Двойная жизнь Алисы
Утром тридцатого декабря наступила смена Риммы Федоровны и новой горничной Светланы. Но и Вера была отпущена хозяевами только на сутки. Ввиду прибытия на празднование Нового года гостей, ее попросили выйти на работу, пообещав тройной тариф и премиальные.
– Каждый год одно и то же, – зайдя в мою комнату попрощаться на день, ворчала горничная. – Четыре дня празднуют! Как будто у нас своих семей нет! – И, застегнув пальто, добавила: – Иди к Вороне. Тебя, кажется, хозяйка зачем-то разыскивает.
Ирину Владимировну я нашла на втором этаже. Проглядывая какие-то бумаги, она делила их на две стопки. Выглядела Вяземская ужасно. Никакая косметика не могла скрыть голубые полукружья под глазами, носогубные складки образовали резкий угол над высохшими губами, даже волосы утратили обычный лоск и висели прямыми, тусклыми прядями.
– Доброе утро, Алиса, – поздоровалась она.
– Здравствуйте.
– Я уезжаю, загляни к Артему. Он что-то захандрил.
Все это она говорила, не глядя на меня. Сосредоточившись внутри себя и вряд ли понимая, зачем перебирает документы, она меняла их местами и не могла вчитаться в «шапки».
– Хорошо, Ирина Владимировна. Я обязательно к нему зайду. Езжайте спокойно.
Что-то в моем тоне заставило женщину прекратить бессмысленные движения руками. В сердцах хлопнув по столу пачкой документов, она воскликнула:
– Как все ужасно! Вместо того чтобы быть возле сына, приходится уезжать! Изображать в больнице «встревоженную мать»… Как все ужас но!
Бумаги, которые она бросила на стол, частично улетели на пол, я их подобрала и, собрав аккуратной стопкой, произнесла как можно более сердечно:
– Не надо так переживать, Ирина Владимировна. Артем в безопасности, и это главное.
– Да, ты права, – рассеянно кивнула Вяземская. – Надо взять себя в руки. – И, уже вы ходя из кабинета, обернулась: – Спасибо, Алиса. Тебя нам Бог послал.
(Да уж. Послал так послал. От души. С размаху.)
Не встретив никого по дороге, я дошагала до спальни Ирины Владимировны, подошла к платьевому шкафу и тихо, приподняв голову вверх, сказала:
– Артем, открой, это я.
Последняя, крайняя секция шкафа плавно уехала в сторону, показалась толстая металлическая дверь, через секунду я вошла в узкое – приблизительно два метра на пять – помещение. Откидная койка была подтянута к стене, и Артем, хоть и с трудом, но довольно умело, передвигался по бункеру на удобной коляске. Костыли стояли в углу возле крохотных столика и холодильника, в противоположном углу помещалась небольшая емкость биотуалета, которым «заключенный» совсем не пользовался, предпочитая прыгать на костылях до удобств в спальне мамы.
Захандрившим мой принц совсем не выглядел. С полнейшим самоотречением он предавался пороку вуайеризма. Шесть мониторов, по три в два ряда, светились на противоположной от входа стене, на узком, как подоконник, столике под ними дымилась паром фарфоровая чашечка с кофе, в блюдце лежал раскрошенный кусок сухого бисквитного торта.
– Проходи, ты вовремя, – в непонятном предвкушении неизвестно чего сказал Артем.
Я отклеила от стенки полочку-сиденье, села и, пристроив локти на коленях, положила подбородок на расправленные чашей ладони.
– Сейчас я тебе кое-что покажу.
Артем взял со столика – «подоконника» (светящиеся мониторы создавали полную иллюзию освещенных окон) телефонную трубку – какой же бункер без связи с внешним миром! – и набрал какой-то номер.
– Смотри, что сейчас будет. – Он ткнул пальцем в экран, на котором отображалась комната бабушки.
Не меняя наклона головы, я скосила глаза на сидящую в каталке Капитолину Фроловну. Бабуля, расположившись у окна с видом на заснеженный парк, листала толстую газету.
Немелодично и резко из динамиков над мониторами вырвался телефонный звонок. Вначале я даже не поняла, откуда идет этот звон. Вздрогнула, локоть соскользнул с колена, подбородок дернулся, клацнувшие зубы едва не откусили кончик языка. В тесном, напоминающем узкое ущелье помещении звук многократно ударялся о стены и обретал неприятную резкость.
Но оказалось, что телефон гремел вовсе не в бункере. Динамики лишь передали звук, доносящийся из комнаты Капитолины Фроловны. Бабуля крикнула: «Зина, возьми трубку!», не получила ответа и…
Сунув газету под мышку, легко подскочила с сиденья. Обогнула круглый, накрытый зеленой скатертью стол в центре комнаты, дошла до тумбы с базой и взяла трубку радиотелефона.
Артем свою трубку тут же вернул на место.
Звонки прекратились. Вытянув шею на манер перепуганной гусыни, я смотрела на экран и отказывалась верить глазам.
– Она ходит?!
– Еще как, – ухмыльнулся Артем и повернул кресло ко мне.
Слов нет, я поверила всему – и глазам, и ушам. Капитолина Фроловна передвигалась по комнате так уверенно, словно никакого инсульта в помине не было. Бабулю нисколько не раскачивало, обходя стол, она даже пальчиком к нему не прикоснулась. Словом, бабушка-спортсменка, а никакой не паралитик. Не ходила – бегала.
– И вы об этом знаете?!
– Ну-у-у… Мама, я и Зина об этом знаем. Остальным не докладываем.
– Почему?
– Дядина жена Нана не сдержанна на язык. Сгоряча может бабушку и отбрить.
– А-а-а… Марья?
– Марья, кажется, догадывается. Но разговоров об этом не заводит.
– Ну и дела! – воскликнула я и сама не поняла, чего в восклицании было больше – восхищения хитростью старушки или возмущения. – И давно Капитолина Фроловна притворяется?
– Точно не скажу, – не стал скрывать Артем, – но думаю, давно.
– А зачем?
– Вначале для суда, – начал перечислять причины внук лукавой бабки. – Ее инвалидность играла на руку адвокатам. Потом превратила себя в живой укор всем нам и все из роли выйти не может. Разъезжает по дому на коляске и требует внимания. Привыкла, сжилась с каталкой и, кажется, просто не желает с ней расставаться.
– Понятно, – кивнула я.
