Назад: Оксана Николаевна Обухова Пристрелите загнанную лошадь

1 часть
Субмарина «ООО „Альянс“ владелец Тушкоев И.А.»

На площадь приехал цирк шапито со зверинцем и детскими аттракционами, и через неделю я одурела от попсы гремящей из динамика прибитого к фонарному столбу над крышей моего ларька. Репертуар зазывно-обольстительного песнопения был невообразимо широк (отдельное спасибо «Русскому Радио», станции «Шансон» и «Европе Плюс»), но поскольку основными посетителями зверинца были и оставались дети, предпочтение отдавалось диску с творчеством гениального Владимира Яковлевича Шаинского.

Через неделю я выучила наизусть все двадцать два шедевра и первое время исправно подпевала то голосистому мальчонке, то Кларе Румяновой, и прилежно выводила соло Храброго Крошки Енота — «от улыбки станет всем светлей, и слону и даже маленькой улитке». Через две недели так насобачилась, что могла уже со стопроцентной точностью продиктовать последовательность шлягеров и их исполнителей.

Сегодня на моих коленях лежал учебник госпожи Козловой А.М., и я в восемнадцатый раз читала предложение: «Участники хеджевых сделок оперируют методами прогнозирования тенденции рынка по восходящей и нисходящей линиям, оценивают их пределы, рассчитывают предполагаемые уровни рыночных колебаний и соответствующие стоимостные параметры базисных активов».

В принципе… понятно. Но для доцента Медведевой, принимающей экзамен по банковскому делу, надо отбарабанить все тарабарским языком, и «в принципе» ей не достаточно. А я никак не могла въехать в тему, так как в голову через уши проникали сожаления Крокодила Гены о единственном в году дне рождения.

Отложив в сторону учебник, я поглядела на толпу деток, штурмующую билетные кассы зверинца и, раздвинув коробки с тортами «Волшебная Фантазия», бросила взгляд в сторону палаток торгующих сладкой ватой, попкорном и газированной водой с сиропом. Конкуренция, однако. Ушлые циркачи привезли с собой все составляющие сладкой детской жизни — еду, зрелища и гениального Владимира Яковлевича. К моему, когда-то широко востребованному массами ларьку, добирались только редкие сопровождающие деток лица за сигаретами, спичками и пивом (обязательно холодным, и почти обязательно свежим).

— Если так пойдет, — вздыхал хозяин палатки Ибрагим Асланович Тушкоев, — все пиво скиснет… окончательно. — За вольером с общипанными грустными орлами, циркачи разместили переносную точку с грилем, шашлыком, разливной «Балтикой» и корейскими салатами. — Кто дал разрешение?! — возмущался Ибрагим Тушкоев и сотрясал эпитетами воздух. — Кому… эти… кому на лапу дали?!

— Ибрагим Асланович, — утешала я, — этот зоопарк на колесах к нам почти каждый год приезжает. Не на долго, упокойтесь. Но связи у них налажены, так что бегать с вопросами по инстанциям не советую…

— Какой год?! Какой каждый?! — выпучив глаза, бушевал Тушкоев. — Не видел. Не знаю. Давно здесь живу.

— Ибрагим Асланович, раньше цирк останавливался на площади у вокзала, — терпеливо объясняла я, — но сейчас, после того как дома вокруг нас снесли, циркачам, в единственном исключительном случае, разрешили разместиться здесь. В центре города.

— Почему здесь?! Зачем здесь?!

Эх, беда с этими темпераментными южанами.

Семь лет назад, когда беженец из Таджикистана Тушкоев (у Ибрагима Аслановича папа ингуш, а мама таджичка) обзавелся последовательно — гражданством России, четвертым сыном и ларьком в центре города, — месторасположение ларька считалось крайне выгодным. Невдалеке от прилавка проходила транспортная развязка, удобный для распития слабоалкогольных напитков сквер с древним общественным туалетом и умеренно охраняющая, но зато так же умеренно берущая милиция, — Тушкоев слал хвалу небесам, подсчитывал прибыль и приценивался к соседнему ларьку с молоком, кефиром и творожными сырками.

Но четыре года назад начал воплощаться в жизнь Генеральный План Реконструкции Центра Города. Деревянные домишки, по непонятным причинам угнездившиеся на двух параллельных улицах в пяти минутах ходьбы от мэрии, начали сносить. Точнее и правдивее сказать так — деревянные домишки разом и вдруг начали дружно гореть. Благодарных погорельцев быстренько расселили по окраинным новостройкам, бульдозеры в том же темпе разровняли площадки под малоэтажное элитное жилье, и Центр Города начал принимать вполне цивилизованный вид. Красивые краснокирпичные дома с эркерами и башенками, приличные детские площадки и гаражи, убранные под основания домов. Красота, одним словом.

Но жители этих домов не покупали конфеты, пиво и сигареты в ларьках на остановках общественного транспорта. Они отоваривались в супермаркетах.

И сначала городские власти предложили господину Тушкоеву передвинуть палатку с проспекта в глубь двора (мол, ваша кибитка портит целостность цивилизованного имиджа Города), Ибрагим Асланович попробовал возмущаться и дать на лапу, но в результате получил продление разрешения на реализацию слабоалкогольной продукции и еще более строгий приказ — убрать ларек с остановки! Кстати сказать, кефир и сырки переехали давным-давно, и Ибрагим Асланович радовался, что повезло хотя бы с этим — выкорчевывать ларьки из асфальта троллейбусной остановки начали за неделю до того, как Ибрагим Асланович чуть было не ударил по рукам с хозяином кисломолочной продукции.

— И чем детей кормить, а?! — сокрушался Тушкоев и обводил глазами грустные залежи Сникерсов, Марсов и Чупа-Чупсов.

В чем-то Ибрагим Асланович лукавил. Мне давно и доподлинно известно, что семейство Тушкоевых полгода назад прикупило минимаркет в отдаленном микрорайоне и два ларька у автовокзала.

Но хозяина я любила и сокрушалась вместе с ним:

— Да. Чем?

— У моей тещи уже зубы от Сникерсов болят!

— Ой, и не говорите.

— И живот.

— Какая жалость!

Толстый и карикатурно важный Ибрагим Асланович был хорошим хозяином. Он без вопросов отпускал меня на сдачу сессии, уважительно интересовался успехами в учебе и предлагал замужество от лица племянника Магомета.

Кстати сказать, женить своего великовозрастного нахлебника без прописки, Тушкоев пытался не только на мне. Подобные предложения он регулярно делал Раисе и Земфире — остальным двум продавщицам личного ларька.

— Софья-Раиса-Земфира, — говорил Ибрагим Асланович, — Магомет хороший парень. Его бы в хорошие руки. Цены не будет.

— Может и не будет, — соглашались Рая-Земфира-Софья. Но замуж не шли.

Мы все любили Ибрагима Аслановича и звали между собою ласково — Наш Душман.

…Подпевая детскому хору и Кларе Румяновой, я продала несколько банок пива и пару шоколадок, подмела пол в палатке, расставила коробки в конкретной цветовой гамме и попробовала читать — «участники хеджевых сделок оперируют методами прогнозирования тенденций рынка по восходящей и нисходящей…».

Нет. Не мой день. Госпожа Козлова А.М. упорно не желала объясняться нормальным языком со студенткой-заочницей Софьей Ивановой. Пристроив щеку на теплую ладонь, я бросила взгляд в щелку между «Волшебной Фантазией» и уставилась на дверь единственного подъезда краснокирпичного дома, появившегося на территории Ибрагима Аслановича три года назад. Симпатичный домик, надо сказать. С мансардами, эркерами и ухоженными клумбами вокруг. Скоро весь Центр Города реконструируется и планово-земельно отдастся под подобные жилища.

Прощайте ларьки-палатки и заброшенные общественные туалеты, здравствуй цивилизация и сухие тротуары.

Бедный, бедный Ибрагим Асланович.

У парапета напротив подъезда остановился шикарный лимузин. Я вытянула шею и, сгорая от нормального женского чувства — черной всепоглощающей зависти, — посмотрела как из распахнутой охранником дверцы, на его же протянутую, галантно-корректную ладонь опустилась женская рука в тонкой бежевой перчатке.

Эх, жаль, бинокль дома оставила! Я хотела бы рассмотреть пуговки на манжете длинной перчатки во всей красе.

Но полевой бинокль купленный у скромного, ненастойчивого алкаша за две бутылки портвейна, остался лежать на подоконнике моей скромной комнаты в коммуналке, и разглядывание пуговиц пришлось оставить на потом.

Из лимузина высунулась стройная пара ног в лакированных сапогах (каблуки!! сдохнуть можно!), опустилась с небес на землю и прочно стала под колышущейся норковой шубой приятно сиреневого цвета.

Она. Не шуба, конечно, а главная соперница моих грез — мадам Зеро. Я не знала имен жильцов дома наискось от палатки, но за два года вынужденных наблюдений (последние полгода через бинокль) успела каждому из них дать кодовую кличку — мадам Зеро, мадам Мартини, любвеобильный Генрих Восьмой и… Мужчина Моей Мечты, проходящий так же под кличкой «Пирс Броснан» Были еще разнообразные «некто-с-первого-этажа», «мадам Мансарда», «Клаудия-Шиффер-подруга-мадам-Зеро», обширный контингент «просто прислуга» и прочая, прочая, прочая. Но к Мужчине Моей Мечты непосредственное родственное отношения имели только Зеро, Мартини и Генрих Восьмой. Зеро была его супругой, Мартини матушкой, с Генрихом Восьмым «Пирс Броснан» породнился через жену, так как появлялся преимущественно в его отсутствие и всегда с цветами.

Поначалу я приняла ловеласа Генриха за нежного супруга какой-нибудь из мадам — раньше был чисто выбрит в любое время суток, сейчас завел ухоженную рыжую бороденку, шикарно одет, всегда с букетом. Кто спрашивается? Для провинциальной девушки лишь слегка развращенной телевидением вопрос не стоит — конечно, муж! Вернулся с работы, принес хризантемы, а то, что не выбегает регулярно в трениках с помойным ведром, показателем не является. У мужчин с такими манерами на помойку бегает прислуга.

И так — муж, решила я. И считала так месяцев пять с половиной.

Но прежде чем докладывать о проведенном (случайно) расследовании, стоит сказать, что ларек господина Тушкоева как место временной работы, был выбран мною не случайно. Буквально в ста пятидесяти метрах от ларька стоит дом в котором есть коммуналка, в которой есть моя комната, на подоконнике которой хранится бинокль, купленный у алкаша полгода назад. Дом этот построил не Джек, а купец первой гильдии Иван Артемьевич Колабанов в начале прошлого века. На первом этаже этого дома купец планировал торговать колониальными и скобяными товарами, на втором этаже купчина обустроился сам с семьей и жили бы Колабановы до сих пор счастливо, не случись в России революция.

Но не все в России дураки, хотя дороги повсеместно плохие. Купец Колабанов не стал ждать, пока семью принудительно уплотнят в десяти комнатных апартаментах пролетариатом, продал все что успел и мудро махнул с семейством на ПМЖ в Канаду.

О том, что произошло дальше с «Колониальными и Скобяными Товарами» и апартаментами купца Колабанова стоит рассказать отдельно, но позже. История и в самом деле вышла поучительная в смысле, прошу простить за тавтологию, истории Государства в целом.

И так, комнатушка в бывшем купеческом гнезде принадлежит теперь Софье Николаевне Ивановой, то есть мне, и единственным своим окном выходит на красивый кирпичный дом, что первым появился на территории Ибрагима Аслановича. Комнатушка моя длинная и узкая, как деревянный пенал первоклассника застойных времен, разгуляться там негде, а зубрить экономические науки я привыкла стоя, желательно в ритме шага. Расхаживая туда-сюда, туда-сюда, я вбиваю науку в упрямую голову мягкими шлепками тапок, дорога от двери проходит мимо вешалки, холодильника «Иней», принявшего на себя телевизор «Рекорд», тумбы, шкафа, кровати и письменного стола с компьютером и заканчивается у окна с видом на приличное жилье. Я кладу на подоконник книгу, упираю ноготь в нужную строчку, и тупо гляжу в окно, повторяя тезис. Час за часом, минута за минутой, я девушка упрямая, и денег на взятки преподавателям у меня нет.

Пока дом достраивался, пока жильцы отделывали помещения и завозили мебель, вид за окном не мешал учебному процессу. Я тупо смотрела на грузовики и грузчиков, иногда старалась представить, как будет выглядеть телевизор или холодильник, когда его извлекут из картонной упаковки, и зубрила тезисы.

Постепенно в дом начали стекаться жильцы. На шикарных автомобилях, в шикарных шубах, в сопровождении шикарно вышколенных шоферов, заносящих вслед за ними пакеты с эмблемами самых шикарных магазинов города. Куда денешься, постепенно зрелище начало меня увлекать. Я стала различать жильцов по подъехавшим иномаркам, женщин со спины по шубам, детей и собак по портфелям и гувернанткам.

Полгода назад какая-то злосчастная звезда навела на мой ларек застенчивого, неопохмеленного алконавта с полевым биноклем. Минуты три алкаш канючил, просовывал оптику через плексигласовое окошко, и предлагал равноценный обмен — один бинокль на три ноль семь портвейна «Три Семерки».

Сошлись на двух. Бинокль мне был на фиг не нужен, но уж больно плохо выглядел бедняга алконавт. Скорее всего, оптика где-то «случайно» прилипла к вороватой распухшей руке, ченч алконвта устроил, и таким образом у меня появился отличный бинокль и новое хобби.

