, Маргадон. Садись, по ехали.
– Куда?! На этом?!
Петруша положил ладони на руль, Виталий Викторович озабоченно подобрал полы дубленки («Боже, весь перепачкаюсь и пропахну бензином, как автослесарь!») и уселся рядом с братом и, осторожно прикасаясь к ручке, захлопнул дверь.
– Сильнее, Маргадон, сильнее! Это тебе не мерин! – Брат непонятно отчего веселился и выглядел счастливым, словно удачно обменял «порш» и «бентли» не на этот четырехколесный примус, а по меньшей мере на «шатл».
Виталий Викторович со злостью грохнул дверцей – на удар отозвалось дребезжанием каждое стекло и что-то в багажнике, а под брюхом измазанного черной жижей чудовища что-то жалобно икнуло.
«Надеюсь, не тормоза», – обреченно подумал Мусин и вызверился на брата.
– Петр, что происходит?! – выдал запальчивым фальцетом. – Где твои машины?!
– Продал, Витенька, все продал, – беспечно отозвался Петр и резким, дергающимся рывком воткнул чудовище в поток автомобилей. – И дом, и квартиру – все продал.
– Зачем?!
Серый, поскрипывающий каждым суставом монстр едва не воткнулся носом в задницу надменного джипа, брат ударил по тормозам, и забывший пристегнуться Мусин едва не расквасил нос о ветровое стекло. Съежился испуганно, заскулил:
– Зачем? Зачем?! Что происходит, Петя?!
Чуть побледневший Петр возился с заедающим рычагом передач. Со всех сторон возмущенно ругались клаксоны. Виталий Викторович благоразумно оставил вопросы, перестал мешать и, надувшись, отвернулся.
Порой он абсолютно не понимал поступков брата. Как когда-то не понимала мама мотиваций и деяний своего второго мужа – громкоголосого весельчака прораба Афанасия Воронцова, огромного, широкоплечего, пригревшего на необъятной груди пухленькую кареглазую вдову Людмилу и пасынка Виталия, который так и не смог полюбить «второго папу». Большой фотопортрет папы Виталика доцента Мусина навсегда застрял в гостиной дома прораба. Добродушный Афанасий даже лично вбил в стену гвоздь для рамки. С нее не просто стирали пыль – целовали влажным языком тряпочки, с ним разговаривали. Портрет и дух доцента витал в квартире строителя неистребимо. И постепенно призрак вытеснил живого. Прораб ушел, был изгнан, почти забыт… Что совершенно не мешало Людмиле жить в его квартире и ежемесячно получать пособие от Афанасия – фи, какое имя! просто комедийный слесарь – на уже двоих сыновей и себя, безработную. Должного образования мамочка так и не получила. Много лет назад она приехала из Ростова в Москву, поступила в институт, но на третьем курсе, будучи уже несколько беременной, вышла замуж за преподавателя Виктора Витальевича Мусина. По хорошо легендированной версии мамы: круглоголового умницу, балагура и знатока литературы…
После скоропостижной кончины доцента в тридцатипятилетнем возрасте мама начала называть годовалого сынишку в честь отца – не Виталиком, а Витенькой. Прораб был мудр, прощал ей все: портреты, оговорки, ссылки, – но оказался не железобетонным. Оставив Люде приличную двухкомнатную квартиру, ушел к Изольде, бухгалтеру из СМУ, где вскоре стал начальником. Афанасий щедро помогал оставленной семье до самого последнего своего дня в 1995 году, когда уже в ранге крупного министерского чиновника врезался на своей машине в борт армейского грузовика.
Но к тому времени уже крепко встал на ноги Петруша, полностью перенявший у отца деловую хватку и умение выстраивать бизнес. «Отряд не заметил потери бойца…» Отряд из мамы и Витеньки давно перебрался из двухкомнатной квартиры прораба, оставив ее только что женившемуся Пете, обратно к матушке доцента, в огромные сталинские хоромы бабушки Антонины Мусиной. «Отряд», как и прежде, зажил сытно, тихо и счастливо (с кратким перерывом на бурный брак Маргадона с мариупольской Галиной).
Галочка, Галочка… Дерзкая, шумная… Она грызла ногти и яблоки, почти не умела готовить. Зато в постели-и-и…
– О чем задумался, Маргадон? Обиделся?
Виталий Викторович очнулся от некстати нахлынувших воспоминаний, строптиво повел плечом.
– Не куксись. Сейчас приедем и обо всем поговорим.
– Куда приедем?
– Так, в одно место. Пообедаем. Я голоден как волк.