Судя по всему, Капитолина Фроловна принадлежала к типу людей, обожающих доставлять другим досадные неудобства. Напоминать о себе. Каждый ее выезд в город – в больницу, театр, музей или просто по магазинам – превращался в спектакль. Куча народа суетилась, затаскивая в машину бабку и кресло, такая же куча сопровождала ее в поездке…
– Твоя бабушка боится, что без инвалидного кресла о ней забудут? – тихо спросила я. – Перестанут жалеть, помогать и…
– Баба Капа ничего не боится, – оборвал меня Артем. – Она живет так, как ей удобно.
Что ж, уставший от выкрутасов бабушки внук имел право на собственное мнение, спорить я не стала.
Артем отъехал немного в сторону, снял с крюка под «подоконником» складной табурет и, поставив его перед мониторами, сказал:
– Пересаживайся. Научу тебя пользоваться этой техникой.
Скажу по совести, первые несколько минут подглядывать за людьми я стыдилась. Словно страницы виртуального альбома, перелистывала изображения пустующих комнат. (В спальнях, что радовало, постели под объективы не попадали: только двери и центральные куски комнат.) Потом попала на кухню, услышала, как Лидия Ивановна отчитывает посудомойку и помощницу Лену за плохо выметенный угол возле мусорного бачка, и… ничего, втянулась. Знакомые люди уподобились мультяшным карликам, их голоса звучали непривычно и слегка смешно, нечеткая черно-белая действительность довольно быстро завладела вниманием. Действующие лица, не зная, что за ними наблюдают, двигались немного иначе. Ленка, сгорбив обычно прямую спину, лениво пинала овощной ящик, за который упал картофельный нож. Потом оглянулась на занятую у мойки повариху, плюнула на «тяжкое» занятие и взяла с тумбы новый ножик.
Невероятно придирчивая к другим Римма Федоровна кое-как обмахивала салфеткой стол в столовой.
Зинаида дала пинка коту.
Оказывается, подглядывание – полезное занятие. Теперь я точно знала, куда исчезают кухонные ножи и мелкие предметы: Ленка ленится их доставать. Теперь я понимала, что между Зиной и котом существует определенная ревность. Фуня и компаньонка воевали за внимание. Кот по недомыслию, Зинаида Сергеевна с полным осознанием происходящего.
И к придиркам Риммы Федоровны я теперь буду относиться иначе.
…В парадном зале на первом этаже новая горничная Света безыдейно поливала комнатные растения. (По поводу этой горничной, надо добавить, у меня с самого первого дня возникли некоторые, далеко не беспочвенные, подозрения. В доме она появилась на следующий день после первого совета заговорщиков: подтянутая спортивная девица с цепкими глазами на непримечательном лице. По дому она гуляла, подмечая все. На плечи этой горничной просто просились погоны лейтенанта Федеральной службы безопасности.)
Впрочем, не мое это дело. Цветы только жалко. Мощные струи из лейки размывали почву у корней…
В парадный зал вошла Клементина Карловна, и вода из носика лейки тут же полилась тонкой ласковой струйкой по периферии горшка.
Экономка подошла к Свете, посмотрела на полив и спросила:
– Ты Алису не видела?
– Нет, – поставив лейку на край вазона, сказала горничная. – А зачем она вам? У нее же сегодня выходной…
(Точно лейтенант. Ловко отмазывает.)
– От ворот сообщили, к ней друг приехал.
Я подскочила так, что попу чуть не прищемила захлопнувшаяся табуретка, и завопила:
– Артем! Где тут выход на ворота?!
Артем медленно – так бы и треснула! – дотянулся до клавиш переключения, неспешно повозился с кнопочками – точно тресну! – и вывел на средний монитор изображение подъездной дорожки у ворот.
На небольшом пятачке парковки, чуть в стороне, стола знакомая машина. Возле нее, подняв тощий воротник замшевой куртки, переминался Бармалей.
Я выхватила из кармана рабочего костюма мобильный телефон и услышала спокойный голос:
– Здесь не берет. Даже не старайся. Тут только городской телефон работает.
– Артем, как связаться с охраной?! Пусть скажут, чтоб не уезжал!
Наследник мильенов выразительно поднял брови – мол, думай, чего несешь. Меня здесь нет.
Я заполошно нагнулась за упавшим табуретом, треснулась головой о «подоконник»…
– Не суетись. Если надо, он подождет.
Тяжелая дверь открывалась медленно, как переборка в затопленной подводной лодке. Шкаф отъезжал неторопливо, словно черепаший поезд от перрона…
Я выскочила в спальню сумасшедшей пулей, миновала территорию в два прыжка и, попав в коридор, тут же разыскала в мобильнике номер Бармалея:
– Вася! Не уезжай! Я мигом!
– Угу, – обрушился лед с замерших Васиных губ, и я понеслась в свою каморку.
Мгновением позже прыгала через две ступеньки по винтовой лестнице, застегивала на ходу шубейку. В кармане шубейки лежал конверт с двумя тысячами долларов.
Не на шутку замерзший Бармалей отогревался в салоне автомобиля. Но, увидев меня на дорожке парка, вышел, обогнул машину и, едва я выскочила из двери каптерки охраны, приоткрыл мне дверцу.
Но я повисла у него на шее.
Обнимать и подхватывать меня над землей мой высокорослый друг не стал. Позволил повисеть на себе – и только.
– Ну ладно, хватит. Холодно, – сказал он, и я поняла, что друг обижен.
Четыре недели Бармалей всячески зазывал меня на свидания и в гости. Звонил, писал то жалобные, то гневные эсэмэски, но я, помня наставления полковника Муслима Рахимовича – из дома ни ногой, – всегда отказывалась. Врала, что согласилась работать в две смены, что очень устаю и местами болею, гулять совсем не хочется, так холодно, а шубка жидкая…
Василий усадил меня в салон, хлопнул дверцей и, обойдя машину, сел рядом.
– Васенька, откуда ты здесь?! – стараясь растопить весельем лед, щебетала я и ласково поглаживала рукав замшевой куртки.
– Да так, – буркнул Васенька. – Был в ваших краях, дай, думаю, заскочу… к подруге.
– И молодец! – дружески огрела я Васю по плечу.
– Ты почему мобильник отключила? – спросил он строго. – Звоню, звоню… Почти час пытался сообщить тебе, что еду.
– Ой, Вась. Я убиралась в комнате Капитолины Фроловны, а она такая строгая, не любит, чтобы прислуга отвлекалась на звонки. Я телефончик и выключила. Прости.
Бармалей протянул руку к панели магнитолы и включил музыку: из динамиков вокруг нас полилось что-то протяжное и жалобное на испанском языке. Попадая в такт настроению и ритму песни, Василий барабанил пальцами по коленям.
– Вась, ну ты чего, а?
– И тебе не надоело? – глядя перед собой, бросил друг. – Менять чужое постельное белье, бояться оставить включенным телефон… Не надоело, а, Алиса? – И, повернувшись ко мне всем телом, добавил горько: – Неужели ты приехала в Москву за этим?!