Стыдоба, признаться тошно, но куда ж от правды, опять-таки, денешься — я начала подглядывать. Старательно обходя окулярами окна спален (ей богу, старательно обходя!), я смотрела как живут Нормальные Люди и напоминала себе, что так бы могла жить и я. Если бы не ушла от мужа, не ушла от денег, влияния и холодильника в котором не только пачка кефира и четыре яйца, но еще сервелат, карбонат и котлеты приготовленный умелой домработницей. От прежней жизни у меня остался только гардероб, забитый приличным тряпьем под завязку, сожаления и испуг влюбиться снова. Не исключено, что подглядывать я начала, спасаясь от воспоминаний, леча испуг и убивая время. В двадцать четыре года его кажется так много, что полчаса, потраченные на картинки из чужой жизни, не выглядят потерянными.

Первым признаком выздоровления выступила ревность. Смешная, виртуальная ревность вуайеристки к мадам Зеро. И началось все с шубы.

В конце сентября прошлого года (тогда страсть к подглядыванию только-только наметилась, а бинокля и вовсе не наблюдалось) вдруг грянули холода, и объект Зеро вышел из лимузина в крашеной, стриженой норке — благородного оттенка красные разводы по угольно черному фону. Выглядела мадам Зеро сногсшибательно.

Сначала я чуть в обморок не упала, потом прикусила губу и оглянулась на гардероб, в котором висела точно такая же черно-красная шубка — подарок мужа к Новому Году.

Больше года я старалась забыть об этой шубе, о муже и существовании приличной одежды. Если кому-то это покажется смешным, прошу представить такой кошмар — как только я надевала что-либо из прошлой жизни и шла, например, гулять до магазина за хлебом, к норковому подолу тут же цеплялось что-то в лучшем случае с бритым затылком и на «Мерседесе». В худшем тоже самое, но на джипе, в наихудчайшем — первый попавшийся ловелас в чьем кармане бренчит мелочь на пиво в баре «Боцман».

Короче, липло все, что ни попадя. А я решила быть гордой, самостоятельной, с дипломом в виде доказательства — Софья Иванова это вам не гортензия на подоконнике, она способна прожить без подпитки снаружи. Софья личность самодостаточная, упорная и трудолюбивая. Придет время, достану из гардероба норку и шкуры убитых телят, нацеплю на палец кольцо с сапфиром и явлюсь в какой-нибудь офис с вопросом: — «Вам настоящие бухгалтеры нужны?»

А пока табу. Романы, свидания, мужчины и рестораны изгнаны прочь. Сила воли поистине фантастическая. Впрочем, как и горький опыт. Иногда напоминаю себе, что самодостаточность вещь обоюдоострая — отсекая от себя людей, другой стороной ранишь себя. Иногда все же стоит выплескиваться.

Я выплеснулась через единственное окно своей кельи. Нашла виртуальную соперницу (куда там Эллочке Людоедке с ее Вандербильдихой) и такой же виртуальный предмет обожания.

Толи со скуки, толи чуть-чуть сошла с ума.

И так, Генрих Восьмой, крашеная норка и мадам Зеро. Крашеную норку я мадам простила, лимузин цвета вороньего крыла тем более, Но измену Мужчине Моей Мечты снести не могла. Первое, что я увидела полгода назад налаживая наводку полевого бинокля, был смутный силуэт Генриха Восьмого, карабкающегося с букетом по лестнице на третий этаж. «Ага, — подумала я, настраивая резкость на окна лестницы, — сейчас-то мы и узнаем, чей ты муж!»

Пока неопытная вуайеристка разбиралась с оптикой, Генрих Восьмой успел проскользнуть в квартиру, вручить кому-то в прихожей букет и, через минуту… моим глазам предстала четкая картина — мадам Зеро, как я успела узнать супруга «Пирса Броснана», оплела всем телом Генриха Восьмого и висит на нем ненасытной медицинской пиявкой.

Я медленно отложила бинокль в сторону, добрела до дивана и села серьезно расстроенная. Адюльтер, однако.

(Примечание для граждан не знакомых с эпохальным сериалом «Секс в большом городе». Лозунг «Мужчина Моей Мечты» (именуемый в дальнейшем МММ) взят оттуда. МММ не является конкретным лицом, это скорее собирательный образ, рассчитанный на определенную особу. В моем случае МММ очень напоминал актера Пирса Броснана и расстроиться за предательство такого типажа, дело не сложное.)

В крайней степени расстройства я сидела на диване минут сорок и никак не могла понять — выдре в крашеной норке недостаточно вылитого Пирса Броснана?! Ей еще Генриха Восьмого подавай?!

Нимфоманка, стерва или идиотка.

Бедный, бедный МММ. Он тоже носил букеты, тоже хорошо одевался.

Три дня я не могла прикоснуться к биноклю. Словно он был виновен во всех случайно открывшихся грязных тайнах. Будь проклят скромный алкаш и его лукавая звезда искусительница!

На четвертый день к краснокирпичному дому подъехал свадебный кортеж — мадам Мансарда выдавала дочку замуж. Я чуть не прослезилась и рука сама потянулась к биноклю.

Чудное зрелище открылось моим глазам — невеста, как торт со взбитыми сливками, счастливый, облизывающийся жених, свидетели при параде, мадам Мансарда в желтом платье.

Бинокль был прощен.

Выдра в крашеной норке никогда.

…Разглядывая очередную норку мадам Зеро, я прикидывала сколько пуговок могло уместиться на длинном манжете лайковой перчатки (пожалуй, пуговки все же великоваты, раз я смогла их углядеть со ста метров) и машинально переставляла стопочки с медяками по прилавку.

Кому-то медяки, кому-то позолоченные пуговицы. Мне до позолоченных аксессуаров терпеть еще полгода, — полгода зубрежки и дипломных мучений, хоть и устала невозможно, — но после развода я дала себе нешуточную клятву и собираюсь ее сдержать. В наше время остаться без образования легче, чем без очередного мужа. Один раз обожглась, теперь держись дорогая. Считай чужие медяку, вникай в нюансы хеджевых сделок и любуйся проезжающими лимузинами из окна палатки.

Мадам Зеро измерила каблуками расстояние от бордюра до двери в подъезд, дождалась, пока шофер ее распахнет и, облизнув норковыми полами косяк, втекла в дом.

Я продала двум зеленым юношам банку пива (господь простит мне этот грех, а милиции рядом нету), едва не обсчитала паренька, берущего сигареты, но вовремя опомнилась и крикнула из окошка — молодой человек, вернитесь, я ошиблась, вот ваш червонец! — и выключила обогреватель, накаливший воздух внутри палатки до неприличия — еще чуть-чуть и бутылки с пивом начнут вскрываться самостоятельно, — потом открыла учебник. «Участники хеджевых сделок…»

Нет. Не мой день. Учебный план категорически не желал выполняться.

Спустя полчаса после водворения выдры на местожительства, из подъезда к лимузину пробежал МММ. В длинном кашемировом пальто нараспашку, в костюме и галстуке, с кожаным чемоданчиком в руках. Красив страдалец — нереально. Джеймс Бонд, картинка с выставки. Как можно такому изменять? Только с жиру.

Со всей возможной печалью во взоре, я проводила взглядом черный лимузин и в утешение себе съела три просроченные «Рафаэллы». Наш Душман давно собирался их выбросить или раздать по родственникам (думаю, что с предупреждением — запаситесь, братцы, чем-нибудь для желудка), но как всегда забывал и мы, по его «забывчивости» продолжали конфеты продавать, но воизбежание скандала, так же продолжали экспериментировать над собственным здоровьем. Пока никто не отравился.

В семь вечера на площади у зверинца включили иллюминацию. Из репродуктора на столбе неслась бравурная музыка, перемежаемая рекламой увеселительного заведения, под фонарями сновали люди-тени, и мне казалось, что я наблюдаю подводный мир из иллюминатора глубоководной субмарины с названием «ООО „Альянс“ владелец Тушкоев И.А.». Иногда к иллюминатору подплывали рыбки с медяками и купюрами, обменивали наживку на пиво или конфеты и улепетывали обратно в стаю.

За час моя подводная кибитка успела выстыть, — середина апреля в этом году била все рекорды по заморозкам, — я включила обогреватель и помечтала о том, как через два часа громкоговоритель на столбе заткнется, народ разойдется по домам, зверинец и цирк повесят на ворота табличку «Добро пожаловать, но завтра» (у циркачей, однозначно, директор с чувством юмора, впрочем, в цирке без оного нельзя), и я спокойно и вдумчиво разберусь с…

Примерно в половине восьмого к краснокирпичному дому подъехал шестисотый Мерседес прелюбодея Генриха. Я оторвала зад от табурета, сунула нос между коробок с «Волшебной Фантазией» и прищурилась в сторону чужого подъезда. Сегодня король номер восемь был с тюльпанами. Штук сорок, не меньше, и все ярко-алые.

«Надо будет Восьмого Марта подарить себе пяток таких же,» — подумала и поглядела, как вальяжно и неторопливо шествует негодник Генрих к чужой жене.

Блестящий черный Мерседес плавно развернулся на стоянке возле дома и, проехав по дорожке в обратном направлении, свернул на крошечный пятачок между кассами зверинца и моей палаткой.

Я попыталась разглядеть водителя через мутное плексигласовое окошко, — так старалась, что чуть пивную выставку на пол не обрушила, — но генриховский шофер не долго изводил мое любопытство, вышел из машины, поддернул брюки, поправил пиджак и валкой походочкой направился в мою сторону.

Я проворно вернула зад на табурет и машинально ликвидировала вуайеристическую щелку между «Волшебной Фантазией» в шоколаде и такой же фантазией, но с пралине и кокосовой стружкой.

— Пачку «Парламента».

В окошко просунулась широченная ладонь с пятидесятирублевой купюрой, я, из темноты, во все глаза таращилась на звероподобного верзилу (неужели его мама была человеком?!) с перебитым носом и сплющенными боксерскими ушами, и прилежно улыбалась.

Громила каким-то образом углядел мою улыбающуюся физиономию сквозь мутный плексиглас, нахмурился сурово, но, пошевелив немного бровями, решил убить время до возвращения хозяина в приятной беседе:

— Давно работаешь? — спросил с ухмылкой.

— Получите сдачу, гражданин, — с прокурорскими интонациями, пропищала я и едва не прищемила толстые шоферские пальцы оконной задвижкой. На задвижке висела бумажка «Стучите, открыто».

Громила стучать не стал. Не отходя от палатки, закурил, потоптался какое-то время на месте и двинулся к кассам зверинца.

Я вытянула шею и посмотрела, как верзиле выдают билетик.

Странно. Обычно машина Генриха уезжает, едва хозяин встает на тротуар. Мерседес прелюбодея не светится на подступах к дому и моментально забирает шефа при выходе из подъезда.

«Видимо, сегодня рандеву пройдет по сокращенному сценарию, — подумала я. — Или шофер Генриха решил гиенами и мартышками полюбоваться…»

В радиорубке увеселительного заведения сменили пластинку и над площадью поплыли вступительные аккорды песенки Крошки Енота. С упорством обреченного, я раскрыла учебник, тупо скользнула глазами по строчкам и, не закрывая книги, переместила взор на привычную щель в «Волшебной Фантазии».

Ее не было. Щели, то есть. А я уже привыкла к окошку в мир чужих свиданий, расставаний и трагедий в непосредственной близости от рабочего места. Девчонки давно просили Душмана поставить в палатку нормально работающий телевизор, Ибрагим Асланович дважды приносил из дома нечто шипящее белым снегом, и мы продолжали торговать конфетами без сериалов и ток шоу. Хочешь, не хочешь любопытствовать начнешь.

Я дотянулась, раздвинула коробки, и, посмотрев на подъезд дома, прямо-таки окаменела в неудобной, скрюченной позе с учебником на коленях. Под веселенький припевчик «вместе весело шагать по просторам, по просторам», со ступенек крыльца, в распахнутом как крылья птицы черном пальто, стремглав сбегал Пирс Броснан. Яркие уличные лампы освещали его лицо мертвенно белым светом, казалось, мужчина парит над землей — летит, оскальзываясь начищенными ботинками на замерзших лужах, и балансирует, взмахивая крыльями.

В картине его побега из собственного дома было что-то нереальное, поставленное как трюк в Голливуде. Мужчина бежит по антрацитово черной, поблескивающей льдом земле, сам весь в черном и только белоснежная рубашка и меловое лицо, мерцают на этом фоне. Кое-где стоят нерастаяшие сугробы, но лицо беглеца белее апрельского снега во сто крат.

Не успел Мужчина Моей Мечты добежать до угла дома, как из подъезда выбежал Генрих Восьмой в расстегнутой до пупа рубашке и наброшенном кое-как, воротом внутрь, пиджаке.

Любовник догонял мужа.

Видимо, пока я отвлекалась на шофера и учебник госпожи Козловой А.М., Мужчина Моей Мечты вернулся домой. Неожиданно, как в анекдотах — «и тут возвращается муж из командировки». Что произошло в квартире на третьем этаже краснокирпичного дома, можно представить и определить одним словом — потасовка. Поле боя осталось за развратником Генрихом.

Но почему он бежит за Пирсом? Извиниться хочет?

Нет, не похоже. Лицо Мужчины Моей Мечты было просто перекошено от ужаса. Такие лица я только в кино про вампиров видела.

Поправляя на ходу ворот пиджака, Генрих Восьмой разглядел у входа в зверинец своего шофера и сделал ему знак рукой ехать наперерез несущемуся к остановке Броснану. Я, как могла, протиснулась между пивом, посмотрела на Мерседес и увидела, как ярко вспыхнули его фары, и машина рванула с места. Водитель Генриха успел сгонять к гиенам и вернуться к работе.

Перепуганный муж едва не столкнулся с черным боком машины, полы кашемирового пальто смели пыль с бампера, и МММ поменял траекторию. От проспекта его отделял кузов автомобиля, шофер уже приоткрыл дверцу, и Пирс резко крутанулся вокруг оси и помчался в толпу у входа в зверинец.