Виталий Викторович хмыкнул. Петруша точно – волк. Он голоден, даже если сыт. Точнее – ненасытен. Крепкими белыми зубами он выгрызает лучшие куски: дома, красивых женщин, автомобили меняет чаще зонтов… Ему не требуются уловки, он не боится встретить свое отражение в зеркалах до пола, он бился в школе со старшеклассниками на равных, защищая натюрморт из брата…
Виталий Викторович повозился на сиденье, втянул живот, расправил плечи. Сюрприз-приключение начиналось экстравагантно, но терпимо. Возможно, в этом соль. Необходимая приправа.
Как оказалось чуть позже, с неожиданностями брат переборщил. Привез привередливого братишку в заведение общепита с заоблачными ценами и набором дежурных блюд, коими приличный ресторатор не угостил бы и дворовую собаку. И даже злейшего врага с его собакой.
Заведение располагалось на втором этаже новомодного торгового центра – стекло, фонтаны, мрамор, позолота, эскалаторы. Брат занял столик у огромного, односторонне прозрачного окна и, положив на скатерть рыжую кожаную папку, предложил Виталию располагаться рядом.
Виталий Викторович сел. Одним пальчиком поправил скатерку, отцентровал салфетку и собрал личико в гримасу, подчеркивая, как сильно удивлен и недоволен.
– Обедать будешь? – спросил Петруша с деланым (а может, и настоящим) весельем. Виталий Викторович добавил в гримасу капельку уксуса.
– Как знаешь. Борщи тут отменные. – И жестом поторопил, подзывая к себе официанта.
Сделал заказ, попросив прежде всего принести по сто пятьдесят коньячку.
– Ты за рулем, – напомнил старший брат, как только расторопный официант отправился выполнять указание.
– Можешь считать, что уже нет, – беспечно отозвался Петр. – Машину я оставлю. Заберем только твой чемодан.
Четкие фразы нарисовали картину: несчастное забытое чудовище пылится среди лакированных собратьев и ждет эвакуатор, оскорбляя соседей видом, запахом и стилем.
Петр поставил локти на стол, посмотрел на Мусина и, сразу став пугающе печальным, произнес:
– Прости, Витюша. Я закрутился, надо было давно с тобой поговорить, но извини… Действительно – ни минуты свободного времени.
– У нас что-то случилось, Петенька? – тихо спросил Маргадон, пораженный редким событием: брат извинялся. – Что-то плохое?
– Нет, – покачал головой только что лишенный поста гендиректор и неожиданно улыбнулся. – Отнюдь, брат мой, отнюдь. У нас все хорошо! Отлично! Я, брат, влюбился! – И добавил опасной в его возрасте мечтательности в голос: – Впервые. Вдрызг. Наотмашь.
Наотмашь словно ударили Виталия Викторовича. Он откинулся, собрался сказать что-то подобающее обстоятельствам, но в этот момент к столику подошел официант с подносом. Мусин дождался, пока на столик перед ними выставят коньяк, лимон, тарелочку, украшенную бутербродами с семгой, и налег грудью на край стола.
– При чем здесь твоя любовь?! – прошелестел озабоченно. – Почему ты заставил меня подписать эти нелепые бумаги?! Почему оставил меня одного у Подольского?
– Меня не должны были там видеть, – быстро ответил Петр. – Ты должен был один прийти к нотариусу и сам, без моего присутствия или давления, подписать бумаги!
– Но почему?!
– Да потому что завтра я продаю фирму!
Маргадон, чувствуя, как безвольно оползают щеки, как выступает на лбу испарина, помотал головой, будто не поверив услышанному:
– Продаешь?! Но я же подписал бумаги, аннулировал твою доверенность… Ты не имеешь права ничего продавать!
– Подольский не будет регистрировать документы до завтрашнего дня. До трех часов. После твоего ухода он закрыл кабинет и уехал за город. Если я не позвоню ему завтра до трех часов дня, он даст им ход. – Петр похлопал ладонью по папке, в которую переложил подписанные Виталием Викторовичем документы.
– Зачем? Зачем все это?!
– Это – страховка. Я перестал быть уверенным в людях, которым продаю предприятие.
Ну вот и все, екнуло сердце Виталия Викторовича. Сюрприз состоялся. И по совести говоря, чего-то подобного Мусин ожидал уже в течение последнего получаса.
– Петр, это… мошенничество, да?
– Не сходи с ума! Если сделка пройдет как надо, я позвоню Борису Альбертовичу и он уничтожит документы. Я проделаю это с твоим оригиналом.
– А зачем ты вообще идешь на сделку с людьми, в которых не уверен?!
Петр взял в руки пузатый бокал, покрутил конь як по его стенкам и ответил только спустя полминуты:
– Потому что, возможно, я дую на воду. —
Вернул бокал на столик, скривил лицо и снова, будто извиняясь, сказал: – Я уезжаю, Маргадон.
Надолго, возможно, навсегда.