Словно желая поставить точку в упреках, я достала из кармана белый конверт:
– Вот. Передай, пожалуйста, маме. Тут деньги.
Конверт Бармалей не взял.
Кажется, мы оба выбрали неправильный тон.
Изначально расстроенный отсутствием связи и возможной бесполезностью ожидания – сколько Вася топтался перед воротами и мерз, пока известие о его приезде выловило-таки меня в бункере? – друг никак не мог отогреться душой и телом.
Я же неслась к нему как на крыльях и получила совершенно ледяной, хотя и оправданный обстоятельствами прием. И тоже изволила обидеться, не подумав как следует.
Конверт, все еще зажатый в моей руке, окончательно все испортил. Василий снова отвернулся и уставился в ветровое стекло.
– Давай не будем ссориться по пустякам, – тихонько попросила я. – Я так рада тебя видеть.
– И что тебе мешало увидеть меня раньше?
– Работа, Васенька, работа.
– Тогда, может быть, хоть сейчас отъедем на обеденный перерыв? В кафе неподалеку…
Не дожидаясь ответа, Вася положил руку на рычаг переключения скоростей, но я его остановила. Накрыла ледяную руку своей ладонью и тихо сжала:
– Я не могу, Васенька. Прости. Сегодня в доме аврал. На Новый год соберутся гости, мы готовим комнаты.
– Да что ты несешь?! – воскликнул Бармалей. – Какие комнаты?! У тебя что, обеденного перерыва нет?! Вы тут на каторге?!
В любой другой ситуации я признала бы эти слова справедливыми. Но, только стоя у ворот особняка, под камерами наблюдения, рядом с каптеркой, под завязку набитой охраной, я чувствовала себя в безопасности.
Сбегая из дома к другу, я натянула шапку до переносицы, прикрыла щеки воротником шубы и думала только об одном – дай бог, чтобы Вася не сильно вопил перед камерой, объясняя, что приехал к новой горничной Алисе Ковалевой. Дай бог, чтобы рядом не было никого, кто мог бы расслышать имя и опознать во мне другую горничную…
Я не могла рисковать – тем более другом! – отъезжая от ворот. Не имела права. Иначе весь план полковника пошел бы насмарку. Если кто-то опознает во мне другую горничную, я подведу людей.
Кое-кого смертельно.
– Прости, Васенька. Мне правда некогда.
Положила конверт поверх приборного щитка, повернулась к дверце, но Василий, перегнувшись через меня, нажал на кнопку блокировки двери.
– Прости, Алиса, прости, – забормотал он. – Останься. Я дурак.
«Ты не дурак, Василий, – мелькнула мысль. – Это жизнь у меня такая. Дурацкая. Все шиворот-навыворот».
Примерно полчаса, пытаясь забыть о небольшой размолвке, мы перебрасывались фразами, воспоминаниями, новостями.
Белый конверт, как разделительная точка, лежал под ветровым стеклом.
Пока я шагала обратно через заснеженный парк, замерзла. Не снимая шубки, свернула к винтовой лестнице – и почти сразу столкнулась с Сергеем.
Немного опухший, видно, только из постели – от затворника-вуайериста я знала, что, не дождавшись меня вчера в библиотеке, Сергей уехал в город и возвратился только под утро, – он перегородил мне дорогу. Стоял на три ступени выше и улыбался.
– Привет!
– Доброго вам утра, – зябко ежась, отозвалась я.
– Я видел, ты выходила к воротам…
– Да, приятель навещал.
– Приятель?
– Да, да, приятель. Вместе в школе учились.
Сергей спустился ниже, взял меня за указа тельный палец и легонько тряхнул руку:
– Я думал… даже надеялся… что ты придешь в библиотеку.
Боже, еще один скучающий барчук!
– Я устала, Сергей. Работы было много.
– А сегодня? – Не выпуская моего пальца, он заглянул в глаза, гипнотизируя и как бы вытягивая из меня ответ – да.
В кармане шубки запиликал сотовый телефон, на его дисплее высветился городской номер этого дома.
Прижимая трубку к уху и говоря «слушаю», я нисколько не сомневалась, чей голос услышу.
– Алиса, – тихо прошелестел из трубки Ар тема, – не могла бы ты принести мне чистый носовой платок.
«А бумажной салфеткой, которых пруд пруди в бункере, вам не комильфо пользоваться?!» – чуть не взъярилась я. Оглянулась через плечо на входную дверь, украшенную в уголке камерой наблюдения, и едва удержалась от желания показать язык.
– Хорошо, – проговорила сдержанно и выдернула палец из цепкой руки германского гостя. – Все, Сергей. Труба зовет.
– Так я могу надеяться?! – крикнул мне в спину ландшафтный дизайнер.
Я на ходу пожала плечами.
Сегодня вечером возле Артема, безусловно, будет его мама, но болтать с кокетливым дизайнером под прицелом кинокамер я как-то опасалась. Случись что, осмелеет германский гость, чует мое сердце – оживет «коматозник». Очумеет от чувства зависти – его Золушку окучивает лукавый друг! – приковыляет на костылях с разборками. Объявится перед только что приехавшим из-за границы другом – оплошность небольшая. А скуки меньше.
Зачем же провоцировать? Мужики от безделья и не на такое способны…
(Или я много себе начисляю? Какое из меня яблоко раздора? Так… вишенка в сиропе из скукоты…)
Но как оказалось чуть позже, начисляла я себе по справедливости. Мужики словно сговорились устраивать мне сцены.
(Надо будет позже в гороскоп заглянуть. Не исключено, что у всех девиц-скорпионов сегодня напряженный день. Звезды на небе сложились в определенную комбинацию и заставили скорпионское окружение бряцать копьями по пустякам.)
– Сергей назначил тебе свидание? – спросил очумевший от закрытого пространства принц.
– Не обращай внимания, – отмахнулась я.
– А ты? Ты обращаешь?
Я положила левую руку на «подоконник», склонилась лицом к лицу прынца и четко выговорила:
– Ты что, с ума сошел?
– Почему? – отшатнулся «заключенный».
– Какие свидания?! На кухне тонна нечищеного серебра!
Вот так. Наотмашь, показательно. «У вас, синьор, от праздности одни глупости на уме! А у нас, трудящихся девушек, заработная плата начисляется в пересчете на килограмм отчищенного хрусталя, фарфора, туалетного кафеля и столового серебра! Не забивайте голову пустяками!»
Да-а-а, звезды мне определенно пакостили в тот день. За час я умудрилась качественно обидеть троих мужиков. Одного конвертом и отказом, второго просто отказом, третьего намеком на разницу положения хозяйского сынка и труженицы-горничной.