На территорию зоопарка его не пустил турникет, вахтер, расставив руки, перекрыл вход и, грубо схватив бедолагу за плечо, толкнул к кассам. Пирс растерянно оглянулся — Генрих Восьмой, объясняя что-то на ходу шоферу, двигался в его направлении, за спиной хозяина маячила мрачная физиономии со сплющенными ушами.

МММ сделал нерешительный шажок к кассам, потом к ограде из стен клеток и, наконец, решившись и подобрав полы пальто, помчался прочь. Огибая по периметру зверинец, он предполагал выбежать на параллельную улицу.

Я глубоко вздохнула и вернулась на табурет, так как знала, что произойдет дальше. Броснан обежит окольцованный клетками зверинец и ограду у цирка шапито и вернется уже за мою палатку. Другого пути нет.

Бедный, бедный Пирс Броснан. Ты давно не ходил по улицам пешком, округу видел только из окна личного автомобиля, и знать не знаешь, что параллельной улицы давно не существует. Вместо нее за спиной купола цирка шапито начинается глубокий котлован, вырытый еще прошлым летом под строительство дома с подвальным гаражом. Не далее как десять дней назад, тем же путем от милиции удирал парнишка-карманник в разорванной куртке. Он так же добежал до котлована, не смог перебраться на другую сторону и вернулся назад, надеясь отсидеться между мусорными баками и тылом моей кибитки. Он даже поскребся в мою дверь. Но я так и не успела решить, чего во мне больше — человеколюбия или элементарной осторожности и здравого смысла. Парнишка-карманник запросто мог оказаться опасным преступником или буйным наркоманом с ножом в кармане и прирезать беззащитную продавщицу словно куренка.

Вспоминая все это, я слушала, как поет Крокодил Гена и прикидывала — если до конца следующей песни про голубой вагон за моей палаткой не раздастся шорох, Пирс Броснан пошел вброд через котлован.

Генрих Восьмой и его шофер тоже ничего не знали о Городе. Во времена их детства на той стороне проходила уютная улочка, упирающаяся одним концом в железнодорожный вокзал. Мужики сели в Мерседес и шустро вывернули к проспекту и троллейбусной остановке. Они предполагали проехать по шоссе и встретить беглеца на той стороне.

Если бы не сюрприз в виде котлована, все так бы и получилось. Я замерла на табурете, обняла учебник обеими руками и сосредоточилась на мысли — как следует поступить скромной продавщице, если в ее дверь поскребется Пирс Броснан?

Пустить Мужчину Моей Мечты в зачуханный ларек и предложить убежище или сделать умный вид и остаться на табурете?

Крокодил Гена давно спел про день рождения и уже заканчивал серенаду голубого вагона, а шороха за палаткой все не раздавалось.

«Неужели полез в котлован?!» — ужаснулась я и, плюнув на умный вид, решительно встала и распахнула дверь.

Он стоял напротив порога. В измазанном глиной долгополом пальто, в исполосованных разводами брюках и мял в потемневших от грязи руках когда-то белоснежный носовой платок.

Секунды три или четыре мы молча рассматривали друг друга, потом я отодвинулась с прохода внутрь палатки, и он беззвучно сделал шаг мне навстречу.

Пока я запирала дверь, МММ протиснулся в узкую щель между коробками, сел на пустой ящик из-под пива и скорчился там, пригибая голову к коленям. Ему казалось, что он спрятался.

— У вас что-то случилось? — спросила я и налила в пластмассовый стаканчик минеральной воды.

Мужчина помотал головой сначала отрицательно, потом утвердительно и движением подбородка отказался от предложенной воды. Скорее всего, не потому, что не хотел пить, он просто боялся не удержать стакан в трясущихся руках.

«Что же у них там произошло?! — в который раз подумала я. — Почему он так испугался?»

Голос из репродуктора возвестил о том, что мы слушает «Русское Радио», поблагодарил нас за внимание к радиостанции и предложил вниманию поклонников Аллы Борисовны неувядающий шлягер об айсберге.

— У вас что-то случилось? — более настойчиво спросила я. — Вы от кого-то убегали, я видела через окошко…

Мой дубль два так же остался без ответа. Только колотить и корчить моего гостя стало отчетливей. В ознобе он задевал плечом коробку с «тульскими пряниками в полном ассортименте», и целлофановые упаковки полукилограммового развеса поскрипывали, задевая друг о друга, и из ящика доносился такой звук, словно туляки с недовольством перешептывались между собой.

Догадываясь, что беглецу следует дать передышку, я молча смотрела на случайного гостя и удивлялась прихотливым изгибам судьбы. Скажи мне кто-нибудь полчаса назад, что сам Пирс Броснан скрючиться в моей палатке за ящиком с полным ассортиментом, расхохоталась бы до коликов. Кто я и кто он? Две разные планеты. На моей пустыня и пивная тара, на его — жизнь в цветущем саду и сверкающий лимузин. Даже очень испуганный, он был нереально красив. Такие мужчины не ходят по улицам, не выносят мусор, не чистят картошку. Они улыбаются женщинам с плакатов и экранов телевизоров, иногда мелькают в окошках лимузинов с личным шофером и появляются в снах. Мой тип.

Что такое мой тип мужчины я поняла лет в шестнадцать. Тогда я еще жила в крошечном Городке в ста тридцати километрах от областного центра, ходила в школу и старательно училась. Мы все старательно учились, мечтая выбраться из Тмутаракани, мы все об этом мечтали.

В четырнадцать лет, если оперировать словами бабушки, я едва «с глузду не сбилась». Родители развелись, папа неожиданно ушел из дома и от растерянности и обиды, я чуть не наделала глупостей. Обычных девчоночьих с танцами допоздна, первой бутылкой пива и слюнявым поцелуем в подъезде. Не понимая чего мне нужно, затесалась в компанию юнцов, наглядно бунтующих с помощью тяжелого рока, металла во всех местах и черных маек с эмблемами из зеленых лиц с кровавыми подтеками.

— Через десять лет, когда ты вырастешь, — говорила, уговаривала мама, — ты будешь переходить на другую сторону улицы при виде этих знакомых. Ты другая, поверь.

Я смеялась. Самый классный пацан Витёк Труба гуляет со мной. Я с ума сходила по его пирсингу над бровями, длинной растрепанной челке, спадающей ниже переносицы, железным перстням в виде черепов, крестов и оскаленных звериных морд. Самые клевые ботинки, на самой толстой подошве были у моего бой френда. Танька Фурцева синела от злости, когда Труба приходил встречать меня после школы.

Сам Витек учился на автослесаря в соседнем ПТУ и играл на бас гитаре в коллективе с многообещающим названием «Покойники».

Девять лет назад, девятого мая, мы с Трубой сели на электричку и отправились в областной центр, в Город, где я теперь живу. Выехали почти без денег, — прошвырнуться вдоль широких проспектов, покататься на трамваях и троллейбусах (в родном Городке из общественного транспорта только редкий автобус на улицах появлялся), людей посмотреть, себя показать.

А показать, честно говоря, было что. Встречая сейчас на улицах подобных юнцов в растянутых черных майках, спускающихся чуть ли не до колен из-под заклепанных кожаных косух, я обязательно улыбаюсь и вспоминаю себя такую же. Лохматую, крутую как хвост поросенка, и гордую кавалером до боли в растянутых в улыбке скулах.

Мы ехали на задней площадке троллейбуса. Труба нес какую-то чушь и обнимал меня за плечи с покровительственной небрежностью.

Троллейбус остановился на остановке в центре города и на подножку заскочил высокий юноша (не парень, а именно юноша, я сразу почувствовала разницу) в светлых отутюженных брюках, светло бежевой рубашке с расстегнутым воротом и тонком трикотажном жилете. Он пробил талончик и встал на задней площадке у двери.

Мой кавалер прекратил «шутить» на весь салон, прищурился в сторону нового пассажира и, вдруг, отпустив мои плечи, с размаху молодого человека по спине:

— Сашок, здорово! — завопил Труба. Юноша развернулся и с недоумением посмотрел на моего кавалера. — Забыл?! — орал тот. — Это я, Втек из «Покойников»! Помнишь рок-фестиваль в декабре?!

Молодой человек нахмурился, припоминая, мне показалось безуспешно, он так и не вспомнил никаких покойников, но, тем не менее, улыбнулся и пожал протянутую руку:

— Здравствуйте, Виктор, — и уже в мою сторону, — добрый вечер, девушка.

Для меня эти два обращения расставили все по своим местам. Виктор, девушка, добрый вечер.

Но Труба, как говорилось у нас в простом народе, совершенно «не сек фишку».

— Девушка, — фыркнул он. — Это ж Сонька! Ты чо, забыл?!

— Добрый вечер, Софья, — поправился «Сашок» и опустил голову в легчайшем поклоне. — Очень приятно. Александр.

Труба что-то гоготал, икал фальцетом, а я была готова провалиться сквозь пол троллейбуса прямо на асфальт, между колес и пускай давят. Так мне было стыдно. Словно со стороны я видела себя и Трубу — нелепую, расхристанную парочку растреп и бунтарей. «Рокеры-шмокеры, — пронеслось в голове и совершенно неожиданно добавилось: — А ведь кто-то же его целует. Каждый день.»

Но не я. Таких как я царапают пирсингом и угощают пивом.

Когда Александр спрыгнул с подножки троллейбуса, меня чуть не стошнило. Труба орал ему вслед о предстоящей встрече на очередном рок-фестивали, обещал «мы всех порвем!» и мнил себя крутым. Я ушла в себя, в односложные фразы и думала лишь об одном — «а ведь кто-то его целует каждый день».

Витек решил, что я заболела, перекаталась на троллейбусе и потому молчу, не слышу и не понимаю.

Мама оказалась права. Только немного ошиблась в сроках, я начала переходить на другую сторону улицы не через десять лет, а гораздо раньше — на следующий день десятого мая. Утром в тот день я поняла, что тип мужчины, от которого у меня всегда будут дрожать колени и пересыхать горло это «мальчик из хорошей семьи».

Витек Труба отозвался на перемены одной фразой:

— Не понял юмора, — сказал Витек и отправился дружить с Татьяной Фурцевой. Через десять месяцев, не окончив школу, Татьяна родила девочку.

Сегодня у Трубачевых двое детей и «автосервис» в гараже. В прошлом году Трубу едва не посадили — весьма облысевший бас-гитарист коллектива «Покойники» не удержался и спер электрогитару у артистов заезжего ВИА. Трубу поймали и побили, но от тюрьмы Танька его отмазала при помощи двух поросят и бабушкиной иконы Николая Угодника, вовремя проданной случайно подвернувшимся иностранцам. Выглядит Татьяна никак не на двадцать четыре года, а на тридцать с хвостом, и сейчас, если попросят, я смогу прочитать в средней школе лекцию о вреде ранних половых контактов. Причем, с солидной доказательной базой в виде школьного альбома и фотографий с прошлогодней встречи выпускников. Для любительниц отутюженных юношей, доклад могу закончить лично изобретенными тестами для проверки подлинности типажа «мальчик из хорошей семьи». Если встреченный вами юноша продолжает вызывать подозрения, попробуйте при нем заплакать или испачкать руки. У настоящего «мальчика из хорошей семьи» всегда окажется в запасе чистый носовой платок. Тестирование рекомендую повторить — один раз со слезами, второй с руками, — так как чистый носовой мог случайно заваляться в кармане кавалера с незапамятных времен. Надеюсь, лекция получиться занимательной и шутку дети оценят.

…Когда-то белоснежный платок Броснана прошел бы любую проверку. Пирс поискал глазами корзину для мусора, но прежде чем зашвырнуть туда платок, машинально обтер им носки испачканных ботинок.

Пять баллов по пятибалльной шкале для воспитанных мальчиков Софьи Ивановой. Туфли обтер неглядя, абсолютно машинальным, привычным движением.

— Может быть, все же выпьете воды?

— Да, спасибо.

Ухоженные пальцы с короткими ногтями дрожали, минералка струилась по подбородку, и я протянула гостю бумажную салфетку.

— Спасибо.

Громкоговоритель давно заткнулся на столбе, экономные циркачи приглушили освещение, и народ с площади разошелся. Софья Иванова и Пирс Броснан сидели в субмарине «ООО „Альянс“ владелец Тушкоев И. А.» и пили минеральную воду — гость слепо таращился на коробки с «Волшебной Фантазией», я смотрела на него и начинала привыкать к присутствию рядом мужчины из чужой жизни. Его губы горестно кривились, словно мысленно он продолжал с кем-то разговаривать, зачесанные назад волосы упали темными прядями на выбритую щеку, гость напоминал Джеймса Бонда, только что выпрыгнувшего из пасти крокодила. На роль спасенной красотки я могла бы предложить себя, но наш режиссер проводил кастинг на небесах, а я так высоко не торопилась. Я думала что Бонд скоро уйдет. Попьет воды, отдышится и, ничего не объясняя уйдет.

Но он сидел на перевернутом пивном ящике, вертел в руках пустой пластмассовый стаканчик и даже бровью не вел в сторону двери.

Собравшись с духом, я закинула удочку:

— Извините, это конечно, не мое дело… но я видела, как за вами кто-то гнался. — Реакции не последовало и я, осмелев, продолжила: — Может быть, стоит вызвать милицию?

Этим вопросом я реакции добилась. Квадратный подбородок кино-героя дернулся, задрожал, и гость выдавил фразу:

— Вы знаете… мне кажется… я только что убил свою жену…

Сказал и посмотрел на меня так удивленно, словно не понимал до конца, что он только что произнес. И не послышалось ли ему это.

Я расслышала хорошо. Что называется, приехали, господа.