Рука Виталия Викторовича машинально потянулась к фужеру, дотронулась до тонкого стекла и отдернулась, как будто пальцы угодили на раскаленный металл.
– Прости, Витенька. – Он потер небритую щеку. – Я закрутился, вымотался как собака… Совсем не так… не здесь я собирался с тобой поговорить… Но… извини. Получилось так, как получилось.
– Это из-за нее? – потерянно прошептал Виталий Викторович. – Из-за этой женщины?..
– Ее зовут Ирина. – Одно упоминание короткого женского имени вернуло на лицо брата улыбку. – Я, Вить, честное слово, влюбился как пацан!
Виталий Викторович растерянно помотал головой. «Как пацан» Петруша уже влюбился лет двадцать назад в однокурсницу Фаину. И от этой пока единственной влюбленности остались гадкие воспоминания и чудесная дочь Анюта. Красавица – копия отца, на голову выше дяди! – и умница. Учится на ветеринара, мечтает лечить зверюшек.
– В России мы не можем быть вместе, – продолжал брат. – Ира замужем, муж никогда не отдаст ей сына.
– Что значит – не отдаст? Она – наркоманка, истеричка, пьяница? – Сам того не замечая, Виталий Викторович хотел задеть неизвестную женщину, отнявшую у него брата. – Развод…
– Он сказал, что лучше утопит ее в пруду, чем отдаст Кирилла, – тихо перебил Петр. – И отнего всего можно ожидать. Ира только однажды заикнулась о разводе, ответ ты слышал.
– Этот муж… такой серьезный человек?
– Более чем, Витюша, более чем. Слов на ветер не бросает. У него есть двое детей от первого брака, они уже совсем взрослые, но как бы это выразить… старшие дети не оправдали ожиданий отца. Кирилл – другое дело. – Петр горько усмехнулся: – Растет наследник! Мальчишке пять лет, а он уже всю прислугу в шахматы обыгрывает. На коньках катается, верхом ездит…
– Но ребенка можно воспитывать вместе! Даже после развода!
– Воспитывать? – хмыкнул брат и близко близко придвинулся к Маргадону. – Да отец не заходит в его комнату днями! Хвастается как за водной собачкой! Если Ира уедет, воспитанием Кирилла займутся гувернантки и няни! Отца – не будет! Виталий Викторович не выдержал этого бешеного напора брата, отпрянул.
Петр излишне болезненно воспринимал проблемы любимой женщины.
– Ну-у-у… бачили очи, чего куповали… – проговорил Мусин протяжно и опустил глаза. Слишком часто в их среде встречались примеры – молоденькая профурсетка цепляла богатого мужика, рожала ему ребенка и начинала качать права.
– Да не бачили они ничего! – вскипел Петр. – Они по Интернету познакомились! – Убавил пыл, покрутил шеей. – Ира из Новосибирска. Из Академгородка. Отец – ученый, дед – писатель, мама – кандидат наук. Ирка только впервые в Сеть вылезла – бац! Жених. – Процедил сквозь зубы: – Шах персидский, чтоб ему… Маму для наследника выбирал… С генофондом, понимаешь ли… Приехал. Всю родню подарками завалил, Ирка глазом не моргнула – в подвенечном платье! Он же, сволочь, лакированным роялем прикинулся.
Петр положил руку на рыжую папку, расстроенно побарабанил по ней пальцами.
– Это Ирина уговорила тебя продать биз нес? – тихонько спросил Маргадон.
– Ира? – усмехнулся брат. – Да она бы еще пятнадцать лет терпела. Для нее главное – сын! Это я ее уговорил, умолил, можно сказать.
– И что теперь? – проникаясь горестями Пети, спросил Мусин.
– А теперь вот что… – Брат стал деловым и сосредоточенным. – Завтра на двенадцать часов дня у меня назначено подписание окончательного варианта договора. Если все пройдет как надо, если деньги в полном объеме поступят на счета, я уезжаю…
– Подожди! – перебил Виталий. – Ты не доверяешь покупателям! Зачем ты идешь на эту сделку?!
Петр усмехнулся:
– Потому что только эти люди дают реальную цену за бизнес. У них есть деньги за границей, им надо легализовать их в России. Покупатели идут на все мои условия. – Петр потер щеку, как будто смел усталость. – Неделю назад мы ударили по рукам, я передал им пакет документов для проверки у юристов и финансистов. Они их проверили, нашли удовлетворительными, завтра все должно закончиться.
– Но ты же им не доверяешь!
– Почему? – удивил вопросом брат. – У меня нет никакого повода им не доверять. Пока они мне его не давали.
– Тогда я ничего не понимаю… Ты попросил меня аннулировать доверенность на распоряжение имуществом! Попросил?!