(И с чего это я взяла, что Алле живется куда как весело?!
Оказывается, отбиваться от поклонников занятие не легкое.)
Хотя… будь трезвой, Алиса. Какие из них поклонники? Один – друг детства, другой – чужой приятель, третий…
Третьего ты просто придумала. Вписала в роман и ищешь совпадений…
Тридцать первое декабря начинается рано для трудящихся девушек. Дома я позволяла себе подольше поваляться в постели, добирая сна для бессонной ночи, запасаясь им. В чужом доме этого права меня лишил будильник, поставленный на половину восьмого.
Почистив зубы в душевой бок о бок с хмурой Риммой Федоровной и энергичной (лейтенантом) Светой, я спустилась на кухню – и тут узнала неожиданную новость.
– Алиса, ты поступаешь в распоряжение Ирины Владимировны, – сказала Ворона, разглядывая меня с некоторым удивлением. Кажется, Клементина Карловна еще с вечера примерила меня на мытье крыльца, глажку скатертей или иную повинность, но от хозяйки пришло четкое указание: Алису на работу не ставить, отослать ко мне.
«Оказывается, можно было выспаться, – огорчилась я. – Ирина Владимировна поздно поднимается в выходной день…» Тридцать первое декабря падало на субботу.
Но довольная, по большому счету, подобным распределением обязанностей, я прихватила чашку с кофе и бутерброд и поплыла обратно в келью.
Ворона меня не остановила. Проводила задумчивым взглядом и пустилась раздавать приказы подчиненной братии.
Из кельи меня вызвали только в полдень. Велели накрыть для Ирины Владимировны завтрак в малой гостиной – почему-то Вяземская предпочитала эту комнату, «английскую» гостиную, остальным помещениям особняка – и отправили со мной газеты и корреспонденцию. Толстую пачку поздравительных открыток.
Я налила чай в большую тонкостенную чашку, Ирина Владимировна сказала «спасибо» и указала на соседнее кресло:
– Садись, Алиса. Тебе и всем пора привыкать к твоему особому положению в доме.
«Ах, вот почему меня сегодня освободили от работы по дому! По сценарию хозяйка уже должна знать о моей «беременности». И не может позволить матери своего будущего внука заниматься поденщиной… Это выглядело бы нелогично».
Чувствуя, как сжимается сердце, я опустилась в кресло и зажала ладони между колен.
– Чаю хочешь? – откусив крохотный кусочек от тоста с сыром, спросила Вяземская.
– Нет, спасибо, – охрипшим голосом прошептала я.
– А зря. Чай превосходный. – Отпив глоток, Ирина Владимировна промокнула губы салфеткой и посмотрела в мои поблескивающие страхом глаза. – Боишься?
– Да.
– Не бойся. Я буду рядом. Артем по мониторам введет тебя в курс дела, «познакомит» с семьей. Не бойся. Никто тебя не съест.
Хотелось верить. Но план введения меня в семью, предложенный Муслимом Рахимовичем, предполагал не просто нервотрепку, а нокаут. Удар по всей фамилии. Хлесткий и внезапный. Как проверка боевой готовности и неожиданный выпад в сторону неизвестного противника.
Муслим Рахимович надеялся, что, получив удар в солнечное сплетение, противник себя выдаст. Хотя бы дрогнет: щекой, глазами, бровью, собьет дыхание…
– …Я купила тебе вечернее платье и туфли, – продолжала Ирина Владимировна. – В туфлях удобная колодка, надеюсь, я угадала с размером… Пакеты в моей комнате, перенесешь к себе, оденешься, когда… когда будет нужно. Хорошо?
– Да, – сглотнув ставшую вдруг тягучей и вязкой слюну, сказала я.
(Интересно, что чувствовала бы Алла в этой ситуации? Воодушевление? Прилив адреналина? Желание отомстить компании богатеев, ворвавшись в их ряды?
Или – страх? Нормальный, живой, не книжный…)
Я трусила с полнейшей самоотдачей. И порой желала оказаться временно беременной, дабы не быть насквозь фальшивой. Если судить по книгам и рассказам подружек, беременная женщина обретает особенную плавность движений. Начинает оберегать себя, как драгоценный переполненный сосуд, светиться изнутри.
Удастся ли мне не издать фальшивой ноты?!
Последний день насыщенного, переменчивого года тянулся бесконечно. Как завершающий аккорд, он грянул, ударил по натянутым нервам и, вызвав дрожь во всем теле, остался глубоко внутри, вибрируя в сердце и пробегая волнами по клавишам позвонков. Я чувствовала себя пациентом, ожидающим пересадки души. Ждала ночного застолья, как сложной операции, собиралась с силами.
Несколько раз порывалась выйти из кельи и предложить помощь сбивающимся с ног горничным. Я была готова чистить картошку, мыть полы, скрести подгоревшие кастрюли, лишь бы не оставаться в одиночестве! Это была худшая из пыток!
Но меня уже отрезали. Осуждающими взглядами – девчонкам показалось, что я их предала, с удовольствием манкируя обязанностями, – и тишиной. Я застыла в стоячей воде между классами – отвергнутая одними и не принятая другими.
Гадостное ощущение. Маленькое ничто, потерявшееся в огромном доме.
Гости начали съезжаться после десяти вечера. Ирина Владимировна вызвала меня по мобильному телефону в свою спальню, открыла потайную дверь и сказала:
– Иди к Артему, Алиса, он тебя ждет. По смотришь на приезд родственников, будто по знакомишься с ними, и станет не так страшно.
С Богом, девочка, правда на нашей стороне.
Ободренная не сколько словами, сколько взглядом Вяземской, я шагнула в бункер, и дверь мягко закрылась за моей спиной.
Инвалидное кресло Артема куда-то исчезло. Зато появился вращающийся фортепьянный стул, костыли переместились из дальнего угла в ближний, Артем мог дотянуться до них в любую минуту.
– Привет, – сказал он обрадованно.
– Здравствуй, – ответила я и села на вынутый из-под «подоконника» складной табурет.
– Твое особое положение в этом доме стало основной темой кулуарных бесед, – думая, что преподносит мне занятную новость, с улыбкой произнес Артем.
А у меня сжалось сердце. Легко представить, что говорили обо мне сегодня на кухне и при совместной подготовке парадных залов. Я снова, не желая того, попала в «выскочки».
То ли еще будет, когда весь персонал узнает о том, как я добилась «особого» расположения. Точнее, каким местом.