Я взяла из россыпи поштучных сигарет первую попавшуюся, нашарила на прилавке зажигалку и, подтянув к себе за дужку мусорное ведро, пробормотала:

— Мне надо мусор выбросить…

Захлопнув за собой дверь палатки, я прижалась к ней спиной и долго, широко разинув рот, ловила холодный ветер. Невдалеке ворочались в клетках звери, какой-то гортанный, скрипучий рык резал воздух, из палатки не доносилось ни звука. Мой гость врос полами кашемирового пальто в дощатый пол и никуда не торопился.

Боже, ну почему со мной вечно случаются всякие истории?! Тест на носовой платок перестал работать?! «Мальчики из хорошей семьи» повсеместно помешались и начали убивать своих жен?

Мой бывший муж прошел платочную проверку трижды, я еще жива, но уже не замужем. Пожалуй, читать лекции в средних школах мне еще рано.

Оставив ведро за порогом, и так и не покурив, я открыла дверь и шагнула в теплое нутро субмарины.

Пирс-Бонд даже глаз не поднял при моем появлении. Окаменел как постамент и дрожал где-то глубоко внутри себя.

Я села напротив и громко шлепнула зажигалку о прилавок. Пирс вздрогнул и взглянул исподлобья:

— Вы вызвали милицию?

— Нет.

— Почему?

Я пожала плечами. Стоя за дверью палатки, о милиции я думала меньше всего, мне хватало собственных печалей.

— Вам лучше придти в милицию с повинной самому. Мне кажется, это зачтется.

Пирс покивал головой, зябко повел плечами и спросил:

— У вас что-нибудь выпить… есть?

Торговая точка Ибрагима Тушкоева не имела лицензии на торговлю крепкими спиртными напитками, но для с в о и х, постоянных клиентов мы всегда держали одну другую бутылку хорошей не паленой водки.

— Есть только водка, — сказала я.

— Налейте, пожалуйста, — сказал и протянул пластиковый стаканчик, с которым не расставался ни на минуту.

Я достала из-за коробок бутылку «Путинки», отвинтила крышку и плеснула на дно стаканчика. Пирс руки не убрал, я подумала немного, и заполнила стаканчик на половину.

— Как говориться… не чокаясь, — мрачно усмехнулся гость и выпил водку, не поморщившись.

Я развернула для него просроченную «Рафаэллу» и дала закусить. С водкой в качестве антисептика, точно не пронесет.

Медленно шевеля челюстями, МММ перемалывал кокосовую стружку и смотрел в одну точку. Я поставила на коробку рядом с ним на коробку с пряниками початую бутылку, развернулась к ним спиной и через щелку в «Волшебной Фантазии», посмотрела на дом из красного кирпича.

Рядом с подъездом Пирса Броснана и мадам Зеро стояли две служебные машины. Обе с мигалками, одна синяя с надписью «Милиция» на борту, другая белая с красными крестами.

«Значит все это правда, он ее убил,» — подумала с грустью и трясущимися пальцами сдвинула коробки, словно через узкую щель нас смогли увидеть.

— Пирс… — начала и поперхнулась. Сказка закончилась, герой шагнул с экрана прямо в палатку Ибрагима Аслановича, и следовало как-то определиться. — Извините, как вас зовут?

— Кирилл.

— Очень приятно, — ляпнула и подумала. А чего собственно приятно-то?! Приятного мало, ложиться под гусеницы чужих неприятностей я не спешу. Видимо, хорошее воспитание просто сработало. — Меня зовут Софья. Кирилл, рядом с вашим подъездом стоит машина милиции. Может быть вам стоит подойти к ним? Не усугубляя, так сказать…

Кирилл не стал смотреть на свой дом, не стал проверять мои слова, он дотянулся до бутылки водки, налил себе полстакана и медленно выпил.

Я кашлянула и намекнула:

— Кхм. К подвыпившим подозреваемым хуже относятся.

Кирилл похрустел очередной «Рафаэллой» и слабо покивал:

— Я сейчас уйду, Софья. Не беспокойтесь.

— К ним?

— Нет. К ним мне нельзя.

— Почему? Вы сделаете только хуже.

Он махнул рукой:

— Без разницы. Что сейчас, что завтра…

— Но вы пойдете?

— Да. Но не сегодня.

— Почему?

— Я не могу объяснить… — гость запнулся, — я один.

— В смысле?

— Я. Один.

— А завтра? Вы будете не один?

— А завтра… завтра будет завтра.

Вскочив, я с грохотом опрокинула табурет.

— Пирс, тьфу, Кирилл! У вас адвокат есть?!

— Есть. Да.

— Так чего вы здесь сидите?! Звоните адвокату, звоните двум, трем, четырем адвокатам! Время работает против вас!

Кирилл откинулся назад, оперся головой о стену палатки и посмотрел на меня. Уставив руки в бока, я возвышалась над ним все своим ростом в сто семьдесят пять сантиметров.

— Не надо возмущаться, Софья, — спокойно и, как мне показалось, слегка нетрезво, сказал гость. — Сегодня я не могу придти с повинной.

— Почему-у-у?! — взвыла я. — Будет только хуже! Вы что, телевизор не смотрите, газет не читаете?!

— Сонечка, я сам себе юрист и мне не нужен адвокат.

От ласкового «Сонечка», я как-то сдулась. Подняла с пола опрокинутый табурет и оседлала его, расставив ноги на манер всадницы.

Пожалуй, если взглянуть со стороны ситуация отдавала фарсом. Красавец юрист Кирилл, до обморока похожий на изысканного Пирса Броснана, залетает в затрапезную палатку ингушского таджика (или таджикского ингуша) Ибрагима Тушкоева, моментально очаровывает глупышку продавщицу и находит у нее понимание и прибежище. Через полчаса между продавщицей и Пирсом Броснаном согласие и нежная дружба. Они влюбляются друг в друга, он дарит ей кольцо с бриллиантом и любовь, она, через девять месяцев, дарит ему наследника и преданность до гробовой доски.

Сказки Венского Леса. Мелодрама для дневного показа — скучающие домохозяйки обрыдаются на славу и сожгут котлеты.

Но это только на первый, неглубокий взгляд. По большому случаю сказки закончились после слов «мне кажется, что я убил свою жену». С этой минуты начался триллер. На самом деле продавщица давным давно виртуально перезнакомилась со всеми жителями краснокирпичного дома, побывала через бинокль на свадьбе дочери мадам Мансарды, успела влюбиться в Джеймса Бонда и проникнуться сочувствием к пребывающей в перманентном подпитии мадам Мартини. Заготовочка та еще получилась. Умудрись Джеймс Бонд преступить закон в другое время, в смену Раечки или Земфиры, никакой нежной дружбы ему бы не предложили и дверей не распахнули. Девчонки вообще бы внимания не обратили на гонки с преследованиями по площади перед зверинцем.

Очень грустно Пирс Броснан продолжил речь:

— Побег с места преступления хорошо вписывается в схему убийства в состоянии аффекта. Так бывает в большинстве случаев. Натворил дел и… бежать куда глаза глядят. — Последние слова он произнес протяжно, по слогам.

— А куда раньше глаза глядели? — почему-то спросила я.

— Не знаю, — он покачал головой. — Не знаю. Страшно подумать…Если бы добежал до вокзала, не исключено, что сиганул бы с пешеходного моста на рельсы…

По спине стаей пробежали мурашки, и я чуть было не нарушила собственный запрет на курение в тесном помещении палатки. Получается, вовремя я выловила юриста у двери в кибитку. Мужики народ решительный, и как действуют на них двойные удары судьбы в виде известия об измене жены и последующем ее убийстве, предсказать сложно. Случается, что рядом с трупом изменщицы милиция находит тело ее убийцы.

Мудрый русский народ в таких случаях советует — с бедой надо ночь переспать, утро вечера мудренее.

Юрист Кирилл решил ночь не только переспать, но и перепить. Он уже в четвертый раз прикладывался к бутылке «Путинки», от еды, как я не уговаривала, отказывался, не смотря на то, что взамен просроченной «Рафаэллы» я смогла предложить ему собственный ужин — тушеный картофель с овощами и тушенкой в стеклянной баночке. «Ничего в горло не лезет,» — говорил Кирилл, хотя водка проникала в пищевод отменно.

Субмарина господина Тушкоева легла на дно и соблюдала режим секретности. От редких покупателей Кирилла скрывали коробки, я путалась со сдачей и никак не могла решить, как мне поступить дальше. Выгонять бедолагу на улицу я постесняюсь. Проявлять любопытство тоже, пожалуй, не очень удобно, но в связи с сложившейся обстановкой, определить приоритеты, будет не лишним.

Джеймс Бонд хрустел уже четвертой «Рафаэллой», двигал челюстями, не чувствуя вкуса, смотрел в одну точку за моей спиной и никуда не торопился. Выпив половину бутылки водки, он порядком захмелел и почти успокоился, — не дрожал и не вздрагивал от резких звуков, — когда рядом с ларьком остановилась милицейская машина. Вспышки мигалки осветили внутренности палатки, в окошко постучала крепкий кулак, и, открывая оконную задвижку, я заметила, как дрожат мои пальцы.

— Две пачки облегченного «Соверена», — сказал сержант и бросил на блюдечко деньги.

Выданная мною сдача нервно звякала по блюдцу, я никак не могла сообразить, правильно ли я посчитала деньги, но сержант неглядя сгреб мелочь, засунул сигареты в карман кителя и вернулся к машине.

Машина отъехала, я обернулась и увидела, что Кирилл, недавно почти успокоившийся, вернулся в прежнее состояние. Он скорчился на ящике и, обхватив голову руками, раскачивался и стонал:

— Что я наделал, что я наделал?! — спрашивал он себя и никак не мог остановиться. — Боже, ну какой я идиот?! Я же не хотел! — выкрикнув, он посмотрел на меня: — Белла… Софья! Я же не хоте-е-е-л!!

— Верю, — сказала я и подошла к нему, — я вам верю.

— Ну почему-у-у-у, почему-у-у-у…?!

— Так бывает. Вы потеряли голову.

— Да. Потерял. Давно. Боже, ну какой я идио-о-от!! Они же меня посадят! Без Назара посадят!

В общем-то, за дело и никуда от этого не денешься, подумала я, но вслух сказала совершенно другое:

— Если удастся доказать состояние аффекта, то может… и обойдется.

— Нет. Они не были даже в постели. Они меня посадят, — талдычил Кирилл, — даже под подписку не выпустят. Без Назара не выпустят. Ну, какой же я придурок! — гость треснул себя по голове, по колену, и пряники в коробке совсем разбушевались. Коробка гремела как погремушка и только чудом не падала на пол.

Хотя на этот момент, лучше бы она упала. Рухнула на пол и рассыпалась. Собирая упаковки обратно, мы бы отвлеклись.

— Кирилл, кто такой Назар и почему без него вас посадят, а с ним нет?

— Назар мой старший брат. И его нет. А без него мне с ними не справиться.

— А где ваш брат?

— Далеко. Ему сюда нельзя, — бубнил кино-герой, разжалованный в Кириллы.

— Почему нельзя? — терпеливо спрашивала я.

— Ему нельзя появляться в городе! Понимаешь, нель-зя!!

— Но если надо, то тоже нельзя?

— Да!

Интересная семейка получается у Мужчины Моей Мечты. Брат не может придти на выручку брату, а без него его посадят.

Ой. Осененная внезапной мыслью, я испуганно взглянула на гостя. Напротив меня, в тесной кибитке сидел нервный убийца, очень волновался… а что если это у них… семейное?! Что если его старший брат по той же причине от закона бегает?! Причем давно.

Матерь божья, куда я влипла?!

Стараясь не показывать своего испуга, очень спокойно, я выдала очередной вопрос:

— Кирилл, вашего брата разыскивает милиция?

— С ума сошла?! — возмутился тот. — Не мели ерунды.

— Тогда почему он не может приехать… откуда-то?

— Моя фамилия Туполев, — вздохнув, словно это все объясняет, сказал Кирилл.

— Рада за вас. И что из этого следует? Вы родственник авиаконструктора?

Туполев посмотрел на меня, как житель Нью-Йорка на чучело неандертальца в музее истории цивилизации и высказался:

— Вы газет не читаете? Мой отец Туполев Савелий Назарович. Его убили четыре года назад.

— Ну и что… ой, извините. Сочувствую. А кто убил?

Четыре года назад я была влюблена и газет не читала. Фамилия Туполев действительно что-то напомнила, но никак не в связи с убийством. Хотя… точно! В связке «Назар Туполев» было что-то очень знакомое, вот только что…?

Вспомнила. Это имя мой бывший муж произносил с таким пиететом, словно речь шла о коронованной особе.

— Вы… его брат?

— Дошло наконец-то, — вздохнул младший Туполев. — Да, Назар Туполев мой старший брат.

Очень боясь показаться совсем уж бестолковой, я осторожненько спросила:

— И он не может быть в этом городе? — По моим смутным воспоминаниям Назару Туполеву принадлежал негласный титул «Король Города».

Судя по взгляду Кирилла, от титула «мисс бестолковость год нынешний», мне отвертеться не удалось. Но разговор о брате расправил сведенные ужасом плечи Кирилла, смутные очертания силуэта, притулившегося за ящиком с пряниками обрели почти прошедшую горделивость, и взгляд почти блеснул в ночи.

Но хватило горделивости не надолго. И я как-то сразу догадалась, что если младшего братишку не посадят, то старший брат сам ему голову оторвет. Уж это точно.

— А-а-а, без брата вы не справитесь?

— Нет. За Беллу они мне отвесят по полной программе — с КПЗ, переполненной камерой… и ни один адвокат не поможет.

В принципе за дело, я насмотрелась среди соседей буйных мужей, но, тем не менее, придала голосу сочувственность:

— А как же состояние аффекта?