– Попросил, – согласился брат и замялся. – Понимаешь ли, Маргадон… в последние несколько дней у меня появилось ощущение, что за мной следят.
– Кто?!
– А пес его знает, – слишком беспечно для данных обстоятельств пожал плечами Петр. – Может, вообще – почудилось. – Он отпил глоток коньяка. – Но подстраховаться стоило. Если меня кинут, у тебя будет возможность признать через суд сделку недействительной.
– Ага. А тебя посадят за мошенничество. Счета арестуют, имущество пойдет с молотка.
Петр поморщился:
– Не все так печально. Надеюсь, до этого не дойдет.
– Петр, Петр, ты бредишь! Неужели нельзя отыграть назад?! Пусть продажа компании займет чуть больше времени, пусть даже придется продавать ее частями, но это будут надежныепартнеры! Я…
– Поздно, – перебил брат. – И слишком много нюансов. Самый длинный след, Маргадон, оставляют – деньги. А Ирин муж будет нас искать. Эти покупатели согласились след не оставлять. И дали реальную цену. Нелегко, Маргадон, найти покупателей, способных рискнуть в свою очередь. Я ведь тоже им выставил ряд условий, понимаешь? Они рискуют не меньше, а может, даже больше моего, так как засвечивают деньги. Вполне могу предположить, что за мной присматривают только из осторожности.
– А если тебя кинут?!
– С документами, которые ты подписал сегодня, я могу испортить им кровь даже из-за границы. Они не станут привлекать внимание к сделке судебным разбирательством – тем более, если истцом выступишь ты, сделку вполне могут признать недействительной…
– Петр, Петр!!! А если они вообще тебя без гроша оставят?!
– Смеешься? Денег, которые у меня уже есть, нам с Ирой хватит до конца жизни. Тем более что я не подпишу ни одного документа, пока первый транш не пройдет на мои счета. Сначала – деньги, потом – стулья. Или, по крайней мере, большая их часть.
– Петр, ты задумал что-то не то, – огорченно пробормотал Виталий Викторович.
Его брат уже какое-то время обеспокоенно поглядывал на часы и на последние слова даже внимания не обратил.
– Ты ждешь кого-то?
– Да, Ирину, – по-мальчишески смутился Петр. – Она настояла, чтобы я вас познакомил перед отъездом. Мы ведь расстаемся надолго…
– Расстаемся? – поразился Мусин. – А разве я не уезжаю с вами?
Петр посмотрел на него так, словно Виталий Викторович сморозил явную глупость, пришлось уточнять:
– Ну, твой сюрприз, чемодан…
– Ах да, – опомнился Петруша и достал из внутреннего кармана пиджака яркую прямоугольную книжечку. – Вот, совсем забыл – авиабилет на твое имя до Тель-Авива. Сегодня вечером ты улетаешь в Израиль к тете Фире. Порадуешь старушку.
– Я?! – Виталий Викторович прижал обе руки к сердцу. – Один?! В Израиль?! – Вчера он отказался от «туманного приключения» и всю ночь подбирал платочки к плавкам. Оказывается, для тети Фиры?! – Петя, как ты…
– Маргадон, – оборвал стенания Петр, – я хочу, чтобы завтра днем тебя не было в России. Ты мое самое слабое звено. Понимаешь?
– Нет! Не понимаю! – вспыхнул старший брат, схватил коньяк и одним глотком выплеснул в горло почти половину. Закашлялся. И, утирая выступившие слезы, запричитал: – Ты согласился на какую-то идиотскую сделку! Ты продаешь бизнес! Уезжаешь! Я отказываюсь понимать!
– Маргадон, – очень-очень тихо, показывая тем самым, сколь неуместны сейчас громкие выкрики, проговорил Петр, – поздно что-то менять. Кирилл уже за границей. Его вывезла бабушка. Муж Ирины отпустил ее с внуком на лечение в Баден-Баден. Понимаешь – сам отпустил. Вместе с няней и охраной, но отпустил. Завтра вечером Ирина мама, Инна Федоровна, и Кирилл исчезнут из отеля. Все подготовлено. И этой же ночью исчезнет Ирина. Я не могу ничего менять. Завтра – или никогда. Понимаешь?
По большому счету Виталий Викторович должен был кивнуть. Его отважный благородный брат не мог выглядеть трусливей любимой женщины. Он – первый в драке, первый в застолье, в постели, всюду.
Но не кивнул, а фыркнул.
– Витенька, все слишком удачно сошлось. Как по заказу. Нашлись покупатели, Кирилла отпустили за границу, я подготовил, – палец Петра постучал по кожаной папке, – поддельные паспорта для всех. Детективы из тамошнего агентства помогут Инне Федоровне скрыться, здесь, в Москве, все точно так же подготовлено для Ирины… Понимаешь? Я не могу ничего менять. Они рискуют больше. Ирина рискует сыном. – И добавил совсем чуть слышно: – А может быть, и жизнью.