(Фу, гадость какая! Не думать, не думать, не думать…)
Досада, так ярко отразившаяся на моем лице, заставила Артема смущенно поменять тему:
– Ладно, давай успокойся – и начинай думать о деле. Все остальное пустяки. – Переключая мониторы в четкой последовательности – ворота, подъездная дорожка, крыльцо, центральный холл, гостиная, столовая, – он говорил: – Могу поспорить, первой приедет Марья. Они с мамой подруги и обычно болтают перед началом мероприятий…
Я положила сжатые в кулаки руки на узкий столик и напряженно уставилась на экраны.
О Марье я уже знала немало. Когда-то давно, лет пятнадцать назад, она оставила довольно успешную адвокатскую практику и ушла сначала в сферу дамских услуг – имидж-центр, салоны, фитнес, – потом планомерно подобралась к модельному и шоу-бизнесу, сейчас пыталась – по слухам, весьма успешно – продюсировать молодежные группы.
Капитолина Фроловна подобные занятия не одобряла. Несколько лет она не разговаривала с дочерью, обзывала ее за глаза то «маникюршей», то «сутенершей». Ирина Владимировна прятала от свекрови журналы и газеты, где встречались порой откровенно скандальные статьи и фотографии с Марьей.
Но как оно всегда бывает, шила в мешке не утаишь, Капитолина Фроловна узнала все. И о приписываемых дочери любовниках, и проделках, и о барышах, и о крупных подарках.
Пресса Марью жаловала и начисляла с избытком и изобретательностью…
И только присутствие Марьи на одном из «новогодних огоньков», где популярнейший шоумен представил ее как красу и гордость со временной индустрии развлечений, несколько смягчило материнское сердце. Во времена Капитолины Фроловны на «огоньки» приглашали только передовиков производства, героев, космонавтов и заслуженных артистов.
Но холодок в отношениях остался.
…К воротам подъехал вытянутый, копьеподобный спортивный автомобиль. Он словно проплыл над волнами поземки. Черные бока автомобиля антрацитово лоснились, фары хищно резали темноту; машина стояла так низко, что оставалось удивляться – неужели женщине удобно выбираться из ее салона?! Это все равно что с земли вставать…
Проскочив подъездную дорожку на внушительной скорости, автомобиль словно воткнулся в клубы затихающей метели перед крыльцом и замер как вкопанный.
Не дожидаясь помощи кого-либо из прислуги, Марья выбросила из машины ноги, обутые в туфельки на шпильках, встала. Поставила себя резко и значительно, как восклицательный знак.
Полы длинного черного пальто с разрезами по бокам закружил снежный ветер. Марья швырнула охраннику ключи от автомобиля и, оглянувшись на старый парк в огромных сугробах, начала медленно подниматься по крыльцу.
Я смотрела на нее во все глаза.
(Женщина из другого мира. Путешественница из параллельной галактики. Даже сюда она приехала не одна: за ней тащились призраки абсента, неврозов и экстази, прикрытые легким туманом выдохов марихуаны. Ничего тяжелого. Только одиночество и призраки, вечные спутники путешественников по чужим мирам.)
Марья приковывала взгляд, завораживала. Породистая, горбоносая, изысканно-надменная и надменно-простая. Как прост бывает черный бриллиант в неброской оправе из платины…
– …На мой день рождения в качестве подарка Марья собиралась пригласить каких-то певичек, – говорил между тем Артем. – Я отказался.
– Почему? – совершенно искренне удивилась я.
– А ты представь бабу Капу, наблюдающую их полуголый концерт, – усмехнулся тот. – «Поющие трусы» не входят в круг ее пристрастий.
– Какой у бабушки хороший внук, – поворачиваясь к мониторам, пробормотала я.
Марья сбросила пальто на подставленные руки Светы и осталась в длинном черном платье на тонких бретельках. Какое-то серебристо-матовое украшение словно прилипло к коже на ее груди, Марья поправила застежку, спрятавшуюся под завитками волос на шее, и украшение пустило сноп искр.
Ни колец, ни сережек на ней не было. Только плоская гладкая змея, спускающаяся в декольте. Звенья украшения плавно увеличивались к центру и сужались у ключиц.
…Примерно через полчаса после приезда Марьи к крыльцу подрулил огромный, как вагон, вседорожник.
Из чрева прямоугольной машины выбрался совершенно квадратный гражданин.
При первом взгляде на Виктора Андреевича Вяземского у меня в мозгах четко застряла аналогия – «Черный квадрат» Малевича. Легкий снежок засыпал его прямые плечи, утянутые в темный кашемир пальто, четко очерченный квадратный подбородок разрезала абсолютно прямая щель неулыбчивого рта.
Виктор Андреевич помог выйти из высокого салона жене. Нана вылезала тяжело. И кажется, была недовольна выбором транспорта. Грузно спрыгнув с подножки, она угодила туфлей в крошечный сугроб и долго трясла ногой – как брезгливая, замочившая лапы кошка, – отчитывая мужа.
Невозмутимо-геометрический супруг держал локоть под прямым углом, в который всем маникюром вцепилась благоверная, и безучастно смотрел в глубь парка. Его сомкнутые губы не выпустили даже облачка пара.
– Наша Нана – княжна настоящих грузинских кровей, – сопровождал картинку голос за кадром. – «Воинствующая добродетель», как называет ее мама. Вся насквозь правильная, высоконравственная и очень шумная. Любое отступление от норм морали вызывает у нее такой взрыв праведного гнева, что… в общем, лучше с ней не спорить, отойти в сторонку. Она всегда права. Потому что добродетельна.
Свою темно-коричневую стриженую норку Нана сбросила на терпеливо подставленные руки мужа.
В связи со всем увиденным и услышанным невозмутимость Виктора Андреевича заслуживала самого искреннего восхищения. Или сочувствия, если угодно.
Довольно полная и очень статная грузинская княжна, утянутая в черный шелк, долго поправляла перед зеркалом каждый волосок безупречной прически. Потом отцентровала галстук мужа и повлекла его в арьергарде на второй этаж.
Чету супругов Вяземских сопровождала Клементина Карловна. Это были гости Капитолины Фроловны, она встречала их в коляске на по роге любимой гостиной Ирины Владимировны. Сегодня был ее день. День ее приема и приезда ее детей и внуков.
– А почему ты не называешь ни Марью, ни Нану «тетей»? – потягиваясь и разминая окостеневшую без движений спину, спросила я.
– Ты можешь представить Марью чьей-то «тетей»? – выразительно поднял брови и усмехнулся Артем.
– А Нана?
– А у них в семье так принято.
В первый момент я хотела уточнить, какую именно семью – дядину или первоначально-грузинскую – Артем имел в виду, потом кое-что вспомнила и спрашивать не стала.