— Без разницы. Они даже в постели не были.

— Подождите Кирилл, — я встала, пригладила волосы и промямлила: — Видите ли в чем дело… Дело в том, что Генрих Восьмой давно ходит к вашей жене…

— Кто?!?!

— Простите. Рыжебородый мужчина в дубленке.

— Мне послышалось, что «Генрих Восьмой».

— Не послышалось, — созналась я. — Это я так его для определенности прозвала. Видите ли, в чем дело…

— Короче.

— Короче я работаю в этой палатке полтора года, — шагая по буквам, четко отрапортовала я. — И если вам это поможет, то могу составить для предъявления в суд график визитов Генр… любовника вашей жены в ваш дом.

— Что-о-о?!?!

— О, боже, — вздохнула я. — Я работаю сутки через двое. И по режиму своей работы смогу точно установить дни визитов этого типа. Например. Я помню — Тушкоев привез коробку со шпротами (точную дату можно установить по накладным), я расставляла банки на витрине и видела, как рыжебородый мужчина с цветами входил в подъезд. Или так, — день когда у палатки подрались два бомжа (число можно проверить по милицейскому протоколу, бомжи нам витрину разбили), тоже был приемным…

Глаза и рот Кирилла приобрели очертания московских баранок:

— Ушам свом не верю, — пробормотал он. — Вы что, хотите сказать, что жена изменяет мне полтора года?!

— В общем-то, да, — смутилась я. — Если бы она была жива, то я бы ни за что не стала вмешиваться… Но раз уж такое дело… раз уж ей все равно ничем не поможешь…

За полтора года я успела свыкнуться с мыслью об изменах жены моего героя, а вот Туполев был в шоке.

— Какой я болва-а-ан!! — пропел, простонал Кирилл. — Это же, это же…

— В общем-то… да.

— Помолчите, — приказал он и, схватив бутылку «Путинки», присосался к горлышку.

Три балла по шкале Софьи Ивановой. Даже с минусом. Когда Туполев, попив водки, обтер рот рукавом пальто, к оценке были добавлены еще два жирных минуса — рядом с его локтем лежала распечатанная упаковка бумажных салфеток.

Поупражнявшись, видит бог, совершенно автоматически, с оценочной шкалой, я посмотрела в несчастные глаза обманутого мужа и тут же устыдилась — бессердечная ты девица Софья! У человека такое горе, а ты ему рейтинг высчитываешь.

— Кирилл, а вы не можете позвонить своему брату?

— Нет.

— Вы не знаете номер его телефона?

— Не знаю. Его никто не знает. Есть только адрес электронной почты.

Как все, однако, сложно у богатых, поговорить по человечески не могут. Но я целенаправленно уводила Кирилла от мыслей об измене жены и переводила разговор на брата. Хотя больше всего, мне хотелось спросить — а что собственно произошло в вашем доме? Каким образом, в присутствии огромного Генриха Восьмого вы умудрились разделаться с женой?

Но я боялась возвращать Туполева в его дом даже мысленно и поэтому сказала:

— Кирилл, через две трамвайные остановки есть круглосуточное Интернет кафе. Может быть, вам стоит поехать туда и отправить брату сообщение?

Туполев-младший мрачно покачал головой:

— У него сменился адрес. Поэтому я и вернулся. — Кирилл зябко поежился и, запустив пальцы в волосы, скорчился и застонал: — Господи, ну за что мне все это?! Как я все это не-на-ви-жу!!

Я испугалась нового приступа отчаяния, замолкла, и он совершенно сосредоточился на своих несчастьях. Рассказывая ему о Белее и Генрихе Восьмом, я надеялась что он хоть немного, хоть чуть-чуть найдет для себя оправдания, немного переориентируется, но не угадала — сделала только хуже. Не знаю, как бы вела себя я, потеряв близкого человека, но наверное точно так же, корчилась от ужаса и рвала на себе волосы.

— Кирилл, пожалуйста, успокойтесь. Сделанного не воротишь…

— Да что вы понимаете! — вспылил он. — Четыре года назад я потерял отца, мать… в невменяемом состоянии, брат в бегах, теперь и я… идиот… Боже, какой же я идиот!! Ладонью по щеке! А она упала!

— Как?

— Как, как… головою об косяк! Вот как! Я и ударил-то несильно, — как-то удивленно, запинаясь, произнес Кирилл, — а она, она всегда, даже дома на каблуках…ходит…

«Ходила», — мысленно поправила я и вспомнила сногсшибательные шпильки мадам Зеро. Видимо, длинна ног у покойной подгуляла и даже дома она не снимала каблуков. Бедняжка.

— А если вам пойти к маме? Я вас, конечно, не выгоняю, но все же… близкий человек…

— Спасибо, но моя мама в лечебнице.

— В какой… — начала глупая Софья и тут же нажала на язык зубами. Слово «лечебница» у каждого нормального человека ассоциируется только с психиатрией и кому бы как не мне знать, по какому поводу там оказалась мадам Мартини.

Свое прозвище матушка Кирилла получила не случайно. Несколько месяцев назад, ночью в канун Нового Года до моей палатки непонятно каким образом — в домашнем стеганом халате и шлепанцах с пушистыми помпонами, — добрела по скользкой улице совершенно пьяная женщина.

— Мартини есть? — прохрипела в окошко.

— Только шампанское, — ответила я.

— А покрепче?

— Водкой не торгуем, — сказала строго и про себя добавила: — «Тем более что вам уже хватит».

— Тогда две бутылки, сухого, — заплетающимся языком сказала женщина.

— Шампанского? — уточнила я.

— Да, — сказала та и сняла с пальца перстень, — это залог. Денег нет.

Я чуть было не захлопнула окошко палатки перед ее носом, уже сделала решительное движение, но пальцы мадам Мартини вцепились в плексигласовую перегородку, не давая ей задвинуться:

— Пожалуйста, — прошептала женщина, — мне очень нужно.

И я тут же поняла, что за две бутылки шампанского эта холеная, надменная дама готова стать коленями в декабрьский снег и вымаливать самую дешевую, паленую шипучку.

— Хорошо, — я взяла кольцо с той стороны прилавка. Мой бывший муж и его мама научили меня разбираться в драгоценностях. Кольцо с изумрудом в оправе из бриллиантовой крошки стоило не одну тысячу долларов. — Я буду работать завтра до двенадцати часов дня. Или через два дня тоже с двенадцати. Приходите за кольцом.

Две протянутые через окошко бутылки мадам схватила так, словно это был спасательный круг для утопающего. Прижала к себе и, нетвердо перебирая ногами, помчалась к дому. Перед самым крыльцом она упала. Но, невероятно перекрутившись, успела вытянуть бутылки вверх, приложиться со всего маху об лед спиной и, не поднимаясь, на карачках, вползла в подъезд.

Жалкое получилось зрелище.

На следующий день за кольцом никто не пришел. Я побоялась оставлять его Раисе или Земфире, — не от того что опасалась их непорядочности, просто не хотела рассказывать ночного происшествия, — но, заглянув в палатку вечером, услышала:

— Прикинь, тут какой-то верзила заходил, — сказала Раечка, — спрашивал, не у нас ли какая-то пьянчуга кольцо в залог оставила.

— Орал?

— Нет. Похоже, тетка сама не помнит, где чего делала.

Я вернулась к себе и оделась поприличнее. Приглашения в гости для изъявления благодарности от мадам Мартини я не ожидала, но из прошлой жизни отлично помнила, каким призрением может окатить затрапезную визитершу охранник богатого дома. Улыбаться и кланяться прерогатива швейцара или дворецкого, а охранник для того и поставлен, дабы стращать и не пущать.

Достойно одетая я подошла к подъезду и нажала кнопку домофона. Звонила не долго.

— Вы к кому? — прохрипел в динамике голос.

— Я должна передать вашему жильцу одну вещь, — гордо сказала я. — Откройте.

Дверь моментально распахнулась и на пороге, вежливо отступив в сторону, нарисовался охранник — в черном костюме, при галстуке и неплохом одеколоне.

Процокав каблуками по мозаичному полу, я дошла до стойки вахты и положила на нее перстень.

— Эта вещь принадлежит высокой седовласой женщине из вашего дома, — храня на лице достоинство, проговорила я. — Прошу вас ее передать.

Скорее всего, за то, что пьянющая жиличка незаметно ускользнула из дома, охранники получили нагоняй. Не остановить нетрезвую женщину, выбегающую на мороз в халате и домашних тапочках, мог только самый бестолковый из профнепригодных вахтеров.

— Спасибо. Передадим, — проблеяли мальчики, и я откланялась, не забыв поглазеть по сторонам. Холл краснокирпичного дома напоминал филиал ботанического сада при нашем университете.

Больше мадам Мартини подобных вылазок не повторяла. Ее примерно наказали и приставили охрану в виде гориллоподобного змея с ледяными глазами.

…Бедный, бедный Кирюша Туполев. Я едва удержалась, что бы не погладить его по головке. Надо же, и этому «мальчику из хорошей семьи» больше нужна мама, чем женщина.

— Давайте я приготовлю вам кофе? Есть хороший…

Гость покачал головой и шмыгнул носом.

Жалеть нельзя, разревется, напомнила себе и добавила в голос жизнелюбия:

— У меня тушеная картошка в баночке есть. Хотите? Вы когда в последний раз ели?

— В прошлой жизни, — выдавил он и хрипло толи расплакался, толи закашлялся. — Тушеная картошка любимое блюдо Назара. У него на икру аллергия. И на омаров тоже… аллергия. А у меня похоже, что на жизнь. Знаете, чего я хочу, Софья?

— Чего?

— Запереться где-нибудь и писать. Всю жизнь хотел. Раскрыть толстую тетрадь, наточить карандаш и писать, писать, писать. И чтобы рядом никого. Купить домик где-нибудь в глуши, посадить картошку, завести козу и собаку… Вы бы так хотели? Софья?…

— У меня была коза. В деревне у бабушки.

— Да? — оживился он. — И как ее доить? Вы умеете?

Я пожала плечами:

— Это не сложно.

— А где живет ваша бабушка?

— Она умерла.

Эти слова вернули на его лицо маску из страданий. Он скуксился, готовый заплакать, и я таки провела ладонью по шелковистым черным волосам.

— Спасибо, Софья, — булькнув горлом, сказал Джеймс Бонд из бывших. — Спасибо.

Та-а-ак. Еще минута и разрыдаемся оба. Я отдернула руку и полезла в сумку за баночкой с картошкой.

Запах, вырвавшийся из-под пластиковой крышки, — жареного лука, тушенки и лаврового листа, — вызвал у нас обоих приступ тошноты.

— Уберите! — взмолился Кирилл и уткнулся носом в душистое кашне. — Уберите сейчас же. Не то меня вырвет.

Ох, и беда с этими неженками!

Да и с впечатлительными Софьями тоже не соскучишься. Поставил бы Тушкоев в палатку нормальный телевизор, ничего бы подобного не случилось. Сидела бы себе Софья у экрана, не отрываясь от дела, торговала пивом и даже ухом в чужие тайны не вела.

А теперь? Теперь на пустой таре сидит перепачканный английский джентльмен, одним видом способный выжать слезу из камня, и имеет аллергию на жизнь.

И скажите мне на милость, что с ним делать?! Одно дело любоваться красивым мужиком через бинокль или со ста метров, другое дело выступать в роли наперсницы через сорок минут после знакомства. Так быстро я даже в электричках не успевала передружиться.

Что же делать? Намекнуть на дверь? Или предложить свое общество как печальный финал беспечной жизни мальчика из хорошей семьи? Эх, горе луковое. Лучше бы я выбрала в идеалы более брутальный персонаж. Генрих Восьмой — чем не греза? Мощный, как паровоз, богатый, как Крез, наглый, как танк и такой же непробиваемый. Такой бы жену бить не стал. Пересчитал бы сопернику зубы, ребра и пальцы, жену в угол на всю ночь, а сам в теплую постельку баиньки. Утром на трезвую голову спокойно помог собрать жене чемоданы.

А этот… греза моя. Жену и то случайно прибил.

Разозлившись, я схватила с прилавка зажигалку, взяла из россыпи сигарету и выскочила на улицу — на холод, Софьюшка, на холод. Я боялась стать благородной и терпеливой и ввязаться в историю. А у меня через полгода защита диплома и новая жизнь.

Минут пять я мерзла и курила. Из палатки не доносилось ни звука. Печальная тишина окутала субмарину «ООО „Альянс“», темень, прореженная фонарями пугала, и мне почему-то показалось, что за переборкой субмарины остался товарищ-матрос. Без надежды, глубоководного костюма с запасом воздуха, преданный и покинутый экипажем. Ему плохо, он погибает и помощи не ждет. Картинка выписалась темным маслом, лицо подводника белело из темноты иконописным ликом первого христианина.

До завтрашнего утра оставлю товарища-матроса у себя, решила я и вошла в палатку. Вздохнула, посмотрела на гостя и поймала себя на мысли — лукавишь, Софья.

Жалость и, определенно, надежда на роман перемешались в соотношении пятьдесят четыре к сорока шести. Ни одна нормальная российская деваха не выкинет ночью на мороз такого красавца. Если кто-нибудь, где-нибудь встретит на своем пути стойкую женщину выгнавшую пинком за дверь вылитого Джеймса Бонда, позвоните, пожалуйста, где бы ни была, приду взглянуть на такую особу.

Кирилл Туполев даже не пытался выглядеть Джеймс Бондом. Он напоминал проколотый воздушный шарик без воздуха. Ему было плохо, он был один, а я… черт дери меня за ногу! Давно не совершала добрых поступков.

— Кирилл, я могу вам чем-нибудь помочь?