– Господи, – простонал Виталий Викторович. – Какой-то бред, бред, бред! Нет – водевиль! Зачем тебе все это?!
– Я не буду ничего объяснять. Познакомишься с Ириной, сам все поймешь.
– А почему ты раньше нас не познакомил?!
Брат усмехнулся:
– Я сам вижусь с Ириной урывками. Она почти нигде не бывает без охраны. И ни за что не будет рисковать сыном и нарываться на бракоразводный процесс даже ради встреч со мной.
– Может быть, она недостаточно тебя любит? – подпустил яду Мусин.
Взгляд Петра потяжелел, на скулах проступили желваки.
– Она уезжает вместе со мной и готова много лет провести в бегах. Разве это не доказательство?
– Прости, прости, – смутился Маргадон. – Твоя Ирина верх жертвенности и добродетели.
– Да. Без натяжек. Если бы я не уговорил ее бежать, она никогда не ушла бы от мужа. Терпела бы все его выходки и растила ребенка. Лет десять или дольше, до совершеннолетия. Ты предлагаешь мне ждать все эти годы? Встречаться по углам, как школярам… Трястись, что вот сейчас поймают «на горячем»?.. Она уже все поставила на карту. Если ее маме не удастся уйти от охранника, Инне Федоровне навсегда запретят встречаться с внуком. Понимаешь? Навсегда. Саму Ирину заставят подписать свидетельство о разводе на условиях мужа. – Петр выпил коньяк, засунул в рот дольку лимона. – Неужели ты думаешь, что я струшу подписывать какие-то бумажки? Предам единственную нужную мне женщину? – Поморщился от кислого, покачал головой: – Да какой я мужик после этого… – Он отвернулся к окну, зацепился за что-то взглядом… И, внезапно вытянувшись, приподнял руку, словно собираясь кого-то приветствовать, забыв, что с той стороны стекло не прозрачное. Чертыхнулся и сел обратно.
За несколько секунд его лицо дважды поменяло выражение: от радостного узнавания – она, она! – до страстного разочарования и даже злости.
Влюблен, подумал Мусин. С разбегу, вправду вдрызг.
– Черт! – повторил Петруша. – Она с охраной.
Виталий Викторович повернул голову по направлению разочарованного взгляда брата и увидел, как вдоль окна рассерженной стремительной походкой скользнула женщина в шикарном бежевом пальто с оторочкой из шиншиллы. Макушка женщины платиново сверкала под лампами, тонкие каблучки осиными жалами кусали мрамор пола.
Сзади за ней тащился здоровенный парень в черном костюме, увешанный магазинными пакетами, как вьючный мул.
Мусин больше смотрел не на эту занимательную пару, в общем-то привычную для современных дорогих магазинов, он вглядывался в брата: наверное, такими глазами впивались в стекла вагонов приезжающие с войны фронтовики. Смотрели на перрон, искали лица любимых женщин…
Бежевое пальто скрылось из вида, брат скорчился на стуле, как передержанное тесто.
Женщина с волосами цвета полированной платины вдруг показалась на мостике, перекинутом над первым этажом торговых павильонов.
Прошла до магазина дамского белья, что-то бросила через плечо охраннику, и могучий верзила безропотно остановился у стеклянной витрины, лицом к мосту.
Ирина вошла в торговый зал, не выбирая поснимала с хромированных подставок ворох невесомых тряпочек на вешалках и скрылась в примерочной.
Через тридцать секунд в кармане Петра запиликал сотовый телефон.
– Да, Ира! – моментально отозвался он. Слушал долго. Мрачнел. И, сказав только: – Да, да, я понял, – положил телефон на столик. – Не получилось, – произнес потерянно. – Она не могла сегодня рисковать. Не стала испытывать везение, завтра оно ей понадобится больше…
– А что будет завтра? – тихонько спросил Мусин.
– Завтра ближе к ночи у нее случится приступ «почечной колики». Ира сама вызовет скорую – врачи уже проплачены, ее отвезут в больницу, оттуда она и скроется.
– А-а-а… Петь, ну ладно, чего ты так расстроился? Познакомишь нас позже…
– Ты ничего не понимаешь, Маргадон! У меня все документы, все паспорта, я должен был ей передать, – он ткнул пальцем в папку, – сегодня, сейчас! Завтра у нас не получится встретиться!
– Ну-у-у… передай через кого-нибудь…
– Через кого?! – Петр выпустил в безнадежном выкрике пар, устало потер щеку.
А у Виталия Викторовича вдруг встал перед глазами давний августовский день…
Дача бабушки Тони. Жара и надоедливые мухи.