Кажется, папа говорил, что в Грузии определение человека по одному имени считается знаком высочайшего признания народа. Причем не просто по имени, а по его уменьшенной версии. В Грузии может быть только один Миша – президент, или Буба – певец. И что важно: не Вахтанг Кикабидзе, а именно – Буба. Как только грузин упоминает при соотечественнике какое-то уменьшительное, детское имя, сразу становится понятно, о ком речь. В Грузии может быть только один Миша или Буба без всяческих фамилий. Ес ли грузины определяют тебя по имени, ты достиг на родине признания. Ты – один. Ты – на вершине. (Впрочем, если задуматься, в России тоже существует нечто подобное. У нас есть только один Вольфович и лишь одна, не менее эпатирующая, Ксюша. Фамилий называть не надо. Их имена звонко бряцают, как медали за заслуги на ниве шоу-бизнеса.)
За пятнадцать минут до начала званого ужина, назначенного на 23.00, к крыльцу подъехал скромный «мерин» представительского класса. Две передние дверцы одновременно раскрылись, и в успевшие увеличиться на метеных дорожках сугробы выпрыгнули младшие представители клана Вяземских: Георгий и Кристина.
Брат и сестра спешили. Кристина на ходу снимала перчатки и расстегивала пятнисто-белую шубку; Георгий, отряхивая с лакированных ботинок снег, печатал по ступеням шаг.
Кристина, хорошенькая брюнетка с округлыми формами, несколькими движениями взбила в гриву распущенные волосы. Брат ковырялся у зеркала дольше. Поправлял галстук, приглаживал темные волосы – довольно крупные залысины на его лбу намекали, что этот молодец полысеет годам к тридцати, – потом снова поправлял галстук, вытягивал манжеты и щупал запонки.
Кристине, судя по всему, передался темперамент, но не величавость матери. Георгию достались невозмутимость батюшки и привередливость маман. Кристине был двадцать один год, Георгий недавно отметил четверть-вековой юбилей. Сестра, думаю, никогда не была и не станет дурнушкой, внешность брата ставила меня в тупик. Безвольный округлый подбородок плохо монтировался с тонким хрящеватым хищным носом. Словно двуликий Янус, Георгий был многолик. Когда он попадал под камеры в анфас, в первую очередь в глаза бросались круглые, по-детски пухлые щеки, но стоило ему повернуться в сторону, как все менялось. Откуда-то вдруг выступал патрицианский профиль: правильный греческий нос становился главным, и даже легкая припухлость под подбородком не уменьшала, а увеличивала сходство с чеканным профилем великих консулов. Малейший поворот головы и – разительная перемена. На место маменькиного сынка выступал суровый муж…
Внешность Георгия была неуловима. В ней не было определенности.
(Но на паспорт ему, пожалуй, лучше все же фотографироваться в профиль.
Жаль, что закон не позволяет.)
За несколько минут до одиннадцати – тянуть дальше было уже невозможно – я и Артем синхронно отпрянули от «подоконника», посмотрели друг другу в глаза: я со страхом, наследный принц с виноватым сочувствием.
– Ну, с Богом, – сказал Артем. – Иди не бойся, мама и Муслим будут рядом.
Полковник приехал в Непонятный Дом загодя и теперь вместе с семейством ждал появления «сюрприза», о чем один раз – мы это слышали по мониторам – в гостиной объявила Ирина Владимировна. Принимая сочувственные реплики родственников – ах, ах, дорогая, ты отлично держишься, – она сидела в любимом кресле и держала в руке так и не отпитый бокал с сухим вином.
Когда я спускалась с третьего этажа на второй, ноги мои выделывали пляску святого Витта. Лицо же, напротив, окаменело, и в ответ на удивленные взгляды горничных, встретившихся мне возле малой парадной столовой, я не смогла изобразить даже смутного полунамека на полуулыбку.
Клементина Карловна приняла мое появление у зала немного напряженно. Пронзив меня взглядом – Ирина Владимировна не посвятила ее в ситуацию, – она слегка посторонилась, и я, укрытая от Вяземских створкой открытой двери, остановилась за порогом, откуда мне было видно только приглашенного сомелье, обходящего узкий край стола с бутылкой наперевес.
Минут через пять виночерпий сделал еще один круг, гости, принявшие до этого аперитив в гостиной, заговорили оживленней и принялись громко обмениваться репликами.
– Минуточку внимания. – Звонкие удары, видимо ножом по бокалу, потребовали тишины.
Ирина Владимировна дождалась, пока смолкнут последние разговоры, и продолжила: – Господа, – официально обратилась к родственникам
Вяземская, – у меня для вас известие. Позволь те представить…
Это была кодовая фраза. Едва не зажмурившись от ужаса, я шагнула под свет рампы.
– …позвольте вам представить Алису. Она ждет ребенка от Артема. – И добавила внушительно: – Моего внука.
Кто-то уронил на тарелку нож или вилку, это стало единственным звуком в установившейся тишине.
Дабы не утруждать себя пикантными подробностями, Ирина Владимировна попросила меня предстать перед семейством в форме горничной: в сером платье, в белом переднике, с ажурно-парадной наколкой в волосах.
Муслим Рахимович, сидящий по левую руку от подруги, скользил глазами по лицам присутствующих. Если мое появление в столовой они планировали как хлесткий апперкот, скажу определенно – им это удалось.
Два ряда гостей – Капитолина Фроловна сидела во главе стола, спиной к входной двери, но по такому случаю даже развернулась, – застыли в немом оцепенении. Не знаю, что там прочитал на их лицах умудренный опытом комитетчик, а я отупела и ослепла от страха и неловкости. Лица белели смутными, неопознаваемыми пятнами. По правую руку от Ирины Владимировны стоял пустой стул: еще недавно гости думали – для незримо присутствующего Артема.
Но они ошиблись. Судя по жесту Ирины Владимировны, этот стул и приборы были предназначены горничной Алисе.
Какой-то негромкий звук – оказалось, это Марья скомкала салфетку и бросила ее на стол, задев бокалы, – прорезал тишину, и дальше…
Случилось невероятное. Задрав голову, сестра Виктора Андреевича принялась хохотать.
Причем ничуть не истерично.
– Браво, Ирина! – хлопнула она в ладоши. —
Ай да Артем, ай да проказник! Умудрился, значит, тебя бабкой сделать?!
Странная реакция Марьи возмутила прежде всего ее мать. Отвернувшись от нелепой девицы в белом переднике, Капитолина Фроловна ударила по столу ручкой ножа, зажатого в кулаке.
– Прекрати! – рявкнула она. – Прекрати паясничать!! Ты ведешь себя возмутительно!