— Вы уже помогаете, спасибо, — уныло пробормотал он.

— Да вроде бы ничего особенного…

— Нет, нет, Софья, — горячо перебил Туполев и немного оживился, — уверяю вас, я очень благодарен! Без вас, я бы давно чокнулся! Ни с одним из своих знакомых я бы не смог быть так… так… как бы это точнее выразить…?

«Так откровенно малодушен? — предположила я. — Испуган? Натурален?» Кирилл не мог подобрать фразу, выражающую свое унизительное состояние.

Странный народ эти мужчины, поплакал бы как следует, глядишь — и полегчает.

— Что вы собираетесь делать дальше? — перебила я.

— Не знаю, — честно ответил он. Мне даже страшно подумать о том, что будет завтра. Поверьте, я знаю, что такое тюрьма.

— Неужто сидели? — поразилась я.

— Ну что вы. Конечно, нет. Но вы помните, что произошло четыре года назад?

— Не помню.

— Из-за этой истории Назар не может вернуться в город… Все так плохо. Неужели вы ничего не знаете?

— Нет.

— Странно. Мне казалось, весь город в курсе.

— Я не весь город. У нас разный круг общения.

— Да, да, конечно. Но все же странно. Я был уверен.

Он встал и закружил на тесном пятачке перед прилавком. Полы пальто задевали ящики, неловко дернув головой, он сшиб с полки стеклянную баночку с сахарным песком и засыпал себя белыми кристалликами. Внезапно, в моем госте проснулась жажда деятельности, но от никак не мог выбрать вектор ее направления, — в направлении двери он не стремился точно, — кружил, вращался перед прилавком и искал в мыслях какой-то выход.

Я испугалась, что вращения Туполева наберут обороты и центробежная сила разметает по площади палатку Ибрагима Тушкоева. В зверинец улетят банки с кильками, до купола шапито долетят коробки с «Волшебной Фантазией», а пивные банки и бутылки, на радость местным алконавтам, равномерно рассеются по округе в радиусе трехсот метров. Смерч в кашемировом пальто разорит Душмана Аслановича и оставит без работы Зульфию, Раечку и Софью.

Переключатель вращения разместился в голове Туполева-младшего, я поймала полу пальто, дернула ее, довольно сильно, и приказала:

— Сядьте, черт бы вас побрал!

Сахарный песок последний раз скрипнул под подошвами ботинок, Кирилл опомнился и посмотрел на меня сверху вниз:

— Простите, я вам насорил, простите, я просто вспомнил…

— Что?

— Многое. Очень многое. И, кажется… если меня посадят… я тоже повешусь.

— Почему тоже? Да, сядьте вы, в конце концов! Вон, водки выпейте!

— Да, да, конечно, благодарю. — Он схватил бутылку «Путинки» за горлышко и сделал несколько судорожных глотков. Поперхнулся, закашлялся и вдруг рассмеялся хрипло: — Все закономерно! Все стало на круги своя! Брат за брата, око за око. — Он опустился на ящик, занял свое, уже привычное и нагретое место, и почему-то погрозил мне пальцем. — Все так и должно случиться. Во всем есть высший смысл. Я только что это понял.

Кирилл выпучил обезумевшие глаза, оскалил зубы в нервной усмешке, и я подумала — допрыгались. В лечебницу к мадам Мартини скоро доставят Кирюшу в смирительной рубашке.

Я схватили веник (немного для защиты) и начала собирать в кучку рассыпанный песок. Кирилл перехватил мою руку, дернул больно и заставил сесть. Ему был необходим слушатель, он боялся остаться наедине со своими мыслями и сойти с ума.

— Послушайте, Софья. Четыре года назад… нет, начну так. Вы плохо знакомы с ситуацией в городе? Плохо? Тогда так. — Он говорил быстро, захлебываясь словами, но без запинки. — Наша семья имеет большое влияние в этом городе. Слишком большое, чтобы кому-то не мешать. Четыре года назад мой отец уже отошел от дел, и всем руководил Назар. Жестко, даже жестоко. Четыре года назад Назара заказали. Но убили отца…

— Почему? — перебила я.

— Случайность. Папа вышел на стоянку к машине в куртке Назара и похожей бейсболке. Снайпер ошибся и выстрелил в отца. Было темно, а папа и Назар очень похожи.

— Какой ужас, — пробормотала я.

— Да. После убийство папы, как это часто бывает, стороны договорились.

— Назар договорился с убийцами отца?!

— Да. Иногда так легче. Он и два его врага обсудили положение, пришли к согласию, и в качестве отступного, Назар потребовал выдать ему киллера.

— Сдали, — утвердительно выдохнула я.

— Нет. То есть, да. Заказ проходил через цепь посредников, киллер лично с заказчиками не общался, его вообще никто в глаза не видел. Но… В общем, кое-что о нем мы узнали. У киллера была странная кличка — Самоед. Он был профи из бывших армейских спецов…

— Тогда почему никто не знал, как выглядит этот Самоед? — снова перебила я. — Если вы все такие влиятельные, то почему не смогли поднять армейские архивы и найти в личном деле фотографию убийцы?

— Пластическая операция, — скупо объяснил Кирилл. — Но мы, вернее, те два типа, что заказали Назара, сумели установить, что у Самоеда есть младший брат — парнишка восемнадцати лет.

Кирилл, вдруг замолчал, скривился, как от зубной боли и сцепил пальцы в замок.

— Что было дальше? — подтолкнула я.

— Брата Самоеда взяли, — тихо и низко произнес Кирилл. — Ужасно трудно об этом говорить, Софья… но иначе вы ничего не поймете. Брата начали колоть…

— Бандиты?

— Нет, что вы, в милиции. Но парень… толи верен был, толи действительно ничего не знал о брате, — Туполев дотянулся до бутылки водки и сделал долгий, булькающий глоток, откашлялся и продолжил: — В общем, для вразумления парня сунули в камеру с уголовниками. На сутки.

— Ну! — Кирилл все время останавливался, и я подгоняла его восклицаниями.

— Уголовники парня опустили. Через два дня он повесился в тюремной больнице.

— О-о-о-ох, — только и выдохнула я.

— Да, — прошептал Кирилл, и его плечи нервно передернулись. — Менты перестарались. А Назар, честное слово, Софья, просил только припугнуть!

— Да-а-а, дела-а-а…

Мы дружно отвернулись к окну, и какое-то время наблюдали как вдалеке, по проспекту проносятся автомобили, проплывают освещенные аквариумы троллейбусов, и пешеходы, оскальзываясь на подмерзшей воде, торопятся домой. Призрак несчастного юноши, виновного только в родстве, повис между нами и, болтая белыми пятками, торчащими из штанин пижамы тюремной больницы, заслонил наши лица. Я всегда считалась впечатлительной девушкой с хорошим воображением.

— Что было дальше? — мой вопрос прогремел, как горошина в детской погремушке.

— А дальше пришли четыре письма под копирку. Каждому, кого Самоед считал причастным…

— Подождите, почему четыре? Если я правильно поняла ваш рассказ…

Кирилл не дал договорить:

— Четвертое письмо пришло капитану, отправившему парнишку в камеру к уголовникам.

— Вот как. И что там было написано?

— Самоед приговорил всех четверых к казни через расстрел.

— Оправданный пафос, — буркнула я.

— С его точки зрения. Но наш-то отец тоже был ни причем.

— Но его не насиловали в камере, — не удержалась я.

— Да, не насиловали, — мрачно согласился Кирилл. — И трое из четырех уже поплатились.

— Через расстрел?

— Если бы, — буркнул Туполев. — Только одного из заказчиков, того, что шел первым в списке, Самоед застрелил выстрелом в лоб. С капитаном и вторым заказчиком он поступил хуже. Подождал пока проникнуться, как следует, и послал по пуле каждому в позвоночник. Точно в нужное место, думаю, он специально для этого анатомию изучал. Теперь капитан и заказчик не совсем растения, но уже и не люди. Головы еще соображают, но пищу они получают внутривенно и возвращают ее в подгузники. — Кирилла снова передернуло: — Брат попросил меня добить его… если получит такое же ранение…

— Чего же только не бывает на свете, — выдохнула я.

— Да. В каждого из списка приговоренных Самоед стрелял по одному в год. Сейчас очередь Назара.

— Киллер намеренно тянул? Играл на нервах?

— Не знаю. После первого и единственного убийства все усилили охрану. Но от снайперской пули нет защиты. А Самоед высококлассный специалист. После второго выстрела в капитана, Назар уехал заграницу и не возвращается уже три года. Второй из заказчиков попался в прошлом году.

— Может быть он того… не осторожен был?

— Как же, — фыркнул Кирилл, — до сортира в бронежилете ходил. Двойника завел.

— И как же все произошло?

— На выходе после инаугурации губернатора. Он не мог туда не придти, киллер это знал.

— Что-то такое я вспоминаю, — пробормотала я. — Что-то такое писали в газетах, но я не очень поняла намеки журналистов.

— Кому надо, тот понял, — буркнул Туполев, — Назар теперь смертник.

— А вы не пробовали разыскать этого Самоеда и попробовать откупиться, что ли? Ведь не ваша семья начала вендетту, вашего отца убили первым.

— Пробовали. Но не нашли. И вряд ли Самоеду нужны деньги.

— Но ведь они начали первыми! Самоед и его хозяева!

— Голову киллера потребовал именно Назар, — терпеливо произнес Кирилл, — и теперь он приговорен.

— Не совсем справедливо, — заметила я. — парнишку конечно очень жаль, но ведь вы говорили, что Назар просил только припугнуть. Это капитан перестарался.

— Киллера не интересуют нюансы. Он приговорил всех четверых.

— И что вы теперь будете делать?

— А мы уже делаем, — усмехнулся Кирилл. — Назар руководит делами из виртуального офиса.

— Как это?

— Через Интернет. Вообще-то это уже принятая мировая практика. Секретарша у себя дома принимает сообщения, бухгалтера, клерки, юристы работают так же. Сейчас этим никого не удивишь.

— Первый раз о таком слышу, — призналась я.

— Это очень удобно, — Кирилл пожал плечами, — нет расходов на содержание офиса и легче подобрать специалистов.

— А дома, в этом городе?

— Домашними делами занимаюсь я. Но на этом городе наш бизнес не заканчивается… — Кирилл, вдруг, оборвал себя на полуслове, с громким стуком бухнулся коленями на пол, и, схватив мою руку горячими ладонями, прижал ее к груди: — Софья! Вы можете мне помочь!?

— Чем же? — удивилась я.

— Мне нужен ноутбук. Мой. В нем вся информация…

— Подождите, подождите, — отстранилась я. — Какой ноутбук?! Я поняла, что ваш, но где я-то могу его взять?!

— Сходите за ним!

— Куда?!

— Домой! Он в прихожей, как войдете, сразу налево у вешалки. Я вошел, поставил кейс у двери и услышал в гостиной… ну, в общем, не раздеваясь, вошел в комнату, дальше вы все знаете.

— Не-е-ет, я не могу, — я выдернула свою руку, она была влажной, обтерла ее о брюки и повторила: — Я не могу.

— Почему?! Это мой дом, мой кейс! Вот ключ.

— Да, не могу же, я вам сказала!

— Но почему?! Почему?!

— Да не могу, и все тут.

— Я умоляю, — протянул Кирилл, и, перехватив меня за локти, тряхнул. — Это же так просто! Вот ключ. Дома никого нет. Прислуга придет только послезавтра.

— Меня охрана к вам не пустит.

— Пустит. Я позвоню маме в больницу, она перезвонит охранникам на вахту и скажет, что прислала медсестру за вещами. Наши квартиры на одной площадке. Вы откроете дверь, как отключить сигнализацию я вам скажу. Это же так просто!

— Нет.

— Но почему?!?!

Прошло несколько минут, а я так и не ответила. Я не знала, как потактичнее объяснить безумному от ужаса человеку, что моя жизнь только-только начала опять налаживаться, что рисковать и впутываться в историю с криминальной подоплекой я никак не могу. Мне не хочется, не можется и не получиться никак. Я устала, я живу на подводной лодке в автономном режиме и только в исключительных случаях спасаю терпящих бедствие моряков. Моя задача — накормить, напоить и обогреть. На дальнейшее человеколюбие Софьи Ивановой не распространяется. Я самаритянка, а не гладиатор. Я боюсь тигров и острых предметов, я ведаю страх, печали и упреки. Моя субмарина из яичной скорлупы и в любую минуту может дать течь. Не ждите от меня Поступков. Я просто женщина, а не Александр Матросов.

— Кирилл, выслушайте меня, пожалуйста. — Мой гость сидел опустив голову и на обращение никак не отреагировал. Он окаменел и упал внутрь себя. — Я кое-что хочу вам объяснить. Я не ханжа, не упертая правдоискательница, мне двадцать четыре года и за этот время я не встретила ни одного человека хоть в чем-то не противоречившего закону. Достаточно вспомнить правила дорожного движения. Все ловчат, все преступают. Я торгую просроченными конфетами и могу продать бутылку пива подростку. — Кирилл поднял голову и посмотрел на меня. — Не потому, что беспокоюсь за товарооборот товарища Тушкоева, а потому, что не продай я им эту несчастную бутылку пива, они, то есть девчонки, если решили ее выпить, все равно выпьют. Подойдут к любому мужику и попросят «дядя, купи пива». Не к женщине, женщина их скорее всего отчитает, а конкретно к мужчине, в котором еще эдакую слабость к малолеткам заметят. И что произойдет дальше?

Я втягивала Кирилла в дискуссию и ждала ответа.

— Что? — наконец спросил он.