По полянке носится маленький Петруша – он с громким криком играет в кавалерию. Размахивает прутиком-саблей и хлестко рубит высокую крапиву возле забора.
В тени под древней, почти не плодоносящей яблоней за длинным деревянным столом сидят мама и приехавшая к ней из города подруга. На маме платье из нежной материи: алые маки по желтому полю. На голове почти прозрачная соломенная шляпка, легкие тени бродят по лицу и шее…
На подруге синий ситцевый сарафан в ромашках, из которого торчат пухлые, как булки, белые руки. Она сложила их на животе и почти дремлет.
– Какие они все-таки разные, – говорит мама и любовно смотрит на Витюшу, что на другом конце стола закладывает между страницами старинного толстого фолианта цветы и листики. Гербарий. Первое школьное задание на лето. Толстые Витины пальчики упорно разглаживают упрямые лепестки, придерживают страницы. По щеке ползет муха, но Витя терпит – красиво выполненное задание важнее неудобства. – Не понимаю… – говорит мама. – Почему такие разные? – И недовольно морщится от воплей младшего сына.
– Потому что родила Петьку от нормального мужика, – сонно отзывается подруга, зевает.
Она почти спит. Она не видит, кому адресована материнская любовь.
Ошиблась.
Больше Витя никогда не видел эту белокожую неумную подругу. Он даже имени ее не запомнил.
Хотя смысл реплики – родила от нормального мужика – гораздо позже, но понял.
…Виталий Викторович горделиво выпрямился за ресторанным столиком, вызвал на себя взгляд брата:
– Документы Ирине могу передать я.
– Ты? – удивился Петр, и на Виталия Викторовича словно подуло жарким августовским ветром.
– Я. К тете Фире можно улететь завтра. Эти документы важны для Ирины?
– Да. Очень! Тут все: деньги, паспорта, номера счетов и коды доступа…
– Коды доступа? – Медленно, пытаясь переварить услышанное, Виталий Викторович налег грудью на стол. – Ты что…
– Да! Да. Я перевел все деньги на счета на предъявителя.
– Зачем?!
– У меня не было другого выхода. Паспорт, который мне удалось купить… я не уверен в его качестве… Как только я пересеку финскую границу, Петр Воронцов перестанет существовать, Маргадон. А в качестве чешского паспорта, который мне удалось купить, я не уверен, понимаешь? Если в банке признают его фальшивым, деньги Петра Ружички навсегда останутся там. Никто, никогда не сумеет их получить.
– Петр, ты с ума сошел, – тихонько выдох нул Мусин.
Честно говоря, предлагая Петруше передать документы, он больше пыжился. А потом, показав себя настоящим старшим братом, собирался намекнуть на другой вариант: рыжую папку можно положить в ячейку любого банковского сейфа, открыть туда доступ Ирине, пусть забирает документы завтра, когда будет свободное время.
Теперь все поменялось. Возможно, все состояние его брата лежало сейчас на ресторанном столике, и отдавать его какой-то женщине Виталий Викторович совсем не торопился. Сначала он должен хотя бы на нее взглянуть! Взглянуть на ту, которой Петр собрался доверить все, все, все!
– Петр, ты сошел с ума, – повторил Маргадон. – Если эти документы попадут в чужие руки… – Очень, очень аккуратно Виталий Викторович намекал брату, как опасно доверять счетам на предъявителя…
– Они попадут только к Ирине, – отрезал Петр.
– Ты так ей доверяешь?
Последний вопрос был задан зря. Глаза Петруши превратились в осколки черного льда, Виталий Викторович лишь поднял вверх ладошки, забормотал:
– Все, все, прости… сморозил глупость.
– Маргадон, если меня что-то задержит в России, у Иры должны быть паспорта для мамы и Кирилла. И деньги. Те, что мне удалось выручить от продажи недвижимости, и старые запасы… Но главное – паспорта.
– Господи, но почему ты не можешь оставить эту папку у себя?! Отдашь ее сам, когда вы встретитесь!
– Не могу, Маргадон, не могу… Не хочу, чтобы завтра эта папка болталась у меня…
На столике вновь затрезвонил телефон, Петр схватил его, приложил к уху:
– Да, Ира!
О чем там говорила женщина, ворующая у него брата, Маргадон не слышал. Ловил на себе чуть смущенный взгляд Пети и рассерженно ерзал на стуле.
– Да, да, конечно. Целую. – Петр закончил разговор, вернул телефон на скатерть и немного ошарашенно поглядел на Витю. – Представляешь, она сказала, что не может уехать не познакомившись с тобой.
– Да? – искренне изумился Мусин. Какая честь… Она «не может так уехать»… Вероятно, и вправду дамочка не рядовая…
Но приятно. Черт побери – приятно! Сам Петруша об этом и думать забыл, когда увидел через стекло охранника с пакетами.