Я же была готова оросить ноги Марьи благодарственными слезами. Оттягивая на себя недовольство матери, она спасала подругу и ее «потенциальную невестку».
– Алиса, – намеренно громко вступила Вяземская, – иди к себе, переоденься. Мы ждем тебя к столу.
И кто бы возразил!
Совсем недавно родня жалела несчастную мать – по «прогнозам врачей», «отек мозга» практически не оставил Артему шансов, и вдруг – внезапный поворот. У Ирины оставалась надежда получить свое продолжение – внука.
Не дожидаясь, не прислушиваясь, я сбежала из столовой, оставив Вяземских обсуждать событие. Белый передник и крахмальная наколка в волосах сослужили мне последнюю службу – дали небольшую передышку в виде переодевания.
Опустив глаза, я пробежала гостиную, на меня таращились горничные, готовые к перемене блюд; проскочила по коридору до библиотеки и, пробегая мимо зеленой лампы, вдруг резко поменяла курс.
Торопиться в келью, где меня дожидалось разложенное на постели платье – безумно красивое и безупречно приличное! – не хотелось совершенно. Как змея, тяжело снимающая старую шкуру, я медлила. Боялась новой, ранимой кожи. Не знала, смогут ли руки справиться с этим платьем, не порвав его. Случайно или нарочно.
Пробежав до винтовой лестницы и тяжело дыша, я припустила на третий этаж.
Артем меня уже ждал. Заметил по мониторам рывок в сторону по коридору, встретил открытой дверью.
И словами:
– Алиска, ты – чудо! Я тебя обожаю! Как ты догадалась прийти сюда?!
Я с размаху ударилась разгоряченной спиной о холодную стену, замерла на секунду и ответила:
– Мне нужен кто-то рядом… Иначе – чокнусь. Честное слово, струшу и не вернусь туда.
– Хочешь послушать, что они говорят? – предложил Артем.
– Нет! – резко выкрикнула я. – Выключи звук!
– Почему? – удивился он и осекся. – Да, пожалуй… так будет лучше. – Вырубил динамики, присмотрелся ко мне внимательно и добавил: – Не лишним будет выпить… Ты как? С алкоголем взаимодействуешь?..
– Нормально, – безучастно отозвалась я.
На узком столике перед мониторами уже стояли ведерко с шампанским, разломанная плитка шоколада и два фужера. (Интересно, кого затворник ждал в гости?)
Но, глянув на ведерко и шоколад, Артем прикинул что-то про себя и, подпрыгивая на одной ноге, добрался до холодильника. Вынул из него бутылку виски и лимон в нарезке.
– Я думаю, – сказал он, щелкнув пальцем по этикетке, – от пузырей тебя не отпустит, вискарь пройдет лучше. Не возражаешь?
– Без разницы, – используя передышку по максимуму, равнодушно, не тратя эмоций, отозвалась я. Через камеру, направленную на столовую, я наблюдала вполне сериальные разборки. И дабы не вникать в них, не вовлекаться в хитросплетения беззвучных баталий, сменила тему: – Прежний владелец особняка был вуайеристом или параноиком?
– Скорее втрое, – кивнул Артем, разливая по узким фужерам виски. – По проекту вокруг дома предполагался фортификационный ров.
– И где он сейчас? Владелец… В сумасшедшем доме?
– Нет, в Израиле.
– Тогда он вряд ли параноик, – сказала я, взяла протянутый фужер и, не ожидая тоста, поднесла его к губам.
– Нет, подожди, – остановил меня Артем. – Не торопись. Я не успел сказать уходящему году «спасибо». – От внутренней усталости я даже не стала уточнять – за что? За переломы? «Торпеду» в доме? За праздник в бункере? – Этот год подарил мне тебя.
(Вот, что называется, и приплыли. Алла, где ты? Ау!
Я, например, тут. Стою с фужером и получаю признания.)
Но не исключено, что мой принц хотел всего лишь приободрить испуганную Золушку перед поездкой на бал в карете из тыквы. Он поднял бокал почти до уровня бровей и взглянул через стекло то ли на меня, то ли на уровень жидкости в стакане…
– Для меня этот год еще не закончен, – вздох нула я.
Мы чокнулись, Артем сделал добрый глоток, моя рука повисла, не донеся бокал до рта.
– Ты не любишь виски? – спросил наследник.
– Предпочитаю водку под соленый огурец, – мрачно пошутила я.
Нога Артема дернулась – показалось, что он собрался метнуться к холодильнику, полному всяческих запасов, – но я его остановила и залпом выпила большую половину из ста грамм, которые налил мне гостеприимный хозяин бункера.
Закусывать самогонный вкус виски шоколадом я не стала, взглянула на монитор, и едкая горечь во рту моментально перестала досаждать. Внизу, под нами, Вяземские аккуратно и чинно кушали что-то очень красивое рыбно-холодное в виде розочек на зеленых веточках гарнира. Компания родственников выглядела так, словно недавно кто-то громко испортил воздух и все старательно делают вид, что никакого конфуза не было. Все старались быть милыми, оставляя комментарии при себе. Но было заметно, что жует народ без воодушевления.
Я напомнила Артему, чтобы он не пропустил бой курантов, – не все же на мониторы таращиться, – пожелала здоровья и счастья в Новом году, допила виски и вышла вон.
За пять минут до окончания старого года Вяземские вышли в «английскую» гостиную, встали перед огромным плазменным экраном телевизора и собрались прослушать традиционное поздравление с праздником главы государства на фоне кремлевской елки. Сомелье готовился открыть шампанское; бабушка попросила виночерпия открыть бутылку «по-русски», по-новогоднему, с обильной старорежимной пеной. Все приготовили фужеры…
Я какое-то время прислушивалась к происходящему за дверью. Вошла в гостиную бочком – и сразу спряталась за спину Муслима Рахимовича, стоявшего почти у входа. Надеюсь, данную диспозицию он выбрал не случайно для того, чтобы если составить мне не компанию, так хотя бы прикрытие.
– Алиса, подойди сюда, – повелительно и громко, перебивая мелодичное вступление ку рантов, сказала Ирина Владимировна.
Родственники расступились. Я прошла сквозь строй, чувствуя палочные удары взглядов по спине.
Под торжественный бой часов на Спасской башне Муслим Рахимович всунул в мою руку фужер, я протянула его вместе с остальными под горлышко бутылки, извергающей пенный водопад. Фужер дрожал, но ловкий виночерпий сумел в него попасть, не окатив ничьих ног.
– С Новым годом, мои дорогие! – провоз гласила бабушка.
Все бросились обниматься-целоваться-чокаться, до моего бокала дотронулись три хрустальных близнеца: Ирины Владимировны, Муслима Рахимовича и Сергея.