— Не знаю. Мужчина может просто купить им бутылку «Жигулевского», а может сказать: «Девчонки! Зачем вам это пойло? Пойдемте, со мной угощу „Миллером“». Или шампанским, или мартини, или ликером. А может и водки купить, типа, слабо, девчушки? Смотри сюда, — я отодвинула занавесочку за своей спиной, — это две бутылки слегка просроченного пива. Можешь считать меня ненормальной, но это для подобных случаев. Отравиться не отравятся, но понос проберет однозначно. Как думаешь, на следующий день им захочется повторить опыт?

Туполев слабо улыбнулся:

— А не боишься, что отравятся?

— Нет. Точно знаю, что обойдется гадким привкусом и жидким стулом. Какое-то время пива им больше не захочется. И на педофила девчонки не наткнуться.

— А конфеты?

Я хитро улыбнулась:

— А я больше двух штук в одни руки не отпускаю, говорю — кончились. И вообще, у дорогих конфет срок годности с запасом. Тем более что килограммами их не покупают.

Кирилл распрямился и оперся спиной на стену палатки:

— Зачем ты мне все это рассказываешь?

— Хочу показать, как легко убедить самого себя в правомерности любого гадкого поступка. Главное подвести базу, оправдание всегда найдется.

— Ты продаешь малолеткам пиво из сострадания или все же понимаешь, что поступаешь бессовестно?

— Понимаю. И если вижу перед собой разболтанных девиц, которых уже не один понос не остановит, могу отчитать безжалостно.

— Какие мы предусмотрительные, — ядовито усмехнулся Туполев.

Я добилась своего. Кирилл перестал умолять и давить на психику, продажа некондиционных товаров немного его отвлекла. Бухаться на колени он больше не собирался.

— Как ты думаешь поступить дальше? — спросила я.

— Мне нужна фора в три-четыре месяца. Потом явлюсь с повинной.

— Зачем тебе это время?

Кирилл опять встал, задрал голову к потолку и выпалил вверх:

— Я пишу книгу. Чтобы ее закончить, мне нужен хотя бы месяц и еще два-три на договор с издательством.

— И о чем твоя книга? — немного заинтересованно спросила я.

— Прости, но это неважно, — буркнул Туполев и вернулся на ящик.

— Ты меня не обманываешь?

— Нет. Когда ты принесешь мне ноутбук, я покажу тебе текст.

Только что я непрозрачно намекала гостю, что договориться на моих глазах с совестью у него не получиться. Я не говорила ему в лоб — ты убил женщину, пусть случайно, но ты должен за это ответить. Я терпеливо ждала принятия мужественного решения.

Но ему удалось меня зацепить. Как для каждой гадости оправдание, так и для каждой рыбки есть своя наживка.

— О чем твоя книга? — повторила я.

Кирилл усмехнулся, оперся локтями о прилавок и посмотрел на свой дом.

— Это мечта. Фантастический роман.

— Звездные войны и все такое?

— Почти. Но там, на моей планете все по-другому. Красивые женщины всегда добрые, мужчины не предают друзей…

— Утопия?

Он рассмеялся:

— Знаешь, после Назара ты первая, кому я в этом признался. Даже мама не знает о Коумелле.

— Коумелле?

— Это планета. Там умные звери и впечатлительные цветы. Звери живут своей почти разумной жизнью, а вместо собак и кошек, люди держат дома цветы. Представляешь — ты приходишь домой, а цветок радостно раскрывает бутон тебе навстречу. И благоухает. Если его обидеть, он вянет. Так учат детей — не обижать ничто живое…

Кирилл прерывисто, со всхлипом вздохнул, и я поняла, что, кажется, помогу ему. В обмен на обещание.

— Твоя книга почти готова?

— Да. Не хватало только эпилога. Но теперь я знаю, чем закончиться история.

— Все закончиться плохо? Как в жизни?

— Нет. Они найдут друг друга. Мой Алмен, Олия и его брат Азар.

— Азар, это Назар?

— Почти. Там все почти и условно, все относительно и призрачно. Утром гибкие туманы, вечером, пылающие над горными пиками закаты…

Я слушала и ловила себя на мысли, что почти вижу горные вершины, окрашенные отсветом пламенеющего заката, настолько хорошо Кирилл рассказывал о дивном мире. Ох, как захотелось мне побывать на этой Коумелле! Планета с умными цветами меня заворожила.

— А море там есть?

— Океаны. И в них разумная жизнь. Вторая, более древняя цивилизация.

— Здорово! Дашь, почитать?

— Обязательно. Как только ты принесешь мне ноутбук.

Заглатывать наживку я все же не торопилась.

— А набрать эпилог на другом компьютере у тебя не получиться? Потом, когда Назар или мама принесут тебе ноутбук, ты объединишь конец и начало…

— У меня нет денег, — перебил Кирилл.

— Совсем?

— Ну не совсем, кое-что в кошельке и на кредитной карте болтается. Но основная часть моих личных средств на счетах в московском отделении швейцарского банка. Почти восемьсот тысяч евро.

— Много, — вздохнула я. — Но при чем здесь ноутбук?

— У меня отвратительная память, я рассеян. Номера счетов занесены в память компьютера. Есть, конечно, еще зашифрованная бумажка в рабочем сейфе, но туда мне точно не добраться. Проще тебе сходить домой, и принести ноутбук.

— Ага, — расстроилась я, — ты все же считаешь, что сумел меня уговорить? Не выйдет, уважаемый. Шарить по чужим квартирам я не пойду.

— Это моя квартира! — вскрикнул Кирилл. — Мой компьютер, мои деньги!

— Ну, не знаю, — вякнула я.

Кирилл сел на корточки перед моими коленями, взял мои руки в свои и крепко сжал ладони. Его лицо застыло перед моими глазами — побледневшее, все еще испуганное, но уже не растерянное. Он принял какое-то решение и собирался его выполнить. Оставалось только заставить маленькую белую пешку шагнуть по полю в тыл черного короля.

— Софья, когда я к вам пришел, то, по-моему, сказал, что должен был сегодня ехать в Москву?

— Нет, точнее не помню.

— Так вот. Сегодня вечером я должен был выехать в Москву, поселиться в отеле и завтра в мой номер должен был придти Назар. Мы заранее обговорили все условия встречи. Но когда машина уже выезжала на московское шоссе, от Назара поступило СМС сообщение «Встреча переноситься. Связь по схеме номер три». Это значит, что он уже в России, но у него изменились обстоятельства и он свяжется со мной дополнительно через какое-то время. Софья, если вы не принесете мне ноутбук, я не смогу срочно связаться с братом. Я не помню, что значит «схема номер три».

— А послать сообщение SOS его секретарше в виртуальный офис, вы не можете? — я редко могла назвать себя дурочкой. Лапшу с ушей всегда стряхивала одним движением головы. — И не говорите мне, пожалуйста, что из-за плохой памяти вы забыли этот адрес электронной почты. Думаю, по нему вы отправляли сообщения по десять раз на дню.

— Да. Помню. Но его уже нет.

— Кого? Офиса?

— Да. Брат подготовил переезд из-за границы в Москву, все, как вы понимаете, происходит в строжайшей тайне и даже мама пока не знает, что Назар в России.

— Паранойя, — вздохнула я.

— Нет! Осознанная необходимость! Самоед не делает повторных выстрелов, он стреляет один раз и наверняка! А я не хочу добивать своего парализованного брата.

— Не орите, — сухо попросила я. — Мне надо подумать.

Взяла сигарету и вышла воздух.

На холодном небе ярко сияли звезды. Где-то в неснесенных частных домиках тявкали дворовые собаки, от зверинца доносилось хриплое сопение и скрежет досок полового настила клеток. За две недели соседства со зверинцем я даже на секунду не подумала пойти и взглянуть на зверей. Несчастные и запертые они не будили любопытства.

Лучше б интересовалась зверьми, чем окнами дома напротив, вздохнула и глубоко-глубоко задумалась. Кирилл несколько раз менял причину, по которой ему необходимо получить ноутбук. Сначала был роман, потом восемьсот тысяч евро, теперь схема номер три для связи с братом. Где правда?

Не исключено что все вместе и является причиной такой настойчивости, и Кирилл не лукавит. Впрочем, о невозможности связи, скорее приврал. Никакой офис, даже виртуальный не сворачивают за столь короткий срок. Кто-нибудь обязательно остается на связи.

Но что я знаю о правилах игры в прятки с убийцами? Ничегошеньки. Какой-то засекреченный канал связи должен иметь место. А приговоренный может не иметь сотового телефона, по которому его можно отследить и так далее.

Так врет мне Кирилл или нет? Куда он пытается меня втянуть или в его просьбе сходить за компьютером, нет ничего дурного? И как я буду чувствовать себя в последствии, если помогу ему избежать наказания — то есть взять восемьсот тысяч и скрыться?

Думаю, плохо буду себя чувствовать. Но если откажу ему в помощи, станет еще хуже. Вот ситуация-то! И что тут выбрать?

По крайней мере, дождаться утра, решила я. Затоптала окурок в землю и вернулась на борт субмарины.

Кирилл не знал, что я почти себя уговорила, и встретил возвращение словами:

— Если хотите, я отдам вам половину денег, что хранятся на счетах. Хотите? Это много, в долларовом исчислении около полумиллиона.

Я оседлала табурет как лошадь и усмехнулась:

— А мне так кажется, что мало. Свобода получается куда дороже.

Он поверил. Удивительно, но он поверил. Мы жили в разных мирах и мыслили разными категориями.

— Сколько? Сколько вы хотите?

— Все.

— Берите. Все! Только принесите текст!

Ну, вот все и прояснилось. Приоритетным является запертый в компьютере роман. Если бы гость начал торговаться или нести какую-то чушь об абсолютной невозможности связаться с братом, не исключено, что я прекратила бы всяческие разговоры на эту тему. Но Кирилл так обрадовался возможности вернуть свой текс, что я невольно растрогалась.

— Кирилл. Вам повезло. Вы наткнулись на альтруистку. Я способна работать за идею.

— То есть… вы согласны?! Вы сходите за компьютером?!

— Куда ж от вас деться, — вздохнула я. — Только сначала спрошу — вы верующий человек?

— Да. А что?

— Крестик носите?

— Ношу. — Он расстегнул рубашку и вытянул из-под нее оловянный крестик на черном шнурке.

Шнурок и старенький, потертый крестик, мало сказать меня умилили, растрогали окончательно и до слез. Красавец в кашемировом пальто, с золотой заколкой на галстуке и запонках в четыре моих зарплаты и оловянный крестик. Бывает же такое.

— Вы сможете поклясться на кресте, что после означенного срока, придете с повинной?

— Могу.

Он был готов на все, а я хотела спать спокойно и говорить своим детям с чистой совестью — ваша мама, детки, не совершила в жизни ни одного бесчестного поступка. Может быть на первый взгляд ситуация и отдавала фарсом, но у меня и без сокрытия беглых преступников полный набор интеллигентских комплексов, главным из которых является неизживный комплекс вины. Если Кирилл Туполев через четыре месяца не придет в прокуратуру, это останется на его совести. Я не хочу ворочаться в бессонной постели, собирая в кучу грехи и размышляя — а правильно ли я поступила тогда-то и тогда-то, а нельзя ли было поступить иначе? Я бы предпочла спать спокойно, и клятва Кирилла нужна мне как таблетка димедрола. Что произойдет дальше, один Бог ведает, но я сделала все возможное. Не отказала в утешении грешнику, дала приют гонимому и вообще, была на высоте.

— Клянитесь.

— Софья, я обещаю вам, что через четыре месяца или раньше, как только закончу дела связанные с изданием рукописи, я сам приду в милицию. — Он перекрестился и поцеловал крестик.

Пафоса не чувствовали ни он, ни я. Мы были абсолютно серьезны. В этом было что-то из детства — каждый, кто хотя бы раз строил с приятелем «домик» из диванных подушек и одеяла, вспомнит, как звучат самые невероятные рассказы и признания в темноте и тесноте, когда голова приближена к голове, когда можно признаться во всем до самого конца, не опасаясь устыдиться пылающих щек или слезы, пущенной в ответ. Мы сидели среди ящиков, как в детском «домике», нас окружала тишина, и темнота скрывала наши лица.

— Ну? Теперь вы сходите за ноутбуком?

— Да. Но завтра.

— Почему?

Положа руку на сердце, я могла бы ответить — утро вечера мудренее, — но озвучила совершенно другую, практичную мысль:

— Ночью не присылают медсестру из лечебницы.

— Ух, ты черт, — Туполев треснул себя по лбу. — Действительно не присылают. Отлично соображаете, Софья. И почему вы с такой головой пивом торгуете? Вам бы заводом руководить…

— Спасибо. — Отношения двух детей под одеялом — комплименты и признания, — находились в развитии. — Кто-то из нас должен был сохранить трезвость мысли.

— Кстати о трезвости, — вспомнил Кирилл и дотянулся до бутылки с водкой. — Предлагаю выпить на брудершафт.

— Я на работе, — отказалась я. — Но могу чокнуться минералкой.

Наливая себе в пластмассовый стаканчик, Туполев бормотал:

— Надо же как мне повезло вас встретить… — Сомнительное, на мой взгляд везение. Лучше бы он ехал сейчас в Москву, а не устраивал проверок собственной жене. — Вы и козу доить умеете… А если, — он поднял стаканчик на уровень глаз и посмотрел через него на меня, — я предложу вам уехать вместе со мной?

— Предложите, — я протянула руку со стаканчиком минеральной воды.

— Сначала брудершафт.

Мы переплели руки, неловко выпили и еще более неловко встретились губами на секунду.

— Ты сможешь уехать со мной?

— Куда?

— Не важно, куда-нибудь.

— Вы будете…

— Стоп. Мы уже на «ты».

— У меня водка была понарошку, — улыбнулась я.

— Не играет роли. Пили брудершафт. Так что там с твоим вопросом?