– Ирина предложила отложить твой вылет, завтра она приедет проводить тебя на самолет.
Польщенный заботой Виталий Викторович покачал головой:
– А где вы собираетесь встретиться после побега? Уже за границей?
– Нет. Мы договорились ждать друг друга неделю в «Сосновом бору». Помнишь этот дом отдыха?..
– Слышал.
– Я там отдыхал вместе с Ириной, – смутился Петр, как школьник, пойманный директором школы с окурком в туалете. – Мы решили, что у кого-то из нас может что-то не получиться прямо завтра, и договорились встретиться там.
– А если действительно что-то не получится?
– Давай не думать об этом, Маргадон. Все у нас получится, все будет хорошо. В аэропорт на встречу с тобой Ирина может приехать с охранником и с шофером, в этом нет ничего необычного – кто-то из друзей попросил встретить транзитного пассажира, забрать какие-то документы… Вот где тебя на ночь пристроить?..
– Как это – пристроить?! Я поеду домой!
– Нет, Маргадон, – придвигая тарелку с борщом, принесенную официантом, сказал брат. – Я хочу, чтобы ты уже сегодня исчез из поля зрения. Теперь ты – главный.
– Но об этом знает только Подольский!
– Даже у стен есть уши.
– И что ты предлагаешь? – фыркнул вконец измочаленный нервотрепкой Мусин.
– Ты не мог бы переночевать сегодня, например, у тети Зины? Она живет на «Речном вокзале», оттуда до Шереметьева рукой подать… И на какое-то время отключить свой сотовый телефон? Ты ведь оставил на домашнем автоответчике сообщение, что уезжаешь за границу?
– Господи, а телефон-то зачем отключать?!
– По нему тебя могут найти. Если у меня пойдет что-то не так.
Мусин закатил глаза и развалился на стуле, показывая, как мало у него осталось сил на этот чертов водевиль!
– Могу, Петруша, кажется, я все могу. – И мысленно добавил: «Выстругать из прутика шпагу и рубить крапиву и лопухи возле подмосковных заборов…»
– Отлично. Если я не позвоню тебе завтра до трех часов дня – выключай телефон и вынимай из него зарядное устройство. Документами в этой папке займется Ирина, она лучше тебя разбирается в бизнесе. Если понадобится, в Израиле с тобой свяжутся адвокаты.
* * *
Принять на ночлег сына старинной подруги тетя Зина согласилась легко и с радостью. Намекнула, что в доме закончились конфетно-пряничные запасы, и сказала: жду.
Петруша завез брата в супермаркет, нагрузил пакеты всевозможными чайными вкусностями, присовокупил бутылку любимого тетей Зиной вишневого ликера…
Надежды провести тихий вечер под листание старого фотоальбома и воспоминания о маме рухнули, едва Виталий Викторович переступил порог крошечной двухкомнатной квартирки тетушки: в квартирке Зины заседал штаб дворовых пикетчиков.
Виталия Викторовича быстро избавили от дубленки, усадили во главе стола в гостиной – баранки, пряники, конфеты, пирожные мгновенно разлетелись по пикетчикам (те жевали их всухомятку, не отвлекаясь на заваривание чая) – и предложили прослушать одну из печальнейших повестей новой Москвы: в обширном дворе перед окнами тети Зины начиналось строительство многоэтажного дома. Лужайки, детскую площадку, кусты для выгула собак существенно подвинули.
Назавтра тетя Зина собиралась ложиться под гусеницы бульдозера. Пикетчики смотрели на нее как на Александра Матросова и уважительно хлебали ликер за ее здоровье. Вдоль стен и среди мебели стояли плакаты, исписанные корявыми письмена: «Руки прочь…», «Лужков, куда ты смотришь?..» и так далее. Тетя Зина готовила для акции непромокаемое коричневое пальто; Виталий Викторович смотрел на эти приготовления с ужасом и молил Небеса, чтобы у бульдозериста оказалось хорошее зрение и тетю Зину в этом (вряд ли непромокаемом) пальто он не принял за комок коричневой грязи.
…Пикетчики галдели до поздней ночи. У гостя Мусина разболелась голова, но слабая попытка улизнуть на ночевку в отель была пресечена тетей Зиной в прихожей:
– И думать забудь! В кои веки в гости заехал. Завтра утречком попьем чайку, Людочку повспоминаем… Иди, я тебе в маленькой комнате постелила…
Совершенно обессиленный, Виталий Викторович завалился спать на узкой продавленной кушетке. В щели между стеной и спинкой дивана поскуливала перепуганная пикетчиками болонка Тася, с вершины полированного шифоньера на ворочающегося Мусина сверкал глазами ошалевший кот.