– С Новым годом, дорогие мои, с новым счастьем! – вещала бабушка. – Будьте здоровы!
Вяземские сгрудились вокруг инвалидного кресла Капитолины Фроловны. Я старалась не заплакать. «А папа сейчас желает здоровья мне. Он тоже пьет шампанское с друзьями и говорит, повернув голову в сторону Москвы: «Алиса, доченька, будь счастлива, здорова, я тебя люблю…»
И Бармалей, надеюсь, вспоминает…
Выйдя из толпы родственников, но глядя больше на стоящего рядом Сергея, чем на меня, к нам приблизилась Кристина.
– С Новым годом, Алиса! – сказала девушка без всякой натянутости и вызова. – С новым счастьем! Береги себя. Пусть твой ребенок родится здоровым!
Она легонько звякнула фужером о край моего бокала и допила шампанское.
Следом за Кристиной подошла Марья примерно с теми же пожеланиями, и семья как будто разделилась надвое. Два лагеря стояли напротив: чета супругов Вяземских с сыном оставались возле бабушки, я, словно ядро новой фронды, притянула к себе остальных гостей и родственников.
(Причем, надо заметить, без всякого на то права.)
Капитолина Фроловна старалась меня не замечать. Зато «воинствующая добродетель» усердствовала за двоих. Почти не скрывая брезгливого негодования, она смотрела на свою дочь и призывала ее взглядом вернуться в ряды оппозиции.
Снулый Виктор Андреевич разглядывал меня с интересом. Надо сказать, исключительно профессиональным. На лице адвоката читался вопрос: «И что за казус здесь образовался?..»
Ситуация из глупой становилась нестерпимой – не праздничной, – и вдруг неожиданно для всех ее исправила… Капитолина Фроловна.
– Ирина, – прозвучал в гостиной слегка надтреснутый голос бывшего прокурора, – ты приказала Клементине перенести вещи Алисы на третий этаж?
– Нет. Не успела, – тихо и изумленно отозвалась невестка.
– Тогда чего ты ждешь?! – повысила голос старуха. – Мать моего единственного правнука должна жить в комфорте!
Не знаю, чего больше было в этом выступлении: желания вновь объединить семью или демонстрации – я в этом доме главная? Но чего бы ни добивалась Капитолина Фроловна, результат был положительным. Щель, образовавшаяся между группами, затянулась, и когда Вяземские отправились на улицу – совершать традиционную прогулку вокруг дома и наряженной в парке елочки – ко мне подошла Нана.
Оглядела буквально с ног до головы – я в тот момент старалась не упасть, попадая голой пяткой в белый валенок, – дождалась, пока я выпрямлюсь, и проговорила:
– Не буду обманывать и говорить, что одобряю ваш поступок. Но иногда… приходится принимать определенный порядок вещей. Жизнь продолжается. Добро пожаловать в семью.
Последняя фраза далась добродетельной княжне особенно тяжело. Она выдавила ее из грудной клетки на последнем дыхании и ни разу не назвала меня по имени.
Кажется, несмотря на формальное приглашение в семью, мне продемонстрировали: ты – никто.
…В этом году в парке у дома Вяземских не было фейерверка. Тридцатого декабря Ирина Владимировна позвонила в фирму, занимающуюся обеспечением торжеств, сказала, что не нуждается в их услугах и оставляет залог в их пользу. Парк Вяземских был почти не освещен.
Но соседние усадьбы за стенами парка словно соревновались, кто больше пустит денег на ветер. В ушах звенело от грохота и визга взрывающихся в небе петард и снарядов. Редкие мгновения казавшейся особенно насыщенной темноты сменялись ослепительными вспышками. Соперничая со снегопадом, на землю опадали огненные фонтаны, ярчайшие букеты пылающих гвоздик и хризантем распускали в небе бутоны и вяли, вяли, вяли…
Народ, обутый в подготовленные валенки, был к этому великолепию привычен. Виктор Андреевич степенно крутил головой, оборачиваясь на визг петарды, Нана милостиво улыбалась и даже хлопала в ладоши. Всякий праздник делает из взрослых детей, Кристина, ушедшая из детства совсем недалеко, восторженно повизгивала и висла на руке Сергея. Ее брат лепил снежки и пытался сбить с головы германского гостя какой-то дедовский треух, извлеченный из кладовых запасливой Клементиной. Меня обрядили в тулуп – пардон, дубленку – и валенки из тех же запасов.
Нана под ручку с адвокатом ушла обходить дом, брат и сестра устроили возню в сугробах, Ирина Владимировна и полковник о чем-то тихо переговаривались у елки, ко мне подошел Сергей.
– Кажется, тебя можно поздравить? – спросил тихо. Я неопределенно кивнула и зябко поежилась. – И давно… это у вас? – Я снова отделалась подергиванием плеч и потерла варежкой замерзший нос.
– Ирина Владимировна сказала, что для УЗИ еще рано, но анализы беременность подтверждают…
– А ты сама, Алиса, уверена?
От необходимости отвечать хотя бы на третий вопрос меня спасла Кристина. Подлетев к Сергею сзади, она толкнула его в сугроб и, шустро работая варежками, закидала снегом…
За менее чем час реального времени, которое я провела в обществе Вяземских, мне стало понятно только одно: Кристина влюблена. Как игривый котенок черной масти, она ластилась к Сергею, ловила его руки, взгляд и речь: заглядывала в глаза, подхватывала реплики, старалась прикоснуться. И разумом и телом. Все признаки тяжелейшей влюбленности были налицо.
Сергей принимал знаки внимания с шутливым панибратством. Приобнимал Кристину, когда та прижималась, но ни разу – я это видела – не прижался щекой к ее виску. Обнимал без нежности, но с видимой приязнью. Позволял себя любить, не будучи влюблен сам.
(Эх, мне бы со своими проблемами разобраться, а я тут за чужим романом взялась подглядывать! Доморощенный психоаналитик!..)
Но наблюдать чужой роман все же было безопасней, чем пытаться угадать по лицам: кто больше недоволен, а точнее, обескуражен появлением в семье новой фигуры в валенках с запахом нафталина, дубленке и варежках? Чей взгляд и выражение лица подарят вдруг намек, укажут истину, избавят от дальнейшей пытки…
Но я боялась встречаться взглядом с кем бы то ни было. Я протекала по поместью Вяземских, как подземная река, – не достигая основания, боясь соприкоснуться с поверхностью и получить удар: ты подмываешь наши устои!
Я уворачивалась от прямых взглядов и считала минуты, когда можно будет удрать в свою комнату.
Теперь на третьем этаже.