— Я представила, как буду доить козу, пока ты пишешь свой роман. Забавно. Идиллическая картинка — отпуск на четыре месяца.

— Да, — погрустнел он, — всего лишь…

— Только не предлагай мне ждать тебя из заключения!

— Как ты догадалась?

— Мы три часа дышим одним воздухом и впитываем мысли.

— Быстро. Мысли Беллы я не научился впитывать и за пять лет. А жаль.

— Я буду тебе писать. Одно письмо в месяц.

— Обещаешь?

— Клянусь.

Он привстал с ящика и потянулся ко мне.

Пожалуй, это через чур, решила я и ушла в сторону. Не удержав равновесия, он вытянулся вдоль прилавка и уткнулся головой в коробки с «Волшебной Фантазией».

— Черт! — одна из коробок слетела на пол. Кирилл собирался нагнуться, но не успел. Бросил взгляд на свой дом и замер: — Софья, там свет.

— Где?

— В моем окне. В гостиной.

Я вывернулась под его рукой и посмотрела на окна дома из красного кирпича. В одиннадцать вечера многие из них еще не погасли, в том числе и знакомые окна гостиной Туполевых, были хорошо освещены.

— Странно, — пробормотал Кирилл. — Милиция давно уехала. Кто там бродит? — В его голосе послышалось прежнее волнение.

— Я думаю, это ваша горничная. Ее вызвали и она наводит в квартире порядок.

— Софья, выходи за меня замуж. Ты самая умная женщина, после учительницы алгебры. Но ей восемьдесят четыре года. Выйдешь?

— Обязательно. Только сначала отсиди.

Каждому заключенному нужна жена хотя бы по переписке. Тогда сидение обретает конечную цель и благородную направленность. Нельзя отказывать в милости падшим, убогим и больным. Меня всегда умиляла сцена из «Женитьбы Бальзаминова», когда две чистые бабки с тазами пихали бублики в руки, протянутые сквозь решетки. У матушки Сережи Бальзаминова была специально припасена связка свежих бубликов — да не оскудеет рука дающего.

Кирилл с трудом выпрямился и потер поясницу:

— Пол царства за постель.

— Спина болит?

— Ноет, — признался и пошутил, — никогда не сидел столько в скрюченной позе на пивном ящике.

— В принципе, после двенадцати я могу закрыть палатку.

— В самом деле? — оживился Туполев. — Можешь?

— Могу. Когда нас переселили с проспекта в глубь двора, ночной торговли почти нет. Раньше машины останавливались, жители из квартала напротив добегали. А сейчас все ходят на параллельную улицу к трамвайной остановке.

— Ну и?

— Мне надо позвонить своему хозяину. Сколько времени? — Я отодвинула Кирилла и посмотрела на будильник за его спиной. — Пять минут двенадцатого. Еще не поздно…

— Дать сотовый?

— Давай. У меня на счету десять центов.

Дозвонившись до Ибрагима Аслановича, я наврала ему, что плохо себя чувствую и пообещала — завтра в восемь утра, до прихода Земфиры на смену, буду на месте. И поскольку я редко пользовалась подобной возможностью, наш дорогой Душман дал лишь одно напутствие:

— Деньги в кассе не оставляй!

— Конечно, Ибрагим Асланович. Спокойной ночи. — Я вернула телефон Кириллу и улыбнулась: — После двенадцати приглашаю вас к себе в гости.

* * *

В 1913 году, о чем говорил вензель над входом в магазин, купец Иван Артемьевич Колабанов выстроил каменный дом в центре губернского города. Нижний этаж был отдан под лавку «Скобяные и колониальные товары», верхний обустроили для проживания многочисленного купеческого семейства.

До 1918 года жили Колабановы, не тужили. Революции проходили для губернского города не заметно. Пьяные матросы не шныряли по улицам, прохожих не стращали, рабочие сидели себе тихонечко по фабрикам, почитывали столичные листовки и неспешно привыкали к новому положению гегемонов — вникали в руководящую роль пролетариата в союзе классов, социальных слоев и групп.

К 1919 году вникли. И пошли интересоваться — чего ж так плохо им живется, а купцу Колабанову хорошо? А?

Иван Артемьевич дожидаться повторения вопроса не стал. Умный был. Собрал тихонечко чемоданы, поклонился могилам предков и уехал в Канаду. Как говорилось выше, дюже умный был купчина. На Париж с кафешантанами и таксистами из князьев, на вольный Харбин, не польстился.

Несколько лет назад из Канады в Россию приезжали два купеческих потомка. Любовались пенатами, вроде как, вздыхали, но не слишком и удивлялись запущенности родового гнезда — по семейным преданиям, дед уверял домочадцев, что каменный дом простоит без капитального ремонта лет триста.

В 1919 году, после скоропостижного отъезда купечества за рубеж, на второй этаж колабановского дома стали потихоньку проникать коммунары. Первой просочилась маргинальная прослойка в виде дворника и кухаркиного сына, дальше пошло поехало — «уплотнялись» товарищи до беспредела. Разделили анфиладу перегородками, в больших комнатах с высокими окнами воевали из-за печей, огромная кухня и уютный санузел устроили всех в порядке очереди.

В 1920 году вензель, возвещающий о возрасте дома, закрыли кумачовым транспарантом — «Первая Красная Коммуна им. Льва Давыдовича Троцкого» — сокращенно «Перкракоимльдотроцк».

Косноязычный пролетариат с сокращением не согласился и окрестил жильцов колабановского дома просто — троцкисты.

После разоблачений прозвучавших на 15 съезде ВКП(б) прозвище «троцкисты» зазвучало вызывающе смело. Кое-кого из коммунаров привлекли к ответственности на десять лет без права переписки, кое-кого таки поставили к стенке, жильцы дома менялись, уплотнялись и переселялись. Неизменным оставалось только прозвище — троцкисты. Память у российского народа всегда была избирательно хорошей.

Нынче «троцкистами» могли себя назвать всего лишь двенадцать человек. По воспоминаниям аборигенов в лучшие годы гонимого анти-партийного блока по Краснокоммунарской улице насчитывалось до двадцати восьми троцкистов. Спроси меня сейчас, убей, не отвечу, где эти члены ели, спали и жили. На мой взгляд, двенадцать человек — максимум, который способны выдержать бывшие купеческие апартаменты. И так, пописать в очередь стоим.

Четыре года назад вокруг купеческого гнезда с магазином «Продукты» на первом этаже, начали сносить ветхие деревянные постройки. Городская мэрия взялась за реконструкцию центра города, отдала площадь под элитную застройку и запретила прописку в дома, подлежащие сносу и плановому расселению.

Мой бывший муж умудрился прописать меня к колабановский дом два года назад, за год этого в коммуналку проник тихий сдвинутый мастеровой Мишаня Коновалов, полгода назад полупарализованная актриса-травести Мария Германовна Игнатова удивила всех — вышла замуж за сорокалетнего инженера Алексея Петровича и оставила себе девичью фамилию. По моему разумению, ничего невозможного в Российском государстве не существует. Приказы из мэрии растворяются в бумажном потоке, не достигая дна. Не удивлюсь, если в момент, когда на стены купеческого дома обрушится железная баба, откуда-то из обрушающихся стенок выскочит жилец, прописанный на площадь в эту самую минуту.

Четыре последних года коммуналка сидит на чемоданах и ждет ордера на новые квартиры. Семья охранника супермаркета Тараса Сухомятко ждет минимум три комнаты (общая площадь семьдесят один квадратный метр), у остальных претензии пожиже, зато надежды погуще. У Сухомятко двое детей, старший из которых посещает элитную школу в центре города исключительно благодаря прописке в центральном районе, так что добиваться ордера на данный район Тарас собирается исключительно измором.

— Никуда они, — имеется в виду хитрая мэрия, — не денутся. Двоих детей на улицу не выкинут.

Остальной народ воевать не собирается, все молчат в тряпочку и надеются, что хотя бы свет, газ и воду не отключат раньше времени.

Особенно тихо ведут себя три нелегала — я, Мишаня Коновалов и муж Марии Германовны. Нас прописали в запрещенные сроки и ордера нам сильно не светят, а слабо мерцают. В мэрии тоже не дураки сидят, могут и под зад коленом двинуть.

Надо добавить, что помимо нашей нелегальной троицы, три года назад в коммуналку по родственному обмену проник еще один жилец — скользкий как мыло племянник Анастасии Лопатиной, Лопатин же Игорь Михайлович, больше известный в определенных (имеется ввиду контингент постоянных посетителей пивных «Пингвин» и «Боцман») кругах, как «Гарик Лопата». Дряхлую, но невероятно склочную тетушку племянник прописал к маме за город, сам въехал в коммуналку и ждет — когда ему ордер на однокомнатную квартиру принесут?

Из нелегалов более или менее спокойно чувствуют себя Михаил Иванович Коновалов. В схватках за освободившуюся по случаю смерти комнату Петра Апполинарьевича Смирнова, произошедших спустя месяц после моего водворения среди троцкистов, он повел себя куда как благородно. Чем заслужил всеобщее (если исключить семью географа Кунцевича из трех человек) одобрение. Данное приязненное чувство распространилось и на руководство нашего ЖЭКа.

Я Петра Апполинарьевича помню плохо. Самым ярким воспоминанием остались утренние крики под дверью туалета:

— Сонька, твою мать! Хватит толчок задницей греть! Тут люди ср…ть хотят!

Через месяц проведенный под эти крики, Петр Апполинарьевич не рассчитал силы, принял на грудь чего-то низкокачественного и скончался от диагноза «отравление неизвестным веществом». Коммуналка похоронила Петра Апполинарьевича вскладчину и прямо на поминках начала гражданскую войну за освободившуюся площадь.

Прежде чем продолжить рассказ о гражданской войне, следует объяснить, как выглядит наше совместное жилище. От порога начинается длиннющий, заставленный скарбом коридор с дверьми по обе стороны. Двери, что идут по правую руку ведут в большие, почти тридцатиметровые комнаты, с высокими, под потолок окнами, выходящими на улицу перед магазином, — этих комнат всего три. Левую сторону занимают четыре пенала с окнами глядящими на заасфальтированный двор магазина. В пеналах жили я, покойный Петр Апполинарьевич, Мария Германовна (нынче с мужем, так как ее пенал чуть больше и разделен перегородкой на две части) и Гарик. В больших комнатах напротив проживали две семьи — охранник супермаркета Сухомятко с женой и дочерью, и школьный географ Семен Львович Кунцевич так же с женой и дочерью, — и тихий сдвинутый мастеровой Михаил Коновалов.

На освободившуюся площадь Петра Апполинарьевича, по понятным причинам, претендовали семьи. В обоих были дети и обе относились к так называемым перспективным, то есть оба супруга находились в самом детородном возрасте.

Жители коммуналки разделились на два враждующих лагеря. Первый лагерь предлагал уступить комнату Сухомятко, второй ратовал за интеллигентов Кунцевичей, Я держала нейтралитет и боялась, как бы не сгорела Воронья Слободка.

Точку в спорах попыталась поставить жена Сухомятко Татьяна Владимировна, справкой из гинекологической консультации о четырехнедельной беременности.

На что Елена Аркадьевна Кунцевич заявила:

— Дайте время, через месяц принесем такую же. А на счет вас, уважаемая Татьяна Владимировна, еще посмотрим — четыре недели не срок, а фикция.

После появления в квартире справки из консультации, скользкий тип Гарик Лопата впал в сомнения. До той поры, он (скрытый антисемит) таки поддерживал Кунцевичей, так как больше евреев терпеть не мог ментов. То, что Тарас Сухомятко носил черную форму вневедомственной охраны без разрешения на ношения огнестрельного оружия, значения не имело — бей ментов, спасай Россию, для Гарика звучало привычней, чем тоже самое, но об избранном народе. Лопата всю систему охраны правопорядка органически не выносил, один вид форменной одежды (хоть кондуктор в трамвае, хоть пожарный!) вызывал у Гарика рвотный рефлекс.

— Что Менты, что носатые, один фиг, — мрачно, попивая на кухне чай, вслух рассуждал Лопата. — Я б обоих выселил. Но дитё не виновато. Голосую за хохла.

Но формулировка «носатые» обидела Марию Германовну, она переметнулась в стан защитников Кунцевичей, и счет остался прежний — фифти-фифти.

Споры разгорелись с новой силой, в Вороньей Слободке уже пахло паленым, голубем мира с оливковой ветвью выступил незаметный, умеренно пьющий Мишаня Коновалов. Вместо оливы в клюве Мишаня принес предложение:

— Моя комната расположена между комнатами уважаемого Тараса Тарасовича и многоуважаемого Семена Львовича. — Раньше Коновалов принадлежал к числу сторонников географа. — В комнате двадцать восемь метров. Предлагаю разделить ее перегородкой и прорубить двери на стороны Тараса Тарасовича и уважаемого Семена Львовича, а я переду напротив — в комнату Петра Апполинарьевича.

Такого благородства не ожидал никто, включая измученного прошениями и кляузами начальника ЖЭКа. Начальник закрыл глаза на установку несанкционированной стены-перегородки и в «Перкракоимльдотроцк» восстановились мир и согласие, подобных которым не было с 1919 года, со времен отбытия Колабановых в Оттаву. Сейчас мы все друг друга любим, в очереди в туалет не ссоримся и когда Татьяна Владимировна сделала аборт, ей никто слова не сказал, взглядом не упрекнул. Ребенка Татьяна родила, но гораздо позже, спустя полтора года.

Назад: Оксана Николаевна Обухова Пристрелите загнанную лошадь

Дальше: 2 часть. Тротуары ада

1 часть Субмарина «ООО „Альянс“ владелец Тушкоев И.А.»

* * *

1 часть
Субмарина «ООО „Альянс“ владелец Тушкоев И.А.»