В соседней комнате громко строили победоносные планы и пили ликер бессонные комитетчики.
Виталию Викторовичу казалось, что мир сошел с ума и здравыми в нем остались только он, кот и болонка.
Обещанный утренний чай Виталий Викторович и в самом деле получил. Уже без всяких вкусностей, зато горячий. Вместо желанного старинного фотоальбома ему предложили взять в руки любой из криво написанных плакатов, встать в оцепление и помочь славным жителям района.
Виталий Викторович, вообще и в частности не умевший отказывать женщинам, сумел-таки отвертеться, сославшись на подступающий насморк и ботиночки на тонкой подошве.
Тетя Зина надела под вязаную шапку теплый пуховый платок, нацепила под пальто мутоновую душегрейку и отправилась ложиться под гусеницы, оставив Мусина в квартире, где раздавались только мягкий топоток звериных лап да негромкое бормотание телевизора.
Виталий Викторович еще больше укрепился в мысли о всемирном помешательстве, погоревал, что пандемия в первую очередь затронула Петра и обычно здравую рассудком тетю Зину. Заглянул в холодильник и, только чудом не найдя в нем повесившуюся мышь, в половине первого пошел на улицу искать приличное обеденное заведение.
Найденный ресторанчик с достойным меню и вполне адекватным шеф-поваром немного примирил его с действительностью. Небольшая доза коньяка окончательно согрела стынущую от бессилия душу, и обратно под дождем и снегом Виталий Викторович брел уже слегка примиренный, чуть-чуть согретый и философски настроенный.
Нежную замшу дубленки постепенно украсили влажные пятна, метров через пятьсот, если считать от крыльца ресторана, настроение сделалось под стать погоде, нехорошие предчувствия заерзали в подмерзающей голове, не одетой в шапку по причине ожидаемого «жаркого отдыха».
«Петр позвонит, – зомбировал замерзшую голову Мусин. – Петр позвонит, а завтра я согреюсь под солнцем Тель-Авива…»
…Брат не позвонил ни в три, ни в половине четвертого, ни позже.
Виталий Викторович сновал из угла в угол, метался по крохотной Зининой квартирке и, заламывая руки, считал секунды в ритме шага.
Дважды он порывался звонить Петруше и даже набирал на сотовом его номер. Но в последний момент одумывался и отменял вызов: Петр запретил, сказал: «Я сам свяжусь». Виталий Викторович откладывал телефон в сторону и топал, топал, топал.
Под окнами ревела тяжелая техника, не пропущенная пикетчиками во двор. Сгущающуюся темноту рубили лучи мощных строительных прожекторов, тетя Зина, которую сознательные граждане все же не пустили под гусеницы, бегала с плакатом по небольшому пустырю за детской площадкой, и сейчас ее наполненная жизнь уже не казалась Мусину такой безумной.
Безумным становилось существование Виталия Викторовича. Он знал, что нужно уезжать, выкупать забронированный авиабилет, встретиться с Ирой, но медлил. Уютная и теплая квартирка тети Зины вдруг стала нормой; поджидающий за окном мир, слякотные улицы, гремящий аэропорт показались темной жуткой воронкой: только ногу за порог выставь – затянет, закрутит, сомнет. Квартирка превратилась в гавань. И только темнота напоминала: все сроки вышли, Маргадон. Давно прошли.
Виталий Викторович вызвал по телефону такси, закрыл дверь на ключ, который позже бросил в почтовый ящик, и отправился на улицу, волоча за собой тяжеленный чемодан на колесиках.
На подъездной дорожке к дому такси не оказалось. Дорогу запрудила тяжелая техника, не допущенная к строительной площадке; Виталий Викторович с пониманием отнесся к противостоянию жильцов и экскаваторов, набрал на сотовом последний номер и узнал от диспетчера, что такси в самом деле не смогло подъехать во двор и будет ожидать неподалеку у соседнего дома.
Виталий Викторович убрал телефон в карман, поднял воротник дубленки и в быстром темпе поволок багаж в обход грузовиков. Кошмарный день, кошмарный час, чудовищное невезение. За спиной Виталия Викторовича раздавались крики, звон стекла – погас прожектор. Пикетчики лупили камнями по лампам, из кабин самосвалов начали выпрыгивать кряжистые строители в оранжевых жилетах. Противостояние грозило перейти в фазу крайней активности.
Виталий Викторович вздохнул, помотал головой и, свернув за угол, едва не столкнулся с торопливо шагающими парнями в кожаных куртках.
Чудом не утопив чемодан в глубокой луже, Мусин вытянул его на сухой участок и в тот же момент почувствовал, как со спины его обхватили чьи-то крепкие, дерзкие руки…
